- Не было; утром я увезла обоих детей в Кондафорд, к моей матери, и вернулась вечером перед самым ужином. Капитан Ферз еще не возвращался.
      - Что заставило вас увезти детей?
      - Меня об этом попросила миссис Ферз. Она заметила какую-то перемену в капитане Ферзе и решила, что детей лучше удалить.
      - А вы бы могли сказать, что и сами заметили такую перемену?
      - Да. Мне казалось, что он становится беспокойнее и, пожалуй, подозрительнее; он стал больше пить за ужином.
      - Ничего из ряда вон выходящего?
      - Ничего. Я...
      - Да, мисс Черрел?
      - Я хотела сказать кое-что с чужих слов.
      - Со слов миссис Ферз?
      - Да.
      - Ну, в этом нет необходимости.
      - Спасибо, сэр.
      - Поговорим о вашем возвращении в тот день, когда вы увезли детей. Вы сказали, что капитана Ферза не было дома; а где была миссис Ферз?
      - Дома. Я быстро переоделась, и мы поужинали вдвоем. Мы очень о нем беспокоились.
      - А потом?
      - После ужина мы поднялись в гостиную, и, чтобы отвлечь миссис Ферз она очень волновалась, - я попросила ее спеть. Скоро мы услышали, как стукнула входная дверь, вошел капитан Ферз и сел.
      - Он что-нибудь сказал?
      - Нет.
      - Как он выглядел?
      - По-моему, ужасно. Он был совсем не такой, как всегда, вид у него был странный, напряженный, как будто его мучила какая-то страшная мысль.
      - Да?
      - Миссис Ферз спросила, ужинал ли он и не хочет ли лечь, предложила вызвать врача; но он не говорил ни слова - сидел с закрытыми глазами, точно спал, пока наконец я не шепнула: "Как по-вашему, он спит?" Тут он вдруг закричал: "Спит! У меня все начинается снова! Все снова! Но я не хочу, не позволю! Клянусь богом, не позволю!"
      Когда она повторила эти слова, Динни наконец поняла, что означает выражение "движение в зале суда"; каким-то загадочным образом она придала убедительность показаниям предыдущих свидетелей. Она никак не могла решить, хорошо это или нет, и отыскала глазами Адриана. Тот чуть заметно кивнул.
      - Дальше, мисс Черрел.
      - Миссис Ферз подошла к нему, а он крикнул: "Оставьте меня в покое! Убирайтесь!" Кажется, она спросила: "Рональд, хочешь, позовем врача? Он даст тебе снотворное". Но он вскочил на ноги и бешено закричал: "Убирайтесь! Не надо мне никого... никого!"
      - Да, мисс Черрел, что же было потом?
      - Мы испугались. Мы пошли в мою комнату посоветоваться, и я сказала, что надо позвонить по телефону.
      - Кому?
      - Врачу миссис Ферз. Она хотела пойти сама, но я ее не пустила и побежала вниз. Телефон находится в маленьком кабинете на первом этаже, и я уже стала набирать номер, как вдруг меня схватили за руку и я увидела у себя за спиной капитана Ферйа. Он перерезал ножом провод. Он держал меня за руку, и я сказала: "Как это глупо, капитан Ферз, вы отлично знаете, что мы не хотим вам зла". Он отпустил меня, спрятал нож и велел надеть туфли - я держала их в другой руке.
      - Вы хотите сказать, что перед этим их сняли?
      - Да, чтобы сбежать вниз потихоньку. И я их надела. Он сказал: "Я не позволю вмешиваться в мою жизнь. Я сам решу, что с собой делать". Я сказала: "Вы же знаете, что мы хотим вам только добра". А он ответил: "Знаю я это "добро", с меня хватит". Потом он посмотрел в окно и сказал: "Дождь льет как из ведра", - повернулся ко мне и закричал: "Вон отсюда, живо! Вон отсюда!" и я бросилась бегом вверх по лестнице.
      Динни остановилась и перевела дух. Она вновь переживала те памятные минуты, и сердце у нее колотилось. Она закрыла глаза.
      - Да, мисс Черрел, что же было потом?
      Она открыла глаза. Перед ней все еще был следователь, а присяжные слушали ее, раскрыв рот.
      - Я рассказала обо всем миссис Ферз. Мы не знали, что делать и что нас ожидает... так мы ничего и не придумали, и я предложила пододвинуть к двери кровать и постараться заснуть.
      - И вы заснули?
      - Да, только не скоро. Миссис Ферз так измучилась, что наконец уснула; кажется, к утру уснула и я. Во всяком случае, меня разбудила горничная.
      - Скажите, в эту ночь капитан Ферз больше не появлялся?
      Она вспомнила старую школьную поговорку: "Если уж врешь, то ври как следует", - и твердо заявила:
      - Нет, не появлялся.
      - Когда вас разбудили?
      - В восемь часов. Я разбудила миссис Ферз, и мы сразу спустились вниз. Комната капитана Ферза была в беспорядке; постель была смята; но в доме его нигде не оказалось, а его шляпа и пальто исчезли со стула в холле, куда он их бросил накануне.
      - Что вы сделали дальше?
      - Мы посоветовались; миссис Ферз хотела обратиться к своему врачу и к нашему общему двоюродному брату, члену парламента Майклу Монту; но я подумала, что если этим займутся мои дяди, они куда вернее разыщут капитана Ферза. Я уговорила миссис Ферз поехать к дяде Адриану, попросить его рассказать обо всем дяде Хилери и вместе с ним попробовать отыскать капитана Ферза. Я знала, что оба они очень умные и тактичные люди. - Динни увидела, как следователь отвесил полупоклон в ту сторону, где сидели Адриан и Хилери, и торопливо продолжала: - Они ведь тоже старые друзья этой семьи; я решила, что никто не сможет найти Ферза без всякой огласки скорее, чем они. Вот мы и поехали к дяде Адриану, а он согласился попросить дядю Хилери ему помочь и вместе с ним отправиться на поиски; потом я отвезла миссис Ферз в Кондафорд, к детям, и это все, что мне известно, сэр.
      Следователь поклонился ей довольно низко и сказал:
      - Спасибо, мисс Черрел. Вы отлично дали свои показания.
      Присяжные заерзали на своих местах, словно их тоже подмывало поклониться, и Динни, неуверенно ступая, вышла из-за своей загородки и села рядом с Хилери; тот накрыл ладонью ее руку. Она сидела, не шевелясь, и вдруг почувствовала, как по щеке ее медленно катится слеза, - лекарство, видно, перестало действовать. Она вяло прислушивалась к тому, что было дальше: к показаниям главного врача клиники и речи следователя, - а потом, безмолвно ожидая решения присяжных, мучилась сознанием, что в своей верности живым предала мертвого. Какое это было отвратительное чувство: она обвинила в безумии того, кто не мог ни защититься, ни оправдаться. Потом она с напряжением и страхом смотрела, как гуськом возвращаются присяжные и рассаживаются по своим местам, как встает старшина присяжных, чтобы объявить решение.
      - Мы считаем, что покойный умер от падения в меловой карьер.
      - Это означает смерть от несчастного случая, - пояснил следователь.
      - И хотим выразить сочувствие вдове покойного.
      Динни чуть было не захлопала в ладоши. Вот вам!
      Они, эти ископаемые, все-таки признали самоубийство недоказанным! Она вскинула голову и неожиданно наградила их теплой, почти нежной улыбкой.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      Перестав улыбаться, Динни заметила, что дядя Хилери поглядывает на нее с хитрецой.
      - Как ты думаешь, дядя, нам можно идти?
      - Да уж пойдем, Динни, пока ты совсем не вскружила голову старшине присяжных.
      На улице, на сыром октябрьском ветру - стояла обычная английская осень, - она сказала:
      - Давай немножко подышим свежим воздухом, - пусть из нас выветрятся судебные запахи.
      Они свернули в ту сторону, где вдалеке виднелось море, и бодро зашагали рядом.
      - Мне ужасно хочется знать, что произошло до меня; я ничего не напутала?
      - Нет. Из показаний Дианы сразу же выяснилось, что Ферз вернулся из клиники, и следователь обошелся с ней деликатно. Очень удачно, что меня вызвали до Адриана, поэтому его показания только повторили мои, и он ничем не обратил на себя внимания. Мне даже жаль репортеров. Присяжные всегда избегают констатировать самоубийство или потерю рассудка, если к этому есть малейшая возможность; да в конце концов мы и в самом деле не знаем, что случилось с беднягой в последнюю минуту. Он легко мог оступиться и сорваться в карьер; сумерки сгущались, и было уже довольно темно.
      - Ты в самом деле так думаешь?
      - Нет, Динни, - покачал головой Хилери. - По-моему, он задумал это с самого начала, а это место ближе всего к его родному дому. И хотя так говорить не следует, слава богу, что все кончилось и он обрел покой.
      - Да! Да... Что же теперь будет с Дианой и дядей Адрианом?
      Хилери набил трубку и остановился, чтобы ее раскурить.
      -- Видишь ли, дорогая, я дал Адриану один совет. Не знаю, послушается ли он, но, если придется к слову, ты могла бы меня поддержать. Он ждал столько лет. Пусть подождет еще годик.
      - Вот это ты прекрасно придумал!
      - Да ну! - удивился Хилери. - Правда! Диана просто не в состоянии думать сейчас даже о нем. Ее надо оставить одну с детьми.
      - Интересно, - сказал Хилери, - нельзя ли подсунуть ему какую-нибудь экспедицию за черепами, которая на год унесет его из Англии.
      - Халлорсен! - закричала Динни, хлопая в ладоши. - Халлорсен опять уезжает. А дядю Адриана он любит.
      - Отлично! А возьмет он его?
      - Возьмет, если я попрошу, - коротко ответила Динки.
      Хилери снова бросил на нее лукавый взгляд.
      - Ну и опасная же ты женщина! Надеюсь, попечители музея дадут Адриану отпуск. Я заставлю старого Шропшира и Лоренса этим заняться. Пойдем назад. Я должен поспеть на поезд. Жаль, конечно, - здесь такой чудный воздух, но по мне соскучились мои Луга.
      Динни взяла его под руку.
      - Ты прелесть, дядя Хилери. Хилери удивленно раскрыл глаза.
      - С чего это вдруг?
      - Будто ты не понимаешь: у тебя есть настоящие устои, и в то же время ты какой-то ужасно сегодняшний, терпимый, свободомыслящий!
      - Гм! - произнес Хилери, выпуская облако дыма.
      - Я уверена, ты допускаешь даже аборт.
      - Видишь ли, - сказал Хилери, - мы, священники, находимся тут в комическом положении. В свое время считалось непатриотичным высказываться за ограничение рождаемости. Но в наши дни, когда авиация и ядовитые газы сделали пушечное мясо ненужным, а безработица растет, - боюсь, что теперь антипатриотично не высказываться за ограничение рождаемости. Что касается наших христианских принципов, то, будучи патриотами, отступили же мы во время войны от христианского принципа "Не убий"; таким образом, будучи патриотами, мы логически не можем придерживаться и христианского принципа "Плодитесь и размножайтесь!" По крайней мере в условиях городских трущоб аборт - благое дело.
      - И ты не веришь даже в ад?
      - Нет, верю; мои прихожане проводят в нем всю жизнь.
      - И ты считаешь, что в воскресенье можно играть в футбол? - Хилери кивнул. - И принимать солнечные ванны без купального костюма?
      - Да, если бы у нас было солнце.
      - И ты не против того, чтобы женщины носили пижамы и курили?
      - Только не вонючий табак, ни в коем случае!
      - По-моему, это не демократично.
      - Ничего не поделаешь, Динни. Понюхай! - И он пустил в нее клуб дыма.
      Динни понюхала.
      - Это турецкий табак, и пахнет чудесно, но женщины не курят трубку. Наверно, у каждого из нас есть свой пунктик, у тебя - долой махорку. Во всем прочем ты человек совершенно нового склада. Когда я сидела в суде и разглядывала это сборище, мне казалось, что у одного тебя по-настоящему современное лицо.
      - Милая, ничего удивительного: Чичестер - одна из твердынь нашей церкви.
      - Знаешь, по-моему, в жизни вообще не так много новшеств.
      - Ты не живешь в Лондоне. Хотя в каком-то смысле ты права. Да, мы стали обо всем говорить откровеннее, но это еще не новый уклад. Вся разница между моей молодостью и сегодняшним днем - только в форме выражения. У нас были свои сомнения, свое любопытство, свои желания, только мы их не высказывали. А они теперь высказывают. Я вижу много студентов, - они приходят к нам поработать в Лугах. Знаешь, с самой колыбели их учат говорить все, что им взбредет в голову, и они не стесняются. Мы так не умели, хотя и нам приходили в голову те же самые мысли. Вот и вся разница. Это да еще, пожалуй, автомобили.
      - Значит, я человек старомодный. Никак не научусь выражать свои чувства вслух.
      - Тут виновато твое чувство юмора. Оно тебя сдерживает, ты боишься показаться смешной. Сейчас мало у кого из молодежи есть настоящее чувство юмора; они бывают остроумны, но это совсем другое дело. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты вели бы себя так, как они себя ведут, если бы умели сами посмеяться над собой? А ведь тут-то и проявляется настоящее чувство юмора.
      - Надо об этом подумать.
      - Думай, только не теряй чувства юмора, Динни. Оно все равно что аромат у розы. Ты едешь назад, в Кондафорд?
      - Да, наверно; Хьюберта вызовут в суд не раньше, чем придет почтовый пароход; а до этого еще десять дней.
      - Что ж, передай привет Кондафорду; вряд ли мне еще суждены такие хорошие деньки, как тогда, когда мы жили там детьми.
      - Я как раз об этом думала, дядя, когда ждала своей очереди, последняя из негритят.
      - Тебе еще рановато об этом думать. Подожди, скоро влюбишься.
      - Я уже, дядя.
      - Что, влюблена?
      - Нет, жду.
      - Ужасное состояние - влюбленность, - сказал Хилери. - Но я никогда не жалел, что пережил его.
      Динни посмотрела на него искоса, и у нее блеснули зубы.
      - А что, если тебе снова встать на эту стезю, дядечка?
      - Ну нет, - сказал Хилери, выбивая трубку об угол почтового ящика, моя песенка спета. Профессия не позволяет. К тому же я все никак не вылечусь от первого приступа.
      - Я понимаю, - сказала Динни с сочувствием, - тетя Мэй такая душка.
      - Тонко замечено. А вот и вокзал. До свидания, всего тебе лучшего! Я отправил чемодан еще утром.
      Он помахал рукой и исчез.
      Вернувшись в гостиницу, Динни пошла искать Адриана. Его нигде не было; огорченная, она снова вышла погулять и направилась в собор. Только она хотела там сесть и насладиться его мирной красотой, как увидела своего дядю: Адриан стоял у колонны и любовался круглым витражом. Динни подошла к нему и взяла его под руку. Он сжал ее руку, но ничего не сказал.
      - Ты любишь цветное стекло, дядя?
      - Ужасно люблю хорошее стекло, Динни. Ты когда-нибудь видела собор в Йорке?
      Динни покачала головой; потом, поняв, что ей трудно будет навести разговор на нужную тему, она спросила напрямик:
      - Что ты собираешься теперь делать?
      - Ты говорила с Хилери?
      - Да.
      - Он хочет, чтобы я уехал на год.
      - Я тоже.
      - Это немалый срок, Динни, а я уже немолод.
      - Ты бы поехал с Халлорсеном в экспедицию, если бы он тебя взял?
      - Он меня не возьмет.
      - Нет, возьмет.
      - Я поеду, если буду уверен, что этого хочет Диана.
      - Она ни за что не скажет, но я убеждена, что ей это необходимо.
      - Если не можешь жить без солнца, - совсем тихо сказал Адриан, - тяжело ехать в края, где оно никогда не светит.
      Динни погладила его по руке.
      - Да, но ты знаешь, что скоро его увидишь. А это такая приятная экспедиция, и для здоровья полезно - недалеко, в Нью-Мехико. Ты вернешься совсем молоденький, в штанах, обшитых по бокам конской гривой, как у ковбоев в кино. Ты будешь неотразим, мне так хочется, чтобы ты был неотразим! А тут пока уляжется весь этот шум и гам.
      - А моя служба?
      - Ну, это легко уладить. Если Диана год проживет спокойно, она станет другим человеком и начнет о тебе мечтать, как о земле обетованной. Я знаю, что говорю.
      - Ах ты, змея-искусительница, - сказал Адриан со своей невеселой улыбкой.
      - Диана пережила тяжелое потрясение.
      - Иногда мне кажется, что эта рана неизлечима.
      - Ерунда!
      - Станет она обо мне думать, если я уеду!
      - Ты не знаешь женщин.
      - А что можешь знать о женщинах ты, в твои годы? Я уже один раз уехал, а она стала думать о Ферзе. О таких, как я, женщины, наверно, не думают.
      - Ну, тогда Нью-Мехико самое подходящее для тебя место. Когда ты вернешься, перед тобой не устоит ни одна женщина. Честное слово! Я обещаю, что буду ее стеречь, а дети не дадут ей тебя забыть. Они без конца говорят о тебе. Я уж постараюсь, чтобы они тебя почаще вспоминали.
      - Как ни странно, - заметил бесстрастным тоном Адриан, - но, по-моему, она сейчас от меня дальше, чем когда был жив Ферз.
      - Сейчас - да, и, может быть, это еще надолго. Но я знаю, в конце концов все уладится. Правда, дядя.
      Адриан молчал.
      - Я поеду, Динни, - сказал он наконец, - если Халлорсен меня возьмет.
      - Возьмет. Нагнись, дядя. Я должна тебя поцеловать.
      Адриан нагнулся. Поцелуй пришелся в кончик носа. Позади послышался кашель церковного служки...
      Возвращение в Кондафорд состоялось в тот же день в прежнем порядке; молодой Тасборр сидел за рулем. В Чичестере он вел себя чрезвычайно тактично, ни разу не сделал предложения, и Динни была ему за это благодарна. Ей тоже хотелось покоя, как и Диане. Алан уехал из Кондафорда в тот же вечер, Диана с детьми - на другой день; Клер вернулась из Шотландии, где долго гостила, и теперь в Кондафррде остались только свои, А Динни все никак не могла успокоиться. Теперь, когда больше не надо было волноваться из-за бедного Ферза, ее мучили мысли о Хьюберте. Удивительно, какую тревогу вызывала эта нависшая над ними угроза! Хьюберт и Джин писали с Восточного побережья веселые письма. По их словам, они ничуть не беспокоились, чего нельзя было сказать о Динни. И она знала, как встревожена ее мать, а еще больше - отец. Клер была скорее сердита, чем встревожена, и злость ее выражалась в необычайном для нее приливе энергии, - по утрам она ходила с отцом охотиться на лисиц, а после обеда брала машину и отправлялась в гости к соседям, где часто засиживалась до позднего вечера. На нее - самого светского члена их семьи - всегда был большой спрос. Динни ни с кем не делилась своими тревогами. Она написала Халлорсену о дяде Адриане, послав ему одновременно обещанную фотографию, - снимок изображал ее в бальном платье и был сделан два года назад, когда ее и Клер в целях экономии одновременно представили ко двору. Халлорсен немедленно ответил: "Фотография просто прелесть. Буду рад взять с собой вашего дядю. Пишу ему немедленно". Подпись гласила: "Всегда преданный вам".
      Динни прочитала письмо с признательностью, но без сердечного трепета, за что тут же обозвала себя бесчувственной тварью. Успокоившись насчет Адриана, - она знала, что хлопоты о его отпуске охотно возьмет на себя Хилери, - Динни теперь неотступно думала о Хьюберте; ею все больше овладевали мрачные предчувствия. Она пыталась убедить себя, что это от безделья или нервная реакция после истории с Ферзом, но никакие доводы не действовали. Если даже на родине Хьюберту так мало доверяют, что готовы его выдать, - на что же ему рассчитывать там? Она подолгу разглядывала тайком карту Боливии, словно очертания страны помогали ей проникнуть в психологию этого народа. Никогда еще она так страстно не любила свой дом, как в эти тревожные дни. Кондафорд - родовое имение, и если Хьюберта вышлют, осудят, если он умрет в тюрьме или будет убит одним из этих погонщиков, а у Джин не окажется наследника, - имение перейдет к старшему сыну Хилери, к двоюродному брату, школьнику, которого она едва знает; конечно, оно останется в семье, но это будет уже не то. С судьбой Хьюберта связана судьба ее родного гнезда. И, хотя она удивлялась тому, что может думать о себе, когда на карту поставлена жизнь Хьюберта, она никак не могла отделаться от этих мыслей.
      Как-то утром она попросила Клер отвезти ее в Липпингхолл. Динни терпеть не могла править машиной, и не зря: ее привычка видеть смешную сторону во всем, что ей встречается, несколько раз чуть было не довела ее до беды. Они приехали к самому обеду, и леди Монт встретила их восклицанием:
      - Девочки, какая досада! Впрочем, может, вы любите морковку? Дяди дома нет. Так очищает кровь! Блор, поглядите, не зажарила ли Августина какую-нибудь птичку. Да, Блор, попросите ее сделать эти вкусные блинчики с вареньем, которые мне нельзя есть.
      - Нет, тетя Эм, пожалуйста, не заказывай того, чего тебе нельзя есть самой.
      - Но мне ничего нельзя есть. Ваш дядя толстеет, поэтому я худею. Да, Блор: омлет с сыром и какого-нибудь хорошего вина... и кофе.
      - Тетя, это ужасно!
      - Винограду, Блор. И эти сигареты - они наверху, в комнате мистера Майкла. Дядя их не курит, а я курю всякую дрянь, поэтому сигарет у нас никогда не бывает. И еще, Блор...
      - Да, миледи?
      - Коктейли, Блор.
      - Тетя Эм, мы не пьем коктейлей.
      - Нет, пьете, я видела. Клер, ты такая худенькая. Ты тоже сидишь на диете?
      - Нет, я была в Шотландии.
      - Охотилась и ловила рыбу? А теперь побегайте по дому. Я вас подожду.
      Пока они "бегали по дому", Клер спросила Динни:
      - Где тетя Эм научилась глотать окончания слов?
      - Папа рассказывал, что в школе, где она училась, считалось неприличным произносить все слово до конца. Правда, она - прелесть?
      Клер, которая в это время подкрашивала губы, только кивнула.
      Возвращаясь в столовую, они услышали, как леди Монт говорит:
      - Брюки Джеймса, Блор.
      - Да, миледи.
      - У них такой вид, будто они вот-вот свалятся. Нельзя ли с ними что-нибудь сделать?
      - Да, миледи.
      - А вот и вы! Тетя Уилмет гостит сейчас у Генриетты. Они там спорят напропалую. Для каждой из вас нашлось по холодной птичке. Динни, что ты сделала с Аланом? Он стал такой интересный, а завтра кончается его отпуск.
      - Ничего я с ним не сделала, тетя Эм.
      - Поэтому он такой интересный. Нет. Дайте мне морковку, Блор. Разве ты не выходишь за него замуж? Я знаю, у него есть виды на наследство... судебный процесс... кажется, где-то в Уилтшире? Он все ходит сюда и плачется мне в жилетку, бедняжка.
      Под пристальным взглядом Клер Динни застыла с поднятой вилкой.
      - Смотри, не то он еще переведется в Китай и женится на дочке беглого корабельного казначея. Говорят, в Гонконге их полно. Да! Мой портулак погиб. Босуэл и Джонсон взяли да и полили его жидким навозом. Совсем не разбирают запахов. Знаете, что они один раз сделали?
      - Нет, тетя Эм.
      - Напустили насморк на моего племенного кролика, - обчихали всю его клетку. Бедняжка умер. Я их уволила, но они не ушли. Не уходят, и все. Дядя их совсем избаловал. А ты не собираешься с кем-нибудь сочетаться, Клер?
      - "Сочетаться"! Тетя Эм!
      - Прелестное слово, - то и дело попадается в воскресных газетах. Но ты собираешься или нет?
      - Конечно, нет.
      - Почему? Все некогда? По правде говоря, терпеть не могу морковку... такая скука. Но у дяди начинается опасный возраст... приходится об этом думать. Не понимаю, зачем мужчинам опасный возраст. И, в сущности, он у него должен был уже пройти.
      - Он прошел, тетя Эм. Разве ты забыла? Дяде Лоренсу уже шестьдесят девять.
      - Понимаешь, это еще совсем незаметно. Блор!
      - Да, миледи.
      - Уйдите, пожалуйста.
      - Да, миледи.
      - Есть такие вещи, о которых при нем нельзя говорить, - сказала леди Монт, когда за дворецким закрылась дверь, - аборты, дядя и так далее. Бедная киска!
      Она встала, подошла к окну и бросила кошку на цветочную клумбу.
      - Блор с нею терпелив, как ангел, - прошептала Динни.
      - В сорок пять они пускаются во все тяжкие, - сказала, возвращаясь на свое место, леди Монт, - и в шестьдесят пять тоже, а потом - уж и не знаю когда. Я никогда не пускалась во все тяжкие. Но я подумываю о нашем священнике.
      - Он очень скучает, тетя?
      - Напротив, отдыхает душой. Он часто бывает у нас.
      - Вот было бы здорово, если бы ты затеяла какую-нибудь скандальную историю!
      - Динни!
      - Дядя Лоренс был бы в восторге.
      Леди Монт словно оцепенела.
      - Где Блор? - спросила она. - Пусть он мне тоже даст хоть один блинчик.
      - Ты же сама его отослала.
      - Ах да!
      - Нажать звонок, тетя Эм? - спросила Клер. - Он у меня под стулом.
      - Я поставила его там для дяди. Он читает мне "Путешествие Гулливера". Какой это был грубиян!
      - Ну, Рабле или Вольтер - еще хуже.
      - Ты читаешь такие грубые книги?
      - Что поделаешь, это классика.
      - Говорят, есть такая книга - Апулеса или что-то в этом роде; дядя купил ее в Париже, а в Дувре ее у него отняли. Вы ее читали?
      - Нет, - сказала Динни.
      - Я, читала, - сказала Клер.
      - Дядя мне о ней рассказывал, - тебе вовсе незачем было ее читать.
      - Ну, теперь читают все, что попало; какая разница!
      Леди Монт перевела взгляд с одной племянницы на другую.
      - Что ж, - с загадочным видом произнесла она, - библия ведь тоже... Блор!
      - Да, миледи.
      - Кофе в холле на тигре. И подбросьте запашку в огонь. А мне виши.
      Когда она выпила стакан виши, все поднялись.
      - Восхитительно! - шепнула Клер на ухо Динни.
      - Что вы делаете насчет Хьюберта? - спросила леди Монт, когда они уселись у горящего камина в холле.
      - Дрожим от страха, тетя.
      - Я просила Уйлмет поговорить с Генриеттой, - Ведь та бывает при дворе. И потом теперь ведь летают. Почему бы ему куда-нибудь не полететь?
      - Дядя Лоренс внес за него залог.
      - Он не обидится. Мы можем обойтись без Джеймса, у него аденоиды, а вместо Босуэла и Джонсона можно взять одного.
      - Хьюберт не согласится.
      - Я люблю Хьюберта, - сказала леди Монт, - а он женился... слишком все как-то скоро. А вот и запашок.
      За Блором, который нес кофе и сигареты, следовал Джеймс с огромным кедровым поленом. Пока леди Монт заваривала кофе, воцарилось благоговейное молчание.
      - Сахару, Динни?
      - Да, пожалуйста, две ложки.
      - Я кладу себе три. Но от этого толстеют. Клер?
      - Пожалуйста, одну.
      Девушки отпили по глотку, и Клер вздохнула.
      - Поразительно!
      - Да. Почему у тебя кофе вкуснее, чем у кого бы то ни было, тетя Эм?
      - Я тоже так думаю, - сказала тетя. - А этот бедняга, Динни. Я была так рада, что он вас не искусал. Теперь Адриан ее получит. Слава богу.
      - Еще не скоро: дядя Адриан уезжает в Америку.
      - Зачем?
      - Нам всем казалось, что так лучше. И он тоже так думает.
      - Когда он отправится в рай, - сказала леди Монт, - кому-нибудь придется его проводить, не то он так туда и не попадет.
      - Что ты, ему там давно приготовлено место,
      - Ничего не известно. В воскресенье священник как раз об этом читал проповедь.
      - У него хорошие проповеди?
      - Ничего.
      - Наверно, их писала ему Джин.
      - Да, раньше они были куда забористей. Где я подцепила это словечко?
      - Наверно, у Майкла.
      - К нему вечно все липнет. Священник говорит, что надо обуздывать свои аппетиты. Он приходил к нам обедать.
      - И, наверно, пообедал с большим аппетитом.
      - Да.
      - Сколько он весит, тетя Эм?
      - В раздетом виде, - не знаю.
      - Ну, а в одетом?
      - Порядочно. Он собирается писать книгу.
      - О чем?
      - О Тасборо. Там была одна, ее сперва похоронили, а потом она жила во Франции, только она была урожденная Фицгерберт. Потом один из них сражался при... как это... Макароне?... Нет, как-то иначе, Августина это нам тоже готовит.
      - При Наварине? {а) Сражение при Наварине между соединенным флотом России, Англии, Франции, с одной стороны, и турецко-египетским флотом, с другой (1827).
      б) Наварин - рагу из баранины с картофелем, репой и фасолью.} В самом деле?
      - Да, но другие говорят, будто его там не было. Священник хочет все это раскопать. Потом был еще Тасборо, которому отрубили голову, а он забыл об этом рассказать. Но священник все разнюхал.
      - При каком короле?
      - Вот уж не могу запомнить всех этих королей. При Эдуарде Шестом... или Четвертом? Как ты думаешь? Он был Алая Роза {Ссылка на династическую войну Алой и Белой Розы (1455-1485), между потомками английского короля Эдуарда III.}. Потом был еще Тасборо, который женился на одной из нас. Звали его Роланд... а может быть, и не Роланд. Но он сделал что-то необыкновенное, и у него отняли земли. Он был еретиком - что это значит?
      - Это значит, тетечка, что при протестантском режиме он был католиком.
      - Сперва сожгли его дом. Он упоминается в "Меркуриус Рустикус" или еще в какой-то книжке. Священник говорит, что его очень любили. Дом его жгли два раза, а потом разграбили... или наоборот, не помню. Там был ров с водой. И остался список того, что они взяли.
      - Какая увлекательная история!
      - Варенье, серебро, кур, белье и как будто зонтик или еще что-то очень смешное.
      - Когда все это было?
      - В гражданскую войну, Он был роялистом. Вспомнила! Его звали совсем не Роландом, а ее звали Элизабет, в честь тебя, Динни. История повторяется.
      Динни задумчиво смотрела на горящее полено.
      - Был у них еще и адмирал - при Вильгельме Четвертом, он умер от перепоя, - он, а не Вильгельм! - Но священник говорит, что нет, и хочет доказать это в своей книге. Говорит, будто тот простудился, выпил рому от насморка и окочурился... Где я подцепила это слово?
      - Я его иногда говорю.
      - Ну да. Видишь, сколько их, не считая всех неинтересных - от самого Эдуарда Исповедника или кого-то там еще. Он хочет доказать, что их род древнее нашего. Какие глупости, правда?
      - Ну и ну! - пробормотала Клер. - Кто будет читать такую книгу?
      - Как знать! Но это потешит его спесь, да и спать он будет поменьше. А, вот и Алан! Клер, ты не видела, где у меня рос портулак? Пойдем взглянем.
      - Тетя Эм, ты бесстыдница, - шепнула ей на ухо Динни, - и это все равно не поможет.
      - "Если в первый раз не вышло"... помнишь стишок, который мы повторяли каждое утро, когда были маленькие? Подожди, я надену шляпу, Клер.
      Они ушли.
      - Значит, ваш отпуск кончается, Алан? - спросила Динни, оставшись наедине с молодым человеком. - Куда вы отправляетесь?
      - В Портсмут.
      - Это хорошо?
      - Могло быть и хуже. Динни, я хочу поговорить с вами о Хьюберте. Ну, а если в следующий раз дело в суде примет дурной оборот, - что тогда?
      Лицо Динни как-то сразу застыло, она опустилась на лежавшую у камина подушку и посмотрела на Алана с тревогой.