Последняя глава (Книга 1)

      - Какие новости, Динни?
      - Пока все в порядке. Я сейчас еду прямо туда. Публика, как известно, любит посочувствовать чужим
      переживаниям, - снаружи собралась кучка прихожан Хилери; когда Джин и Хьюберт сели в свою двухместную машину и тронулись в путь, их проводили визгливыми напутствиями.
      - Поедем со мной, дядя, - сказала Динни.
      - А Ферз не сердится, что ты там живешь? - спросил в такси Адриан.
      - Он со мной вежлив, но все время молчит и глаз не сводит с Дианы. Мне его ужасно жалко.
      Адриан кивнул.
      - А как она?
      - Держится замечательно, как ни в чем не бывало. Вот только он не хочет выходить из дому; сидит в столовой и что-то высматривает в окно.
      - Ему, видно, кажется, что весь мир в заговоре против него. Если только ему не станет хуже, это скоро пройдет.
      - А разве ему непременно должно стать хуже? Ведь бывают же случаи полного выздоровления?
      - Насколько я понимаю, тут на это рассчитывать нечего. Против него наследственность, да и характер.
      - Он бы мог мне понравиться - у него такое смелое лицо, - но я боюсь его глаз.
      - Ты его видела с детьми?
      - Еще нет; но они говорят о нем хорошо и спокойно; видно, он их не напугал.
      - В клинике они что-то объясняли мне на своем птичьем языке насчет комплексов, маний, депрессий и раздвоения личности; как я понял, приступы глубокой меланхолии чередуются у него с приступами сильнейшего возбуждения. За последнее время те и другие смягчились до такой степени, что он почти выздоровел. Надо остерегаться рецидивов. В нем всегда жил мятежный дух; во время войны он бунтовал против командования, после войны - против демократии. Теперь, вернувшись, он наверняка затеет что-нибудь еще. А как только это случится, он сразу же свихнется опять. Если в доме есть оружие, Динни, его надо спрятать.
      - Я скажу Диане.
      Такси свернуло на Кингс-Род.
      - Лучше мне не провожать тебя до самого дома, - печально сказал Адриан.
      Динни вышла из машины вместе с ним. С минуту она постояла, глядя, как удаляется его высокая, сутулая фигура, потом повернула на Окли-стрит и открыла дверь своим ключом. На пороге столовой стоял Ферз.
      - Войдите сюда, - сказал он, - мне нужно с вами поговорить.
      В этой зеленовато-золотистой комнате, обшитой панелями, недавно отобедали; на узком столе лежали газеты, книги, стояла коробка с табаком. Ферз пододвинул Динни стул и встал спиной к огню, который никак не мог разгореться ярким пламенем. Ферз на нее не смотрел, и Динни могла разглядеть его лучше, чем когда бы то ни было. Его красивое лицо производило тягостное впечатление. Острые скулы, упрямый подбородок, вьющиеся волосы с проседью только подчеркивали жадно горящие серо-голубые глаза. И даже его поза, - он стоял, широко расставив ноги, подбоченясь, вытянув вперед шею, - тоже подчеркивала этот лихорадочный взгляд. Динни откинулась на стуле; ей было страшно, но она старалась улыбаться. Повернувшись к ней, он спросил:
      - Что обо мне говорят?
      - Не знаю; я была на свадьбе брата,
      - Хьюберта? На ком он женился?
      - На Джин Тасборо. Вы ее тут на днях видели.
      - А! Помню. Я ее запер.
      - Зачем?
      - Она показалась мне опасной. Знаете, я ведь поехал в клинику по доброй воле. Меня никто туда не помещал.
      - Конечно. Я знаю, что вы находились там по доброй воле.
      - Мне там было не так уж плохо, но... ладно! Как я выгляжу?
      Динни мягко сказала:
      - Понимаете, ведь я вас раньше никогда вблизи не видела; но мне кажется, что вы выглядите очень хорошо.
      - Я и чувствую себя хорошо. Я делал гимнастику. Со мной занимался санитар, которого ко мне приставили.
      - Вы много читали?
      - За последнее время - да. А что они обо мне думают?
      Услышав этот вопрос вторично, Динни посмотрела ему прямо в глаза.
      - Что они могут думать, раз они вас не видели?
      - По-вашему, мне надо встречаться с людьми?
      - В этом я ничего не понимаю, капитан Ферз. Но почему бы и нет? Встречаетесь же вы со мной каждый день.
      - Вы мне нравитесь.
      Динни протянула ему руку.
      - Только не говорите, что вам меня жалко, - быстро сказал Ферз.
      - Зачем мне вас жалеть? Я уверена, что вы совершенно здоровы.
      Он прикрыл глаза рукой.
      - Да, но надолго ли?
      - Почему не навсегда?
      Ферз отвернулся к огню.
      - Если вы не будете волноваться, ничего с вами не случится, - робко сказала Динни.
      Ферз круто повернулся к ней.
      - Вы часто видели моих детей?
      - Не очень.
      - Они на меня похожи?
      - Нет, они пошли в Диану.
      - Слава богу хоть за это! Что думает обо мне Диана?
      На этот раз он впился в нее глазами, и Динни поняла, что от ее ответа будет зависеть все - да, все.
      - Диана очень рада.
      Он неистово замотал головой.
      - Это невозможно.
      - Правда часто кажется невозможной.
      - Она меня, верно, ненавидит?
      - За что?
      - Ваш дядя Адриан... что между ними было? Только не говорите мне "ничего".
      - Дядя на нее молится, - тихо сказала Динни, - вот почему они просто друзья.
      - Просто друзья?
      - Просто друзья.
      - Много вы знаете!
      - Я знаю наверняка.
      Ферз вздохнул.
      - Вы хорошая. Что бы вы сделали на моем месте?
      Динни снова почувствовала всю тяжесть своей ответственности.
      - То, чего хочет Диана.
      - А чего она хочет?
      - Не знаю. Наверно, она и сама еще не знает.
      Ферз задумчиво прошелся к окну и обратно.
      - Я должен что-нибудь сделать для таких несчастных, как я.
      Динни огорченно вздохнула.
      - Мне ведь повезло. Таких, как я, врачи чаще всего признают ненормальными и упрятывают в сумасшедший дом. А будь я беден, нам бы эта клиника была не по карману. Там тоже не сладко, но куда лучше, чем обычно бывает в таких местах. Я расспрашивал своего служителя. Он знавал два-три таких заведения.
      Ферз умолк, а Динни вспомнила слова дяди: "...Он наверняка затеет что-нибудь еще. А как только это случится, он сразу же свихнется опять".
      Внезапно Ферз заговорил снова:
      - Если бы у вас была хоть какая-нибудь работа, взялись бы вы ухаживать за помешанными? Никогда! Ни вы, ни кто другой, у кого есть нервы и душевная деликатность. Святые на это, вероятно, способны, но святых ведь не так уж много. Нет! Чтобы ходить за нами, нужно не знать жалости, быть железным человеком, иметь дубленую шкуру. Люди чувствительные для нас хуже толстокожих, - они не владеют собой, и это отражается на нас. Заколдованный круг. Господи! Сколько я ломал себе над этим голову! А потом - деньги. Если у больного есть деньги, не посылайте его в такие места. Никогда, ни за что! Устройте ему лучше тюрьму в собственном доме, где хотите, как хотите. Если бы я не знал, что могу уйти оттуда в любое время, если бы я не цеплялся за эту мысль даже в самые тяжелые минуты, - меня бы не было здесь сейчас... я был бы в смирительной рубашке. Господи! В смирительной рубашке! Деньги! Но у многих ли есть деньги? Может быть, у пятерых из ста. А остальных девяносто пять несчастных запирают в сумасшедший дом, запирают насильно. Все равно, как бы ни были хороши эти дома, как бы там хорошо ни лечили, - там все равно заживо хоронят. Иначе и быть не может. Люди на воле считают нас покойниками... всем на нас наплевать. Мы не существуем больше, сколько бы ни болтали о научных методах лечения. Мы непристойны... мы уже не люди... старые представления о безумии держатся крепко; мы - позор для семьи, жалкие неудачники. Вот нас и убирают с глаз долой, закапывают в землю. Делают это гуманно - двадцатый век! Гуманно! Попробуйте-ка сделать это гуманно. Вам не удастся! Тогда хоть подлакируйте сверху... подлакируйте, и все. Ничего другого не остается, уж поверьте мне. Поверьте моему служителю, он-то все знает.
      Динни молча слушала. Ферз вдруг расхохотался.
      - Но мы не покойники, вот в чем беда, - мы не покойники. Если бы только мы были покойниками! Все эти несчастные скоты - они еще не умерли; они способны страдать, как и всякий другой... больше, чем другой. Мне ли этого не знать? А как помочь?
      Он схватился за голову.
      - Неужели нельзя помочь? - тихо спросила Динни.
      Он уставился на нее широко раскрытыми глазами.
      - A мы только подлакируем погуще... вот и все, что мы можем; все, что мы когда-нибудь сможем.
      "Тогда зачем себя изводить?" - чуть не сказала Динни, но сдержалась.
      - Может быть, вы придумаете, чем помочь, - произнесла она вслух, - но это требует спокойствия и терпения.
      Ферз рассмеялся.
      - Я, наверно, наскучил вам до смерти. И он отвернулся к окну.
      Динни неслышно выскользнула из комнаты.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
      В этом пристанище людей, понимающих толк в жизни, - в ресторане Пьемонт, - понимающие толк в жизни пребывали в разных стадиях насыщения; они наклонялись друг к другу, словно еда сближала их души. Они сидели за столиками попарно, вчетвером, а кое-где и впятером; там и сям попадался отшельник е сигарой в зубах, погруженный в меланхолию или созерцание; а между столиками сновали тощие и проворные официанты, - привычка мучительно напрягать память искажала их лица. В ближнем углу лорд Саксенден и Джин уже расправились с омаром, осушили полбутылки рейнвейна, поболтали о том, о сем, наконец Джин медленно подняла глаза от пустой клешни и спросила:
      - Итак, лорд Саксенден?
      Под этим взглядом, сверкнувшим из-под густых ресниц, он еще больше выпучил голубые глаза.
      - Как омар? - спросил он.
      - Изумительный.
      - Я всегда сюда прихожу, когда хочу вкусно поесть. Официант, куропатка готова?
      - Да, милорд.
      - Давайте поскорей. Попробуйте-ка рейнвейна, мисс Тасборо; вы ничего не пьете.
      Джин подняла зеленоватый бокал.
      - Со вчерашнего дня я стала миссис Хьюберт Черрел. Об этом напечатано в газетах.
      Лорд Саксенден слегка надул щеки, погрузившись в раздумье: "Интересно, выиграю я от этого что-нибудь или нет? Приятнее ли будет эта юная особа замужней?"
      - Вы не теряете времени, - произнес он вслух, изучая ее лицо, словно пытался найти на нем следы ее изменившегося положения. - Если бы я знал, я бы не посмел пригласить вас обедать одну.
      - Спасибо, - сказала Джин, - он сейчас за мной зайдет.
      И сквозь приспущенные ресницы она посмотрела, как он задумчиво осушает бокал.
      - Есть новости?
      - Я видел Уолтера.
      - Уолтера?
      - Министра внутренних дел.
      - Вот это мило с вашей стороны!
      - Очень. Терпеть его не могу. У него голова совсем как яйцо, только волосы мешают.
      - Что он сказал?
      - Да будет вам известно, миледи, в правительственных учреждениях никто ничего не говорит. Всегда обещают "подумать". В этом смысл государственной власти.
      - Но он ведь должен считаться с тем, что сказали вы. А что сказали вы?
      Ледяные глаза лорда Саксендена как будто ответили: "Ну, знаете, это уж слишком".
      Но Джин улыбнулась, и глаза постепенно оттаяли.
      - Вы самая непосредственная женщина, какую мне доводилось видеть. Если уж на то пошло, я сказал: "Прекрати это, Уолтер!"
      - Вот чудесно!
      - Ему это не понравилось. Эта скотина стоит на страже закона.
      - Могу я его повидать?
      Лорд Саксенден расхохотался. Он хохотал, как человек, услышавший презабавнейшую остроту. Джин дала ему посмеяться и сказала:
      - Решено, я его повидаю.
      Неловкую паузу заполнила подоспевшая куропатка.
      - Послушайте, - сказал вдруг лорд Саксенден, - если вы серьезно, есть один человек, который может добиться для вас приема: это Бобби Феррар. Он служил с Уолтером, когда тот был министром иностранных дел. Я дам вам записку к Бобби. Хотите сладкого?
      - Нет, спасибо. Но я хочу кофе. А вот и Хьюберт!
      Вырвавшись из вертящейся западни, заменявшей здесь дверь, Хьюберт явно искал жену.
      - Приведите его сюда!
      Джин пристально посмотрела на мужа. Лицо у того прояснилось, и он направился прямо к ним.
      - Ну и взгляд, - проворчал, поднимаясь, лорд Саксенден. - Здравствуйте. Ваша жена - редкая женщина, капитан Черрел. Хотите кофе?
      И, вынув визитную карточку, он написал на ней аккуратным, четким почерком:
      "Роберту Феррару эсквайру м. и. д., Уайтхолл. Дорогой Бобби, примите, пожалуйста, моего друга миссис Хьюберт Черрел и, если есть хоть малейшая возможность, устройте ей прием у Уолтера. - Саксенден". Передав карточку Джин, он потребовал счет.
      - Хьюберт, - сказала Джин, - покажи лорду Саксендену шрам.
      И, расстегнув запонку на манжете Хьюберта, она закатала его рукав. На фоне белой скатерти как-то странно и зловеще выделялась синевато-багровая полоса.
      - Гм, - изрек лорд Саксенден, - это будет вам очень кстати.
      Хьюберт двинул рукой, и шрам исчез.
      - Она все еще позволяет себе вольности, - сказал он.
      Лорд Саксенден заплатил по счету и предложил Хьюберту сигару.
      - Извините, но я должен бежать. Допивайте ваш кофе. До Свидания, и желаю счастья вам обоим!
      Он пожал им руки и стал пробираться между столиками к выходу. Молодая пара проводила его взглядом.
      - Насколько я слышал, - сказал Хьюберт, - он не славится деликатностью. Ну как, Джин?
      Джин подняла на него глаза.
      - Что такое м. и. д.?
      - Министерство иностранных дел, милая моя деревенщина.
      - Допивай кофе, и пойдем к этому человеку. Во дворе они услышали за спиной голос:
      - А! Черрел! Мисс Тасборо!
      - Профессор, это моя жена. Халлорсен схватил их за руки.
      - Ну, разве не замечательно? У меня в кармане телеграмма, которая стоит любого свадебного подарка.
      Заглянув Хьюберту через плечо, Джин прочитала вслух:
      - "Заявление Мануэля скрепленное присягой опровергающее обвинения послано почтой точка американское консульство в Ла-Пас". Великолепно, профессор! А вы не сходите с нами насчет этого дела к одному человеку в министерстве иностранных дел?
      - Охотно. Я и сам не хотел ничего откладывать в долгий ящик. Давайте возьмем машину.
      Сидя против них в такси, Халлорсен весь сиял доброжелательством.
      - Ну, и быстро же вы это состряпали, а?
      - Это все Джин.
      - Да, - сказал Халлорсен, словно Джин здесь не было, - как только я увидел ее в Липпингхолле, я сразу понял, что она девушка решительная. А сестра ваша рада?
      - Как по-твоему, Джин?
      - Конечно.
      - Вот чудесная девушка! В низких зданиях есть своя прелесть. Приятно смотреть на ваш Уайтхолл. Чем больше солнца и звезд видишь прямо с улицы, тем больше в народе порядочности. Вы венчались в цилиндре, Черрел?
      - Нет, я был одет, как сейчас.
      - Жаль. Мне нравятся цилиндры, - словно носишь на голове символ утраченных идеалов. Вы, кажется, тоже из родовитой семьи, миссис Черрел. Ваш здешний обычай служить своей родине целыми семьями, от отца к сыну, подает вдохновляющий пример.
      - Вот никогда об этом не думала!
      - Я беседовал с вашим братом там, в Липпингхолле, и он сказал, что у вас в семье вот уже несколько столетий всегда есть моряк. А у вас, Черрел, говорят, всегда есть солдат. Я верю в наследственность. Это и есть министерство иностранных дел? - Он посмотрел на часы. - Сомневаюсь, чтобы ваш знакомый был на месте. У меня такое впечатление, что все свои дела они обделывают за обедом. Может, нам лучше до трех пойти в парк и поглядеть на уток?
      - Я оставлю ему карточку, - сказала Джин. Она быстро вернулась. - Его ждут с минуты на минуту.
      - Значит, придет не раньше, чем через полчаса, - сказал Халлорсен. Тут есть одна утка, капитан, насчет которой я хотел бы знать ваше мнение.
      Когда они пересекали по дороге к пруду широкую улицу, их едва не сшибли две чуть было не столкнувшиеся машины, - водителей смутил непривычный простор. Хьюберт судорожно схватил Джин за руку. Лицо его под загаром мертвенно побледнело. Машины промчались мимо справа и слева от них. Халлорсен, схвативший Джин за другую руку, сказал, растягивая слова больше обычного:
      - Чуть было нас не поцарапали.
      Джин промолчала.
      - Я иногда задаю себе вопрос, - продолжал Халлорсен, - так ли уж нам нужна вся эта спешка? Как вы находите, Черрел?
      Хьюберт пожал плечами.
      - Заменив поезд автомобилем, мы, во всяком случае, теряем почти столько же времени, сколько выигрываем.
      - Верно, - сказал Халлорсен. - Зато аэроплан действительно сберегает нам много времени.
      - Это- вопрос, - мы еще не знаем, что нам принесет авиация.
      - Вы правы. Мы сами готовим себе сущий ад. Следующая война дорого обойдется ее участникам. Предположим, что подерутся Франция и Италия, тогда за каких-нибудь две недели не станет ни Рима, ни Парижа, ни Флоренции, ни Венеции, ни Лиона, ни Милана, ни Марселя. Они превратятся в отравленные пустыри. А военные корабли и войска, должно быть, не успеют сделать ни единого выстрела.
      - Да. И это отлично известно всем правительствам. Я сам солдат, но никак не пойму, зачем они продолжают тратить сотни миллионов на армию и флот, которые, вероятно, вовсе и не понадобятся. Если будут уничтожены жизненные центры страны, нельзя управлять войсками и эскадрами. Долго ли продержатся Франция и Италия, если будут отравлены газами их крупнейшие города? Англия и Германия наверняка не продержались бы и недели.
      - Ваш дядя, хранитель музея, говорит, что при нынешних темпах человек скоро снова превратится в рыбу.
      - То есть как?
      - Очень просто! Эволюция видов - от рыб к пресмыкающимся, птицам и млекопитающим - пойдет теперь обратным ходом. Мы снова становимся птицами, скоро будем ползать и пресмыкаться, а в конечном счете, когда суша станет необитаемой, вернемся в море.
      - Почему бы всем сообща не запретить войну в воздухе?
      - Как ее запретишь? - сказала Джин. - Государства не доверяют друг другу. К тому же Америка и Россия не входят в Лигу Наций.
      - Мы, американцы, согласились бы ее запретить. Но наш сенат - вряд ли.
      - Ох, уж этот ваш сенат, - проворчал Хьюберт, - тяжко вам с ним, должно быть, приходится.
      - Еще бы! Он совсем как ваша палата лордов до реформы тысяча девятьсот десятого года. Вот эта утка, - Халлорсен показал на птицу, в самом деле непохожую на остальных.
      - Я охотился на таких в Индии, - сказал Хьюберт, разглядывая птицу. Она называется... позабыл. Мы сейчас посмотрим на дощечке - я вспомню, как только прочту.
      - Нет! - заявила Джин. - Уже четверть четвертого. Наверно, он пришел.
      Так и не установив породы утки, они вернулись в министерство иностранных дел.
      Бобби Феррар славился своим рукопожатием: дернет вверх руку собеседника и бросит ее на весу. Как только Джин водворила свою руку на место, она сразу перешла к делу.
      - Вы в курсе этой истории с требованием выдать моего мужа, мистер Феррар?
      Бобби Феррар кивнул.
      - Вот профессор Халлорсен, который возглавлял экспедицию. Хотите взглянуть на шрам, который остался у моего мужа?
      - Очень хочу, - процедил сквозь зубы Бобби Феррар.
      - Покажи, Хьюберт.
      Несчастный Хьюберт снова закатал рукав.
      - Как нельзя лучше! - сказал Бобби Феррар. - Я говорил Уолтеру.
      - Вы его видели?
      - Меня просил об этом сэр Лоренс.
      - Что же сказал Уол... министр внутренних дел?
      - Ничего. Он видел Зазнайку, но он не любит Зазнайку и поэтому подписал ордер на Боу-стрит {Улица в Лондоне, где находится главный полицейский суд.}.
      - Как? Значит, его арестуют?
      Бобби Феррар кивнул, разглядывая свои ногти.
      Молодожены переглянулись.
      Халлорсен угрюмо спросил:
      - Неужели на них нельзя найти управу?
      Бобби Феррар покачал головой; глаза его стали круглыми.
      Хьюберт поднялся.
      - Жаль, что я доставил всем столько хлопот. Пойдем, Джин!
      С легким поклоном он повернулся и вышел. Джин последовала за ним.
      Халлорсен и Бобби Феррар остались вдвоем.
      - Никак не пойму вашей страны, - сказал Халлорсен. - Что еще нужно было сделать?
      - Ничего, - ответил Бобби Феррар. - Когда дело дойдет до суда, представьте все доказательства, какие удастся раздобыть.
      - Непременно. Рад, что познакомился с вами, мистер Феррар!
      Бобби Феррар вежливо осклабился. Глаза его округлились еще больше.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      Делу дали законный ход, и Хьюберт предстал перед судом на Боу-стрит. Сидя в зале суда вместе с другими членами семьи, Динни с молчаливым протестом в душе следила за разбирательством. Письменные показания шести боливийских погонщиков, утверждавших, что Хьюберт застрелил человека без всякого повода, устные показания Хьюберта, оглашение его послужного списка, освидетельствование шрама и показания Халлорсена - йот и весь материал, на основании которого судья должен был вынести приговор. Он принял решение: "Отложить рассмотрение дела до поступления дополнительных доказательств со стороны обвиняемого". Затем судья рассмотрел ходатайство о выдаче обвиняемого на поруки, - ведь основной принцип английского закона гласит: "Арестованный считается невиновным, пока его вина не доказана", - принцип, который так часто нарушается на практике; Динни затаила дыхание. Она не могла примириться с мыслью, что Хьюберт, который только что женился и считается невиновным, должен будет сидеть в тюремной камере, пока доказательства его невиновности не переплывут океан. Но в конце концов судья согласился принять крупный залог, предложенный сэром Конвеем и сэром Лоренсом, и, облегченно вздохнув, Динни с высоко поднятой головой вышла из здания суда. На улице ее догнал сэр Лоренс.
      - Какое счастье, - заметил он, - что у Хьюберта такой правдивый вид.
      - Наверно, все это будет в газетах... - сказала вполголоса Динни.
      - На этот счет, моя прелестная фея, ты смело можешь прозакладывать шпоры, которых у тебя нет.
      - А как это отразится на служебном положении Хьюберта?
      - Только к лучшему. Запрос в палате общин ему повредил. Но "процесс британского офицера против боливийских туземцев" сразу же привлечет все симпатии на его сторону, ты же знаешь слепую приверженность, которую у нас питают к своим.
      - Больше всего мне жалко папу. У него заметно прибавилось седины с тех пор, как все это началось.
      - Тут нет никакого позора, Динни.
      Динни вскинула голову.
      - Разумеется, нет!
      - Знаешь, Динни, ты похожа на двухлетку - этакую норовистую гнедую, которая брыкается в загоне, плохо берет старт, а все-таки приходит к финишу первая. Нас догоняет твой американец. Подождать его? Он дал очень выгодные показания.
      Не успела Динни пожать плечами, как Халлорсен ее окликнул:
      - Мисс Черрел!
      Динни обернулась.
      - Большое спасибо, профессор, за то, что вы там говорили.
      - Для вас я бы с радостью и приврал, да не пришлось. Как поживает тот несчастный?
      - Пока все в порядке.
      - Рад это слышать. Я беспокоился о вас.
      - Судья так и ахнул, профессор, - вставил сэр Лоренс, - когда вы сказали, что не хотели бы встретиться с этими погонщиками даже на том свете.
      - Я жалею, что встретился с ними на этом. У меня тут машина, - может, я могу куда-нибудь подвезти вас и мисс Черрел?
      - Пожалуйста, если вы едете на запад, к границам цивилизованного мира.
      - Ну, профессор, - продолжал сэр Лоренс, когда они сели в машину, - как вам нравится Лондон? Что это - самый варварский или самый цивилизованный город в мире?
      - Я его просто люблю, - ответил Халлорсен, не отрывая глаз от Динни.
      - А я нет, - сказала вполголоса Динни, - я ненавижу всю эту бедность вперемежку с богатством и запах бензина.
      - Иностранцу трудно объяснить, чем ему нравится Лондон, - может быть, своей пестротой и разнообразием, тем, что здесь соединились вольность и тяга к порядку; а может, тем, что Лондон так не похож на наши города. В Нью-Йорке больше шума и всяких диковин, но он не такой уютный.
      - Нью-Йорк, - сказал сэр Лоренс, - действует как стрихнин. Он вас возбуждает, пока не свалит с ног.
      - Я бы, конечно, не смог жить в Нью-Йорке. Запад - вот моя стихия.
      - Безбрежные просторы прерий? - пробормотала Динни.
      - Вот именно, мисс Черрел; вам бы там очень понравилось.
      Динни невесело улыбнулась.
      - Человек слишком глубоко уходит корнями в родную землю.
      - Да, - подтвердил сэр Лоренс, - мой сын как-то раз поднял в парламенте вопрос об эмиграции. И обжегся - уж очень прочно сидят эти корни.
      - Вот как? - удивился Халлорсен. - Когда глядишь на ваших горожан, низкорослых, бледных и словно потерявших всякую веру в жизнь, поневоле задумаешься, какие у них могут быть корни.
      - Не говорите, у настоящего горожанина они очень крепкие. На что ему ваши просторы прерий, - он любит уличный гам, жареную рыбу с лотка и кино. Ну, я приехал, профессор. А ты куда, Динни?
      - На Окли-стрит.
      Халлорсен остановил машину, и сэр Лоренс вышел.
      - Мисс Черрел, прошу вас оказать мне честь, - разрешите отвезти вас на Окли-стрит!
      Динни наклонила голову.
      Сидя с ним бок о бок в закрытой машине, она с тревогой ждала - не попытается ли он воспользоваться таким удобным случаем.
      - Как только все уладится с вашим братом, - сказал он, не глядя на нее, - я уеду с экспедицией в Нью-Мехико. Я всегда буду гордиться знакомством с вами, мисс Черрел.
      Его руки без перчаток были крепко сжаты между колен; это ее почему-то растрогало.
      - Мне очень жаль, профессор, что вначале я была к вам несправедлива, как и мой брат.
      - Ничего удивительного. Я буду счастлив, если заслужу в конце концов ваше расположение.
      Динни порывисто протянула ему руку.
      - Вы его уже заслужили.
      Он молча взял ее руку, поднес к губам и бережно отпустил. Динни почувствовала себя очень несчастной.
      - Вы заставили меня изменить мнение об американцах, - сказала она робко.
      Халлорсен улыбнулся.
      - И на том спасибо.
      - Боюсь, что мои представления были очень примитивны. Я ведь американцев никогда и не знала.
      - В том-то и беда; мы друг друга совсем не знаем. Мы просто по мелочам действуем друг другу на нервы; на том дело и кончается. Но вы мне навсегда запомнитесь, как улыбка на лице вашей страны.
      - Как мило, - сказала Динни, - хотелось бы, чтобы это была правда.
      - Если вы подарите мне вашу фотографию, я буду хранить ее всю жизнь.
      - Конечно, подарю. Не знаю, есть ли у меня приличная, но пришлю вам лучшее, что найду.
      - Спасибо. Если позволите, я здесь сойду; мне трудно владеть собой. Машина вас доставит куда нужно.
      Он постучал по стеклу и сказал несколько слов шоферу.
      - Прощайте! - сказал он, снова взял ее руку, посмотрел на нее долгим взглядом, сильно ее сжал и протиснул в дверцу свои могучие плечи.
      - Прощайте! - шепнула Динни, откинувшись на сиденье и чувствуя, как у нее сдавило горло.
      Через пять минут машина остановилась у дома Дианы, и Динни вошла туда в самом подавленном настроении.
      Когда она проходила мимо комнаты Дианы, которой сегодня еще не видела, та приоткрыла дверь.
      - Зайдите на минутку, Динни.
      Она говорила шепотом, и у Динни мороз пробежал по коже. Они сели рядом на большую кровать, и Диана торопливо прошептала:
      - Он пришел ко мне вчера вечером и остался. Я не посмела ему отказать. В нем какая-то перемена; у меня предчувствие, что это начинается снова. Он все больше теряет над собой власть, во всем. Мне кажется, надо поскорее убрать детей. Хилери их возьмет?
      - Не сомневаюсь; не то их возьмет мама.
      - Может быть, это будет еще лучше.
      - А вы не думаете, что вам и самой лучше уехать?
      Диана вздохнула и покачала головой.
      - Это только ускорит дело. Вы не могли бы увезти детей?
      - Конечно. Но вы в самом деле думаете, что он...
      - Да. Я уверена, что он все больше взвинчивает себя. Я слишком хорошо знаю симптомы. Вы заметили, что он и пить стал больше по вечерам? Одно к одному.
      - Хоть бы он пересилил свой страх и стал выходить из дому!
      - Боюсь, что это уже не поможет. Дома мы по крайней мере знаем, что с ним; мы сразу заметим, если произойдет самое худшее. Я так боюсь, как бы чего-нибудь не случилось при посторонних; тогда у нас руки будут связаны.
      Динни стиснула руку Дианы.
      - Когда мне увезти детей?
      - Чем скорее, тем лучше. Ему нельзя об этом говорить. Вам придется уехать тайком. Если ваша мама сумеет взять к себе и мадмуазель, она поедет отдельно.
      - Я, конечно, сразу же вернусь.
      - Динни, я не решаюсь вас об этом просить. Я не одна, тут прислуга. Не могу же я сваливать на вас мои неприятности.
      - Вернусь, не спорьте. Я возьму машину у Флер. Он не рассердится, что дети уехали?
      - Только если поймет, что их отослали из-за него. Я скажу, что их давно уже пригласили.
      - Диана, - спросила вдруг Динни, - вы его еще любите?
      - Люблю? Нет!
      - Значит, это только жалость? Диана покачала головой.
      - Сама не знаю; тут и прошлое, и сознание, что, если я его брошу, я помогу судьбе его добить. Страшная мысль!
      - Понимаю. Мне жаль и вас обоих и дядю Адриана.
      Диана провела ладонями по лицу, словно стирая с него всякие признаки волнения.
      - Не знаю, что у нас впереди, но зачем мучиться заранее? Что касается вас, дорогая, ради бога, не давайте мне отравлять вам жизнь.
      - Ничего. Мне сейчас полезно отвлечься. Знаете поговорку: старой деве нужна встряска, а потом венец и ласка.
      - А когда же у вас будет венец и ласка, Динни?
      - Я только что отказалась от безбрежных просторов прерий и чувствую себя негодяйкой.
      - Вы - на распутье между безбрежными просторами прерий и морской пучиной, да?
      - Боюсь, что так и останусь на распутье. Любовь порядочного человека и тому подобное, видно, ничуть меня не трогает.
      - Подождите! С таким цветом волос в монастырь не берут.
      - Я покрашусь в свой настоящий цвет: льдины ведь зеленоватые.
      - Говорю вам, - подождите!
      - Подожду, - сказала Динни.