Последняя глава (Книга 1)

      С минуту слуга еще сопротивлялся, но она поглядела на него в упор, и он капитулировал.
      - Прошу вас, пройдите, ми... мисс.
      Джин вошла. В маленькой гостиной не было ничего, кроме стульев с позолотой в стиле ампир, двух мраморных столиков на консолях и канделябра.
      - Пожалуйста, передайте ему мою карточку, как только он войдет.
      Тем временем слуга, по-видимому, овладел собой.
      - Милорд будет очень занят, мисс.
      - Мне тоже очень некогда, не беспокойтесь.
      И она уселась на позолоченный стул. Слуга удалился. Джин сидела спокойная, подтянутая, решительная, сцепив длинные пальцы загорелых рук, с которых сняла перчатки, и поглядывала то на площадь за окном, где сгущались сумерки, то на мраморные часы с позолотой. Слуга вошел снова и задернул шторы.
      - Может, что-нибудь передадите, мисс, или оставите записку?
      - Нет, спасибо.
      Он потоптался на месте, поглядывая на нее с опаской, точно боялся, что она вот-вот выхватит револьвер.
      - Мисс Тасбер? - переспросил он.
      - Тасборо, - ответила Джин. - Лорд Саксенден меня знает. - И снова посмотрела на слугу в упор.
      - Хорошо; хорошо, мисс, - поспешно ответил он и ретировался.
      Стрелки часов приближались к семи, когда она услышала наконец голоса в холле. Дверь тотчас же открылась, и вошел лорд Саксенден с ее карточкой в руках; лицо его сияло благодушным самодовольством.
      - Очень рад! - сказал он. - Очень рад.
      Джин подняла на него глаза и подумала: "Ну, заблеял, старый козел". И протянула ему руку.
      - Как мило с вашей стороны, что вы меня приняли.
      - Ну, что вы!
      - Я хотела сообщить вам о моей помолвке с Хьюбертом Черрелом; помните его сестру? Она была у Монтов. Вы слышали об этом нелепом требовании выдать его боливийским властям? Глупее ничего не придумаешь, - ведь он стрелял, защищая свою жизнь; у него страшный шрам, он может показать вам его в любую минуту.
      Лорд Саксенден пробурчал что-то невнятное. В глазах у него появился холодок.
      - Вот я и хотела вас просить положить этому конец. Я знаю, вы все можете.
      - Я? Ничуть... вы ошибаетесь.
      Джин улыбнулась.
      - Конечно, можете. Все это знают. А для меня это так важно...
      - Но тогда, в тот вечер, вы еще не были помолвлены?
      - Нет.
      - Как это вы так вдруг?
      - А разве не все помолвки происходят вдруг?
      Она, видимо, не представляла себе, какой удар нанесли ее слова этому пятидесятилетнему человеку, который вошел сюда с робкой надеждой, что покорил это юное существо; но она все же поняла, что чем-то разочаровала его, да она и сама, кажется, разочаровалась в нем. Лицо его приняло вежливое, настороженное выражение.
      "Ну и бестия", - подумала Джин. Тон у нее сразу стал другим, и она сухо заявила:
      - В конце концов капитан Черрел - кавалер ордена "За особые заслуги". Неужели англичанин бросит в беде англичанина? Особенно если учился с ним в одной школе...
      Даже в этот миг крушения иллюзий этот мастерский выпад произвел впечатление на бывшего "Зазнайку Бентхема".
      - Вот как! Он тоже из Харроу?
      - Да. И вы знаете, как трудно ему пришлось в экспедиции. Динни читала вам отрывки из его дневника.
      Лицо лорда побагровело, и он сказал с непонятным для нее раздражением:
      - Вы, юные дамы, должно быть, полагаете, что мне больше нечего делать, как вмешиваться в чужие дела. Выдача лиц, обвиняемых в преступлениях, - дело судебное.
      Джин взглянула на него сквозь ресницы, и несчастный лорд дернулся, словно хотел спрятать голову под крыло.
      - Что я могу сделать? - проворчал он. - Меня и слушать не будут.
      - Попробуйте, - возразила Джин. - Есть люди, которых всегда слушают.
      Глаза у лорда Саксендена стали совсем рачьими.
      - Вы сказали, что у него есть шрам. Где? Джин закатала левый рукав.
      - Отсюда до сих пор. Он выстрелил, когда тот человек снова на него набросился.
      - Гм!
      Он не сводил глаз с ее руки, потом опять глубокомысленно хмыкнул; наступило молчание, и Джин спросила:
      - А вам было бы приятно, если бы вас выдали как преступника, лорд Саксенден?
      Он нетерпеливо махнул рукой.
      - Это вам не шутки, это - государственное дело, моя милая.
      Джин снова на него поглядела.
      - Неужели вы хотите меня уверить, будто у нас не пользуются протекцией?
      Он рассмеялся.
      - Приходите пообедать со мной в ресторане Пьемонт... когда? Послезавтра... нет, через два дня, и я вам скажу, удалось ли мне что-нибудь сделать.
      Джин отлично знала, когда надо поставить точку; на приходских собраниях она никогда не затягивала своих речей. Она протянула ему руку.
      - Большое спасибо! В половине второго?
      Лорд Саксенден кивнул с некоторым удивлением. Молодая женщина отличалась прямотой, и это невольно нравилось человеку, всю жизнь погруженному в государственные дела, где прямоты, как известно, днем с огнем не сыщешь.
      - До свидания! - сказала Джин.
      - До свидания, мисс Тасборо. Поздравляю с помолвкой.
      - Спасибо. Все теперь зависит от вас, правда?
      И не успел он ответить, как Джин уже исчезла. Обратно она шла пешком, хладнокровно обдумывая положение. Мысль ее работала трезво, четко, со свойственной ей привычкой во всем полагаться только на себя. Ей нужно повидать Хьюберта сегодня же! Придя домой, она тут же позвонила в Кофейню.
      - Это ты, Хьюберт? Говорит Джин.
      - Да, дорогая?
      - Приходи сюда после ужина. Мне надо тебя видеть.
      - Около девяти?
      - Да. Люблю. Все.
      И она повесила трубку.
      Прежде чем пойти наверх и переодеться. Джин замерла на минуту настоящая тигрица! Гибкая, будто всегда готовая к прыжку, - такую не остановишь, - она была сама Юность, бесстрашно вступающая в жизнь; в этой стильной, чопорной гостиной Флер она чувствовала себя как дома, и в то же время невольно казалось, что ей здесь тесно.
      Когда кто-нибудь из сидящих за столом чем-нибудь серьезно взволнован, а остальные это знают, беседа ограничивается салонной болтовней. Все тщательно избегали разговора о Ферзах. Адриан ушел сразу после кофе. Динни проводила его до дверей.
      - Спокойной ночи, дорогой. Перед сном я на всякий случай уложу чемодан; здесь всегда можно поймать такси. Обещай мне не волноваться.
      Адриан улыбнулся, хотя на нем лица не было.
      Возвращаясь в гостиную, Динни столкнулась с Джин, и та рассказала ей последние новости о деле Хьюберта. Когда первый испуг прошел, Динни вспыхнула от негодования.
      - Какая страшная подлость!
      - Да, - сказала Джин. - С минуты на минуту придет Хьюберт, и мне надо поговорить с ним наедине.
      - Тогда отведи его наверх, в кабинет Майкла. Я пойду к Майклу и все ему расскажу. Об этом надо сказать в парламенте... Да, но он распущен сейчас на каникулы, - вспомнила Динни. - Он, кажется, заседает только тогда, когда это никому не нужно.
      Джин дождалась Хьюберта в холле. Они поднялись в кабинет, где на стенах были развешаны афоризмы трех последних поколений; Джин усадила Хьюберта в самое удобное кресло, а сама устроилась у него на коленях.
      Так она просидела несколько минут, обняв его за шею и прижавшись к нему лицом.
      - Ну, хватит, - сказала она затем, поднимаясь и закуривая. - Ничего у них из этой затеи не выйдет.
      - А если выйдет?
      - Нет. А если да, - тем скорее мы должны обвенчаться.
      - Девочка моя, я не могу.
      - Ты должен. И не думай, пожалуйста, что если тебя выдадут - а этого, конечно, не будет, - я не поеду с тобой. Поеду, и тем же пароходом, - все равно, обвенчаемся мы или нет.
      Хьюберт смотрел на нее с восхищением.
      - Ты просто чудо, - сказал он, - но...
      - Ну да, я знаю, что ты скажешь. Знаю я и твои рыцарские чувства, и что ты хочешь сделать меня несчастной для моего собственного блага, и что подумает отец... и так далее, и тому подобное. Я была у твоего дяди Хилери. Он согласен нас обвенчать, а он - священник и человек с большим жизненным опытом. Давай расскажем ему, что произошло, и, если после этого он не откажется от своего обещания, мы обвенчаемся. Пойдем к нему завтра же утром вместе.
      - Но...
      - Никаких "но"! Ему ты можешь верить: по-моему, он настоящий человек.
      - Верно, - сказал Хьюберт, - он человек, каких мало.
      - Вот и хорошо; значит, договорились. Теперь можешь опять меня поцеловать.
      Джин снова заняла свое место у него на коленях, и, если бы не ее тонкий слух, Динни застала бы их в такой позе, но когда Динни открыла дверь, Джин уже разглядывала "Белую обезьяну" на стене, а Хьюберт вынимал портсигар.
      - Какая замечательная обезьяна, - сказала Джин. - Мы поженимся, Динни, несмотря на всю эту ерунду, если только ваш дядя Хилери не передумает. Хочешь, поедем к нему с нами завтра утром?
      Динни взглянула на брата; Хьюберт поднялся с кресла.
      - Безнадежно, - сказал он. - Ничего не могу с ней поделать.
      - А без нее и подавно. Ты только подумай, Динни! Он воображает, что, если дело будет плохо и его вышлют, я с ним не поеду! Мужчины просто младенцы! А ты что скажешь?
      - Я рада за вас.
      - Не забудь, Джин, - сказал Хьюберт, - все зависит от дяди Хилери.
      - Да. Он человек практичный, и, как он скажет, так и будет. Зайди за нами завтра в десять. Отвернись, Динни. Я его разок поцелую, а потом ему пора идти.
      Динни отвернулась.
      - Пошли, - сказала Джин.
      Они спустились вниз, и вскоре девушки отправились спать. Комнаты их были рядом и обставлены с присущим Флер вкусом. Они немного поболтали, поцеловались и разошлись.
      Динни раздевалась не спеша. В окнах домов, выходивших на тихую площадь, где жили большей частью члены парламента, разъехавшиеся сейчас на каникулы, светилось мало огней; ни малейшее дуновение ветерка не шевелило темные ветви деревьев; воздух, струившийся в открытое окно, был так не похож на душистый воздух деревенской ночи, а глухой гул города не давал Динни успокоиться после всех треволнений этого долгого дня.
      "Я бы не могла жить с Джин, - думала она и тут же добавила, справедливости ради, - но Хьюберт сможет. Ему именно это и нужно". И она невесело улыбнулась, почувствовав обиду. Да, ее вытеснили из сердца брата. Она легла в постель, но долго не могла заснуть, думая о страхах и отчаянии Адриана, о Диане и этом бедняге: ее муже, который тоскует по ней, отстранен от нее, отлучен от всех на свете. В темноте она видела его горящие, беспокойные глаза, глаза человека, томящегося по дому и покою, лишенного и того и другого. Она натянула на голову одеяло и, чтобы поскорее уснуть, снова и снова твердила детский стишок:
      До чего же ты упряма, Мери,
      Как твой садик у тебя цветет.
      Новые игрушки, белые ракушки.
      Милая девчушка рядышком растет.
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      Если бы вы заглянули в душу Хилери Черрела, священника прихода святого Августина-в-Лугах, и проникли в ее тайники, скрытые под покровом его речей и поступков, вы бы обнаружили, что он далеко не убежден, будто его благочестивая деятельность приносит кому-нибудь пользу. Но привычка "служить" вошла в его плоть и кровь, - как служат все те, кто ведет и направляет других людей. Возьмите на прогулку молодого сеттера, даже необученного, - и он сразу станет искать след; а далматский дог с первого же дня побежит рядом с лошадью. Так и Хилери - потомок тех, кто целыми поколениями командовал в армии и на флоте, - впитал с молоком матери потребность целиком отдаваться своему делу, вести, управлять и помогать окружающим, отнюдь не чувствуя уверенности, что делает что-то значительное, а не просто коптит небо. В наш век, когда люди ни во что не верят и не могут удержаться от насмешек над сословиями и традициями, он принадлежал к некоему "ордену" - его рыцари выполняют свою миссию не для того, чтобы кого-то облагодетельствовать или стяжать выгоду, а потому, что бросить дело для них равносильно дезертирству. Хилери и в голову не приходило оправдывать свой "орден" или размышлять о ярме, которое несли, каждый по-своему, его отец-дипломат, его дядя-епископ, его братья - солдат, хранитель музея и судья (Лайонела только что назначили на этот пост). "Мы просто тянем каждый свою лямку", - думал он о них и о себе самом. К тому же то, что он делал, давало ему какие-то преимущества, - он даже мог бы их перечислить, хоть в душе и считал, что они ничего не стоят.
      Наутро после возвращения Ферза Хилери уже успел просмотреть свою обширную корреспонденцию, когда в его более чем скромный кабинет вошел Адриан. Из всех многочисленных друзей и близких Адриана один Хилери по-настоящему понимал состояние брата и сочувствовал ему. Между ними было всего два года разницы, в детстве они росли закадычными друзьями; оба были альпинистами и привыкли в предвоенные годы вместе брать опасные подъемы и еще более опасные спуски; оба побывали на войне: Хилери - полковым священником во Франции, Адриан, владевший арабским языком, - офицером связи на Востоке; к тому же характеры у них были совершенно несхожие, что всегда укрепляет дружбу. Им незачем было изливать друг другу душу, и они сразу же перешли к обсуждению практической стороны дела.
      - Что нового сегодня? - спросил Хилери.
      - Динни говорит, все как будто спокойно. Но он живет с ней под одной крышей и рано или поздно потеряет самообладание. Пока ему достаточно сознавать, что он дома и на свободе, но это вряд ли протянется больше недели. Я сейчас поеду в клинику, но они, должно быть, знают не больше нашего,
      - Прости меня, старина, но полезнее всего ему была бы нормальная жизнь с ней.
      Лицо Адриана передернулось.
      - Это свыше человеческих сил, Хилери. Самая мысль о близости с ним чудовищна. На это не пойдет ни одна женщина.
      - Если только бедняга не останется в здравом уме.
      - Решать тут не тебе, и не мне, и не ему, - решать может только она; нельзя требовать от нее невыполнимого. Не забудь, сколько ей пришлось перенести, пока его не поместили в клинику. Его нужно убрать из дома.
      - Куда проще поискать другое пристанище для нее.
      - Кто его даст, кроме меня, а это сразу же опять сведет его с ума.
      - Если она готова мириться с неудобствами, мы можем ее устроить у себя, - сказал Хилери.
      - А дети?
      - Мы могли бы потесниться. Но одиночество и безделье не помогут ему сохранить здоровую психику. А работать он может?
      - Не думаю. Четыре года в сумасшедшем доме доконают кого угодно. Да и кто даст ему работу? Эх, если б я мог убедить его переехать ко мне!
      - Динни и та другая девушка сказали, что он выглядит и говорит вполне нормально.
      - Да, внешне это так. Может быть, в клинике что-нибудь посоветуют.
      Хилери взял брата под руку.
      - Как это ужасно для тебя, старина! Но держу пари, - все обойдется. Я поговорю с Мэй; поезжай в клинику, посоветуйся там, и если ты потом решишь, что Диане лучше переселиться к нам, предложи ей это.
      Адриан прижал к себе руку брата.
      - Мне пора ехать.
      Оставшись один, Хилери задумался. На своем веку он не раз видел, что пути провидения неисповедимы, и даже в своих проповедях перестал называть его милосердным. Однако он знавал немало людей, которые упорством победили свои напасти, и немало других, кого несчастья все-таки одолели, но потом и те и другие сумели извлечь из этого даже выгоду и жили припеваючи, - вот почему он был убежден, что беды всегда преувеличивают, а потери можно наверстать. Главное - не унывать и не опускать рук. Тут к нему пришла посетительница - девушка Миллисент Поул. Хоть суд ее и оправдал, фирма "Петтер и Поплин" выгнала ее с работы: о девушке пошла дурная слава, а этого оправданием в суде не сотрешь.
      Миллисент Поул пришла в назначенный час; на ней было опрятное синее платье, а на чулки она истратила свои последние деньги; она стояла перед священником и ждала, что ее будут отчитывать.
      - Ну, Милли, как здоровье сестры?
      - Она вернулась вчера на работу, мистер Черрел,
      - Поправилась?
      - Да нет, но она говорит, что надо идти, а не то ее, Наверно, тоже уволят.
      - Почему?
      - Она говорит, что если не пойдет, то подумают, будто и она занималась этим вместе со мной.
      - А как ты? Хочешь поехать в деревню?
      - Ну уж нет!
      Хилери испытующе посмотрел на нее. Хорошенькая девушка, с изящной фигуркой, стройными ножками и отнюдь не аскетическим ртом; честно говоря, ей лучше всего выйти замуж.
      - У тебя есть жених, Милли?
      Девушка улыбнулась.
      - Ну, какой же он жених!
      - Значит, замуж выходить не думаешь?
      - Да, видать, он не очень хочет.
      - А ты?
      - Да и мне не к спеху.
      - А какие у тебя планы?
      - Я бы хотела... я бы хотела стать манекенщицей.
      - Вот как? А у Петтера тебе дали рекомендацию?
      - Да; и даже сказали, что им жаль меня отпускать, но раз обо мне так много писали в газетах, другие девушки...
      - Понятно. Видишь ли, Милли, ты сама во всем виновата. Я за тебя заступился потому, что ты попала в беду, но я не слепой. Обещай мне, что ничего подобного больше не случится, - ведь это первый шаг к гибели.
      Ответа не последовало, но он его и не ждал.
      - Тобой займется моя жена. Посоветуйся с ней; если ты не найдешь такой работы, как раньше, мы поможем тебе обучиться на скорую руку и найдем место официантки. Ладно?
      - Я не против.
      Она посмотрела на него полусмущенно, полунасмешливо, и Хилери подумал: "С таким лицом не убережешься, разве что государство станет брать хорошеньких девушек под особую опеку".
      - Дай руку, Милли, и запомни, что я тебе сказал. Я дружил с твоими родителями и верю, что ты не замараешь их доброго имени.
      - Хорошо, мистер Черрел.
      "Как бы не так!" - подумал Хилери и повел ее в столовую, где жена печатала на машинке. Вернувшись в кабинет, он выдвинул ящик письменного стола и приготовился вступить в единоборство со счетами; на свете вряд ли нашелся бы такой уголок, где деньги были бы нужней, чем здесь, в трущобах этой христианнейшей державы, чья религия так презирает земные блага.
      "Птицы небесные, - подумал он, - не сеют, не жнут, но и они не проживут без хлеба насущного. Откуда, во имя всего святого, раздобыть мне деньги, чтобы наше благотворительное общество могло дотянуть до конца года?" Он все еще бился над этой проблемой, когда вошла служанка и объявила:
      - Капитан, мисс Черрел и мисс Тасборо.
      "Ну и ну, - подумал он, - вот кто времени даром не теряет".
      Хилери еще не видал племянника с тех пор, как тот вернулся из экспедиции Халлорсена, и был поражен, до чего он изменился и постарел.
      - Поздравляю, - сказал он. - Я узнал вчера о твоих намерениях.
      - Дядя, - сказала Динни, - приготовься сыграть роль Соломона.
      - Да будет тебе известно, моя непочтительная племянница, что репутация мудреца, которой пользуется Соломон, - пожалуй, самая незаслуженная в истории. Вспомни, сколько у него было жен. Итак, в чем дело?
      - Дядя Хилери, - сказал Хьюберт, - я узнал, что меня могут выдать боливийским властям - уже готовится распоряжение. Из-за того погонщика, которого я застрелил. И, несмотря на это, Джин хочет немедленно обвенчаться.
      - Не "несмотря на это", а именно поэтому, - поправила его Джин.
      - А по-моему, это слишком рискованно и по отношению к ней несправедливо. Вот мы и договорились все тебе рассказать, - как ты решишь, так мы и поступим.
      - Спасибо, - пробурчал Хилери, - но почему мне?
      - Потому, что ты мастер на быстрые решения, - сказала Динни, - ты набил на этом руку не хуже какого-нибудь судьи.
      Священник скорчил гримасу.
      - Тебя же учили священному писанию, Динни; ты могла бы припомнить, как доконала верблюда последняя соломинка. Но что поделаешь... - И он перевел взгляд с Джин на Хьюберта и снова на Джин.
      - Мы ничего не выиграем оттяжкой, - заметила Джин, - если его заберут, я все равно поеду с ним.
      - Поедете?
      - Конечно.
      - А ты, Хьюберт, можешь этому помешать?
      - Боюсь, что нет.
      - Скажите, молодые люди, у вас, значит, любовь с первого взгляда?
      Ни Джин, ни Хьюберт не ответили, а Динни сказала:
      - Безусловно; это было видно даже с крокетной площадки в Липпингхолле.
      Хилери кивнул.
      - Что ж, тут нет ничего плохого; со мной это тоже случилось, и я не жалею. А тебя действительно могут выслать, Хьюберт?
      - Нет, - сказала Джин.
      - А ты как думаешь, Хьюберт?
      - Не знаю; отец волнуется, но кое-кто за меня хлопочет. У меня ведь остался шрам. - Он закатал рукав.
      Хилери снова кивнул.
      - Тебе повезло. Хьюберт улыбнулся.
      - Смею тебя уверить, что тогда, в этом климате, я так не считал.
      - Вы получили разрешение на брак?
      - Еще нет.
      - Вот когда получите, я вас и обвенчаю.
      - Правда?
      - Да. Может быть, я поступаю неправильно, но вряд ли.
      - Вы поступаете очень правильно. - И Джин схватила его за руку. - Вас устраивает, - завтра, в два часа?
      - Дайте заглянуть в записную книжку... Идет, - кивнул он.
      - Отлично! - воскликнула Джин. - Ну вот, Хьюберт, теперь пойдем брать разрешение.
      - Я тебе страшно благодарен, дядя, - сказал Хьюберт, - если ты действительно уверен, что это не подлость с моей стороны.
      - Милый мой, - сказал Хилери, - раз уж ты связался с такой девушкой, как Джин, ты должен быть готов ко всему. Au revoir, и да благословит вас бог!
      Когда они ушли, он сказал Динни: - Я очень тронут, Динни. Даже польщен. Кто все это придумал?
      - Джин.
      - Значит, она либо очень хорошо, либо совсем плохо разбирается в людях. Интересно, первое или второе? Никто и глазом моргнуть не успел. Вошли в пять минут одиннадцатого; сейчас - четырнадцать минут одиннадцатого. Мне никогда еще не приходилось так быстро решать участь двух людей. А эти Гасборо случайно не сумасшедшие?
      - У них просто горячий нрав.
      - В общем, горячие люди мне нравятся, - сказал Хилери. - Таких ничем не остановишь.
      - Пойдут на абордаж, как у Зеебрюгге.
      - А! Кстати, там есть и брат - моряк?
      У Динни задрожали ресницы.
      - Тебя он уже пытался взять на абордаж?
      - Не раз.
      - А ты?
      - Горячность не в моей натуре, дядя.
      - Предпочитаешь выждать, подрейфовать?
      - Выждать, дядя.
      Хилери улыбнулся своей любимой племяннице.
      - Синий глаз - верный глаз. Я еще обвенчаю тебя, Динни. А теперь извини, мне надо повидать человека, которого погубили покупки в кредит. Влез в долги и не может вылезть, - барахтается, как щенок в пруду, и никак не выкарабкается - берег слишком высокий. Между прочим, девушка, которую ты видела тогда в полиции, сейчас у тети. Хочешь еще раз на нее взглянуть? Боюсь, что она для нас трудная задача; в переводе это означает: ничто человеческое ей не чуждо. Попробуй-ка эту задачу разрешить.
      - Я бы с удовольствием, но ей это может не понравиться.
      - Не уверен. Как девушка с девушкой, вы можете поговорить по душам, но я не удивлюсь, если ничего хорошего ты не услышишь. Это цинизм, - добавил он. - Цинизм помогает жить.
      - Боюсь, что да, дядя.
      - Хорошо католикам, - по части цинизма нам с ними не тягаться. Ну, до свиданья, дорогая. Увидимся завтра, когда я буду надевать на Хьюберта брачные цепи.
      Хилери запер ящик со счетами и вышел из комнаты вслед за племянницей. Открыв дверь в столовую, он окликнул жену:
      - Душечка, Динни пришла. К обеду вернусь, - и как был, без шляпы, вышел на улицу.
      ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
      Девушки покинули дом священника вместе; они направлялись на Саут-сквер, где нужно было заручиться еще одной рекомендацией Флер.
      - Знаете, на вашем месте я бы им этого не спустила, - сказала Динни, пересилив стеснительность. - Не понимаю, почему вас уволили.
      Она заметила, что девушка рассматривает ее исподтишка, словно обдумывая, можно ли ей довериться.
      - Обо мне пошла всякая молва, - сказала она наконец.
      - Да, я случайно была в суде в тот день, когда вас оправдали. Свинство, что вас вообще туда привели.
      - А я ведь и в самом деле заговорила с мужчиной, - к удивлению Динни, сказала девушка. - Мне только не хотелось признаваться мистеру Черрелу. Позарез нужны были деньги. Как вы думаете, это очень дурно с моей стороны?
      - Лично я никогда не пошла бы на это ради денег.
      - А вам они никогда и не были нужны позарез.
      - Это правда, хотя у меня никогда не было много денег.
      - Лучше, чем красть, - мрачно сказала девушка. - В конце концов что здесь такого? Время пройдет, и забудешь. По крайней мере я так думала. Ведь мужчинам-то все сходит с рук. Но вы не скажете миссис Монт?
      - Конечно, нет. Видно, вам пришлось очень туго.
      - Хоть ложись да помирай. Мы с сестрой едва сводим концы с концами, когда обе работаем полный день. А тут она болела целых пять недель, да я еще как нарочно потеряла кошелек с тридцатью шиллингами. Тут уж я была ни при чем.
      - Да, не повезло.
      - Ужасно не повезло! Если бы я на самом деле была гулящая, - разве бы они меня сцапали! Вся беда-то, что я - в первый раз. Бьюсь об заклад, у вас, у богатых, девушкам все сходит с рук, когда они хотят подработать.
      - Что ж, - сказала Динни, - наверно, у нас и в самом деле есть девушки, которые не прочь подработать, ничем не гнушаясь. Но лично я думаю, что без любви это нехорошо; наверно, я слишком старомодна.
      Девушка снова поглядела на нее долгим и на этот раз почти восхищенным взглядом.
      - Так вы ж настоящая леди, мисс. По правде сказать, я и сама бы не прочь быть леди, но кем уродишься, тем и останешься.
      Динни поморщилась.
      - А что такое леди? Самые настоящие леди, каких я знаю, - это наши деревенские старушки.
      - Правда?
      - Да. А некоторые продавщицы тут, в магазинах, хоть кому ровня.
      - Что ж, среди нас и вправду есть ужасно хорошие девушки. Вот моя сестра, например, - она куда лучше меня. Она бы на такое дело ни за что не пошла. Я не забуду, что мне говорил ваш дядя, но за себя все-таки не поручусь. Люблю пожить всласть, когда можно; а почему бы и нет?
      - Весь вопрос в том, что такое жить всласть. Неужели это случайная встреча с мужчиной? По-моему, в этом сладости мало.
      Девушка кивнула.
      - Что правда, то правда. Но когда тебе так нужны деньги, что хоть криком кричи, тут на что угодно пойдешь. Вы уж мне поверьте.
      Теперь кивнула Динни.
      - А дядя у меня славный, верно?
      - Настоящий джентльмен, - никогда не донимает человека божественным. И всегда готов помочь из своего кармана, если только там что-нибудь есть.
      - Кажется, это бывает редко, - сказала Динни. - У нас небогатая семья.
      - Не деньги делают джентльмена.
      Динни отнеслась к этому афоризму без всякого восторга - она его слышала уже не первый раз.
      - Пожалуй, здесь нам лучше сесть в автобус, - сказала она.
      День выдался солнечный, и они забрались на открытый верх.
      - Вам нравится Риджент-стрит после перестройки?
      - Очень! Она стала очень нарядная.
      - Разве старая улица не была лучше?
      - Что вы! Такая скучная, все дома желтые, одинаковые.
      - Зато она не была похожа на другие улицы, а однообразие домов на этом повороте создавало общий ансамбль.
      Девушка, видно, сообразила, что спор возник из-за разницы во вкусах; она запнулась, но потом сказала решительно:
      - Нет, сейчас она стала куда веселее. Жизни больше, и не так все под одну гребенку, как раньше.
      - Да?
      - Люблю ездить на верхушке автобуса, - продолжала девушка, - столько всего увидишь. Жизнь-то ведь идет.
      Эти слова, сказанные с простонародной интонацией, поразили Динни. Разве ее жизнь не сплошное прозябание? Разве есть в ней опасности или приключения? У людей, которым надо зарабатывать на хлеб, жизнь куда богаче. Ее же единственное занятие заключается в том, чтобы не иметь никакого занятия. И, подумав о Джин, она сказала:
      - К сожалению, у меня очень бесцветная жизнь. Я всегда словно чего-то жду.
      Миллисент снова поглядела на нее искоса.
      - Ну, такой хорошенькой, как вы, наверно, весело живется!
      - Хорошенькой? Я же курносая.
      - Зато в вас много шику. Шик - это все. Я всегда говорю: какая б ты хорошенькая ни была, без шику ты нуль.
      - Я бы предпочла быть хорошенькой.
      - Ну, нет. Смазливой может быть кто хочет.
      - Почему же их так мало? - И, бросив взгляд на профиль собеседницы, Динни добавила: - Вам-то не на что жаловаться.
      Девушка приосанилась и повела плечами.
      - Я сказала мистеру Черрелу, что хотела бы стать манекенщицей, но ему это не очень понравилось.
      - По-моему, это самое идиотское из всех идиотских занятий. Наряжаться для кучки привередливых женщин!
      - Надо же кому-то этим заниматься, - с вызовом сказала девушка. - Да я и сама люблю хорошо одеться. Но, чтобы получить такое местечко, нужна рука. Вот если бы миссис Монт замолвила за меня словечко!.. А из вас какая бы получилась манекенщица, мисс, - G вашим-то шиком и с вашей фигурой!
      Динни рассмеялась. Автобус остановился на Уайтхолле со стороны Вестминстерского аббатства.
      - Нам тут сходить. Вы когда-нибудь были в Вестминстерском аббатстве?
      - Нет.
      - Пожалуй, вам стоит туда заглянуть, пока его еще не снесли и не построили здесь доходный дом или кино.
      - А его что, правда снесут?
      - Ну, пока на это еще не решаются. Поговаривают о том, чтобы его реставрировать.
      - Большущий домина! - сказала девушка.
      Но у стен аббатства она приумолкла и не открыла рта, даже когда они вошли под его своды. Динни наблюдала, как она, задрав голову, рассматривает памятник Чатаму {Питн, Уильям, граф Чатам (1708-1778) - английский государственный деятель.} и статую рядом с ним.
      - Кто этот старый бородач без штанов?
      - Нептун. Это символ. Помните: "Правь, Британия, морями..."
      - А!
      И они двинулись дальше, пока перед ними не открылся весь старый музей.
      - Ишь ты! Сколько тут всего понаставлено!
      - В самом деле, похоже на лавку древностей. Да ведь здесь собрана вся английская история.