Они видели, как он исчез, а затем, обогнув ограду, снова появился на склоне холма.
      - Что дальше?
      - Он нас оттуда не увидит. Чтобы заговорить с ним, надо к нему подобраться поближе, не то он просто убежит.
      Они пересекли ложбину, поднялись вдоль ограды и обошли ее, скрываясь за кустами боярышника. Ферз снова исчез за какой-то складкой холма.
      - Загородка для овец, - сказал Хилери. - Смотри, они рассыпались по всему склону - это местная порода.
      Братья поднялись на пригорок. Ферза нигде не было.
      Продолжая идти вдоль ограды, они достигли следующей вершины и огляделись. Немного дальше влево пригорок круто обрывался - там был овраг; прямо перед ними к лесной опушке спускалась открытая луговина. Справа все еще тянулась проволочная ограда, окружавшая пастбище. Вдруг Адриан схватил брата за руку. По ту сторону ограды, в каких-нибудь семидесяти ярдах от них, лежал ничком в траве Ферз, а вокруг него паслись овцы. Пригнувшись, братья забрались в кусты. Оттуда Ферз был отлично виден, и они стали молча за ним наблюдать. Он лежал так тихо, что овцы его не замечали. Шарообразные, коротконогие, курносые, с грязновато-белой шерстью и какие-то игрушечные, они безмятежно пощипывали траву.
      - Как ты думаешь, он спит?
      Адриан покачал головой.
      - Нет, но успокоился.
      В позе Ферза было что-то необычайно трогательное; он лежал, раскинув руки и прильнув к земле, словно ребенок, уткнувшийся в колени матери, казалось, земля эта вселяла в него покой; он точно ощупью искал путь обратно в ее тихое лоно. Как можно было тревожить его, пока он так лежал?
      Заходящее солнце грело им спину, и Адриан подставил лицо его лучам. Все, что в нем было от сельского жителя и любителя природы, жадно тянулось к этому теплу, к запаху трав, к пению жаворонков в голубом небе; он заметил, что и Хилери повернулся лицом к солнцу. Стояла удивительная тишина, и если бы не пение птиц и не шорохи на пастбище, впору было сказать, что природа онемела. С окрестных холмов не доносилось ни людской речи, ни крика животного, ни шума машин на дорогах.
      - Три часа. Вздремни, - шепнул Адриан брату. - Я покараулю.
      Теперь Ферз как будто заснул. Конечно, здесь его мозг отдохнет от возбуждения. Если в воздухе, в природе, в красках есть целебная сила, то она именно тут, на этом прохладном зеленом пригорке, где вот уже больше тысячи лет нет ни жилья, ни людской суеты. Когда-то в древности здесь жили люди, но теперь покой нарушают только ветер да тени плывущих облаков. А сегодня нет ни ветра, ни облаков, отбрасывающих на траву легкие, бегущие тени.
      Адриан испытывал такую глубокую жалость к несчастному, который лежал там как мертвец, что не мог думать ни о себе, ни даже о Диане. Приникший к земле Ферз пробуждал в нем какой-то глубочайший инстинкт - инстинкт душевного родства людей перед несправедливыми ударами судьбы. Да, он спит, цепляясь за землю в поисках прибежища; искать вечного прибежища в земле все, что ему осталось. И в эти тихие два часа, пока Адриан сторожил распростертое среди пасущихся овец тело Ферза, его обуревало не бесплодное возмущение и не горечь, а какое-то тоскливое недоумение. Греки, авторы античных трагедий, понимали, какая жалкая игрушка человек в руках у богов; но потом пришла христианская вера в милосердного бога. Милосердного? Нет! Хилери прав. Но что делать, если тебя постигла судьба Ферза? Что делать, пока в тебе теплится хоть искра разума? Если жизнь сложилась так, что человек больше не может трудиться и становится слабоумным пугалом, - тогда, без сомнения, час его пробил и ему лучше успокоиться в земле навсегда. Кажется, и Хилери так думает; но Адриан не знал, как поведет себя брат в решительную минуту. Его дело - помогать живым, мертвый для него - потеря: мертвым нельзя служить. И Адриан с облегчением подумал, что его работа связана только с мертвецами: он изучает кости - единственную часть человека, которая не гибнет и сохраняется веками, чтобы оставить память о жизни этого удивительного животного. Время шло, а Адриан все лежал и смотрел, срывая травинки и растирая в ладонях их сладкий сок.
      Солнце передвинулось еще дальше на запад и заглядывало теперь прямо ему в глаза; овцы перестали щипать траву и, словно решив, что пора домой, стали медленно перебираться через холм. Из нор выглянули кролики и тоже стали щипать траву; один за другим спускались с высоты жаворонки. В воздухе повеяло прохладой; деревья на холмах потемнели и приобрели четкие очертания; казалось, белесое небо ждет не дождется огней заката. Трава потеряла запах; роса еще не пала.
      Адриан поежился. Еще через десять минут солнце скроется за холмом, и станет холодно. Когда Ферз проснется, - будет ему лучше или хуже? Все равно, выхода у них нет. Он коснулся плеча Хилери, который все еще спал, поджав колени. Тот сразу открыл глаза.
      - А, что?
      - Тс-с! Он еще спит. Что делать, когда он проснется? Может быть, подойдем к нему заранее и подождем там?
      Хилери дернул брата за рукав. Ферз был уже на ногах. Из-за куста они видели, как он дико озирается по сторонам, - так озирается зверь, почуявший опасность, прежде чем пуститься бежать. Увидеть их он не мог, но явно услышал или почувствовал чье-то присутствие. Он подошел к проволочной ограде, прополз под ней и встал во весь рост, лицом к пылающему солнцу, оно висело теперь как огненный шар над лесистой вершиной горы. Лицо его было озарено закатом, и так он стоял неподвижно, как каменное изваяние, пока солнце не скрылось за горой.
      - Пора, - сказал Хилери и поднялся.
      Адриан увидел, как Ферз внезапно встрепенулся, с диким отчаянием взмахнул рукой и бросился бежать.
      - Он вне себя, - сказал ошеломленный Хилери. - А там, над дорогой, меловой карьер. Скорей, скорей!
      Они побежали, но у них затекли ноги, и им было не угнаться за Ферзом, который опережал их все больше и больше. Он несся вперед как одержимый, размахивая руками; до них доносились его крики. Хилери с трудом проговорил, задыхаясь:
      - Стой! Он бежит не туда, не к карьеру. Тот правее. Он бежит в лес, вниз. Пусть думает, что мы отстали.
      Они видели, как он мчался вниз по откосу и, все еще бегом, скрылся в лесу.
      - Пошли! - сказал Хилери.
      Братья, спотыкаясь, спустились к лесу и побрели дальше, боясь потерять направление, по которому шел Ферз. Это был буковый лесок; кустарник рос здесь только по опушке. Они остановились, прислушиваясь, но не уловили ни звука. Под деревьями уже сгустились сумерки, но лесок был небольшой, и они скоро достигли опушки на другой его стороне; внизу виднелись крестьянские домишки и какие-то строения.
      - Давай спустимся на дорогу.
      Поспешно спускаясь, они вдруг очутились перед глубоким меловым карьером и замерли как вкопанные у самого его края.
      - Про этот я не знал, - сказал Хилери, - Ступай вдоль него в ту сторону, а я пойду в эту.
      Адриан двинулся вверх по краю карьера, пока не достиг вершины. Внизу, футах в шестидесяти, что-то темнело на самом дне. Что бы это ни было, оно не шевелилось и не издавало ни звука. Неужели это конец, неужели он бросился в эту мрачную дыру? У Адриана перехватило горло, и он не мог ни крикнуть, ни двинуться с места. Потом он кинулся туда, где стоял Хилери.
      - Ну как?
      Адриан показал рукой вниз. Они пробрались сквозь кустарник, росший вдоль самого обрывами достигли места, откуда можно было спуститься вниз на заросшее травою дно заброшенного карьера и пройти в дальний его край, под самой высокой стеной.
      Это был Рональд Ферз. Адриан опустился на колени и приподнял его голову. У него была сломана шея; он был мертв.
      Нарочно ли он бросился вниз в поисках конца или сорвался нечаянно во время бегства - они не знали. Хилери молча положил руку на плечо Адриана.
      - Недалеко отсюда у дороги стоит сарай, - сказал наконец Хилери, - но, пожалуй, тела лучше не трогать. Побудь с ним, а я схожу в деревню и позвоню. Наверно, надо вызвать полицию.
      Адриан кивнул, он все еще стоял на коленях возле мертвого Ферза.
      - Здесь близко почта, я скоро вернусь, - и Хилери поспешно ушел.
      Оставшись один в старом карьере, где быстро сгущалась тьма, Адриан сел, поджав ноги, и положил к себе на колени голову Ферза. Он закрыл ему глаза и прикрыл лицо носовым платком. Сверху, из леса, доносился шорох крыльев и щебет птиц, располагавшихся на ночлег. Пала роса, и в синих сумерках стлался осенний туман. Все очертания стерлись, но высокая стена мелового карьера еще белела. Это место, откуда Ферз совершил свой прыжок в вечность, находилось меньше чем в пятидесяти ярдах от проезжей дороги, где сновали машины, но оно казалось Адриану глухим, заброшенным, полным страхов. Он понимал, что так лучше для Ферза, для Дианы, для него самого, но чувствовал только глубочайшее сострадание к этому человеку, истерзанному и сломленному в расцвете лет, и вместе с тем ощущал какую-то связь с таинством природы, окружавшей мертвеца и место его упокоения.
      Чей-то голос вывел Адриана из его странного забытья. Рядом с ним стоял старый крестьянин и протягивал ему стакан.
      - Говорят, здесь несчастье случилось, - сказал он. - Его преподобие велели вам выпить глоточек коньяку. - Он передал стакан Адриану. - Он как, свалился, что ли?
      - Да.
      - Сколько лет говорю, надо наверху забор поставить. Его преподобие велели передать - доктор и полиция скоро будут.
      - Спасибо, - сказал Адриан, возвращая пустой стакан.
      - Тут подальше возле дороги - хороший, крепкий сарай; может, нам снести его туда?
      - Нельзя его трогать до их прихода.
      - Да, - сказал старик, - есть такой закон, я читал, если это убийство или самоубийство. - Он нагнулся к телу. - Лицо-то какое спокойное, правда? Вы знаете, кто он такой?
      - Да. Капитан Ферз. Из здешних мест.
      - Как, из тех Ферзов, что с Бартонского холма? Да я же там еще мальчишкой работал; в том приходе и родился. - Он всмотрелся внимательней. Да уж не мистер ли это Рональд, а?
      Адриан кивнул.
      - Батюшки мои! Теперь уж из них никого не осталось. Дед его перед смертью совсем рехнулся, право слово. Вот дела! Мистер Рональд! Я его знал еще совсем мальчишкой.
      Он пригнулся, чтобы получше вглядеться в лицо, едва различимое при последних отсветах дня, потом выпрямился, печально качая головой. Теперь, когда выяснилось, что тут лежит не "чужак", он отнесся к этой смерти совсем по-другому.
      Внезапно тишину нарушил треск мотоцикла; он спускался с зажженными фарами по проложенной здесь когда-то дороге. С мотоцикла сошли двое: юноша и девушка. Они несмело подошли к освещенной фарами группе и остановились, пытаясь разглядеть то, что лежало на земле.
      - Говорят, здесь произошел несчастный случай.
      - Ага, - подтвердил старик.
      - Мы можем чем-нибудь помочь?
      - Нет, спасибо, - сказал Адриан, - сейчас приедут врач и полиция. Нам остается только ждать.
      Молодой человек открыл было рот, чтобы что-то спросить, но, так и не спросив, обнял девушку за плечи; потом, как и старый крестьянин, они постояли, вглядываясь в покойника, его голова лежала на коленях у Адриана. Мотор мотоцикла все еще тарахтел, нарушая тишину, а свет фар придавал зловещий вид старому карьеру и маленькой кучке живых, окружавших мертвеца.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
      Телеграмма пришла в Кондафорд перед самым ужином. Она гласила: "Бедный Ф. умер. Упал меловой карьер. Будет доставлен Чичестер. Адриан и я сопровождаем. Следствие состоится там. Хилери".
      Когда ей принесли телеграмму, Динни была в своей комнате. Она села на кровать; как и всегда, когда в душе борются два чувства - облегчения и скорби - у нее стеснило грудь. Случилось то, о чем она молила судьбу, но сейчас она помнила только тяжкий вздох за дверью и его лицо, когда он стоял и слушал пение Дианы.
      - Найдите мне Скарамуша, - попросила она горничную, которая принесла телеграмму.
      Когда появился шотландский терьер с умными глазами и весьма самоуверенным видом, Динни прижала его к себе так крепко, что он стал вырываться. Держа в руках это теплое, жесткое, лохматое создание, она снова обрела способность чувствовать; все ее существо испытывало облегчение, но жалость вызвала слезы. Такое странное состояние было непонятно псу. Скарамуш лизнул ее в нос и так отчаянно завилял хвостом, что Динни его опустила. Она наспех кончила одеваться и пошла в комнату матери.
      Леди Черрел, уже переодетая к ужину, бродила между открытым гардеробом и открытым комодом, раздумывая, что из вещей ей легче всего пожертвовать на деревенский благотворительный базар в пользу больных бедняков. Динни молча подала ей телеграмму.
      - Это как раз то, чего ты хотела, - сказала, прочитав ее, леди Черрел.
      - Как ты думаешь, он покончил с собой?
      - Думаю, что да.
      - Сказать мне Диане сейчас или дать ей спокойно поспать до утра?
      - Лучше сейчас. Если хочешь, я ей скажу.
      - Нет, нет, мамочка. Это надо сделать мне. Ужин, наверно, нужно будет отнести ей наверх. А завтра нам, должно быть, придется поехать в Чичестер.
      - Как все это ужасно для тебя, Динни!
      - Напротив, мне это поможет. Взяв телеграмму, она пошла к Диане.
      Диана была в детской, - детей укладывали спать, и они всячески оттягивали эту нежеланную минуту; в их возрасте еще не понимаешь, как приятно заснуть, Динни знаком вызвала Диану в спальню и молча протянула телеграмму. Хотя за последние дни они очень сблизились, между ними все же было шестнадцать лет разницы, и Динни не решалась ее утешать, как поступила бы со своей сверстницей. К тому же она никогда толком не знала, что у Дианы на душе. Та прочитала телеграмму с каменным лицом, словно не узнала ничего неожиданного. Ничто не отразилось на этом красивом лице, с тонкими, как на старинной монете, чертами. Она взглянула на Динни, и в глазах у нее не было ни слезинки.
      - Ужинать я не пойду. Значит, завтра - в Чичестер? - только и сказала она.
      Сдерживая волнение, Динни молча кивнула и вышла. После ужина, наедине с матерью, она заметила:
      - Хотела бы я так владеть собою, как Диана.
      - Жизнь научила ее выдержке.
      - Но есть в ней что-то и от холодной гордячки.
      - А это не так уж плохо.
      - Что будут выяснять на следствии?
      - Боюсь, что там ей понадобится вся ее выдержка.
      - Мама, а мне придется давать показания?
      - Ведь ты же последняя, кто с ним разговаривал.
      - Да. Я должна рассказать, как он подходил к двери вчера ночью?
      - Если тебя спросят, ты, наверно, должна рассказать все, что знаешь.
      Кровь прилила к щекам Динни.
      - А я не расскажу. Я даже Диане не сказала. И вообще не понимаю, какое до этого дело посторонним.
      - И я не понимаю; но нашего мнения в таких случаях не спрашивают.
      - Не скажу: не буду потакать нездоровому любопытству и причинять Диане лишнюю боль.
      - А что, если слышала горничная?
      - Никто не докажет, что слышала я.
      Леди Черрел улыбнулась.
      - Жаль, что здесь нет отца.
      - Не говори папе того, что я тебе сказала. Не надо испытывать мужскую совесть; хватит нам и женской, ее хоть можно унять.
      - Хорошо, не скажу.
      - У меня не будет ни малейших угрызений совести, если придется что-нибудь скрыть, - лишь бы меня не поймали, - заявила Динни, все еще под впечатлением от лондонского полицейского суда. - И зачем вообще это следствие? Он мертв. Просто нездоровое любопытство.
      - Зря я тебе все-таки потакаю, Динни.
      - Нет, не зря. Сама знаешь, в душе ты со мной согласна.
      Леди Черрел промолчала. В душе она и в самом деле была согласна...
      Генерал и Алан Тасборо приехали на следующее утро первым поездом, а спустя полчаса все они отправились в открытой машине в Чичестер; Алан правил, рядом сидел генерал, а на заднем сиденье прижались друг к другу леди Черрел, Динни и Диана. Поездка была долгая и печальная. Откинувшись на сиденье и подняв меховой воротник, из которого торчал только кончик носа, Динни предалась размышлениям. Ей становилось ясно, что в какой-то мере она могла оказаться в центре предстоящего следствия. Ведь это с ней Ферз поделился своими сокровенными мыслями; это она увезла из дома детей; она спустилась ночью звонить по телефону, а потом услышала то, о чем собиралась умолчать; наконец - и это самое важное - ей придется сказать, что это она обратилась за помощью к Адриану и Хилери. Лишь за ее спиной можно скрыть дружбу Адриана с Дианой: да, это она посоветовала Диане обратиться к дяде за помощью, когда пропал Ферз. Как и все, Динни читала в газетах о скандальных происшествиях с другими людьми-и даже не без удовольствия; но, как и всех, ее возмущала самая мысль, что в скандальную хронику могут попасть ее родные или друзья. Если бы на следствии выяснилось, что к дяде обратились как к давнему и близкому другу Дианы, им обоим не избежать расспросов, которые вызовут подозрения, - публика, помешанная на любовных историях, сразу навострит уши. Воображение Динни лихорадочно работало. Если выяснится давняя и близкая дружба Адриана с Дианой, еще, чего доброго, заподозрят, будто это он столкнул Ферза в карьер, - конечно, если при этом не было Хилери, никто ведь еще не знает подробностей. Перед Динни мелькали страшные картины. Любая сенсация куда больше по вкусу публике, чем правдивый, но прозаический факт. И в ней крепла озорная решимость провести публику и лишить ее желанной сенсации.
      В Чичестере в холле гостиницы их встретил Адриан; Динни отвела его в сторонку и сказала:
      - Дядя, можно мне поговорить с тобой и дядей Хилери наедине?
      - Хилери пришлось вернуться в Лондон, но он приедет вечером, попозднее; тогда и поговорим. Следствие назначено на завтра.
      Этим Динни и пришлось удовольствоваться.
      Адриан рассказал ей, как все произошло; Динни, еще раньше решившая, что ему не следует провожать Диану в покойницкую, предложила:
      - Скажи нам, дядя, где это; я сама провожу Диану.
      Адриан молча кивнул.
      В морг Диана вошла одна, а Динни осталась ждать в коридоре, где пахло дезинфекцией. Она смотрела в окно, выходившее в переулок. По стеклу уныло ползла огорченная приближением зимы муха. Глядя на этот тоскливый закоулок, на небо, лишенное тепла и света, Динни почувствовала себя очень несчастной. Жизнь казалась такой беспросветной и сулила одни только беды. Это следствие... угроза, нависшая над Хьюбертом... нигде ни проблеска радости! Даже мысль о непритворной влюбленности Алана ее не тешила.
      Обернувшись, она увидела рядом с. собой Диану и, мгновенно позабыв о собственных горестях, обняла ее и поцеловала в холодную щеку. Они молча вернулись в гостиницу.
      - Он лежит такой спокойный, - только и сказала Диана.
      После ужина Динни сразу ушла к себе в номер и с книгой в руках стала ждать Хилери и Адриана. В десять часов Хилери наконец подъехал к гостинице на такси, и еще через несколько минут они с Адрианом пришли к Динни. Ее поразило, как оба они исхудали и измучились, но что-то в их лицах успокоило ее. Они принадлежали к породе людей, которые верны себе до последнего вздоха. Оба они расцеловали ее с несвойственной им нежностью и сели бочком на кровать - один справа, другой слева. Динни обратилась к Хилери:
      - Я хотела поговорить о дяде Адриане. Мне вот что пришло в голову. Если мы не будем осторожны, это следствие может причинить нам массу неприятностей.
      - Несомненно. Я ехал сюда в поезде с репортерами, - они не подозревали, что я причастен к этому делу. Про клинику они уже все пронюхали и сразу навострили уши. Газетчики - люди дотошные, они свое дело знают.
      - Дядя, - спросила Динни Адриана, - ты не обидишься, если я буду говорить откровенно?
      Адриан улыбнулся.
      - Не обижусь. Ты ведь у нас молодчина.
      - Так вот, - сказала она, обхватив руками спинку кровати, - по-моему, главное - скрыть дружбу дяди Адриана с Дианой, и я вот о чем подумала: это я попросила вас найти Ферза, все надо свалить на меня. Понимаете, я была последняя, с кем он разговаривал, когда перерезал телефонный провод; если меня вызовут, я постараюсь им внушить, что к вам обратились только по моему настоянию, - вы у меня умные дядюшки и хорошо решаете кроссворды. А иначе почему мы обратились к дяде Адриану? Потому что он был таким близким другом Дианы, - вот тут-то им и полезет в голову всякая чушь, особенно когда они узнают, что капитан Ферз не был дома четыре года. Наступило молчание.
      - А ведь она умница, старина, - сказал наконец Хилери. - Четыре года дружбы с красивой женщиной в отсутствие мужа означают для присяжных только одно, а для публики - все, что угодно.
      Адриан кивнул.
      - Я только не понимаю, - сказал он, - как можно скрыть, что я так давно знаю их обоих.
      - Все дело в первом впечатлении, - горячо пояснила Динни. - Я могу рассказать, что Диана предложила обратиться к ее врачу и к Майклу, но я ее переубедила, так как знаю, что твоя работа приучила тебя докапываться до всего и что ты можешь заручиться помощью дяди Хилери, а тот вообще видит человека насквозь. Если мы дадим следствию правильный ход, вряд ли твое знакомство с ними привлечет внимание. По-моему, очень важно, чтобы меня вызвали как можно раньше.
      - Тебе придется нелегко, дружок.
      - Вовсе нет. Но если вас обоих вызовут раньше меня, - пожалуйста, скажите, что я приехала и попросила вас помочь. Ну, а потом я сама вдолблю им это как следует.
      - После врача и полицейского первой вызовут Диану.
      - Да, но я могу с ней поговорить, чтобы наши показания не расходились.
      Хилери улыбнулся.
      - Не возражаю, это весьма невинная ложь. Я могу вставить, что знаю их так же давно, как и ты, Адриан. Оба мы познакомились с Дианой, когда она была еще девчонкой, на том пикнике, который устроил в Лэндс-Энде Лоренс, а с Ферзом - у них на свадьбе. Знакомы домами, а?
      - Может выясниться, что я ездил в клинику, - сказал Адриан, - оттуда вызвали свидетелем доктора.
      - Ничего, - сказала Динни, - ты ездил туда как его друг и как человек, интересующийся психическими заболеваниями. В конце концов, дядя, считается ведь, что ты ученый.
      Ее собеседники улыбнулись.
      - Хорошо, Динни, - сказал Хилери, - мы поговорим со следователем - он вполне приличный человеки устроим, чтобы тебя вызвали пораньше.
      Он направился к двери.
      - Спокойной ночи, - сказал Адриан.
      - Спокойной ночи, милый; у тебя такой измученный вид. Есть у тебя с собой грелка?
      Адриан покачал головой.
      - У меня только зубная щетка, да и ту я только что купил.
      Динни вытащила из своей постели грелку и заставила дядю взять ее.
      - Значит, я скажу Диане, о чем мы договорились?
      - Хорошо, Динни.
      - Послезавтра снова взойдет солнце.
      - Взойдет ли? - сказал Адриан.
      Когда за ним закрылась Дверь, Динни вздохнула. Взойдет ли? Диана, кажется, потеряла способность чувствовать. А тут еще дело Хьюберта!
      ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
      Когда Адриан и его племянница вошли на другое утро в здание Следственного суда, их мысли можно было бы изложить примерно так:
      Следствие по делу о скоропостижной смерти так же устарело, как обычай есть по воскресеньям тяжелую пищу вроде ростбифа и йоркширского пудинга. В наше время люди по воскресеньям занимаются спортом, а убийства стали редкостью и самоубийц больше не хоронят на перекрестках дорог; поэтому оба эти обычая потеряли всякий смысл. В старину правосудие и его слуг считали врагами человечества, и попытка поставить между смертью и законом гражданского арбитра была вполне естественной. В наш век полицию именуют "стражем общественного порядка", но ей по-прежнему не доверяют судить о том, должна ли она вмешаться в то или иное дело. И если беспомощность полиции нельзя считать причиной сохранения устаревшего ритуала, значит, публика просто боится, как бы от нее не скрыли какого-нибудь скандальчика. Читатели газет уверены, что чем больше они узнают сомнительных и неприглядных историй, тем лучше для души. Не будь следствия о скоропостижной смерти - в газетах не было бы отчетов о сенсационных процессах. А ведь как приятно, когда идет хотя бы одно разбирательство, если не нужно никакого, или два разбирательства, если можно было бы ограничиться одним! Люди обычно стесняются совать нос в чужие дела, но в толпе всякую щепетильность с них как рукой снимает. Чем нахальнее человек проявляет в толпе свое любопытство, тем лучше он себя чувствует. И чем чаще удается протиснуться в зал Следственного суда, тем пламенней благодаришь бога. Слова: "Буду славить тебя, господи, всем сердцем моим, возвещать все чудеса твои!" - никогда не звучат горячее, чем в сердце того, кто раздобыл себе местечко на следствии о скоропостижной смерти. Ведь следствие о мертвых почти всегда сопряжено с пыткой для живых, а что может быть приятнее такого зрелища?
      Зал суда был полон, что подтверждало справедливость этих мыслей; Динни и Адриан прошли в маленькую комнату ожидания.
      - Ты будешь пятой, Динни, - сказал Адриан. - Хилери и меня вызовут раньше. Подождем здесь, пока нас не вызовут, тогда не заподозрят, что мы сговорились.
      Они молча сидели в голой комнатушке. Сперва должны были допросить полицейского, врача, Диану и Хилери.
      - Это как в песенке о негритятах, которые пошли купаться в море, прошептала Динни.
      Взгляд ее был прикован к календарю, висевшему напротив; ей почему-то непременно хотелось прочесть, что там написано, но она не могла разобрать ни слова.
      - Выпей-ка глоточек, - сказал Адриан и вынул из кармана бутылочку. Только не слишком много, это лекарство, оно тебя подбодрит.
      Динни глотнула. - Лекарство слегка обожгло ей горло.
      - Теперь - ты, дядя.
      Адриан, в свою очередь, сделал осторожный глоток.
      - Отлично подстегивает, когда у тебя состязание или что-нибудь в этом роде, - сказал он.
      Они снова помолчали, ожидая, чтобы лекарство подействовало. Молчание нарушил Адриан:
      - Если души умерших живут среди нас, - а я в это не верю, - что думает сейчас бедный Ферз обо всей этой комедии? Все-таки мы еще варвары. У Мопассана есть рассказ о клубе самоубийц, - там предлагали приятную смерть каждому, кто хотел покинуть этот мир. Я не одобряю самоубийства людей в здравом уме, - разве что в самых редких случаях. Человек обязан вытерпеть все; но я бы хотел, чтобы у нас был такой клуб для душевнобольных и для тех, кому это грозит. Ну как, помогло лекарство?
      Динни кивнула.
      - Оно действует не меньше часа. - Адриан поднялся. - Кажется, моя очередь. До свидания, дорогая, желаю успеха! Когда будешь отвечать следователю, не забудь время от времени вставлять "сэр".
      Глядя, как он распрямил плечи, переступая порог, Динни почувствовала нечто вроде душевного подъема. Все-таки дядя Адриан лучше всех на свете! И хотя в этом не было ни капли логики, она мысленно помолилась за него. Нет, питье ей в самом деле помогло, головокружение и слабость прошли. Она вынула карманное зеркальце и пуховку. Когда она взойдет на костер, вовсе не обязательно, чтобы у нее блестел нос.
      Прошло, однако, еще четверть часа, прежде чем ее вызвали; она провела это время, не отрывая глаз от календаря, думая о Кондафорде и вспоминая лучшие дни сенокоса и пикников в лесу; вот она собирает лаванду, катается верхом на гончей, потом ее пересаживают на пони, когда Хьюберт уезжает в школу; дни безоблачного счастья во вновь отстроенном доме, - хотя она там и родилась, до четырех лет ей пришлось кочевать, жить то в Олдершоте, то в Гибралтаре. С особым удовольствием вспомнила она, как разматывала золотые нити с коконов своих шелковичных червей и воображала, будто это какие-то ползучие слоны, и какой у них был особенный запах.
      - Элизабет Чаруэл!
      Что за наказание иметь фамилию, которую всегда перевирают! Она поднялась, повторяя про себя: Последний негритенок один гулять бы рад. Но вот судья нагрянул. - и нету негритят.
      Кто-то встретил ее у порога и повел через весь большой зал за какую-то загородку. К счастью, она в последнее время уже не раз бывала в таких местах - все здесь было знакомо и даже немножко ее забавляло. Присяжные прямо перед ней были похожи на ископаемых, следователь преисполнен важности. Слева от нее разместились остальные негритята, а за ними, вплоть до дальней голой стены, рядами тянулись десятки, десятки и десятки голов - точно сельди набились в огромную бочку. Тут она услышала обращенный к ней вопрос и сосредоточила все внимание на лице следователя.
      - Вас зовут Элизабет Черрел. Вы, если не ошибаюсь, дочь леди Черрел и генерал-лейтенанта сэра Конвея Черрела, кавалера ордена Бани, кавалера орденов святого Михаила и святого Георгия?
      Динни поклонилась. "Надеюсь, это ему понравится", - подумала она.
      - И вы живете вместе с ними в усадьбе Кондафорд, в Оксфордшире?
      - Да.
      - Насколько мне известно, мисс Черрел, вы гостили у капитана и миссис Ферз вплоть до того самого утра, когда капитан Ферз покинул свой дом?
      - Да.
      - Вы их близкий друг?
      - Я дружна с миссис Ферз. Капитана Ферза я видела до его возвращения, кажется, только один раз.
      - А-а, до его возвращения! Вы уже гостили у миссис Ферз, когда он вернулся?
      - Я приехала к ней как раз в тот день.
      - В день его возвращения из клиники для душевнобольных?
      - Да. Я, в сущности, поселилась у них в доме на следующий день.
      - И оставались там, пока капитан Ферз его не покинул?
      - Да.
      - Как он себя вел все это время?
      Услышав этот вопрос, Динни впервые поняла, как плохо не знать, что говорили до нее другие. Придется ей, видно, говорить то, что она знала и видела на самом деле.
      - Он казался мне совершенно нормальным, только не хотел выходить из дому или встречаться с людьми. Вид у него был совсем здоровый, но глаза его... от них становилось не по себе.
      - В каком смысле?
      - Они... они напоминали огонь, горящий за решеткой; казалось, в них сверкают искры.
      При этих словах присяжные на какой-то миг стали меньше похожи на ископаемых.
      - Вы говорите, он не хотел выходить из дому? Так было все время, пока вы там находились?
      - Нет, он вышел накануне своего бегства. Насколько я знаю, его не было дома весь день.
      - "Насколько вы знаете"? А разве вас там в это время не было?