Через два дня Флер сама привела машину к дверям дома на Окли-стрит. Детей и багаж погрузили без всякой помехи, и они тронулись в путь.
      Путешествие было томительным - дети не привыкли к прогулкам в машине, но Динни оно показалось настоящим отдыхом. Она и не подозревала, как действовала ей на нервы трагическая обстановка на Оклистрит; а ведь прошло всего восемнадцать дней с тех пор, как она уехала из Кондафорда. На деревьях ярче горели осенние краски. Ясный октябрь сиял нежным, мягким светом; в воздухе, как только они удалились от города, потянуло любимым запахом моря, из деревенских труб поднимался дым, а со сжатых полей взлетали грачи.
      Они поспели как раз к обеду, и, оставив детей с мадмуазель, которая приехала поездом, Динни пошла гулять с собаками. Она остановилась у старого домика - он возвышался над проходившей внизу дорогой. Входная дверь открывалась прямо в жилую комнату, где при скудном огне сидела одинокая старушка.
      - А! Мисс Динни! - сказала она. - Ну и как же я рада. Не видела вас, почитай, целый месяц.
      - Я уезжала, Бетти. Как поживаете?
      Маленькая старушка - она была совсем карманного формата - важно сложила руки на животе.
      - Опять животом маюсь. А вообще-то я здорова, - доктор говорит, я молодец. Вот только живот донимает. Говорит, мне надо есть побольше, да мне и самой хочется, мисс Динни. А как съем кусок, так сразу тошно, ей-богу, правда.
      - Бедная, как мне вас жалко.
      - От живота одни неприятности. От живота и от зубов. Не знаю, зачем только они нам. Нет зубов - ничего не прожуешь, живот болит, есть зубы жуешь, а он все равно болит.
      Старушка тоненько захихикала.
      - Он еще говорит, будто мне и остальные зубы надо выдернуть, мисс Динни, а мне их жалко. У отца зубов совсем нет, а он яблоко запросто разгрызает, праве слово! Но в мои годы мне уже не дождаться, пока десны затвердеют, как у него.
      - Но вы можете вставить чудесные искусственные зубы.
      - Ну уж нет! Не хочу чужих зубов, - еще подумают, что я важничаю. Вы бы сами, мисс Динни, небось не захотели иметь чужие зубы.
      - Наоборот. В наши дни почти у всех вставные зубы.
      - Ох, и любите же вы пошутить! Нет, чужих зубов мне и даром не надо. Все равно что парик носить. А вот волосы у меня еще густые. Для моих лет я молодец. Есть за что бога благодарить; только вот животом маюсь, будто там что-то точит.
      Динни увидела, как глаза ее потемнели от боли. - А как поживает Бенджамин? Глаза повеселели и в то же время стали снисходительными, как у взрослого, когда он говорит о ребенке.
      - Отец-то здоров; его ничего не берет, вот ревматизм только. Он сейчас на огороде, копается там помаленьку.
      - Ну, а как поживает Щеглушка? - спросила Динни, печально разглядывая щегла в клетке.
      Ее всегда возмущало, что птиц сажают в клетки, но она не решалась сказать об этом старикам, державшим взаперти своего веселого любимца. А кроме того, говорят, если выпустить на волю ручного щегла, другие птицы тут же заклюют его до смерти.
      - А! - сказала старушка. - Он совсем нос задрал с тех пор, как вы подарили ему такую большую клетку. - Глаза ее заблестели. - Подумать только, капитан женился, мисс Динни! А в суд-то его потащили - надо же! Чего только не выдумают! В жизни не слыхала ничего подобного. Чтобы Черрела потащили в суд! Невиданно и неслыханно!
      - Да, вы правы, Бетти.
      - Говорят, она красавица. А где они жить будут?
      - Никто еще не знает; надо подождать, пока это дело уладится. Может быть, поселятся здесь, а может, он получит назначение за границу. Конечно, денег у них будет очень мало.
      - Ужас какой; прежде ничего такого не бывало. Боже ты мой, до чего сейчас туго приходится знатным господам! Я ведь помню вашего прапрадеда, мисс Динни, - ездил в экипаже четверкой, когда я еще под стол пешком ходила. Такой красивый старый господин был, такой обходительный.
      Динни всегда чувствовала неловкость, когда при ней жалели знать, она-то ведь помнила, что эта старушка была одной из восьмерых детей батрака, зарабатывавшего одиннадцать шиллингов в неделю, и что теперь они с мужем, вырастив семерых детей, доживали свой век на пенсию по старости.
      - Ну, Бетти, что же вам все-таки можно есть? Я скажу кухарке.
      - Благодарю душевно, мисс Динни; кусочек постной свининки мне, пожалуй, не повредит. - Глаза ее снова потемнели и затуманились болью. - Так живот болит, что иной раз думаешь, - поскорей бы бог прибрал.
      - Ну что вы, милая Бетти. Если вас немножко подержать на легкой пище, вы у нас поправитесь.
      Лицо старушки сморщилось в улыбке, но глаза были грустные.
      - Для моих лет я молодец, грех жаловаться. А когда же вы под венец, мисс Динни?
      - До этого еще далеко, Бетти. Одна под венец не пойдешь.
      - Да, теперь люди не торопятся с женитьбой и детей столько не рожают, как в мое время. Тетка моя родила восемнадцать и вырастила одиннадцать.
      - Пожалуй, для них теперь не хватило бы ни места, ни работы.
      - Да, большие кругом перемены.
      - У нас тут, слава богу, перемен меньше, чем в других местах.
      И Динни оглядела комнату, где эти старики провели пятьдесят лет своей жизни; от кирпичного пола до бревенчатого потолка комната вся сияла безупречной чистотой и уютом.
      - Ну, Бетти, мне пора. Я живу сейчас в Лондоне у друзей и должна к вечеру вернуться. Попрошу кухарку прислать вам чего-нибудь из еды, - получше свинины. Не вставайте, не надо!
      Но маленькая старушка была уже на ногах, и глаза ее светились глубокой лаской.
      - Уж как я рада, что повидала вас, мисс Динни. Благослови вас господь! И, даст бог, у капитана все наладится.
      - До свидания, милая Бетти, и передайте от меня поклон Бенджамину.
      Динни пожала старушке руку и вышла на мощеную дорожку, где ее поджидали собаки. Как и всегда после таких встреч, она чувствовала глубокое смирение и была тронута до слез. Корни! Вот чего ей не хватало в Лондоне, вот чего ей недоставало бы там, на "безбрежных просторах прерий"! Она дошла до опушки заброшенной буковой рощицы и шагнула через сломанную калитку, - ее не пришлось даже открывать. Динни поднималась вверх по склону, а позади, внизу, оставались ветви буков с набухшими от дождей орешками, от них шел сладковатый запах мякины; слева сквозь золотистую листву просвечивало серо-голубое небо; справа тянулось поле, вспаханное под пар, там сидел на задних лапах заяц; он повернулся и опрометью кинулся к живой изгороди; собака вспугнула фазана, и он с пронзительным криком взвился над деревьями. На вершине холма Динни выбралась из рощи и остановилась, глядя вниз на длинный дом из серого камня. Он был виден не весь - мешали магнолии и деревья на лужайке перед террасой; дым поднимался из обеих труб, и голуби белыми крапинками усеяли один из коньков крыши. Динни вздохнула полной грудью и постояла минут десять, - так после поливки растение впитывает из земли жизненные соки. Пахло листьями, сырой землей и близким дождем; в последний раз она стояла тут в конце мая и вдыхала запах лета - аромат неповторимый, как память о прошлом и предвкушение счастья, как томление сердца и беспричинная радость...
      После чая она уселась рядом с Флер в машину с поднятым верхом, и они отправились обратно в Лондон.
      - Да, скажу я вам, - заявила проницательная Флер, - ну и тихая же у вас обитель. Я бы здесь просто умерла. Куда там Липпинг-холлу до вашей глуши.
      - Плесень веков, а?
      - Я всегда говорю Майклу, что вы, Черрелы, - одно из наименее приметных и наиболее характерных явлений в Англии. Вы не шумите и не бросаетесь в глаза. Вами не заинтересуется современный писатель - слишком уж вы будничны, - а вот вы стоите как скала и продолжаете стоять, неведомо как. Все на свете в заговоре против вас - от налогов на наследство до патефонов. А вы все равно стоите где-то на краю земли и делаете что-то, о чем никто не знает, да и знать не хочет. У большинства из вас нет даже своего Кондафорда, куда можно вернуться домой умирать, но все вы связаны с родной землей глубокими корнями и чувством долга. У меня-то нет ни того, ни другого, вероятно, потому, что я наполовину француженка. У семьи моего отца - у Форсайтов, может, и были корни, но у них нет чувства долга, - во всяком случае, такого, как у вас; пожалуй, это правильнее назвать инстинктом служения. Я им восхищаюсь, Динни, но мне было бы смертельно скучно. Это-то и заставляет вас отравлять себе жизнь из-за этой истории с Ферзом. Чувство долга - это болезнь, Динни, болезнь, хоть она и достойна всяческого уважения.
      - Что же мне прикажете делать?
      - Вырвать эту болезнь с корнем. Ведь это так старит, - то, что вы сейчас делаете. Что касается Дианы, она тоже вашей породы; у Монтджоев есть свой Кондафорд где-то в Дамфришире, - я преклоняюсь перед ней за то, что она не бросает Ферза, но ведь это же безумие. Конец все равно один, и всем будет только неприятней, если затянуть развязку.
      - Да, я чувствую, что для нее это добром не кончится, но надеюсь, что на ее месте поступила бы так же.
      - А я нет, - весело сказала Флер.
      - По-моему, никто не знает, как он поступит, пока не настанет решающая минута.
      - Главное - никогда не доводить до решающей минуты.
      Голос Флер странно зазвенел, и Динни заметила, как сжались ее губы. Загадочность придавала Флер в глазах Динни какое-то особое обаяние.
      - Вы же не видели Ферза, - сказала она, - а потому и не понимаете, как его жаль.
      - Сантименты, моя дорогая. А я не сентиментальна.
      - Мне почему-то кажется, что у вас есть прошлое, Флер; а не будь вы сентиментальны, его бы у вас не было.
      Флер кинула на нее быстрый взгляд и нажала на аксельратор.
      - Пора зажечь фары, - сказала она.
      Весь остаток пути Флер говорила об искусстве, литературе и других отвлеченных предметах. Было уже около восьми, когда машина остановилась на Окли-стрит.
      Диана была дома; она уже переоделась к ужину.
      - Динни, - сказала она, - его нет.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
      Простые слова, но какие зловещие!
      - Когда вы сегодня утром уехали, он был вне себя, - вообразил, будто мы устроили против него заговор.
      - Так оно и есть, - прошептала Динни.
      - После отъезда мадмуазель он расстроился еще больше. Скоро я услышала, как хлопнула наружная дверь, - с тех пор он не возвращался. Я вам не говорила, но вчера я пережила страшную ночь. Что, если он не вернется совсем?
      - Ах, Диана, как бы это было хорошо.
      - Но куда он девался? Что делает? К кому он мог пойти? Господи! Как это ужасно.
      Динни в страхе глядела на нее.
      - Простите, Динни! Вы, верно, устали и проголодались. Давайте поскорее ужинать.
      Они поужинали в "логове" Ферза - красивой комнате, отделанной зелеными панелями с золотистым оттенком, но их не покидала тревога. Мягкий свет падал из-под абажуров на открытые шеи и руки, на фрукты, цветы и серебро. Пока не вышла горничная, они говорили о посторонних вещах.
      - У него есть ключ? - спросила Динни.
      - Да.
      - Давайте позвоним дяде Адриану?
      - Что он может сделать? Если Рональд придет и застанет здесь Адриана, будет только хуже.
      - Алан Тасборо говорил, что приедет сразу, если он нам понадобится.
      - Нет, давайте сегодня никого не звать. А завтра посмотрим.
      Динни кивнула. Ей было страшно, но больше всего она боялась показать свой страх, - ведь она здесь для того, чтобы своим спокойствием придать силы Диане.
      - Пойдемте наверх, спойте мне, - сказала она наконец.
      Наверху, в гостиной, Диана спела "Ветку тимьяна", "Юрские утесы", "Убирали в поле ячмень", "Замок Дромор"; все было так красиво - и комната, и песни, и певица, - что Динни охватило какое-то блаженное состояние. Она даже задремала, но вдруг Диана перестала играть.
      - Слышите? Внизу стукнула дверь.
      Динни встала и подошла к роялю.
      - Играйте, не говорите ему ничего, не подавайте вида, что волнуетесь.
      Диана заиграла и запела ирландскую песню: "Неужели мне быть в цепях, а тебе на воле". Дверь в гостиную открылась, и в зеркале напротив Динни увидела, как вошел Ферз и остановился, прислушиваясь к пению.
      - Пойте дальше, - шепнула она.
      Так что ж я не волен, а ты вольна?
      Люблю, а ты не любишь меня?
      Неужто лишил меня разума бог
      И разлюбить мне тебя не помог?
      А Ферз стоял и слушал. Он выглядел не то смертельно уставшим, не то пьяным, волосы его были всклочены, зубы чуть-чуть оскалены. Наконец он шевельнулся. Стараясь не шуметь, он подошел к дивану в дальнем углу и тяжело на него опустился. Диана перестала петь. Динни, положив руку ей на плечо, почувствовала, как Диана дрожит, стараясь говорить спокойно.
      - Ты уже ужинал, Рональд?
      Ферз не ответил; он пристально глядел на них из своего угла с той же странной, жуткой усмешкой.
      - Играйте, - шепнула Динни.
      Диана заиграла "Красный сарафан"; она повторяла этот прелестный безыскусственный мотив снова и снова, словно стараясь загипнотизировать молчавшего в углу человека. Когда Диана наконец остановилась, наступила тишина. Динни не выдержала первая.
      - Капитан Ферз, на улице дождь? - спросила она резко.
      Ферз провел руками по брюкам и кивнул.
      - Тогда, может, тебе пойти переодеться, Рональд?
      Ферз уперся локтями в колени и опустил голову на руки.
      - Ты, должно быть, устал, дорогой; ложись-ка лучше в постель. Принести тебе наверх чего-нибудь поесть?
      Но он все не двигался. Усмешка сползла с его губ, глаза закрылись. Казалось, он заснул так внезапно, как валится в упряжке загнанная лошадь.
      - Закройте рояль, - прошептала Динни, - пойдемте наверх.
      Диана тихонько опустила крышку рояля и поднялась. Они подождали, прижавшись друг к другу, но он не шевелился.
      - Как, по-вашему, он спит? - шепнула Динни.
      Ферз встрепенулся.
      - Спит? У меня все начинается снова! Все снова! Но я не хочу, не позволю. Клянусь богом, не позволю!
      Лицо его было искажено бешенством; он постоял минуту, потом, заметив их испуг, упал обратно на диван и закрыл лицо руками.
      Диана порывисто бросилась к нему. Ферз поднял голову. Глаза его дико горели.
      - Не смей! - прорычал он. - Оставьте меня в покое! Убирайтесь!
      У двери Диана обернулась.
      - Рональд, хочешь, позовем врача? Он даст тебе снотворное... тебе надо поспать.
      Ферз вскочил с дивана.
      - Не надо мне никого. Убирайтесь!
      Они попятились из комнаты, бросились наверх и остановились только в спальне у Динни, обнявшись и дрожа.
      - Прислуга уже спит?
      - Они всегда рано ложатся, когда бывают вечером дома.
      - Диана, по-моему, мне надо спуститься и позвонить.
      - Нет, Динни, я пойду сама. Но кому звонить?
      Этот вопрос заставил их задуматься. Они обсудили его шепотом. Диана хотела позвонить врачу, Динни считала, что надо попросить Адриана или Майкла пойти к врачу и привести его с собой.
      - Так же начиналось и в прошлый раз?
      - Нет. Тогда он не знал, что ему предстоит. Я боюсь, что он покончит с собой.
      - А у него есть оружие?
      - Я отдала его армейский револьвер Адриану.
      - А бритвы?
      - Только безопасные; и в доме нет никакого яда.
      Динни пошла к двери.
      - Я должна позвонить...
      - Динни, я не могу вам позволить...
      - Меня он не тронет. Опасность грозит только вам. Заприте дверь, пока меня не будет.
      И она выскользнула прежде, чем Диана смогла ее остановить. Повсюду еще горел свет; она замерла, прислушиваясь. Ее комната была на третьем этаже и выходила на улицу. Спальня Дианы и спальня Ферза были расположены ниже, недалеко от гостиной. Ей нужно было пройти мимо них, чтобы попасть в холл, а оттуда - в маленький кабинет, где стоял телефон. Внизу была полная тишина. Диана открыла дверь и показалась на пороге; боясь, что она ее обгонит, Динни побежала вниз по лестнице. Скрипнули ступени, и она остановилась, чтобы снять туфли. Держа их в руках, она прокралась мимо двери гостиной. Оттуда не доносилось ни звука, и Динни сбежала в холл. Там она успела заметить брошенные на стул шляпу и пальто Ферза и, войдя в кабинет, закрыла за собой дверь. Немножко постояв, чтобы отдышаться, Динни зажгла свет и взяла телефонную книгу. Она нашла телефон Адриана и уже протянула руку к трубке, как кто-то сжал ее запястье; ахнув, она оглянулась и увидела Ферза. Он рывком повернул ее к себе и ткнул пальцем в туфли, которые она все еще держала в руке.
      - Хотите меня выдать, - сказал он и, не выпуская ее руки, вынул из бокового кармана нож.
      Отпрянув насколько возможно назад, Динни посмотрела ему прямо в лицо. Почему-то она уже не так боялась, как раньше; главным ее ощущением был какой-то стыд, - ей было неловко, что она держит в руке туфли.
      - Как это глупо, капитан Ферз, - произнесла она ледяным тоном. - Вы отлично знаете, что мы не хотим вам зла.
      Ферз отшвырнул ее руку, открыл нож и одним ударом перерезал телефонный провод. Трубка упала на пол. Он закрыл нож и убрал его в карман. Динни показалось, что этот поступок немного успокоил его.
      - Наденьте туфли, - сказал он. Она повиновалась.
      - Имейте в виду, я не позволю, чтобы мной распоряжались и вмешивались в мою жизнь. Я сам решу, что с собой делать.
      Динни молчала. Сердце ее бешено колотилось, и она боялась, что голос может ее выдать.
      - Вы слышите?
      - Да. Никто не собирается вам мешать или делать что-либо вам наперекор. Мы хотим вам только добра.
      - Знаю я это "добро", - сказал Ферз. - С меня хватит. - Он подошел к окну, рванул в сторону штору и выглянул на улицу. - Дождь льет, как из ведра, - сказал он, потом повернулся и уставился на Динни. Лицо его начало подергиваться, руки сжались в кулаки. Он замотал головой и вдруг закричал: Вон отсюда, живо! Вон, вон отсюда!
      Динни быстро пошла к двери, стараясь не бежать, закрыла ее за собой и кинулась наверх. Диана все еще стояла на пороге спальни. Динни втолкнула ее в комнату, заперла дверь и, задыхаясь, упала на стул.
      - Он побежал за мной, - с трудом выговорила она, - и перерезал провод. У него нож; боюсь, что начинается приступ буйства. Если он попробует взломать дверь, она выдержит? Может быть, пододвинуть кровать?
      - Тогда нельзя будет спать.
      - Спать мы и так не будем.
      И Динни принялась тащить кровать. Вдвоем они загородили ею дверь.
      - Прислуга запирается на ночь?
      - Они запираются, с тех пор как он вернулся.
      Динни с облегчением вздохнула. Ее бросило в дрожь при одной мысли о том, что ей пришлось бы идти предупреждать прислугу. Она села на кровать и посмотрела на стоявшую у окна Диану.
      - О чем вы думаете, Диана?
      - О том, как бы я боялась, если бы дети были дома.
      - Да, слава богу, их нет.
      Диана подошла к кровати и взяла Динни за руку. Динни ответила на ее пожатие, - они сжали друг другу руки почти до боли.
      - Неужели мы ничего не можем сделать, Динни?
      - Если он уснет, утром ему станет лучше. Теперь, когда он опасен, мне его не так жалко.
      - Я вообще уже ничего не чувствую, - глухо сказала Диана. - Знает он, что я в вашей комнате? Может, мне лучше сойти вниз, и будь что будет.
      - Ни за что!
      И, вынув ключ из двери, Динни сунула его себе в чулок; прикосновение холодного металла ее немного успокоило.
      - Теперь мы ляжем ногами к двери, - сказала она. - Незачем зря себя изводить.
      Обеих охватила усталость, и они долго лежали, прижавшись друг к другу, под пуховым одеялом - ни та, ни другая не могли уснуть, но обе были в полузабытьи. Динни задремала, но ее разбудил какой-то шорох. Она взглянула на Диану. Та спала в самом деле, спала как убитая. Дверь прилегала к косяку не плотно, и над нею виднелась полоска света. Динни оперлась на локоть и прислушалась. Кто-то поворачивал и осторожно тряс ручку. Послышался стук.
      - Да, - очень тихо сказала Динни, - в чем дело?
      - Диана, - раздался голос Ферза, на этот раз очень покорный. - Мне нужна Диана.
      Динни прижалась губами к замочной скважине.
      - Диана нездорова, - прошептала она. - Она заснула, не будите ее.
      Наступило молчание. Потом она с ужасом услышала протяжный вздох, похожий на стон, до того жалобный и безнадежный, что Динни чуть было не отворила дверь. Она вовремя взглянула на бледное, измученное лицо Дианы, и это удержало ее. Нельзя! Что бы ни означал этот вздох, - все равно нельзя! И, съежившись на постели, она опять прислушалась. За дверью не раздавалось ни звука. Диана спала, но Динни больше не могла заснуть. "Если он себя убьет, - мелькнула у нее мысль, - это я буду виновата". Но разве так не лучше будет для всех - для Дианы, для детей и для него самого? И все же его протяжный вздох, почти стон, продолжал звучать у нее в ушах. Бедняга, вот бедняга! Она не чувствовала больше ничего, кроме острой, мучительной жалости и какой-то злобы на неумолимую природу, причиняющую людям такие страдания. Безропотно покоряться судьбе? Ни за что! Она бессмысленна и жестока! Динни лежала* вздрагивая, рядом с измученной спящей Дианой. Чем они прогневали судьбу? Могут они ему чем-нибудь помочь? Что им делать утром? Диана пошевелилась. Просыпается? Но та только повернулась на другой бок и снова забылась тяжелым сном. Постепенно Динни охватила дремота, она тоже заснула.
      Ее разбудил стук в дверь. Было уже светло. Диана еще спала. Динни взглянула на часы. Восемь часов. Это пришли ее будить.
      - Спасибо, Мери, - вполголоса откликнулась она. - Миссис Ферз у меня.
      Диана села, глядя на полуодетую Динни.
      - В чем дело?
      - Ни в чем. Восемь часов! Надо встать и подвинуть кровать на место. Вы поспали как следует. Прислуга уже на ногах.
      Они накинули халаты и отодвинули кровать. Динни вынула ключ и отперла дверь.
      - Мешкать нечего. Идемте.
      С минутку они постояли, прислушиваясь, на верхней площадке лестницы, потом спустились ниже. В комнате Дианы не было никаких следов беспорядка. По-видимому, сюда заходила горничная - шторы были отдернуты. Динни и Диана остановились у двери, которая вела в комнату Ферза. Ни звука. Они вышли в коридор, откуда в его комнату вела другая дверь. Опять ни звука!
      - Сойдем вниз, - шепнула Динни. - Что сказать Мери?
      - Ничего. Она поймет сама.
      Двери в столовую и кабинет были распахнуты. Отрезанная телефонная трубка еще валялась на полу; никаких других следов ужасной ночи не было заметно.
      Вдруг Динни сказала:
      - Диана, нет его шляпы и пальто. Они лежали здесь на стуле.
      Диана пошла в столовую и позвонила. Из кухни появилась пожилая горничная, вид у нее был испуганный.
      - Мери, вы сегодня утром видели шляпу и пальто мистера Ферза?
      - Нет, миссис Ферз.
      - Когда вы сошли вниз? - В семь часов.
      - Вы не были в его комнате?
      - Еще нет, миссис Ферз.
      - Вчера вечером мне нездоровилось; я ночевала в комнате мисс Динни.
      - Да, миссис Ферз.
      Все трое поднялись наверх.
      - Постучите в дверь.
      Горничная постучала. Динни и Диана стояли рядом. Ответа не последовало.
      - Постучите еще, погромче.
      Горничная постучала несколько раз. Никто не отвечал. Диана отстранила ее и повернула ручку. Дверь отворилась. В комнате никого не было, но в ней царил такой беспорядок, словно здесь была драка. Валялась пустая грелка; повсюду был рассыпан пепел. Постель был смята, но, по-видимому, Ферз лежал, не раздеваясь. Все его вещи были на месте, он явно ничего с собой не взял. Женщины переглянулись.
      - Мери, дайте нам поскорее позавтракать, - сказала наконец Диана. - Нам надо уйти.
      - Да, миссис Ферз... я видела телефон.
      - Уберите трубку и позаботьтесь, чтобы телефон починили; другим ничего не говорите. Скажите, что он уехал на день или на два. Приведите в порядок комнату, чтобы все выглядело как надо. Давайте поскорей оденемся, Динни.
      Горничная ушла вниз.
      - А деньги у него есть? - спросила Динни.
      - Не знаю. Посмотрю, взял ли он чековую книжку.
      Диана побежала по лестнице. Динни ждала. Минуту спустя Диана вернулась в холл.
      - Нет, она лежит на бюро в столовой. Одевайтесь скорее!
      Это означало... Что же это могло означать? В душе у Динни боролись надежда и страх. Она бросилась наверх.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
      Второпях они позавтракали и посоветовались, как быть дальше. Куда пойти?
      - Только не в полицию, - сказала Динни.
      - Конечно, нет.
      - Я думаю, прежде всего нам надо поехать к дяде Адриану.
      Они послали горничную за такси и отправились к Адриану. Еще не было и девяти. Они застали его за завтраком; он ел рыбу - в ней было столько костей, что чем больше ешь, тем больше остается на тарелке; только так и можно объяснить библейское чудо с семью корзинами, полными рыбы.
      Адриан, который, казалось, совсем поседел за эти дни, выслушал их, набивая трубку; потом он сказал:
      - Теперь предоставьте все это мне. Динни, ты можешь отвезти Диану в Кондафорд?
      - Конечно.
      - А можешь ты сначала попросить Алана Тасборо съездить в клинику и узнать, нет ли там Ферза, не говоря им, что он исчез? Вот адрес.
      Динни кивнула.
      Адриан поднес руку Дианы к губам.
      - Дорогая, у вас совершенно измученный вид. Не волнуйтесь; отдохните там с детьми. Мы будем сообщать вам обо всем.
      - Адриан, можно избежать шума в газетах?
      - Постараемся. Я посоветуюсь с Хилери; сперва испробуем все другие пути. Сколько у него с собой денег?
      - По последнему чеку он получил пять фунтов два дня назад; но вчера он весь день не был дома.
      - Как он одет?
      - Синее пальто, синий костюм, котелок.
      - И вы не знаете, где он был вчера?
      - Нет. До вчерашнего дня он вообще не выходил.
      - Он еще состоит в каком-нибудь клубе?
      - Нет.
      - Кто-нибудь из старых друзей знает о его возвращении?
      - Нет.
      - И он не взял чековой книжки?.. Когда ты сможешь поймать этого молодого человека, Динни?
      - Сейчас же, если я могу позвонить по телефону; он ночует у себя в клубе.
      - Иди звони.
      Динни позвонила и, вернувшись, сообщила, что Алан немедленно поедет в клинику и о результатах даст знать Адриану. В клинике Алан скажет, будто он старый друг Ферза и не знал, что тот уехал домой. Он попросит известить его, как только Ферз вернется, чтобы он мог приехать его повидать.
      - Хорошо, детка, - сказал Адриан, - ты у меня умница. А теперь поезжайте, и присматривай там за Дианой. Оставь мне номер вашего телефона в Кондафорде.
      Записав телефон, он проводил их до такси.
      - Дядя Адриан самый добрый человек на свете.
      - Никто этого не знает лучше меня, Динни.
      Вернувшись на Окли-стрит, они поднялись наверх, чтобы собраться. Динни боялась, что Диана в последнюю минуту откажется ехать. Но та дала слово Адриану, и вскоре они отправились на вокзал. Обе были так измучены, что все полтора часа пути провели молча, каждая в своем углу. Динни только теперь поняла, чего ей все это стоило. И почему? Никто ни на кого не нападал, и даже шума особого не было. Как страшно действует на окружающих безумие! Какой ужас оно внушает, сколько причиняет страданий! Теперь, когда ей больше не грозила встреча с Ферзом, он снова вызывал в ней только жалость. Она представляла себе, как он бродит с помутившимся рассудком, не зная, где приклонить голову, и не имея подле себя никого, кто бы ему помог; на грани полного безумия или, может быть, уже по ту сторону этой грани. Самые ужасные трагедии всегда порождают страх. Преступность, проказа, безумие - все это пугает людей, а жертвы этих несчастий обречены на беспросветное одиночество, окружены всеобщим страхом. Со вчерашней ночи ей куда понятнее стали отчаянные слова Ферза о том заколдованном круге, в котором мечется человек, потерявший рассудок. Теперь она знала, что у нее не хватит ни сил, ни жестокости иметь дело с сумасшедшими; поняла она и почему так жестоко обращались с сумасшедшими в былые времена. Так ведут себя и собаки, обезумев от страха, они набрасываются всей сворой на бешеного пса. Презрение к полоумным, жестокость и презрение - ведь это только самозащита, самозащита и месть за что-то такое, что оскорбляет человеческие чувства. И тем больше их жалеешь и тем страшнее о них думать. Поезд мчал ее все ближе к дому, к покою, а Динни все больше мучили противоречивые чувства - хотелось прогнать от себя всякую мысль о несчастном отщепенце, и было нестерпимо жаль его. Она поглядела на Диану, прикорнувшую напротив с закрытыми глазами. Что она сейчас чувствует? Ведь она связана с Ферзом воспоминаниями, законом, детьми. На лицо, обрамленное плотно прилегающей шляпкой, легли следы долгих испытаний - на нем появились морщинки и какая-то суровость. Судя по чуть заметному движению губ, она не спала. "Что ее поддерживает? - думала Динни. - Она не религиозна и, в общем, ни во что особенно не верит. На ее месте я бы бросила все и сбежала куда глаза глядят... Нет, пожалуй, не сбежала бы. Может быть, в каждом из нас живет какое-то чувство долга перед самим собой, оно-то и поддерживает в нас твердость и стойкость духа".
      На вокзале никто их не встречал, и, оставив там вещи, они пошли в Кондафорд пешком.
      - Интересно, - сказала вдруг Динни, - может ли человек прожить в наши дни совсем без волнений? Могла бы я быть счастлива, живя здесь все время, как деревенские старики? Клер тут всегда томится. Тихая жизнь не по ней. В каждом из нас живет свой бес - живет и не дает покоя.
      - В вас я его, кажется, никогда не замечала, Динни.
      - Жалко, что я не была постарше во время войны. Когда она кончилась, мне было всего четырнадцать.
      - Вам повезло.
      - Не знаю. Вы пережили столько треволнений, Диана.
      - Когда началась война, мне было столько лет, сколько вам сейчас.
      - И вы были замужем?
      - Только что вышла.
      - Кажется, он провел всю войну на фронте?
      - Да,
      - Отсюда все и пошло?
      - По-моему, только ускорило.
      - Дядя Адриан говорил о наследственности.
      - Да.
      Динни показала на домик под соломенной крышей.
      - В этом домике пятьдесят лет прожили друг с другом двое стариков, мои любимцы. Вы на это способны, Диана?