- Ужасно темно. Колонны-то как будто грязные.
      - Хотите, заглянем в Уголок поэтов? - спросила Динни.
      - А это еще что?
      - Там хоронят великих писателей.
      - За то, что они писали стишки? - спросила девушка. - Смешно, да?
      Динни ничего не ответила. Она-то знала некоторые из этих стишков! Осмотрев несколько изваяний и прочитав имена, которые и Динни-то не слишком интересовали, а Миллисент и подавно, девушки медленно направились по приделу туда, где между двумя красными венками лежит черно-золотая плита Неизвестного солдата.
      - Интересно, знает ли он, - сказала девушка, - я-то думаю, ему все равно; раз даже имя его никто не слышал, какой ему от всего этого прок?
      - Ему - никакого. А вот нам есть прок, - сказала Динни; она испытывала волнение, которым весь мир платит дань Неизвестному солдату.
      Когда они снова очутились на улице, Миллисент вдруг спросила:
      - А вы верите в бога, мисс?
      - В какой-то мере, - неуверенно ответила Динни.
      - Меня этому никогда не учили: отец и мать любили мистера Черрела, но думали, что он ошибается; понимаете, отец у меня был социалист и всегда говорил, что религия - часть капиталистического строя. Вообще наш брат в церковь не ходит. Во-первых, и времени нет. А потом в церкви сиди тихо, как истукан. Я вот, например, не люблю сидеть на одном месте. И если бог есть, почему это обязательно "он"? У меня вся душа возмущается. Вот и с девушками обращаются так потому, что бог - это "он". С тех пор как меня судили, я много об этом думала. Да и много ли "он" сотворит, если тут не будет "ее", держи карман шире!
      Динни в изумлении уставилась на девушку.
      - Жаль, что вы не сказали этого дяде. Интересная мысль.
      - Говорят, женщины и мужчины теперь равны, - продолжала Миллисент, - но это вранье. У меня на работе все девушки боялись хозяина, как огня. Где деньги, там и сила. И чиновники, и судьи, и священники - все они мужчины, да и генералы тоже. Сила у них, а без нас все равно ничего поделать не могут. Эх, будь я одна женщина на свете, я бы им показала!
      Динни молчала. Конечно, девушка ожесточена, жизнь у нее нелегкая, но в ее словах есть правда. Создатель должен быть двуполым, иначе процесс сотворения мира прекратился бы в самом начале. Тут заложена основа равноправия полов, как это ей прежде в голову не приходило! Если бы Миллисент принадлежала к ее кругу, Динни поделилась бы с ней своими мыслями, но она не могла быть с ней откровенной; в душе ругая себя за спесь, она сказала с привычной иронией:
      - Ну, вы прямо бунтарь!
      - Да уж тут забунтуешь, - возразила девушка.
      - Вот мы и пришли к миссис Монт. У меня есть еще дела, я с вами расстанусь. Надеюсь, мы еще увидимся.
      Динни протянула руку, Миллисент ее пожала.
      - Хорошо мне было с вами, - сказала она от души. - Мне тоже. Желаю удачи!
      Динни оставила девушку в холле, а сама отправилась на Окли-стрит; ей было не по себе, как всякому человеку, который остановился на полпути. Она прикоснулась к неведомому и отступила. Ее мысли и чувства напоминали ей веселое чириканье весенних птиц, которые еще не сложили своих песен. Эта девушка пробудила в ней какое-то новое для нее желание схватиться с жизнью врукопашную, но ни намеком не подсказала, как это сделать. Эх, если бы она могла влюбиться! Приятно знать, чего хочешь, как это знали с первого взгляда Джин и Хьюберт, как это знали, по их словам, Халлорсен и Алан Тасборо. А ее существование скорее похоже на театр теней, чем на действительность. Недовольная собой, она облокотилась на парапет над Темзой, следя за поднимающимся приливом. Верит ли она в бога? В каком-то смысле - да. Но в каком? Ей припомнилась фраза из дневника Хьюберта: "Всякий, кто верит, что попадет на небо, находится в куда более счастливом положении, чем я. Ведь ему сулят посмертную пенсию". Разве религия - это вера в загробное вознаграждение? Если так - какая пошлость! Надо верить в добро ради самого добра, потому что добро прекрасно, как цветок, как звездная ночь, как музыка. Дядя Хилери делает свое трудное дело, ибо просто не может иначе. А он верит в бога? Надо его спросить. У самого ее уха раздался голос:
      - Динни!
      Динни вздрогнула и обернулась, - перед ней, широко улыбаясь, стоял Алан Тасборо.
      - Я был на Окли-стрит, справлялся о вас и о Джин; там мне сказали, что вы остановились у Монтов. Я пошел было туда и вдруг встречаю вас. Вот повезло!
      - А я раздумываю, верю ли я в бога.
      - Как странно! Я тоже!
      - Что - тоже? Верю ли я или верите ли вы?
      - По правде говоря, вы и я для меня - одно и то же.
      - Вот как? Так как же мы, верим или нет?
      - С грехом пополам.
      - А вы слышали, что случилось на Окли-стрит?
      - Нет.
      - Капитан Ферз вернулся.
      - Ах ты черт!
      - Вот именно. Вы видели Диану?
      - Нет; только горничную, - она была какая-то растерянная. А тот, бедняга, все еще не в своем уме?
      - Ему лучше, но это так ужасно для Дианы.
      - Надо бы ее оттуда убрать.
      - Я перееду к ней, если она согласится, - сказала вдруг Динни.
      - Ну, мне это совсем не нравится.
      - Да уж чего хорошего, но я все-таки перееду.
      - Почему? Она вам не такой уж близкий человек.
      - Мне надоело бить баклуши.
      Молодой Тасборо изумленно раскрыл глаза.
      - Не понимаю.
      - Вы не прячетесь за мамину юбку. Пора и мне начать жить самостоятельно.
      - Тогда выходите за меня замуж.
      - Ей-богу, Алан, я никогда не встречала человека с такой бедной фантазией.
      - Лучше придумать что-нибудь одно, но стоящее, Динни двинулась дальше.
      - Я иду на Окли-стрит.
      Некоторое время они шли молча; наконец молодой Тасборо серьезно спросил:
      - Что вас мучает, моя дорогая?
      - Собственная натура; уж больно спокойно живу, никаких треволнений.
      - Дайте мне волю, у вас будет их сколько угодно.
      - Я говорю серьезно, Алан.
      - Вот и отлично. Пока вы не станете серьезней, вы за меня замуж не выйдете. Но почему вам так не хватает синяков?
      Динни пожала плечами.
      - А помните у Лонгфелло: "Жизнь реальна, жизнь сурова". Вы, конечно, не знаете, что это за никчемное занятие - жить маменькиной дочкой в деревне.
      - Сказал бы я вам, да боюсь.
      - Почему же, скажите!
      - Ваш недуг легко излечить. Отчего бы вам самой не стать маменькой в городе?
      - Вот когда девушкам полагается краснеть, - вздохнула Динни. - Право, мне совсем не хочется превращать все в шутку, но, кажется, ничего другого мне не дано.
      Молодой Тасборо взял ее под руку.
      - Если вы сумеете превратить в шутку жизнь жены моряка, вы будете первая, кому это удалось.
      Динни улыбнулась.
      - Я ни за кого не выйду замуж, пока не почувствую, что не могу иначе. Я слишком хорошо себя знаю.
      - Ладно, Динни; не буду вам больше надоедать. Они снова помолчали; на углу Окли-стрит она остановилась.
      - Дальше вам идти не стоит.
      - Я загляну вечером к Монтам и узнаю, как ваши дела. И если вам понадобится помощь - любая помощь, - вам надо только позвонить мне в клуб. Вот по этому номеру.
      Он написал карандашом номер на карточке и протянул ей.
      - Вы будете на свадьбе Джин?
      - А как же! Я ведь шафер. Хотел бы я только...
      - До свидания! - прервала его Динни.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      Динни весело рассталась с Аланом, но на душе у нее скребли кошки, и она минутку помедлила у дверей. Ей еще не приходилось иметь дело с психически больными, и она очень боялась. Впустила ее все та же немолодая горничная. Миссис Ферз сейчас у капитана Ферза, и не поднимется ли мисс Черрел в гостиную? Динни подождала в той самой комнате, где сидела под замком Джин. Вошла Шейла, сказала: "Здравствуйте! Вы ждете мамочку?" - и ушла. Потом появилась Диана; лицо у нее было такое растерянное, словно она никак не может собраться с мыслями.
      - Простите, дорогая, я читала ему газеты. Стараюсь вести себя с ним, как будто ничего не случилось.
      Динни подошла к ней и погладила ее по руке,
      - Но это не может так продолжаться, Динни; не может. Я теперь знаю.
      - Давайте я поживу у вас. Вы можете ему сказать, что вы давно меня пригласили.
      - Но, Динни, мало ли что здесь может произойти? Я просто не знаю, что с ним делать. Он боится выходить из дому и встречаться с людьми. И в то же время слышать не хочет о том, чтобы уехать куда-нибудь, где его не знают; и врача не хочет звать. Никого не желает видеть.
      - Меня он будет видеть постоянно и, может, понемножку привыкнет к людям. Через несколько дней он освоится. Давайте я съезжу за вещами?
      - Если уж вы и в самом деле такой ангел, пожалуйста!
      - Я предупрежу дядю Адриана, что переезжаю к вам; он поехал в клинику.
      Диана подошла к окну и постояла, глядя на улицу. Внезапно она обернулась.
      - Я твердо решила, Динни: надо сделать все, чтобы ему помочь. Если хоть что-нибудь от меня зависит, я это сделаю.
      - Молодец! - сказала Динни. - Я вам помогу!
      И, боясь расплакаться или увидеть слезы Дианы, она вышла из гостиной и спустилась по лестнице. Проходя по улице, она опять заметила в окне столовой Ферза, его горящие глаза следили за ней. Всю дорогу назад, на Саут-сквер, ее преследовало сознание этой трагической несправедливости.
      За обедом Флер сказала:
      - Не к чему терзаться, пока еще ничего не случилось, Динни. Хорошо, что Адриан вел себя, как святой. Вот вам пример бессилия закона. Вообразите, что Диана получила бы развод, - это не помешало бы Ферзу вернуться к ней, а ей отнестись к нему так же, как сейчас. Закон не в силах повлиять на отношения между людьми. А Диана любит Адриана?
      - Не думаю.
      - Вы в этом уверены?
      - Нет. Мне трудно разобраться даже в себе самой.
      - Да, кстати, звонил ваш американец. Он хотел зайти.
      - Что ж, пусть заходит. Но я буду уже на Окли-стрит.
      Флер посмотрела на нее испытующим взглядом.
      - Значит, мне лучше поставить на моряка?
      - Нет. Поставьте на старую деву.
      - Ну, милая! Это невозможно.
      - Не вижу от замужества никакого проку.
      Флер ответила с жесткой усмешкой:
      - Нельзя же стоять на месте. Вот мы и не стоим, а иначе было бы слишком скучно.
      - Вы современная женщина, Флер, я средневековая.
      - Да, у вас в лице есть что-то от ранних итальянцев. И ранним итальянцам не удавалось убежать от жизни. Не тешьте себя иллюзиями. Рано или поздно самой себе осточертеешь, и тогда...
      Динни с изумлением взглянула на Флер, - она никогда прежде не слышала от нее таких горьких слов.
      - А какой прок от брака вам, Флер?
      - Ну, я по крайней мере стала настоящей женщиной, дорогая моя, - сухо ответила Флер.
      - Вы хотите сказать, что у вас есть дети?
      - Говорят, дети могут быть и без брака, хотя я в это не очень верю. У вас же, Динни, этого быть не может, - вами движут прадедовские инстинкты; в старых семьях царит врожденная тяга к законному потомству. Ведь без него не было бы и старых семей.
      Динни наморщила лоб.
      - Никогда об этом не думала, но я не хотела бы иметь незаконного ребенка. Да, кстати, вы дали той девушке рекомендацию?
      - Да. Не вижу, почему бы ей не стать манекенщицей. У нее узкие бедра. Нынешняя мода на мальчишескую фигуру продлится еще не меньше года. Потом помяните мое слово - юбки станут длиннее и снова начнут увлекаться пышными формами.
      - Унизительно, правда?
      - Что?
      - Всячески подлаживаться, менять свои формы, волосы и так далее.
      - Игра стоит свеч. Мы отдаем себя в руки мужчин для того, чтобы они попали в наши руки. Такова философия соблазнительницы.
      - Если эта девушка будет манекенщицей, она уж наверняка пойдет по дурной дорожке.
      - Не обязательно. Она может даже выйти замуж. Но меня не волнует нравственность моих ближних. Наверно, вам, в Кондафорде, приходится делать вид, что вас это интересует, - не зря вы сидите там со времен Вильгельма Завоевателя. Кстати, ваш отец принял меры, чтобы его дети заплатили поменьше налога на наследство?
      - Он еще не старик, Флер.
      - Да, но умирают не одни старики. У него есть что-нибудь, кроме имения?
      - Только пенсия.
      - У вас там много леса?
      - Терпеть не могу, когда рубят деревья. Двести лет роста, жизни - все насмарку в каких-нибудь полчаса. Возмутительно.
      - Милая моя, у людей обычно нет другого выхода, - разве что все продать и уехать.
      - Как-нибудь перебьемся, - коротко сказала Динни, - мы никогда не продадим Кондафорд.
      - Не забудьте о Джин.
      Динни резко выпрямилась.
      - И она этого не сделает. Тасборо - такой же старинный род, как наш.
      - Предположим; но эта девушка полна неожиданностей, энергии у нее хоть отбавляй. Прозябать она не захочет.
      - Жить в Кондафорде - это не прозябание.
      - Не обижайтесь, Динни; я думаю только о вас. Я вовсе не хочу, чтобы вы потеряли Кондафорд, как не хочу, чтобы Кит потерял Липпингхолл. Майкл такой взбалмошный. Говорит, что если он один из столпов страны, то ему жаль такую страну, - какая глупость! Я никому этого не говорю, - неожиданно добавила Флер с глубокой искренностью, - но Майкл - золотой человек!
      Заметив удивленный взгляд Динни, она переменила тему.
      - Значит, на американце я могу поставить крест?
      - Безусловно. Три тысячи миль между мной и Кондафордом - нет, спасибо!
      - Тогда перестаньте мучить беднягу, - он признался мне, что вы его "идеал".
      - И он туда же! - воскликнула Динни.
      - Да, и даже сказал, что он от вас без ума.
      - Это ничего не значит.
      - В устах человека, который отправляется на край света, чтобы раскопать истоки цивилизации, что-нибудь да значит. Большинство людей готово сбежать на край света, лишь бы не видеть ни цивилизации, ни ее истоков.
      - Я с ним покончу, как только уладится дело Хьюберта, - сказала Динни.
      - Боюсь, что для этого вам придется либо постричься в монахини, либо надеть фату. Фата будет вам очень к лицу, Динни, когда вы пойдете с моряком к деревенскому алтарю под марш Мендельсона, окруженная милым вашему сердцу средневековьем. Хотела бы я это видеть!
      - Я ни за кого не выйду замуж.
      - Что ж, может, мы пока позвоним Адриану?
      В квартире Адриана им ответили, что он будет дома к четырем часам. Динни попросила передать ему, чтобы он зашел на Саут-сквер, и поднялась к себе за вещами. В половине четвертого, спускаясь по лестнице, она заметила на пышном "саркофаге", где покоилась верхняя одежда, шляпу, поля которой были ей знакомы. Она попятилась, но было уже поздно.
      - А! Вот хорошо! - раздался голос Халлорсена. - Я боялся, что вас не застану.
      Динни подала Халлорсену руку, и они вместе вошли в гостиную Флер, где на фоне мебели в стиле Людовика XV он выглядел, как слон в посудной лавке.
      - Я хотел рассказать вам, мисс Черрел, что мне удалось сделать для вашего брата. Наш консул в Ла-Пас заставит этого парнишку Мануэля прислать данное под присягой свидетельское показание о том, как на капитана Черрела было совершено вооруженное нападение; это я уже устроил. Если здесь у людей есть хоть капля здравого смысла, вашего брата оправдают. Я положу конец всей этой идиотской истории, даже если мне придется вернуться ради этого в Боливию.
      - Большое спасибо, профессор.
      - Не за что! Я теперь на все готов ради вашего брата! Я полюбил его, как родного.
      Динни вздрогнула, но в его словах было столько великодушия и душевной теплоты, что она почувствовала себя маленькой и ничтожной.
      - Вы сегодня плохо выглядите, - сказал он вдруг. - Если вы чем-нибудь расстроены, скажите, я все улажу.
      Динни рассказала ему о возвращении Ферза.
      - Эта очаровательная дама! Как жаль! Но, может быть, она его любит, тогда со временем ей станет легче.
      - Я собираюсь переехать к ней.
      - Молодчина! А что, этот капитан Ферз не опасен?
      - Мы еще не знаем.
      Он сунул руку в задний карман и вытащил крошечный револьвер.
      - Положите эту штуку в сумочку. Самый маленький револьвер на свете. Я купил его специально для Англии, - ведь у вас не принято ходить с оружием.
      Динни рассмеялась.
      - Спасибо, профессор, но у меня он непременно выстрелит совсем некстати. И даже в случае опасности было бы нечестно им воспользоваться.
      - Верно! Мне это не пришло в голову. Но это верно, Человек, которого постигло такое несчастье, имеет право на сочувствие. Но мне не нравится, что вы будете подвергать себя опасности.
      Помня наставления Флер, Динни храбро спросила:
      - Почему?
      - Потому, что вы мне очень дороги.
      - Это так мило с вашей стороны; но должна вас предупредить, профессор, что на брачной бирже я не котируюсь.
      - Всякая женщина котируется, пока не вышла замуж.
      - Кое-кто полагает, что она только тогда и начинает котироваться.
      - Знаете, - серьезно сказал Халлорсен, - лично я не признаю измен. Я стою за честную игру в отношениях между мужчиной и женщиной, как и во всем остальном.
      - От души желаю вам найти честного партнера.
      Он выпрямился во весь рост.
      - Я его уже нашел. Имею честь просить вашей руки, и, пожалуйста, не говорите сразу "нет".
      - Если вы стоите за честную игру, профессор, я должна сказать - "нет".
      Она увидела, как его голубые глаза затуманились, точно от боли, и ей стало его жаль. Он подошел к ней поближе, возвышаясь над ней, как гора, - ее даже дрожь пробрала.
      - Вас смущает, что я американец?
      - Я сама не знаю, что меня смущает.
      - Может, вы все еще на меня сердитесь из-за брата?
      - Не знаю.
      - Но вы мне позволите надеяться?
      - Нет. Поверьте, я польщена и благодарна. Но... нет.
      - Простите, вы любите другого?
      Динни покачала головой.
      Халлорсен замер, на лице его было написано недоумение, потом оно прояснилось.
      - Наверно, я вас еще не заслужил, - сказал он. - Мне надо вас заслужить.
      - Я этого не стою. Просто я к вам ничего не чувствую.
      - У меня чистые руки и чистое сердце.
      - Не сомневаюсь; я восхищаюсь вами, профессор, но я никогда вас не полюблю.
      Халлорсен отступил, словно не доверяя своей выдержке, и отвесил ей глубокий поклон. Во всем его облике было столько благородства, что она невольно им залюбовалась. Наступило долгое молчание.
      - Ну что ж, слезами горю не поможешь, - сказал он наконец, располагайте мною, как вам будет угодно. Я ваш покорный слуга. - И, круто повернувшись, вышел.
      Внизу хлопнула дверь, и Динни почувствовала комок в горле. Ей было больно оттого, что она причинила ему боль, но она испытывала и облегчение такое, какое испытываешь, когда тебе перестает угрожать что-то огромное, стихийное, первобытное. Динни постояла перед зеркалом, злясь на себя, словно она только сейчас обнаружила, какие у нее чувствительные нервы. Как мог большой, красивый, пышущий здоровьем человек полюбить это существо с рыбьей кровью, эту спичку, которую она видела сейчас в зеркале? Да ведь он может убить ее одним щелчком. Не это ли ее и оттолкнуло? Своим ростом, своей силой, своим румянцем и звучным голосом он как бы олицетворял безбрежный простор его прерий. Смешно, глупо, может быть, но это и в самом деле ее отталкивало. Ее место здесь, в ее мире, а совсем не среди таких, как он. Если поставить их рядом, они будут выглядеть просто смехотворно. Она все еще стояла, невесело улыбаясь, перед зеркалом, когда приехал Адриан.
      Динни порывисто повернулась к нему. Трудно было представить себе больший контраст с недавним посетителем. Она поглядела на этого совсем не цветущего, немолодого, умного, мягкого и глубоко встревоженного человека - и сразу как-то успокоилась. Динни поцеловала его.
      - Я переезжаю к Диане и хотела перед этим тебя повидать.
      - Ты в самом деле туда едешь?
      - Да. Ты, наверно, не обедал и чаю не пил... - Она позвонила. - Кокер, принесите мистеру Адриану...
      - Пожалуйста, коньяку с содовой, Кокер.
      - Теперь рассказывай, дядя, - сказала она, когда он проглотил коньяк.
      - Боюсь, Динни, что на них не очень-то можно положиться. По их мнению, Ферзу лучше вернуться в клинику. Но я не пойму, зачем это нужно, пока он ведет себя нормально. Они отрицают возможность его выздоровления, но не могут припомнить у него ни одного ненормального поступка за последние недели. Я разыскал его служителя и расспросил его. По-моему, это порядочный человек; он мне сказал, что в данный момент Ферз так же здоров, как он сам. Но беда в том, что Ферз однажды уже поправился - он был здоров три недели, а потом все началось снова. Этот парень считает, что если что-нибудь выведет Ферза из равновесия, - например, если ему будут перечить, - он заболеет опять, и, может быть, еще хуже. Просто ужас.
      - А он не буйный, когда у него приступ?
      - Буйный, но это какое-то мрачное буйство, направленное больше против себя, чем против других.
      - А они не попробуют взять его обратно силой?
      - Не имеют права. Он пошел к ним добровольно; я тебе говорил, что официально он сумасшедшим не признан. Как Диана?
      - Вид у нее усталый, но красива, как всегда. Говорит, что пойдет на все, чтобы ему помочь.
      Адриан кивнул.
      - Это на нее похоже; редкого мужества человек. И ты тоже, дорогая. Мне гораздо легче от сознания, что ты будешь с нею. Хилери готов взять к себе ее и детей, если она захочет, но, судя по твоим словам, она на это не пойдет.
      - Пока нет.
      Адриан вздохнул.
      - Что ж, подождем.
      - Ах, дядя, - сказала Динни, - мне так тебя жаль.
      - Дорогая, кому нужна пятая спица в колеснице, - лишь бы колесница была цела. Не буду тебя задерживать. Ты всегда застанешь меня либо в музее, либо дома. До свидания и спасибо! Передай Диане привет и все, что я тебе рассказал.
      Динни поцеловала его еще раз, взяла вещи и отправилась на Окли-стрит.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
      У Бобби Феррара было непроницаемое лицо. Казалось, ничто не может поколебать этого олимпийского спокойствия. Иными словами, он был идеальным чиновником - таким идеальным, что министерство иностранных дел явно не могло бы без него существовать. Министры приходили и уходили, а Бобби Феррар вежливый, безмятежный, сверкавший белозубой улыбкой, - оставался. Никто не знал, есть ли у него за душой хоть что-нибудь, кроме бесконечного множества секретов. Возраста он был самого неопределенного; коротенький, приземистый, с низким бархатным голосом, он был сама невозмутимость. В темном костюме в едва заметную светлую полоску, с цветком в петлице, он пребывал в большой приемной, которая была почти пуста, если не считать посетителей, желавших видеть министра иностранных дел и видевших вместо него Бобби Феррара. По сути дела, это был буфер - безупречный буфер. Он имел свою слабость криминалистику. Ни одно сколько-нибудь громкое дело об убийстве не слушалось без Бобби Феррара - он всегда появлялся на своем постоянном месте в суде хотя бы на полчаса. Он переплетал и хранил отчеты об этих процессах. Пожалуй, наилучшей характеристикой его деловых качеств, каковы бы эти качества ни были, служило то, что никто его ни разу не попрекнул знакомством почти с целым светом. Люди обращались к Бобби Феррару, а не он к ним. Но почему? Что сделал он такого, что все звали его уменьшительным именем "Бобби"? У него даже не было титула, он был просто сыном новоиспеченного лорда. Бобби бывал повсюду - любезный, загадочный, настоящий светский лев. Он сам, его цветок в петлице и легкая улыбка мешали Уайтхоллу {Так называют в Англии правительственный аппарат - по названию улицы, где находятся важнейшие министерства, в том числе министерство иностранных дел.} окончательно превратиться в бездушную машину. Он служил там еще до войны, откуда его, по слухам, вернули как раз вовремя, чтобы он успел помешать правительственным учреждениям утратить свой традиционный дух, и спас Англию от самой себя. Пока его крепко сбитая, спокойная, невозмутимая персона с неизменным цветком в петлице ежедневно шествовала мимо этих слинявших, внушительного вида зданий, Англия не могла стать голодной, сварливой каргой, в которую война пыталась ее превратить.
      Как-то утром, недели через две после описанных событий, когда Бобби Феррар перелистывал каталог луковичных цветов, ему принесли визитную карточку сэра Лоренса Монта; вслед за ней появился он сам и с места в карьер спросил:
      - Вы знаете, Бобби, зачем я пришел?
      - Как нельзя лучше, - сказал Бобби Феррар басом, округлив глаза и откинув назад голову.
      - Вы виделись с маркизом?
      - Вчера с ним завтракал. Удивительный человек!
      - Гордость старой гвардии, - сказал сэр Лоренс. - Что же вы собираетесь делать? Покойный сэр Конвей Черрел был лучшим послом в Испании, какой когдалибо вышел из вашей лавочки, а Хьюберт Черрел - его внук,
      - У него действительно есть шрам? - осклабился Бобби Феррар.
      - Ну, конечно.
      - И он действительно получил его там?
      - Фома неверующий! Разумеется.
      - Странно.
      - Почему?
      Бобби Феррар сверкнул зубами.
      - Кто может это доказать?
      - Халлорсен обещал заручиться свидетельскими показаниями.
      - Видите ли, это дело не нашей компетенции.
      - Нет? Но вы можете нажать на министра внутренних дел.
      - Гм! - глубокомысленно произнес Бобби Феррар.
      - И уж, во всяком случае, вы можете поговорить с боливийцами.
      - Гм! - сказал Бобби Феррар еще более глубокомысленно и протянул ему каталог. - Вы видели этот новый тюльпан? Лучше нельзя, правда?
      - Послушайте, Бобби, - сказал сэр Лоренс, - это у вас не пройдет; Хьюберт - мой племянник, и он, как у вас говорят, парень что надо. Понятно?
      - Век-то демократический, - таинственно изрек Бобби Феррар, - в палате сделали запрос, да? Насчет рукоприкладства?
      - Если там будут шуметь, пустим в ход тормоза.
      Халлорсен отказался от своих обвинений. Ладно, предоставляю это вам; вы же все равно ничего толком не скажете, даже если я проторчу тут до вечера. Но вы сделаете все, что сможете, - ведь обвинение действительно скандальное.
      - Как нельзя более, - заметил Бобби Феррар. - Хочите пойти на процесс кройдонского убийцы? Поразительное дело. У меня два места. Я предложил одно дяде, но он заявил, что не пойдет в суд до тех пор, пока не введут электрический стул.
      - А этот человек действительно виновен?
      Бобби Феррар кивнул.
      - Но прямых доказательств нет, - добавил он.
      - Ну, до свидания, Бобби; я полагаюсь на вас.
      Бобби Феррар вежливо осклабился и протянул руку.
      - До свидания, - процедил он сквозь зубы.
      Сэр Лоренс пошел в Кофейню, где швейцар вручил ему телеграмму: "Венчаюсь Джин Тасборо сегодня два часа святом Августине-в-Лугах буду рад видеть тебя и тетю Эм. Хьюберт".
      Войдя в зал, сэр Лоренс сказал метрдотелю:
      - Баттс, мне надо поглядеть, как будут венчать моего племянника. Подкрепите меня побыстрее.
      Вскоре он уже ехал в такси к святому Августину и добрался туда около двух. На ступеньках он встретил Динни.
      - Ты сегодня бледная, но интересная, Динни.
      - А я всегда бледная, но интересная, дядя Лоренс.
      - События, кажется, развиваются довольно быстро.
      - Это все Джин. Я чувствую на себе страшную ответственность. Ведь это я ее откопала.
      Они вошли в церковь и направились к передним скамьям. В церкви были только генерал, леди Черрел, жена Хилери и Хьюберт, если не считать двух случайных зевак и служителя. Послышались звуки органа. Сэр Лоренс и Динни сели на пустую скамью.
      - Я ничуть не жалею, что здесь нет Эм, - шепнул он ей, - у нее глаза на мокром месте. Когда ты будешь выходить замуж, Динни, напечатай на пригласительных билетах: "Просьба не плакать". Что, собственно, вызывает такую сырость на свадьбах? На них рыдают даже судебные исполнители.
      - Их умиляет фата, - сказала Динни. - Сегодня никто не будет плакать потому, что невеста без фаты. Смотри! Флер и Майкл.
      Сэр Лоренс поглядел на них в монокль.
      - Уже восемь лет, как они женаты. В общем, это не такой уж неудачный брак.
      - Отнюдь, - шепнула Динни, - Флер на днях сказала, что Майкл - золотой человек.
      - Неужели? Это хорошо. Были времена, Динни, когда я чувствовал тревогу.
      - Надеюсь, не из-за Майкла?
      - Нет, нет; на него можно положиться. Но Флер раза два-три устраивала, семейный переполох; впрочем, после смерти отца она ведет себя безупречно. А вот жених и невеста!
      Орган заиграл "Гряди, голубица". Алан Тасборо вел Джин под руку к алтарю. Динни залюбовалась его прямым и честным взглядом. Что касается Джин, она была олицетворением яркой красоты и силы. Хьюберт, стоявший, заложив руки за спину, словно по команде "вольно", повернулся навстречу Джин, и Динни увидела, как его худое, угрюмое лицо просветлело, будто его осветило солнце. У нее сжалось горло. Тут она заметила, что Хилери в стихаре неслышно появился на ступенях алтаря.
      "Люблю дядю Хилери", - подумала она.
      Хилери заговорил.
      На этот раз Динни изменила своей привычке не слушать того, что говорят в церкви. Она ждала знакомых слов: "Жена да повинуется..." - но их не было; она ждала обычных намеков на отношения между полами, - они были опущены. Вот Хилери просит дать ему кольцо. Кольцо надето. Вот он начал молиться. Вот он прочел "Отче наш", и они ушли в ризницу. Какая до странности короткая церемония!
      Она поднялась с колен.
      - Свадьба как нельзя лучше, сказал бы Бобби Феррар, - прошептал сэр Лоренс. - Куда они поедут?
      - В театр. Джин хочет остаться в городе. Она сняла дешевую квартиру.
      - Затишье перед бурей. Хотел бы я, чтобы эта история с Хьюбертом была уже позади.
      Молодая чета вышла из ризницы, и орган заиграл марш Мендельсона. Динни смотрела, как они идут по проходу, и в ней боролись чувства радости и утраты, ревности и удовлетворения. Потом, заметив, что и у Алана такой вид, будто в нем бушуют какие-то чувства, она поспешно направилась к Флер и Майклу, но, увидев возле выхода Адриана, подошла к нему.