Глава третья.
      "Свободная Франция"
      Продолжать войну? Да, конечно, продолжать! Но с какой целью и в каком масштабе? Многие, даже когда они и одобряли такое решение, хотели, чтобы это ограничивалось лишь поддержкой, которую горстка французов оказывает Британской империи, несломленной и сражающейся. Я никогда не рассматривал в этом плане наше стремление продолжать борьбу. Для меня речь шла прежде всего о спасении нации и государства.
      Я считал, что навеки будут потеряны честь, единство и независимость Франции, если в этой мировой воине она одна капитулирует и примирится с таким исходом. Ибо в этом случае чем бы ни кончилась война, независимо от того, будет ли побежденная нация освобождена от захватчика иностранными армиями или останется порабощенной, презрение, которое она испытала бы к самой себе, и отвращение, которое она внушила бы другим нациям, надолго отравят ее душу и жизнь многих поколении французов. Что касается настоящего момента, то во имя чего же повести некоторых ее сынов в бой, который не будет битвой за Францию? Зачем предоставлять дополнительно части для вооруженных сил иностранной державы? Нет! Для того чтобы усилия не пропали даром, нужно было добиться, чтобы в войне приняли участие не только отдельные французы, но и вся Франция.
      Это предполагало: возвращение наших армий на поля битв, возобновление военных действий на наших территориях и участие Франции в этой борьбе, признание иностранными державами того, что Франция не прекратила борьбы. Иными словами, надо было передать суверенитет, отобрав его у виновников катастрофы и сторонников пораженчества, тем, кто выступает за продолжение войны и в будущем одержит победу. Мое знание людей и обстановки не оставляло мне иллюзий относительно препятствий, которые предстояло преодолеть. Придется столкнуться с мощным врагом, которого можно сломить лишь длительной войной на истощение и который в своем стремлении подавить волю французов к борьбе получит поддержку нового французского правительства. Предстоят трудности морального и материального характера. С ними неизбежно столкнутся в длительной и ожесточенной борьбе те, кто будет вести ее на положении отверженных, не располагая никакими средствами. Придется натолкнуться на уйму возражений, обвинений, клеветнических утверждений, выдвинутых скептиками и малодушными дабы оправдать свою пассивность. Будут иметь место так сказать "параллельные" выступления, но на деле враждебные друг другу и преследующие противоположные цели; эти выступления неизбежно пробудят у французов страсть к спорам и будут использованы политическими кругами и разведывательными органами союзников в своих интересах. Те, кто стремился к ниспровержению существующего строя, будут пытаться направить движение национального сопротивления в сторону революционного хаоса, который может породить их диктатуру. Наконец, великие державы могут попытаться воспользоваться нашей слабостью в своих интересах, в ущерб интересам Франции.
      Что касается меня лично, то я, намеревавшийся преодолеть все эти препятствия, вначале ничего собою не представлял. Я не располагал никакой, даже самой минимальной силой, и меня не поддерживала ни одна организация. Во Франции - никого, кто бы мог за меня поручиться, и я не пользовался никакой известностью в стране. За границей - никакого доверия и оправдания моей деятельности. Но тот факт, что у меня ничего этого не было, указывал мне линию поведения. Лишь отдав все свои силы делу спасения отечества, я смог бы создать себе авторитет. Лишь выступая в роли непоколебимого защитника нации и государства, мне удалось бы привлечь французов к ведению борьбы, вызвать у них энтузиазм и добиться признания и уважения иностранных держав. Люди, которых на всем протяжении трагических событий смущала моя непримиримость, не хотели понять, что для меня, стремившегося преодолеть бесчисленные противоречивые влияния, малейшая уступка привела бы к крушению моих планов. Иными словами, каким бы ограниченным в своих средствах и одиноким я ни был, и, пожалуй, именно вследствие этого мне нужно было возглавить движение и уже не выпускать власть из своих рук.
      Первое, что необходимо было сделать, - это вновь поднять боевое знамя Франции. Мне представилась возможность сделать это с помощью радио. Днем 17 июня я сообщил о своих намерениях Уинстону Черчиллю. Очутившись после кораблекрушения на английском берегу, могли я что-либо предпринять без его поддержки? Черчилль оказал мне поддержку без промедления и для начала предоставил в мое распоряжение Би-Би-Си. Мы условились, что я использую Би-Би-Си, как только правительство Петена запросит перемирия. А в тот же вечер стало известно, что оно это сделало. На следующий день, в 18 часов, я прочитал перед микрофоном всем известное теперь воззвание. По мере того как в микрофон летели слова, от которых уже нельзя было отречься, я чувствовал, что я заканчиваю одну жизнь - ту, которую я вел в условиях твердо стоящей на ногах французской армии. В сорок девять лет я вступил в неизвестность как человек, которому судьба указывала необычный путь.
      Однако, предпринимая первые шаги на этом необычном поприще, я должен был выяснить, не собирается ли кто-нибудь другой, пользующийся большим авторитетом, увлечь за собой в борьбу континентальную Францию и империю. Поскольку перемирие еще не вступило в силу, можно было предположить, что правительство Бордо в конечном счете все-таки пойдет на продолжение войны. Какой бы малой ни была надежда, ее нельзя было терять. Именно поэтому, когда я прибыл в Лондон днем 17 июня, я сразу же телеграфировал в Бордо, предложив свои услуги для продолжения в английской столице переговоров, которые были начаты мной накануне, о закупках в Соединенных Штатах, о немецких военнопленных и о переброске в Африку.
      В ответ пришла телеграмма, требующая моего немедленного возвращения. 20 июня я написал Вейгану, который при капитуляции вдруг неожиданно стал "министром национальной обороны", что звучало насмешкой, умоляя его возглавить движение Сопротивления и заверяя его, в случае если он так поступит, в своем полном повиновении. Но это письмо было возвращено мне адресатом несколько недель спустя с припиской, составленной по меньшей мере в недоброжелательном тоне. 30 июня "французское посольство" известило меня о приказе явиться в тюрьму Сен-Мишель в Тулузе, с тем чтобы предстать перед военным судом. Сначала военный суд приговорил меня к одному месяцу тюремного заключения. Затем по апелляции, поданной "министром" Вейганом, который был недоволен решением, я был приговорен к смертной казни.
      Учитывая - впрочем, не без основания! - эту позицию правительства Бордо, я решил установить контакт с властями французских колоний. Еще 19 июня я направил телеграмму главнокомандующему войсками в Северной Африке и генеральному резиденту в Марокко генералу Ногесу с предложением поступить в его распоряжение, если он отвергнет перемирие. В тот же вечер, выступая по радио, я призывал "Африку Клозеля{103}, Бюжо{104}, Лиоте{105}, Ногеса{106} отклонить условия противника". 24 июня я вторично телеграфировал Ногесу и обратился к главнокомандующему войсками в Леванте генералу Миттельхаузеру{107} и Верховному комиссару в Леванте Пюо, а также к генерал-губернатору Французского Индокитая генералу Катру{108}. Я предлагал этим высоким должностным лицам создать орган обороны Французской империи и сообщил им, что я мог бы немедленно обеспечить установление связи этого органа с Лондоном. 27 июня, узнав о довольно воинственном выступлении Пенрутона, генерального резидента в Тунисе, я стал призывать его также войти в "Комитет обороны" и возобновил свои предложения генералу Миттельхаузеру и Пюо. В тот же день я попросил на всякий случай оставить за мной и моими офицерами места на французском грузовом судне, которое должно было идти в Марокко.
      В ответ я получил лишь телеграмму от командующего военно-морским флотом в Леванте адмирала де Карпантье. Он сообщал мне, что Пюо и генерал Миттельхаузер отправили генералу Ногесу телеграмму, аналогичную моей. Кроме того, один из сыновей генерала Катру, находившийся в то время в Лондоне, принес мне телеграмму от своего отца, который приветствовал его решение сражаться и просил выразить мне свое сочувствие и одобрение. Но в то же время Дафф Купер{109}, член кабинета, и генерал Горт, направленные английским правительством в Северную Африку, для того, чтобы предложить Ногесу поддержку вооруженных сил Англии, даже не были им приняты и возвратились в Лондон ни с чем. Наконец, генерал Диллон, глава британской группы связи в Северной Африке, был выслан из Алжира.
      Первой реакцией Ногеса, по-видимому, было решение снова поднять знамя Франции. Известно, что в связи с условиями перемирия, выдвинутыми немцами, он 25 июня телеграфировал в Бордо, заявляя о своей готовности продолжать войну. Употребляя выражение, которое я сам использовал в своем выступлении по радио за шесть дней до этого, он говорил о "панике в Бордо", не позволявшей правительству "объективно оценить возможности сопротивления Северной Африки". Он призывал Вейгана "пересмотреть свои распоряжения о выполнении условий перемирия" и заявлял, что если эти распоряжения не будут отменены, то "он сможет их выполнить, лишь испытывая невыносимое чувство стыда". Ясно, что, если бы Ногес избрал путь сопротивления, вся Франция последовала бы за ним. Но вскоре стало известно, что он сам, так же как и другие резиденты, губернаторы и главнокомандующие в колониях, подчинился требованиям Петена и Вейгана и перестал возражать против перемирия. Лишь генерал-губернатор Французского Индокитая генерал Катру и командующий войсками в Сомали генерал Лежантийом{110} не изменили своего отрицательного отношения к перемирию. Оба они были заменены, а их подчиненные почти ничего не сделали для их поддержки.
      Впрочем, эта мягкотелость большинства "проконсулов" совпадала с общим политическим крахом в метрополии. Газеты, приходившие к нам из Бордо и затем из Виши, выражали свое согласие с перемирием и сообщали о том, что перемирие принято всеми партиями, группировками, видными общественными деятелями и различными организациями. Национальное собрание, заседавшее 9 и 10 июля, передало почти без дебатов всю власть Петену. Правда, 80 из присутствовавших на заседании депутатов смело голосовали против такого самоотречения. С другой стороны, те парламентарии, которые отправились на корабле "Массилия" в Северную Африку, продемонстрировали, что Французская империя не должна прекращать борьбу. Тем не менее ни один общественный деятель не поднял своего голоса в осуждение перемирия.
      К тому же если крушение Франции, словно удар грома, поразило мир, если народы на всей земле увидели с тоской, как угасает этот великий светоч, если поэма Шарля Моргана и статья Франсуа Мориака вызывали у многих слезы на глазах, то многие державы не замедлили примириться со свершившимся фактом. Конечно, правительства стран, находившихся в состоянии воины со странами оси, отозвали из Франции своих представителей. Это произошло либо по инициативе самих правительств, как это было с сэром Рональдом Кэмпбелом или с генералом Ванье, либо по требованию немцев. Но в Лондоне в помещении французского посольства консул поддерживал связь с метрополией, в то время как Дюпюи, генеральный консул Канады, находился при маршале Петене. Южно-Африканский Союз также не отзывал своего представителя при правительстве Виши. В Виши вокруг панского нунция Валерио Валери, посла СССР Богомолова и вскоре присоединившегося к ним посла США адмирала Леги образовался внушительный дипломатический корпус. Все это могло весьма охладить энтузиазм французов, первые помыслы которых были обращены к Лотарингскому кресту{111}.
      Страх, отчаяние и личные интересы как французов, так и представителей других народов обрекли Францию на полное одиночество. Чувства многих были верны ее прошлому, другие стремились извлечь выгоду из того, что осталось от Франции, но во всем мире не было ни одного человека с именем, который действовал бы, не утратив веры в независимость, гордость и величие Франции. Такой она должна была казаться отныне порабощенной, обесчещенной, попранной, раз все, кто имел вес на земле, примирились со свершившимся фактом. В обстановке этого всеобщего отступничества моя миссия представлялась мне ясной и в то же время тяжкой. В этот самый трагический период истории Франции я брал на себя ответственность за ее судьбу.
      Но Франция немыслима без меча. Прежде всего необходимо было создать армию. Я приступил к этому без промедления. В Англии находились некоторые французские военные части. В первую очередь речь идет о частях легкой горной дивизии, которые после блестящей кампании, проведенной в Норвегии под командованием генерала Бетуара, были в середине июня переброшены в Бретань и затем переправлены в Англию вместе с последними английскими частями. Затем корабли военно-морского флота общим водоизмещением около 100 тысяч тонн, которые ушли из Шербура, Бреста, Лорнана. На их борту, кроме команды, находилось немало матросов с других кораблей и моряков вспомогательного флота, всего около 10 тысяч человек. Кроме этого, в госпиталях Англии находились на излечении несколько тысяч солдат, раненных недавно в Бельгии. Французские военные миссии взяли на себя командно-административные функции, с тем чтобы держать все эти силы в подчинении Виши и подготовить их общую репатриацию.
      Даже установление одного лишь контакта с этими многочисленными и находившимися в разных местах группами представляло для меня немалые трудности. Вначале я имел в своем распоряжении лишь незначительное количество офицеров, почти исключительно младших, которые были исполнены самыми добрыми намерениями, но бессильны бороться со своим начальством. Пропаганда среди унтер-офицеров и солдат, с которыми им удавалось встречаться, - вот и все, что они могли сделать. Результаты были не блестящими. Восемь дней спустя после моего воззвания 18 июня число добровольцев, размещенных в зале Олимпия, предоставленном нам англичанами, равнялось нескольким сотням.
      Следует сказать, что английские власти совсем не оказывали содействия нашим усилиям. Правда, ими были распространены листовки, извещавшие французских военнослужащих, что они могут выбирать между репатриацией, присоединением к генералу де Голлю и службой в войсках его величества. Правда, инструкции, данные Черчиллем генералу Спирсу, которому он поручил быть посредником между "Свободной Францией" и английскими учреждениями, в ряде случаев побеждали недоверие и инертность. Правда, пресса, радио, многие организации и многочисленные частные лица широко рекламировали наше дело. Но английское командование, ожидавшее со дня на день немецкого наступления и, возможно, вторжения, было слишком поглощено своими собственными приготовлениями, чтобы заниматься делом, по его мнению, весьма второстепенным. К тому же, следуя своего рода привычке, оно было более склонно признавать законную власть, то есть правительство Виши и его миссии. Наконец, оно относилось не без недоверия к своим вчерашним союзникам, униженным в своем несчастье, недовольным самими собой и другими и подвергавшимся со всех сторон нападкам. Как поступят они, если нагрянет враг? Не было ли самым разумным как можно скорее выпроводить их из Англии? И что могли сделать в конечном счете несколько батальонов и экипажей без командного состава, которые пытался привлечь к делу союзников генерал де Голль?
      29 июня я отправился в Трентем-парк, где разместилась наша легкая горная дивизия. Командир дивизии хотел возвратиться во Францию с твердым намерением включиться со временем в борьбу, что он, впрочем, впоследствии и сделал, проявив мужество и доблесть. Он позаботился о том, чтобы я смог познакомиться с каждым подразделением. Мне удалось привлечь на свою сторону основную часть обоих батальонов 13-й полубригады Иностранного легиона с их командиром подполковником Магреном-Вернерэ (Монклар){112} и его помощником капитаном Кенигом{113}, две сотни горных стрелков, две трети танковой роты, несколько подразделений артиллерии, инженерных войск и войск связи, несколько офицеров штаба и различных служб, среди которых находились майор Коншар, капитаны Деваврен{114} и Тиссье{115}. Таковы были мои успехи, хотя после моего отъезда из лагеря английские полковники Чейр и Вильяме, посланные военным министерством, в свою очередь собрали подразделения, чтобы заявить им буквально следующее: "Вы совершенно свободны в своем выборе, если пожелаете служить под командованием генерала де Голля. Но мы должны вас предупредить, говоря с вами откровенно, что если вы решитесь на это, то станете бунтовщиками по отношению к своему правительству".
      На следующий день я решил посетить лагеря в Эйнтри и Хейдоке, где находилось несколько тысяч французских матросов. Как только я прибыл, английский адмирал, командующий военно-морской базой Ливерпуля, заявил мне, что он против моей встречи с матросами, так как это может нарушить порядок. Я был вынужден уехать ни с чем. Несколько дней спустя мне повезло в Харроу-парке. Несмотря ни на что среди французских матросов возникло движение добровольцев. Несколько решительных офицеров, сразу примкнувших ко мне, например капитаны 3 ранга д'Аржанлье{116}, Витзель, Мулек, Журдан, приняли самое активное участие в этом движении. Офицеры и матросы трех небольших военных кораблей сразу же перешли на мою сторону. В их число входили подводная лодка "Рюби" (командир Кабанье), курсировавшая вдоль берегов Норвегии; подводная лодка "Нарваль" (командир Дрогу), которая немедленно после моего воззвания покинула Сфакс и возвратилась на Мальту (позже она была потоплена во время боевой операции в Средиземном море); траулер, переоборудованный в сторожевой корабль "Президан Ондюс" (командир Дешатр). Прибытие вице-адмирала Мюзелье{117}, которого во флоте многие недолюбливали за его характер и отдельные факты его служебной карьеры, но знания и опытность которого представляли ценность в этот бурный период, позволило мне поставить во главе наших зарождавшихся военно-морских сил хорошо знавшего свое дело и ответственного командира. В это же время несколько десятков летчиков, которых я посетил в лагере в Сент-Атем, объединились вокруг капитанов де Ранкур, Астье де Вийат, Бекур-Фош и ожидали, когда майор Пижо примет командование.
      Тем временем в Англию ежедневно прибывали отдельные добровольцы. Как правило они приезжали из Франции на судах, регулярно уходивших в Англию, или бежали на лодках, которые им удавалось раздобыть, или же пробирались с большими трудностями через Испанию, ускользая от испанской полиции, отправлявшей задержанных ею лиц в лагерь Миранда. Летчикам, завладевшим самолетами, вопреки усилиям правительства Виши удалось бежать из Северной Африки и приземлиться в Гибралтаре. Моряки торгового флота, случайно оказавшиеся вдали от французских портов, а также корабли, не подчинившиеся режиму Виши, как, например, судно "Капо Ольмо" (командир Вюйлемен), выражали желание участвовать в боевых действиях. Французы, проживавшие за границей, также предлагали свои услуги. Я собрал в Уайт-Сити две тысячи французов, раненных под Дюнкерком и находившихся на излечении в английских госпиталях, и из этого числа ко мне примкнуло 200 добровольцев. Также на мою сторону вместе со своим командиром майором Лороттом перешел колониальный батальон, находившийся на Кипре, куда он был переведен из армии Леванта. В последних числах июня к Корнуэллу причалила целая флотилия рыболовных судов, доставив мне всех годных к военной службе мужчин с острова Сен. Наша решимость возрастала по мере того, как к нам день за днем присоединялись исполненные энтузиазма молодые люди. Многие из них, для того чтобы пробраться к нам, совершали подвиги. На моем столе грудой лежали прибывшие со всех концов земного шара телеграммы: отдельные лица и небольшие группы людей направляли мне волнующие просьбы принять их в качестве добровольцев. Мои офицеры и офицеры группы Спирса проявляли чудеса упорства и изобретательности, чтобы устроить их приезд.
      И вдруг горестное событие приостановило поток добровольцев. 4 июля радио и газеты сообщили, что накануне английский средиземноморский флот совершил нападение на французскую эскадру, стоявшую на якоре в Мерс-эль-Кебире. Одновременно нам стало известно, что англичане внезапно захватили французские военные корабли, укрывшиеся в английских портах, и насильно высадили на берег и интернировали - не без кровавых инцидентов офицеров и матросов. Наконец 10 июля было опубликовано сообщение о торпедировании английскими самолетами линкора "Ришелье", стоявшего на рейде Дакара. Лондонские газеты и официальные коммюнике стремились изобразить эти агрессивные действия как победу, одержанную на море. Было ясно, что у английского правительства и морского министерства страх за будущее, отзвуки старинного соперничества на море, обиды, накопившиеся с начала битвы за Францию и особенно обострившиеся в связи с перемирием, заключенным правительством Виши, вылились в один из тех диких порывов, когда долго сдерживаемый инстинкт этого народа ломает все на своем пути.
      Между тем было совершенно ясно, что французский военно-морской флот никогда не замышлял враждебных действий против англичан. С момента моего прибытия в Лондон я постоянно доказывал это английскому правительству, а также морскому министерству. Впрочем, было очевидно, что Дарлан, считающий флот своей собственностью независимо ни от каких соображений национальных интересов страны, не уступит его немцам до тех пор, пока он им командует. Если Дарлан и его помощники не захотели играть ту замечательную роль, которую им предоставляли события, и стать спасителями Франции, так как в отличие от армии флот был сравнительно нетронутым, то это объясняется тем, что они считали, что он в безопасности. Лорд Ллойд, английский министр по делам колоний, и адмирал сэр Дадли Паунд, прибывшие в Бордо 18 июня, получили от Дарлана заверение, что наши корабли не будут переданы немцам. Петен и Бодуэн со своей стороны решительно подтвердили это. Наконец, вопреки той версии, которую распространили вначале английские и американские агентства, в условиях перемирия не содержалось никаких прямых посягательств немцев на французский военно-морской флот.
      Но все-таки следует признать, что в связи с капитуляцией правительства Бордо и возможной уступчивостью с их стороны в будущем Англия могла опасаться, что врагу удастся впоследствии захватить наш флот. В этом случае над Англией нависла бы смертельная опасность. Несмотря на чувство боли и негодования, которое я и мои товарищи испытывали в связи с драмой в Мерс-эль-Кебире, я считал, что спасение Франции превыше всего, превыше даже судьбы ее военно-морского флота, и что наш долг заключается в том, чтобы ни на минуту не прекращать борьбы.
      8 июня я высказал это открыто по радио. Английское правительство, заслушав доклад министра информации Даффа Купера, сделало красивый жест, предоставив в мое распоряжение Би-Би-Си, несмотря на то что отдельные места моего заявления были весьма неприятны для англичан.
      Но нашим надеждам был нанесен страшный удар. Последствия его сразу же сказались на вербовке добровольцев. Многие военные и гражданские лица, собиравшиеся к нам присоединиться, отказались от этого намерения. Кроме того, отношение к нам властей во Французской империи, а также отношение сухопутных и морских сил в большинстве случаев изменилось: от колебаний они постепенно перешли к осуждению. Конечно, правительство Виши не упустило случая максимально использовать этот инцидент в своих интересах. Возникали серьезные трудности в вопросе о присоединении к нам территорий Африки.
      Тем не менее мы продолжали наше дело. 13 июля я рискнул объявить: "Французы! Знайте, что у вас еще есть армия". 14 июля в Уайтхолле в присутствии взволнованной толпы я принимал парад наших первых отрядов, а затем повел их возложить венок, перевитый трехцветной лентой, к подножью статуи маршала Фоша. 21 июля мне удалось добиться того, что многие наши летчики приняли участие в бомбардировке Рура, и я поручил опубликовать сообщение, что свободные французы вновь принимают участие в военных действиях. В этот же период все наши силы по предложению д'Аржанлье приняли в качестве своей эмблемы Лотарингский крест. 24 августа в нашу маленькую армию прибыл с визитом король Георг VI. При виде этой армии можно было сказать, что "обломок меча" получит сильную закалку. Но боже мой, каким коротким был этот меч!
      В конце июля общая численность наших сил не достигала и 7 тысяч человек. Это было все, что мы могли собрать в самой Англии; те французские подразделения, которые не присоединились к нам, были репатриированы. С большим трудом мы получили оружие и снаряжение, оставленное ими в Англии, поскольку оно зачастую переходило в руки англичан или других союзников. Что касается военно-морских сил, то мы были в состоянии оснастить лишь несколько кораблей, и с болью в сердце мы видели, что другие наши корабли ходят под иностранным флагом. Однако несмотря на все препятствия, постепенно формировались наши первые части. Они были плохо вооружены, но состояли из решительных людей.
      Эти люди были из той крепкой породы, к которой принадлежали борцы французского Сопротивления повсюду, где бы они ни находились. Жажда риска и приключении, презрение к малодушным и равнодушным, склонность к меланхолии и ссорам в периоды затишья, крепкая товарищеская спайка в бою, чувство национальной гордости, которое болезненно обострялось в связи с несчастьем их родины и при контакте с хорошо обеспеченными союзниками, а главное твердая вера в успех их собственного дела - таковы были психологические черты характера этой горстки лучших сынов Франции. Постепенно их становилось все больше, и они увлекли за собой всю нацию и всю империю.
      По мере того как мы пытались создать небольшую армию, возникла необходимость урегулировать наши отношения с английским правительством. Последнее, впрочем, стремилось к этому не столько из любви к юридической пунктуальности, сколько из желания, чтобы на территории его величества права и обязанности сражающихся французов, этих симпатичных, но причинявших немало неприятностей людей, были точно определены.
      С самого начала я поставил в известность Черчилля о своем намерении создать, если это окажется возможным, "Национальный комитет" для руководства нашими военными усилиями. С целью оказать нам поддержку в этом вопросе английское правительство опубликовало 23 июня два заявления. В первом заявлении говорилось об отказе признать независимый характер правительства Бордо. Во втором - сообщалось о проекте создания Французского Национального комитета и заранее говорилось о намерении признать его и сотрудничать с ним по всем вопросам, касающимся ведения войны. 25 июня английское правительство опубликовало коммюнике, в котором оно сообщало, что целый ряд высоких должностных лиц Французской империи выразил свое желание примкнуть к движению Сопротивления, и предлагало им свою поддержку. Но затем, поскольку никто не откликнулся на это обращение, лондонский кабинет, имея перед собой одного лишь генерала де Голля, 28 июня решил официально признать его "главой свободных французов".
      В этом качестве я и начал необходимые переговоры с британским премьер-министром и с министерством иностранных дел. Переговоры начались с меморандума, который был направлен мною 26 июня Черчиллю и лорду Галифаксу. Переговоры завершились 7 августа 1940 подписанием соглашения. Некоторые статьи соглашения, на которых я настаивал, вызвали довольно щекотливую дискуссию между представителем союзников Стрэнгом и нашим представителем, профессором Рене Кассеном{118}.
      Считая, что не исключена возможность, что превратности войны заставят Англию заключить компромиссный мир, а также учитывая, что англичане могут, чего доброго, польститься на то или иное из наших заморских владений, я настаивал на том, чтобы Великобритания гарантировала восстановление границ метрополии и Французской колониальной империи. Англичане согласились в конечном счете обещать "полное восстановление независимости и величия Франции", но не взяли на себя никаких обязательств относительно нашей территориальной неприкосновенности. Хотя я и был убежден, что руководство общими военными операциями на суше, на море и в воздухе, естественно, должно осуществляться английскими военачальниками, принимая во внимание соотношение сил, я оставил за собой при всех обстоятельствах "верховное командование" французскими силами, признавая лишь "общие директивы английского командования". Так был установлен чисто национальный характер этих сил. Кроме того, я настоял на оговорке - не без возражений со стороны англичан, - что ни в коем случае добровольцы "не обратят своего оружия против Франции". Это не означало, что они не должны были никогда сражаться с французами. Увы! Нужно было предвидеть как раз обратное, поскольку Виши было только Виши, а отнюдь не Франция. Но эта оговорка должна была гарантировать, что наша армия, ведя военные действия совместно с союзниками, не нанесет ущерба национальному достоянию Франции, а также ее интересам.
      Хотя расходы по вооружению сил "Свободной Франции" временно брало на себя английское правительство, ибо вначале мы не располагали никакими средствами, я настоял на том, чтобы было оговорено, что речь идет лишь об авансе, который будет возмещен впоследствии, учитывая поставки с нашей стороны. И действительно, этот долг был полностью возвращен еще в ходе войны, так что в конечном счете вооруженные силы "Свободной Франции" ни в коей мере не находились на иждивении у Англии.
      Наконец, несмотря на страстное стремление к увеличению тоннажа торгового флота, страсть, которой - вполне законно! - были охвачены англичане, мы не без труда добились их согласия на то, чтобы между английскими и французскими силами была установлена "постоянная связь" для урегулирования вопросов об "использовании французских торговых судов и их команд".
      Этот документ был подписан мной и Черчиллем в Чекерсе. Соглашение от 7 августа имело для "Свободной Франции" немаловажное значение не только потому, что избавляло нас в ближайшем будущем от материальных затруднений, но также и потому, что британские власти, имевшие отныне официальную базу для взаимоотношений с нами, теперь без колебания оказывали нам помощь. Но главное, весь мир узнал, что, несмотря на все препятствия, заложены основы франко-британского сотрудничества. Это не замедлило сказаться на отношении к нам некоторых территорий Французской империи и французов, проживавших за границей. Кроме того, другие государства, видя, что Великобритания признала "Свободную Францию", сделали некоторые шаги нам навстречу. Это относилось в первую очередь к правительствам, нашедшим свое убежище в Англии. Конечно, их возможности были чрезвычайно ограниченны, но зато они сохранили свое международное представительство и международное влияние.