Военные мемуары - Призыв 1940-1942

Из Марселя уже сообщали об отправке судов, которые должны были погрузить всех сразу. Дарлан не терял ни одного дня, чтобы отправить их во Францию, и немцы также стремились ускорить их возвращение. А тем временем согласно указаниям Денца, с которыми в полной мере считались английская комиссия по перемирию и органы английской охраны, офицерам и солдатам было запрещено всякое общение с личным составом свободных французских войск, которые, в свою очередь, были лишены возможности войти в контакт с ними. При таких условиях переход на нашу сторону был редким явлением. А мы надеялись, что сможем оказать влияние на совесть и сознание этих людей в индивидуальном порядке и лояльно, если бы им дали возможность выслушать нас и сделать свободный выбор. Вместо этого происходила спешная погрузка организованной армии, которую держали в атмосфере озлобления и унижения и у которой было лишь одно желание - возможно скорее покинуть страну, где они понесли столько напрасных жертв и потратили столько тщетных усилий.
      Итак, обязательства, взятые на себя английским правительством по вопросу о толковании условий перемирия, заключенного в Сен-Жан д'Акре, оставались мертвой буквой. В таком же положении находился и вопрос о политической незаинтересованности Великобритании в Сирии и о границах полномочий английского военного командования. Если в Дамаске и Бейруте эти посягательства еще носили скрытый характер, то наоборот, в областях, где интересы сталкивались особенно остро и на которые давно метила Англия или ее хуссейновские друзья, эти посягательства проявлялись совершенно открыто.
      В Джезире с майором Рейньером, представлявшим генерала Катру, местные английские власти обращались как с подозрительным лицом и препятствовали ему формировать ассиро-халдейские батальоны и временно распущенные сирийские эскадроны. В Пальмире и в пустыне свирепствовал англичанин Глабб, которого там называли "Глабб-пашой". Он командовал так называемыми трансиорданскими вооруженными силами и старался привлечь бедуинские племена на сторону эмира Абдуллы. В Хуране английские агенты оказывали давление на местных вождей, чтобы и их тоже заставить признать власть Абдуллы и платить ему подати. Тревожные сведения приходили также из Алеппо и из области алауитов.
      Но особенно откровенно проявляли свои намерения англичане в Джебель-Друзе. Между тем там не происходило никаких боев, и генералы Вилсон и Катру пришли к соглашению, что союзные войска могут войти в эту область только тогда, когда по этому вопросу будет принято общее решение. Можно легко представить себе наше удивление, когда стало известно, что в Джебель-Друз вошла целая английская бригада. Англичане самочинно взяли на свою службу друзе кие эскадроны, и некоторые вожди, созванные и подкупленные Бассом, или иначе "коммодором Бассом", заявили, что они не признают французские власти. Так называемый "Французский дом" в Сувейде, который занимал наш представитель, был насильственным образом захвачен и превращен в резиденцию английского командования. В присутствии войск и местного населения французский флаг над резиденцией был спущен и поднят флаг Великобритании.
      Нужно было действовать немедленно. 29 июля генерал Катру по соглашению со мной отдал приказ полковнику Монклару срочно направиться в Сувейду во главе внушительной колонны, овладеть "Французским домом" и вновь взять под свое начало друзские эскадроны. Уилсон, своевременно уведомленный о происходящем, немедленно обратился ко мне с посланием, в котором в угрожающем тоне требовал остановить движение колонны. Я ему ответил, что "колонна уже прибыла к месту назначения... что ему представляется возможность уладить вопрос о расквартировании английских и французских войске генералом Катру, который уже сам ему это предлагал... что я сожалею о его угрозах, что если хотят честного военного сотрудничества с моей стороны, то необходимо, чтобы никто не посягал в Сирии и Ливане на суверенные права Франции и достоинство французской армии".
      В это же самое время Монклару, прибывшему в Сувейду, командующий английской бригадой заявил следующее: "Ну что ж, если потребуется драться, будем драться". Монклар ответил ему тем же. Однако события не зашли так далеко. 31 июля Монклар мог обосноваться во "Французском доме", торжественно водрузил над ним трехцветный флаг, разместил свои войска в городе и реорганизовал друзские эскадроны под командой французского офицера. Через некоторое время английские войска покинули область.
      Но если удавалось урегулировать один инцидент, тут же повсюду возникали другие. Между прочим, Уилсон заявил, что он собирается установить в стране то, что он называл "чрезвычайным положением", и взять в свои руки всю полноту власти. Мы предупредили его, что в таком случае мы противопоставим его власти свою власть и что это приведет к разрыву. Литтлтон был в курсе происходящего, однако от вмешательства воздерживался. Даже когда он узнал, что Катру собирается начать в Бейруте и в Дамаске переговоры в связи с будущим подписанием договоров, английский министр написал лично ему и просил его, как само собою разумеющееся, чтобы при этих переговорах присутствовал Спирс. Это настойчивое стремление вмешиваться в наши внутренние дела и посягательства на наши права, усиливавшиеся с каждым днем, уже становились нетерпимыми. 1 августа я телеграфировал Кассену, чтобы он посетил Идена, и заявил ему от моего имени, что "вмешательство Англии в наши дела привело нас к самым тяжелым осложнениям и что сомнительные выгоды, которые английская политика может извлечь из посягательств на право Франции, представляются весьма незначительными в сравнении с теми огромными осложнениями, которые может повлечь за собой ссора "Свободной Франции" с Англией".
      Но Лондон ссоры не желал. 7 августа Литтлтон посетил меня в Бейруте и провел у меня весь день. Это послужило предлогом для совещания, которое могло бы иметь окончательный характер, если бы вообще для англичан что-либо могло иметь на Востоке окончательный характер.
      Министр честно признал, что английские военные не выполняют наших соглашений от 24 и 25 июля. "Причина этого, - утверждал он, - только опоздание, объясняемое плохой работой службы связи, а может быть, и некоторым недопониманием, о чем я весьма сожалею и чему намерен положить конец".
      Он казался удивленным и недовольным, узнав об инцидентах, которые были вызваны английскими агентами и о которых сообщил ему Катру. Литтлтон заявил также, что Виши нарушает соглашение о перемирии. Так, например, 52 взятых в плен в недавних боях английских офицера, которых вишистские власти обязаны были немедленно освободить, не были освобождены, и даже неизвестно их местонахождение. Литтлтон сказал, что в связи с этим Денц будет переведен в Палестину и нам впредь будут предоставлены все возможности вербовать французских военнослужащих.
      Я не скрывал от Литтлтона, что мы были выведены из терпения теми методами союзников, которыми они осуществляют сотрудничество. "В таком случае, - заявил я, - мы предпочитаем идти собственным путем, чем терпеть все это, а вы идите своей дорогой". В ответ на его жалобы и ссылки на препятствия, которые мы якобы чинили английскому командованию, я ответил ему, напомнив завет Фоша, что всякое действенное союзное командование должно быть беспристрастным. Литтлтон, - добавил я, - может говорить и писать что ему угодно по этому поводу, но слова Фоша к англичанам нельзя применить. А если Уилсон, для того чтобы захватить власть в Джезире, Пальмире и Джебель-Друзе, ссылается на необходимость обороны Леванта, то это неудачный аргумент. Враг в настоящее время далеко от Джебель-Друза, от Пальмиры и Джезире. Если же считать, что существует возможность возникновения новой угрозы со стороны держав оси в отношении Сирии и Ливана, то для ее устранения следовало бы выработать общий англо-французский план обороны, а не проводить английскую политику, направленную на подрыв наших позиций.
      Литтлтон, видимо, был заинтересован, чтобы наша встреча хоть в чем-нибудь закончилась согласием, и, как мяч на лету, подхватил мое предложение о "плане обороны". Он предложил мне для обсуждения этого вопроса пригласить генерала Вилсона, которого не было с нами, так как я не хотел, чтобы он присутствовал на совещании. Я отказался, но согласился, чтобы Уилсон и Катру встретились где-нибудь вне Бейрута, где они могли бы договориться по этому вопросу. Их встреча состоялась на другой день. Но из этой встречи ничего не вышло, и это было лишним доказательством, что англичане думали о чем угодно, но только не об обороне Леванта от немцев. Тем не менее чтобы доказать свою добрую волю, английский министр, покидая меня, вручил мне письмо, повторившее уже высказанные им заверения о политической незаинтересованности Великобритании. Кроме того, на словах Литтлтон заверил меня, что я буду вполне удовлетворен практическими последствиями нашей беседы.
      Так как все эти потрясения не поколебали "Свободную Францию", я допускал, что, пожалуй, и в самом деле можно рассчитывать на некоторую передышку в наших затруднениях. Но я достаточно видел на своем веку, чтобы не понимать, что рано или поздно кризис снова разразится. Однако и на сегодня хватало забот. Чтобы подвести итоги всем этим временно преодоленным трудностям, я направил в Лондон своей делегации, напуганной занятой мною позицией, послание, в котором резюмировал ход событий и делал из них следующий вывод: "Наше величие и сила заключаются единственно в нашей непримиримости во всем, что касается защиты прав Франции. Эта непримиримость будет нам нужна вплоть до самого Рейна".
      Во всяком случае, начиная с этого времени ход событий принял другой оборот. Лармина получил возможность вместе со своими сотрудниками посетить вишистские части, которые еще не были погружены на суда, и в последний раз обратиться к офицерам и солдатам с призывом присоединиться к нам. Катру смог встретиться с некоторыми должностными лицами, которых он лично намеревался пригласить к нам на службу. Меня тоже посетили многие лица. В конечном счете на нашу сторону перешло 127 офицеров и около 6 тысяч солдат и унтер-офицеров, то есть пятая часть всего наличного состава войск Леванта... Кроме того, были срочно восстановлены сирийские и ливанские части общей численностью в 290 офицеров и 14 тысяч солдат. Однако 25 тысяч офицеров, унтер-офицеров и солдат французской армии и военно-воздушных сил удалось от нас оторвать, хотя не вызывает сомнения, что большая часть их присоединилась бы к нам, если бы у нас была возможность разъяснить им положение вещей. Я уверен, что французы, возвращавшиеся во Францию с разрешения врага, вместо того чтобы вернуться на родину с оружием в руках, были страшно удручены и ими овладевали большие сомнения. Что касается меня лично, я с болью в сердце смотрел на транспортные суда, присланные правительством Виши и уходившие в море, увозя с собою еще один шанс на победу моей родины.
      Но необходимо было использовать по крайней мере те шансы, которые еще оставались у Франции. Генерал Катру занялся этим весьма энергично. Веривший в величие Франции, властный, умеющий обращаться с людьми, особенно с уроженцами Востока, в тонкой и страстной игре которых он великолепно разбирался, уверенный в себе самом, преданный нашему великому делу и тому, кто им руководил, генерал Катру выступил с большим достоинством и с большим благородством отстаивал интересы Франции в Леванте. Если мне иногда приходила в голову мысль, что его стремление очаровывать людей и склонность к примирению не всегда вязались с характером борьбы, которая была ему поручена, если, в частности, он не всегда вовремя распознавал тайное недоброжелательство англичан, то все-таки я всегда признавал его огромные заслуги и высокие качества. В сложившейся исключительно трудной обстановке, когда не хватало средств, а на каждом шагу встречались препятствия, генерал Катру преданно служил Франции.
      Прежде всего ему пришлось организовать сверху донизу в стране французскую администрацию, которая повсюду в одно мгновение была почти сведена к нулю в результате ухода большинства должностных лиц, представлявших государственную власть, и большинства офицеров разведывательных учреждений. Катру взял к себе в качестве генерального секретаря Поля Леписсье, который прибыл к нам из Бангкока, где он был посланником Франции. Генерала Колле Катру назначил представителем при сирийском правительстве, а Пьера Бара - при ливанском. Одновременно Давид, а позднее Фукено были направлены в Алеппо, де Монжу - в Триполи, Дюмарсэ в Сайду, губернатор Шеффлер, а позднее генерал Монклар - к алауитам, полковник Броссэ -в Джезире, полковник д'Эссар - в Хомс и полковник Олива-Роже - в Джебель-Друз, чтобы установить в этих пунктах французское представительство и наше влияние.
      Должен сказать, что население относилось к нашим действиям с горячим одобрением. Люди видели в "Свободной Франции" доблестные, достойные удивления рыцарские начала, которые отвечали их возвышенному представлению о Франции. Кроме того, население отлично понимало, что наше присутствие отдаляло от них опасность германского вторжения, вселяло уверенность в сферы экономической деятельности и ограничивало злоупотребления феодалов. Наконец, население не могло не взволновать наше великодушное заявление о предоставлении им независимости. Манифестации, подобные тем, какие имели место во время моего вступления в Дамаск и в Бейрут, повторились несколько дней спустя в Алеппо, в Латакии, в Триполи и во многих других городах и селениях этой прекрасной страны, где каждый пейзаж и каждое селение с их волнующей поэзией напоминали о событиях истории.
      Но если народные чувства были явно благоприятными для нас, то политики были более сдержанными. В этом отношении необходимо было в самом срочном порядке установить в каждом из государств правительство, способное взять на себя новые обязанности, которые мы собирались передать ему, в частности в области финансов, экономики и общественного порядка. Мы намеревались сохранить за Францией только ответственность за оборону, внешние сношения и за "общие интересы" обоих государств, то есть денежную систему, таможни, снабжение, а также те области управления, в которых невозможно было сразу же отказаться от вмешательства, как невозможно было сразу же отделить друг от друга Сирию и Ливан. Мы полагали, что в дальнейшем, когда это позволит развитие военных событий, можно будет провести выборы, которые приведут к созданию независимых национальных правительств. А тем временем создание правительств с расширенными полномочиями уже разожгло страсти между различными группировками и вызвало соперничество отдельных деятелей.
      В этом отношении особенно сложное положение создалось в Сирии. В июле 1939 Верховный комиссар Франции вынужден был отстранить президента республики Хашима бея эль Атасси и распустить парламент, так как Париж в конце концов отказался ратифицировать договор 1936. В Дамаске мы столкнулись с правительством под руководством Хабеля бей Азема, человека всеми уважаемого и обладающего большими личными достоинствами. Это правительство ограничивалось ведением текущих дел и не приобрело характера национального правительства. Вначале я надеялся восстановить равнее существовавший порядок. Президент Хашим бей и вместе с ним глава его последнего правительства Джемиль Мардам бей, равно как и Фарес эль Хури, председатель распущенной палаты, в принципе соглашались со мной во время переговоров, которые я вел с каждым в отдельности в присутствии генерала Катру. Но хотя все трое были опытными политиками, преданными своей родине патриотами и людьми, дорожившими французской дружбой, они, видимо, еще не могли в полной мере оценить исторических возможностей, которые открывались перед Сирией, чтобы вывести ее на путь независимости в полном согласии с Францией, преодолевая в едином огромном порыве все предубеждения и личные обиды. На мой взгляд, они обращали слишком много внимания на юридические тонкости и обладали слишком обостренным национальным чувством. Однако я предложил Катру продолжать с ними переговоры и искать другого решения только в том случае, если их возражения окончательно помешают прийти к соглашению.
      В Ливане дела пошли быстрее, хотя и там нам не удалось добиться всего, к чему мы стремились. Президент Ливанской республики Эмиль Эддэ, непоколебимый друг Франции и опытный государственный деятель, добровольно ушел в отставку за три месяца до кампании, которая привела нас в Бейрут. Никем замешен он не был. С другой стороны, срок полномочий парламента уже давно истек. С точки зрения государственных принципов и конституции не существовало никаких препятствий.
      Но совсем иначе обстояло дело в области политической борьбы между отдельными группировками. Яростным соперником Эмиля Эддэ являлся другой маронитский деятель - Бехара эль Хури. Этот человек, прекрасно знавший положение дел в Ливане, объединил вокруг себя многочисленных приверженцев и представлял интересы больших слоев населения. "Эддэ уже занимал пост президента, теперь моя очередь", - заявил мне Хури. Наконец, обоих конкурентов тревожил, хотя и не привел к сближению, третий деятель - Риад Сольх, пламенный вождь мусульман-суннитов, который потрясал знаменем арабского национализма под сенью мечетей.
      При таких обстоятельствах мы сочли целесообразным наделить верховной властью человека, который возглавлял правительство к моменту нашего прихода. Это был Альфред Наккаш, может быть, менее блестящий, чем трое вышеуказанных полигиков, но обладающий способностями и уважаемый всеми деятель. Его пребывание на посту главы государства в этот переходный период не должно было, как нам казалось, вызвать бурной оппозиции. Однако это оправдалось только частично. Дело в том, что если Эмиль Эддэ благородно примирился с нашим временным выбором, а Риад Сольх избегал чинить препятствия тому, кто взял на себя бремя власти, то Бехара эль Хури использовал против него все коварные методы и все возможные интриги.
      Но в ожидании свободного волеизъявления народа такое политическое положение в Дамаске и в Бейруте не таило в себе никакой угрозы. Ничто не угрожало общественному порядку, и администрация вполне справлялась со своими обязанностями. Общественное мнение тоже мирилось с отсрочкой выборов, вызванной чрезвычайными обстоятельствами военного времени. Короче говоря, если бы не вмешательство англичан, которые систематически выискивали предлоги и всякие случайные поводы для этого, то переходный период между мандатным режимом и полной независимостью, бесспорно, мог бы и должен был бы пройти без всяких осложнений.
      Но в то время как в Каире Литтлтон с головой ушел в проблемы, связанные со снабжением Востока, а генерал Вилсон несколько отошел на задний план вместе со своим чрезвычайным положением и откровенными нападками на нас, в Бейруте обосновался Спирс в качестве начальника миссии связи. В январе он был назначен английским посланником при сирийском и ливанском правительствах. В его руках были великолепные козыри: наличие английской армии, многообразная деятельность английской разведки; контроль над экономическими отношениями двух стран, которые могли существовать только при наличии торговли; поддержка его деятельности во всех столицах со стороны первой в мире дипломатии; огромные средства для пропаганды; официальная поддержка соседних арабских государств, Ирака и Трансиордании, где царствовали короли из дома Хуссейна, а также Палестины, английский Верховный комиссар которой систематически выражал лицемерные страхи по поводу реакции арабского населения порученных ему территорий в связи с "притеснениями", которым якобы подвергаются их сирийские и ливанские братья. Наконец, одним из козырей был Египет, где устойчивость правительств и удовлетворение честолюбия тех, кто стремился получить министерский портфель, в тот период полностью зависели от англичан.
      Атмосфера корыстолюбия, интриг, честолюбивых устремлений, царившая в Леванте, легко могла соблазнить англичан, обладавших такими козырями, начать заманчивую игру. Внушить Лондону некоторую умеренность могли только опасение разрыва с нами и необходимость считаться с чувствами французов. Но такие же соображения и та же необходимость смотреть в будущее ограничивали равным образом и нашу защиту и наш отпор. Моральный и материальный ущерб, который нанес бы нам разрыв с Англией, был достаточно серьезным основанием, чтобы сдерживать нас. Кроме того, не теряла ли Свободная Франция, по мере распространения своего влияния, в какой-то степени ту концентрированную твердость, которая позволила ей на этот раз, поставив все на карту, одержать верх над Англией? Наконец, разве возможно было открыть глаза французскому народу на происки его союзников, когда вся Франция была ввергнута в бездну и самым важным было поддерживать у французов доверие и надежду, чтобы в конце концов вовлечь их в борьбу с врагом?
      Тем не менее несмотря ни на что, сам факт установления нашей власти в Сирии и Ливане явился большим вкладом в дело лагеря свободы. Тылы союзников на Востоке были теперь прочно обеспечены. Теперь немцы уже лишились возможности проникнуть в арабские страны, не предпринимая обширных и чреватых большими опасностями операций. Турция, которую Гитлер рассчитывал путем давления заставить примкнуть к державам оси и превратить в свой мост из Европы в Азию, уже могла не бояться окружения и решила занять более твердую позицию. Наконец, "Свободная Франция" получила теперь возможность выставить на полях сражения более крупные вооруженные силы.
      В связи с этим оборону территории Леванта мы решили доверить сирийским и ливанским войскам, постоянную охрану побережья поручить нашему флоту и оставить в резерве одну французскую бригаду. Все эти вооруженные силы поступали под командование генерала Юмбло. А для того чтобы иметь возможность сражаться в других местах, мы одновременно сформировали две сильные сводные бригады и танковое соединение с соответствующими вспомогательными войсками. Командовать этой подвижной группой было поручено генералу Лармина, которого на посту Верховного комиссара в Браззавиле сменил генерал медицинской службы Сисе. К сожалению, группа была довольно малочисленная, но она располагала мощными огневыми средствами благодаря боевой технике, захваченной нами в Леванте. Проездом через Каир я встретился с новым главнокомандующим генералом Окинлеком. "Как только наши части будут готовы, - сказал я ему, - мы передадим их в ваше распоряжение, но только для использования в бою". - "Роммель, - ответил он, - все сделает для того, чтобы предоставить мне такой случай".
      Но в то время как на Средиземноморском театре война происходила главным образом на границах Египта и Ливии, что благоприятствовало нам и нашим союзникам, в Европе она развернулась на огромном пространстве от Балтийского до Черного моря. Немецкое продвижение в России происходило чрезвычайно быстро. Однако каковы бы ни были первоначальные успехи гитлеровских армий, русское сопротивление усиливалось с каждым днем. Как в политическом, так и в стратегическом отношении это были события чрезвычайной важности.
      Благодаря этим событиям Америка увидела, что ей представляется возможность для решительных действий. Конечно, нельзя было закрывать глаза на то, что в ближайшее же время Япония предпримет на Тихом океане диверсию огромных размеров, которая уменьшит масштабы и замедлит темп выступления Соединенных Штатов. Однако теперь можно было не сомневаться в выступлении американцев в Европе и Африке. И это обуславливалось тем, что большая часть германских вооруженных сил участвовала в гигантской авантюре на далеких просторах России, что англичане, с другой стороны, при содействии свободных французских вооруженных сил смогли обеспечить для себя на Востоке прочные позиции и, наконец, тем, что оборот, который принимала война, должен был пробудить у порабощенных народов светлые надежды, а следовательно, и укрепить их боевой дух.
      Теперь мне предстояло по мере возможности действовать на Вашингтон и Москву, способствовать развитию французского Сопротивления, поднять наши силы во всем мире и руководить ими. Для этого мне необходимо было еще раз побывать в Лондоне, в этом центре коммуникаций и столице войны. Я прибыл туда 1 сентября, предчувствуя на основании пережитого опыта, сколь трудными будут до последнего дня наши испытания. Но отныне я был совершенно уверен в конечной победе.
      Глава седьмая.
      Союзники
      К началу своей второй военной зимы "Свободная Франция" уже не была в глазах мирового общественного мнения тем безрассудным и удивительным предприятием, которое первоначально вызывало иронию, жалость или слезы. Теперь уже повсюду с ней сталкивались как с реальным фактором, и эта реальность проявлялась и в политической, и в военной, и в территориальной областях. Отныне "Свободной Франции" необходимо было проявить себя и в дипломатической сфере, завоевать достойное место среди союзников и предстать перед ними уже в качестве суверенной и воюющей Франции, права которой должны были уважать и учитывать ее вклад в достижение победы. Этой цели я намеревался достичь постепенно. Но я не хотел и не мог уступать в главном. Кроме того, я спешил занять твердую и окончательную позицию, прежде чем последний решающий удар мог бы определить исход войны. Следовательно, нельзя было терять времени, особенно в отношении великих держав Вашингтона, Москвы и Лондона.
      Соединенные Штаты вносят в великие дела элементарные чувства и сложную политику. Так это проявилось в 1941 в их позиции по отношению к Франции. В то время как в глубинах американского общественного мнения предприятие генерала де Голля вызывало восторженные отклики, вся официальная Америка считала своим долгом относиться к нему с холодком или с безразличием.
      Официальные лица США неизменно поддерживали отношения с правительством Виши, считая, что тем самым они борются против немецкого влияния на Францию и препятствуют выдаче ее флота. Американские государственные деятели поддерживали контакт с Вейганом, Ногесом, Буассоном. Рузвельт ожидал, что они в один прекрасный день откроют ему ворота Африки. Но благодаря удивительному противоречию политика США, которые имели своих представителей при Петене, была направлена на отстранение от "Свободной Франции" под тем предлогом, что нельзя заранее предвидеть, какое правительство установит у себя французский народ, когда он снова станет свободным. В сущности, руководители американской политики считали, что Франция уже перестала быть великой державой. Поэтому они мирились с правительством Виши. Если же в некоторых пунктах они все-таки не исключали возможности сотрудничества в целях борьбы с теми или иными французскими властями, то они рассматривали это как эпизодические и местные соглашения.
      В этих условиях нам трудно было договориться с Вашингтоном. К тому же и личное отношение Рузвельта осложняло дело. Хотя я еще не имел случая встретиться с Франклином Рузвельтом, я мог по многим признакам догадаться, что он относится ко мне весьма сдержанно. Тем не менее я хотел сделать все от меня зависящее, чтобы Соединенные Штаты, которые готовились вступить в войну, и Франция, которая, по моему утверждению, никогда войны не прекращала, не пошли бы разными путями.
      Что касается формы отношений, которую нужно было установить и о которой с жаром спорили дипломаты, политики и публицисты, то я должен сказать, что в данный момент она почти не имела для меня никакого значения. Реальный характер и содержание наших отношений представляли для меня неизмеримо большее значение, чем все чередующиеся формулы, в которые вашингтонские юристы облекали факт "признания". Однако в связи с огромными американскими ресурсами и склонностью Рузвельта распоряжаться и диктовать свою волю во всем мире я чувствовал, что наша независимость явно находится в опасности. Короче говоря, если бы мне понадобилось предпринять попытку договориться с Вашингтоном, все это надо было учитывать, но вести переговоры следовало на равной основе.
      В течение героического периода первых месяцев существования "Свободной Франции" Гарро-Домбаль и Жак де Сийес с большой пользой для нашего дела пропагандировали наши взгляды. Теперь речь шла уже о том, чтобы начать переговоры. Я поручил Плевену их подготовку. Он хорошо знал Америку и был ловким человеком. Он был полностью в курсе наших дел. В мае 1941 я дал ему из Браззавиля следующее задание: "Добиться восстановления постоянных и непосредственных отношений с государственным департаментом, наладить экономические отношения Свободной Французской Африки и Океании с Америкой и урегулировать вопрос о непосредственных закупках всего необходимого для ведения войны. Затем - организовать в Соединенных Штатах нашу информацию и пропаганду, создать там наши комитеты и наладить помощь со стороны сочувствующих нам американцев". Плевен, отправившийся в Америку в начале июня, явился туда не с пустыми руками. Мы тут же предложили Соединенным Штатам создать авиационные базы в Камеруне, на территории Чад и в Конго, так как Африка как бы самой природой была предназначена служить плацдармом для действий в Европе, когда американцы возьмут в руки оружие. Кроме того, принимая во внимание японскую угрозу, помощь, которую могли им оказать острова на Тихом океане, где развевался флаг с Лотарингским крестом, тоже имела для них существенное значение.
      Действительно, американское правительство не замедлило обратиться к нам с просьбой о предоставлении ему для его самолетов права использовать некоторые из наших африканских баз, а затем - базы на Новых Гебридах и в Новой Каледонии. Так как США еще не находились на положении воюющей державы, эта просьба исходила от "Пан Америкэн эруэйз", хотя никто не сомневался в истинном значении этой просьбы.
      По мере того как Соединенные Штаты видели, что час войны для них приближается, Вашингтон проявлял к нам все больше и больше внимания. В августе на территорию Чад была направлена американская миссия связи во главе с полковником Каннингэмом. В сентябре Корделл Хэлл{151} публично заявил, что у американского правительства и "Свободной Франции" имеется общность интересов. "Со всех точек зрения у нас с этой группировкой, -сказал он, - хорошие отношения". 1 октября Плевен был официально принят в государственном департаменте заместителем государственного секретаря Самнером Уэллесом. 11 ноября президент Рузвельт письмом, адресованным Стеттиниусу{152}, распространил на "Свободную Францию" действие закона о ленд-лизе, так как "оборона территорий, присоединившихся к "Свободной Франции", имеет жизненные интересы для обороны Соединенных Штатов". В конце того же месяца отзыв Вейгана из Алжира развеял американские иллюзии, которые Вашингтон еще не знал чем заменить.