8

ЗАПАДНАЯ ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ УЛИЦА

Элиз работала в здании, принадлежащем корпорации и расположенном на Рокфеллер-Плаза, тридцать. Когда Анни приехала к ней на работу, она увидела Бренду, которая ждала ее у справочного бюро в холле.

– Элиз на 39-м этаже, – сказала Бренда.

Здание было центральным в Рокфеллер-Центре. Это был отличный образец архитектуры и дизайна в стиле «арт деко» в Нью-Йорке. Пока они шли к лифтам, Бренда огляделась и сказала, вздохнув:

– Для меня это всегда будет часть Рокфеллер-Центра.

– Я тебя понимаю, – ответила Анни. – Я никак не могу заставить себя называть его по-новому. – Она тоже вздохнула. – Да, все меняется.

– Тут ты права, – подтвердила Бренда. – И мы тоже. Когда они говорили по телефону, голос Элиз звучал весело.

А для женщины, находящейся в середине бракоразводного процесса, он звучал даже слишком весело. Анни надеялась, что она не была в подпитии. Упоминать об этом было невежливо, но, безусловно, то, что Элиз выпивала, было очевидно для всех, хотя, когда они обедали в последний раз, она, кажется, несколько сократилась. «Да, иногда, – подумала Анни, – жизненный удар, как развод, например, даже помогает людям по-новому оценить себя». И наверняка их товарищество тоже поможет. Как бы то ни было, Анни надеялась, что для Элиз это будет поддержкой. Она также надеялась, нет, молилась – что-нибудь, неважно что, поможет и ей.

Сейчас ее очень отвлекало беспокойство по поводу документа, который она получила. Джон Ример ничего не знал о покупке. Она попробовала связаться с Аароном, но он ей не перезвонил. Она надеялась, что ее брокер все выяснит, но все же была очень этим обеспокоена. Бренда отвлекла ее от этих мыслей:

– Анни, наш этаж.

Двери лифта плавно открылись, и они увидели Элиз, которая ждала их возле стола дежурного по этажу. Она обернулась на шум открывшихся дверей лифта.

– Ну, девочки, вы как раз вовремя. Проходите ко мне в кабинет.

– Да-а-а, – сказала Бренда, не найдя на сей раз что сказать. Окно за столом Элиз выходило на Центральный парк, и из него открывался вид на север так далеко, на сколько хватало глаз.

– Красиво, – вздохнула Анни. – Какой вид, Элиз. Как будто сидишь на облаке.

– Ну, давайте начнем собрание, – предложила Элиз.

– Опять берешь бразды правления, – сказала Бренда. – Сегодня я открою собрание. И у меня есть новости: Анжела сказала мне, что «Джуниор Лиг» отказала Шелби, и она дико зла на Морти.

– Почему на Морти? – спросила Анни.

– Она говорит, что ее не приняли из-за его еврейского происхождения. – Бренда разразилась оглушительным смехом. – Ему пришлось пообещать ей свозить ее на остров Аруба на День благодарения, чтобы как-то скрасить это поражение.

Элиз улыбнулась. Она вынула свою тетрадь и сделала пометку.

– Ну, я тоже кое-что узнала. К сожалению, Джила уже приняли в кооператив на Пятой авеню. Лалли не очень-то помогла. Однако есть хорошая новость – Агентство по финансовому надзору уже несколько лет проверяет Джила Гриффина. Человек по имени де Лос Сантос занимается этим делом.

– Почему ему никогда не предъявляли никаких обвинений? – спросила Бренда.

– Кто знает? – Может быть, не было доказательств. Может, Джил откупился. Анни, мне кажется, ты должна сходить и поговорить с мистером де Лос Сантосом в Агентство по финнадзору.

– Почему я? – спросила Анни, со страхом думая о ценных бумагах Сильви.

– Ну, ты была лучшей подругой Синтии. Может, тебе стоит показать ему письмо Синтии. Ведь ты его получила. Посмотри, насколько серьезно он настроен. Не подкупал ли его Джил. И если нет, то посмотри, может ли он помочь нам, или, может быть, мы ему. Позондируй почву. Друг он или враг?

– Ладно, – согласилась Анни. – Ну а как насчет Билла? Анни видела, что Элиз соображает.

– Бренда, не могла бы ты через Анжелу достать копии списков клиентов Билла? Она ведь работала в «Кромвель Рид» летом?

– Да, она проходила там практику. Она в хороших отношениях с некоторыми секретаршами. Но не знаю. Может быть. А зачем?

– Знаешь, я не хочу, чтобы твоя дочь рисковала, но у меня есть идея. Давай пока об этом не будем говорить. Подождем, сможет ли она достать списки.

– Хорошо.

Тут Анни увидела, что они обе смотрят на нее.

– Ну, что насчет Аарона? – спросила Бренда. – Есть идеи? Услышав имя Аарона, Анни напомнила себе, что надо постараться поймать его на работе до ухода.

– Нет еще, – призналась она. Она не хотела признаваться в том, что до сих пор почти каждую ночь видит его во сне. Ей было очень стыдно.

Она заметила, что Элиз и Бренда посмотрели друг на друга и недоуменно приподняли брови.

– Начинай свое досье, – сказала Элиз. – Помни, Аарон – последний, но он в списке.

– Ну, а как прошел ужин со Стюартом? – поинтересовалась Бренда.

Анни отчиталась, сделав упор на предостережениях Стюарта. Но это вовсе не встревожило Элиз, а, как показалось Анни, привело ее в еще более оживленное состояние.

– Но, дорогая, это замечательно! «Митцуи». Я этим займусь сейчас же.

Анни нерешительно предостерегла:

– Но помни о предупреждении Стюарта.

– Да брось, Анни, – проворчала Бренда. – Стюарт – слюнтяй.

– И, Анни, не забудь: Аарон – последний, напомнила ей Элиз, когда они встали и пошли за ней к ее машине.

Сегодня клуб будет обедать в очаровательном французском бистро на Восточной Пятьдесят седьмой улице.

А на Западной Пятьдесят седьмой улице нервничала Шелби Симингтон. Конечно, она бы никогда не призналась в этом, но организация выставки и открытие собственной галереи было сумасшедшим мероприятием. А эта галерея находилась не в каком-то грязном подвальном помещении недалеко от Вустер-стрит, а в хорошем жилом районе, где развлекались крупные дельцы.

Ей не терпелось увидеть, кто придет. Им бы лучше всем прийти. Она «перецеловала столько задов», что у нее губы отсохли. А Шелби Симингтон не любила целовать чужие задницы. Дома в Атланте люди выстраивались в очередь, чтобы поцеловать ЕЕ зад. По крайней мере пять последних поколений семейства Симингтон правили городом, и на юге не было ни одного сколько-нибудь важного человека, с которым Шелби не состояла бы в родстве, кровном или по закону.

Однако в Нью-Йорке все было по-другому, и она знала, что там существует другой – замечательный и огромный мир. И Атланта начала казаться ей слишком маленьким местом. У Шелби были большие цели, но небольшой капитал. И она уже знала, что мир полон людей, у которых есть деньги, но нет вкуса. Ну что ж, она будет просто счастлива частично освободить их от первого, а они, может быть, при этом получат какую-то долю последнего.

Она была несколько расстроена по поводу «Джуниор Лиг». Как они могли отказать ей – представителю Симингтонов? Ее мать была бы шокирована и снова начала бы петь свою песню об «этом еврее», как она звала Мортона. Но она была уверена, что ее мать пришлет на открытие своих друзей, а это почти наверняка обеспечит упоминание о галерее в светской хронике.

С тех пор как она вышла замуж за Мортона, она оказала миру миллион мелких услуг: знакомила знатных людей с многообещающими молодыми художниками, когда они были еще малоизвестны, помогала добывать картины для выставок, давала взаймы деньги талантливым художникам и владельцам маленьких галерей. Ну, а теперь пришло время платить по счетам, и им всем было бы лучше появиться здесь. Если бы только она могла быть уверена, что Джон Розен придет.

Розен был, без сомнения, наиболее влиятельным искусствоведом в Нью-Йорке, а может, и во всей стране. Он писал для мира искусства и был членом всех до единого комитетов, распоряжающихся государственными субсидиями, черт его побери. Шелби очень старалась не быть антисемиткой, несмотря на то что говорили у нее в семье, и особенно с тех пор, как вышла замуж за Мортона, но хуже этого типа не было. Мортон, по крайней мере, был трогательно благодарен ей за то, что она позволила ему жениться на ней. Джон Розен был нытиком, высокомерным мизантропом. Он был счастлив ощущать собственное превосходство над всеми и любил указывать на недостатки других, но не на их удачи. Джон был котом, который был вечно на промысле.

Шелби знала, что у ее мужа есть недостатки, но в их числе определенно не было распущенности. Хоть в постели он не отличался особым воображением и был несколько эгоистичен, по крайней мере, она могла не беспокоиться, что найдет его там с другой. Шелби могла себе позволить осторожную любовную интрижку – что здесь плохого? – но, черт ее побери, если она позволит мужчине обмануть ее. В свое время было чертовски трудно затащить Мортона в постель, и она сделала это только для того, чтобы скрепить сделку. И если она будет смотреть в оба, он никогда ни с кем, кроме нее, не переспит. Не так-то легко зацепить богатого мужчину в Нью-Йорке, особенно такого благодарного, как Мортон, который готов дать ей все, что она хочет, вплоть до собственного дела. Она была способна управлять им, а Бренда этого делать не могла. С того дня, как Дуарто привел Мортона и Бренду в галерею, Шелби поняла, что у него есть все, что ей нужно: недавно сколоченные деньги, отсутствие вкуса и стремление быть еще более богатым.

А Джон Розен не мог удержаться от того, чтобы не лапать девочек своими длинными мягкими белыми руками. Шелби казалось, что это своего рода еврейский алкоголизм. Это и лечение. Ведь его сестра была психиатром, или психологом, или чем-то еще более отвратительным. Очевидно, ей нужно просто надеяться, что сегодня вечером Джону Розену повезет, и, когда он будет писать о ее выставке, он будет в хорошем настроении.

Она оглядела галерею с гордостью. Выставка была серьезной, может быть, трудной для понимания, но с тем ироническим и невропатическим подтекстом, который необходим, чтобы привлечь внимание в этом городе. Четыре основные помещения галереи были увешаны гигантскими коллажами Феб Ван Гельдер. В двух помещениях меньшего размера были выставлены работы, которые могли показаться предосудительными, и даже сама Шелби понимала это. Но все же это было искусство, а не грязные картины, хотя некоторые люди не видят разницы. Подумать только, какую шумиху подняла эта Джесс Хелмз. Конечно, Шельби хотела и должна была шокировать аудиторию: иначе это было бы просто еще одно открытие, очередная выставка. Но она не хотела шокировать их до такой степени, чтобы они расхотели покупать.

Ну, конечно, подстраховкой было семейство Феб. Ван Гельдеры были для Нью-Йорка тем же, чем Симингтоны для Атланты, и, может, даже больше. Власть и деньги. Ван Гельдеры занимались международным банковским делом и пароходством в Нью-Йорке с тех пор, как датчане основали город. И когда появлялось это семейство, за ними шел весь Нью-Йорк. Ведь один дядя Феб был в свое время вице-президентом, а другой – мэром города в течение трех сроков. Но в основном Ван Гельдеры были знамениты тем, чем Симингтоны знамениты никогда не были: они были беспредельно богаты.

Однако эта выставка будет началом перемен. Больше не будет приятных милых услуг для Лео Кастелли, которые она оказывала, трудясь, как рабыня, в то время, как он и другие предприниматели от искусства с именами сколачивали свои состояния. Теперь она сама этим займется. И при этом она будет не первой женщиной, связавшей коммерцию с искусством. Жаль только, что ей пришлось выйти замуж, чтобы получить возможность делать это. Шелби вздохнула.

«Ладно, я делаю все, что могу. Может, я могла бы записать Мортона в школу для Безнадежно Неодаренных в Сохо». – Она улыбнулась и успокоила себя, глядя на галерею – ЕЕ галерею. Шелби еще раз прошла по всем помещениям, любуясь сияющими полами, девственно-белыми стенами и полным хаосом, царящим на огромных полотнах.

На них Феб снова и снова изображала губы – такие сочные, каких в жизни не бывает, губы, в которых пульсировала жизнь, которые выпрыгивали из полотна. Некоторые были объемные, за счет того, что гипс был наложен слоями, другие представляли собой гипсовые бугорки, наклеенные на раскрашенную поверхность. Все казались влажными, блестящими, соблазнительно открытыми, обещающими наслаждение. Если пугающие женщины де Кунинга были последним словом в выражении неприятия женщины, то эти массивные работы Фиби станут крайне модными символами полного приятия женского образа. В этом Шелби была уверена. Конечно, они тревожили, но они были живыми. Они были произведением Джорджии О'Киф современного поколения. И если ей повезет, через пару месяцев несколько десятков этих картин будет висеть в библиотеках и салонах по всему городу. Это будет ее старт, и она выйдет на прямую дорожку. Интересно, что скажут Росс Блек-нер и Ричард Принс, когда увидят это.

А пока что ей лучше сдвинуться с места и начать бегать сейчас. Нужно было проверить звуковую систему, поскольку Феб потребовала, чтобы для создания нужной атмосферы проигрывали ее собственные записи «музыки нового века». Ей надо привести себя в порядок и проследить, готовы ли закуски и напитки.

Двери лифта открылись, за ними стояли официанты. Обычно в таких случаях подавали белое вино, виноград и сыр, но Морти предложил большее разнообразие, и на сей раз она согласилась. Но все нужно было сделать безупречно или не делать вовсе. Она указала бригаде в белых пиджаках, где накрывать столы, и ушла, оставив их под присмотром своей собственной рабыни, Антонии.

9

ИСКУССТВО ДЛЯ ИСКУССТВА

Морти топтался у лифта, наблюдая за приходом гостей. Открытие галереи, безусловно, важное событие, но картины на стенах вызывали у него недоумение. С его точки зрения, они были увеличенными копиями фотографий из порнографических журналов. Впрочем, что он понимает в современном искусстве? Он считал, что подобное барахло можно приобрети на Сорок второй улице, но все-таки Шелби работала консультантом в Музее современного искусства, так что ей, конечно, виднее. Лично он за эту муру не отдал бы ни цента и сомневался, что кто-то мог думать по-другому. Хотя публику это все, по-видимому, не шокировало.

Народу пока было немного. Мужчины в смокингах и женщины в вечерних туалетах прохаживались взад-вперед, на ходу дожевывая печеночный паштет. Что сегодня удалось, так это еда. Рубленая печенка была не хуже, чем та, которую готовила его мать, упокой, Господи, ее душу. Единственное, с чем он не мог смириться, это музыкальное оформление. Звуки свирели, или что там это было, просто сводили его с ума.

Билл Атчинсон нежно одной рукой обнимал Феб. Как всегда, она была одета во что-то сногсшибательное, и, как всегда, он не сводил с нее глаз. Она неповторима, у нее есть все – деньги, талант, родословная и сексапильность. Билл расправил плечи. Он знал, что взоры всех присутствующих устремлены сейчас на него и Феб, и кожей чувствовал исходящую от других зависть. «Неплохо для моих лет, – подумал он, – совсем неплохо».

Как всегда, он заволновался, вспомнив про возраст. Он не выглядел на свои пятьдесят семь. Он и на пятьдесят не выглядел, а чувствовал себя не старше тридцати. Человеку столько лет, на сколько он себя ощущает. Так говорила Феб, хотя в самые интимные моменты она называла его папочкой.

На минуту он оторвался от Феб и огляделся вокруг. Публика прибывала. Теперь они все будут свидетелями ее удивительного таланта, который он, Билл, распознал и выпестовал. Отныне она будет принадлежать человечеству.

Ему пришлось на какое-то время отвлечься от честолюбивых замыслов, потому что к ним подошли какие-то два парня. Один был типичный «гей», а вот второй… Почему Феб на него так смотрит? Жаль, что он еще не закончил с разводом и не мог жениться на Феб, чтобы окончательно привязать ее к себе. А впрочем, о чем он беспокоится? Она его любит, и он это знает. Она так уставилась на этого парня, потому что приняла кокаина, наверное, несколько больше, чем нужно. Но она так волновалась перед открытием. Он один ее понимает. У нее усталая душа. Он посмотрел на картины на стенах. Усталая душа, но как сексуальна.

Аарон Парадиз и Лесли Розен собирались в оперу, но по пути решили заглянуть на открытие галереи. Не то чтобы Аарон хотел угодить Морти, дорогому, но довольно неотесанному клиенту.

– Я хочу посмотреть, что рисует эта девушка, – призналась Лесли. – Судя по тому, что я о ней знаю, Феб нуждается в помощи, и думаю, я могла бы ей помочь. – Лесли была уверена, что живопись Феб может многое о ней рассказать и поможет ей лучше понять свою потенциальную пациентку. Выставка была тем местом, где Лесли и Аарон могли подцепить новых клиентов. А кроме того, на открытие пожалует Джил Гриффин. Никогда не мешает лишний раз пожать руку влиятельного человека.

Аарон немного опасался встретить на выставке Анни, но он старался убедить себя, что когда-то это должно случиться. Он к этому готов. И Лесли не раз повторяла, что они не должны позволять Анни разыгрывать из себя мученицу.

Лесли сегодня очень красива, подумал Аарон, когда они вышли из лифта и направились в зал. Она одевалась просто, но элегантно. Сегодня она зачесала волосы в пучок, открыв красивую, матовую шею. Черное платье облегало пышный бюст и фалдами ниспадало до земли. В платьях от Мак Федден, подумал Аарон, женщины выглядят как классические статуи. Лесли действительно была похожа на греческую богиню. Насколько она женственнее Анни.

– Я люблю тебя, – прошептал он.

– Ну и отлично, – сказала она, оглядывая зал, и вдруг в недоумении подняла бровь. Аарон проследил за ее взглядом.

– Бог мой, – только и сумел выдавить он, с изумлением взирая на огромные гениталии, изображенные на картине.

– Джону будет о чем писать.

Аарон не понял, относились ли ее слова к художествам на стенах или к самой Феб Ван Гельдер. Она стояла рядом с Биллом Атчинсоном, затянутая в какой-то совершенно прозрачный черный чулок.

– Как у вас это называется? – спросил Аарон Лесли.

– Эксгибиционизм.

Аарон рассмеялся, и они направились к экстравагантной паре. Пора заняться делом.

Лэрри Кохран вышел из лифта и сразу увидел Азу, стоящего у входа в зал.

– Аза, извини, я опоздал, – он похлопал друга по спине. Аза неуклюже приветствовал его – что-то среднее между рукопожатием и объятием. Аза был «голубым», а может, бисексуалом; Лэрри подозревал, что Аза сам не очень хорошо еще в этом разобрался. Лэрри иногда приходило в голову, что Аза может увлечься им тоже, но он гнал прочь эти мысли.

– Лэрри, рад тебя видеть. Я сам только что пришел. Как раз успел к шампанскому, – сказал Аза, останавливая пробегающего мимо официанта.

Лэрри медленно обвел взглядом комнату. Где можно спокойно поговорить?

– Ну как дела, Аза, что новенького? Аза слегка пожал плечами.

– Все по-старенькому. А у тебя?

Лэрри надеялся, что Аза что-нибудь ему расскажет, а он выберет подходящий момент и спросит о деньгах. Он хотел быстрее с этим покончить. Но Азу явно что-то тревожило. «Неужели он в таком же положении, что и я?» – со страхом подумал Лэрри. В этом не было бы ничего удивительного, поскольку бедность и отсутствие признания и было то, что сблизило их и на чем держалась их дружба. Не так легко оставаться друзьями с теми, кто неожиданно разбогател и добился успеха.

Всякий раз, когда они встречались, Лэрри задавал Азе один и тот же вопрос:

– Есть для меня информация о делах на рынке? – Как будто, если бы Аза и сообщил ему что-нибудь важное, он мог этим воспользоваться.

Аза улыбнулся и, как обычно, сказал:

– Ничего, что могло бы представлять интерес для нас с тобой.

Лэрри знал, что Аза очень щепетилен в вопросах профессиональной этики: никакой информации, никаких намеков. Но тут, к его удивлению, Аза добавил:

– Все делают деньги, кроме меня, а ведь я знаю больше, чем все они вместе взятые. Беда в том, что у меня проблемы с наличностью: судя по ситуации на рынке, проигравших, похоже, не будет.

У Лэрри сердце упало.

– Ты хочешь сказать, у тебя нет денег?

– Ни цента, – мрачно подтвердил Аза. – Живу по кредитной карточке.

– А я собирался сегодня попросить у тебя взаймы, – простонал Лэрри. – Будь оно все проклято. Я задолжал за квартиру семьсот сорок два доллара, и, если не заплачу, меня выставят оттуда в два счета. – Лэрри отхлебнул большой глоток шампанского.

– Да-а, все, что у меня есть, это пластиковые деньги. – Аза минуту помолчал, затем добавил: – Но если ты продержишься до конца октября, я смогу тебе помочь.

– Да в конце месяца я сам кое-что получу. Мне нужно сейчас. – Лэрри изо всех сил старался скрыть разочарованием. – А что произойдет в конце октября? Ты выиграешь в лотерею?

– Так, наметилось кое-что. – Аза поспешил сменить тему: – Я слышал, ты больше не фотографируешь, подался в писатели? Думал, ты теперь при деньгах.

– Увы, – вздохнул Лэрри.

Джил и Мэри вошли в галерею, и к ним тут же подлетела Шелби. Морти едва поспевал за ней.

– Вы оказали мне огромную честь, – пропела она, – мне та важно услышать ваше мнение.

Джил посмотрел на стены. Н-да! Лично у него подобные эксперименты вызывали отвращение, но он ничем не выдал своих чувств. В мире искусства он не был вожаком, и ему хватало ума это признать. Мэри выглядела несколько обескураженной. Придется ей кое-что объяснить.

– Избранные работы Феб у меня в отдельных залах. Только для самых дорогих гостей, – щебетала Шелби. – Позвольте вас проводить.

Джил вполне мог без этого обойтись. Это все Мэри – стремилась занять соответствующую ступеньку на социальной лестнице, настояла на переезде на Пятую авеню, из кожи вон лезла, чтобы войти в эти дурацкие благотворительные комитеты. Джила это все не волновало. Синтия тоже носилась со всякой светской ерундой, когда-то это ему помогло. Но не более того. Он выше этого, к тому же ему это просто скучно. Но если Мэри очень хочется, он не против. Хотя, конечно, он никогда не позволит ей повесить что-либо подобное в их доме. А сейчас почему бы, действительно, не сходить в комнаты для избранных, не толкаться же здесь в толпе. Взяв Мэри под руку, он проследовал за Шелби и этим омерзительным Кушманом. Неотесанный чурбан. В последнее время он начал зарываться. Джил сделал из него миллионера, но этот хорек продолжает что-то вынюхивать. Ничего, Джил скоро от него отделается.

Не один Джил в тот момент мечтал избавиться от Морти. Шелби готова была рвать на себе волосы. Почему так мало народа? Ей не нужно даже считать по головам, чтобы в этом убедиться, и так видно, что столпотворения нет. Где все завсегдатаи, Гунилла Голдберг, Хайма Мэлиссон? Почему они не пришли? Неужели из-за Морти? Может быть, мама была права – богат он или нет, он всего-навсего нью-йоркский еврей. А искусство – дело тонкое, особенно работы такого плана. Конечно, она запрашивает довольно дорого за произведения относительно неизвестного автора. Шелби вздохнула. Только бы Морти не раскрывал рта.

Рот раскрыл Джил, когда увидел полотна, предназначенные для показа узкому кругу посвященных. На всех были изображены половые акты в различных позах. Эти картины волновали, пробуждали эротические фантазии с некоторым оттенком садизма. Джил непроизвольно сжал руку Мэри.

– Интересно, – процедил он, взяв себя в руки.

– Да, очень, – откликнулась Мэри. Ее голос прозвучал неожиданно глухо.

Какую-нибудь из этих. Да, решил Джил, вот эту позу они попробуют сегодня в своей спальне. Не проронив больше ни слова, они медленно обошли оба зала, внимательно вглядываясь в извивающиеся фигуры на полотнах.

От внимания Шелби не ускользнула неестественная хриплость в голосе Мэри. Она многозначительно посмотрела на Морти. Он пожал плечами, но, слава Богу, ничего не сказал. Шелби продолжала наблюдать за важными гостями. Они, кажется, заинтересовались. Она почуяла первых покупателей. А если Джил и Мэри у нее что-нибудь купят, остальные выстроятся в очередь, чтобы не отстать от них.

Дуарто вошел в зал и не поверил глазам. Причиной его потрясения послужили, однако, не шедевры на стенах. Там, в центре зала, среди этой идиотской мазни, стоял человек, с которым он готов был провести всю оставшуюся жизнь. Никогда раньше он не испытывал такого сильного желания, а уж он-то был достаточно искушен в этих делах. Он пришел, как обычно, надеясь подыскать очередного клиента. Откровенно говоря, он охотился за Мэри Бирмингем Гриффин. До него дошли слухи, что Гриффины приобрели шикарные апартаменты в здании Джека Онассиса на Пятой авеню. Эти сведения ему сообщил надежный человек из агентства по продаже недвижимости Линды Штейн, одного из самых модных в Нью-Йорке. Дуарто очень хотел получить этот заказ, но еще больше он хотел мужчину, стоящего сейчас перед одним из ужасных, вызывающих творений Феб Ван Гельдер.

Он «голубой», это ясно, но свободен ли он? С ним был какой-то высокий смазливый молодчик, но Дуарто никогда не трогали красавцы типа Джимми Стюарта. Его привлекали маленькие, рыжеватые и веснушчатые мужчины. Кому дано разобраться в человеческих пристрастиях? Ему нравилась даже залысина на голове незнакомца.

Конечно, в наше время свидание с незнакомцем чревато всевозможными опасностями. Столько друзей Дуарто поумирало, что он уже перестал считать. Бросил после семнадцатых похорон. Он сам всегда был очень осмотрителен, и, надо сказать, ему везло. Он прожил с Ричардом одиннадцать лет, но, когда у Ричарда в крови обнаружили вирус, анализы Дуарто оказались отрицательными, и он был благодарен за это судьбе. Дуарто вспомнил, как Ричард поддерживал его в работе. Без Ричарда ему было очень тяжело, даже несмотря на помощь Бренды. И он был так одинок. Он не отрываясь смотрел на Азу Юэлла, и перед его мысленным взором проносились прекрасные видения увитых плющом коттеджей и маленьких, неуклюжих щенков.

– Значит, ты стал писателем? – спросил Аза.

– Ну, в общем кое-что написал. Меня посетило вдохновение. – «Да, – подумал Лэрри, – и имя моему вдохновению – Элиз Эллиот».

Милая Элиз. Я продал ее фотографию в журнал. Теперь мне придется распроститься с надеждой когда-нибудь увидеть ее опять. Я ее предал. Она никогда меня не простит. Когда она увидит фотографию в журнале, она решит, что я просто использовал ее.

Он постарался прогнать мрачные мысли. Аза тоже весь вечер хмурился, вдвоем они представляли, наверное, довольно жалкое зрелище.

– Вдохновение? Это же здорово, Лэрри. А почему такая вселенская печаль? У тебя проблемы не только с деньгами?

Лэрри был благодарен за приглашение поплакаться на чужом плече, но он боялся рассказывать о своих бедах. Господи, что подумает о нем Аза, когда узнает, что он натворил? И все-таки надо попробовать, иначе он сойдет с ума, если будет держать это в себе. Запинаясь, он поведал другу историю своей встречи с Элиз.

– Аза, я не верил своим глазам: Элиз Эллиот прямо на Мэдисон-авеню. Я несколько раз сфотографировал ее, пока она шла по улице. А потом она зашла в бар «Карлайла», и я просто автоматически пошел за ней. Там было полутемно, прохладно и почти пусто. Она сидела одна. – Отхлебнув из бокала, он добавил: – Я послал ей какое-то вино.

– А она? – спросил Аза.

– А она приняла. Я пересел к ней за столик, и мы разговорились. А потом занимались любовью. – Лэрри опустил голову.

Аза расхохотался.

– Ну и в чем проблема? Я не вижу проблемы.

– Проблема есть. Я тебе говорил, что я сейчас на мели? Аза со смущенным видом переступил с ноги на ногу и коротко кивнул.

– Ну вот, я продал одну из ее фотографий. Понимаешь, Аза, это же предательство. Я провел с женщиной самый прекрасный день в своей жизни, а потом поступил как самый последний негодяй.

Лэрри казалось, что он своим рассказом вызывает омерзение. Он заметил, как Аза вздрогнул при слове «предательство». Аза медленно поднял на него глаза.

– Ошибки бывают разные. Одни можно исправить, всего-навсего сказав «извините». За другие приходится долго расплачиваться. Лэрри, твой проступок – это совсем не так страшно. Напиши ей письмо, что ты сожалеешь, просишь ее простить тебя. Никаких объяснений, просто «прости».

– Она и видеть меня не захочет. Аза снисходительно улыбнулся:

– Ну и что ты теряешь? – Улыбка у него получилась какая-то жалкая.

Несмотря на собственные переживания, Лэрри не мог не услышать тоскливые нотки в голосе друга.

– У тебя все в порядке?

– У кого? – не понял Аза. – Мы, по-моему, о тебе говорим. Попроси у нее прощения.

– А если она меня не простит?

– Лэрри, ты ничего не теряешь. Попытка не пытка. Лэрри задумался над весьма разумным советом Азы. «Он прав, как всегда. Я ей напишу. Душе нужна исповедь», – подумал он, и ему сразу стало легче. Он внимательнее присмотрелся к Азе. Аза – настоящий друг. Но почему он сегодня такой печальный? Почему на нем новый костюм? Почему экономный Аза живет по кредитной карточке? Что вообще происходит?

– Аза, что с тобой? Что ты скрываешь? – Лэрри был уверен, что несчастный вид Азы вызван не только сочувствием его, Лэрри, проблемам. У Азы какой-то груз на сердце или на совести.