ГЛАВА VII

Мистер Тиррел посоветовался с приятелем, которому с давних пор поверял свои тайны, относительно плана, которому надо было следовать; тот, в своем сочувствии бессердечию и дерзости друга, не допускал и мысли, чтобы ничтожной девчонке, не обладающей ни состоянием, ни красотой, можно было позволить хоть на мгновение помешать такому значительному человеку, как мистер Тиррел, в осуществлении его затей. Первой мыслью ее родственника, теперь неумолимого, было вытолкать ее за дверь и предоставить ей добывать себе хлеб, как она сумеет. Но он понимал, что такой поступок вызовет большие пересуды, и в конце концов остановился на способе, который, по его мнению, достаточно оберегал его имя и в то же время с полной несомненностью обеспечивал ей унижение и наказание.

Для этой цели он остановился на молодом человеке лет двадцати, сыне некоего Граймза, который жил на небольшой ферме, принадлежащей другу мистера Тиррела. Этого парня он решил навязать мисс Мелвиль в качестве мужа, злобно предвидя, что она встретит с отвращением всякое брачное предложение, так как, к ее несчастью, у нее зародилось нежное чувство к мистеру Фокленду. Граймза он выбрал как человека, во всех отношениях противоположного мистеру Фокленду.

В сущности, это был парень без порочных наклонностей, но невероятно грубый и невоспитанный. Телосложение у него было самое нескладное; черты лица – крупные, до странности плохо гармонировавшие между собой; губы – толстые; голос его звучал резко, без всяких оттенков; ноги его были одинаковой толщины сверху донизу, с уродливыми и неуклюжими ступнями. По натуре он не был завистлив или зол, но всякая нежность была ему совершенно чужда. Тонкость чувств в других не могла его трогать, так как сам он никогда не испытывал ничего подобного. Он был искусным кулачным бойцом, любил самые буйные развлечения и наслаждался драками, которые он не считал особенно обидными, если они не оставляли никаких следов. Вообще ему нравилось шуметь и горланить, не обращая внимания на других; он был упрям и неуступчив не по жестокости или суровости характера, а по неспособности постичь те более тонкие чувства, которые занимают так много места в жизни людей более благородного склада.

Таково было неотесанное и полудикое существо, избранное мрачной злобой мистера Тиррела как наиболее отвечавшее его целям. До сих пор Эмили была совершенно свободна от гнета деспотизма. Защитой ей служило ее собственное счастливое ничтожество. Никто не считал нужным связывать ее теми многочисленными мелочными условностями, которыми обычно отравляют жизнь девиц, рожденных в богатстве. Она жила такая же вольная и такая же хрупкая, как птица, спокойно щебечущая в родной чаще.

Поэтому, услыхав от своего родственника, что он прочит ей в мужья мистера Граймза, она первое мгновение молчала, удивленная таким неожиданным заявлением. Но как только дар слова вернулся к ней, она возразила:

– Нет, сэр, я не хочу выходить замуж.

– Вы должны. Будто вы не льнете постоянно к мужчинам? Давно пора вас пристроить.

– Мистер Граймз! Нет, право… Если у меня и будет муж, то не такой, как мистер Граймз.

– Бросьте пустяки молоть! Это еще что за неслыханные вольности?

– Боже мой, я даже представить себе не могу, что бы я стала с ним делать. С таким же успехом вы могли бы прислать мне своего страшного пса-водолаза и приказать, чтобы я сшила для него шелковую подушку и положила его у себя в туалетной комнате. Кроме того, сэр, ведь Граймз – простой работник, а я твердо помню, тетушка всегда говорила, что семья наша очень высокого происхождения.

– Это ложь! Наша семья… Неужели вы имеете наглость считать себя членом нашей семьи?

– Но как же, сэр? Разве ваш дедушка не был и моим дедушкой? А если так, то как же мы можем принадлежать к разным семьям?

– На это есть самая основательная в мире причина. Вы дочь негодяя-шотландца, который растратил до последнего шиллинга все состояние моей тетушки Люси и оставил вас нищей. У вас есть сто фунтов, и отец Граймза обещал дать ему столько же. Как вы смеете кичиться перед равным вам?

– О сэр, я не кичусь. Но, право же, право, я никогда не смогу полюбить мистера Граймза. Я очень счастлива и теперь. Зачем мне идти замуж?

– Довольно болтовни! Граймз будет здесь сегодня после обеда. Смотрите, ведите себя с ним пристойно! А то он припомнит и сведет с вами счеты, когда вам это меньше всего придется по вкусу.

– Нет, сэр, я знаю, вы это говорите не серьезно…

– Не серьезно?.. Будь я проклят, если вы не убедитесь, до какой степени это серьезно. Я знаю, чего бы вам хотелось. Вам бы больше хотелось быть любовницей мистера Фокленда, чем женой простого, честного земледельца. Но я возьмусь за вас! Вот к чему приводит снисходительность. Надо с вас сбить спесь, мисс. Надо вас проучить, чтобы вы знали, какая существует разница между заносчивыми представлениями и действительностью. Вы, пожалуй, немножко посердитесь, не без того. Но не беда. За гордость всегда приходится платить. А если бы вы опозорились, за это винили бы меня.

Тон, которым говорил мистер Тиррел, был так отличен от всего, к чему мисс Мелвиль привыкла, что она чувствовала себя совершенно не способной понять, какой смысл надо придать его словам. Порой ей казалось, что он на самом деле хочет вынудить ее стать в такое положение, о котором она и подумать не может спокойно. Но она тотчас отбрасывала эту мысль как обвинение, которого ее родственник не заслужил, и решила, что это только уловка с его стороны, что он только испытывает ее, не более. Как бы то ни было, чтобы окончательно удостовериться, она решила поговорить со своим постоянным советчиком, миссис Джекмен, и рассказала ей все, что произошло. Миссис Джекмен оценила положение совсем иначе, чем оно рисовалось Эмили: она задрожала от страха за будущее спокойствие своей любимой питомицы.

– Боже мой, дорогая мама! – воскликнула Эмили (она любила называть так добрую экономку). – Неужели вы так думаете? Но все равно. Я никогда не выйду замуж за Граймза, будь что будет.

– А вы можете это сделать? Хозяин заставит вас.

– Нет, вы на самом деле говорите со мной как с ребенком. Мне ведь выходить замуж, а не мистеру Тиррелу. Вы думаете, я позволю кому-нибудь другому выбирать для меня мужа? Право, я не так глупа.

– Ах, Эмили! Вы совсем не сознаете серьезности своего положения. Ваш двоюродный брат – человек жестокий: он, пожалуй, выгонит вас из дома, если вы будете противиться.

– Ах, мама! С вашей стороны нехорошо так говорить. Я уверена, что мистер Тиррел – очень хороший человек, хоть иной раз и бывает сердитым. Он прекрасно знает, что я вправе поступать по-своему в таком деле, как брак. Не наказывают же людей за то, что они поступают по праву.

– Никого не должны бы наказывать, моя дорогая. Но на свете есть очень злые и деспотичные люди.

– Нет, нет… Я никогда не поверю, что мой двоюродный брат из их числа.

– Надеюсь, что нет.

– А если… Что тогда? Конечно, мне очень не хотелось бы сердить его.

– Что тогда? Тогда моя бедняжка Эмили стала бы нищей. Каково бы мне было смотреть на это?..

– Нет, нет, мистер Тиррел только что сказал мне, что у меня есть сто фунтов. Но если бы у меня и не было состояния, разве в таком же положении не находятся тысячи других людей? Зачем мне огорчаться, если они терпят то же самое и веселы? Не тревожьтесь. Я твердо решила пойти на что угодно, только бы не выходить замуж за Граймза. Так я и сделаю.

Миссис Джекмен была не в силах вынести тягостную неизвестность, в которую ее поверг этот разговор, и немедленно отправилась к сквайру, чтобы разрешить свои сомнения. То, как ею был задан вопрос, само по себе достаточно ясно свидетельствовало о том, что она думает об этом браке.

– Это правда, – сказал мистер Тиррел. – Я хотел поговорить с вами об этом деле. Девчонка вбила себе в голову бессмысленные бредни, и они погубят ее. Вы, может быть, знаете, откуда они у нее? Но, так или иначе, давно пора что-нибудь предпринять. Короткий путь – самый лучший. Вещи надо беречь, пока они еще целы. Словом, я твердо решил, что она выйдет замуж за этого парня. Вы не знаете за ним ничего дурного, не правда ли? Вы имеете на нее большое влияние, и я, видите ли, хочу, чтобы вы воспользовались им, направив ее на путь, который приведет ее к добру. Это лучшее, что вы можете сделать, смею вас уверить. Она дерзкая и злая девчонка. Мало-помалу она стала бы распутницей, не лучше обыкновенной проститутки, и сгнила бы на навозной куче, если бы я не прилагал всех этих стараний, чтобы спасти ее от гибели. Я хочу сделать из нее честную жену фермера, а прекрасная мисс не может примириться с этой мыслью.

После обеда, согласно уговору, явился Граймз и был оставлен наедине с молодой леди.

– Ну, мисс, – сказал он, – сквайру, как видно, желательно, чтобы мы были мужем и женой. Что до меня, не могу сказать, чтобы мне это приходило в голову, но уж если сквайр проломил лед и вам это дело по душе – что ж, я готов. Скажите свое слово: слепой лошади что кивнуть, что подмигнуть – все одно.

Эмили была только что достаточно оскорблена неожиданным предложением мистера Тиррела. Теперь ее привели в смятение новизна положения и еще больше – невежество и грубость ее нареченного, превзошедшие даже ее ожидания. Граймз объяснил ее смущение застенчивостью.

– Полно, полно, никогда не нужно теряться. Надо глядеть веселей. Чего там! Моей первой зазнобушкой была Бет Батерфильд. Так что ж из этого? Чему быть – того не миновать, слезами сыт не будешь. Она была славная, видная девка – что правда, то правда. Пять футов десять дюймов и такая дюжая, что кавалеристу впору. О, она могла уйму наработать. Вставала рано, ложилась поздно, десять коров своими руками выдаивала. Накинет плащ, да и едет на рынок со своими корзинами, будь то хорошая погода или дурная, град, ветер или снег. Сердце радовалось, как взглянешь на ее щеки, нарумяненные морозом, что красное яблочко из ее же сада. Ах, вот это была девка для горячей поры: со жнецами как развозится, – одного – хлоп по спине, с другим борется, и для каждого-то у нее найдется шельмовская проделка и шутка. Бедная! Как-то на крестинах сломала себе шею, спускаясь с лестницы. Ну, другой такой я уж, понятно, не найду. Но вы на это не обращайте внимания. Надо полагать, как познакомимся ближе, в вас тоже что-нибудь мне понравится. Уж как вы ни скромны да стыдливы, а наверно – тоже шельма! Вот посмотрим, как я вас растормошу да помну малость. Что вы там ни думайте, а я малый не промах. Знаю, что к чему, и не хуже другого вижу, что надо. Да, да… Все обойдется. Клюнет рыбка на приманку, будьте покойны. Да, да, мы здорово поладим друг с другом.

Между тем Эмили собралась с духом и, выражая благодарность мистеру Граймзу за его доброе мнение о ней, стала объяснять ему, что ее никогда не могли бы заставить отнестись благосклонно к его ухаживанию. На этом основании она просила его отказаться на будущее время от всяких на нее притязаний. Это заявление Эмили прозвучало бы более внятно, если бы не шумное поведение и неуместная жизнерадостность Граймза, которые не располагали его к молчанию и заставляли его предполагать, что он уже с полуслова достаточно уловил мысль собеседника. Между тем мистер Тиррел ни под каким видом не хотел прерывать эту сцену, не дав им времени подойти к объяснению; потом он постарался помешать молодым людям слишком близко узнать склонности друг друга. В результате Граймз приписал сдержанность мисс Мелвиль девической стыдливости и посмотрел на нее как на своенравную пугливость необъезженной кобылки. Впрочем, если бы даже дело обстояло иначе, вряд ли это произвело бы на него большое впечатление, так как он давно привык считать женщин созданными для удовольствия мужчин и возмущался слабостью тех, кто допускает, что женщины могут иметь собственное мнение.

По мере того как ухаживание Граймза продолжалось и мисс Мелвиль чаще видела своего поклонника, ее неприязнь все усиливалась. Но, хотя характер ее не был испорчен теми ложными претензиями, которые часто делают девушек несчастными в родной семье, в то самое время как они располагают решительно всем, чего только может желать человек, – она все-таки не привыкла в прошлом встречать противодействие и была в ужасе от возрастающей суровости своего родственника. Порой она думала о бегстве из дома, который стал для нее тюрьмой, но привычки юности и незнание света заставили ее отказаться от этого намерения, когда она подробней обсудила его. Миссис Джекмен, конечно, не могла спокойно думать о Граймзе как о супруге для ее ненаглядной Эмили. Но осторожность заставляла ее всеми силами противиться намерениям молодой леди перейти к решительным действиям. Она не могла допустить, чтобы мистер Тиррел упорно продолжал свои притеснения, и уговаривала мисс Мелвиль забыть на мгновение о природной независимости своего характера и победить упрямство двоюродного брата трогательными мольбами. Она очень верила в действие бесхитростного красноречия своей питомицы. Миссис Джекмен не знала, что происходит в душе тирана.

Мисс Мелвиль решила последовать совету своей нянюшки. Однажды утром, сейчас же после завтрака, она подошла к своим клавикордам и сыграла одну за другой несколько пьес, которые мистер Тиррел особенно любил. Миссис Джекмен удалилась, слуги разошлись по своим делам, и мистер Тиррел ушел бы тоже – он был не в настроении, и музыкальные упражнения Эмили уже не доставляли ему того удовольствия, которое он обыкновенно испытывал от них раньше. Но пальцы ее на этот раз оказались искуснее, чем обычно. Должно быть, мысль о том деле, которое она собиралась защищать, сообщила ей твердость и смелость; к тому же она не знала расслабляющего трепета, который испытывал бы человек, не способный заглянуть в лицо нищете. Мистер Тиррел был не в силах покинуть комнату. Порой он принимался нетерпеливо шагать взад и вперед, потом наклонялся над несчастной невинной девушкой, которая прилагала все старания, чтобы угодить ему. Наконец он опустился в кресло против Эмили и вперил в нее взор. Морщины, бороздившие его лицо, постепенно разгладились, черты озарились улыбкой; казалось, в сердце его снова оживает доброта, с которой он прежде взирал на Эмили.

Эмили выжидала удобную минуту. Кончив одну из пьес, она встала и подошла к мистеру Тиррелу.

– Ну как? Разве я не хорошо это сыграла? И после этого неужели вы не дадите мне награду?

– Награду? Ну что же… Подите сюда, я вас поцелую.

– Ах, нет, не то! Хотя… вы уже давно не целовали меня. Раньше вы говорили, что любите меня, и звали меня своей Эмили. Но, уж верно, вы любили меня не так сильно, как я вас. Вы не забыли, как были прежде добры ко мне? – тревожно добавила она.

– Забыл? Нет, нет! Как вы можете задавать такой вопрос? Вы опять будете моей дорогой Эмили.

– Ах, какие это были счастливые времена! – воскликнула она немного жалобно. – Знаете, братец, мне так хотелось бы проснуться и узнать, что весь последний месяц, – да, около месяца, – просто дурной сон.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил мистер Тиррел изменившимся голосом. – Берегитесь! Не портите мне настроения! Не разводите снова своих романтических бредней!

– Нет, нет, никаких романтических бредней у меня и в мыслях нет. Я говорю о том, от чего зависит счастье всей, моей жизни.

– Вижу, к чему вы клоните. Молчите! Вы отлично знаете, что бесполезно надоедать мне своим упорством. Вы ни минуты не даете мне побыть с вами в хорошем настроении. Что я решил насчет Граймза, от этого я не откажусь, будь хоть весь мир против меня!

– Милый, милый братец! Подумайте! Граймз грубый, неотесанный, как Орсон в детской книге[19]. Ему и жена нужна такая же, как он. Со мной ему было бы так же плохо, как и мне с ним: он тоже не знал бы, что ему со мной делать. Зачем принуждать нас обоих к тому, что ни одного из нас не привлекает? Не могу понять, как это пришло вам в голову. Но теперь – умоляю вас! – откажитесь от этой мысли. Брак – дело серьезное. Не можете же вы соединить людей, которые ни в каком, решительно ни в каком отношении не подходят друг другу. Всю жизнь мы бы чувствовали себя униженными и несчастными. Месяц проходил бы за месяцем, год за годом, и для меня не было бы никакой надежды вернуть себе свободу – разве только после смерти того человека, которого я должна была бы любить. Я уверена, сэр, что вы не захотите причинить мне столько зла. Что я сделала? Почему вы стали моим врагом?

– Я не враг вам. Я все время твержу, что вас необходимо уберечь от зла. Но даже если бы я был вашим врагом, я не мог бы терзать вас больше, чем вы меня. Разве вы не распеваете постоянно хвалы Фокленду? Разве вы не влюблены в Фокленда? Для меня этот человек стоит легиона дьяволов!.. Можно подумать, что я нищий. Можно подумать, что я урод, чудовище. Было время, я считал себя вправе быть всеми уважаемым. А теперь, развращенные этим французоподобным негодяем, они называют меня грубым, угрюмым тираном. Что правда, то правда: я не умею вести тонкий разговор, льстить людям лицемерными похвалами и скрывать, что на самом деле у меня на душе. Мерзавец понимает, в чем его жалкие преимущества, и то и дело унижает меня. Он мой соперник и мой гонитель. Наконец – точно мало всего этого! – он сумел еще посеять заразу в моей собственной семье. И надо же, чтоб вы, которую мы приняли из милости, случайное порождение тайного брака, вы обернулись против своего благодетеля и уязвили меня как раз в самое чувствительное место! Если бы я даже стал вашим врагом, разве у меня нет на это причины? И разве беды, которые я мог бы навлечь на вас, сравнятся с тем, что вы заставили меня вытерпеть? А что вы такое? Даже жизнью пятидесяти таких, как вы, не искупить одного неприятного для меня часа. Вас хоть двадцать лет пытай, вы не почувствуете того, что я чувствую. И все-таки я ваш друг! Я вижу, куда вы идете. И я твердо решил спасти вас от этого обольстителя, этого лицемерного злодея, которого всем нам надо опасаться. Каждая минута, в течение которой зло идет своим путем, делает плохое еще худшим. И я намерен спасти вас без промедлений.

Сердитые укоры мистера Тиррела произвели перемену в нежной душе мисс Мелвиль. Он никогда еще не изливал своих чувств с такой откровенностью. Буря, поднявшаяся в нем, лишила его власти над самим собою. Мисс Мелвиль с изумлением увидела, что он непримиримый враг мистера Фокленда, которого – как она думала – нельзя было узнать, не полюбив. Она поняла, что он затаил глубоко укоренившуюся неприязнь против нее. Она отпрянула, сама хорошенько не зная почему, перед злобной яростью своего родственника и поняла, что ей нельзя ждать ничего хорошего от его неумолимого нрава. Но тревога эта предшествовала в ней приступу твердости, а не трусости.

– Нет, сэр, – возразила она, – поверьте, я не позволю вести себя по любому пути, какой вам вздумается выбрать для меня. Я привыкла вам повиноваться и буду повиноваться и впредь во всем, что благоразумно. Но вы требуете слишком многого. Что вы толкуете мне о мистере Фокленде? Позволила ли я себе хоть один поступок, который мог заслужить ваши недобрые подозрения? Я невинна и буду невинной и впредь. Мистер Граймз неплохой человек и, без сомнения, встретит женщин, которым понравится. Но мне он не подходит, и никакие пытки не заставят меня быть его женой.

Мистер Тиррел был немало удивлен мужеством, которое Эмили проявила в этом случае. Он был слишком уверен в мягкости и кротости ее характера. Теперь он попытался смягчить суровость только что выраженных им чувств.

– Черт возьми! Да вы, оказывается, умеете браниться. Вам угодно, чтобы каждый сворачивал со своего пути и приносил да уносил все, что вам вздумается. Если заглянуть мне в сердце… Ну, да вы знаете, чего я хочу. Я настаиваю на том, чтобы вы позволили Граймзу ухаживать за вами, перестали бы дуться и как следует слушали бы его. Согласны на это? Если и после этого вы станете упорствовать в своем своенравии, – ну что же, придется, пожалуй, покончить с этим делом. Только не воображайте, что найдется охотник жениться на вас с вашего согласия или без него. Не такой уж вы лакомый кусочек, уверяю вас! Если бы вы понимали свою собственную выгоду, вы были бы рады взять молодца, пока он на это идет.

Мисс Мелвиль обрадовалась возможному окончанию в недалеком будущем ее теперешних мучений, на которое позволяли надеяться последние слова ее родственника. Миссис Джекмен, с которой она поделилась своими надеждами, поздравила Эмили с возвращением к сквайру умеренного расположения духа и здравого смысла, а себя самое – с той осторожностью, которая подсказала ей советы молодой леди, приведшие к такой счастливой развязке. Но их взаимные поздравления продолжались недолго. Мистер Тиррел заявил миссис Джекмен, что он вынужден отослать ее довольно далеко по делу, которое, наверное, задержит ее на несколько недель. И хотя поручение отнюдь не производило впечатления придуманного и сомнительного, мисс Мелвиль и ее друг усмотрели в этой несвоевременной разлуке печальное предзнаменование. В то же время миссис Джекмен убеждала свою питомицу держаться твердо, напоминала ей о раскаянии, которое уже проявил ее родственник, и поддерживала в ней надежду на то, что все уладится благодаря ее смелости и доброте. Со своей стороны, Эмили, хотя и огорченная отсутствием в столь критический момент своей защитницы и советчицы, была не в силах подозревать мистера Тиррела в таком коварстве и двоедушии, которые могли бы подать повод к серьезной тревоге. Она поздравляла себя с освобождением от столь горестных притеснений и считала счастливый исход первого в ее жизни серьезного дела предвестием будущего счастья. На смену ее прежним приятным грезам, связанным с мистером Фоклендом, пришло состояние духа, исполненное мужества и тревоги. Она переносила это безропотно. Неуверенная в главном, она даже склонна была скорее продлить, чем привести к концу положение, которое, может быть, было обманчиво, но не лишено своей прелести.

ГЛАВA VIII

Ничто не было так далеко от намерений мистера Тиррела, как подобное завершение его замыслов. Освободившись от страха перед вмешательством экономки, мистер Тиррел тотчас же круто изменил свое поведение. Он приказал, чтобы мисс Мелвиль оставалась безвыходно у себя в комнате, и лишил ее всякой возможности сообщить о своем положении кому бы то ни было за пределами его дома. Он приставил к ней служанку, на которую мог всецело положиться и которая, будучи раньше осчастливлена любовным вниманием сквайра, видела в тех преимуществах, которыми пользовалась в усадьбе Эмили, присвоение прав, скорее принадлежащих ей самой. Сквайр, в свою очередь, делал все, что было в его силах, для очернения доброго имени молодой леди и внушал своей челяди, что предосторожности эти необходимы, чтобы воспрепятствовать ей бежать к его соседу и тем окончательно ввергнуть себя в пучину гибели.

После того как мисс Мелвиль провела двадцать четыре часа в заточении и можно было с некоторым основанием предположить, что она смирилась духом, мистер Тиррел счел уместным отправиться к ней, чтобы объяснить причины теперешнего обращения с ней и указать ей единственный путь, на котором ее может ожидать перемена к лучшему. Как только Эмили увидела его, она повернулась к нему с таким решительным видом, какого, пожалуй, не имела ни разу в жизни, и обратилась со следующими словами:

– Это вы, сэр? Прекрасно! Мне нужно было видеть вас. Говорят, я заперта по вашему приказанию. Что это значит? Какое право имеете вы держать меня пленницей? Чем я обязана вам? Ваша мать оставила мне сто фунтов. Разве вы когда-нибудь предлагали увеличить мое имущество? Да если бы и предложили, мне этого не нужно. Я не хочу жить в лучших условиях, чем дети других бедных родителей. Как и они, я могу сама себя содержать. Я предпочитаю свободу богатству. Я вижу, вы удивлены решимостью, которую я проявляю. Но разве я могу позволить растоптать себя? Я покинула бы вас раньше, если бы миссис Джекмен не уговорила меня и если бы я не была о вас лучшего мнения, чем вы заслуживаете, судя по теперешнему вашему поведению. Но теперь, сэр, я намерена оставить ваш дом сию же минуту и настаиваю на том, чтобы вы не пытались удержать меня.

Сказав это, она поднялась и направилась к дверям, в то время как мистер Тиррел стоял ошеломленный ее душевной твердостью. Однако, видя, что еще мгновенье – и она будет вне пределов досягаемости, он спохватился и потащил ее назад.

– Это еще что за новости! Потаскуха! Ты думаешь, что одержишь надо мной верх своим бесстыдством? Садись! Удовлетворись этим. Так тебе угодно знать, по какому праву я держу тебя здесь, да? По праву собственника. Этот дом мой, и ты в моей власти. Сейчас здесь нет миссис Джекмен, чтобы увезти тебя. Да. Нет и Фокленда, чтобы затеять из-за тебя ссору. Будь я проклят, если я не перехитрил тебя и не пустил на ветер все твои затеи. Ты думаешь, я позволю безнаказанно возражать себе и чинить мне препятствия? Случалось ли тебе видеть живое существо, которое противилось бы моей воле и потом не раскаивалось бы? Так неужели я отступлю теперь перед рябой девчонкой! Я не увеличил твоих средств, черт побери? А кто тебя вырастил? Я предъявлю тебе счет за тряпки и помещение. А разве тебе не известно, что всякий кредитор имеет право задержать своего сбежавшего должника? Думай что хочешь. Но ты не выйдешь отсюда до своей свадьбы с Граймзом. Нет силы ни на небе, ни на земле, которая помешала бы мне тебя переупрямить.

– Недостойный, безжалостный человек! Значит, вам довольно того, что меня некому защитить? Но я не так беспомощна, как вам кажется. Вы можете держать в заточении тело, но вы не покорите моего духа. Выйти замуж за мистера Граймза! И такими средствами вы думаете склонить меня к выполнению своего желания? Каждое притеснение, которое я терплю, еще больше отодвигает то, ради чего я подвергаюсь такому несправедливому обращению. Вы не привыкли, чтобы противились вашей воле. А когда я противилась ей? Но в деле, которое касается только меня, неужели моя воля ничего не значит? Неужели, установив такое правило для самого себя, вы не позволяете воспользоваться им никому другому? Мне от вас ничего не нужно. Как смеете вы отнимать у меня право всякого разумного существа жить спокойно в бедности и невинности? Каким человеком выказываете вы себя – вы, имеющий притязание на уважение и похвалы со стороны всех знающих вас?

Смелые упреки Эмили сперва производили на мистера Тиррела сильное впечатление, повергая его в изумление и вызывая в нем смущение и страх перед беззащитной невинной девушкой. Но смятение его проистекало от неожиданности. Как только первое впечатление изгладилось, мистер Тиррел стал клясть себя за то, что позволил себе смягчиться от ее увещеваний. Его негодование против Эмили удесятерилось оттого, что она посмела пренебречь его недовольством в такое время, когда ей следовало всего страшиться. Его деспотический и неумолимый нрав был возбужден до степени, близкой к умопомешательству. Он изощрялся в придумывании всевозможных наказаний для упрямицы. Он начинал подозревать, что у него мало надежды добиться победы прямым насилием, и потому он решил прибегнуть к хитрости.

В Граймзе он нашел орудие, достаточно пригодное для его целей. Этот малый, в котором не было ни капли умышленной злобы, был способен причинять другим величайший вред из-за одной грубости своих понятий. Сам он видел вред или пользу в чем бы то ни было в зависимости от того, насколько это удовлетворяло его запросы, и считал признаком истинной мудрости свысока относиться к тем, кто позволяет себе терзаться из-за душевных горестей. Он был убежден, что на долю молодой женщины не может выпасть более счастливой участи, чем быть его женой, и полагал, что такой исход с избытком вознаградит ее за любые беды, каким она может подвергнуться. Поэтому при помощи нескольких соблазнов, которые мистер Тиррел сумел пустить в ход, он легко позволил склонить себя к участию в заговоре; имевшем целью опутать мисс Мелвиль. Подготовив таким образом почву, мистер Тиррел начал действовать на пленницу запугиваниями через посредство приставленной к ней для надзора служанки (так как уже испытанный им опыт личных пререканий с нею не располагал к их повторению). Эта женщина время от времени оповещала Эмили – иной раз под предлогом дружеского расположения, иной раз с нескрываемым злорадством – о приготовлениях, которые делаются к ее свадьбе. Иногда она сообщала: «Сквайр ездил смотреть славную маленькую ферму, которая предназначена служить местожительством для четы новобрачных»; или: «Закупается множество скота и предметов домашнего обихода, чтобы все было готово для их встречи». Потом она говорила ей о том, что разрешение на брак получено, что приглашен пастор и что назначен день свадьбы. Когда Эмили пыталась, хотя и со все возраставшими дурными предчувствиями, высмеивать эти меры как совершенно недействительные при отсутствии согласия с ее стороны, эта коварная женщина рассказывала всевозможные истории о девушках, насильно выданных замуж, и уверяла ее, что ни возражения, ни молчание, ни обморок не смогут остановить брачный обряд и не позволят признать его несостоявшимся после того, как он будет совершен.

Положение мисс Мелвиль было в высшей степени жалкое. Она ни с кем не виделась, кроме своих гонителей.