Бог сумерек

— А-а, ну спасибо! Ничего себе миноискатель — пусть, мол, взрывается!

Игорь так и покатился от смеха, едва не свалившись с лавки.

— О-ох… ну… ну, Палыч…

— Конечно, конечно! Кому смех, кому грех…

— Да нет же, Александр Павлович, нет, совсем не обязательно! Я думаю, что нет. Вспомните, вы же сами рассказывали о том, что с вами студентом бьшо! Тогда вы никаких неприятных ощущений не испытывали, так ведь?

— Так, так… — Палыч посмеивался вместе с Игорем. — Не испытывал…

— Вот именно. Следовательно?..

— Следовательно, придется все-таки Палычу поработать миноискателем…

А Кореньков перестал смеяться.

— Слушайте… — произнес он совершенно серьезно.

— Да-да, именно слушайте! — Лев Евгеньевич козырем встал перед парнями. — Вы помните те места?

— Где это случилось? — Палыч полез за сигаретой. — Да как сейчас!

— И прекрасно. Вот мы с них и начнем. С завтрашнего дня. Годится?

Палыч разволновался от воспоминаний, опять поднялся. Он прикурил и жадно затянулся несколько раз подряд.

— Я это как сейчас помню. Помню, как вышел из трамвая, пошел по улице… Осень была тусклая, такая изморось…

— А что за улица? — спросил Игорь.

— Рябиновая.

— А, знаю. — Игорь кивнул. — А очутился где?

— А очутился аж на Прибрежной.

— Тоже знаю, — сказал Игорь с удивлением. — Порядочно!

Палыч покачал головой, продолжая вспоминать.

— Н-нет, ну надо же… Помню ли я? Да помню до сантиметра! Буквально. Не шучу. Пойти на Прибрежную, на Рябиновую — точно встану, до сантиметра, прямо вот так!..

И нещадно задымил сигаретой, весь окутался дымом.

— Да можно посмотреть по карте, — сказал Федор Матвеевич. — У меня городская карта есть. Можно глянуть.

— Давайте глянем, — оживился Палыч. — Интересно.

Игорь подумал, что это не очень интересно, в картах вообще ничего интересного нет, они ему еще в армии надоели… но Федор Матвеевич уже волок замасленную бумагу.

Палыч как-то повеселел. Он одним махом сдвинул на половину стола посуду, а с освободившейся половины смел крошки.

— Кладите, Федор Матвеевич. Давайте, давайте, посмотрим…

Все с интересом склонились над потрепанной, вытертой на сгибах картой. Грязноватый ноготь Палыча безошибочно нашел на карте улицу Рябиновую.

— Вот она, небольшая улочка. Вот тут перекресток, а тут вот… не показано — внутри Дворовой проезд, около него, не доходя нескольких шагов, меня и поддело…

— В параллельный мир, — сказал Игорь.

— Уж это точно… Ага, ага. — Ноготь крепко постучал по рисунку. — Федор Матвеевич, у вас карандаш есть? — неожиданно обратился Кореньков к хозяину.

— Карандаш? Есть, — смутился Федор Матвеевич, — да уж больно он не того… не заточен, и вообще…

— Пустяки, пустяки. Давайте сюда, — нетерпеливо перебил Палыч.

Карандаш явился. Вернее, действительно — огрызок.

— Так! — Палыч с трудом потер затупившимся сальным грифелем по бумаге. — Это Рябиновая. Теперь смотрим Прибрежную…

— Тоже до сантиметра помнишь? — ухмыльнулся Игорь.

— До миллиметра! — отрезал Палыч и тут же отыскал Прибрежную: на юго-западной окраине, огибаемой рекой.

— До миллиметра… — приговаривал он, делая отметку. — Конечно, помню до миллиметра… до секунды: вот здесь! Тут забор идет, база. А здесь, дальше, уже кустарник, пустырь какой-то, спуск к реке.

И он сделал на карте вторую отметку.

Некоторое время все смотрели молча.

— Н-да… — с уважением протянул Федор Матвеевич.

— По прямой будет километров десять. — Игорь качнул головой. — Чуть меньше, может быть. Солидно!

— По прямой, говоришь?.. — Кореньков сощурился… выпрямился. Взор его прояснел. — Федор Матвеевич, а линейка есть?

Нашлась и линейка. Тоже замшелая, но вполне пригодная.

— Вы, Федор Матвеевич, наверное, из потомственных кулаков, — пошутил Лев Евгеньевич, но Логинов остроты не понял и сказал:

— Да у нас в роду все мужики были хозяйственные. А Кореньков уже приложил линейку к карте и дважды быстро черкнул карандашом, соединяя обе точки.

— Что находится на этой линии? — догадался Лев Евгеньевич.

Палыч блеснул золотой коронкой справа.

— Давайте посмотрим. — Тут и Игорь заинтересовался. — Вот, смотри, по парку идет…

— И рядом с озером! — подхватил Огарков.

— Ага, по самому берегу.

— А здесь гастроном, — Игорь читал карту лучше всех, — здесь спортплощадка. Улица Арсенальная, Посадская… Товарная.

— Черт, Игорь, как ты в них ориентируешься?!

— Профессия… Вот Проспект Победителей, а это Большая Успенская…

— Патриоты, — ядовито буркнул Лев Евгеньевич, — переулка Побежденных наверняка не выдумают…

— Улица Авиаторов, — продолжал перечислять Игорь, — Диагональная… — И замолчал.

— А эта? — показал Палыч.

— Эта — улица Фронтовых бригад, — ответил Игорь механически. — А вот этот квартал — прямо через него линия проходит, видите?

— Видим, и что?

— Между Проспектом, Авиаторов и Диагональной — что? Вот здесь. Смотрите!

На несколько секунд воцарилось оцепенелое молчание, а затем Огарков звонко хлопнул себя по лбу.

— Бог мой! Это же… здесь же библиотека!!

Палыч сообразил не сразу, но вид сделал уверенный.

— А я что говорил?

— Ты ничего еще не говорил, — возразил Игорь.

— Не говорил, так сделал! Если три точки на плоскости лежат на одной прямой, то?..

— То это не случайные точки, — докончил Лев Евгеньевич. — Но ведь в том мире геометрия Евклида наверняка не действует.

— В том, возможно, и не действует, — согласился Палыч. — Но мы-то пока в мире этом. А тамошняя геометрия — здесь, надо думать, съеживается в Евклидову.

Огарков поразмыслил.

— Резонно, — сказал наконец он.

— Вот так. — Палыч распрямился с видом человека, удовлетворенного проделанной работой. — Всего и делов.

— Всего делов-то, — подтвердил Игорь. Он продолжал рассматривать карту. — Пройтись по этой линии…

— Проехаться, — поправил Лев Евгеньевич. — Проехаться… А сейчас все-таки позвольте, Александр Павлович, я вас проверю на RQ…

ГЛАВА 14

“Эта ночь будет твоей! Она должна стать такой. Не может не быть такой. Прорвемся! Ведь бывало и похлеще, прижимало так, что небо с овчинку… И ничего. Я — победитель, мне другим быть не дано. И в этот раз я должен победить, и так и будет! Все увидят! Это все мое! Мой мир! Мой, мой, только мой!..”

Так накачивал себя Смолянинов перед визитом вниз. От его расслабленности не осталось и следа, он ощущал себя, как это бывало в лучшие минуты, когда опасность схватки пьянила, кружила голову небывалой злой легкостью, без мыслей, без, сомнений — только ярость, пустота, победа.

И в подземельный коридор шагнул он молодцом, рука держала свечу, как праздничный бокал с шампанским. По ступенькам сбежал, будто бы на свидание…

“Свидание с черепом!” — так бы, наверное, сострил он, если бы обладал чувством юмора.

Но так он не подумал, а двигался он в подвале истово, со всей серьезностью.

Опять мертвая голова; и замахала в руке кисть, и потек звездный мрак, и у действующего радостно вздрагивали мышцы, и восторженный холод бежал по спине. И все получалось! Он был прав. Мерцание непрерывно лилось из глазниц черепа, оно текло на черный камень, с него на пол, и оно вдруг стало как бы растворять пространство, в нем стали пропадать предметы, и камень, и пол. Заколебалось пламя свечей, и сам череп начал таять во вспыхивающей бледными искрами тьме, подобно кислоте, разъедающей плоть земли.

Можно было остановиться. Он изрядно намахался кистью, и вместо холода теперь спина его пылала жаром. А сам он стал рьяный, торжествующий — гроза этому миру.

И он бросил кисть, и смело шагнул во тьму, и канул в ней.

То было, конечно, лишь преддверие многомерного мира, но и оно клубилось, разворачивалось так, что у любого бы перехватило дух — куда похлеще, чем парить в пятикилометровой высоте: здесь все смещалось, падало, взмывало стремительно, далекое вдруг делалось близким, проносилось сквозь тебя и пропадало, и смешно было видеть, как разные края Земли, от которых до которых месяцы пути, оказывались рядом, а нити времен и судеб, там невидимые, становились различимы здесь — слабо, правда, призрачно — но все же вырисовывались, дрожали, переливаясь разными цветами, у кого перла-мутрово-розовым, у кого глубоко-синим, а у кого-то они потемнели грозовою смертной тьмой: то чья-то смерть уже была здесь, а тот, кто в том мире двигался по этой линии, еще не знал, там еще жил, и знать не знал, что он мертвец, только разве, может, раз предчувствие кольнуло его в сердце, но он отмахнулся, и это сердце продолжало по инерции стучать, еще бежала кровь, работал мозг, еще смотрели глаза — и все это было уже зря, ибо здесь повернулся ключ судьбы, и тот уже был мертв.

А этот, торжествуя, царил здесь — он снова победил, и теперь явно видел, что страшное пророчество, увиденное им во внутренностях петуха, не оправдалось: тут ведь все иначе, значит, там была просто ошибка! А будущее его сияло перед ним радужными красками, и оно было не просто линия, а разворачивалось наподобие чудесного, никем не виденного цветка Значит — действительно победа, это он знал.

И все-таки он был осторожен. Как просияли их линии, когда они вдвоем рвались к цели! И как вдруг потускнело, почернело — вмиг! — и он едва успел рвануть назад, а другому снесло голову, и эта голова мелькнула и пропала в черноте, а тело съежилось, кануло и выпало в трехмерный мир, и спешно пришлось вытаскивать его…

Он помнил. Но это осталось позади. А мир приветствовал его. Он помнил, что есть миры куда более могущественные. И помнил о них, о свирепых монстрах оттуда… Но этот мир приветствовал его! Он был король, и его раздувало гордостью, и он не должен бояться.

Здесь книга выступила в своем подлинном обличье. Он вошел в нее, как в дом, стены которого простерлись ввысь до бесконечности. Отсюда он увидел все свое земное могущество, и спесь одолела его. Кто на земле может сравниться с ним?!

Он упивался торжеством. Он хохотал над теми, кто мнил себя царями там, внизу. Он даже видел их всех. Они дрожали перед ним, они были раздавлены, а он был снисходителен и щедр к ним. Он их прощал и делал милостивый знак. А они торопились пасть перед ним ниц.

И перламутровый зной овевал его. Зной этот становился жарче. Жарче и жарче, нагнетался жар со всех сторон, и этот горделиво поворачивался, чтобы горячо поддувало и слева, и справа, он наслаждался обжигающим дыханием…

Он слишком поздно понял, что жар становится угрозой. Здесь ведь все другое, время просто стало черным — враз, как упало — никакого блеска, просто смерть.

И он завизжал в ужасе, так, как не слыхано никем. Кто бы услышал, подумал, что визжит так зверь из бездны, — но тому до того зверя было далеко, он кинулся, пространство чудовищно выгнулось, лопнуло, он выпал.

Он упал наземь в своем подвале, без сил, но уцелел. Хитон его дымился, во многих местах был прожжен. Но тот не ощущал ожогов, он ничего не ощущал, кроме того, что спасся, цел, и это животное счастье бьшо таким же, как только что гордость всесилия… а может, еще сильнее.

Остаться в живых — вот, оказывается, что главное.

Приподнявшись на локтях, он перевернулся на спину. Глаза его были закрыты, он глубоко, часто дышал. Потом он открыл глаза.

Свечи догорали, их свет опал, сгущалась мгла. В полумраке безмолвно скалился череп.

И вот тогда того стала трясти дрожь. Он старался унять ее, сжимал зубы, но они не слушались, колотились друг . о друга, и ему пришлось вновь смежить веки. Он почувствовал, что обессилел, словно из него разом высосали кровь. Он понял, что не знал прежде, что это такое — дыхание бездны.

Часть третья. ОТКРЫТИЕ ВРАТ

ГЛАВА 1

Федор Матвеевич по старой деревенской привычке просыпался рано. Открывал глаза — и больше не уснуть.

Он не любил торопиться по утрам. Не спеша вставал, кипятил чай, курил… Глядел в окошко. С годами это время дня стало казаться ему самым лучшим, спокойным и ясным; часто он просто выходил погулять в лес.

Вот и сегодня он проснулся в половине седьмого и так же попил чайку, взял сигарету и вышел на крыльцо.

Было тихо, хотя уже стоял рассвет. Прохладно, ни ветерка, ни облачка — а небо такое ясное, каким оно было разве что в детстве, в деревне — там оно почему-то совсем другое, не такое, как здесь…

И эту тишину нарушил шум мотора. Машина приближалась. Слух старого шофера легко разобрал звук жигулевского движка. Федор Матвеевич усмехнулся одними губами и покатал сигарету в пальцах.

Бежевая старенькая “пятерка” остановилась у ворот. Из нее выбрался довольный, бодрый и свежий Лев Евгеньевич Огарков.

— Приветствую, Федор Матвеевич! — весело крикнул он, и пес заволновался, загремел цепью.

— День добрый, — чуть помедлив, отозвался Логинов. Лев Евгеньевич уже шел по песчаной тропинке. Федор Матвеевич спустился с крыльца.

— Приветствую, — повторил Огарков, но уже по-другому, скоро и деловито. Утро кончилось. Федор Матвеевич улыбнулся этому.

Лев Евгеньевич осмотрелся цепко, уверенно.

— Хорошо у вас, Федор Матвеевич, — отметил он, — аккуратно, порядок!

Старик кивнул и прикурил, бережливо спрятав спичку в коробок.

— Да. — Он тоже огляделся. — Пришлось потрудиться… Я тут уж пятый год. До меня сторожа здесь менялись — полгода, год… Разруха была страшная. Первое лето я только тем и занимался, что все в порядок приводил. Дом подремонтировал, баню… И все подручными средствами, ни копейки садовой не потратил. Да и своей самую малость. С умом ведь если делать, все можно найти! Баня — вот эта самая, — правду сказать, не баня была, а помойка. Я потихоньку все вычистил, потом печку взялся ремонтировать…

Огарков рассеянно слушал этот рассказ, кивал, сам же озирался по сторонам. А Федор Матвеевич вдохновился, распрямился даже, голос зазвучал громко.

— …мне так в молодости, в деревне еще, доводилось печнику помогать. Ну и тут, думаю: попробую-ка, чем черт не шутит. Взялся. Кирпичный бой поискал, а кто ищет, тот и в самом деле всегда найдет. Вот и я нашел, отсортировал… А один камень вообще такой нашел! Размером где-то с три кирпича. Гранитный, что ли. И герб какой-то на нем высечен, такой круглый рисунок, вроде как в самом деле старинный герб… Вот, вы как думаете, откуда такой камень мог тут взяться?

Тот пожал плечами.

— Не знаю. Историков надо спрашивать… Впрочем, думаю, какой-нибудь купчина для особняка своего делал. Под дворянина косил… Но где же, однако, наши нелегалы?

— А они как раз там и есть, в бане. Спят еще, поди. А вы-то, кстати, чего так — ни свет ни заря?

— Не спится, — сознался Огарков. — Не терпится приступить. Посмотреть, что будет.

— А-а… А что, думаете, что-то такое… интересное будет?

Лев Евгеньевич покивал головой глубоко, серьезно.

— Думаю, ох и думаю!.. Честно сказать, даже немного боюсь представить себе, что здесь может быть.

— О, вон как.

— Вот именно. С таким коэффициентом, как у нашего друга Александра Палыча… Я, честно говоря, удивляюсь, как он сквозь стены не видит! А тут… Если правду говорить, то страшновато немного. Что может произойти?! Не знаю, право, не знаю.

Тут вдруг дверь баки распахнулась, и явился полусонный Палыч в незастегнутой рубахе и жеваных брюках.

— О! — хрипловато воскликнул он. — Ранние пташки… Не спится?

Он подошел к соратникам и энергично с ними поздоровался.

— Готовы к бою?

— Вас ждем, — улыбнулся Огарков. — Игорь спит?

— Спит еще. — Кореньков гулко откашлялся. — Дайте закурить…

Пока он прикуривал, Лев Евгеньевич следил за ним улыбающимся взглядом. Конечно, Палыч это заметил.

— Что вы так смотрите на меня, Лев Евгеньевич?

— Тот рассмеялся.

— Смотрю и думаю: как должен выглядеть супермен?.. Где-то старик Ницше обмишурился в своей теории.

Палыч отмахнулся:

— А, да бросьте вы. Это вам интересно, с вашей научной точки зрения. Исследовательской. А для меня всегда это была обуза.

— Ну, теперь, полагаю, станет наоборот… как лучше сказать… пружиной, что ли.

— Ага, пружиной… в заднице.

Лев Евгеньевич вновь засмеялся, приобнял супермена за плечи.

— Ах, Александр Палыч, Александр Палыч!.. Наверное, я неудачно выразился. Но не будьте пессимистомГ Ей-богу, неужели вам не интересно испытать себя?! С такими возможностями, как ваши… Нет, я от вас не отступлюсь, не дам, чтобы это все сгинуло бесследно! Понимаете, о чем я?

— Да уж чего не понять. Просчитали коэффициент? Огарков кивнул, улыбаясь.

— Просчитал. Как вы думаете, каков?

— Ну… — Палыч принял равнодушный вид. — Что— —то около полутора тысяч.

Лев Евгеньевич вновь рассмеялся.

— Тысяча восемьсот сорок! Тыща восемьсот, Александр Палыч!! Вас это не пугает?

— Да ну! Поздно теперь пугаться, когда влип по уши. Конечно, возьмемся за дело, но…

— А, мой энтузиазм пугает вас?

— Нет. — Кореньков поморщился. — Как раз наоборот. Несколько даже вдохновляет. Но вот последствия!.. Какими они будут? Вы хоть примерно представляете себе?..

Огарков понимающе улыбнулся.

— Боюсь, что не очень. Но опять-таки повторюсь: если возможность сделать что-то выдающееся приходит сама к тебе в руки, то вряд ли будет правильно стараться избегать ее. Мне кажется, что это от лукавого.

— А если сама возможность от лукавого?

— И это может быть, — согласился Огарков. — Но в любом случае исследовать надо.

— Я и не спорю. — Палыч вздохнул. — Ладно, раз собрались, так надо начинать. Пойду растолкаю нашего вольного стрелка.

Игоря долго толкать не пришлось, он просыпался мгновенно — тоже профессиональная привычка. Вообще все они задвигались бодро, позавтракали быстро, в начале девятого можно было отправляться.

— Чем раньше начнем, тем лучше, — одобрил и Игорь, засовывая ТТ в карман ветровки. Палыч нахмурился:

— Ты пушку-то с собою лучше не бери. Не приведи Господи, напоремся на ГАИ, потом как открутимся?.. А случись что, проку от него немного будет.

— Был уже прок, — жестко усмехнулся Игорь. — А что касается ГАИ, то… — он достал из кармана гекатовское разрешение на ношение оружия и показал его Палычу, — позвольте, у меня все ходы записаны!

— Давайте карту посмотрим, — вмешался Огарков, — надо решить, с чего начать… У меня еще карта есть, она поточнее вашей. Сейчас принесу.

Он сбегал к машине и принес карту, вправду, более подробную и четкую, нежели та, что была у Федора Матвеевича. Кроме карты, явились карандаш с твердым грифелем и логарифмическая линейка.

— Вот, — сказал Лев Евгеньевич, — видите? Сейчас мы верно черту проведем.

И тщательно выверив по карте обе точки, на Прибрежной и на Рябиновой, они соединили их тонкой аккуратной линией и еще раз подивились тому, как точно она прошлась по зданию библиотеки: та была обозначена на карте специальным значком. Игорь даже головой восхищенно покачал.

— Нет, ну надо же! Судьбу не проведешь.

— Это меня не проведешь, — буркнул отчего-то Па-лыч, а затем пояснил свои слова: — Когда меня там уша-тало, я хоть и прятался потом всю свою жизнь, а все же понял, что когда-то оно меня достигнет, пусть через годы, через много лет… Вот так оно и есть.

— Так это и есть судьба, — сказал Игорь, но Палыч спорить не стал, а Лев Евгеньевич нетерпеливо перебил сей философский диалог:

— Потом, потом выясните. Сейчас давайте решим, как действовать будем…

Решили так: поедут на фургоне Федора Матвеевича, а “пятерку” оставят здесь. Логинов и Огарков в кабине, Палыч с Игорем в будке. Правда, Федору Матвеевичу опять придется покидать пост.

— Ну, это не беда, — успокоил он. — Кузьмич выручит.

— Кузьмич у вас безотказный, я смотрю, — сказал Палыч.

— Когда бутылку ему дашь, он всегда безотказный.

И Федор Матвеевич сгонял за Кузьмичом, который прибыл как штык, тем паче что был одолеваем похмельем. Сразу ему и плеснули сто грамм — он их замахнул не глядя, после чего какое-то время на его щетинистой физиономии держалось напряженное ожидание, а затем расплылось блаженное довольство. Мир для Кузьмича стал расцветать розовыми красками.

— Дошло, — прокомментировал эту картину Кореньков.

Оставив Кузьмича бдить, исследователи загрузились в “Москвич” и покатили на дело.

— С чего начнем? — весело прокричал Лев Евгеньевич, оборачиваясь к заднему оконцу кабины.

— С Рябиновой, — решительно сказал Палыч. — С чего тогда началось, с того и сейчас начнем.

Резонно. Так и сделали. Федор Матвеевич прижал акселератор, и старенький фургон бодро понесся по уже шумным, но все еще каким-то утренним улицам.

За годы дома постарели, что-то забылось, появилось новое — но то место Палыч действительно помнил до сантиметра, так и показал Федору Матвеевичу, где следует остановиться.

— Вот здесь… Стоп, Федор Матвеич!.. Ага, отлично. Вон там, не доходя до той рябинки.

Все с интересом уставились на асфальт, в котором, надо сказать, ничего интересного не было.

— Попробуем? — бодро спросил Огарков.

— Попробуем, — сдержанно отозвался Кореньков. — Давайте, Федор Матвеич.

Федор Матвеевич отомкнул будку, Палыч спрыгнул наземь и размял затекшие ноги.

Эта улица и тогда была немноголюдной, и сейчас оставалась такой же. Вообще она производила впечатление грустное, но светлое. Таким нам всегда кажется наше прошлое.

Палыч огляделся с некоторым подозрением, но вокруг все было спокойно. Тогда он решительным шагом направился на то самое место.

Память его не подвела. Да это, конечно, и не память была, а нечто иное, гораздо большее. Он и сам это знал, правда, высказать не мог.

Когда ступил туда, почувствовал, как колыхнуло мир вокруг. Точно как тогда! Только послабее.

Он и сам вздрогнул: и радостно, и жутковато. Работаем! Но что из этого выйдет — неведомо.

— Игорь! — окликнул он. — Глянь-ка карту, как эта линия должна идти? Учти, что я стою на этой самой точке.

— А что вы испытываете? — немедленно спросил Огарков.

Палыч, казалось, затруднился с ответом. Во всяком случае, он помолчал, как-то беспокойно покрутился на месте и только после этого сказал:

— Что-то явно есть… Но по сравнению с тогдашним…

И расставил руки и покачал головой — ясно, мол, что не тот компот.

Игорь тем временем сверился с картой.

— Палыч, — сказал он, выйдя из фургона, — смотри: вот так, наискось через улицу, и вон .к тому дому… примерно по второму ряду окон.

— Может, туда и подъедем? — предложил Федор Матвеевич.

— А здесь как же? — Огарков нахмурился. — Надо все до конца прояснить.

— Да вроде как уже все ясно. — Игорь это понял сразу.

А Кореньков для убедительности даже попрыгал на месте. Зазвякала мелочь в карманах.

— Вот, — сказал он, — видите?.. Пока вот так. Но не совсем пусто, я чувствую. Предлагаю следующее: пройдусь по этой самой линии, к окнам. А вы подъезжайте, вон там разворот, видите? Так развернетесь, и к дому. Давайте!

И быстро зашагал наискось через проезжую часть, по указанному азимуту.

— Ну дает! — воскликнул Федор Матвеевич, спешно заводя двигатель. — А вдруг через стену пройдет?!

— Типун вам на язык, Федор Матвеевич! — Огарков сказал это так искренне и с сердцем, что рассмешил Игоря. Смеясь, он вымолвил:

— Или пропадет!.. Представляете: идет, идет… хлоп! — и нету.

Но Палыч не пропал и сквозь стену не прошел. Пока его сподвижники ехали, разворачивались и снова ехали, он дошагал до стены дома, остановился у того самого ряда окон, задрал голову и посмотрел в небо. Затем похлопал ладонью по шероховатой оштукатуренной стене.

— Ну что? — крикнул ему издалека Лев Евгеньевич.

— То же самое.

— Может, вокруг дома обойти? — предложил Игорь. — Это уже будет ближе к третьему ряду…

Но и там результат был таким же, то есть практически нулевым. Палыч внимательно прислушивался к себе, после чего заявил, что здесь даже и не колышет, как там, на точке.

Игорь внимательно сориентировался по карте и показал линию: она уходила сквозь детскую площадку, в какие-то бедовые заросли, к строениям неизвестного назначения. Палыч прошелся и по этой тропке. Скрылся в зарослях. Лев Евгеньевич, не утерпев, кинулся следом. Вдвоем они довольно долго бродили там, потом явились, и вид у обоих был мрачный.

— Пусто, — сообщил Огарков. — Все, что можно, прошли, но… — И развел руками.

— А что там вообще есть? — поинтересовался Игорь.

— Да собственно, интересного мало. Кусты, заросли, загажено, разумеется, изрядно. А здание это — бойлерная или котельная… В таком вот роде.

— Давайте подумаем. — Игорь присел на подножку фургона. — Покурим…

Закурили. Стали обсуждать.

— Но все-таки там, на точке, явственно проступило? — допытывался Лев Евгеньевич.

— Да-да, — кивал Палыч, нервно затягиваясь, — явственней некуда, ошибки быть не может. Но вот потом, когда я шел по линии… нет, ничего.

Огарков глубокомысленно приподнял брови.

— М-да… — вымолвил он и огляделся. — И тем не менее ошибки быть не может… Я согласен, мы на верном пути. Вы знаете, если бы порасспрашивать тех жиль-iiob, что в этих квартирах живут, в тех, которые как раз на линии…

— M-м? — заинтересовался Игорь, лицо его прояснилось.

— Вот-вот! Я полагаю, что если бы нам удалось провести полноценное расследование, то вскрылись бы интереснейшие вещи.

— Какие же?

— Нуг точно я сказать не могу, но могу поспорить, что здесь, именно в этих квартирах, повышенный процент разводов — допустим, допустим, конечно! Или, скажем, процент самоубийств. А может, и наоборот — здесь одни вундеркинды рождаются или красавицы… в таком вот аспекте.

Лев Евгеньевич повернулся и показал на бойлерную.

— А возможно, и там есть своя необычная статистика, и там из года в год происходят некие таинственные вещи…

— Но мы этого не узнаем, — закончил за него Игорь.

— Нет, отчего же? Все возможно. Если бы мне пройтись по квартирам… Я их раскручу, будьте уверены!

— Времени нет.

Но Лев Евгеньевич, похоже, загорелся.

— Это пустяки! Хотя, конечно, несколько часов…

— Нет-нет, — решительно отмел Кореньков, — именно этих часов у нас нет.

Лев Евгеньевич с сожалением посмотрел на окна дома. Видно было, что он душит в себе профессионала.

— Ладно, — наконец сказал он и выдохнул. — Другие предложения и вопросы?

— Другое предложение такое, — заговорил Игорь. — Выборочно проехаться по нескольким точкам линии. Раз в крайней точке что-то есть, значит, должно быть и в других. Давайте четыре-пять точек… Где-то наверняка сработает. Там и начнем шерстить.

— Ну что же, резонно, — кивнул Огарков.

— Давайте так, — согласился Палыч, давя окурок носком ботинка.

Федору Матвеевичу было все равно. Вновь вынули карту и наметили пункты.

— Может, у парка, — ткнул пальцем в карту Палыч.

— Почему там? — поинтересовался Огарков.

— Не знаю, — отозвался Палыч. — Интуиция!

— А-а! — с уважением протянул Лев Евгеньевич. — Если ваша интуиция, то я присоединяюсь.

— Хорошо-хорошо, — нетерпеливо перебил Игорь. — Смотрите… Лев Евгеньевич, дайте карандаш… Ага, спасибо. Смотрите сюда — две крайние точки: здесь и на Прибрежной. Затем: первая точка…

Он отметил примерно на равных расстояниях четыре точки между крайними, причем одна из них очутилась точно возле библиотеки.

Разгорелся спор. Крутиться там представлялось опасным; Лев же Евгеньевич припомнил хитромудрое изречение: “хочешь остаться незамеченным — встань на многолюдной улице под фонарем”, но Палыч с Игорем зашумели, что это пустая выдумка какого-то сочинителя; так болтать, мол, легко, а вот сам попробуй!..

Огарков стал горячо уверять, что это никакая не выдумка, а психологически обоснованный ход, но убедить так и не смог.

— Нет, нет, нет, — мотал головой Палыч. — Да и то подумайте: я там и в библиотеке, и около сколько раз был! И ни шиша со мной не случалось, а зацепило только на четвертом этаже — так туда мы все равно не сунемся. Так?

Этот аргумент подействовал, правда, в иную сторону.

— Хм… — призадумался Игорь. — А ведь действительно… Но если так, то где гарантии, что в других точках у нас не получится?.. Хотя черт с ним! — поспешил он оборвать сам себя. — Чего зря голову ломать, действовать надо.

И то верно. Без долгих разговоров забрались в фургон, Игорь сориентировал Федора Матвеевича, и поехали. Езды было минут десять.

— Ну, вот он, парк, — сказал Федор Матвеевич.

— Ага, — бодро откликнулся Игорь и зашуршал картой. — Так, так… ага! Назад, Федор Матвеевич, проскочили.

Пришлось разворачиваться. Но проехали немного, метров сто.

— Так, так, — приговаривал Игорь, — теперь сюда, в этот проезд… и, пожалуй, прямо… прямо… до конца?.. — Что-то изменилось в его голосе, он зазвучал странно, неуверенно. Палыч заметил это первый:

— Э, Игорь, ты что? Увидел что-то?

— Увидел. — Игорь заговорил уже твердо. — Дошло, когда сюда заехали. Здесь знаете, что расположено?.. Апартаменты нашего шефа, Смолянинова! Я голову на отсечение даю, что они на линии находятся.

— Здесь вообще-то все особняки такие… хоромы, — сказал Федор Матвеевич.

— А смоляниновский именно на линии стоит, — упрямо повторил Игорь. — Вон он, уже виден… Ба, а машину видите?! Это его зама авто, Богачева! Ну-ка, ну-ка, Федор Матвеевич, поближе… точно, его!

— И что он у него делает в такую рань? — спросил Палыч.

— Да кто ж его знает?.. Хотя уже не такая и рань. Не останавливайтесь, Федор Матвеевич, здесь может охраны быть полным-полно.

Федор Матвеевич на всякий случай даже прибавил газу, и мимо смоляниновского особняка проехали лихо, Палыч и Лев Евгеньевич с любопытством глазели, а Игорь сверялся по карте и убедился и всем об этом объявил — что оказался прав.