Начал Скорик. Подробно пересказал все, что выудил в Богдановске. И добавил:
      - Дежурная по гостинице заметила, что Кубракова выходила из машины красного цвета.
      - В красных "Жигулях" Кубракову у шлагбаума видел директор завода Омелян, - сказал Войцеховский. - Для нас он пока последний, кто ее видел. Теперь посчитаем: в 10 утра, выходит, она еще была жива. Часы же остановились тоже в среду, в 10.22. Эта модель имеет запас хода более суток, но они остановились, потому что в них попала вода. Итак, через 22 минуты после того как ее видел Омелян, Кубракова была мертва. И явно в воде. Куда же она успела отъехать за эти 22 минуты. Где все произошло? У переезда машин скапливается много - в обе стороны. Когда шлагбаум поднимается, они ползут медленно, максимум 30 км в час, еще и притормаживают в движении. Я там ездил, знаю. За эти 22 минуты "Жигули" с Кубраковой могли удалиться не более, чем на 15-17 километров. А единственный съезд с шоссе к берегу как раз на 15-ом километре.
      - На правом берегу, - уточнил Войцеховский.
      - Я так ориентировал оперативников Богдановска, - сказал Скорик.
      - На 19-ом километре вверх по реке есть один автодорожный мост. Я думал: не попала ли Кубракова в воду с него. Поехал, посмотрел. Движение машин там двустороннее и такое плотное - одна за другой, - что остановить "Жигули", выйти и столкнуть Кубракову с моста незаметно или дать ей возможность незаметно сигануть в реку практически невозможно. Даже если предположить невероятное - ее столкнули - она бы выплыла, расстояние между берегами там метров пятьдесят.
      - Если умела плавать, - вставил Щерба. - А если сама бросилась? - не унимался Щерба.
      - Кто-нибудь непременно увидел бы, - покачал головой Войцеховский.
      - Крепкую бабу не так просто столкнуть в надежде, что утонет. А вдруг выплывет, станет звать на помощь?! - поддержал Войцеховского Скорик.
      - Опять же, если умеет плавать, - сказал Щерба.
      - Разве что ее сперва хорошо оглушили, - усмехнулся Скорик. - Но никаких прижизненных повреждений или следов борьбы, сопротивления Ванчур не нашел. А он медик со стажем. Такое вряд ли упустил бы.
      - Можно попробовать подогнать объяснение, - после паузы сказал Войцеховский. - Кубракова попала в реку в момент внезапной тяжелой асфиксии. А вода довершила дело.
      - Но следов-то асфиксии Ванчур не установил, - напомнил Щерба.
      - А если это не механическая асфиксия? - Войцеховский медленно раскатывал в пальцах сигарету, долго щелкал зажигалкой, прикуривал. Делал все неспеша, как бы давая собеседникам возможность оценить свое предположение. - Скажем, от острого токсикоза.
      - Что же она такое съела? - пробурчал Щерба. - По дороге стало дурно, остановили машину, Кубракова доплелась до берега, потеряла сознание, упала в воду и утонула? А тот, кто вез ее, ничего не предпринял и, вернувшись без нее, никому ни слова?
      - Токсикоз мог быть и не пищевым, а острым, мгновенным. А тот, кто ее вез, по какой-то причине об этом умолчал, - Войцеховский сделал долгую затяжку и, выпустив дым, загасил сигарету.
      - На что же рассчитывал? - спросил Скорик.
      - А вот этого мы не знаем, Виктор Борисович, - Щерба поднялся. - Вещи какие-нибудь у Кубраковой были?
      - Небольшая хозяйственная сумка. С нею Кубракова ушла из гостиницы.
      - Сумка могла утонуть вместе с хозяйкой, или ее унесло течением... Знать бы, что в ней было... Похороны завтра в три, - Щерба пошел к двери...
      - К родственникам идти сейчас бессмысленно, - сказал Скорик, когда Щерба вышел. - Наведаюсь сперва в институт.
      - На похороны завтра пойдешь? - спросил Войцеховский.
      - Надо бы... Постою, послушаю. Да и Назаркевича следует повидать... И все-таки, откуда Кубракова начала "плыть"? От верхнего моста?
      - По моим расчетам - нет. Откуда-нибудь поближе, вероятней 15-й 17-й километр. Этот участок следует хорошо обшарить.
      - Ладно, если что, я буду у себя, - Скорик вышел.
      Кабинет был на двоих. Стол у окна, где сейф и тумбочка с графином, занимал Скорик. За вторым - ближе к двери - сидел коллега, старший следователь.
      - Мне никто не звонил? - входя, спросил Скорик.
      - Из областного УВД Агрба.
      - Давно?
      - Как только ты ушел к Щербе.
      Скорик снял трубку, завертел диск.
      - Майор Агрба слушает! - отозвался гортанный голос.
      - Привет, Джума. Это Скорик. Звонил?
      - Проценко приказал, чтобы я с тобой связался по делу в Богдановске.
      - Что это он так зашустрил? Подключает лучших сыскарей!
      - Ладно тебе! Ему до пенсии осталось два года, папаху хочет. Что там стряслось, кто утонул?
      - Подъезжай, познакомлю с делом.
      - Сейчас не могу. К четырем годится?
      - Давай, - Скорик опустил трубку...
      Джума Агрба приехал сюда когда-то из Гудаут в школу милиции; окончив, женился на здешней, осел, наплодил детей. Начинал опером в райотделе, а сейчас семь лет уже в областном управлении, в угрозыске. Веселый, общительный, Агрба не сразу привык, что днем нельзя выпить домашнего "псоу", как бывало в Гудаутах, где на это не обращали внимания. А здесь, во-первых, не положено в рабочее время, а во-вторых, где его возьмешь, это вино? Возвращаясь из отпуска, он обычно привозил канистру вина, хватало ненадолго. К Агрбе любили ходить в гости - поесть мамалыги, от варил ее в казане, острого вяленого мяса, брынзы, попить, конечно, винца; всем этим снабжали родители. Скорика и Джуму Агрбу судьба не раз сводила в общих поисках. Скорик никогда не нарекал, работал Агрба цепко, был хитер, в мелочах, случалось, обманывал закон, когда видел, что в результате будет верняк. Единственное, что Скорику не нравилось - это шутливая манера Джумы разговаривать с преступником. Надевая наручники кому-нибудь, Агрба посмеивался: "Ты не волнуйся, дорогой, ключ у меня, а если потеряю, будем резать автогеном"...
      В общем Скорик был доволен, что в этот раз будет Агрба, а не какой-нибудь медлительный, ждущий понуканий раздолбай.
      11
      В приемную беспрестанно входили, звонили. Света торопливо отвечала на звонки, быстро разговаривала с входившими и тут же исчезавшими сотрудниками.
      "Венки заказывать поедет Трошкин"
      "А оркестр?"
      "Уже договорились".
      "Я продиктую, Света, вы мой почерк не разберете. Делайте две закладки".
      "Диктуйте".
      "Коллектив научно-исследовательского и экспериментально-производственного института металловедения с глубоким прискорбием извещает о трагической смерти заместителя директора по научной части, заведующей лабораторией, доктора химических наук Кубраковой Елены Павловны и выражает соболезнование родным и близким покойной"...
      "Я слушаю вас, Альберт Андреевич... Нет, уже договорились".
      "Лагойда выбил на каком-то автопредприятии три автобуса".
      "Кто поедет за портретом домой к Елене Павловне?"
      "Пошлите Танечку. И увеличить надо будет".
      "Это сделаем у нас в фотолаборатории".
      "Света, нужно отпечатать доверенность для бухгалтерии. Деньги для оркестра и кладбищенских рвачей".
      "Света, а нарукавные повязки для почетного караула?"
      "Лагойда куда-то поехал доставать".
      Скорик сидел в углу у окна, терпеливо вникая в предпохоронную суету. "Вы не вовремя, - сказала ему Света, когда он назвался. - Подождите, если хотите". Сейчас все было "горячим"; слова, эмоции, все на нервах, непосредственно, люди выбиты из обычной колеи, случившееся каждого так или иначе встряхнуло, погрузив в печальную озабоченность, несколько вышибло из рационального хода жизни. И Скорик молча ждал, наблюдал. На него никто не обращал внимания, никому не нужен, не интересен...
      После полудня, когда все вроде были подключены к невеселым хлопотам, разбрелись, разбежались, разъехались кто куда, когда телефон поостыл, Света подняла глаза на Скорика:
      - У вас это так срочно, что вы столько прождали?
      - Срочно, - подтвердил он.
      - Что вас интересует?
      - Во-первых, я хотел повидать товарища Назаркевича.
      - Его нет, он в пятницу лег в больницу, сильно разбил колено.
      - Где он так?
      - Точно не знаю, вроде накануне на машине побился... Позвоните его жене, - она продиктовала номер телефона, Скорик записал.
      - С момент отъезда Кубраковой в ее кабинет кто-нибудь входил?
      - Нет. Ключ у меня, я никому не давала.
      - Я смогу осмотреть?
      - Пожалуйста.
      - Хорошо. Потом... Светлана Васильевна, постарайтесь вспомнить, кто накануне отъезда и в дни отсутствия Кубраковой настойчиво интересовался ею. По телефону или сюда заходил.
      - Звонков у нас всегда много. Да и заходит немало людей. Одних она сама вызывала, другие сами. Обычное дело. И когда в Германии была, ее тоже спрашивали, и когда в Богдановск уехала.
      - Кто именно?
      - Дайте подумать... Звонили с нефтеперерабатывающего завода, с кафедры органической химии университета, с кафедры фармакологии мединститута, из библиотеки Академии наук, с завода пластмасс... А заходили в основном свои. Трошкин заходил...
      - Это кто?
      - Кадровик наш, отставной полковник.
      - Так.
      - Начальник снабжения Усманов. Лагойда - у него все энергетическое хозяйство института. Бобошко - инженер группы оформления документации. Назаркевич, младший научный сотрудник в лаборатории Елены Павловны, он и звонил и заходил. С ним-то она и уехала в Богдановск... Ну, кто еще? Вечтомова из сектора оперативного анализа и планирования... Дважды Дзюбан из пакетного отдела.
      - А что говорит Назаркевич по поводу случившегося?
      - Я его не видела, звонила перед тем, как он лег в больницу. Отвез, говорит, в тот же вечер вернулся и больше ничего не знает.
      - Они сильно враждовали?
      - С чего вы взяли? - насторожилась Света. - Случались стычки по работе, - она уловила ход мыслей Скорика, но и он разгадав ее осторожность, сказал:
      - Боитесь навредить кому-нибудь из них? Я ведь человек сторонний, Светлана Васильевна. Ни с Кубраковой, ни с Назаркевичем никогда не встречался. Мое дело, простите за банальность, найти истину... Ну что, Светлана Васильевна, пройдем в кабинет Кубраковой?
      - Обыск? - спросила она.
      - Нет, пока просто погляжу.
      Из ящичка под пишущей машинкой она достала связку ключей, отперла дверь, они вошли. Скорик окинул взглядом кабинет. Обыкновенный, ничего необычного: стол, телефон, два кресла по бокам и несколько стульев вдоль стены. На один из них уселась Света, и Скорик пытался понять, то ли это растерянность, не знает, как вести себя - уйти или остаться, - то ли откровенный намек, что она должна присутствовать, пока в кабинете посторонний. Но его устраивало именно второе. Склонившись над столом, он начал бегло перебирать папки, бумаги, справочники, методические разработки, уверенный, что никакого предсмертного письма, которые оставляют самоубийцы, не найдет. Все документы были сугубо служебного свойства, не позволяли какого-либо иного их истолкования. В отдельной папке с надписью от руки "По зарубежным связям" лежали копии переписки с инофирмами, попалась визитная карточка - "Тадеуш Бронич. Технический директор автосервисной фирмы "Будем знакомы". Республика Польша".
      - С размахом у вас поставлено, - повернулся он к Свете, вертя меж пальцев твердую глянцевую визитную карточку. - Такие вещицы по обыкновению вручают лично, а не по почте, верно?
      - Это поляк, фирмач, приходил к Елене Павловне перед ее отъездом в Германию. Она его, правда, не приняла, отправила к заму по общим вопросам.
      - А куда ведет эта дорога? - Скорик указал на дверь за шторкой.
      - В лабораторию. Елене Павловне так было удобней, прямо из кабинета.
      - А остальные сотрудники как?
      - Есть еще вход со двора.
      - Понятно... - он посмотрел на часы: пятнадцать тридцать, через полчаса встреча с Агрбой. - Значит, из лаборатории любой может войти сюда?
      - Нет, вот маленькая щеколда, видите? Когда Елена Павловна выходит из кабинета, она всегда запирает щеколду.
      Он подошел, проверил. Задвижка была вогнана в паз до упора.
      - Светлана Васильевна, не исключено, что мне еще придется побывать здесь. Поэтому я кабинет опечатаю. Ключик у вас заберу. Мы это оформим как положено.
      Ничего не ответив, она пожала плечами, мол, ваше право...
      Он посмотрел на список лиц, названных Светланой, и понял, что сегодня повидать их уже не успеет. Разве что завтра с утра, до похорон. Тоже не очень удачно, но что поделать...
      Скорик опоздал минут на десять. Майор Агрба ждал его на скамье в коридоре. Как всегда, он был в штатском. Скорик никогда не видел его в форме, даже не мог представить себе, как она на нем выглядит - Агрба был толстоватый коротышка с сильными плечами, вечно подтягивающий брюки, сползавшие под наметившийся живот. И сейчас поверх желтой сорочки без галстука на нем в обтяжку сидела затасканная салатового цвета курточка; серые брюки пузырились на коленях, давно просили щетки и крема растоптанные широкой ступней коричневые туфли. Его можно было принять за человека любой профессии: слесарь из ЖЭКа, шофер, рубщик мяса, мастер из телеателье, продавец овощей или фруктов на рынке...
      - Здравствуй, Джума. Извини, что опоздал. Заходи, - отперев дверь, Скорик пропустил Агрбу. - Садись. - Он увидел листок, почерком коллеги, занимавшего стол рядом, было написано: "Тебе звонили из химчистки, костюм давно готов". Скомкав и швырнув бумажку в корзину, Скорик спросил: - Ну, как живешь, Джума?
      - Как кукурузные зерна в ступе, а пестик в руках у хозяина. На коллегии генерал огласил цифры: на одного опера в среднем приходится семьдесят семь нераскрытых, а у одного следователя - до восьмидесяти дел в производстве.
      - У нас ненамного веселей... Дома как? Прибавления семейства не ожидаешь?
      - Дома нормально. Ожидаю, - Агрба весело сощурился.
      - Сколько же у тебя? Трое?
      - Да. Ждем с Надькой четвертого... Ну а ты как? Женился?
      - На ком, Джума?
      - Ну на этой кадре... ты с нею уже года два. Катерина, кажется?
      - Есть такая. Боюсь детей заводить, потому и не женился, - подмигнул Скорик. - Сопли, вопли, шоколадные конфеты, размазанные по всем вещам. Начну бить - лишат отцовства.
      - С шоколадом сейчас не разгонишься, дорогой, так что не бойся.
      - На, читай, - Скорик достал из сейфа папку с делом.
      Пока Агрба читал и что-то себе выписывал, Скорик куда-то названивал...
      - Понятно, - Агрба закрыл папку. - Правда, не очень. Приехала с Назаркевичем. С кем уехала, куда? С Назаркевичем ты встречался?
      - Он в больнице, ногу разбил, вроде в аварию попал.
      - А где уверенность, что он вернулся в тот же день?
      - Это со слов секретарши, вернее с его слов, он ей так сказал, "Кубракову отвез и вернулся к вечеру домой".
      - А может он переночевал у кого-нибудь в Богдановске. Исключаешь?
      - Нет. Вот это и проверь. Надо бы и на машину взглянуть. И придется тебе сгонять завтра с утреца в Богдановск. Тамошние сыскари ребята хорошие, но тебя я люблю больше.
      - Это я уже понял. Сам-то чем займешься?
      - С институтскими людьми надо встретиться.
      - А что Войцеховский говорит?
      - Пока лишь то, что есть в деле... Но, Джума...
      - Ты знаешь, я не резинщик. Только позвони Проценко, чтоб он мне больше ничего не подвешивал. Он ведь как? Получит от руководства разгон сразу меня достает... Давай мне адрес Назаркевича...
      Дом, в котором жил Назаркевич - облупленная пятиэтажка - стоял в глубине двора. Детские качели, загородка для мусорных баков. За домом полуобвалившийся забор, за ним - пустырь. Впритык к забору два металлических гаража. Между ними машина, накрытая брезентом. Оглядевшись, Агрба быстро приподнял брезент, посмотрел на номер. Машина Назаркевича. В ГАИ Агрба загодя узнал цвет, номер и модель "жигуленка", принадлежащего Назаркевичу. Джума вошел в подъезд, поднялся, позвонил в дверь. Никто не отозвался. Он стоял долго, несколько раз нажимал кнопку. Безрезультатно. Потом позвонил в дверь рядом. Вышел мужчина в майке и полосатых пижамных брюках.
      - Вам кого?
      - Я к Сергею Матвеевичу. Что-то не открывает.
      - Их дома нет. Наталья Даниловна к нему в больницу поехала.
      - А что с ним?
      - Колено сильно зашиб, в аварию попал. А вы кто будете?
      - Знакомый... Он в какой больнице? Не знаете?
      - Чего ж не знаю, я сам отвозил его на своей машине?! В 4-ю городскую, в травматологию...
      Спускаясь по лестнице, Агрба думал, что надо было спросить, где, при каких обстоятельствах Назаркевич повредил колено и когда вернулся из Богдановска: в тот же день или после. Сосед Назаркевичей мужик разговорчивый, видно, отношения между ними хорошие, так что мог знать и это. Но поразмыслив, майор пришел к выводу, что поступил правильно, воздержавшись: нельзя слишком "давить на газ", эдакое неумеренное любопытство настораживает. Люди замыкаются...
      Выйдя во двор, Джума посмотрел в сторону гаражей. Велик был соблазн взглянуть на автомобиль, покрытый до земли выгоревшим брезентом, но появился народ - люди возвращались с работы, на качелях молодая мамаша катала девочку лет четырех. Так не солоно хлебавши, Агрба двинулся к трамвайной остановке.
      Джума шел по больничному коридору в сопровождении врача-ординатора, накинув на плечи халат.
      - Здесь, - сказал врач, останавливаясь у двери в палату. - Он в левом углу у окна. Я вам не нужен?
      - Нет...
      Джума вошел и сразу скис: в палате шесть коек, на каждой лежал больной, у одних руки и торс в гипсе, в каких-то металлических конструкциях, у других - ноги подвешены в блоках. Агрба подошел к постели Назаркевича. Сесть было некуда - два стула на всю палату, оба заняты банками, книгами, тарелками, крышками.
      - Здравствуйте, Сергей Матвеевич, - склонившись, тихо сказал Джума. Я из ГАИ. Вы уж извините, что наведался, я ненадолго.
      - Что за срочность? - хмуро спросил Назаркевич.
      - Есть пара вопросов... Во вторник, пятнадцатого, вы попали в аварию. Так? - почти шепотом спросил Джума.
      - Не во вторник, а в среду.
      - Но в Богдановск-то вы ездили во вторник?
      - В тот же день и вернулся. А в среду утром опять поехал. Тогда и произошло.
      - Вы один ездили?
      - Когда?
      - Ну, во вторник, в среду.
      - Во вторник с начальницей, в среду один.
      - Она вернулась с вами во вторник?
      - Нет. Осталась в Богдановске.
      - А в среду?
      - Я не доехал до Богдановска. А в чем, собственно, дело? - начал раздражаться Назаркевич.
      В это время открылась дверь, в палату вошли два врача, а с ними стайка студентов. Джума понял, что дальнейшее пребывание здесь уже бессмысленно.
      - Выздоравливайте, Сергей Матвеевич.
      - Постараюсь, - Назаркевич повернул голову к стене...
      Спускаясь по ступенькам и идя затем к трамвайной остановке, Джума пытался разгадать вопрос Назаркевича "А в чем, собственно, дело?" Темнит, или ничего не знает, или - что?..
      Только около восьми вечера Скорик ушел из прокуратуры. Домой добрался в половине девятого уставший и голодный. Войдя в квартиру, понял, что здесь Катя: в коридоре стояла ее хозяйственная сумка, а из кухни слышны были какие-то Катины движения у плиты. Он пошел на кухню.
      - Привет. Давно пришла?
      - Минут сорок.
      Они поцеловались.
      - Есть хочу, - сказал он.
      - Уже жарю картошку. Купила охотничьих сосисок.
      - На чем жаришь? У меня ни кусочка масла не было.
      - Я достала бутылку подсолнечного.
      - Видишь, как хорошо, что у тебя свой ключ! Иначе я бы сидел сегодня голодный.
      - И злой.
      - Конечно. Я плохо переношу голод.
      - Знаю. Ставь тарелки, нарезай хлеб. В сумке у меня свежий батон...
      После ужина он ушел в комнату, уселся в кресло просматривать газеты, скопившиеся за два дня. Катя купалась, Скорик слышал, как в ванной шелестели струи воды, попадая на целлофановую занавеску...
      Потряхивая влажными волосами, Катя вышла в синем махровом халате, перехваченным в талии поясом. Она уселась в кресло напротив, отбросив полы халата, высоко положив ногу на ногу, и принялась маленькой кисточкой из пузырька покрывать ногти лаком. Запахло ацетоном. Скорик любил этот запах, любил наблюдать за Катей во время этой процедуры. И сейчас, глядя поверх газеты на ее ноги, обнаженные почти до бедер, наблюдая, как очередной раз проведя осторожно кисточкой, Катя ждет, чтоб высох лак, он вдруг подумал: "Интересно, будет ли все это меня занимать, если мы поженимся и я привыкну к ее каждодневному присутствию в этой квартире?"
      - Ты чего уставился? - она неожиданно перехватила его взгляд и инстинктивно затолкала полы халата меж колен.
      - Да так, - улыбнулся он.
      Они познакомились три года назад. Биохимик по профессии, Катя работала в научно-исследовательской лаборатории судебных экспертиз, Скорику иногда приходилось туда обращаться. Там впервые увидели друг друга...
      - Стели, ложись, я подожду пока лак просохнет.
      Он поднялся, пошел к постельной тумбе...
      12
      Ох, как не хотелось ему сегодня идти в институт опрашивать людей, которые через несколько часов должны отправиться на похороны. Скорик понимал, что сотрудники института не охвачены вселенской печалью - не все к Кубраковой одинаково относились, как и она к ним, кто-то ее любил, кто-то уважал, кто-то был равнодушен, а кто-то, он не сомневался, не терпел, может даже и ненавидел. Все это естественно. И все же атмосфера траура в той или иной мере коснулась каждого, что по его мнению, создавало для него определенное психологическое преимущество, которое может исчезнуть через два-три дня, начни он вызывать официально этих людей на допросы в качестве свидетелей. Начать Скорик хотел с директора института Яловского, а затем по списку, который он составил со слов секретарши...
      Скорик вошел в директорскую приемную в пять минут десятого, в тот момент, когда Яловский выходил из кабинета. Задержав его, Скорик объяснил цель своего прихода и увидел, как недовольно скривилось лицо Яловского. Но Скорик был готов к подобной реакции со стороны каждого, с кем собирался тут собеседовать.
      - Извините, я не могу сейчас, - сказал Яловский. - Срочно еду в облисполком, там ждут. Да и вообще сегодня... У нас ведь похороны...
      - Знаю, - суховато ответил Скорик. - Но я ведь не посудачить пришел.
      - Может, начнете с кого-нибудь другого, а через день-два я к вашим услугам.
      - Пусть так.
      - Располагайтесь в моем кабинете... Ольга Викторовна, - повернулся он к секретарше. - Товарищ из прокуратуры... Помогите ему, он устроится в моем кабинете, - попрощавшись, Яловский торопливо вышел...
      По просьбе Скорика секретарша приглашала тех, кого он называл. К двум часам он закончил, в институтском буфете выпил стакан кофейного цвета бурды, съел два пирожка с повидлом и вышел на улицу. Стоя на противоположной стороне, смотрел; когда ближе к трем часам начали выходить сотрудники, они группировались кучками, курили, беседовали. Потом вынесли венки, люди стали рассаживаться по автобусам. Народу собралось много. Заиграл оркестр. Вынесли гроб. В толпе Скорик выделил женщину в черном, седые волосы выбились из-под тонкой траурной косынки, белое лицо, покрасневшие отрешенные глаза. Ее вел под руку невысокий худощавый майор. Скорик понял: мать и брат Кубраковой. Никому незнакомый, Скорик сел в один из автобусов на заднее сидение...
      Похороны проходили по известному советскому ритуалу: выступавшие на кратком траурном митинге говорили, что Кубракова была сама справедливость, сама доброта, сама отзывчивость, сама душевность и так далее. И как всегда в таких случаях добрая половина слов была неискренней, а то и просто ложью. Скорик стоял на холмике под сосной, глядя издали.
      Когда все закончилось, музыканты отошли в сторону, тромбонист, разобрав инструмент, стряхивая из него на траву слюну; закурили кладбищенские рабочие, звякая лопатами, счищая с них налипшую землю. И все это было как сигналом: все потянулись к аллее, а по ней - к выходу; пошел и Скорик, вслушиваясь в разговоры, ухватывая обрывки фраз: "Баба она была талантливая", "Крутая, все у нее там ходили на цыпочках", "Она и Яловского пыталась подмять", "А что говорят: утонула или убийство?", "Неужто кого-то так допекла?", "Это она умела", "Что ни говори, организатор она сильный, не то, что наш размазня", "И людей давить умела, прости Господи...".
      Стоя у ворот, Скорик дождался майора Кубракова, мать шла чуть сзади, под руки ее вели Света и еще какая-то женщина.
      - Извините, пожалуйста, - Скорик шагнул к майору. - Моя фамилия Скорик, я из прокуратуры, следователь. Понимаю, что сейчас вам не до меня. Я веду это дело...
      Майор долгим взглядом обмеривал лицо Скорика, затем спросил:
      - Что требуется?
      - Побывать у вас, поговорить с вашей мамой.
      - Но не сегодня же!
      - Разумеется. Но тянуть тоже нельзя... Для пользы дела, - добавил Скорик.
      - Приходите завтра. Я уговорю маму, - и не прощаясь, отошел.
      Вернувшись в прокуратуру, Скорик устало сел за стол.
      - Ну, как у тебя движется? - спросил коллега.
      - Вяло, - он достал из кейса бумаги - результат своих разговоров с сотрудниками института.
      Улов был почти нулевым. Трошкин - начальник отдела кадров, подполковник в отставке. "У нас никто не конфликтует...", "Коллектив здоровый...", "Профорганизация ведет работу в моральном плане...". И дальше - в том же духе. Не человек - амеба. Усманов - снабженец. Кубракова его не приняла, тут же отправила к заму по общим вопросам. Бобошко инженер из группы оформления документации - оказалась женщиной, к тому же предпенсионного возраста. Дзюбан - сотрудник патентного отдела - мужчина лет сорока, на протезе, ногу потерял в детстве в железнодорожной катастрофе. Вечтомова - инженер сектора оперативного анализа и планирования - молодая, тщедушная, в очках с толстенными линзами, зрение, наверное, минус 10-12, за пределом трех метров, пожалуй, ничего не видит. Никто из них, заходивших к Кубраковой или интересовавшихся ею накануне ее отъезда и в дни ее отсутствия не годились в "герои" сюжета. Лишь двое еще как-то могли "претендовать" на это - Назаркевич и электрик Лагойда. Но Назаркевич в больнице, с ним должен встретиться Агрба. Что же до Лагойды...
      Скорик перечитал запись своего разговора с ним:
      "Когда вы в последний раз видели Кубракову?"
      "За день до ее отъезда".
      "В связи с чем вы заходили к ней?"
      "У них в лаборатории на компрессоре полетел трансформатор. Я нашел в одном месте. Мне надо было сообщить ей, потому что за него заломили большие деньги".
      "Кто-нибудь присутствовал, когда вы были у нее?"
      "Сотрудник лаборатории Назаркевич".
      "А о чем они говорили?"
      "Он спрашивал разрешения поехать на день в Богдановск".
      "Он сказал зачем?"
      "Сказал, что на мехстеклозавод".
      "Потом, кажется, в четверг, вы справлялись у секретарши, не вернулась ли Кубракова?"
      "Да. Надо было решать с трансформатором, владельцы торопили. Теперь на такие вещи спрос большой".
      "Кубракова разрешила Назаркевичу поездку в Богдановск?"
      "Разрешила. Ей тоже надо было туда, и он согласился взять ее".
      "Что значит "согласился". Может, предложил, она все же его начальница?"
      "У них отношения не очень..."
      "В каком смысле?"
      "Ну если уж точно, как кошка с собакой"
      "Откуда вы знаете о характере их отношений?"
      "Об этом весь институт знает".
      "На какой почве они враждуют?"
      "Она вроде зажимает его, не дает ходу".
      "И все-таки он согласился ее отвезти?"
      "Сквозь зубы".
      "На чем они поехали?"
      "На его машине".
      "Какая у него машина?"
      "Тройка".
      "А цвет?"
      "Красная"...
      Вот и все. Видел ее за день до отъезда. Интересовался у секретарши, не вернулась ли еще. Ну и что?..
      Он сидел, уставившись в бумаги, пытаясь за пределами ответов на свои вопросы увидеть иной их смысл или какие-нибудь противоречия. Но ничего не получалось. В списке невычеркнутым оставался Назаркевич. Скорик позвонил Агрбе. Однако телефон молчал. Видимо, Агрба еще не вернулся...
      13
      Я нервничаю - в пачке осталось четыре сигареты, а идти в магазин неохота! Скоро Рождество, а за окном серый унылый день, дождь со снегом, ревет тяжелый каток, заравнивая дымящийся асфальт, насыпанный прямо в лужи. Два мужика в оранжевых безрукавках, сбрасывая совковыми лопатами с самосвала асфальт, смеются. Чему? Может быть бессмысленности своей работы? Через дорогу вижу, как сосед вставляет в окна своей квартиры в бельэтаже раздвижные решетки. На нашей улице многие жители первых этажей уже проделали эту операцию: квартирные кражи пошли по городу, словно ветрянка в детском садике. Выглядят эти зарешетченные окна, как тюремные. "Камерная жизнь", - пошутил сосед...
      А я в свободное от посещений суда, следственного изолятора, прокуратуры время, пишу. Председатель областного суда, мой бывший сокурсник по юрфаку, разрешил мне взять из архива дело Кубраковой. Правда, не домой. Выпискам из него я занимаюсь в полуподвальной комнате, где лежат кипы чистых бланков, пачки новеньких папок, коробки с копировальной бумагой, катушки с лентой для пишущих машинок и прочая канцелярская дребедень. Тут царствует завхоз, высвободивший мне в уголке стол. Здесь тихо, никто не мешает, не задает вопросов, не заглядывает через плечо. Плохо только, что курить приходится выходить на улицу...
      Итак, вернемся в тот июнь. Однажды вечером раздался междугородный телефонный звонок. Неля - моя суетливая, настырная троюродная сестрица из Харькова сразу пошла в атаку:
      - Ты меня хорошо слышишь?
      - Слышу, слышу.
      - Как живешь? У тебя все в порядке?
      - В порядке, - ответил я, понимая, что это было пустое предисловие.