Правый поворот запрещён

      - А может, колпачок от какого-нибудь лекарства? - спросил Скорик. Бывают баллончики-ингаляторы для астматиков, бывают и кортикостероидные аэрозоли. Моя мать пользовалась, когда у нее была аллергическая сыпь и ничего уже не помогало, никакие таблетки.
      - Проверю, - сказал Джума.
      - Виктор Борисович, труп Кубраковой дактилоскопировали? - вдруг спросил Щерба.
      - Да. В Богдановске сразу же. А почему вы спросили?
      - Адам Генрихович, - Щерба протянул Войцеховскому папочку с бумагами Назаркевича, - не смогли бы глянуть, чьи здесь пальцы есть? Кроме, разумеется, Назаркевича и Джумы.
      - Моих не будет, я брал аккуратно, - сказал Агрба.
      Войцеховский смотрел на Щербу, пытаясь уловить неожиданный поворот мысли того.
      - Очки Кубраковой! - сообразил Скорик.
      - Вот-вот, - задергал головой Щерба. - Мы ведь какую конструкцию соорудили? Некто привез Кубракову к обрыву, дал ей что-то прочитать, она достала очки. Успела прочитать или нет - не знаем. Но очки выронила и оказалась в воде. Если допустить, что это был Назаркевич, то он мог ей дать именно это чтиво, - указал он на папочку, - которое, уезжая с того места, сунул в "бардачок". Бумага сама по себе чисто деловая, но... Хотелось бы знать, держала ее в руках Кубракова или нет.
      - А зачем ему было обычную деловую бумагу подсовывать ей читать именно на обрыве? Ведь никакой срочности в ее содержании нет, - удивился Скорик.
      - Вы что, Виктор Борисович, мстите мне за мои подобные вопросы вам? засмеялся Щерба. - Тут вы правы, а ведь действительно - зачем? И еще, Щерба поверх очков посмотрел на каждого из троих и произнес, словно его осенило: - При характере взаимоотношений Кубраковой и Назаркевича с чего бы их вдруг потянуло на этот обрыв? Ведь возвращались по трассе домой. Странное обоюдное желание. Это вопросец вам, Виктор Борисович, в отместку: вы ведь уже в глубине души накручиваете все вокруг Назаркевича.
      - Ничего я не накручиваю, - насупившись, ответил Скорик.
      - Хорошо. Подождем, что скажет Адам Генрихович, - сказал Щерба.
      - Подождите, - Войцеховский, все время вертевший в пальцах колпачок с гофрированной поверхностью, сунул его в карман, взял папочку Назаркевича и вышел.
      Вслед за ним последовали Скорик и Агрба.
      - Значит я поехал по базам, - сказал Агрба. - Только заскочу домой переоденусь.
      - Наведывайся и в аптекоуправление. К вечеру созвонимся, - сказал Скорик.
      20
      Скорик сидел у себя в кабинете, смотрел в окно, раздумчиво щелкал зажигалкой, которую забыл на столе Войцеховский. Начинался перерыв. В столовую идти не хотелось - очередь, мухи, вонь от разваренной капусты и подгоревшего на противнях старого жира. Он позвонил Кате, она оказалась в другом помещении; узнав, кто ее спрашивает, сотрудница игривым тоном произнесла: "Виктор Борисович?! Сейчас я разыщу Катюшу, вы подождите, я быстренько". Потом трубку взяла Катя:
      - Что, милый? - У тебя что-то пожевать есть? Не хочется идти в столовую.
      - Найду, прибегай. Мы как раз собираемся пить кофе.
      Он знал, что Катя всегда брала с собой термос с кофе, бутерброды. Они там, несколько сотрудниц, в перерыв ели вскладчину - вываливали, кто что принес...
      Научно-исследовательская лаборатория судебных экспертиз находилась в десяти минутах ходьбы от прокуратуры. Скорик поднялся на второй этаж и сразу направился к маленькой комнате, где были стол, газовая плита, мойки и небольшой буфет с минимумом посуды.
      Катя и еще три сотрудницы жевали бутерброды. Ему уже было приготовлено место, поставлена тарелка. Все сидели спокойно, и лишь одна неприятно суетилась вокруг него - то и дело вскакивала, подносила помидоры, огурцы, пиалушку с молодым картофелем, посыпанным укропом, выбирала самую нежирную колбасу и накладывала в его тарелку. Это раздражало, но он улыбался: "Спасибо, спасибо, достаточно". Он сразу по голосу узнал, что это та, которая сняла трубку, когда он позвонил. Она была молода и некрасива, худа, плоскогруда, какое-то "существо без тела", - как определил Скорик, - у нее был неправильный прикус, нижняя челюсть выступала вперед. Он ловил на себе ее восторженный и какой-то ожидающий взгляд. "Девственница или сексуально-голодная, - жестко подумал он. Неужели найдется кто-нибудь, кто разденет ее и ляжет с нею? Неужто она не побоится, чтоб мужик разглядывал ее голую?" - он посмотрел на Катю, прикрыл глаза, вспомнил ее всю и сладкий ком скользнул в горле. Длилось это секунды.
      Поев, женщины ушли, оставив их вдвоем. Катя мыла посуду над раковиной с облупленной эмалью. Он подошел сзади, обнял, прижал ее.
      - Ну что, Витюша? - она повернула голову.
      - Да так, - подмигнул, отпуская ее. - Спасибо, хорошо накормили.
      - Поздно придешь?
      - Черт его знает...
      Скорик спустился в холл, когда с улицы вошел Войцеховский.
      - Какими судьбами? - спросил он.
      - Зашел попить кофейку.
      - Ясно.
      - А ты чего сюда?
      - Хочу полистать у них один каталог, - как-то загадочно сказал он.
      - Что с бумагами Назаркевича? Есть какие-нибудь пальцы?
      - Сделаем, сделаем. Ты что думаешь, у меня одно убийство Кубраковой?
      - Значит, убийство?
      - Не прикидывайся, Витя. Я высказал то, о чем думаем все мы, Войцеховский направился к ступеням...
      Коллега Скорика сидел за своим столом, стучал на пишущей машинке.
      - Тебе звонили, Витя, - протянул он бумажку. - Просили связаться.
      "Кубраков" - прочитал Скорик и тут же потянулся к телефону. Трубку сняли сразу.
      - Александр Павлович? Это следователь Скорик. Здравствуйте.
      - Я приехал на день. Что слышно? - спросил Кубраков.
      - Делаем все, что необходимо.
      - Долго.
      - Такая работа, - в Скорике вскипало раздражение.
      - Если я вам нужен, приходите. Я потому и звонил.
      Скорик хотел поблагодарить, отказаться, были более срочные дела, но подумал: "А почему бы нет? Хорошая оказия. Еще раз посмотреть ее кабинет, стол в спокойной обстановке".
      - Когда вам удобно?
      - В шестнадцать часов.
      - Годится.
      - Жду.
      Во дворе у входа в дом стоял "уазик" с военными номерами, рядом с гражданским водителем сидел солдат. "Наверное, машина Кубракова", - решил Скорик и вошел в подъезд.
      Кубраков открыл сразу, повел в большую комнату. На столе в тарелке Скорик заметил с полбанки тюльки в томате и две открытые бутылки пива, одна почти пустая.
      - Садитесь, пива хотите?
      - Можно.
      Кубраков вытащил из серванта сервизную чашку, налил.
      - Я приехал взять кое-какие мамины вещи, - сказал он. - Как у вас движется? - спросил без обиняков.
      - Продвигается. Это же не маникюр делать, Александр Павлович.
      - Все понятно. Сестра моя была не сахар, но справедлива. Крутая, одним словом. Она и Яловского пыталась стреножить. Дело свое любила. За что же ее и кто?
      - Если б мы поняли, за что, легче было бы ответить "кто". И наоборот... А у вас нет никаких предположений?
      - Я уже ломал голову и маму выспрашивал. Но ничего не придумали.
      - Если не возражаете, я бы хотел еще раз осмотреть комнату Елены Павловны.
      - Смотрите. А я пока мамины вещи соберу.
      Ничего не изменилось в комнате с тех пор, как Скорик побывал здесь впервые. Он скрупулезно пересмотрел все папки и бумаги на письменном столе. Еще раз перелистал календарь, где прошлый раз обнаружил надпись: "Вячину". Ничто не мешало ему сейчас рыться в ящиках и тумбах. Затем распахнул платяной шкаф, долго смотрел на платья, кофточки, блузки, порылся в карманах плаща и пальто. С левой стороны шкафа на полках лежало дамское и постельное белье. Дотошно перебрал его и в стопке простыней, под самой нижней, обнаружил фотографию: любительский снимок размером с конверт, молодой мужчина в очках. На обороте надпись, "Ты напрасно это сделала. Я любил тебя. Олег". Скорик положил снимок в карман, закрыл шкаф, огляделся: тот же истертый ковер на полу, зеркало на стене, тахта, тумбочка. И тут на тумбочке он увидел автоответчик. "Неужели я тогда не заметил его?" - удивился. Аппарат был пустой. Скорик выдвинул ящик тумбочки. Там среди тюбиков крема, губной помады, бижутерии, шпилек и капроновых бигуди лежало две кассеты. Он вставил одну, нажал пуск, долго ждал, прогнал пленку до конца, но она была либо чистой, либо все записи стерли. Со второй кассетой повторилось то же самое - ни звука, и только на самом конце пошли записи, их было три, с небольшим интервалом:
      "Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Ставицкий с авиаремонтного. Я смогу, как и обещал, дать вам немного бериллиевой бронзы. Надеюсь, и вы поможете мне. Жду вашего звонка".
      "Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Назаркевич. Я пытался попасть к вам перед вашим отъездом в Германию. Но вы не пожелали меня принять. Теперь я не жалею. Так, на автоответчик мне легче: вы не перебиваете меня, а я не вижу вашего презрительного взгляда. Я отвергаю ваши обвинения, связанные с химфармзаводом. Напрасно вы не захотели меня выслушать. Когда-нибудь вы еще об этом пожалеете".
      "Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Яловский. Куда это вы запропастились? Уже половина первого ночи. Я дважды звонил вам. Когда бы вы не пришли, позвоните".
      Скорик стоял, оценивая услышанное. Аппарат работал, кассета вертелась немо, вхолостую. Потом раздался щелчок, - кончилась пленка, "Ответчик" выключился автоматически. Прошло какое-то время, прежде чем Скорик, словно очнувшись, стал перематывать пленку, отыскивая то место, где начинал звучать голос Назаркевича. Прослушав внимательно его монолог еще раз и как бы примерив к своим размышлениям, Скорик выключил аппарат и вышел в столовую.
      - Александр Павлович! - позвал он.
      - Иду! - откликнулся Кубраков. - Ну, что там? - спросил, входя.
      - Александр Павлович, кто это? - Скорик вынул из кармана фотографию.
      - Где вы нашли? - удивился Кубраков. - Это Олег, бывший муж сестры, он всматривался в снимок. - Здесь он еще молодой. Этому фото, наверное, лет десять.
      - С ним можно повидаться?
      - С ним? - как-то задумчиво спросил Кубраков. - Н-е-е-т, - покачал он головой.
      - Он в другом городе?
      - А ведь какая-то чертовщина, - Кубраков словно отвечал своим мыслям. - Олег утонул шесть лет назад, купался в Иссык-Куле. Понимаете у-то-нул... как Лена, - он уставился в глаза Скорику, словно ожидая какого-то объяснения.
      - Мистика, - наконец произнес Скорик.
      - Вам еще долго... тут? - спросил Кубраков. - Мне пора ехать.
      - Я видел там, - он указал на дверь в комнату Кубраковой, автоответчик. В прошлый раз я его не заметил.
      - На время похорон и поминок мама его убрала в тумбочку.
      - Он мне понадобится на какое-то время. И еще календарь со стола Елены Павловны.
      - Берите.
      - Нужны понятые.
      - Мой шофер и солдат годятся?
      - Вполне...
      Из квартиры они вышли вместе.
      - Куда вас подбросить?
      - Если можно, в НИИ, - вдруг решил Скорик.
      - К Яловскому едете?
      - Да...
      Чем еще могу быть полезен? - Яловский снял очки и пригладил ладонями волосы на висках.
      - Да как вам сказать, - Скорик видел нерасположенность Яловского. Может и зря беспокою. В нашем деле бывает. Такая работа, - эти общие фразы коробили Скорика, произносить их приходилось не раз даже в беседах с теми, кто, казалось, должен все понимать и не ожидать от него этих банальностей, унижавших и собеседников и его. - Грязная наша работа, Альберт Андреевич, - словно озлившись, жестко сказал Скорик.
      - Хоть овеяна тайнами, а романтики нет? - иронично спросил Яловский.
      - Вы посиневший труп Кубраковой видели? - как бы осекая его, грубовато произнес Скорик. - Ладно. Не буду отнимать ваше время разговорами о том, где романтика, а где, так сказать, проза жизни. Накануне вашего с Кубраковой отъезда в Германию ночью вы звонили ей. Елены Павловны не оказалось дома.
      - Она уходила в институт, - удивившись его осведомленности сказал Яловский.
      - Вы не знаете, в связи с чем?
      - Она сказала, что необходимо было.
      - А вообще в такую пору случалось ей приходить сюда?
      - Нет, вряд ли. Тут, видимо, была крайняя нужда.
      - Кто мог ее видеть здесь тогда?
      - Около часу ночи? Никто, кроме вахтера.
      - И что, любой сотрудник может так ночью войти в здание?
      - Нет, у нас это жестко регламентировано. Кроме меня, Елены Павловны и моего зама по общим вопросам вахтер никому не откроет.
      - Вахтер постоянный, вернее, один и тот же?
      - Да. Ночной. Каждый день с шести вечера до половины девятого утра. Взять еще одного, чтобы они чередовались, у нас нет денег.
      - Альберт Андреевич, а конфликтные вопросы между Кубраковой и Назаркевичем решала только она?
      - Наоборот. С какого-то времени она передавала мне все, как третейскому судье. Просила Назаркевича излагать письменно и решать сама не хотела, чтобы не давать повода обвинять ее в предвзятости.
      - То есть, если отказ, пусть исходит от вас, а не от нее. Так?
      - Совершенно верно.
      - Вас это устраивало?
      - А что поделать? Не давать же их отношениям разгореться до пожара.
      - Чем Кубракова была занята последнее время?
      - Она закончила очень интересную работу над поликаувилем.
      - Что это такое, если не секрет?
      - Универсальный лак. Аналогов в мире не имеет.
      - Поездка в Германию была связана с этим?
      - Да. Немцы проявили большой интерес.
      - Хотели лицензию?
      - Да. Но Елена Павловна воспротивилась. Она не любит торговать идеями. Предпочитает реализовывать их здесь, в стране.
      - А вы?
      - Я смотрю на это несколько иначе: надо считаться с нашими технологическими возможностями. Я ведь мыслю, как реалист-администратор. Одно дело изготовить ведро какого-то продукта экспериментально, в условиях лаборатории, другое - наладить его промышленное производство.
      - Разве Кубракова этого не понимала?
      - Понимать-то понимала, - сказал Яловский как-то задумчиво и посмотрел в окно.
      - Что ж, Альберт Андреевич, у меня все. Пока все, - добавил Скорик.
      - Желаю успеха, - Яловский не прореагировал на слово "пока".
      Не обмениваясь рукопожатием, они попрощались...
      Внизу в вестибюле за стеклянной перегородкой сидел вахтер. Это был тот пожилой человек со странным загаром, которого Скорик видел мельком дважды: впервые давно в кабинете помпрокурора, а второй раз недавно в приемной Кубраковой, когда тот принес ключи. "Сердюк Анатолий Филиппович", - вспомнил Скорик.
      - Здравствуйте, Анатолий Филиппович, - поздоровался Скорик.
      Вахтер поднял голову, кивнул. В руках он держал маленькую отвертку. На столе перед ним лежали какие-то детали то ли небольшого трансформатора, то ли реле - сердечник, обмотка, конденсаторы разных номиналов.
      - Моя фамилия Скорик, я из прокуратуры... Трудитесь, смотрю. Вы электротехник?
      - И электротехник, и шофер, и слесарь, и лесоруб... А это, - он указал на стол, - хобби, что ли. Делать-то нечего по ночам, вот и копаюсь.
      - А по образованию?
      - Учитель, - в глазах его промелькнула насмешка.
      - Анатолий Филиппович, недели три назад перед отъездом в Германию Елена Павловна ночью приходила в институт. Входную дверь ей открывали вы?
      - Нет, она своими ключами, - сказал вахтер, скользя глазами по лицу Скорика, словно изучая.
      - Она долго пробыла в лаборатории?
      - Не знаю. Она пришла, когда я был наверху, делал обход, увидел ее, когда уже уходила.
      - Вас не удивило ее ночное появление?
      - Она хозяйка, чего ж мне удивляться.
      - Разговаривали с нею о чем-нибудь?
      - О чем говорить? Пожелала спокойной ночи и ушла.
      - А вы не заметили ничего необычного в ту ночь?
      Ответил вахтер не сразу, но может на такой вопрос и полагалось прежде чем отвечать, сперва подумать, вспомнить?
      - Все было, как обычно, - наконец произнес вахтер.
      - Она ничего не уносила с собой?
      - Не заметил.
      - Что ж, спасибо, Анатолий Филиппович. До свидания.
      21
      Щербы не было - ушел к председателю областного суда по какимто делам. В четверть десятого утра сидели в кабинете криминалистики у Войцеховского вдвоем. Дважды прокрутили кассету автоответчика с гневным монологом Назаркевича, заканчивавшимся чуть ли не угрозой: "...вы еще об этом пожалеете". Затем Скорик пересказал свой разговор с Яловским и вахтером.
      - Придраться не к чему, зацепиться не за что. Ни у Яловского, ни у вахтера. Вата. Ночной визит Кубраковой в институт можно объяснить чем угодно, самым невинным поводом, - сказал Скорик. - Все, что они говорили, может быть стопроцентной правдой, но в такой же степени и ложью, весь вопрос - зачем? Но ответить мы не в состоянии...
      Скорик говорил, а Войцеховский, откинувшись в кресле слушал, но взгляд его как бы кружил по лицу собеседника по каким-то непонятным орбитам.
      - На бумагах Назаркевича, которые Джума нашел в "бардачке" машины, есть пальцы Кубраковой, - вдруг сказал Войцеховский.
      - Она могла читать эту докладную и три, и четыре недели назад, когда угодно, - сказал Скорик.
      - Нет. Бумага датирована 13-м июня. Это воскресенье. А во вторник рано утром Назаркевич уже вез Кубракову в Богдановск. И зачем деловую бумагу он держал в "бардачке"?
      В это время загудел дверной звонок, Войцеховский нажал кнопку. Через минуту вошел Агрба.
      - Ну что, витязи? - Агрба плюхнулся в кресло.
      - Осторожней, Джума, кресло казенное, рассчитано на более деликатную задницу, - подмигнул Войцеховский. - Что скажешь?
      - Ни аптеки, ни парфюмеры тубов с названием "Метах" никогда не получали и не слышали о таких.
      - Правильно, Джума. Но твоя информация и запоздавшая, и бесполезная. - Войцеховский открыл ящик письменного стола, извлек толстый альбом. Вчера, Витя, - обратился Войцеховский к Скорику, - мы с тобой встретились в конторе, где работает твоя Катерина. Ты возвращался сытый и ублаженный, как кот, а я, сирый и голодный, шел туда заниматься делом. Я вспомнил, что у них есть этот самодельный гроссбух, - он постучал пальцем по переплету. - Здесь среди прочего наклеены вырезки из разных заграничных проспектов и журнальчиков - рекламные картинки баллончиков специфического назначения. Так вот в этом кустарном каталоге баллончиков со слезоточивым и иными газами обнаружился и наш - "Метах". Полюбуйтесь, - он открыл в нужном месте альбом.
      Аккуратно вырезанный из какого-то рекламного изделия, сфотографированный почти в натуральную величину, прекрасно полиграфически исполненный, красным глянцем сиял баллончик с белым колпачком. Крупными буквами его опоясывала надпись "Метах". Под снимком на немецком, английском и французском языках было напечатано пояснение и инструкция, как пользоваться этим газом в целях защиты, учитывая содержащийся в нем удушающий компонент.
      - Поляки привозят, - сказал Джума. - Да и наши тоже.
      Скорик задумчиво молчал.
      - Что мы имели в нашей авоське в самом начале? - спросил Войцеховский. - Столкнули в реку здоровую сильную женщину, к тому же хорошо плавающую. И она утонула. Вываливается все это из авоськи, слишком большие в ней дырки для такого сюжета. Ты, Витя, мудро заметил, что для этого ее сперва должны были глушить. Но никаких прижизненных следов оглушения нет. Асфиксия налицо. Но опять же никаких следов, что это механическое удушение. Я, если помнишь, вслух тогда подумал: а если не механическое? Тогда что же? Острый токсикоз, тут же потеря сознания, Кубракова упала в реку и утонула? Пищевое отравление? Не укладывается, слишком скоротечно. И почему тот, кто был с нею, рядом, не бросился спасать и потом не сообщил о происшедшем несчастном случае? К этому альбому привел меня твой колпачок, Джума. И твои слова, Витя, о лекарственных баллончиках-аэрозолях. Теперь получается складно: струя газа в лицо, мгновенный спазм дыхательных путей с потерей сознания, ее сталкивают, а вода завершает дело...
      - Загудел зуммер телефона. Войцеховский снял трубку:
      - Я, Галя... Слушаю... Когда? Так... Так... Больше никаких подробностей?.. Спасибо, - он опустил трубку. - Это Галя, из приемной. Туда звонил из Богдановска майор Мотрич. Он разыскивал Джума и тебя, Витя. Они нашли какого-то свидетеля. Поедешь?
      - Дашь машину?
      - С условием, что тут же отправишь ее обратно.
      - Хорошо... Я, правда, вызвал на десять утра Вячина... Черт с ним, потом извинюсь.
      За трояк в ладошку дежурный швейцар впускал их в Дом офицеров, где в полуподвальном помещении находилась биллиардная, у маркера всегда можно было с переплатой купить пиво. Два-три раза в месяц Лагойда и Вячин ходили сюда погонять шары в "американку"...
      - На что играем? - спросил Лагойда, снимая деревянный треугольник с пирамиды шаров.
      - На пиво с креветками, - ответил Вячин, натирая мелом кий.
      - Лукич, - обратился Лагойда к маркеру, - какое сегодня пиво?
      - "Московское".
      - А нему что?
      - Соленые палочки и баночка креветок.
      Сыграв две партии, решили сделать перерыв. Устроились в углу у окна за столиком маркера. Пиво было теплым, но все равно пили с удовольствием. Потягивая из стакана, Лагойда все время что-то говорил, Вячин не мог понять, слушает ли он Лагойду или думает о чем-то. Затем он вдруг сказал:
      - Меня на завтра в прокуратуру вызывают. Повестка пришла.
      - Ну и что? Я же тебе сказал: следствие идет. Меня уже допрашивали, махнул рукой Лагойда.
      - А я тут причем?
      - А я причем?
      - Ты все-таки работаешь еще в институте, а я давно ушел.
      - Серегу Назаркевича тоже допрашивали. Следователь даже в больницу к нему ездил.
      - С поликаувилем теперь ничего не выйдет.
      - Как сказать. Может, без Кубраковой легче будет.
      - У нас металл кончается.
      - Договорись с Владиком. Я поеду заберу.
      - Все через задницу, - раздраженно сказал Вячин. - С тем договорись, тому сунь, третьего напои и накорми с икрой.
      - Пора бы привыкнуть, Коля. Мы ведь живем не как нормальные люди. У нас только навыки и инстинкты. Навыки идти в очередь за колбасой, инстинкт спрашивает при виде очереди: "Что дают? Что выбросили?". Кто же это с Кубраковой так? Как думаешь? - спросил Лагойда.
      - Черт его знает... Действительно...
      - А Серега Назаркевич не мог? Он же у нас немного шизонутый.
      - Между нами говоря, такая мыслишка у меня промелькнула. Отношения у них были, как у кошки с собакой. Но чтобы Серега... такое, - Вячин как бы с сомнением пожал плечами.
      - Ну что, сгоняем еще?
      - Идем.
      Они вернулись к биллиардному столу...
      - Это наша местная продукция, потребкооперация делает. Пользуется большим спросом, - майор Мотрич открыл бутылку с надписью на этикетке "Летний квас". - Газированный. Может, чего покрепче хотите? - предложил он Скорику и Джуме.
      - Нет, - отказался Скорик, наливая в стакан янтарную жидкость.
      - Как вы на него вышли, на этого рыбака? - спросил Джума.
      - Искали, спрашивали. Через участковых. Они своих заядлых рыболовов знают.
      - А кто он таков? - поинтересовался Скорик.
      - Местный. Коренной. До ухода на пенсию работал мастером в пекарне.
      - Разрешите, товарищ майор? - открылась дверь, вошел сержант.
      - Привез? - спросил его Мотрич.
      - Привез, товарищ майор.
      - Давай.
      Сержант вышел и через минуту вернулся с пожилым человеком невысокого роста, большая лысая голова с венцом последних седых волос.
      - Садитесь, Кузьма Петрович, - пригласил Мотрич. - Вот товарищи из области поговорить хотят с вами. Специально приехали. Кваску налить?
      - Можно... А чего говорить? Я уже рассказал. Нового не придумаю.
      - И все-таки, Кузьма Петрович, - попросил Скорик.
      - Зять ко мне должен был приехать из Андижана, внука привезти. Решил угостить их рыбой. Место это над обрывом мое, давнее. Там щука с плотвой в жмурки играет. Пошел, значит, я по росе, сел. Через часок клев начался. Я там загодя прикормку для мелюзги даю, чтоб щуку привадить. Где-то после десяти услышал звук мотора, машина, значит, шла. Удивился, сюда не ездют почти. Потом мотор заглох, хлопнули дверцы. Ну, думаю, - все, кончилась моя рыбалка. Сейчас пойдут тосты, песни. А рыба тишину любит. Я сижу у самой воды, под обрывчиком, метрах в двадцати. Меня сверху не видать, я за кустами, а мне снизу видно. Гляжу: мужик и баба. Он капот поднял, возится в моторе, а она подошла к берегу, камешки стала кидать. Я разозлился, в садке килограмма три рыбы уже было, собрал свое хозяйство и берегом ушел.
      - Кузьма Петрович, а лица их вы не запомнили?
      - С моего расстояния не разглядеть было без очков. Да и что разглядывать? На кой они мне сдались?
      - А машину не запомнили? Марку, цвет.
      - Красная, похоже "Жигули".
      - Какая одежда была на этих двоих?
      - Баба, вроде, в желтоватой кофте вязаной, а на мужике костюм светлый, серый. Шапочка мне его показалась - цветная, кажется, белая с зеленым, с таким большим козырьком. Велосипедисты в таких бывают, я по телевизору видел.
      - Какого числа это было?
      - А шестнадцатого, в среду. Зять-то приезжал в четверг, потому и помню.
      - Вы могли бы указать это место? - спросил Агрба.
      - Которое? Где рыбачил?
      - И где рыбачили, и где машина стояла.
      - А как же!
      - Съездим? - Джума посмотрел на Мотрича.
      - Надо бы...
      - Сегодня не могу, - посмотрев на часы, сказал рыбак, - мне внука из садика забирать нужно. Больше некому. Вдовый я. Дочь и зять в Андижане живут, офицер он. Знойно там нынче, так что внук у меня до сентября. Вот завтра с утра можно...
      Такой поворот не очень устраивал Скорика, он рассчитывал, что домой, хоть и поздно, вернется сегодня. Он не любил случайных гостиниц с застиранными простынями и тощими подушками. Но теперь придется заночевать в Богдановске.
      Поужинали они с Джумой в нищенском гостиничном буфете яйцами, сваренными вкрутую, плавленым сырком. Джума взял себе еще порцию капустных котлет, и поплатился жестокой изжогой, пошел искать аптеку в надежде купить соду.
      Скорик из номера позвонил домой.
      - Ты куда пропал, - услышал голос Кати.
      - Я в Богдановске. Сегодня не приеду, заночую здесь.
      - Нашел себе интердевочку?
      - Ага! Тут сплошь интердевочки. У каждого отеля. Ты тоже не приведи на ночь какого-нибудь ковбоя в тюбетейке...
      Утром поехали к реке. Рыбак указал место, где видел красную машину и тех двоих. Наверху остался Мотрич, остальные спустились вниз к кустам, где в то утро рыбак устроился с удочками. Мотрич сверху их не видел, а они, задрав голову, видели сквозь ветви кустов его торчащую на обрыве фигуру, в том месте, где нашли очки Кубраковой, а Джума обнаружил следы "жигулевских" скатов, придавивших траву...
      Вернувшись в райотдел, Мотрич занялся поисками попутного транспорта, чтобы отправить Скорика и Джуму. Через час гаишник поймал у шлагбаума "рафик" местной "скорой помощи", водитель ехал в областной центр сдавать машину в капремонт. "Рафик" был старый, все в нем тарахтело, словно сдвинулось со своих мест, но Джуму это совершенно не занимало; его везли и слава Богу...
      "Вячина надо допросить, Вячина, - думал Скорик, хватаясь за какую-то скобу, когда машина влетала в рытвину. - И круто браться за Назаркевича..."
      22
      - Как вам работается с Агрбой? - спросил Щерба Скорика.
      - Он надежный. Вам Войцеховский показывал альбомы с картинкой баллончика?
      - Да.
      - Назаркевич. Единственная реальная версия. Косвенных улик достаточно. Если отвлечься от иных возможных толкований, то голая схема выглядит так, - приблизив лицо к Щербе, Скорик поднял палец. - Кубракова и Назаркевич не терпят друг друга. Но он, так сказать, в этой ситуации сторона зависимая, страдающая. Итак, он во вторник утром везет ее в Богдановск. В ночь со вторника на среду ночует где-то поблизости в машине, скажем, в какой-нибудь лесопосадке под Богдановском. Утром в среду возвращается в Богдановск, забирает Кубракову, убивает и едет домой. По дороге попадает в аварию. Нам же он говорит, что домой он вернулся накануне, во вторник, а в среду, дескать, снова поехал в Богдановск, однако едва выехал, как врезался в "Москвич" какого-то майора Агеева, бьет его машину, но тот так любезен, что на буксире отвозит Назаркевича домой. Для меня этот майор - подпоручик Киже. Назаркевич ничего о нем не знает и посему предъявить нам его не может. Поэтому я вывожу мифического майора Агеева за скобки. На чем стоит версия "Назаркевич"? В его машине найдена докладная на имя Кубраковой с ее "пальцами". Есть дата: 13-е, то есть воскресенье, за два дня до поездки в Богдановск. В машине Назаркевича Джума обнаружил и колпачок от баллончика с газом, и каскетку. В подобной директор завода Омелян видел водителя красных "Жигулей", в которых сидела Кубракова. Такая же каскетка была на голове шофера, приехавшего к обрыву с женщиной тоже на красных "Жигулях". Это - показания рыбака. У Назаркевича "Жигули" красного цвета. Слова Назаркевича, что он из Богдановска вернулся в тот же день, во вторник, подтверждает только его жена. И, наконец, фраза Назаркевича на кассете автоответчика: "...вы еще об этом пожалеете". Угрожающий смысл этих слов подтвержден и недвусмысленной интонацией. Вы прослушивали кассету?
      Щерба кивнул. Он внимал Скорику, не перебивая, иногда поглаживал щеку, словно пробовал, хорошо ли выбрит.
      - Вернемся к докладной. С чего бы брать ее с собой в однодневную поездку? Никакой срочности в ее содержании нет, - продолжал Скорик. - Я нахожу одно объяснение: под каким-то предлогом он свернул с трассы к реке, к обрыву, сунул Кубраковой эту бумагу, чтоб отвлечь. И когда она достала очки, плеснул ей в лицо газом.
      - И не заметил, что она уронила очки?
      - Может краем сознания и заметил. На мгновение, поскольку был запрограммирован на главное - столкнуть поскорее в воду. Он был заполнен и другим: как можно быстрее убраться с обрыва. Тем более, что человек он нервный, легко возбудимый. Но как Назаркевич заманил ее к реке? Рыбак видел, что мужчина поднял капот машины и копался в двигателе. Назаркевич мог сказать своей пассажирке, что забарахлил мотор, зачем, мол, стоять на трассе и глотать пыль, пока он будет устранять неисправность, неизвестно, сколько на это уйдет времени, не лучше ли сделать это у реки.