"Это - то, что я знаю о нем, - подумала Елена Павловна. - А чего не знаю?.."
      Вернувшись домой, она по привычке нажала кнопку автоответчика. После короткого шуршания раздался голос: "Елена Павловна, это Яловский. Куда это вы запропастились на ночь глядя? Я дважды звонил вам. Когда бы вы не пришли, позвоните мне". Она взглянула на часы, было без четверти час, но без колебаний набрала номер Яловского.
      - Простите, что так поздно, Альберт Андреевич, но вы просили позвонить. Что так срочно? Я убегала в институт, необходимо было.
      - Мы едем не завтра, а послезавтра. Не было билетов. Можно ехать другим поездом, но тогда в Польше пересадка. Я решил, что прямым лучше.
      - А есть ли гарантия, что послезавтра будут билеты?
      - Да. Мне начальник поезда твердо пообещал.
      - Но на работу я завтра не выйду. Есть кое-какие дела личного свойства.
      - Хорошо. Спокойной ночи...
      Она медленно опускала трубку, думая, правильно ли сделала, что ничего не рассказала Яловскому о ночном происшествии. И решила, что так лучше, успеет, надо сперва во всем самой разобраться, когда вернется из Германии.
      4
      У Сергея Назаркевича гаража не было. Машину свою - красные "Жигули 2103" он держал за домом, где жил, в проеме между двумя металлическими гаражами соседей - шофера из таксопарка и старика - инвалида войны.
      Было воскресенье. Жарко. Вытоптанную площадку покрывала тень от высокого старого платана. Ветерок смел потемневшие опавшие со "свечек" лепестки в кучки к полуобвалившемуся деревянному забору, за которым лежал большой пустырь.
      Дверь в металлическую коробку гаража, где стоял старенький "Москвич" таксиста, распахнута, в сумеречной глубине виднелись стеллажи с аккуратно разложенными инструментами, шлангами, баночками, бутылями; сбоку стоял стол с большими тисками, в углу компрессор.
      Юрий Лагойда, обнаженный по пояс, в латаных джинсах и стоптанных кедах оглядывал весь этот разумный порядок завистливо, словно хозяин металлической коробки был виноват перед Лагойдой за бардак, царивший в его добротном, кирпичном, на две машины боксе. В нужный момент Лагойда не мог отыскать торцовый ключ или баночку с графитовым порошком.
      - Ну, мужики, думайте быстрее, что еще понадобится, - сказал таксист. - Мне ехать нужно, жинка на барахолку собралась.
      - Тебе что-нибудь еще, Коля? - спросил Лагойда у Вячина.
      - На всякий случай большой газовый ключ и солидола, - ответил Вячин. Он тоже был обнажен по пояс, в старых синих вьетнамских брюках, и сидел на снятом колесе, разглядывая истершуюся тормозную колодку.
      - Сосед, немножко тонкой шкурки и грунтовки, - попросил Назаркевич...
      В это воскресенье они собрались привести в порядок машину Назаркевича. Вячин - ходовую часть, Лагойда - барахливший замок зажигания, а сам хозяин - зашкурить и загрунтовать кромки крыльев, где появились пятна ржавчины...
      Каждый делал свое дело почти молча, иногда перебрасывались фразой-другой. К двум часам дня решили передохнуть, от обеда, предложенного Сергеем Назаркевичем, отказались; но сбегав домой, он все же принес термос с кофе, большие чашки и бутерброды с колбасой и сыром. Перекусив, сели покурить.
      - Ты хотя бы поставил противоугонное, - сказал Вячин. - Держишь машину в этом закутке и спишь спокойно? - спросил он Назаркевича.
      - А какой выход? До платной стоянки час добираться двумя трамваями.
      - У тебя же и правая передняя дверца не запирается, - сказал Лагойда. - Замок надо менять, а зубчатка "съедена".
      - Заработаю в кооперативе - куплю "девятку", - засмеялся Назаркевич.
      - Таких умников много, - сказал Лагойда. - Знаешь, сколько сейчас "девятка" тянет? Да попробуй еще найди!
      - Серега, у тебя, кажется, была пишущая машинка с латинским шрифтом? - спросил Вячин у Назаркевича.
      - Есть. Наташа иногда пользуется, когда печатает диссертации медикам. А что нужно печатать?
      - Два деловых письма по-польски, - сказал Вячин. - Еду в Польшу, в Жешув.
      - За каким чертом, - спросил Лагойда.
      - Меня разыскали поляки-мебельщики. Им понравилась наша фурнитура. Прислали приглашение. Может наладим экспорт для них, и они нам чего-нибудь. В общем потолковать надо, проспект им показать.
      - Приходи, Наташа напечатает, - сказал Назаркевич. - В Общий рынок вступить хочешь?
      - На советском пещерном уровне, - сказал Вячин. - Слушай, Кубракова уже приехала?
      - Нет еще... Выбрось из головы, не станет она с тобой даже говорить о лаке. Для нее это - табу.
      - Ладно, черт с нею... Ну что, пошли работать? - встал Вячин.
      - Сейчас бы вздремнуть после такого кофе, - лениво поднимаясь, сказал Лагойда...
      5
      В Веймаре Кубракова и Яловский пробыли четыре дня. Теперь - снова в Берлин, сутки там и - домой. Уезжать из Веймара в Берлин в воскресенье трудно: полно народу, в основном берлинцы, выбравшиеся с пятницы отдохнуть в провинции и к понедельнику возвращавшиеся домой. Зная это, Яловский решил, что отправятся они с Кубраковой в Эрфурт, на конечную станцию, там проще сесть. Так и сделали. Когда в Эрфурте вошли в вагон, нашлось даже свободное купе. Снова миновали Веймар и - дальше. Поезд был забит людьми с рюкзаками и дорожными сумками, стояли дети в проходах. Яловский купил в поездном буфете две маленькие банки пива и боквурсты [сосиски], намазанные сладковатой горчицей. От пива Кубракова отказалась, жевала боквурст, а Яловский, как все тут, пил из банки.
      Допив, он вышел в тамбур покурить. Когда вернулся, в купе было полутемно, кто-то задернул шторки на остекленной двери, чтобы из коридора не падал свет. Осторожно, боясь потревожить людей, уселся между Кубраковой и пожилой похрапывающей немкой, плотно уперся затылком в спинку сиденья и смежил веки. Спать не хотелось, но так легче думалось.
      - Устали? - тихо спросила Кубракова.
      - Да нет, слава Богу едем домой. Я считаю, что все пока идет удачно, главное, что немцы дают оборудование. Представляете, что они будут делать из нашего поликаувиля, когда он потечет рекой? Чиновники из министерства готовы были продать им лицензию. Так им спокойней. Но вы еще намучаетесь в поисках площадки, чтобы поставить завод. Возьмется ли "Химмашпроект" проектировать?
      - Возьмется. Все-таки им немного валюты перепадет. Кого вы пошлете к ним? Назаркевича?
      - Ни в коем случае! Он истерик, все испортит. Кстати, назревает катастрофа.
      - В связи с чем?
      - Скоро в институте мы с вами останемся вдвоем: из-за мизерной зарплаты люди уходят в кооперативы.
      - Но они по договору.
      - Это уже не работники. Одной, простите, задницей нельзя сидеть на двух стульях.
      - Что я могу сделать, Елена Павловна?
      - Платить людям нормально.
      - А где мне взять деньги? Мы же ничего не производим. Мы - НИИ. А этим все сказано. Назаркевич как-то был у меня с одной идеей...
      - Создать автосервисную станцию для антикоррозионной обработки машин?
      - Мы бы неплохо зарабатывали. Но вы, как я понимаю, против.
      - Категорически! Для этого нужно ставить производство поликаувиля на промышленную основу. Где взять деньги? Где доставать узу, сырую резину? Ездить по деревням скупать у пасечников, клянчить у авиаторов? Кустарщина! С немцами - вот это размах!..
      Они умолкли. И снова в ней колыхнулась тревога, чуть придавленная суетой и напряжением этих дней в Германии: вспомнила ночь накануне отъезда, вынужденный приход в институт, человека, вышедшего из лаборатории. Воспользовавшись тем, что уехала в Германию на сутки позже, она встретилась с ним, хотя и в спешке. Он был совершенно спокоен, ей даже показалось, что нагло спокоен.
      "Я слушаю вас", - сказал он.
      "Последнее время я заметила, что жидкость поликаувиля странно убывает. Датчик на емкости показывает даже граммы. Емкость герметична. Испарение исключено".
      "Какое это имеет отношение ко мне?"
      "Прямое. Вчера я видела, как вы вышли из лаборатории и исчезли. Сперва не могла понять, куда. Потом сообразила: через дверь в конце коридора на хоздвор, где гаражи. Ею давно не пользуются, я запретила шастать возле моей приемной и устраивать сквозняки. Я даже не знаю, где и у кого ключ от нее. Но вы просчитались, и подумать не могли, что я появлюсь ночью, рассчитывали, что сегодня утром меня не будет, уеду. И потому не удосужились вытереть потек на полу. Вы открутили трубки, ведущие к отстойнику. Это надо уметь. Но, как видите, я еще здесь... Зачем вы воруете поликаувиль?"
      Все время, пока она говорила, он терпеливо молчал, затем сказал:
      "Я понимаю, что у вас была не галлюцинация. И все же это был не я".
      "Не врите!" - начала свирепеть она.
      "Что вы сможете доказать? - вызывающе спросил он вдруг. - Кроме вас, этого мифического вора никто не видел. Меня в институте знают не один день. У меня безупречная репутация. Вы окажетесь в смешном положении".
      "Ключи от ящика, где прибор сигнализации только у Светы и у вахтера. Вы единственный в институте, кто может отключить ее, не наделав шума. Вы однажды уже продемонстрировали это, но по моей просьбе, когда Света забыла ключ дома, а вахтер был на больничном. Тогда я посылала Свету за вами. Она надежный свидетель! Я найду возможность припереть вас! - она повернулась, чтоб уйти, но остановилась. - Да, кстати, откуда вы знаете этого поляка?"
      "Какого поляка?" - невозмутимо спросил он.
      "Фирмача!. Он приходил ко мне. Я видела вас позавчера в его роскошной машине, когда выходила из трамвая. Вы очень оживленно беседовали".
      "Это уже что-то новое!" - он засмеялся.
      "Как называется кооператив, в котором вы работаете?"
      "Астра" А в чем дело?"
      "Не для него ли вы от моего имени просили бериллиевую бронзу на авиаремонтном заводе?"
      "Фантазии, фантазии, Елена Павловна!"
      "Все они прояснятся после моего приезда!" - и она ушла...
      Вспомнилось это настолько подробно сейчас, когда она убоялась: не услышит ли ее мыслей задремавший рядом Яловский. Раскачивало вагон, перестукивались колеса, считая стыки. За темным стеклом светлячками проскакивали окна ближайших фольварков...
      Человек прагматичный, не обремененный излишками эмоций, Елена Павловна Кубракова все же была возбуждена результатами поездки в Германию, мечтала, едва вернется, не откладывая, начать все, что было записано в протоколе о намерениях. Но в первый день, когда вошла в свой кабинет и взглянула на письменный стол, нахмурилась, ощутила раздражение при виде бумаг, которые появились тут за время ее отсутствия. Да еще поверх всего положенный Светой - листок-памятка, заготовленный Еленой Павловной накануне отъезда. Вздохнув, она грозно сказал себе: "Разгрести, разбросать все это к чертовой матери за неделю!"
      Когда Елена Павловна была раздражена, общаться с нею становилось сложно и небезопасно для тех, кто прорывался к ней по каким-то вопросам, и для тех, кого вызывала она...
      - Времени нет, так что я одновременно буду обедать и заниматься вами, - жестко сказала Елена Павловна, отодвигая на столе бумаги, чтобы освободить место для тарелок - на одной стакан с очень крепким чаем, на другой - плавленный сырок и два бутерброда с колбасой. Все это из буфета только что принесла секретарша.
      "Ну и обед!" - подумал Лагойда, сидевший в правом кресле и осторожно взглянул на Назаркевича, который расположился в таком же слева от стола.
      Назаркевич мысленно усмехнулся: "Как она может есть такую колбасу, сплошное сало?!".
      Кубракова подняла глаза на Назаркевича, мол, в чем дело, но покороче.
      - Я хотел бы завтра поехать в Богдановск. Утром туда, вечером обратно.
      - Что там? - резко спросила она.
      - На мехстеклозавод, договориться о ретортах.
      - Вы считаете, вам это еще нужно?
      Он не ответил.
      - Я тоже завтра еду в Богдановск, - она сделала паузу.
      Молчал и Назаркевич.
      Чувствуя напряжение, внутренне сжался Лагойда.
      - Вы можете поехать со мной. Я еду своей машиной, - наконец, не выдержав, предложил Назаркевич.
      - Мне надо быть там в половине девятого, - сказала Кубракова.
      - Выедем в шесть утра.
      - Буду ждать вас у подъезда, - она пошла проводить, а скорее выпроводить Назаркевича из кабинета, сдвинуть ригель на замке, захлопнуть дверь и вернуться к ожидавшему в кресле Лагойде, зная что уже никто, даже секретарша не войдет в кабинет.
      У порога Назаркевич, помявшись, глухо сказал:
      - Вот то, что вы просили, - он протянул ей два листа бумаги с машинописным текстом, соединенные скрепкой.
      - Это потом, - она взяла страницы, распахнула дверь и сказала секретарше: - Света, зарегистрируйте и сложите в мою папку для доклада директору. - Она стояла в проеме, а Назаркевич уже в приемной. - Разговор, который мы начали полторы недели назад, завершим завтра в дороге, - и усмехнувшись, захлопнула за ним дверь...
      Между тем Лагойда, ожидавший ее, думал, "Автобусом ей трястись четыре с половиной часа. А Серега докатит ее за два с половиной, ездит он лихо". От этих мыслей его отвлекли шаги Кубраковой, возвратившейся к столу. Он напрягся.
      - Что у вас? - не садясь, хмуро спросила.
      - Хотел с вами поговорить... Все-таки... Я...
      - Лучше письменно. Тут нужен документ, надеюсь, вы это понимаете? До свидания.
      6
      С утра телефон в приемной не умолкал. Света, отрываясь от пишущей машинки, отвечала:
      "Еще не вернулась".
      "В командировке... Нет, в Богдановске"...
      "Не знаю"...
      "Хорошо, вернется - передам"...
      "Телефонограмма? Диктуйте"...
      "В отъезде"...
      "Я без нее рыться в бумагах не стану"...
      "Почему не знаю? В Богдановске"...
      "Это вы спросите у нее"...
      И остальное - в том же духе. Приблизительно такими же были ответы секретарши на вопросы сотрудников, заходивших в приемную в надежде прорваться к Кубраковой, чтоб решить какое-то дело, поскольку знали, что замдиректора по науке в "футбол" не играет, а при всей сложности своего характера всегда решает, и люди, выходя от нее - довольные или недовольные - удовлетворены уже тем, что Кубракова расставляет им все точки над "i".
      Истекал второй день с момента отъезда Елены Павловны в Богдановск. Свету это нисколько не тревожило. Она хорошо знала свою начальницу. "Задержалась? Значит так нужно", - спокойно рассудила Света. Около пяти часов позвонил Яловский.
      - Света, Елена Павловна у себя?
      - Нет, Альберт Андреевич, она еще не приехала.
      - Что это она в Богдановске засиделась? - риторически спросил он и повесил трубку...
      В начале седьмого Света ушла домой. В девять накормила и уложила сына. Затем хлопотала на кухне - готовила обед на завтра. Клокотала закипевшая вода в кастрюле, где варилась свекла, Света мыла мясо, чистила картошку, шинковала капусту. Муж - диспетчер на электростанции - в эту ночь дежурил. В половине двенадцатого раздался телефонный звонок. Так поздно позволяли звонить двое: муж, чтобы спросить о сыне: "Как Вовка?", либо в экстренных случаях Елена Павловна, чтобы дать какое-то срочное поручение на завтра.
      Света сняла трубку.
      - Светочка, извините, что так поздно, это Ольга Степановна, - узнала она голос матери Кубраковой. - Вы не знаете, когда Леночка должна вернуться? Сказала мне что едет в Богдановск на один день. А сегодня уже второй истек. Я беспокоюсь.
      - Не волнуйтесь, Ольга Степановна. Елену Павловну что-то могло задержать. Я думаю, завтра приедет.
      - Она не звонила вам?
      - Нет.
      - Мне тоже. А обычно звонит, справляется, ведь у меня высокое давление. Не заболела ли она там? С кем она поехала?
      - С Назаркевичем на его машине. Я завтра узнаю и перезвоню вам.
      - Пожалуйста, Светочка. Я не хочу ему звонить, вы ведь знаете, у них сложные отношения.
      - Хорошо, Ольга Степановна.
      - Спасибо, милая... Как ваш сынок?
      - Все в порядке.
      - Я не разбудила его своим звонком?
      - Ну что вы! Он за день так набегается, что спит без задних ног.
      - И слава богу. Спокойной ночи...
      Ночью прошел короткий нешумный дождь, выпав из случайной тучи, полосой задел поля, покропил в отдельных местах магистраль, шедшую через Богдановск. К утру все было сухо, на чистом небе сияло солнце, владельцы дачных участков и огородов посетовали, что дождь оказался недолгим, скупым.
      На шоссе в эту утреннюю пору было много машин - местных и транзитных, направляющихся в сторону областного центра: легковушки, самосвалы, автобусы, "дальнобойные" трейлеры. На бортовом "ЗИЛе", загруженном ящиками с огурцами, спиной к кабине сидело два грузчика. Они курили, иногда перебрасывались словами, а больше молчали, глядя на автомобильный поток, двигавшийся следом.
      - Сегодня чего у нас, день-то какой? - спросил один, с худым заросшим лицом и воспаленными глазами.
      - Среда вроде. Завтра аванс, - ответил напарник.
      - Слава Богу.
      - Пропился, небось? Ночевал-то где?
      - В машине. В четыре утра еле дополз. Здорово врезали. Чердак гудит, похмелиться бы, да не за что.
      - Значит - терпи...
      И снова умолкли. Впереди пыхтел тяжелый дизель, обдавая удушливыми выхлопами сгоревшей солярки.
      - Ну, сука, отравит же! - сказал небритый. - И так мутит. Постучи Вовке, пусть обгонит, не то сдохну или все огурцы заблюю.
      - Какое там! Посмотри, что на встречной полосе! Не высунешься... Вон, гляди, один резвунчик уже сколько пробует, да все никак, только зря тыркается, - и он указал на красный "жигуленок", шедший сзади через три машины, водитель его делал уже несколько попыток пойти на обгон, но всякий раз встречные машины загоняли его обратно.
      Где-то у пятнадцатого километра "жигуленок" оставил надежду обогнать, вовсе свернул в правый ряд и двигался параллельно, но чуть сзади. Небритый грузчик уже мог разглядеть за рулем человека, почти на глаза натянувшего белую с зелеными клиньями каскетку с большим солнцезащитным козырьком, а внутри салона смутный силуэт женщины.
      - Слышь, а я этого мужика знаю, - смаргивая слезу с воспаленных глаз, сказал небритый, кивнув на "жигуленок". - Пару раз видел у соседа.
      - Смотри, он под знак рванул!
      Действительно, "жигуленок" свернул на ответвлявшуюся к реке грунтовую дорогу, несмотря на знак "Правый поворот запрещен".
      - Он ведь с бабой! - хмыкнул небритый. - На бережок, в кустики. Наверное, и бутылка есть, и закусь. Везет же людям.
      - Ты куда бумаги дел?
      - Какие?
      - Накладные.
      - Я Вовке отдал, - махнул рукой небритый за спину, в сторону кабины.
      - Не потерял бы. Товару вон сколько, не расхлебаем, ежели что.
      - Вовка аккуратный, не первый раз. Я с похмелья всегда все бумаги ему отдаю...
      Они замолчали. После пьянки и бессонной ночи небритого стало кидать в дрему, слипались глаза. Сдвинув ящики, высвободив место, он прилег, подобрав коленки, надеясь переспать тошноту и голодное урчание в животе...
      В четверг, едва Света пришла на работу, расчехлила машинку, распахнула форточку и причесалась, отворилась дверь, и в приемную вошел Вячин.
      - Здравствуйте, Светочка! - заулыбался он.
      - О, Вячин! Какими судьбами? Ушли от нас и совсем забыли.
      - Как видите, не забыл. А вы похорошели.
      - Ну-ну, бросьте, старый прием. А вот вы располнели, это уж точно, засмеялась она. - Как кооперативная жизнь? Не жалеете?
      - Жизнь тяжкая, но не жалею.
      - Как же называется ваш кооператив? "Серп и молот"?
      - Нет, мы деполитизированы. "Астра" называется.
      - Цветочки выращиваете?
      - Если бы цветочки, я пришел бы с букетом... У себя? - кивнул Вячин на дверь в кабинет Кубраковой.
      - В командировке, в Богдановске.
      - Когда приедет?
      - Бог знает. Пора уж, сами заждались.
      - Ладно, побегу... Не повезло.
      - Заходите.
      - Непременно...
      В одиннадцать позвонил Яловский.
      - Приехала? - коротко спросил он.
      - Нет, Альберт Андреевич.
      - Да что ж такое! И не звонила? Она мне очень нужна.
      - Нет. Я уже сама немножко беспокоюсь.
      - Она одна поехала?
      - С Назаркевичем. На его машине.
      - А он вернулся?
      - Лобанов говорит, что вчера не появлялся в лаборатории, позвонил, что и сегодня не приедет, разбил колено.
      - Ерунда какая-то, - пробурчал Яловский и положил трубку...
      Затем - до самого перерыва те же звонки и вопросы, что и вчера и позавчера, и Светины ответы: "Еще не вернулась"... "В командировке"... "Не знаю"... "В отъезде"... "Хорошо, вернется - передам"...
      Последним перед обедом заглянул Лагойда:
      - Светочка. Елена Павловна у себя? Доложите, я по поводу силовой установки...
      - Она еще не приехала, Юрий Игнатьевич.
      - Жаль, я нашел новый трансформатор, договорился. Нужно решить с оплатой. Там ждать долго не будут.
      - Ничем не могу помочь...
      В пятницу, в начале третьего Яловский по автоматике набрал Богдановск, номер завода резиновых изделий:
      - Лев Иванович? Добрый день. Это Яловский...
      - Здравствуйте, Альберт Андреевич. Слушаю вас.
      - Во вторник утром к вам уехала Елена Павловна...
      - Да, она была у меня. И во вторник, и в среду. А что случилось?
      - Сегодня пятница, а она еще не вернулась.
      - Как так?! Мы решили с нею все дела, даже поругаться успели. В среду утром я поехал в райисполком. У переезда, когда подняли шлагбаум и пошел встречный поток, я мельком увидел ее в какой-то машине, решил, что отбывает домой...
      - Не понимаю, куда она могла поехать!
      - Странно, шлагбаум на выезде из Богдановска...
      - Да... Извините, Лев Иванович, что потревожил.
      - Бога ради. Всего доброго...
      В конце рабочего дня Яловский снова справился у Светы, не объявился ли Назаркевич. Но Света сказала, что в лаборатории он не появлялся, дома телефон не отвечал...
      Третий год Яловский строил нечто похожее на дачу. Тянулось это лениво: то не было денег, то стройматериалов, да и времени порой не хватало. Все же он старался с пятницы вечером выбраться туда на два дня, чтоб, как говорил, "поковыряться". Так и в этот раз. Но уже сложив сумки, приготовленные женой, в багажник "Москвича", позвонил домой Кубраковой, но никто не снял трубку...
      Яловский не знал, что сразу же после разговора с ним директор завода резиновых изделий позвонил в районную гостиницу:
      - Здравствуйте, это Омелян. В понедельник я заказывал на вторник на сутки номер... На фамилию Кубраковой. Елена Павловна... Посмотрите, пожалуйста... Я подожду... Да... Когда? Утром в среду? Рассчиталась в семь утра?.. Понятно. Спасибо...
      Положив трубку, он пожал плечами, подумал: "Чудеса... В среду в восемь утра была у меня. Просидели до половины девятого. В девять я уже видел ее у шлагбаума на выезде из города... Сегодня пятница. Яловский говорит, что она не прибыла... Может автоавария какая?.." - он тут же набрал номер замначальника райотдела милиции.
      - Здравствуйте, Ярослав Петрович. Это Омелян... Вопрос у меня к тебе; в среду никаких дорожных ЧП не произошло?.. Нет, таких, чтоб пострадавшую в больницу отвезли?.. Да, женщина... Ну, слава Богу. Извини за беспокойство...
      7
      Вокруг Богдановска садово-огородные участки. В апреле отшелестели теплые дожди. Все пошло в рост. Только поспевай от дерева к дереву, от куста к кусту, срезай сушь, окучивай. В это жаркое июньское воскресенье райцентр словно вымер, дачное поветрие выдуло жителей туда, где земля пахнет землей, а ветром приносит не бензиновую вонь, а запахи неказистых полевых цветов. Там, где река крутой дугой углубилась в песчаный пятачок, затеяли какую-то потеху босоногие голоспинные мальчишки. Весной и в начале лета к густой, повисшей над водой осоке сильное стрежневое течение сносило опасные водовороты, в них крутились согнанные половодьем с верховья вымытые прибрежные кусты, коряги, иногда доски и дощечки, комки старых птичьих гнезд, строительный и бытовой мусор. Несмотря на грязную здесь воду, мальчишки часто подплывали к этому месту, тут всегда можно было выловить полезное в детских забавах: старый скат (его хорошо поджечь, здорово горит), кусок пенопласта, цветные разбитые стекла с задних световых сигналов автомобиля и еще всякую всячину, какую человек выплевывает из своего жилища.
      Трое мальчишек нырнули, чтоб добраться к коряге, принесенной течением вчера под вечер, и проверить, не прибыло ли с ней чего-нибудь интересного. Вынырнув в центре мутной пузырившейся пены, отфыркавшись, они огляделись, и вдруг начали истошно кричать, разбрызгивая суматошными взмахами воду, рванули к берегу, где их ждали загоравшие на песке приятели. Едва добрались, задыхаясь, зашумели:
      - Там утопленница!..
      - Какая-то тетка!..
      - Вся синяя!..
      - Одетая!..
      Похватав одежонку, ватага помчалась вверх по косогору к огородам, к дачкам.
      Через полчаса весть об утонувшей женщине облетела округу. Прибежали взрослые, откуда-то пригнали моторку. Труп, зацепившийся за корягу, вытащили на берег. Тут же какого-то владельца мотороллера послали на центральную усадьбу совхоза звонить в Богдановскую милицию. Выслушав и кое-что уточнив, дежурный сообщил начальнику райотдела домой; тот связался со своим замом по оперработе, затем позвонил директору завода резиновых изделий Омеляну, вспомнив, что он интересовался какой-то женщиной, не попала ли она в дорожную аварию, дал знать прокурору района...
      Когда прибыли на место, народ все еще толпился вокруг утопленницы, перешептывались, пытаясь узнать, кто она. Примчался со своего огорода Омелян, к нему тут же бросился человек в майке, в спортивных брюках, руки перепачканы землей - зам главного технолога завода:
      - Лев Иванович! Да ведь это Кубракова!... Она была у меня в среду!
      - Вижу, что она. Не кричите... Надо же... Яловский беспокоился... Я еду домой звонить ему...
      В квартире Яловского трубку сняла теща:
      - Нет... Он на даче... Вернется вечером.
      - А телефон там есть?
      - В дежурке у сторожа. Но звонить туда трудно, это через коммутатор железной дороги.
      - Попытайтесь, пожалуйста, связаться с Альбертом Андреевичем. Это очень важно. Скажите звонил Омелян из Богдановска, передайте: что случилось несчастье с Кубраковой.
      - С Еленой Павловной?! Что с ней?
      - Утонула.
      - О господи! Я постараюсь разыскать Альберта...
      8
      О происшедшем я, разумеется, ничего не знал да и не мог знать: в то время для меня еще не существовали ни Кубракова, ни Яловский, ни Омелян, ни другие лица, познакомлюсь я с ними значительно позже, читая материалы следствия, как адвокат. Пока что я был занят своими хлопотами: сидел в процессе, судил трех рэкетиров, защитников одного из них был я.
      Обычно я приходил минут за тридцать-сорок до начала судебного заседания. В этом старом высоком доме мне были знакомы каждая выемка на белых мраморных ступенях, каждая вмятина на медных трубчатых перилах, я знал, с каким звуком и на каком этаже останавливается скрипучая деревянная кабина лифта. На трех этажах размещалась областная прокуратура, на последнем - областной суд. Более четверти века я входил в это здание ежедневно, ступив на его порог рядовым следователем, а покинул прокурором следственного управления... Внизу из холла вела дверь в зал судебных заседаний.
      Стоя у входа в это грустное здание, я докуривал сигарету, когда из-за угла вывернул Миня Щерба - Михаил Михайлович Щерба, прокурор следственного управления и зональный, мой ровесник, с которым я проработал буквально рядом много лет; наши кабинеты разделяла стена. Нас связывали добрые отношения в давние времена, сохранились они и в нынешние, хотя виделись мы теперь очень редко. Пока он приближался, я разглядывал его. Стал еще грузнее, оттого и косолапость заметней, все так же - в курточке из перкаля, сорочка без галстука, лысина.
      - Здравствуй, адвокат, - протянул он пухлую короткопалую руку. - К нам пришел?
      - Нет, в процессе сижу.
      - Кого будешь спасать?
      - Рэкетиры.
      - Модная нынче профессия... Смотришь на мою лысину? Увы, волос не прибавилось.
      - А ты чем занят? - спросил я, хотя отлично знал по собственному опыту, сколько дел у него может быть в производстве.
      - Всем понемногу, - ответил Миня. - Здоровье-то как? Сто граммов еще принимаешь?
      - По большим праздникам коньячка еще могу. Символически.
      - И то слава Богу...
      В это время подъехал автобусик криминалистической лаборатории. Из него вышли двое: новый прокурор-криминалист Адам Генрихович Войцеховский, я с ним был мало знаком, и следователь Виктор Скорик, недавно перешедший в областную прокуратуру из городской, которого я знал получше. Скорик неплохой следователь, но несколько тороплив, может вскружило голову, что молод, а уже в прокуратуре области. Он хорошо и модно одевался, от него пахло приятными импортными духами или лосьоном, всегда гладко выбрит и хорошо причесан. Но сейчас он выглядел помятым, глаза воспалены, темная щетинка обметала лицо. Я понял: была бессонная ночь, работа, видимо, выезжали на происшествие. Как все это знакомо!..
      Прибывшие поздоровались и тут же попрощались со мною; уходя, Щерба бросил мне для приличия:
      - Заходи...
      Минут через пять подкатил "воронок", выскочили солдаты, распахнули дверь, выпуская подсудимых: серые лица, неопрятная казенная одежда, грязные руки - за спиной. Один из них, низенький крепыш с шишковатой обстриженной головой - мой подзащитный. Ему двадцать семь лет, первая судимость, неглуп, со мной очень вежлив, избегает жаргонных словечек, учился в лесотехническом, но бросил. Рэкетом занимается три года. Все банально: он и два его подельника плотно присосались к кооператорам и "доили" их постоянно. Те безропотно платили. Это спокойно могло продолжаться и год, и два, и пять лет. Погорели же на азербайджанцах. Любопытным был разговор с ним в следственном изоляторе незадолго до суда.
      "Вы постоянно взимали с одних и тех же кооперативов - "У самовара", "Микротрон", "Детский сапожок" и "Элегант". Больше вы никого не трогали. Так?" - спросил я.
      "Никого. Нам было достаточно".
      "Но последний год вы оставили их в покое. В чем дело? Почему вдруг переключились на этих трех азербайджанцев, торговавших фруктами и овощами?"