…Есть фотография, раскрывающая интересную грань личности нашей героини в тот период ее существования. Коко снята на террасе «Кремери» – одного из тогдашних самых шикарных кафе в Парке источников, смиренно сидящей за стаканчиком в компании сестры Антонии. Ласковый, робкий взгляд с оттенком меланхолии… Это уже не прежняя амбициозная Коко, но молодая мечтательная женщина, не слишком уверенная в том, что ее ждет в будущем…

Среди поклонников Габриель, которые приезжали в Виши повидать ее, был один, который, в отличие от остальных, не побуждал ее ждать контракта и не поддерживал эту идею. Звали его Этьен Бальсан.

Он не обладал ни выправкой, ни элегантностью офицеров 10-го егерского. Он не был титулован, как большинство его товарищей. Хуже того, он был всего-навсего сержантом. Среднего роста брюнет, с круглым, довольно обыкновенным лицом, с небольшими усиками, весьма банальный… Но у него была масса друзей среди офицеров. Добрый, честный малый с широкой натурой, любитель поесть и не дурак выпить, он был влюблен в жизнь и стремился взять от нее максимум возможного. Он был без ума от беговых лошадей, и его мечтою было выставлять их под своим вымпелом на самых престижных ипподромах парижского региона.

Он происходил из богатейшей семьи, жительствовавшей в Шатору и владевшей текстильной фабрикой с полутора тысячами рабочих, которая выполняла среди прочих и поставки для французской армии. Наш повеса пристрастился к кутежам еще с отроческих лет и намеревался продолжать в том же духе, тем более что он унаследовал огромное состояние родителей. Назначенный для прохождения службы в 90-й пехотный полк гарнизона Шатору и сообразив, что там ему не будет так вольготно, как ему хотелось бы, он перевелся в Мулен, придумав для этого благовидный предлог: мол, в этом городе есть военная секция по изучению восточных языков. Вдруг в один прекрасный день родине потребуются специалисты в этой области, и тогда он, Этьен, ответит: «Я!» В действительности же преподавание индусского диалекта, который он будто бы собирался изучать, существовало только на бумаге, ибо так и не нашлось никого, кто бы знал этот диалект. Вот потому и выбрал молодой человек этот редкостный язык, потому что во всей Франции его никто не знает… Этот лукавый маневр, точнее сказать, фарс, снискал ему заметную популярность среди товарищей.

Несмотря на советы Этьена и грубые отказы директоров зрелищ, Габриель продолжала упорствовать в своем желании сделать карьеру певицы. Но какой певицей она хотела бы быть? Амплуа артистов в этой области (как и в театре) давно и четко определены. Есть «романсьерки», в забытом ныне значении слова – исполнительницы сентиментальных романсов. Но ее педагог (как видно, молодая француженка не считалась с расходами) советовал представлять себя в амплуа певицы-«гоммез». Артистка такого амплуа, традиционно облаченная в широченное, усыпанное блестками платье, не столько поет, сколько танцует, скачет и выделывает на сцене самые головокружительные экзерсисы. В таком случае публика может и не обратить внимания на то, что у нее нет голоса. Габриель приобрела (или взяла напрокат) дорогостоящие аксессуары – но, увы, ее показы, в частности в «Альказаре», не убеждали работодателей, которые ставили ей в упрек все ту же самую «худобу», не замечая того самобытного шарма, что излучала ее персона.

– А как же Полер? – пыталась возражать она.

– Так у Полер же есть голос, – отвечали ей. Бедная Габриель! Крыть ей было нечем…

Виши. Октябрь 1906 года. Большинство курортников разъехались по домам. Иные пансионы закрыли ставни, а вековые каштаны в парках приобрели меланхолический ржавый оттенок. У источников с названием «Гранд-Гриль», куда по-прежнему приходило много посетителей, среди барышень, подносящих воду, можно было увидеть и хрупкий силуэт Коко. Улыбаясь, она наливала клиентам в стаканы-мензурки целебную воду, согласно предписанной дозе: 40, 25, 30 граммов… Публике запомнилась ее робкая и вместе с тем горделивая улыбка и природное изящество, с которым она носила полагавшийся ей белый передник, хотя не было похоже, чтобы она гордилась им, как ее товарки – крепкие розовощекие крестьянки.

Таковым было теперь амплуа Коко, чему ей пришлось посвятить себя, когда иссякла та небольшая сумма, что она с трудом скопила для жизни в Виши.

В конце сезона, когда закрылись все павильоны при целебных источниках, она, разочарованная, но по-прежнему храня в душе надежду сделаться настоящей певицей, возвратилась в Мулен.

Но Адриенн там уже не было. Теперь она жила близ Сувиньи, в двенадцати километрах от Мулена, у некоей Мод Мазюель. Курьезная особа была эта Мод – поперек себя шире, выступает величаво, точно броненосец, входящий в порт, а ее широкое лицо, лишенное малейшего проблеска мысли, отражало некую безмятежную величавость, которую подчеркивала также ее манера носить широченные рединготы.[11] Она также любила заказывать себе эффектные шляпы a la mousquetaire.[12] Будучи скромного происхождения и мало обласканная природой, эта дама тем не менее нашла себе покровителя – пусть и без особых капиталов, зато испытанного на верность. У себя на вилле она держала своеобразный салон, который посещали и офицеры из Мулена, и сыновья представительных семейств, и мелкие окрестные помещики, и соблазнительные мамзели, не всегда принадлежащие к высшему свету… Но именно они обеспечивали успех вечеринкам, которые она организовывала в гостиной своей виллы или в небольшом парке, примыкающем к ее ограде. И если она приютила у себя прелестницу Адриенн, так это потому, что видела в ней самое ценное украшение этих встреч, устраивать которые она была мастерица. Провинциальная сваха, компаньонка для девушки, дуэнья и близкая подруга, которой можно поведать обо всем, что на душе, – она была всем этим как одновременно, так и последовательно. Трудно было признать за ней церемонность. Исполненная отъявленного цинизма, она ловко маскировалась под женщину, снисходительную к чужим слабостям. Никогда не забывая о своих интересах, она любила лишний раз напомнить человеку, что сыграла решающую роль в его судьбе, намекая при этом, что ждет вознаграждения.

Вернувшись в Мулен, Габриель вновь обрела свою клиентуру и скромно жила шитьем, стараясь как можно чаще отзываться на приглашения Мод – это давало ей возможность повидать дражайшую Адриенн. Надеялась ли она, как другие посещавшие тот салон молодые женщины, найти себе спутника жизни, бросить бесплодные попытки сделать настоящую карьеру певицы? Что-то не похоже, чтобы она уже отказалась от этого.

Ей едва исполнилось двадцать четыре года, и она не из тех, кто так легко сдается. Разумеется, она продолжает бывать у молодых офицеров, которые столько раз устраивали для нее праздники; а во второй половине дня – обыкновенно в пять вечера – ее часто можно встретить в только что открывшемся в центре города чайном салоне «Делис», лакомящейся булочками с чаем или с горячим шоколадом в тесном кругу молодых поклонников. Среди них и наш знакомый Этьен Бальсан, срок службы которого в Мулене еще не закончился. Но, как ни настаивала Коко, он наотрез отказывался сопровождать ее на вечеринки на вилле Мод. У той нет ни ума, ни шарма, говорит он. И вообще она похожа на жирную индюшку, хоть сейчас на рождественский стол. К всеобщей радости, он начинает передразнивать ее походку, ее забавные ужимки… Да, право, это у него здорово получается! В заключение он сообщает, что на хваленых вечеринках у Мод царит смертная скука, совершенно в стиле самой хозяйки салона.

– Там загнешься с тоски! – утверждает он.

Коко, которая была рада любому поводу съездить туда и повидаться со своей милой Адриенн, высказала мнение, что Этьен преувеличивает. Кстати, Мод часто брала свою теплую компанию на ипподром в Мулен или Виши и нередко сталкивалась там лицом к лицу с Этьеном – все знают, как он помешан на лошадях.

До нас дошел ряд фотографий, запечатлевших Мод, Адриенн и Габриель на конских ристалищах. Вот импозантная Мод в величественном жабо (очевидно, носить его обязывала та псевдоофициальная функция, которую она себе приписывала) гордо восседает меж двух юных прелестниц, подавляя их своим ростом, но в еще большей степени – шириною, которая внушительнее, чем у обеих вместе взятых. Кажется, сам объем ее внушительной фигуры диктовал ей менторскую роль. Зато на этом фоне еще более оттенялась деликатная красота ее очаровательных протеже. На обеих – платья и гарнитуры, сработанные собственными руками. Но их выбор подчеркивает различие двух натур. Если Адриенн предпочитает фасон, строго соответствующий тогдашней моде – взять хотя бы широкое кружевное жабо, – то Коко, напротив, уже отдает предпочтение белому воротничку, тому самому, что позднее станет типичным для стиля «рю Камбон» и контрастирует благодаря своей счастливой простоте со вкусами белль-эпок. Ну и, конечно, никак не соотносятся между собою лихо скошенный набок белый капор Коко и пышная, громоздкая шляпа Адриенн.

Завлеченная на бега чуть ли не насильно, Габриель поначалу не слишком-то интересовалась конным спортом. Но под влиянием Этьена ее суждение сделалось более утонченным, а затем переменилось в корне. Еще вчера лошади были для нее только средством передвижения, которое она не очень-то жаловала – тем более что еще свеж в памяти был день, когда непутевый отец свез ее на лошади в Обазин. Но теперь ей полюбилась их в высшей степени элегантная походка, манера, с которой они в галопе выбрасывают ноги, гордость, с которой они держатся, тонкость их привязанностей, грустная нежность их взгляда. Разумеется, эти чистокровные скакуны не имели ничего общего с тяжеловозами-першеронами, которые по вечерам в Курпьере медленно и понуро брели к себе в стойло, или с той бедной скотиной, которая катила под непрестанными ударами кнута жалкую повозку папаши Альберта по большакам и тропкам Франции.

И ей не показалось такой уж смешной курьезная история маркиза Б"*, которую поведал ей Этьен. Этот аристократ (которого семья в конце концов поместила в сумасшедший дом) был в буквальном смысле слова влюблен в свою кобылу и нашептывал ей на ухо речи, полные страсти.

Отныне Коко не могла налюбоваться и на чудесных маленьких жокеев в белых штанишках и шелковых куртках, которые они укладывали на седла, и весь начальный ритуал, который вносил в зрелище поэтическое и драматическое начало: удар в колокол, взвешивание жокеев (о, этот роковой барьер в 55 кило!), взмах флажка – и вот уже жокеи, слившись воедино со своими скакунами, точно кентавры, несутся вперед с невообразимой скоростью. Напряжение в публике растет… А для Коко это самый настоящий праздник, который вырывал ее из куцего существования.

Одно только омрачало картину: нашей героине не полагалось места на трибуне среди владельцев скакунов, их жен и друзей. Причиной тому – ее социальное положение. Нетрудно вообразить, какой бы разразился скандал, если бы кто-нибудь из важных господ увидел своего отпрыска в компании этих нахалок, которые – а как иначе? – из кожи вон лезут, чтобы выскочить замуж за богатого и титулованного, а лучше – то и другое вместе. Кокотки, потаскухи, «камелии», гетеры – вот такой лексикон припасен матерями благополучных семейств для этих барышень, пусть даже в действительности их поведение в высшей степени безупречно. Чем больше страх перед возможным мезальянсом, тем грубее лексика…

Несмотря на все, молодые аристократы ничтоже сумняшеся играли с огнем. Бдительное око родителей только воспаляло в них желание вкусить запретного плода. Так, за Адриенн одновременно начали ухлестывать экстравагантный граф де Бейнак, его друг – маркиз де Жамилак и кто-то из их молодых протеже. Она не выйдет замуж ни за кого из этих мосье, но годы спустя сочетается законным браком с бароном де Нексоном, в которого была влюблена с 1908 года.

Не такой оказалась судьба Габриель, которая, как мы знаем, на всю жизнь осталась незамужней. Хотя и она могла похвастать своими женскими козырями – было в ней нечто необычное, выдававшее в ней неукрощенный задор; она любила пошутить, блистала мыслью, подчас бывала язвительной – все это било в ней ключом и могло проявиться самым неожиданным образом; такое не столь привычно у других девушек. Если последние успокаивали, внушали надежность, то Габриель, напротив, могла приводить в замешательство, быть возмутительницей спокойствия…

Вот эту-то из ряда вон выходящую личность и ценил в ней Этьен Бальсан, что и продемонстрировал во время ее пребывания в Виши: хоть он и смотрел скептически на все ее прожекты, но тем не менее оказал ей тьму мелких услуг.

Впрочем, Этьену вскоре предстояло покинуть Мулен – заканчивался срок его службы. За дватри года до того ушли из жизни сначала его отец, затем мать. И вот он вместе с братьями Робертом и Жаком оказались наследниками огромного состояния, в том числе фабрик в Шатору. Кто теперь станет командовать ими? Роберт не претендует на большее, чем роль управляющего, а Этьен вообще не хочет возиться – для него это «каторга». В такой ситуации потирать руки от радости будет Жак. Он, по примеру Этьена, стал настоящим спортсменом, только страсть его не конный спорт, а воздухоплавание. Заядлый аэронавт, он побил в 1900 году рекорд, проведя в гондоле своего воздушного шара «Сен-Луи» ровно тридцать пять часов. В том же году он принял участие в гонке Париж – Санкт-Петербург. Как и многие другие отпрыски состоятельных семей, он проявил живейший интерес к нарождавшейся в ту пору авиации и сделался заправским пилотом – можно без преувеличения сказать, что именно ему родина обязана победой под Марной. В сентябре 1914 года, патрулируя в одиночку на своем «Моране» регион к северу от Парижа, он стал свидетелем необдуманного маневра германской армии, которой командовал фон Клук: вместо того чтобы прямым маршем наступать на Париж, до которого оставалось каких-нибудь семнадцать километров, она повернула на восток и подставила свой фланг под неизбежную контратаку французов. Едва приземлившись, Жак Бальсан тут же помчался к военному коменданту Парижа, который был его личным другом, и доложил о ситуации. Остальное вы знаете: красные такси, задействованные для переброски солдат, неожиданная победа – Париж и Франция спасены! Но вернемся к Этьену. Он волен жить как хочет и решил всецело посвятить себя любимой страсти, то бишь лошадям. Он все чаще посещает в Уазе расположенную на западной кромке Компьенского леса тренировочную площадку Лакруа-Сен-Уан, которая обладает неоценимым преимуществом – близостью к Шантильи, где происходят известные на весь мир конные состязания и где выращивают блестящих чистокровных однолетних жеребцов. В 1904 году он узнает, что в непосредственном соседстве с Компьенем некая вдова тренера по конному спорту выставляет на продажу прекрасное имение, именуемое Руалье, со многими гектарами великолепных лугов и лесов – как раз то, что нужно его лошадям! Он покупает его не торгуясь. Первоначально здесь располагался основанный в 1303 году монастырь, куда ездил на богомолье Филипп Красивый – отсюда и название. Впоследствии, в XVII веке, его занимали монахи-бенедиктинцы из ордена Сен-Жан-де-Буа, изгнанные оттуда в годы Великой французской революции.

Тогда, в 1907 году, самая древняя часть монастыря представляла собою красивую паперть с романским сводом, закрытую массивным дубовым порталом и окруженную зданиями, поросшими диким виноградом. Позади располагался обширный парк с вековыми деревьями, в глубине которого приютилось главное здание монастыря. Переделанное в XVII веке, оно венчалось крышей а-ля Мансар.[13] Высоченные окна в мелкую клетку давали свет созданным здесь при Людовике XIII многочисленным комнатам, которые полностью сохранили свое деревянное убранство. Когда Этьен приобрел Руалье, оно было в не слишком-то хорошем состоянии, но новый владелец, вознамерившийся провести здесь остаток жизни, не скупился – десятки художников и строительных рабочих, засучив рукава, трудились над реставрацией достопримечательностей имения и приданием ему комфорта, которого здесь недоставало катастрофически. Так, требовалось устроить здесь многочисленные роскошные ванные комнаты, причем выдержанные именно в стиле той эпохи, когда гигиена отнюдь не считалась первостепенной заботой даже у высших слоев общества, если верить знаменитому изречению графини де Панж: «Они вообще никогда не мылись!»

Вполне естественно, Этьен не забывал о самом существенном: расширял конюшни, увеличивал количество стойл – он рассчитывал вырастить не один десяток чистокровнейших скакунов и даже основать конный завод. Он тщательно подобрал и нанял на работу лучших работников, прислуживающих в конюшне, и самых опытных конюхов.

Отныне он мог лелеять самые дерзновенные мечты: участвовать в ливерпульском «Гран насьональ» или в кроссе По.

Однажды в Виши Этьен пригласил Коко на тренировку. Представим ей самой поведать о полученных там впечатлениях:

«Мы договорились о встрече на следующий день. Перешла мостки через Алье, ступила на луг и очутилась подле стойл. Хорошо пахло быстро текущей водой: слышно было, как шумит запруда. Параллельно реке протянулся правый путь недавно спрямленной железной дороги; песок, белые шлагбаумы и горы Бурбонне вдали. Солнце золотило побережье Ганна. Жокеи и конюхи шагом ехали друг за дружкой, прижав колени к подбородку.

– Какая чудесная жизнь! – вздохнула я.

– Я веду такую жизнь круглый год, – ответил Этьен. – Она могла бы быть и вашей».

Габриель сделала вид, что не расслышала, но мысль о том, чтобы враз покончить с осточертевшим прозябанием, мало-помалу закрадывалась ей в душу. Но совершенно ясно, что она не была влюблена в Этьена. Он ничем не напоминал героев популярных книжонок, которыми она зачитывалась в отрочестве, равно как и неотразимых соблазнителей, чьи раскрашенные портреты украшали обложки романов по четыре су, которые она и сейчас продолжала читать. Но личность он и впрямь незаурядная – душа общества, всегда в добром настроении, обожаем своими друзьями и сам – прекрасный товарищ… Одним словом, самобытная персона. Как и она, Габриель. А раз так… Почему бы и нет?

Однажды она пошла ва-банк:

– Тебе случайно не нужна ученица? – спросила она и разом вспыхнула от смущения, словно уже сожалела о сказанном.

Однако такая дерзость не только не шокировала Этьена, но, напротив, очаровала его. Он так и покатился со смеху… Он сделает из нее наездницу! И он уверен в ее таланте! И скоро убедится в нем воочию!

Перспектива поселить в Руалье такую милую, такую забавную, такую незаурядную маленькую товарку, как Коко, и ввести ее в круг своих интимнейших друзей мигом соблазнила его. Своим присутствием она оживит несколько суровую жизнь, которую он здесь ведет, примет участие в тех милых фарсах, которые он так любит показывать. А поскольку она так любит лошадей, она не внесет никакого диссонанса в тесный круг, сплоченный все тою же пламенной страстью.