Военные приключения - Отвага и риск

– Облет производили? – спросил подполковник.

– Еще нет! – ответил инженер и уверенно добавил: – По техническим показателям все в норме!

Евгений Николаевич на минуту задумался. Он в полку новичок, в боях еще не участвовал, как говорится, пороху еще не нюхал. А отказываются летать на этом вертолете опытные боевые пилоты. И он решился.

– Ну, если все в норме, – мягко, с улыбкой сказал Крушицын, – тогда готовьте его к первому облету.

– Когда?

– Сегодня! – сказал Крушицын и посмотрел в глаза инженера. – У меня к вам просьба!

– Слушаю, товарищ полковник!

– Прошу вас, Владимир Захарович, полететь со мной в качестве бортового инженера.

– Бортовым инженером? – переспросил Быховец, но глаз не отвел.

– Именно! В полете мы с вами определим и оценим его боевые и полетные достоинства.

Главный инженер, не задумываясь, дал свое согласие. Это вселяло уверенность в то, что восстановительные работы проведены капитально. Крушицын посмотрел на часы.

– Встречаемся в четырнадцать ноль-ноль!

Быстро освободившись от текущих дел, полковник сходил в свой модуль, переоделся в летный комбинезон. Вертолет находился на стоянке и около него уже топтался главный инженер, тоже переодевшийся в летную форму. Боевая машина сверкала свежей зеленой окраской, а на борту четко выделялся номер «67». Крушицын задержал взгляд на номере и машинально в уме сложил обе цифры и получил в сумме число тринадцать. Чертова дюжина! Не это ли число отпугивало летчиков? В авиации, как он знал, многие пилоты тайно и явно придерживаются различных суеверий. У вертолета суетились солдаты технической службы.

– На внешний вид вертолет смотрится хорошо, даже красиво, как новенький, – сказал Крушицын, имея в виду, что ремонтники добротно потрудились над фюзеляжем и выправили погнутости, вмятины, от которых почти не осталось следов.

– Стараемся, товарищ полковник! – ответил рослый сержант, польщенный оценкой.

– Теперь посмотрим, как он ведет себя в воздухе!

Крушицын занял место летчика, Быховец бортового инженера.

Полковник включил двигатели. С привычным шелестом над головой завертелись лопасти. Прислушался к монотонному и басистому рокоту двигателей. Они вселяли уверенность. Вырулил на взлетную полосу, окруженный пыльным облаком. Чуть помедлил и дал газ.

– «Поехали», как сказал Гагарин!

Вертолет плавно оторвался от земли, завис и потом по команде Крушицына стал набирать высоту. Вел он себя нормально, слушался управления. Придраться было не к чему. Крушицын выполнил облет по утвержденной программе, да еще вдобавок проверил на машину на крутых виражах. Вертолет, как живое существо, почувствовал руку хозяина, послушно подчинялся каждому приказу.

– Как у тебя? – спросил инженера.

– Винтомоторная группа работает нормально!

Полковник был доволен, полет радовал, он отметил только один недостаток – несколько повышенную вибрацию.

Наблюдавшие с земли отметили и слабую вибрацию хвостовой балки. Но все это вместе взятое не превышало технических нормативов. Крушицын планировал в будущем свои полеты, в том числе на выполнение боевых задач, но у него не было личного вертолета. И он распорядился:

– Запишите борт шестьдесят семь за мной!

Полковник тут же, на стоянке, подписал документы о приеме боевой машины в эксплуатацию, а заодно поблагодарил всех, кто над ней работал.

– Товарищ полковник, срочно!

Из подкатившего штабного «газика» на вертолетную стоянку выскочил дежурный офицер.

– Вас ждут! Прилетает командующий округом!

Командующий Туркестанским военным округом генерал армии Герой Советского Союза Максимов любил, чтобы его встречали с подобающим парадным офицерским строем. Перед посадкой его самолета на аэродром на стоянку прилетающих самолетов прибывали чины из штаба армии, вызывались все командиры близлежащих частей и соединений, начальники политотделов, начальники штабов. Все выстраивались в одну длинную шеренгу у трапа самолета.

Крушицын едва успел занять свое место за чинами штаба армии, как комфортабельный самолет подрулил к стоянке. Командующий вышел из самолета в окружении двух генералов и трех полковников. Его встретил старший по званию, заместитель командующего 40-й армией генерал-майор и доложил, как положено.

Командующий округом кивнул в ответ, пожал руку и со своей свитой направился к шеренге офицеров, которые замерли по стойке смирно. Правофланговый, вскинув руку к фуражке, представился. Командующий кивнул, пожал ему руку. Потом представился следующий полковник, офицер штаба. Солнце припекало, а шеренга была длинной. Подошла очередь представляться Крушицыну. Он сожалел, что не успел переодеться. Вскинув руку к виску, четко доложил о себе.

– Командир отдельного смешанного авиационного полка полковник Крушицын! – и, уловив в глазах командующего округом недовольство его внешним видом, сразу добавил: – Извините, что одет в рабочую летную форму. Прибыл встречать вас прямо после проверки и облета боевого вертолета Ми-8, отремонтированного своими силами!

Командующему понравились слова «отремонтирован своими силами» и он, подобрев лицом, спросил:

– Ну и как?

– В полном ажуре, хоть сейчас на боевое задание!

– Молодцы! – похвалил командующий и повернулся к трем полковникам, щеголевато одетым, по всему видать, из Москвы. – Вот вам и извозчик! Воздушное такси! Слетайте в Бамиан, как вам хотелось, и посмотрите на гигантскую статую Будды, вырубленную в скале! Здесь говорят, что если не побываете в Бамиане, то, считайте, что не видели Афганистана! – и снова посмотрел на командира полка. – Задачу уяснил?

– Так точно, товарищ командующий, быть воздушным извозчиком!

– Шуточки, полковник, прибереги для жены! – рыкнул командующий. – Благодари судьбу, что я сегодня добрый!

И пошел дальше вдоль шеренги.

2

Полковник Крушицын внешне ничем не выдал своего удивления и возмущения. Только закусил губу.

Сосед по шеренге, начальник отдела штаба армии, едва удалился командующий, дружески подмигнул и шепнул:

– Поздравляю с новой должностью воздушного извозчика!

Крушицын не ответил. Возражать и спорить с начальством себе дороже. Он давно усвоил, что в армии, как и в жизни, всегда прав тот, у кого больше прав. В своем штабе подошел к карте Афганистана, занимавшей добрую часть стены в его кабинете. Где этот самый Бамиан?

Горный район грозного Гиндукуша. Бамиан находится за перевалом в три тысячи метров, в Хаджигенском ущелье, расположенном южнее долины. Почти сердце высочайшего в мире горного района. Бамиан – центр провинции, в которую входят четыре уезда, в том числе знаменитый Пенджаб, и одна волость провинциального подчинения, отдаленный населенный пункт Шибар. Полковник мысленно отметил: «Горная суровая вотчина Ахмад Шаха, одолеть которого не удается ни афганским войскам, ни нашим». Прикинул расстояние от Кабула до Бамиана. Лететь не меньше часа. Древний город, историческая ценность страны, который ежегодно посещают десятки тысяч туристов со всего мира, здесь же небольшой наш гарнизон, расквартирован мотострелковый батальон и афганский пехотный полк.

Звонок из командного пункта ВВС армии подтвердил слова командующего:

– Подготовить вертолет для спецрейса в Бамиан. Вылет через час!

Кроме трех полковников, прибывших из Москвы, на экскурсию летели офицеры штаба и политуправления армии. Когда еще такая удача подвалит! Роль экскурсовода выполнял молодой майор, комсомолец, историк по образованию.

Внизу, под лопастями вертолета, сначала простирались зеленые оазисы долины, утопавшие в садах кишлаки, приютившиеся у водоемов, которых становилось все меньше и меньше. Вскоре открылась голая каменистая полупустыня, испещренная грядами гор. Ее однообразие оживляли редкие пучки высохшей колючей травы.

– Впереди перед нами Хаджигенский перевал, – пояснял майор. – Высшая точка – три тысячи метров!

Сверху был виден серпантин дороги, крутые повороты, которые петляли к суровому мрачному перевалу. Преодолели его, и под вертолетом открылась узкая долина, причудливо петлявшая тонкая голубая лента горной реки, миниатюрные селения, укрытые зеленью тополиных рощ, слияние рек Калу и Бамиан. Вокруг – голые отвесные скалы. И среди них, на огромной высоте отвесных, похожих на строй гигантских елей, красно-бурых скалистых выступов, эффектно оттененных лазурной синевой безоблачного неба, вырисовывались остатки некогда мощных бастионов. Разрушенные стены свидетельствовали о былой мощи крепости.

– Это Шахри-Заххак, город Заххака, названный по имени одного древнего персидского царя, которому приписывают сооружение горной крепости, – пояснял майор. – Образ жестокого правителя описал великий поэт Фирдоуси в своей легендарной поэме «Шахнаме». Стены крепости сложены из обожженного кирпича, высотой более двадцати метров. Они почти сливаются с красно-бурыми горными вершинами, за что в народе крепость получила название Красный город. Предполагают, что город был основан в первые века новой эры.

Доминируя над местностью, крепость служила надежным стражем всей Бамианской долины. Сама долина небольшая, всего четырнадцать километров в длину и два в ширину, она окружена голыми, лишенными растительности отрогами Гиндукуша. Ее с одной стороны запирает отвесная гряда высотой до ста метров, а с другой – окаймляет обширное горное плато, переходящее в заснеженные вершины.

Богатый и воинственный Рим – на Западе, процветавший ханьский Китай – на Востоке, и загадочную страну пряностей и драгоценных камней Индию – на юге связывал в древности Великий шелковый путь. И расположенная на этом пути Бамианская долина для многочисленных караванов стала незаменимым перевалочным пунктом после утомительного и беспокойного перехода через грозный и опасный Гиндукуш. И в настоящее время Хаджигенское ущелье, расположенное южнее долины, остается наиболее удобным проходом через горные скалы.

Вместе с купцами в Бамиан приходили странствующие поэты, музыканты, философы, монахи, которые принесли с собой буддизм. В Афганистане эта религия укрепилась и оставалась главной до нашествия арабов в конце седьмого века.

В 1221 году Бамиан принял на себя удар войск Чингисхана. Мощная крепость, развалины которой сохранились, напоминает по размаху пирамиды египетских фараонов. Одолеть ее монголы не смогли. Говорят, что при штурме был убит любимый внук жестокого завоевателя, и он повторно пошел на штурм.

Существует легенда, что монголы никогда бы не взяли крепость, но им помогла вероломная дочь правителя, Лалы Ханум. Желая отомстить отцу за его второй брак и ненавидя новую хозяйку, она тайно сообщила Чингисхану расположение скрытого канала, по которому Бамиан снабжался водой. Захватив крепость, Чингисхан, мстя за смерть внука, повелел уничтожить все живое в городе и в цветущей долине, а также приказал казнить девушку, сказав, что «она должна понести кару за измену отцу!».

С высоты развалин старого города Бамианская долина смотрится как на ладони. Хорошо видны вырубленные в отвесной скале остатки пещерного монастыря с многочисленными, соединенными между собой внутренними галереями, гротами, число которых достигает более трех тысяч. Комплекс венчают две исполинские статуи Будды, вырубленные в скальной породе. Одна, высотой в тридцать пять метров, – Малый Будда, вторая, пятьдесят три метра – Большой Будда.

С трудом верится, что эти колоссальные статуи сделаны человеческими руками. Как бы раздвинув монашеские кельи, напоминающие огромные пчелиные соты, высится Малый Будда, наиболее древний. У его основания, у ног, находится квадратная пещера, которая когда-то предназначалась для стражи, охранявшей вход в монастырь.

– И сейчас мы вынуждены держать здесь полицейский пост, – пояснял местный пожилой гид, не по возрасту подвижный. – Многие гроты и кельи превратились в пристанище бездомных хиппи, прибывших из разных стран. А их присутствие не способствует сохранению остатков бесценных фресок.

Следуя за гидом, офицеры не без труда поднимались по крутым каменным лестницам, двигались по галереям, которые пересекали весь пещерный город, вырубленный в теле гранитной скалы. В воображении возникали вереницы буддийских монахов в желтых и оранжевых одеждах, которые шествовали мимо этих прокопченных монастырских сводов. На потолке одной из ниш внимание офицеров привлекла фреска, на которой был изображен бог молодой Луны, державший в правой руке копье, а левой он опирался на длинный меч. Он находился в колеснице, которую крылатые скакуны мчали по небесам.

– Обратите внимание, как на фреске выражено слияние художественных стилей разных эпох: греческая колесница и кони, одежда Центральной Азии, оружие времен Сасанидской империи.

В нескольких десятках метров от Малого Будды возвышался Большой Будда. Этот каменный исполин несколько «моложе» первого, и при его создании сказался уже приобретенный опыт: у статуи были великолепно выдержаны пропорции тела. Поражало высокое мастерство древних каменотесов, которые более тысячи лет назад вырубили этого пятидесятитрехметрового колосса в цельной гранитной скале. У него на голове отсутствует верхняя часть лица до рта. Создается такое впечатление, что она искусственно отделена.

– Эту часть лица, выше рта – нос, глаза и лоб – в те времена заменяла маска из золота и драгоценных камней. Она открывалась во времена больших праздников, ярко играла в лучах солнца тысячами огней, и поражала толпы паломников и монахов своим богатством, величием и блеском, – пояснял гид. Блеск глаз выдавал его влюбленность в ту далекую эпоху. – Среди старых бамианцев бытует легенда, что во времена арабского нашествия эта золотая маска из чистого золота, украшенная драгоценными камнями, была искусно спрятана в одной из пещер, где сам Всевышний хранит ее по сей день.

Обе статуи когда-то были окрашены. Большой Будда – в розовый цвет, а Малый Будда – в голубой, и разрисованы красивым орнаментом. Комплекс монастыря и гигантские статуи подверглись за прошедшие века значительному разрушению. Арабское нашествие, разорительные набеги орд Чингисхана, суровая природа этих мест – сильные ветры, дожди, палящее солнце и резкий перепад температур в дневное и ночное время, – сделали за века свое дело, но не смогли уничтожить великолепное творение рук человека.

– Эти две гигантские статуи – не единственные в долине, есть еще и другие, меньших размеров, – и гид показал на несколько, едва различимых в скале, крупных пещер, которые расположились ярусами вокруг еще одной статуи Будды. – Высота этого Будды пятнадцать метров. Тоже немаленький. А древние буддийские монахи свидетельствовали, что в Бамиане была еще одна статуя лежащего Будды, она достигала в длину более трехсот метров.

Сам Бамиан мало чем отличался от других провинциальных городков, расположенных в горных районах Афганистана. Дома и мазанки с плоскими крышами, окруженные глинобитными заборами. Густые сады; словно гигантские пальцы, в небо возвышались минареты мечетей. По обеим сторонам узких улиц, цепляясь друг за друга, тянулись ряды торговых лавок, лавочек, в которых продавали изделия местных жестянщиков, гончаров и ковровщиков; чайные и столовые.

На обратном пути вертолет совершил несколько кругов над каскадом чудесных горных озер Банди-Амира, которые цепью расположены на плато, на высоте более трех тысяч метров. Это вторая достопримечательность Бамиана. Где-то внизу, в глубине долины, были видны шатры кочевников, на вершинах – развалины древних башен, а за ними, закрывая горизонт, снежные вершины на эмалевой синеве неба. А между ними, в скалах, яркие голубые блюдца. Одно, второе, третье…

– Это и есть Банди-Амир – цепь горных озер, – пояснил экскурсовод.

В каждом из них вода имеет различные оттенки: глубокая лазурь постепенно переходит в светло-голубой, бирюзовый, салатный или кремовый цвет. У каждого озера свое название. Самое большое – Банди-Зульфикар, длиной почти семь километров. Другие поменьше – от трех километров до сотни метров. С высоты птичьего полета видно, как ледяная вода прозрачной и широкой струей гигантским каскадом стекает из огромной чаши на каменное плато. Высота чаши – добрый десяток метров. У берега слегка покачивается надувная резиновая лодка. Вода в озере кристально чистая, и с высоты полета видно, как на глубине медленно движутся косяком стаи рыб.

Все озера, вместе взятые, издавна получили название Банди-Амир, что означает Плотина Эмира, по одному из многочисленных титулов святого Али. Кроме сезонного кемпинга, около главного озера высится небольшая мечеть – «кадаме джай шахе Алия», – что в переводе означает «место, где стоял пророк Али».

Издавна в народе считается, что вода в озерах обладает целебными свойствами. Даже в жару она остается ледяной. Шиитские паломники, прибывающие в Бамиан, совершают в озерах ритуальное омовение, наполняют сосуды горной водой и увозят ее с собой в свои страны.

3

Приказ командира полка был краток, сух и строг. В нем содержалось требование ко всем военнослужащим: прекратить хождение по гарнизону в неряшливой форме; в столовой, в том числе и офицерской, не обслуживать военнослужащих, одетых не по форме, а патрульной службе – нарушителей уставной формы одежды привлекать к дисциплинарной ответственности.

Внешне приказ выглядел буднично и обычно. Ничего особенного, такие приказы издавались и издаются часто во многих полках. Но здесь, в условиях Афганистана, он имел двойной смысл. Во-первых, он требовал от военнослужащих четко соблюдать нормы Устава и, находясь за рубежом, своим внешним видом не ронять чести и достоинства Советской Армии. И большинство подразделений кабульского гарнизона так его и восприняли.

Но этот приказ имел и вторую сторону, которая своим острием была нацелена на летчиков, а конкретно – на вертолетчиков, на вторую и третью эскадрильи. Если пилоты транспортной авиации постоянно носили уставную форму, а иначе они и не могли летать и приземляться в международных воинских авиапортах, то в вертолетных эскадрильях издавна, еще с первых месяцев базирования в жарком климате Афганистана, сложилась иная картина.

Сложилась стихийно, вопреки всем наставлениям и уставным требованиям. Жесткая практика жизни, жестокие требования войны одолели и смяли твердые и годами привычные понятия службы у себя на родине, в Советском Союзе, и притом в мирное время. Боевые действия в горах Афганистана заставили многое переосмыслить и переоценить. Так, например, вопреки всем понятиям и представлениям, теоретическим выкладкам, из второстепенной, вспомогательной роли вышла на первый план как самая мобильная и действенная сила вертолетная авиация. Она заняла ведущее положение, значительно отодвинув боевую авиацию, приняв на себя основную тяжесть ведения боевых операций и активную, а порой и решающую поддержку с воздуха наземных подразделений.

Ограниченное количество дорог, ущелья и горные перевалы, участки с угрозой осыпей и камнепадов делали передвижение войск крайне трудным. Огневая поддержка артиллерией и танками оказывалась порой и вовсе невозможной, их просто нельзя было подтянуть в нужные места. Таким образом, сам характер боевых действий возложил на плечи вертолетной авиации дополнительные нагрузки и вывел ее на передовые позиции.

Но и в самой вертолетной авиации, уже в ходе проведения боевых операций, произошли значительные изменения и переоценки по многим параметрам, особенно по тактике боя и, главное, пилотированию. Многочисленные наставления и предписания, четко регламентировавшие выполнение полетов, инструкции и ограничения, разработанные с благой целью обеспечения безопасности, на деле, в боевой обстановке, спутывали пилота по рукам и ногам. Они сковывали летчика в бою, лишали инициативы, а порой были вообще невыполнимы в узких горных ущельях. Установленные пределы крена и пикирования могли привести к гибели вертолета в горных теснинах. Растянутый по времени пилотаж часто позволял противнику спрятаться, сменить позицию или открыть ответный огонь. А так называемый «безопасный» разворот «блинчиком» подставлял под огонь борт машины. Учиться летать и воевать пришлось буквально на лету. У экипажей не хватало простейших навыков применения оружия, так как в ходе боевой подготовки этому уделялось весьма скромное внимание. На счету у большинства пилотов имелось лишь по нескольку зачетных стрельб, не говоря уж о знании тонкостей тактики стрельбы и бомбометания. Штурманам не хватало выучки в полетах над разнообразной местностью, лишенной привычных радиомаяков и четких ориентиров, а сами карты были старыми и неточными.

Лучшим учителем стала каждодневная боевая работа, и нередко экипажи выполняли по пять-шесть вылетов в один день, проводя в воздухе по семь-восемь часов, в три-четыре раза превышая нормативы по «утомляемости». В практику вошли маневры с большими перегрузками, категорические запрещенные дома, в Союзе, виражи с крутым креном, истребительские боевые развороты, горки с отрицательными перегрузками, которые – теоретически! – для вертолета недопустимы. И крутые пикирования, при которых в кабине темнело от земли, заполнявшей весь обзор.

Летчики учились идти навстречу опасности, учились воевать в настоящем бою, а не в учебном и «приближенном», делились между собой приобретенным опытом, но о своих достижениях в пилотаже предпочитали помалкивать, широко не распространяться – запреты оставались запретами и наставления по обеспечению «безопасности» полетов никто не отменял. Наиболее отчаянных и результативных летчиков, в число которых попал и Александр Беляк, неоднократно вызывали «на ковер», подвергая взысканиям за постоянные «нарушения», грозно критиковали и «ставили на вид» на партийных собраниях, шумно грозили снятием с летной работы. А в то же самое время, втихую, негласно, руководство полка поощряло главных «виновников наших побед». Кому-то же надо было прославлять полк своими явными успехами и реальными боевыми достижениями!

Помимо этой, чисто авиационной, была еще и внешняя, бытовая сторона постоянных «нарушений» уставных требований. Она диктовалась природными особенностями Афганистана – непривычный для большинства пилотов жаркий, сухой климат. В тени термометр часто зашкаливал за сорок градусов. А металлическая обшивка вертолета накалялась до восьмидесяти градусов. На стоянках вертолеты перед вылетом старались охладить, обливая водой, если она была под рукой. В кабине царило сущее пекло, отчетные документы констатировали: «В такую жару при выполнении работ в кабине и, тем более, в хвостовой балке вертолета вообще невозможно находиться». Спасаясь от жары, экипажи вертолетов часто нарушали уставные требования и летали на выполнение боевых задач в облегченной одежде, иногда в трусах и панамах, подложив под ноги бронежилет. А на вертолетных стоянках, изнывая от знойных лучей солнца, прячась под самодельными тентами из отработанных парашютов, дежурные экипажи находились не в положенной «боевой готовности», а были полураздеты, часто обнажены по пояс или в одних трусах. Они в настольный теннис изволили поиграть!

Вот это внешнее и бросалось в глаза каждому крупному военному чиновнику, особенно прилетавшим из Союза и впервые ступившим на землю Афганистана многочисленным проверяющим и разным комиссиям.

Нарушение уставных требований! Нарушение дисциплины! Разболтались! Что себе позволяют! И это за границей! Роняют престиж Советской Армии! Сплошное разгильдяйство! Куда смотрит командование?

Полковник Крушицын не был исключением. Он тоже так подумал по прибытии в Кабул из чистенького и внешне благополучного гарнизона, где все было четко расписано и распределено по графикам и строго соблюдались все уставные требования. А тут что творится?! Уму непостижимо! Прежнее руководство полка явно «недорабатывало», списывая на «трудности» и на так называемые «местные условия»… Но он этого не допустит! Он наведет в полку и в гарнизоне должный воинский порядок везде и во всем!

Начинать надо с главного, с дисциплины, решил полковник Крушицын. Начал с себя. Походил в полной полевой форме. И ничего! Почувствовал, что и в жару ходить можно, не так уж страшен афганский зной. А в полете – тем более. И еще подумал, что момент самый удачный. «Старики» поворчат и стерпят, им скоро улетать в Союз, им придет замена, а ему работать и служить с прибывшими летчиками.

И издал соответствующий приказ.

4

Вечером в кабинет к командиру полка пришел замполит – подполковник Мостовидов, доложил:

– Приказ доведен до офицерского состава, каждый поставил личную подпись, что ознакомился с его содержанием.

– Это хорошо!

– Да не совсем, – сказал замполит.

– А точнее?

– Бузят летчики.

– Во второй эскадрилье? – догадался полковник.

– И в третьей тоже!

– А что от них еще можно было ожидать? Разболтались, развинтились вчистую! Куда смотрело прошлое руководство? И партийное тоже! Не эскадрилья, а колхоз какой-то! – высказался Крушицын и, пройдясь по кабинету, остановился перед замполитом, добавил: – Все! Больше такого не потерплю! Хватит нам партизанщины! Конец разгильдяйству! Будем закручивать гайки!

– Конечно, наводить порядок надо, тут и ежику понятно! И я считаю…

– Считайте сколько хотите! – остановил его полковник. – А я буду поступать так, как считаю нужным. Надеюсь, партийная организация полка не останется в стороне?

– Вопрос обсудим на партийном бюро и вынесем на общее собрание, – сразу среагировал Мостовидов.

Взгляд темных глаз был тверд, но что-то незримое таилось в их глубине, как на дне колодца.

– Правильно! – поддержал его Крушицын. – Офицеры! Орденоносцы! А как себя ведут, что себе позволяют на глазах у солдат и сержантов! Приземлился вертолет, зарулил на стоянку. И что я вижу? Вылезает из боевого вертолета волосатая нога в домашних тапочках! У меня все внутри взорвалось от возмущения, а сердце кровью облилось, когда такое увидел!

Глава четвертая

1

Анатолию Лукьяненко не везло с самого утра. В этот день он шесть раз поднимал в небо свой вертолет Ми-8 и каждый раз без всякого видимого результата. Сначала долго и упорно искали караван с оружием, рыскали по ущельям, по которым пролегали тропы из Пакистана, да все напрасно. Израсходовав запас топлива, вернулся на базу. Создалось впечатление, что была подсунута ложная информация, которая поступила от афганских разведывательных служб, чтобы отвлечь внимание и задействовать вертолетные силы в совсем другом направлении, а сам караван тем временем другим путем благополучно прошел по горным перевалам в глухой горный район, который контролирует Ахмад Шах.

Не успел он с экипажем расположиться на обед, как снова срочный вылет – сопровождать досмотровую группу. Еще пару часов провели в полете. Осмотрели два небольших мирных каравана, несколько грузовых машин. Досмотровая группа спецназовцев ничего подозрительного не обнаружила. День протекал в обыденной суете. Ничто не предвещало беды.

– Закругляемся и домой! – решил капитан.

Не успел вертолет сделать разворот, как послышался взволнованный голос штурмана:

– На западе черный дым!

Капитан Лукьяненко посмотрел в ту сторону и увидел над горой, что вздымалась за аэродромом, клубы черного дыма, который густо валил на фоне ясного неба. «Кого-то сбили», – пронеслось в голове. И тут же в наушниках услышал голос дежурного офицера с командного пункта:

– Триста пятый! Триста пятый!

– Триста пятый, слушаю! – ответил Лукьяненко.

– Ты ближе всех, разберись! – и короткое сообщение, что сбили вертолет Ванникова. – На поддержку вылетает звено!

Как потом выяснилось, Геннадия Ванникова не сбили, он подорвался на своей же бомбе. Сбросил двухсотпятидесятикилограммовую бомбу в расположение душманов с замедлением в тридцать секунд. Но бомба взорвалась на «мгновенно», едва коснувшись земли, буквально под фюзеляжем. Вертолет получил массу осколков, был сильно поврежден, загорелся. Но система управления действовала, и двигатели работали, а главное, экипаж был цел. Нужно было срочно садиться, но Ванников не решился приземляться в лапы душманов, он старался удержать горящий вертолет в воздухе и, пролетев еще почти три километра, в конце концов посадил его на пологую вершину. Но драгоценное время было упущено. Машина уже превратилась в огненный факел. Выскочить успел только один летчик-оператор…

Нужно было срочно лететь в тот район, и Лукьяненко не терял времени даром. Сделав крюк, он, неожиданно для моджахедов, выскочил из-за горы и обрушил на них огонь неуправляемыми ракетами и сбросил бомбу. Но из отряда моджахедов успели выпустить ракету…

Анатолий Лукьяненко тихо ахнул, когда раздался взрыв у левого борта вертолета. Мгновенно загорелись все табло, свидетельствуя об отказе почти всех систем, включился речевой информатор, закричавший женским голосом:

– Пожар! Пожар!

Но тут, покрывая поток невеселых сообщений о пожаре и опасной вибрации двигателя, раздался громкий голос бортового техника Виктора Мешкова, который сразу же поставил четкий диагноз:

– Пэ – Зэ – эР – Ка-а-а!!

Капитан Лукьяненко мгновенно почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Угодила ракета «стингер»! Сбили! В следующую секунду определил, что вертолет слушается управления. Двигатели натужно, с надрывом тревожно ревели. Еще есть шанс! И дал команду:

– Идем на вынужденную!.. Приготовиться покинуть борт! Штурман, ты живой?

– Живой! – отозвался Орешин.

Судьбу машины, судьбу экипажа решали считанные доли секунды. Погибать он не собирался. Стиснув зубы, Анатолий действовал стремительно, почти автоматически, отработанными на тренировках приемами и четкими командами полуживому вертолету. Оценив внизу плоскогорье, выбрал место для посадки. А дальше, в состоянии какого-то транса, собрал нервы в кулак, работал рычагами и педалями – гашение скорости, снижение, дублирование – включение системы гашения пожара, сброс авиационных бомб и ракет на «не взрыв»…

Уже у самой земли отстрелял дверь для аварийного покидания вертолета, и только после всего этого бросил в эфир тревожный сигнал: