Военные приключения - Отвага и риск

Георгий Свиридов

Отвага и риск

© Свиридов Г.И., 2011

© ООО «Издательский дом «Вече», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

От автора

Судьба главного героя книги не выдумана, несмотря на всю ее необычность. Она взята из жизни. В основу романа положен сложный жизненный путь и боевые подвиги героя необъявленной войны в Афганистане, летчика-снайпера, полковника Александра Викторовича Белякова, многочисленные воспоминания его боевых друзей и сослуживцев, участников тех легендарных событий, а также использованы исторические материалы, архивные документы. Однако роман нельзя считать документальным, поскольку автор стремился не к соблюдению биографической и фактической точности, а к созданию художественного образа и воссозданию атмосферы, которая сложилась в то время в стране и на необъявленной войне.

Глава первая

1

«Зачем я женился?

Зачем? Куда смотрел? Зачем торопился? Никто же не заставлял, никто не принуждал, в спину не подталкивал. Раз, два и с бухты-барахты, сразу в дамки! Решил – сделал! Одним словом, закрыв глаза, шагнул в неизвестность, в житейскую пропасть. Сделал всего-навсего лишь один шаг!

Но шаг ответственный. Прежде чем его совершить, надо было просто пораскинуть мозгами, сесть и подумать. Хорошо подумать! Подумать, а не соображать. Надо было остановиться, сосредоточиться, напрячь извилины и спокойно все расставить по местам, оценить не только сегодняшнюю ситуацию, но и ту, которая может возникнуть в будущем».

Беляк почесал затылок, грустно усмехнулся. В последнее время он больше привык соображать. Жизнь научила, вернее, борьба за жизнь. В небе некогда думать и размышлять. В твоем распоряжении считанные секунды, а часто и доли секунды. Да еще когда с земли по тебе стреляют, и не из одного пулемета. И эти мгновения порой решают всё – пан или пропал. Думать некогда! Каждый полет – это выход навстречу неизвестности, а по сути, навстречу опасности.

А это значит, если он, Александр Беляк, до сих пор жив, летает и воюет не первый год, то выходит, что он выработал и отшлифовал в себе одно из главных качеств летчика – умение соображать! Научился не теряться в любой обстановке и, превозмогая страх, быстро оценивать обстановку, мгновенно принимать решение и, уже не думая, претворять его в действительность. Одним словом, говоря армейским языком, его «соображалка» работает на все сто!

Но это хорошо в воздухе, в бою. А на земле, особенно когда отправляешься в длительное, многолетнее плавание по житейскому морю, необходимы уже совсем иной подход, совсем иные качества. На первый план выходит не тактика, а стратегия. Необходимо не соображать, а думать не спеша, тщательно осмысливать и оценивать каждую ситуацию, каждый свой шаг. Главное – не ошибиться, выбирая себе друга, единомышленника, готового идти с тобой в ногу по сложному маршруту жизни, на которого можно будет положиться в трудную минуту, который не подведет, не предаст, которому можно будет доверять, как самому себе. А на жизненном маршруте не все всегда гладко и просто; возникает множество преград, бытовых трудностей и всяческих соблазнов.

Именно эти вопросы о тактике и жизненной стратегии, о выборе себе спутника жизни растревожили сегодня Александра. Раньше над этими вопросами он никогда не задумывался. Они просто не встречались на его жизненном пути. А сегодня встали перед ним во всей своей полноте и значимости. Второй раз за последнее время.

Первый раз он задумался над ними в самолете, когда летел в Москву из Уфы, спешил по окончании отпуска в подмосковный город Люберцы получать новый вертолет. Сразу же после своей скоропалительной свадьбы. Самолет летел над облаками, в круглый иллюминатор светило слепящее солнце; монотонное гудение моторов и легкая вибрация убаюкивали, располагали к спокойному размышлению.

Какие-то неясные сомнения закрадывались в его душу; как туча на горизонте, они невольно вызывали смутную тревогу, серой тенью накрывшую пьяняще-радостное состояние последних дней. Он впервые засомневался в правильности своего решения о женитьбе. Невольно припоминал слова, вычитанные в одной из книг: «Жизнь прекрасна и удивительна, только люди ее часто сами портят». Но тогда в самолете Александр особенно долго не размышлял, отгонял тревожные мысли, уверенный, что жизнь сама все расставит по своим местам. Чему быть, того не миновать!

И жизнь расставила. Сегодня. Да так, что заставила глубоко задуматься. «А правильно ли я поступил, поддавшись давлению мамы, которая постоянно долбила одно и то же: женись, женись, женись?».

С утра вся вторая эскадрилья, а может быть, и весь полк, главным образом женатые мужчины, были встревожены сообщением, которое пришло из Союза, с Кавказа, из родного авиационного гарнизона в Цхинвали. Там произошло чрезвычайное событие. Эльвира, жена старшего лейтенанта Валентина Легостаева, загуляла с местными осетинами, а два дня назад ушла из военного городка, оставив без присмотра двух малолетних детей – двухлетнюю Катю и Сережу пяти лет и записку на столе: «Меня не ищите, ухожу навсегда. А детей пусть Валентин сам воспитывает. Я от них устала и хочу пожить красиво и свободно, а не губить свою молодость в этой дыре, в казарме военного гарнизона».

Александр Беляк хорошо знал Валентина Легостаева еще по училищу в Сызрани, он учился на курс старше. Видный парень, высокий ростом, капитан волейбольной команды, мог красиво, в прыжке, подавать крученый мяч, который пробивал любую защиту. И жену его, Эльвиру, – солнечную блондинку с голубыми глазами – знал еще девушкой, когда она приходила на танцы в клуб училища и где на нее заглядывались многие курсанты, а в гарнизоне офицеры. Жили они, казалось со стороны, вполне нормально, Легостаеву одному из первых как женатому выделили просторную комнату. И летчик он был приличный, воевал отважно, был командиром экипажа, награжден орденом Красной Звезды.

– Кукушка драная! – выругался Сергей Поспелов, бортовой техник, который в экипаже Беляка заменил Артамонова, переведенного в другой экипаж. – Кукушка подкладывает свои яйца в чужие гнезда, чтоб другие птицы выращивали их птенцов, а эта, гадина, тоже бросила своих родных детей, чтоб другие их воспитывали.

– Стерва! – коротко сказал Виталий Корняхин, командир второго вертолета, о жене Легостаева. – Чего ей не хватало?

– Мужика рядом, – веско сказал Виктор Микитюк, укладывая карту в планшет.

– Мы тоже уже почти год в Афгане без баб мучаемся, – поддержал его Курницын, летчик-оператор из экипажа Корняхина.

– А там, в Союзе, нашим бабам приходится терпеть не меньше, чем нам в Афгане, – грустно произнес Микитюк.

– Это почему же? – удивился Поспелов.

– А ты пошевели шариками, сразу поймешь!

– Я тоже что-то не врубаюсь, – сказал Виталий Корняхин.

– Да вы что, ребята? – удивился Микитюк. – Все просто, как дважды два четыре! У нас тут, в Афгане, нет русских женщин, потому мы о них и вспоминаем нечасто. А там, в Союзе, в нашем гарнизоне, вокруг наших баб мужиков навалом да еще кавказцы, самцы черноусые, пристают на каждом углу. Каково им, а?

– Кому, кавказцам? – не понял Корняхин, подписывая что-то в журнале.

– Бабам нашим!

– Понятно! – кивнул Корняхин.

– Не знаю, как там насчет баб, женщин наших, но хуже всех сегодня Вальке Легостаеву, – произнес озабоченно Александр Беляк, который молча выслушивал мнения своих экипажей. – У него получается сплошная невезуха! Куда ни кинь, везде клин!

– Это точно, командир! – поддержал Беляка новый бортовой техник. – Легостаеву хреновее всех! Удавку ему на шею закинула змея подколодная!

– Его поддержать надо хотя бы нашим общим мужским сочувствием, – сказал Корняхин.

– Наше сочувствие надо выразить не только одними душевными словами, а конкретно в материальном виде, – сказал Александр Беляк.

Он вспомнил, как совсем недавно устраивал свою свадьбу, сколько денег потратил на нее, выложился подчистую. Ушли все деньги, которые Александр привез с собой из Афганистана, и офицерское жалованье за месяцы службы за границей, да еще и отцовских ушло немало.

– Пустим шапку по кругу, – предложил Беляк. – Детей привести в порядок надо? Отвезти к родителям, а куда еще? А там устраивать их, обустраивать, дать вперед на пропитание да одежды накупить – впереди зима. Одним словом, своих, кровных, ему не хватит!

Предложение Беляка было встречено с пониманием, его поддержали летчики не только своей, второй, эскадрильи, но первой и третьей. К вечеру, собрав приличную сумму чеков, Александр Беляк вручил ее растерянному Валентину Легостаеву, который сразу же начал отказываться, мол, обойдусь и своими.

– Бери и не обижай товарищей, – сказал ему Беляк. – В годы войны пацанов зачисляли в части как сыновей полка, а твоих малышей, считай, мы зачисляем детьми нашей эскадрильи!

В этот же день старший лейтенант Валентин Легостаев, получив краткий отпуск по семейным делам, улетел в Союз с первым транспортным самолетом.

Вечером в большой брезентовой палатке, превращенной в клуб, состоялось подведение итогов дня, разбор полетов, оценка выполненных боевых заданий. А потом в каждой эскадрилье командиры ставили своим летчикам задачи на следующий день.

Майор Владимирский, командир второй эскадрильи, поставил задачи каждой паре летчиков. Не спеша прошелся вдоль строя пилотов, которые выстроились около своего модуля, стандартного, казарменного типа щитового дома, возведенного здесь же на аэродроме, неподалеку от стоянок вертолетов. Полноватый, солидный, выглядевший старше своих тридцати лет. На лице, загорелом под афганским солнцем, темнели небольшие усы. Остановился около Александра.

– Старший лейтенант Беляк!

– Здесь! – Александр вышел из строя.

– Хвалю за проявленную инициативу! – Владимирский пожал ему руку, сказал еще несколько теплых слов в адрес летчиков эскадрильи, что не оставили в беде своего товарища, Валентина Легостаева, а потом, сделав паузу, посоветовал Беляку, а заодно и всем: – В полку новый командир и новый замполит, постарайтесь в полете не нарушать инструкций и наставлений, чтобы не нарываться на неприятности. И меня не подводите! Особенно это касается тебя, старший лейтенант Беляк!

– Буду стараться! – ответил Александр.

– Плохо стараешься! Вот опять в комбинезоне пришел, одет не по форме. Приказ новый все читали, расписывались под ним. Не моя инициатива, а требование нового командира полка. Что по Уставу и инструкциями предусмотрено, то и надо исполнять. Мы же не дома, а за границей и, как сказал командир полка, на нас смотрят воины дружественной страны, они стараются нам подражать во всем. А какой пример мы им подаем своим внешним неряшливым видом? Пояснять не надо, – закончил майор Владимирский.

– Буду стараться, товарищ майор! – отчеканил Александр Беляк стандартной фразой.

– Надеюсь, что такое разгильдяйство больше не повторится!

Хорошее настроение мгновенно улетучилось. Александр вернулся в строй. Над модулем низко пролетела пара «зеленых» – вертолетов Ми-8, шедших на посадку, накрыв гулом моторов, обдав сверху едким запахом отработанного горючего и потоком горячего пыльного воздуха.

Кабульский аэродром расположен в небольшой продолговатой долине и со всех сторон окружен высочайшими горами. В долине густеют вечерние сумерки, стелется белесый туман, а вершины гор, покрытые вечными льдами, четко выделяются на синем небе светло-розовыми пиками и хребтами, отражая последние лучи заходящего солнца. Аэродромный шум, наполненный гулом и рокотом различных машин и моторов, как бесконечно играющий оркестр, постоянно пронизывался мощными сольными голосами взлетавших или шедших на посадку вертолетов и самолетов.

К аэродромному шуму Александр, как и многие пилоты, давно привык и научился не обращать на него внимания. В комнате монотонно работал кондиционер, нагоняя прохладу. Шумно хлопнула дверь, и в комнату вошел летчик-оператор Виктор Микитюк, внося с собой жаркий воздух улицы.

– Командир, тебе письмо!

– И все?

– Извини, командир! Докладываю! – поправился Микитюк, произнося, как обычно, фразы отрывисто и громко. – Маршрут, как и вчера. Сопровождаем колонну! На карту все занес! Бортовой техник заправляет вертолет горючим.

– А у Корняхина как?

Виталий Корняхин, старший лейтенант, командир второго вертолета его пары.

– Полный порядок! Он у своей машины.

– Если и у Виталия полный порядок, тогда все хорошо, – сказал Беляк слова, которые повторял почти каждый день, и протянул руку. – Давай письмо!

Письмо пришло из Союза, из дома. Взглянув на конверт, Александр узнал почерк Надежды, младшей сестры. Улыбнулся. Но это была его последняя улыбка. Письмо из далекой родной Ломовки, как душманская мина, разом взорвало его душевное спокойствие и сделало жизнь напряженной на многие месяцы службы в Афганистане.

Развернул листок, вырванный из школьной тетради в клеточку, стал читать ровные буквы с легким наклоном. Письмо писала мама. Как всегда, она сначала передавала приветы и добрые пожелания от всей семьи и родни, но последующие строчки заставили Александра невольно нахмуриться и насторожиться.

«Дорогой сынок мой, сообщаю тебе нашу новость, которую писать тебе рука моя не поднималась. Позавчера утром жена твоя молодая, сноха моя Лена, собрала свои вещи и уехала к своим, то есть к матери своей и отцу, жить. И сказала мне Лена, что жить будет там, в Белорецке, у своих родных до самого твоего приезда.

Ты, сынок, не думай чего плохого про нас, мы ее не забижали, ни слова плохого или там обидного ни разу не высказали. Она жила в нашем доме, как у Христа за пазухой и при полной своей свободе. И делала она, что хотела, и ходила, куды хотела. Как ты наставлял нам, сынок, мы полностью исполняли твои слова. Лена хорошая, приятная во всем, обходительная и милая такая.

Только за последнее время Надюшка наша тоже стала краситься. Губы помадою наводит и ногти красным лаком вонючим. Отец выпорол ее ремнем, и все причиндалы ее выбросил в сортир. А мне велел нашу сноху приучать к хозяйству. Тут все и произошло у нас с ней и без всякого скандала. Она, жена твоя Лена, мне сказала культурно, что она выходила замуж за офицера и военного летчика, а не за скотника и животновода. Вот так прямо и сказала, за офицера и военного летчика, а вовсе не за скотника. Она корову никогда в жизни не доила, за свиньями не ухаживала. Собрала свои вещи и уехала жить к своим отцу и матери в Белорецк.

Вот так все и было у нас в доме. Ты прости меня, Христом Богом прошу, потому как виновата я перед тобою, сын мой родной. Тебе печенки проела, пилила нещадно изо дня в день, чтоб был, как остальные молодые мужики, при деле, при семье и у меня бы была сноха, помощница по дому и по хозяйству. Старею я, а хозяйство у нас доброе. Корова хорошая, молока дает по ведру, овцы жирные, кролики расплодились, а свинья Машка недавно опоросилась, принесла шесть штук розовеньких поросяток. А еще гуси, утки и куры. Надюшка мне помогает, но больше по хозяйству сама кручусь. Радовалась, что сноха в доме появилась, чтобы в будущем в ее руки все хозяйство наше передать, а вышло все совсем по-другому.

Вот такие, сынок, новости у нас. Прости меня, грешную, прости Христа ради, что толкала тебя на поспешную женитьбу, прости, Христом Богом молю…».

Александр дважды прочел письмо мамы. Задумался. Жизнь в одно мгновение обрела мрачные краски. На душе острыми когтями зацарапали не кошки, а тигры. Сложил листок, сунул в конверт, а конверт – в полевой планшет. Молча лег на кровать, отвернулся к стене, грустно задумался. Невеселые мысли поползли в голову со всех сторон, одна другой чернее и мрачнее. Выходит, не только одному Валентину Легостаеву неприятности свалились на голову.

Александр грустно усмехнулся. У Валентина что? Улетел в Союз, отбыл по семейным обстоятельствам. А там, в Союзе, в своем гарнизоне сам будет во всем разбираться и, смотря по обстоятельствам, принимать необходимые меры. А вот ему, Александру Беляку, как ни проси, никто не даст даже на пару дней слетать в Союз «по семейным обстоятельствам». И зачем он поспешно женился?

Беляк смотрел перед собой на стену и, как на экране в кинотеатре, мысленно прокручивал на ней свою личную кинокартину, где исполнителем главной роли был он сам. Смотрел на себя со стороны, как посторонний зритель, и критически оценивал свои по-мальчишески глупые и необдуманные поспешные действия, совершенные совсем недавно.

Вспоминал подробно, день за днем. В сложных местах прокручивал пленку своего кино по нескольку раз, медленно, припоминая каждый поступок в те дни краткого отпуска с войны, каждое сказанное слово. Снова увидел недоуменно взволнованные, вытянутые лица родных – отца, Виктора Максимовича, и матери, Елизаветы Ивановны, когда он нежданно-негаданно объявил им о своей женитьбе. Как они оба засуетились, забеспокоились, но не отважились перечить своему сыну, такому образованному, такому отважному летчику с боевыми орденами на груди. А надо было бы, ох как надо!

Вспомнил и первую поездку в Белорецк, на «охоту за невестой». Здесь Александр задержал свое внимание, стал просматривать каждый кадр, а точнее, вспоминать каждый час своего поведения. Как он внутренне взорвался, не вытерпел очередной материнской проработки: «все при деле, поженились, а ты все гуляешь, давно остепениться пора!». И понял, что именно в те минуты его слабости и произошла основная завязка конфликта и драматических последствий. Сам заварил кашу, которую теперь приходится расхлебывать.

Но и в эти минуты раздумий Александр даже не мог представить, насколько крутую заварил кашу, что расхлебывать ее ему придется еще долго, в течение многих лет будущей своей жизни. Что сегодняшнее терзание сердца есть только начало, а впереди его ждут горькие часы переживаний и разочарований, непреодолимые трудности и многие преграды.

А что послужило толчком к действию? Смешно подумать – рейсовый автобус из Белорецка, который прогромыхал по улице мимо окон дома. Александр привык действовать быстро и решительно, не останавливаясь и не думая о последствиях, как действовал в боях. Быстро собрался, ринулся на танцевальную площадку. Осмотрелся, как купец, выбирая и оценивая товар. Обратил внимание на Лену. Пригласил на танец, потанцевал, поговорил, познакомился и решил – подходит! Пошел провожать.

Беляк задержал свое внимание и на этих ночных минутах. Они тоже несли важную информацию, которая начала раскрываться ему только теперь. Вспомнил каждый шаг по вечернему городу. На аллее парка его с Леной окружила ватага агрессивно настроенных местных парней. В те минуты Александр думал о неминуемой драке, но она его не пугала. А сейчас думал о словах, которые тогда прозвучали.

Старший из них, коренастый и плотный, в кепке, надвинутой на глаза, процедил: «Ты, фраер, вали отсюда туда, откуда прибыл! Чтоб мы тут тебя больше никогда не видели!»

Александр не успел ответить. Тогда, к его удивлению, ответила Лена, ответила смело и решительно: «Фурцев, убери свою кодлу!» Она предотвратила драку. А дальше тоже не простые слова, а со смыслом. «Понятно! – сказал Фурцев и спросил Лену: – А как же твой Серега?».

Фурцев, как потом выяснилось, был ее двоюродным братом, потому Лена и вела себя с ним так уверенно. А кто такой Серега, еще предстояло выяснить. Впрочем, Беляка конкуренты не волновали. У него были свои козыри и своя цель. Не волновали тогда. А теперь? Кто такой Серега, он так и не выяснил, Лена толком так и не объяснила. Но он, загадочный Серега, существует, и не где-нибудь, а в Белорецке, в городе, в который уехала Лена… Вопросы, вопросы, вопросы… и нет на них ответа!

Александр заскрипел зубами и стукнул кулаком по экрану своего кино, по стене. Сильно и громко. В комнате летчики его обоих экипажей, которые улеглись спать, вздрогнули от неожиданности.

– Командир, ты что? – удивленно воскликнул Микитюк.

– Что-то приснилось? – озабоченно спросил Корняхин.

Беляк опомнился. Тряхнул головой, словно сбрасывал свои грустные размышления.

– Ага! Приснилось…

– Ты разденься и ложись спать, – посоветовал Поспелов.

Александр встал, молча разделся и крёхтом, как кабан, снова завалился на кровать. Закрыл глаза. Но сна не было, перед ним снова проходили кадры из кино его жизни.

2

Полковник Крушицын Евгений Николаевич прошелся по кабинету, постоял под прохладной воздушной струей, которая плавно лилась из кондиционера, устало опустился на стул. Взгляд его остановился на папке с бумагами, которые предстояло прочесть, обдумать и каждой дать ход к исполнению. Текучка заедала, наваливалась очередной волной, но он каждую свободную минуту возвращался к тому, что задумал претворить в жизнь. Сделать то, что требовалось от каждого командира: навести и утвердить должный армейский порядок во вверенном ему полку. Претворить в жизнь четкие параграфы Уставов, инструкций и наставлений, не взирая ни на какие местные условия и особенности пребывания в этой отсталой азиатской стране. И он это сделает! Приложит все усилия и добьется!

С чего начинается порядок? С четкого соблюдения параграфов Устава. А соблюдение параграфов Устава? С дисциплины. Дисциплины везде и во всем. И прежде всего с главного – с внешнего вида. Чистая опрятная форма одежды без слов характеризует не только солдата и офицера, но и их командира. А неряшливая и грязная? Да еще и без соблюдения требований Устава? А если эти элементарные требования к внешнему виду нарушают офицеры? Какой пример они подают низшим чинам? Что тогда требовать от солдат и сержантов?

В первый же день своего прибытия в Афганистан на военном аэродроме Кабула ему бросилась в глаза здешняя непонятная чехарда с обмундированием, безалаберное отношение к ношению повседневной формы. Особенно задел его внешний вид летчиков. В его полку, в котором ему служить и командовать! Кто в комбинезоне, кто в спортивной куртке, кто в засаленной выгоревшей рубахе, на головах – панамы, пилотки, фуражки, а на ногах – даже кеды, сандалии и домашние тапочки… Черт знает что! И это за границей, рядом с афганскими летными частями и столичным международным портом, где иностранцы смотрят на советских воинов! Какое впечатление они, улетая в разные страны, увезут с собой?

За длинные три дня отбывавший в Союз командир полка Юрий Иванович Климов, не прерывая руководство боевыми действиями, ввел Крушицына в обстановку по всем вопросам. Полк – отдельный, смешанно-авиационный, в его составе три эскадрильи. Первая эскадрилья – военно-транспортная авиация, самолеты – Ан-12 и Ан-26 и другие. Вторая и третья эскадрильи – вертолетные, на плечах которых лежит основная нагрузка по боевому обеспечению сухопутных войск. Во второй эскадрилье – экипажи вертолетов Ми-24, прозванные за пестроту «полосатыми», «крокодилами», – главная боевая ударная сила и мощь полка, а в третьей – экипажи вертолетов Ми-8 – трудовые «пчелки», «зеленые», которые выполняют разнообразные функции – от высадки десантных групп, вывоза раненых, патрулирования на дорогах до доставки боеприпасов и продовольствия в отдаленные районы.

Особенностью службы было еще и то, что командир авиационного полка одновременно являлся начальником гарнизона, на территории которого находились еще семь отдельных воинских частей различного назначения. На начальника гарнизона кроме всех прочих обязанностей возлагалась координация действий по охране и обороне аэродрома, военного городка, а также поддержание уставного воинского порядка.

День загружен до предела. С утра – вопросы авиационные, потом гарнизонное совещание, на котором рассматривались и ставились задачи руководящему составу по проведению боевых действий, обсуждались вопросы по обеспечению горюче-смазочными материалами, боеприпасами, продовольствием, водоснабжением; радиотехническое обеспечение боевых вылетов, мероприятия по противоэпидемической обработке, вопросы медицины и культуры, торговли, строительства модуля для проживания личного состава. А после внутренних совещаний – поездки в штаб армии, детальное изучение поступивших боевых задач, их уяснение, оценка обстановки на земле и в воздухе и принятие решения на постановку задач по эскадрильям всему летному составу. С утра и до вечера, а на следующий день все повторялось сначала.

Но это не весь перечень обязанностей.

Аэродром Кабул – это еще и ворота страны, через которые прилетало и вылетало руководство различных рангов, включая наше и афганское. И на плечи начальника гарнизона легла официальная обязанность быть «дежурным по перрону», встречать и провожать самолеты с именитыми особами, важными государственными чинами и начальством и тут же получать указания и распоряжения.

С первых дней своего самостоятельного командования Евгений Николаевич почувствовал резко возросшую нагрузку и навалившуюся ответственность. Все было здесь, в Афганистане, не так, как было принято в Союзе, и к чему привык за многие годы службы.

Самое неприятным и трудным для полковника Крушицына было повторение, а по сути, ежедневное вдалбливание в сознание каждого командира одного и того же, а именно: обязательное соблюдение инструкции по безопасности полетов при выполнении боевых заданий. Он это внушал перед строем и по отдельности в личных беседах. Внушал настойчиво и целенаправленно, поскольку считал такое прямое воздействие на умы подчиненных одним из главных пунктов своего плана по наведению порядка. Соблюдая инструкцию по безопасности полетов, летчик вырабатывает в себе твердость и внутреннюю дисциплину.

А экипажи в большинстве своем, мягко говоря, разболтались при прежнем командире полка и, стремясь как можно лучше и эффективнее выполнить боевую задачу, допускали вольности в полете. Постоянно сами изменяли параметры полета по скорости, особенно по высоте, а отсюда и погрешности по боевому применению огневых средств. Вертолеты невольно входили в зону обстрела и, как следствие, прилетали с пулевыми пробоинами и рваными дырами. Проводились по всей строгости расследования, разбор допущенных нарушений, и как наказание отстранение на несколько дней от полетов. Эта мера наказания была действенной: летчик имел возможность подумать и осознать свои промахи. Ведь многим из них при выполнении боевых задач приходилось подниматься в воздух по четыре-пять раз в течение дня и, естественно, как считал полковник, у них притуплялась бдительность, чувство опасности, возникало даже некое безразличное состояние. А этого не должно быть! Евгений Николаевич был твердо убежден, что там, где нарушается дисциплина, самовольно трактуются параграфы инструкции, особенно по безопасности полетов, жди неприятности. Возможны тяжелые потери как техники, так и экипажей.

Телефонный звонок нарушил ход размышления. Крушицын снял трубку.

– Слушаю!

– Товарищ подполковник, звонят из командного пункта ВВС, – доложил дежурный по штабу. – Просят вас лично!

– Соединяй!

– Крушицын! Привет! – послышался в трубке голос знакомого полковника. – Срочно подготовь взлетно-посадочную полосу для вылета самолета Ту-154 в Москву!

– Чей самолет? – привычно спросил Евгений Николаевич. – Что за спешка? Кто летит?

– Приказ ГК ВВС!

Крушицын знал, что ГК – Главком ВВС маршал авиации Ефимов – находится в Кабуле, в штабе 40-й армии.

– На взлетно-посадочной полосе в данный момент идут ремонтные работы, на ней строительная техника, и проводят ремонт сами афганцы, – доложил Евгений Николаевич. – Освободить быстро не могу!

– Крушицын, не дури! – голос дежурного на командном пункте обрел приказной тон. – Бери вооруженную группу десантников и разгони всех с полосы! Через пару часов она должна быть свободной!

Евгений Николаевич мысленно чертыхнулся. Взлетно-посадочная полоса прежде всего нужна нам, а не афганцам, и ему стоило немалых усилий уговорить афганское руководство начать ремонтные работы. Но приказ надо выполнять!

Сел в машину и покатил к афганцам. На аэродроме базировался афганский авиационный полк, и с его командиром постоянно приходилось согласовывать как воздушное пространство, так и выполнение совместных боевых задач.

– Не могу освободить, – ответил старший офицер, отвечавший за ремонт. – У меня приказ: закончить быстро!

– В темноте работать не будете?

– Нет.

– Рабочий день у вас заканчивается, а нашему самолету срочно нужно вылететь в Москву! Наши солдаты помогут освободить полосу, а как самолет улетит, вернем строительную технику.

Через два часа взлетно-посадочная полоса была свободна. Крушицын доложил об этом на КП ВВС. А еще через час комфортабельный военно-транспортный самолет ТУ-154 улетел в Москву.

Крушицын удивился, что его, начальника гарнизона, в нарушение всех правил, не только не пригласили на проводы, но даже не известили о времени отлета! Евгений Николаевич не обиделся, но все же снял трубку и позвонил на КП ВВС.

– Если не секрет, скажите мне, к чему была такая спешка? Мне просто интересно!

– Секрет не больно важный. Улетела домой жена маршала, главкома ВВС.

– Тьфу! Блядские дела! – возмущенно выругался, не выдержав, Крушицын. – Из-за нее одной столько людей подняли на ноги!

– Потише, полковник! Возмущаться будешь у себя дома, когда вернешься!

И в трубке послышались короткие гудки.

Глава вторая

1

Солнце медленно опускалось, уходя за вершину горы. А с другой стороны долины еще более высокие снежные вершины окрасились в блекло-розовые цвета и тускло светились, отражая закатные лучи и четко вырисовываясь зубчатыми пиками на голубом небе. Длинный летний день подходил к концу. Внизу по долине уже забелел прозрачной кисеей вечерний туман. Быстро темнело, сгущались сумерки.

Александр Беляк вел вертолет к заданной точке. Корняхин следовал за ним. Выполнив задачу по сопровождению колонны, они теперь должны были приступить к ночному дежурству.

Сегодня с самого рассвета они с Корняхиным не знали покоя. Их пара взлетала уже в третий раз. С утра сопровождали транспортную колонну. Потом целый день поддерживали огнем афганский батальон. Только сели, даже не успели сбегать в столовую пообедать, как получили новое задание. Да еще удлиненное, с переходом в ночное дежурство. Вымотались основательно. Усталые, злые и голодные. Да еще позавчерашние неприятные известия одно за другим ударили в одну точку, по сердцу. Утром – семейные проблемы Валентина Легостаева, а вечером – письмо от мамы. Оно посеяло тревогу в его душе. И солнечные дни превратились в хмурое осеннее ненастье.

Беляк вывел свою пару в заданный квадрат. Доложил на командный пункт полка:

– Занял высоту две тысячи над точкой!

– Ты ближе всех. Пиши координаты, – и с земли последовали четкие указания.

– Записал, – ответил Беляк.

Быстро взглянул на карту. Это был высокогорный район Митерлам, осиное гнездо душманов. Криво усмехнулся. Тот еще район! Работал в этом районе в экипаже Паршина еще в прошлую поездку в Афганистан. Ночи темные, местность без ориентиров, не к чему ни привязаться, ни зацепиться.

– Моя задача?

– Поддержать огнем наш батальон у блок-поста.

– Двадцать первый понял! Поддержать огнем!

– Выполняйте!

Беляк спросил своего оператора:

– Записал координаты?

– Да, командир, записал.

– Следи за маршрутом!

Включил внешнее переговорное устройство.

– Слыхал новую задачу? – спросил у ведомого.

– Да! – ответил Корняхин и грустно добавил: – веселого мало.

– Приступаем выполнять задачу! – пресек его размышления Беляк.

И оба вертолета, словно связанные невидимой цепью, один за другим сделав разворот, легли на курс.

Прошли Джелалабадские ворота, место, где высоченные горы близко подходят друг к другу. Их силуэты были едва различимы на темном небе, густо усыпанном звездами. Вершины гор поднимались выше высоты полета винтокрылых машин. Внизу сгущалась темнота. Ни одного, хотя бы крохотного, огонька. А вверху – россыпь звезд, как огни далекого города.

– Командир, впереди по курсу! – доложил Микитюк.

– Вижу! – ответил Беляк.

Едва перевалили небольшую вершину, как далеко впереди стали видны огненные вспышки яростной стрельбы. С высоты по этим вспышкам хорошо просматривалось место боя. Было видно, что наши попали в серьезную западню. Душманы занимали выгодную позицию, обложили мотопехоту со всех сторон. По частым вспышкам Александр определил, что душманы не жалеют патронов. Бьют из автоматов, винтовок, гранатометов. Наши отвечают, огрызаются огнем, но положение их незавидное. Огненное кольцо сжималось.

Александр, не теряя времени, по радио запросил мотопехоту. Но связи не было. Земля не отвечала. Это вселяло тревогу. Беляк увеличил скорость до предела. Он спешил на помощь, ведя свою пару к месту боя.

Земля отозвалась только тогда, когда винтокрылые машины подлетели и зависли над полем боя. Она сама вышла на связь. Александр в наушниках услышал надорванный хриплый голос, услышал крик отчаяния:

– Ребята! Воздух! Боги! Ангелы, спасите! Выручайте!

– Дай нам целеуказание, куда стрелять! – сразу же ответил Беляк.

– Нечем! Нечем дать целеуказание! – отозвалась земля. – Патронов и боеприпасов уже нет! Те, что есть, на счету. Духи подошли на бросок гранаты. Готовимся к рукопашной! Их много! Бейте, как можете! Нам все равно конец!

Беляк закусил губу. Надо что-то предпринимать. И действовать быстро.

Вертолеты закружили над полем боя на высоте две тысячи метров.

– Земля! Слушай меня! – Александр старался вселить в мотострелков уверенность. – Мы вас поддержим! Только предупредите, дайте знать, когда начнете!

И Беляк тут же установил связь с командным пунктом 40-й армии. Доложил обстановку. На земле идет интенсивный бой, боеприпасы у мотострелков на исходе, духи превосходят численностью, обложили со всех сторон и уже подошли к блок-посту на двадцать метров.

Дежурный офицер ответил, что через пару часов к блок-посту прибудет подкрепление, а пока пусть держатся. И, заканчивая, он обратился к Беляку, не приказывая, а с просьбой:

– А ты, если сможешь, помоги!

Там, на командном пункте армии, хорошо знали этот непростой район, эту горную местность, понимали создавшуюся обстановку. Понимали и члены экипажа вертолета. Они видели, где находятся душманы и где мотострелки. Кругом высоченные горы. Отвесные крутые скалы. Повыше американских небоскребов и московских высоток… Тут и днем особенно не развернешься. А сейчас еще и темнота ночи. Как тут атаковать и стрелять? Большая вероятность самому врезаться в гору. Погубить себя и экипаж.

– Что будем делать? – спросил Беляк членов своего экипажа.

В ответ тишина.

Второй летчик и бортовой техник промолчали. Ни Микитюк, ни Артамонов не решились сказать командиру «Нет!». Но и не отважились его поддержать, не произнесли «Да!». Слишком большой риск. Так запросто погибать не очень-то хочется…

В эти короткие секунды, когда он спрашивал свой экипаж, а тот тягостно молчал, словно каждый из них набрал в рот воды, мозг Александра работал с быстротой счетно-решающего устройства. Взвешивал все «за» и «против». И «против» было больше. Слишком большая цена брошена на чашу весов.

Но там, внизу, погибали его соотечественники. Они сами не продержатся до подхода подкрепления. Душманы их сомнут. И помочь мотострелкам выстоять и продержаться может только он один. И больше никто! Брови сошлись у переносицы. Он стиснул зубы; на скулах выступили желваки.

– Буду атаковать! – в голосе Александра звучала уверенность и приказ.

Он принял решение – атаковать одному. Вертолет Корняхина остается на прежней высоте. По возможности будет прикрывать.

– Вперед! – скомандовал Беляк сам себе.

Двигатели натужно взвыли, подчиняясь воле командира. Послушный и грозный «крокодил» вышел на боевой курс. Беляк вжался спиной в кресло, чувствуя всем своим существом взволнованно-напряженную вибрацию винтокрылой машины. От принятого решения Александру сразу стало легко и свободно. Сомнения и нерешительность отлетели в сторону, как ненужная шелуха. Он сосредоточился и мысленно устремился туда, вниз, где сейчас решался вопрос жизни или смерти ребят.

Беляк действовал автоматически, сноровисто и быстро. Выключил все огни. Вышел на боевой курс. Загасил скорость до сваливания вертолета, и его винтокрылая машина, клюнув носом, круто устремилась вниз, в неизвестную темноту. Скорость росла стремительно быстро. Горное эхо умножило гул двигателей и лопастей, и воздушная волна, опережая пикирующую машину, обвально, грозовым раскатом, обрушилась в долину, наводя страх на моджахедов и окрыляя надеждой мотострелков.

В эти же секунды Александр прокричал командиру на блок-посту, чтобы тот прятал людей под броню, в укрытия, куда угодно.

– Буду работать «сваркой»! Пушкой и «гвоздями» в одном заходе! Двадцать метров между вами и духами – это ничто для меня!

– Лупи смело! – отвечал с земли тот же надорванный хриплый голос. – У меня осталось всего семь «карандашей»! Два из них – тяжелые «трехсотые» и остальные – «двухсотые»! Лучше ты отправь нас в рай вместе с духами, чем ждать, как они нам головы, как баранам, отрезать будут!

Беляк дал короткую очередь из пушки и, не меняя, удерживая угол стрельбы, напряженно всматриваясь, ждал разрывов и корректировки огня.

В темноте яркими вспышками прокатились разрывы.

– Молодец! – в наушниках послышался тот же хриплый голос. – Бери ближе! Метров на тридцать!

Александр увеличил угол пикирования. Пошли секунды, скорее мгновения, риска и подвига. Переключил пушку на очередь «длинная» и темп «большой». Нажал кнопку и стрелял, пока не выпустил весь боекомплект. Тут же переключил пакетник на «гвозди» и выпустил неуправляемые ракеты.

– Спасибо! – кричали с земли. – Все отлично!

Но и моджахеды не остались в долгу. Заработали сразу два крупнокалиберных пулемета, и в небо полетели огненные трассы. Стреляли из винтовок и автоматов, опытные охотники стреляли в небо на звук. Пули застучали по бронированному днищу вертолета.

А на земле гром разрывов снарядов и ракет сливался с гулом вертолета. Скорость пикирования была запредельной. Одна за другой гулко грохали бомбы, и горное эхо на сто голосов повторяло громовую какофонию.

Беляк слился с вертолетом и чувствовал каждой своей клеткой его живое биение. Во рту пересохло. Глотнул воздух. Капли пота скатывались по щекам.

– Все! – выдохнул Беляк, израсходовав весь боезапас.

Снаряды и ракеты ложились кучно. Это было видно по всполохам разрывов. И с земли по радио неслись радостные возгласы.

– Спасибо! Молодец!

Пора отворачивать. Беляк потянул ручку, выводя вертолет из атаки. Но потянул поспешно, торопясь отвести винтокрылую машину от скалы. В то же мгновение «крокодил» нервно вздрогнул и тревожно задрожал. Вертолет попал в глубокий «подхват», и его с неудержимой силой понесло на скалу, которая вздымалась впереди темной громадой.

В кабине воцарилась тревожная тишина. Двигатели, как бы захлебнувшись, затихли. Все табло мигало. А впереди щетинилась, быстро приближаясь, отвесная скала.

– Командир! Ты живой? – тревожно закричал Микитюк.

Беляк не ответил.

«Кранты!» – мелькнуло в голове. И Беляк почувствовал свою беспомощность. Ручку заклинило. По спине пробежали мурашки. Нажал ногой на левую педаль, замер в напряжении. Потекли бесконечно длинные мгновения. Беляк стиснул зубы. Пот стекал ручьями, заливал глаза. Он стал ждать, ждать с надеждой, когда педаль начнет двигаться или вертолет врежется в скалу. Облизнул пересохшие губы. Неужели конец? В голове пробежала, как кадры кинохроники, вся его жизнь.

В нескольких десятках метров от скалы вдруг упала скорость, и Беляк поймал это мгновение. Ручка управления пошла! И педаль тоже! Вертолет перестал трястись. Он снова стал послушным.

«Пронесло!» – мелькнула радостная мысль.

Беляк вывел винтокрылую машину из «подхвата», отвернул от скалы. Встал на обратный курс, уверенно набирая спасительную высоту.

– Я справа на месте! – услышал в наушниках доклад Корняхина.

– Теперь на базу! – приказал Беляк.

Оба вертолета развернулись в сторону своего аэродрома.

– Как у тебя? – спросил он бортового техника.

– Винто-моторная группа в норме! – ответил Артамонов.

– Ты живой? – спросил Микитюка.

– Живой! – отозвался летчик-оператор и тревожно спросил: – Был подхват?

– Да! – подтвердил Александр и добавил: – Бери управление!

– Взял управление!

Беляк облегченно откинулся на спинку кресла. Напряжение спало, но тревожное состояние не проходило. Его трясло, как в лихорадке. Капли холодного пота стекали по лицу, попадали глаза. Он весь взмок, словно его облили из ведра.

На подходе к дальнему приводу, который обозначали в темное электрические огни, Беляк взял управление вертолетом.

Совершил посадку.

Зарулил на стоянку.

Глянул на часы. Они показывали 2 часа 23 минуты уже нового дня.

Не вылез, а вывалился из вертолета.

– О подхвате молчок, никому не говорить, – сказал своему экипажу и попросил бортового техника: – Убери на хрен пленку САРППа! И так много переживаний свалилось на нас, не нужны еще лишние.

– Понял, – кивнул Артамонов и полез в вертолет снимать пленку САРППа – систему автоматического регистратора параметров полета.

А Беляк, тяжело ступая по земле, направился в вагончик. Нашел свободную кровать. Повалился на нее и тут же уснул.

2

Но выспаться не дали. Разбудил дежурный по стоянке третьей эскадрильи. Он долго тряс Беляка, пока тот, приоткрыв глаза, не выругался:

– Отвали!

– Да проснитесь же! – требовал рослый сержант.

– Чего тебе?

– Товарищ старший лейтенант! Проснитесь! Вас просят прийти к нам, на стоянку вертолета капитана Лукьяненко!

Беляк чертыхнулся. Вставать не хотелось, но знал, что сержант не отцепится. Надо идти. Что-то там хитрое задумал Анатолий Лукьяненко, раз послал дежурного Лукьяненко – юморист и весельчак. Невысокого роста, крепкого телосложения. Он на год раньше окончил Сызранское летное училище. Никогда не унывает и постоянно что-нибудь придумывает. Когда он дежурит по руководству полетами, и там без юмора не обходится. Запрашивает, например, у него летчик разрешение на посадку стандартной фразой: «Шасси, зеленые, посадку». А Лукьяненко отвечает: «Цепь, намордник, будка!»

В сопровождении сержанта Беляк зашагал на вертолетную стоянку. Над аэродромом стояла предутренняя темнота. Горели лампочки, освещая стоянку.

Подойдя к стоянке вертолета Ми-8, увидел капитана Лукьяненко, его экипаж и весь технический состав по обслуживанию винтокрылой машины. Понял, что Анатолий только прилетел. Перед ним стоял высокий офицер в рваной мобуте, полевой форме, с погонами подполковника. А рядом с ним Беляк увидел двое носилок с ранеными солдатами и четырех вояк, с оружием, одетых кто в чем, в грязных, рваных маскхалатах, полосатых тельниках. Все они перепачканы, с осунувшимися лицами, с пятнами засохшей крови на одежде, которую и одеждой-то назвать трудно. С них свисали одни лохмотья. У одного, высокого, голова перевязана, и сквозь бинт большим пятном выступала кровь. Белая повязка с пятном алой крови Александру невольно напомнила японский флаг.

Все они – подполковник и солдаты – с нескрываемым интересом смотрели на Беляка, словно ожидали его прихода.

На стоянку подкатила санитарная машина. За ней вторая.

Лукьяненко поздоровался с Беляком.

– Привет! – хмуро ответил Александр, не понимая, зачем тот поднял его с постели.

– Как дела? – спросил Анатолий.

– Нормально, – ответил Беляк и в свою очередь задал вопрос: – Откуда прилетел?

– Оттуда, где ты разбойничал этой ночью, – и, повернувшись к пехотинцам, громко произнес: – Хотели его видеть? Вот он и есть тот самый двадцать первый полосатый крокодил!

– Он? – спросил подполковник.

– Да! Собственной своей персоной, – и уже с юмором добавил: – Нашего ордена Кутузова героического полка, второй боевой собачьей эскадрильи гвардии старший лейтенант Александр Беляк!

И тут произошло то, чего никто не ожидал.

Один из четырех, в рваном тельнике, весь поцарапанный, в засохших пятнах крови, подошел к Беляку и упал перед ним на колени. Отбросил автомат и, обхватив Александра за ноги, громко зарыдал.

– Вы… Вы… вы!.. Мы… живы! – плача навзрыд, он заикался и невнятно, сумбурно выговаривал слова. – Нас… Вы!.. Мы… живые!..

К нему присоединились и остальные трое.

– Спаситель ты!..

– Подрываться уже хотели… Запалы ставили… Чтоб живыми не попасть к духам…

– А тут ты! Прямо с неба!.. И на них!

У Александра запершило и перехватило горло, он растерялся от неожиданности и сам готов был заплакать.

Но тут к ним подошел подполковник. Он тоже был взволнован. Попросил данные Беляка и его экипажа и старательно все записал:

– Буду лично ходатайствовать о награждении!

Раненых погрузили в санитарную машину. Вторая машина увезла остальных пехотинцев.

Как выяснилось, бой у блок-поста больше не возобновлялся.

А рано утром, когда подошло подкрепление, разобрались во всем. Своей ночной атакой экипаж Беляка положил семьдесят шесть духов. Снаряды и ракеты, как говорили, попали в «яблочко», создали на стороне душманов сплошной ад, перемешав все с землей. Уцелевшие моджахеды с воплем «Алла!» побросали оружие и в панике разбежались. Мотопехота добила раненых.

Один наш солдат, который был тяжело раненным, умер в госпитале. А еще одного, получившего осколочное ранение, медики выходили.

Ночную сцену на вертолетной стоянке наблюдал и новый замполит полка Мостовидов, заменивший убывшего в Союз Перепалкина, но такой же дотошный и въедливый. Назидательно погрозив пальцем, он сказал Беляку:

– А за двенадцать дырок на боевом вертолете придется спросить с коммуниста Беляка. Не бережете, товарищ старший лейтенант, не бережете государственное имущество, дорогую социалистическую собственность, которую вам доверили! Всего пару месяцев назад командование доверило вам новенький вертолет. Прямо с завода! А вы что? Как обращались с ним? Стыдно смотреть! За это короткое время уже успели превратить его в сплошное дырявое решето, покрытое самодельными заклепками!

3

– Внимание! Внимание! – раздался голос в микрофоне. – Всем пассажирам пристегнуть ремни! Самолет идет на посадку!

Подполковник Аболакин, не отрываясь от иллюминатора, машинально застегнул ремень. Сквозь стекло он смотрел на суровые горные хребты, пики и вершины, покрытые вечными льдами и снегом. Под крылом самолета были не облака, которые привык видеть при полетах в Союзе, а высочайшие горы мира. А большой тяжелый самолет, натужно гудя двигателями, низко летел над ними, как над землей при бреющем полете. Снег искрился в лучах солнца. Видны были впадины, острые пики, расщелины, темные проемы глубоких ущелий.

Подполковник взглянул на прибор, показывающий высоту полета. Стрелка застыла на высоте около пяти тысяч метров от уровня моря. «В этих местах, над этими дикими горами, – невольно подумал подполковник, – мне предстоит летать и воевать». В душу закралась настороженность. Радости мало, экзотика слишком суровая. Одно дело – читать, слышать рассказы о высоченных горах Гиндукуша, совсем другое – видеть их своими глазами. «Да, радости мало, далеко не Кавказ, – снова подумал он и тут же себя успокоил: – Другие же летают? А я чем хуже? Освоюсь, привыкну!». И еще подумал о том, что летит в полк с повышением, на должность начальника штаба полка. А командир хорошо знаком – Женька Крушицын. Вместе учились четыре года в летном училище, жили в одной казарме, да еще в одной эскадрилье. Эти годы не забываются! Правда, последние десять лет не виделись, не встречались, служить каждому пришлось в разных местах Советского Союза. В полку служит еще один однокашник, майор Владимирский, командует эскадрильей, но с ним у него особо дружеских отношений тогда не было… А вот Женька – свой в доску! Это надо же, какая удача!

При мысли о встрече с однокурсником Аболакин улыбнулся. Он вез в чемодане пару бутылок армянского коньяка, бутылки водки, да не простой, а самой лучшей, «Юбилейной» и «Петровской», сырокопченую колбасу, баночки с красной икрой… Отметим встречу и начало совместной службы! Женька – командир полка, а он, Генка, начальник штаба!

– Идем на снижение! – повторил властный голос. – Всем пристегнуть ремни!

Сделав крутой вираж, проваливаясь в воздушные ямы, транспортный самолет встряхнул пассажиров, как в огромном миксере, объединяя их в одну настороженно-взволнованную массу, и резко пошел на снижение, словно стремительно заскользил вниз с горы, нервно завибрировав от перегрузок. В пассажирском салоне раздались тревожные возгласы, крики; в глубине салона кто-то громко матерился, посылая ругательства в адрес пилотов.

Подполковник Аболакин был предупрежден, как и многие военные пассажиры, о своеобразной специфике посадки на Кабульский аэродром. Но и он, за годы службы в авиации привыкший к полетам на вертолетах, к крутым взлетам и посадкам, пережил в эти короткие минуты резкого снижения довольно неприятное чувство. И когда самолет вышел на прямую, коснулся колесами бетонки взлетно-посадочной полосы, дико затрясся, снижая скорость, Аболакин, как и большинство пассажиров в салоне, испытывал счастливые мгновения благополучного приземления. Раздался всеобщий вздох облегчения и радости. Ура! Сели!

Подхватив свою поклажу, подполковник Аболакин направился к выходу. Но когда открыли дверь и он стал спускаться по ступенькам трапа на землю, ему показалось, что он очутился где-то на другой планете. Его мгновенно окутала непривычная жара, словно он, не раздеваясь, в верхней одежде очутился в финской сауне. Дышать нечем. Все вокруг, как в тумане, окутано облаком серой пыли, и в этом пыльном облаке двигаются машины, куда-то торопятся люди…

– Вы подполковник Аболакин?

Перед ним стоял невысокий плотный офицер в выгоревшей на солнце форме, тоже с двумя звездами на погонах, предпенсионного возраста, на груди – орден Красного Знамени.

– Да, я! – ответил Аболакин, приятно отмечая, что его встречают.

– Приветствую с прибытием на землю древнего Афганистана!

Он представился. Это был начальник штаба полка, которого Аболакин прилетел заменить, подполковник Торопцев.

Поехали в военный городок. Ровные, длинные, как школьные пеналы, ряды унылых сборных щитовых домов. Ни одного кустика, ни одного деревца.

– Вам приготовили комнату в модуле управления полка.

Просторная комната с широким окном, стандартная армейская кровать, застеленная новым серым одеялом, чистые простыни, платяной шкаф, небольшой холодильник, стол, телефон, пара стульев. Чисто, прибрано и, главное, прохладно. Монотонно гудит кондиционер.

– Командир полка вас примет в восемнадцать ноль-ноль, – сказал Торопцев. – Если не возражаете, у нас есть время познакомиться с гарнизоном.

Аболакин внутренне улыбнулся. Понятненько! Женька Крушицын даже первую официальную встречу перенес на вечер! И вслух произнес:

– Согласен!

На территории гарнизона размещались девять различных авиационных частей. Ознакомился внешне с каждой, потом объехали посты внешней охраны аэродрома и военного городка, где службу несли сухопутные подразделения, затем обошли основные объекты гарнизона, аэродрома.

Ровно в шесть вечера подполковник Аболакин бодро вошел в кабинет командира полка. Крушицын сидел за письменным столом, подписывая какие-то бумаги. «Приосанился!» – подумал о нем Аболакин и, сдерживая радость, четко доложил:

– Прибыл для прохождения дальнейшей службы!

– Садитесь, подполковник! – сухо и официально произнес Крушицын и указал на стул возле своего стола.

– Благодарю! – ответил Аболакин, не пряча улыбку.

– Рассказывайте, где раньше служили?

На лице – сугубо официальное выражение. Крушицын задавал вопросы ровным канцелярским тоном, равнодушно, без эмоций, как чиновник в отделе кадров. Словно раньше никогда не встречались. Тем же ровным и четким тоном рассказал о некоторых особенностях службы в Афганистане и в конце беседы спросил:

– Как вы относитесь к спиртному?

– Положительно! – ответил Аболакин.

– А как вы относитесь к женскому полу?

– Очень даже положительно! – улыбнулся Аболакин, ожидая ответной дружеской реакции.

Но, к его удивлению, командир полка в ответ не улыбнулся, а произнес длинную речь воспитательного характера, словно перед ним был не старый друг по училищу, не подполковник со стажем службы, а молоденький лейтенант, прибывший служить в полк. Аболакин, слушая поток правильных слов, невольно подумал, что высочайшие хребты Гиндукуша, которые он преодолел на самолете, на самом деле еще и отделили прошлое от настоящего, и лед вечной мерзлоты охладил тепло дружеских взаимоотношений навсегда.

Улыбка слетела с лица Аболакина. Перед ним был не тот, с кем он мечтал встретиться и вместе служить. Перед ним был не Женька Крушицын, свой в доску, а чужой человек с таким же именем и фамилией. Официальный тон и обращение на «вы» ставили точку над их прошлым и открывали новую страницу в их будущих взаимоотношениях. Этим приемом он поставил Аболакина на место, дал понять, что он – командир, начальник, а ты, хоть и был когда-то другом в далекие курсантские годы, сейчас подчиненный и будь любезен соблюдать дистанцию и не переступать служебные границы.

– Завтра с утра жду вас в штабе, – произнес на прощание Крушицын.

Ни о какой дружеской встрече вечером не было и намека. Так начались и сохранялись в течение многих месяцев, до его замены, отношения с Крушицыным – только служебные, только официальные, только на «вы». Крушицын ни разу не пригласил его к себе в комнату, где жил. Впрочем, никто из его заместителей тоже в ней ни разу не был.

Придя к себе, Аболакин достал бутылку коньяка, открыл, налил стакан, выпил. Не раздеваясь, лег на застланную новым шерстяным одеялом кровать. Заложив руки за голову, смотрел в потолок. На душе было хмуро и тоскливо. Разве такого приема он ждал от встречи с другом по училищу?

Ничего себе, хорошенькое начало службы!

4

Утром побрился, привел себя в порядок, оделся строго по форме. Вышел из щитового дома и сразу окунулся в летний азиатский зной. Солнце припекало с раннего утра и сухой воздух, насыщенный мельчайшей пылью, зацарапал горло. Перед входом в штаб полка его кто-то окликнул:

– Генка, ты?

Аболакин обернулся. К штабу шел майор; загорелое лицо показалось знакомым, особенно улыбка.

– Юра Владимирский?

– Он самый! – они дружески обнялись.

– Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами пожаловал к нам? – радостно улыбался Владимирский.

– Прибыл по замене. После академии направили сюда на должность начальника штаба!

– Растешь, Гена! Мы рады за тебя, слышали, что ты в академии. – Владимирский говорил искренно и открыто, так, словно не было прожитых лет, а они не покидали стен училища. – Идешь представляться?

– Это сделал вчера, сразу после прилета, – ответил Аболакин. – А ты как?

– Командую второй эскадрильей, скоро на замену пойдем!

Дружеская встреча с Владимирским сразу ободрила, смягчила неприятное впечатление, которое осталось после официального представления и беседы с Крушицыным. Есть в полку и нормальные люди!

Весь день ушел на ознакомление с работой штаба полка. Подполковник Торопцев, не прекращая исполнение своих обязанностей, вводил в курс службы, водил по отделам, представлял, знакомил с заместителями командира полка. Замом по летной подготовке был подполковник Павлов, он летал на самолетах Ан-12, поэтому отвечал за первую эскадрилью, военно-транспортную. Он был малоразговорчив, замкнут в себе. Командовал первой эскадрильей майор Смирнов. Транспортные самолеты эскадрильи занимались в основном перевозкой грузов и личного состава в Союз и обратно, а внутри Афганистана – обеспечением связи и руководства боевыми действиями с воздуха.

Аболакин был рад познакомиться с заместителем командира полка, подполковником Екимовым, человеком простым и открытым. Учась в академии, в военных журналах читал статьи о его подвигах, был наслышан о его личном мужестве, боевых делах, когда Екимов командовал отдельной эскадрильей в Джелалабаде, еще в первый год ввода наших войск в Афганистан.

Вторая и третья эскадрильи были вертолетными. Командиром второй эскадрильи, экипажи которой летали на боевых Ми-24, был однокашник, майор Владимирский. В основном этой эскадрильей, знаменитой своими успешными ратными действиями, занимался Екимов, который сам часто летал, возглавлял и руководил боевыми операциями.

Командиром третьей эскадрильи, экипажи которой летали на вертолетах Ми-8, был майор Герцев – смелый, отважный офицер, хороший руководитель. На плечи экипажей эскадрильи возлагался большой спектр задач. Это доставка и десантирование войск, эвакуация раненых, подача целеуказаний фронтовой авиации на наземные цели противника, нанесение бомбовых ударов по противнику, перевозка грузов и личного состава внутри Афганистана и еще многое, многое другое.

Начальник политотдела полка, подполковник Мостовидов, летал на Ан-12, в боевых действиях, конечно, не участвовал, на КП (командном пункте) не дежурил. Занимался он в основном партийной учебой, разбирался с нарушителями воинской дисциплины, с женщинами – военнослужащими и прибывшими по контракту, допускавшими вольное поведение, а также составлял списки и руководил распределением дефицита в магазине военторга – кому магнитофон, кому баночку икры и т. д.

– Раз в четыре дня, таков у нас порядок, будете заступать на дежурство ответственным на КП, – пояснял Торопцев, – но это еще не все! На аэродроме в Газни постоянно находятся четыре вертолетных экипажа от нашего полка, по два экипажа от второй и третьей эскадрилий, два вертолета Ми-24 и два – Ми-8. Их задача – авиационная поддержка сухопутных войск, которые дислоцированы недалеко и ведут боевые действия. Поэтому мы трое – заместитель командира полка Екимов, старший штурман полка подполковник Мельничук и начальник штаба, теперь это будете вы, по очереди находимся по десять-пятнадцать дней в Газни в качестве старших офицеров для контакта и взаимодействия с командирами сухопутных частей, для организации боевых вылетов.

– А самим летать разрешается? – поинтересовался Аболакин, которому хотелось проявить, а главное, испытать и проверить свои способности и навыки в боевых условиях.

– По своему усмотрению, – ответил Торопцев, который сам нечасто отваживался садиться в кресло вертолета, чтобы лететь навстречу опасности.

«Вот с таким командным составом 50-го ОСАП – отдельного смешанного авиационного полка, пестрым и неоднородным, – думал к концу дня подполковник Аболакин Геннадий Васильевич, – предстоит мне и воевать, и жить под жарким солнцем Афганистана двенадцать долгих месяцев».

Глава третья

1

Согласовав с Крушицыным все текущие дела и вопросы, подполковник Быховец, заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе, доложил:

– Вертолет Ми-8, бортовой номер 67, полностью восстановлен и его можно включить в состав действующих.

– Очень хорошо! – сказал командир полка.

– Да не совсем все хорошо.

– А что именно?

– Вертолет восстановлен, проверен, но летчики отказываются на нем летать, – сказал инженер полка и пояснил: – До вашего прибытия в Афганистан этот вертолет дважды лежал на редукторе.

Евгений Николаевич сразу мысленно представил себе крупную авиационную катастрофу. Лежал на редукторе – это означает, что вертолет в воздухе перевернулся и упал двигателем вниз. Да не один раз, а дважды. И оба раза вниз головой. Вертолет приобрел дурную славу. Летный состав отказывался на нем летать на выполнение боевых задач. Находились желающие только на один полет – перегнать его в Союз и сдать на капитальный ремонт.

После очередной аварии вертолет восстановили силами здешней инженерно-авиационной эксплуатационной службы. Машина еще не выработала установленный ресурс, списывать ее нельзя, и злополучный вертолет как восстановленный учитывался в штабе ВВС армии, включался в боевой расчет полка и на него ставились боевые задачи. Как тут быть? Ситуация не из приятных. А решать ему, командиру полка. Силой никого не заставишь сесть в кабину вертолета.

– Облет производили? – спросил подполковник.

– Еще нет! – ответил инженер и уверенно добавил: – По техническим показателям все в норме!

Евгений Николаевич на минуту задумался. Он в полку новичок, в боях еще не участвовал, как говорится, пороху еще не нюхал. А отказываются летать на этом вертолете опытные боевые пилоты. И он решился.

– Ну, если все в норме, – мягко, с улыбкой сказал Крушицын, – тогда готовьте его к первому облету.

– Когда?

– Сегодня! – сказал Крушицын и посмотрел в глаза инженера. – У меня к вам просьба!

– Слушаю, товарищ полковник!

– Прошу вас, Владимир Захарович, полететь со мной в качестве бортового инженера.

– Бортовым инженером? – переспросил Быховец, но глаз не отвел.

– Именно! В полете мы с вами определим и оценим его боевые и полетные достоинства.

Главный инженер, не задумываясь, дал свое согласие. Это вселяло уверенность в то, что восстановительные работы проведены капитально. Крушицын посмотрел на часы.

– Встречаемся в четырнадцать ноль-ноль!

Быстро освободившись от текущих дел, полковник сходил в свой модуль, переоделся в летный комбинезон. Вертолет находился на стоянке и около него уже топтался главный инженер, тоже переодевшийся в летную форму. Боевая машина сверкала свежей зеленой окраской, а на борту четко выделялся номер «67». Крушицын задержал взгляд на номере и машинально в уме сложил обе цифры и получил в сумме число тринадцать. Чертова дюжина! Не это ли число отпугивало летчиков? В авиации, как он знал, многие пилоты тайно и явно придерживаются различных суеверий. У вертолета суетились солдаты технической службы.

– На внешний вид вертолет смотрится хорошо, даже красиво, как новенький, – сказал Крушицын, имея в виду, что ремонтники добротно потрудились над фюзеляжем и выправили погнутости, вмятины, от которых почти не осталось следов.

– Стараемся, товарищ полковник! – ответил рослый сержант, польщенный оценкой.

– Теперь посмотрим, как он ведет себя в воздухе!

Крушицын занял место летчика, Быховец бортового инженера.

Полковник включил двигатели. С привычным шелестом над головой завертелись лопасти. Прислушался к монотонному и басистому рокоту двигателей. Они вселяли уверенность. Вырулил на взлетную полосу, окруженный пыльным облаком. Чуть помедлил и дал газ.

– «Поехали», как сказал Гагарин!

Вертолет плавно оторвался от земли, завис и потом по команде Крушицына стал набирать высоту. Вел он себя нормально, слушался управления. Придраться было не к чему. Крушицын выполнил облет по утвержденной программе, да еще вдобавок проверил на машину на крутых виражах. Вертолет, как живое существо, почувствовал руку хозяина, послушно подчинялся каждому приказу.

– Как у тебя? – спросил инженера.

– Винтомоторная группа работает нормально!

Полковник был доволен, полет радовал, он отметил только один недостаток – несколько повышенную вибрацию.

Наблюдавшие с земли отметили и слабую вибрацию хвостовой балки. Но все это вместе взятое не превышало технических нормативов. Крушицын планировал в будущем свои полеты, в том числе на выполнение боевых задач, но у него не было личного вертолета. И он распорядился:

– Запишите борт шестьдесят семь за мной!

Полковник тут же, на стоянке, подписал документы о приеме боевой машины в эксплуатацию, а заодно поблагодарил всех, кто над ней работал.

– Товарищ полковник, срочно!

Из подкатившего штабного «газика» на вертолетную стоянку выскочил дежурный офицер.

– Вас ждут! Прилетает командующий округом!

Командующий Туркестанским военным округом генерал армии Герой Советского Союза Максимов любил, чтобы его встречали с подобающим парадным офицерским строем. Перед посадкой его самолета на аэродром на стоянку прилетающих самолетов прибывали чины из штаба армии, вызывались все командиры близлежащих частей и соединений, начальники политотделов, начальники штабов. Все выстраивались в одну длинную шеренгу у трапа самолета.

Крушицын едва успел занять свое место за чинами штаба армии, как комфортабельный самолет подрулил к стоянке. Командующий вышел из самолета в окружении двух генералов и трех полковников. Его встретил старший по званию, заместитель командующего 40-й армией генерал-майор и доложил, как положено.

Командующий округом кивнул в ответ, пожал руку и со своей свитой направился к шеренге офицеров, которые замерли по стойке смирно. Правофланговый, вскинув руку к фуражке, представился. Командующий кивнул, пожал ему руку. Потом представился следующий полковник, офицер штаба. Солнце припекало, а шеренга была длинной. Подошла очередь представляться Крушицыну. Он сожалел, что не успел переодеться. Вскинув руку к виску, четко доложил о себе.

– Командир отдельного смешанного авиационного полка полковник Крушицын! – и, уловив в глазах командующего округом недовольство его внешним видом, сразу добавил: – Извините, что одет в рабочую летную форму. Прибыл встречать вас прямо после проверки и облета боевого вертолета Ми-8, отремонтированного своими силами!

Командующему понравились слова «отремонтирован своими силами» и он, подобрев лицом, спросил:

– Ну и как?

– В полном ажуре, хоть сейчас на боевое задание!

– Молодцы! – похвалил командующий и повернулся к трем полковникам, щеголевато одетым, по всему видать, из Москвы. – Вот вам и извозчик! Воздушное такси! Слетайте в Бамиан, как вам хотелось, и посмотрите на гигантскую статую Будды, вырубленную в скале! Здесь говорят, что если не побываете в Бамиане, то, считайте, что не видели Афганистана! – и снова посмотрел на командира полка. – Задачу уяснил?

– Так точно, товарищ командующий, быть воздушным извозчиком!

– Шуточки, полковник, прибереги для жены! – рыкнул командующий. – Благодари судьбу, что я сегодня добрый!

И пошел дальше вдоль шеренги.

2

Полковник Крушицын внешне ничем не выдал своего удивления и возмущения. Только закусил губу.

Сосед по шеренге, начальник отдела штаба армии, едва удалился командующий, дружески подмигнул и шепнул:

– Поздравляю с новой должностью воздушного извозчика!

Крушицын не ответил. Возражать и спорить с начальством себе дороже. Он давно усвоил, что в армии, как и в жизни, всегда прав тот, у кого больше прав. В своем штабе подошел к карте Афганистана, занимавшей добрую часть стены в его кабинете. Где этот самый Бамиан?

Горный район грозного Гиндукуша. Бамиан находится за перевалом в три тысячи метров, в Хаджигенском ущелье, расположенном южнее долины. Почти сердце высочайшего в мире горного района. Бамиан – центр провинции, в которую входят четыре уезда, в том числе знаменитый Пенджаб, и одна волость провинциального подчинения, отдаленный населенный пункт Шибар. Полковник мысленно отметил: «Горная суровая вотчина Ахмад Шаха, одолеть которого не удается ни афганским войскам, ни нашим». Прикинул расстояние от Кабула до Бамиана. Лететь не меньше часа. Древний город, историческая ценность страны, который ежегодно посещают десятки тысяч туристов со всего мира, здесь же небольшой наш гарнизон, расквартирован мотострелковый батальон и афганский пехотный полк.

Звонок из командного пункта ВВС армии подтвердил слова командующего:

– Подготовить вертолет для спецрейса в Бамиан. Вылет через час!

Кроме трех полковников, прибывших из Москвы, на экскурсию летели офицеры штаба и политуправления армии. Когда еще такая удача подвалит! Роль экскурсовода выполнял молодой майор, комсомолец, историк по образованию.

Внизу, под лопастями вертолета, сначала простирались зеленые оазисы долины, утопавшие в садах кишлаки, приютившиеся у водоемов, которых становилось все меньше и меньше. Вскоре открылась голая каменистая полупустыня, испещренная грядами гор. Ее однообразие оживляли редкие пучки высохшей колючей травы.

– Впереди перед нами Хаджигенский перевал, – пояснял майор. – Высшая точка – три тысячи метров!

Сверху был виден серпантин дороги, крутые повороты, которые петляли к суровому мрачному перевалу. Преодолели его, и под вертолетом открылась узкая долина, причудливо петлявшая тонкая голубая лента горной реки, миниатюрные селения, укрытые зеленью тополиных рощ, слияние рек Калу и Бамиан. Вокруг – голые отвесные скалы. И среди них, на огромной высоте отвесных, похожих на строй гигантских елей, красно-бурых скалистых выступов, эффектно оттененных лазурной синевой безоблачного неба, вырисовывались остатки некогда мощных бастионов. Разрушенные стены свидетельствовали о былой мощи крепости.

– Это Шахри-Заххак, город Заххака, названный по имени одного древнего персидского царя, которому приписывают сооружение горной крепости, – пояснял майор. – Образ жестокого правителя описал великий поэт Фирдоуси в своей легендарной поэме «Шахнаме». Стены крепости сложены из обожженного кирпича, высотой более двадцати метров. Они почти сливаются с красно-бурыми горными вершинами, за что в народе крепость получила название Красный город. Предполагают, что город был основан в первые века новой эры.

Доминируя над местностью, крепость служила надежным стражем всей Бамианской долины. Сама долина небольшая, всего четырнадцать километров в длину и два в ширину, она окружена голыми, лишенными растительности отрогами Гиндукуша. Ее с одной стороны запирает отвесная гряда высотой до ста метров, а с другой – окаймляет обширное горное плато, переходящее в заснеженные вершины.

Богатый и воинственный Рим – на Западе, процветавший ханьский Китай – на Востоке, и загадочную страну пряностей и драгоценных камней Индию – на юге связывал в древности Великий шелковый путь. И расположенная на этом пути Бамианская долина для многочисленных караванов стала незаменимым перевалочным пунктом после утомительного и беспокойного перехода через грозный и опасный Гиндукуш. И в настоящее время Хаджигенское ущелье, расположенное южнее долины, остается наиболее удобным проходом через горные скалы.

Вместе с купцами в Бамиан приходили странствующие поэты, музыканты, философы, монахи, которые принесли с собой буддизм. В Афганистане эта религия укрепилась и оставалась главной до нашествия арабов в конце седьмого века.

В 1221 году Бамиан принял на себя удар войск Чингисхана. Мощная крепость, развалины которой сохранились, напоминает по размаху пирамиды египетских фараонов. Одолеть ее монголы не смогли. Говорят, что при штурме был убит любимый внук жестокого завоевателя, и он повторно пошел на штурм.

Существует легенда, что монголы никогда бы не взяли крепость, но им помогла вероломная дочь правителя, Лалы Ханум. Желая отомстить отцу за его второй брак и ненавидя новую хозяйку, она тайно сообщила Чингисхану расположение скрытого канала, по которому Бамиан снабжался водой. Захватив крепость, Чингисхан, мстя за смерть внука, повелел уничтожить все живое в городе и в цветущей долине, а также приказал казнить девушку, сказав, что «она должна понести кару за измену отцу!».

С высоты развалин старого города Бамианская долина смотрится как на ладони. Хорошо видны вырубленные в отвесной скале остатки пещерного монастыря с многочисленными, соединенными между собой внутренними галереями, гротами, число которых достигает более трех тысяч. Комплекс венчают две исполинские статуи Будды, вырубленные в скальной породе. Одна, высотой в тридцать пять метров, – Малый Будда, вторая, пятьдесят три метра – Большой Будда.

С трудом верится, что эти колоссальные статуи сделаны человеческими руками. Как бы раздвинув монашеские кельи, напоминающие огромные пчелиные соты, высится Малый Будда, наиболее древний. У его основания, у ног, находится квадратная пещера, которая когда-то предназначалась для стражи, охранявшей вход в монастырь.

– И сейчас мы вынуждены держать здесь полицейский пост, – пояснял местный пожилой гид, не по возрасту подвижный. – Многие гроты и кельи превратились в пристанище бездомных хиппи, прибывших из разных стран. А их присутствие не способствует сохранению остатков бесценных фресок.

Следуя за гидом, офицеры не без труда поднимались по крутым каменным лестницам, двигались по галереям, которые пересекали весь пещерный город, вырубленный в теле гранитной скалы. В воображении возникали вереницы буддийских монахов в желтых и оранжевых одеждах, которые шествовали мимо этих прокопченных монастырских сводов. На потолке одной из ниш внимание офицеров привлекла фреска, на которой был изображен бог молодой Луны, державший в правой руке копье, а левой он опирался на длинный меч. Он находился в колеснице, которую крылатые скакуны мчали по небесам.

– Обратите внимание, как на фреске выражено слияние художественных стилей разных эпох: греческая колесница и кони, одежда Центральной Азии, оружие времен Сасанидской империи.

В нескольких десятках метров от Малого Будды возвышался Большой Будда. Этот каменный исполин несколько «моложе» первого, и при его создании сказался уже приобретенный опыт: у статуи были великолепно выдержаны пропорции тела. Поражало высокое мастерство древних каменотесов, которые более тысячи лет назад вырубили этого пятидесятитрехметрового колосса в цельной гранитной скале. У него на голове отсутствует верхняя часть лица до рта. Создается такое впечатление, что она искусственно отделена.

– Эту часть лица, выше рта – нос, глаза и лоб – в те времена заменяла маска из золота и драгоценных камней. Она открывалась во времена больших праздников, ярко играла в лучах солнца тысячами огней, и поражала толпы паломников и монахов своим богатством, величием и блеском, – пояснял гид. Блеск глаз выдавал его влюбленность в ту далекую эпоху. – Среди старых бамианцев бытует легенда, что во времена арабского нашествия эта золотая маска из чистого золота, украшенная драгоценными камнями, была искусно спрятана в одной из пещер, где сам Всевышний хранит ее по сей день.

Обе статуи когда-то были окрашены. Большой Будда – в розовый цвет, а Малый Будда – в голубой, и разрисованы красивым орнаментом. Комплекс монастыря и гигантские статуи подверглись за прошедшие века значительному разрушению. Арабское нашествие, разорительные набеги орд Чингисхана, суровая природа этих мест – сильные ветры, дожди, палящее солнце и резкий перепад температур в дневное и ночное время, – сделали за века свое дело, но не смогли уничтожить великолепное творение рук человека.

– Эти две гигантские статуи – не единственные в долине, есть еще и другие, меньших размеров, – и гид показал на несколько, едва различимых в скале, крупных пещер, которые расположились ярусами вокруг еще одной статуи Будды. – Высота этого Будды пятнадцать метров. Тоже немаленький. А древние буддийские монахи свидетельствовали, что в Бамиане была еще одна статуя лежащего Будды, она достигала в длину более трехсот метров.

Сам Бамиан мало чем отличался от других провинциальных городков, расположенных в горных районах Афганистана. Дома и мазанки с плоскими крышами, окруженные глинобитными заборами. Густые сады; словно гигантские пальцы, в небо возвышались минареты мечетей. По обеим сторонам узких улиц, цепляясь друг за друга, тянулись ряды торговых лавок, лавочек, в которых продавали изделия местных жестянщиков, гончаров и ковровщиков; чайные и столовые.

На обратном пути вертолет совершил несколько кругов над каскадом чудесных горных озер Банди-Амира, которые цепью расположены на плато, на высоте более трех тысяч метров. Это вторая достопримечательность Бамиана. Где-то внизу, в глубине долины, были видны шатры кочевников, на вершинах – развалины древних башен, а за ними, закрывая горизонт, снежные вершины на эмалевой синеве неба. А между ними, в скалах, яркие голубые блюдца. Одно, второе, третье…

– Это и есть Банди-Амир – цепь горных озер, – пояснил экскурсовод.

В каждом из них вода имеет различные оттенки: глубокая лазурь постепенно переходит в светло-голубой, бирюзовый, салатный или кремовый цвет. У каждого озера свое название. Самое большое – Банди-Зульфикар, длиной почти семь километров. Другие поменьше – от трех километров до сотни метров. С высоты птичьего полета видно, как ледяная вода прозрачной и широкой струей гигантским каскадом стекает из огромной чаши на каменное плато. Высота чаши – добрый десяток метров. У берега слегка покачивается надувная резиновая лодка. Вода в озере кристально чистая, и с высоты полета видно, как на глубине медленно движутся косяком стаи рыб.

Все озера, вместе взятые, издавна получили название Банди-Амир, что означает Плотина Эмира, по одному из многочисленных титулов святого Али. Кроме сезонного кемпинга, около главного озера высится небольшая мечеть – «кадаме джай шахе Алия», – что в переводе означает «место, где стоял пророк Али».

Издавна в народе считается, что вода в озерах обладает целебными свойствами. Даже в жару она остается ледяной. Шиитские паломники, прибывающие в Бамиан, совершают в озерах ритуальное омовение, наполняют сосуды горной водой и увозят ее с собой в свои страны.

3

Приказ командира полка был краток, сух и строг. В нем содержалось требование ко всем военнослужащим: прекратить хождение по гарнизону в неряшливой форме; в столовой, в том числе и офицерской, не обслуживать военнослужащих, одетых не по форме, а патрульной службе – нарушителей уставной формы одежды привлекать к дисциплинарной ответственности.

Внешне приказ выглядел буднично и обычно. Ничего особенного, такие приказы издавались и издаются часто во многих полках. Но здесь, в условиях Афганистана, он имел двойной смысл. Во-первых, он требовал от военнослужащих четко соблюдать нормы Устава и, находясь за рубежом, своим внешним видом не ронять чести и достоинства Советской Армии. И большинство подразделений кабульского гарнизона так его и восприняли.

Но этот приказ имел и вторую сторону, которая своим острием была нацелена на летчиков, а конкретно – на вертолетчиков, на вторую и третью эскадрильи. Если пилоты транспортной авиации постоянно носили уставную форму, а иначе они и не могли летать и приземляться в международных воинских авиапортах, то в вертолетных эскадрильях издавна, еще с первых месяцев базирования в жарком климате Афганистана, сложилась иная картина.

Сложилась стихийно, вопреки всем наставлениям и уставным требованиям. Жесткая практика жизни, жестокие требования войны одолели и смяли твердые и годами привычные понятия службы у себя на родине, в Советском Союзе, и притом в мирное время. Боевые действия в горах Афганистана заставили многое переосмыслить и переоценить. Так, например, вопреки всем понятиям и представлениям, теоретическим выкладкам, из второстепенной, вспомогательной роли вышла на первый план как самая мобильная и действенная сила вертолетная авиация. Она заняла ведущее положение, значительно отодвинув боевую авиацию, приняв на себя основную тяжесть ведения боевых операций и активную, а порой и решающую поддержку с воздуха наземных подразделений.

Ограниченное количество дорог, ущелья и горные перевалы, участки с угрозой осыпей и камнепадов делали передвижение войск крайне трудным. Огневая поддержка артиллерией и танками оказывалась порой и вовсе невозможной, их просто нельзя было подтянуть в нужные места. Таким образом, сам характер боевых действий возложил на плечи вертолетной авиации дополнительные нагрузки и вывел ее на передовые позиции.

Но и в самой вертолетной авиации, уже в ходе проведения боевых операций, произошли значительные изменения и переоценки по многим параметрам, особенно по тактике боя и, главное, пилотированию. Многочисленные наставления и предписания, четко регламентировавшие выполнение полетов, инструкции и ограничения, разработанные с благой целью обеспечения безопасности, на деле, в боевой обстановке, спутывали пилота по рукам и ногам. Они сковывали летчика в бою, лишали инициативы, а порой были вообще невыполнимы в узких горных ущельях. Установленные пределы крена и пикирования могли привести к гибели вертолета в горных теснинах. Растянутый по времени пилотаж часто позволял противнику спрятаться, сменить позицию или открыть ответный огонь. А так называемый «безопасный» разворот «блинчиком» подставлял под огонь борт машины. Учиться летать и воевать пришлось буквально на лету. У экипажей не хватало простейших навыков применения оружия, так как в ходе боевой подготовки этому уделялось весьма скромное внимание. На счету у большинства пилотов имелось лишь по нескольку зачетных стрельб, не говоря уж о знании тонкостей тактики стрельбы и бомбометания. Штурманам не хватало выучки в полетах над разнообразной местностью, лишенной привычных радиомаяков и четких ориентиров, а сами карты были старыми и неточными.

Лучшим учителем стала каждодневная боевая работа, и нередко экипажи выполняли по пять-шесть вылетов в один день, проводя в воздухе по семь-восемь часов, в три-четыре раза превышая нормативы по «утомляемости». В практику вошли маневры с большими перегрузками, категорические запрещенные дома, в Союзе, виражи с крутым креном, истребительские боевые развороты, горки с отрицательными перегрузками, которые – теоретически! – для вертолета недопустимы. И крутые пикирования, при которых в кабине темнело от земли, заполнявшей весь обзор.

Летчики учились идти навстречу опасности, учились воевать в настоящем бою, а не в учебном и «приближенном», делились между собой приобретенным опытом, но о своих достижениях в пилотаже предпочитали помалкивать, широко не распространяться – запреты оставались запретами и наставления по обеспечению «безопасности» полетов никто не отменял. Наиболее отчаянных и результативных летчиков, в число которых попал и Александр Беляк, неоднократно вызывали «на ковер», подвергая взысканиям за постоянные «нарушения», грозно критиковали и «ставили на вид» на партийных собраниях, шумно грозили снятием с летной работы. А в то же самое время, втихую, негласно, руководство полка поощряло главных «виновников наших побед». Кому-то же надо было прославлять полк своими явными успехами и реальными боевыми достижениями!

Помимо этой, чисто авиационной, была еще и внешняя, бытовая сторона постоянных «нарушений» уставных требований. Она диктовалась природными особенностями Афганистана – непривычный для большинства пилотов жаркий, сухой климат. В тени термометр часто зашкаливал за сорок градусов. А металлическая обшивка вертолета накалялась до восьмидесяти градусов. На стоянках вертолеты перед вылетом старались охладить, обливая водой, если она была под рукой. В кабине царило сущее пекло, отчетные документы констатировали: «В такую жару при выполнении работ в кабине и, тем более, в хвостовой балке вертолета вообще невозможно находиться». Спасаясь от жары, экипажи вертолетов часто нарушали уставные требования и летали на выполнение боевых задач в облегченной одежде, иногда в трусах и панамах, подложив под ноги бронежилет. А на вертолетных стоянках, изнывая от знойных лучей солнца, прячась под самодельными тентами из отработанных парашютов, дежурные экипажи находились не в положенной «боевой готовности», а были полураздеты, часто обнажены по пояс или в одних трусах. Они в настольный теннис изволили поиграть!

Вот это внешнее и бросалось в глаза каждому крупному военному чиновнику, особенно прилетавшим из Союза и впервые ступившим на землю Афганистана многочисленным проверяющим и разным комиссиям.

Нарушение уставных требований! Нарушение дисциплины! Разболтались! Что себе позволяют! И это за границей! Роняют престиж Советской Армии! Сплошное разгильдяйство! Куда смотрит командование?

Полковник Крушицын не был исключением. Он тоже так подумал по прибытии в Кабул из чистенького и внешне благополучного гарнизона, где все было четко расписано и распределено по графикам и строго соблюдались все уставные требования. А тут что творится?! Уму непостижимо! Прежнее руководство полка явно «недорабатывало», списывая на «трудности» и на так называемые «местные условия»… Но он этого не допустит! Он наведет в полку и в гарнизоне должный воинский порядок везде и во всем!

Начинать надо с главного, с дисциплины, решил полковник Крушицын. Начал с себя. Походил в полной полевой форме. И ничего! Почувствовал, что и в жару ходить можно, не так уж страшен афганский зной. А в полете – тем более. И еще подумал, что момент самый удачный. «Старики» поворчат и стерпят, им скоро улетать в Союз, им придет замена, а ему работать и служить с прибывшими летчиками.

И издал соответствующий приказ.

4

Вечером в кабинет к командиру полка пришел замполит – подполковник Мостовидов, доложил:

– Приказ доведен до офицерского состава, каждый поставил личную подпись, что ознакомился с его содержанием.

– Это хорошо!

– Да не совсем, – сказал замполит.

– А точнее?

– Бузят летчики.

– Во второй эскадрилье? – догадался полковник.

– И в третьей тоже!

– А что от них еще можно было ожидать? Разболтались, развинтились вчистую! Куда смотрело прошлое руководство? И партийное тоже! Не эскадрилья, а колхоз какой-то! – высказался Крушицын и, пройдясь по кабинету, остановился перед замполитом, добавил: – Все! Больше такого не потерплю! Хватит нам партизанщины! Конец разгильдяйству! Будем закручивать гайки!

– Конечно, наводить порядок надо, тут и ежику понятно! И я считаю…

– Считайте сколько хотите! – остановил его полковник. – А я буду поступать так, как считаю нужным. Надеюсь, партийная организация полка не останется в стороне?

– Вопрос обсудим на партийном бюро и вынесем на общее собрание, – сразу среагировал Мостовидов.

Взгляд темных глаз был тверд, но что-то незримое таилось в их глубине, как на дне колодца.

– Правильно! – поддержал его Крушицын. – Офицеры! Орденоносцы! А как себя ведут, что себе позволяют на глазах у солдат и сержантов! Приземлился вертолет, зарулил на стоянку. И что я вижу? Вылезает из боевого вертолета волосатая нога в домашних тапочках! У меня все внутри взорвалось от возмущения, а сердце кровью облилось, когда такое увидел!

Глава четвертая

1

Анатолию Лукьяненко не везло с самого утра. В этот день он шесть раз поднимал в небо свой вертолет Ми-8 и каждый раз без всякого видимого результата. Сначала долго и упорно искали караван с оружием, рыскали по ущельям, по которым пролегали тропы из Пакистана, да все напрасно. Израсходовав запас топлива, вернулся на базу. Создалось впечатление, что была подсунута ложная информация, которая поступила от афганских разведывательных служб, чтобы отвлечь внимание и задействовать вертолетные силы в совсем другом направлении, а сам караван тем временем другим путем благополучно прошел по горным перевалам в глухой горный район, который контролирует Ахмад Шах.

Не успел он с экипажем расположиться на обед, как снова срочный вылет – сопровождать досмотровую группу. Еще пару часов провели в полете. Осмотрели два небольших мирных каравана, несколько грузовых машин. Досмотровая группа спецназовцев ничего подозрительного не обнаружила. День протекал в обыденной суете. Ничто не предвещало беды.

– Закругляемся и домой! – решил капитан.

Не успел вертолет сделать разворот, как послышался взволнованный голос штурмана:

– На западе черный дым!

Капитан Лукьяненко посмотрел в ту сторону и увидел над горой, что вздымалась за аэродромом, клубы черного дыма, который густо валил на фоне ясного неба. «Кого-то сбили», – пронеслось в голове. И тут же в наушниках услышал голос дежурного офицера с командного пункта:

– Триста пятый! Триста пятый!

– Триста пятый, слушаю! – ответил Лукьяненко.

– Ты ближе всех, разберись! – и короткое сообщение, что сбили вертолет Ванникова. – На поддержку вылетает звено!

Как потом выяснилось, Геннадия Ванникова не сбили, он подорвался на своей же бомбе. Сбросил двухсотпятидесятикилограммовую бомбу в расположение душманов с замедлением в тридцать секунд. Но бомба взорвалась на «мгновенно», едва коснувшись земли, буквально под фюзеляжем. Вертолет получил массу осколков, был сильно поврежден, загорелся. Но система управления действовала, и двигатели работали, а главное, экипаж был цел. Нужно было срочно садиться, но Ванников не решился приземляться в лапы душманов, он старался удержать горящий вертолет в воздухе и, пролетев еще почти три километра, в конце концов посадил его на пологую вершину. Но драгоценное время было упущено. Машина уже превратилась в огненный факел. Выскочить успел только один летчик-оператор…

Нужно было срочно лететь в тот район, и Лукьяненко не терял времени даром. Сделав крюк, он, неожиданно для моджахедов, выскочил из-за горы и обрушил на них огонь неуправляемыми ракетами и сбросил бомбу. Но из отряда моджахедов успели выпустить ракету…

Анатолий Лукьяненко тихо ахнул, когда раздался взрыв у левого борта вертолета. Мгновенно загорелись все табло, свидетельствуя об отказе почти всех систем, включился речевой информатор, закричавший женским голосом:

– Пожар! Пожар!

Но тут, покрывая поток невеселых сообщений о пожаре и опасной вибрации двигателя, раздался громкий голос бортового техника Виктора Мешкова, который сразу же поставил четкий диагноз:

– Пэ – Зэ – эР – Ка-а-а!!

Капитан Лукьяненко мгновенно почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Угодила ракета «стингер»! Сбили! В следующую секунду определил, что вертолет слушается управления. Двигатели натужно, с надрывом тревожно ревели. Еще есть шанс! И дал команду:

– Идем на вынужденную!.. Приготовиться покинуть борт! Штурман, ты живой?

– Живой! – отозвался Орешин.

Судьбу машины, судьбу экипажа решали считанные доли секунды. Погибать он не собирался. Стиснув зубы, Анатолий действовал стремительно, почти автоматически, отработанными на тренировках приемами и четкими командами полуживому вертолету. Оценив внизу плоскогорье, выбрал место для посадки. А дальше, в состоянии какого-то транса, собрал нервы в кулак, работал рычагами и педалями – гашение скорости, снижение, дублирование – включение системы гашения пожара, сброс авиационных бомб и ракет на «не взрыв»…

Уже у самой земли отстрелял дверь для аварийного покидания вертолета, и только после всего этого бросил в эфир тревожный сигнал:

– Я триста пятый! Произвожу вынужденную посадку!

В кабину проникал едкий дым. Перед самой землей успел выключить двигатели, аккумуляторы и с автоматом в руках не выскочил, а вылетел из кабины.

При падении Анатолий ударился боком о камень, но боли не почувствовал. Отбежал от вертолета. Остановился. Передохнул. Боковым зрением видел, как с автоматами выпрыгивали из вертолета штурман и бортовой техник. Мелькнула мысль: все живы!

Огляделся. Душманов близко не было. Небольшое плоскогорье с одной стороны защищала высоченная скала, а с другой – заканчивалось крутым обрывом в пропасть.

– Вертолет катится! – закричал штурман.

Тяжелая машина, нехотя подчиняясь тормозам, юзом сползала к обрыву. Лопасти, замедляя вращение, опадали. Струйки темного дыма из щелей, пробоин и из отверстий слабо чадили, как от угасающего костра.

– Камни под колеса! – скомандовал Лукьяненко и сам, находясь в нервном возбуждении, схватив крупный кусок гранита, первым побежал к вертолету.

Орешин и Мешков, оба с посеревшими лицами, с камнями в руках, последовали за ним.

В нескольких метрах от обрыва вертолет удалось остановить. Бегло осмотрели его и обнаружили рваную дыру, значительные повреждения в одном двигателе и множество крупных осколочных отверстий в лопастях. Даже не верилось, что в воздухе не распались на куски и сохраняли форму, вынося на себе основную нагрузку.

– Счастливо отделались, – нервно улыбнулся бортовой техник Мешков.

А над их головами послышался знакомый и родной гул вертолетных двигателей. Орешкин и Мешков радостно замахали руками. Обдав сильной струей воздуха и запахом отработанного топлива, на плоскогорье приземлялся трудолюбивый Ми-8. Лукьяненко, взглянув на бортовой номер, узнал боевую машину Алексея Белицкого, капитана, замполита эскадрильи.

– Леха! Спаситель!

В распахнутый люк высунулся Ярцевич, белобрысый бортовой техник, в выгоревшем до белизны комбинезоне:

– Все живы? – и приветливо махнул рукой. – Залазьте!

Винтокрылая машина Белецкого поднялась в воздух, взлетела над горой и, вместо того чтобы взять курс на аэродром, стала выполнять сложный маневр.

– Куда еще? – удивленно и настороженно спросил Лукьяненко.

– Выручать комэска! – ответил Ярцевич.

Командир эскадрильи майор Герцев сам возглавил и привел в этот район звено вертолетов. Он с высоты обнаружил расчет переносной зенитной установки, тот расчет, который подбил ракетой вертолет Лукьяненко, и майор с ходу начал наносить по моджахедам последовательные удары. Но те не остались в долгу и в своем «ответном слове» успели произвести по «шайтан-арбе» четыре пуска. Да не на того напали. Опытный летчик быстро ушел в сторону солнца, использовал тепловые ловушки – и хитрые ракеты «стингер» одна за другой ушли в небо.

Белицкий подоспел вовремя. Бомбами, каскадом неуправляемых ракет, пулеметным огнем помогли майору Герцеву, своему командиру эскадрильи, разделаться с остатками банды. Действовали согласованно, быстро и решительно. К месту боя подоспели боевые машины пехоты с десантниками. Они довершили разгром банды.

– Отомстили за экипаж Ванникова, – сказал Белицкий, набирая высоту.

– И не только, – послышался в наушниках голос командира эскадрильи.

– Не совсем понял, – ответил Белицкий.

– Экипаж Ванникова прикрывал собой посадку транспортника, шедшего из Союза, – пояснил майор Герцев. – Духи успели выпустить «стингеры» не только по вертолету Ванникова, но и по «аннушке». Транспортник, не долетев до аэродрома, взорвался в воздухе…

– Как же духи смогли здесь оказаться, когда весь район под нашим контролем? – удивился Белицкий.

– Как видишь, смогли, – ответил майор.

Когда с моджахедами было покончено, капитан Белицкий согласовал свой дальнейший полет с командиром эскадрильи и совершил посадку на площадку, где погиб Геннадий Ванников и бортовой техник. Черный остов обгорелого вертолета, как скелет огромного чудовища, возвышался на просторном плоскогорье.

На плоскогорье уже находились наши десантники и три боевые машины пехоты. Молодой лейтенант в камуфляжной форме сообщил:

– Только что улетели ваши спасатели, они увезли раненого и два обгорелых тела.

2

Полковник Крушицын не находил себе места, не мог успокоиться. Он ходил от письменного стола к стене и обратно. Кабинет казался клеткой, из которой нет выхода. Как нет выхода и у него. Что он скажет Юрию Александровичу Малевичу, майору медицинской службы, начальнику госпиталя? Найдет ли искренние, идущие от сердца, слова утешения и соболезнования?

Вместе с погонами на плечи полковника с первого дня пребывания легла ответственность за весь кабульский гарнизон. А по сути – и за ближайшую округу, которую на земле контролировали части мотострелковой дивизии.

Сквозь тонкие стены щитового модуля глухо доносился рокот аэродрома. В широкое окно смотрело яркое солнце, бездонно-синее небо, и на его фоне виднелась белая вершина хребта, покрытого вечной мерзлотой. И оттуда, с неба, пришла крупная неприятность. Трагедия. Произошло то, о чем он слышал не раз еще в Союзе, до командировки в Афганистан, на эту необъявленную и засекреченную войну, и впервые столкнулся здесь, как говорят, лицом к лицу. Банда моджахедов, скрытно преодолев засады и посты, проникла в кабульский район, принесла с собой переносные пусковые ракетные установки американского производства, которые тайными тропами были доставлены из Пакистана, и успешно применила их. Ракетами «стингер» был сбит вертолет Ванникова и крупный транспортный самолет Ан-12, совершавший рейс из Ташкента в Кабул.

Две ракеты «стингер» вонзились в самолет, он взорвался в воздухе и, охваченный пламенем, развалился на крупные куски, которые огненными кометами упали в долину, на руины безлюдного кишлака. На борту транспортного самолета кроме военных грузов находились люди. Военнослужащие, которые летели на замену, и гражданские. Среди пассажиров находилась жена начальника гарнизонного госпиталя майора Малевича, тоже врач, служившая в окружном военном госпитале, в Ташкенте. Она летела в свой отпуск к мужу, и не одна, а с семилетней дочерью.

За окном кабинета послышался шум мотора, взвизгнули тормоза. Это вернулся с аэродрома штабной потрепанный «газик». На его бортах – отверстия от душманских пуль и осколков, краска местами облупилась, обнажая металлический остов. «Газик» пришел пустой.

Вчера вечером Юрий Александрович Малевич просил полковника, чтобы тот выделил машину для встречи своего заместителя. А сегодня утром повторил свою просьбу и тысячу раз извинился, что сам не может поехать на аэродром, у него срочная операция, просил, чтобы его заместителя встретил шофер командира полка и привез в военный городок…

Крушицын смотрел в окно, на безоблачно-синее знойное небо, на белую вершину хребта и никак не решался снять трубку телефона и позвонить в госпиталь, сообщить майору Малевичу трагическую новость.

3

Капитан Белицкий выполнил посадку и, окутанный облаком пыли, зарулил на площадку.

– Спасибо, Леша! – Лукьяненко дружески хлопал командира по плечу. – Мы твои должники!

– Сочтемся, Толя!

Опавшие лопасти еще двигались по своему кругу, а спасенный экипаж Лукьяненко уже выпрыгивал из вертолета. В распахнутый люк хлынул пыльный поток знойного воздуха. К вертолету подкатывал, как большая черепаха, заправщик горючим. Обслуживающий персонал, солдаты срочной службы приступили к своей обычной работе. На тележке везли авиационные бомбы, похожие на торпеды. Белицкий мысленно отметил, что солдаты, несмотря на жару, действуют в ускоренном ритме. К чему бы это?

– Товарищ капитан, вас к телефону! – крикнул сержант.

Алексей Белицкий, вытерев рукавом вспотевший лоб, пошел в дежурку.

– И передохнуть не дают! – недовольно пробурчал Ершов, шагая рядом. Белицкий взял трубку:

– Капитан Белицкий у телефона!

Звонили с Командного пункта ВВС армии. Срочное задание: доставить отдельной десантно-разведывательной группе, которая действует в Панджшерском ущелье, боеприпасы и продовольствие, а на обратном рейсе взять на борт «трехсотых» (раненых), пятерых пленных душманов и доставить в Кабул. Сопровождение – пара «полосатых» 021–022. Услышав эти номера, Белицкий удовлетворенно хмыкнул. Под этими номерами значилась пара Ми-24-х Александра Беляка и Виталия Корняхина. Надежные ребята, не подведут!

– Уточненные координаты площадки получите в полете!

– Отмечай по карте, – не выпуская трубки, сказал капитан штурману Ершову и назвал примерный район.

Положив трубку, капитан и штурман посмотрели на полетную карту. Высокогорный район, вечные ледники на вершинах. Прикинули расстояние до ущелья.

– Минут сорок полета, – сказал Ершов.

– Может, и больше, – вздохнул Белицкий. – На пути крутой перевал.

– Преодолеем, капитан! – улыбнулся штурман. – Не впервой!

Снова экипаж Белицкого на своих местах, запущены двигатели, над головой завертелись лопасти, уверенно и быстро набирая обороты. Винтокрылая машина, вздымая облако пыли, не спеша покатила на взлетную полосу.

Взлетели. Набрали первую высоту. Сделав вираж над аэродромом, вертолет пошел в сторону гор. Снежный перевал вырисовывался на безоблачном небе.

– Как двигатели?

– В норме, командир! – ответил Ярцевич.

– Как маршрут?

– Выдерживаем, командир! – ответил Ершов.

Стандартные вопросы, стандартные ответы. Но в них, в этих простых оценках, скрыто многое, а главное – живучесть воздушного корабля.

– Впереди перевал! – доложил штурман.

– Вижу! – сказал капитан. – Заходим с солнечной стороны!

– Понял! – ответил Ершов.

Полеты в высокогорье имеют свои особенности, и Белицкий знал и освоил эти особенности. Приблизившись к солнечной стороне отвесной скалы, вертолет окунулся в восходящий поток воздуха. Винтокрылую машину, словно на гигантских ладонях, моментально подбросило вверх на добрые сотни метров. А дальше она и сама, опираясь на густой, пружинистый воздух, стала карабкаться к вершине заснеженного перевала, который сверкал тысячами маленьких зеркал в лучах солнца.

Чуть в стороне набирала высоту пара «крокодилов».

Преодолев перевал, вертолет Белицкого плавно заскользил над белоснежной пустыней, изрезанной впадинами, клыками скал и темными провалами ущелий. Вверху ярко сияло солнце, внизу скользила тень вертолета. Полет проходил своим чередом, и ничто не предвещало никаких неожиданностей.

– Как маршрут? – спросил капитан.

– Идем нормально, – ответил штурман.

– Бери управление!

– Взял управление! – в ровном голосе Ершова послышались плохо скрываемые радостные нотки.

«Пусть учится летать над горами», – решил Белицкий. Монотонный гул двигателей и легкая привычная вибрация несли успокоение и безмятежную уверенность. И мысли капитана как-то незаметно снова вернулись ко вчерашнему вечеру, в штаб полка, на заседание партийного бюро.

Заседание проходило бурно и особенно по главному вопросу повестки дня – наведение уставной дисциплины в полку. Но это была буря в стакане воды. Приказ командира полка насчет укрепления дисциплины и обязательном соблюдении требования о повседневной полевой форме одежды как основной на территории военного городка никто не оспаривал, его своевременность тоже не оспаривалась, но мнения разделились.

Командир и партийное руководство первой эскадрильи активно поддержали приказ Крушицына. Но в первой эскадрилье служат летчики, в основном своем составе транспортной авиации. У них четкий распорядок, каждый вылет тяжелого самолета готовится заранее и, естественно, у пилотов есть достаточно времени, чтобы следить за своим внешним видом, да к тому же постоянные перелеты из одной страны в другую и обратно, и каждый раз прохождение таможенной службы обязывал летчиков соблюдать нормы уставных требований.

А командиры и партийные руководители второй и третьей эскадрилий, где служили вертолетчики, приказ встретили неодобрительным роптанием. Формально командир полка прав, но фактически сама боевая жизнь, вылеты на задания по нескольку раз в день и сами климатические особенности жаркого Афганистана заставляли летчиков постоянно нарушать уставные требования.

Алексей Белицкий, глядя на невозмутимо спокойное и холодное лицо командира полка, догадался, прочитал его внутренне отрешенное состояние ко всему происходящему здесь. Белицкий догадался, что полковник Крушицын, который недавно прибыл из Союза, не просто отстаивает формальные требования, принятые на родине. За короткое время своего пребывания в полку Евгений Николаевич чисто по-человечески понял то, что давно поняли офицеры полка, а именно – наше бессмысленное пребывание в этой азиатской стране, руководство которой запуталось в своих внутренних политических, клановых и иных противоречиях. Осознал ненужность нашего военного участия в братоубийственной, коварной и жестокой гражданской войне. И он, полковник Крушицын, своим приказом, сухими формальными требованиями как бы подчеркивал нашу бессмысленную военную интернациональную помощь «дружественному правительству», внутри которого идет давняя грызня и кровавые распри между разными кланами и группировками. Как и бессмысленность ношения в знойном Афганистане армейской полевой формы, предназначенной для умеренного европейского климата.

Конечно, все это так и есть. Но отдуваться придется летчикам второй и третьей эскадрилий. Их в приказном порядке заставили соблюдать уставные требования: носить в гарнизоне полевую форму, когда даже в тени термометр показывает сорок-пятьдесят градусов. В полете одна форма – комбинезон, а чтобы пойти между полетами в офицерскую столовую на обед, обязательно надевай другую, полевую.

Именно в этом обязательном переодевании и была скрыта бомба замедленного действия. Перерывы между вылетами, а по сути, между боевыми операциями, небольшие, как правило, один-два часа. В это время идет главная работа – проверка и техническое обслуживание вертолета и подготовка его к новому полету, но и самому летчику нужно «заправиться», то есть пообедать.

По новому приказу, летчик, прилетев с боевой операции, должен со стоянки вертолетов сбегать в свой модуль, чтобы переодеться в полевую форму, а это добрых два километра. Сходить в офицерскую столовую за пятьсот метров, при этом сдать оружие, а потом, после обеда, проделать весь путь в обратном порядке – то есть взять свое оружие, сбегать в модуль, снова переодеться в летный комбинезон и поспешить на вертолетную стоянку. В итоге получается, что летчик в короткие промежутки между боевыми вылетами должен совершить марш-бросок более четырех километров. Многие летчики зачастую оставались голодными, не успев уложиться в отведенное время.

Как эти дополнительные физические нагрузки отразятся на психическом состоянии, духовном настрое и готовности летчика к выполнению новой боевой задачи, – как видел Белицкий, на партийном бюро никого не интересовало.

Наоборот, многие члены бюро старались поддержать начало новой кампании по наведению дисциплины. Называли имена офицеров, которые своими действиями и внешним видом «дискредитируют облик советского воина» за рубежом, и чаще других фигурировал старший лейтенант Беляк.

К удивлению Белицкого, рьяным поборником соблюдения «технической дисциплины» выступил главный инженер подполковник Быховец. Он упрекал многих летчиков за то, что они, постоянно нарушая инструкцию по безопасности полетов, привозят много дырок, повреждений, гробят дорогое государственное военное имущество. А восстанавливать, устранять повреждения в местных полевых условиях трудно, порой невозможно, однако списывать боевую технику, не выработавшую моторесурс, категорически запрещено. И снова, среди других имен, звучала фамилия Беляка, который получил на заводе новенький вертолет и за какую-то пару месяцев эксплуатации превратил его в дырявое решето, сплошь усеянное заклепками.

Начальник политотдела полка подполковник Мостовидов потребовал от членов партийного бюро активизировать работу в своих подразделениях и довести до сознания каждого коммуниста важное значение приказа командира полка и таким образом положить конец нарушениям дисциплины, уставных требований, постоянным нарушениям инструкций по безопасности полетов. И с этой целью он предложил открыть персональное дело старшего лейтенанта Беляка как одного из наиболее недисциплинированных летчиков и вынести его на обсуждение общего собрания коммунистов.

Против открытия персонального дела коммуниста Беляка выступил подполковник Екимов, который заявил о том, что именно такие отважные и смелые летчики, как старший лейтенант Беляк, своими героическими подвигами умножают боевую славу полка.

4

– Впереди квадрат! – доложил штурман.

– Понял! – ответил Белицкий. – Беру управление!

– Отдал управление!

Переключив СПУ на радио, Белицкий вышел в открытый эфир:

– Ноль двадцать первый! Ноль двадцать первый!

– Ноль двадцать первый слушает! – послышался в наушниках голос Александра Беляка.

– Выхожу на свой квадрат! – сообщил ему Белицкий.

– Понял! – ответил Беляк. – Мы рядом, над вами! Прикрываем!

Винтокрылая машина Белицкого, одолев очередной заснеженный хребет, вошла в глубокое и просторное ущелье, распугивая все живое своим гулким рокотом, умноженным горным эхом. Пологие отвесные скалы, суровые и мрачные, словно гигантские мозолистые ладони, держали с обеих сторон долину. Глубоко внизу, ныряя в зелени садов, голубой змейкой петляла горная река.

– Вошли в квадрат! – доложил Ершов и добавил: – Никаких условных дымов не вижу!

– А мы точно в квадрате? – спросил Белицкий.

– Место определил по координатам, – ответил штурман. – Все точно! Никаких ошибок!

Белицкий вышел в эфир, запросил авианаводчика группы десантников.

– Обозначьте себя!

– Мы обозначили, – ответил авианаводчик с земли.

– Не вижу!

– Посмотрите верх! Мы над вами!

Алексей Белицкий глянул верх – и обомлел. Мысленно чертыхнулся. Оранжевый дым клубился высоко-высоко на выступе скалы. Прикинул на глаз – не меньше трех с половиной тысяч метров! Мать честная! Как же быть?

– Мы вас хорошо видим! – повторил радист.

– Теперь и я вас вижу! – ответил Белицкий.

А в голове – сплошной калейдоскоп неразрешенных вопросов. Как же так? Почему никто не предупредил? Капитан по опыту хорошо знал, что посадки вертолета на такие высоты весьма рискованны. Разреженный воздух, да еще и температура. Для посадки на такие высоты вертолет подготавливали еще на земле, облегчая максимально его вес. Для этого снимали тяжелые задние створки грузовой кабины, грузные блоки для неуправляемых ракет и дополнительный топливный бак. Да и топлива заправляют по минимуму. А у него сейчас в оба бака топлива залили под завязку, боезапас полный и все перечисленное оборудование на месте.

Мелькнула мысль: доложить на командный пункт ВВС, что его техника не подготовлена для выполнения такой задачи, высылайте другой экипаж. Но не решился этого сделать. Удержался. Гордость не позволила. Что о нем подумают в штабе? Струсил? А ведь его представили на звание Героя Советского Союза и документы в штабе армии, должны пойти в Москву. Как говорили на фронте, отступать некуда, позади Москва! Все эти мысли снежным вихрем пронеслись в его голове, обдавая нутро холодом. Над головой натужно гудели двигатели, и лопасти с шумом рубили разреженный воздух.

И Алексей Белицкий решился. Надо, надо выполнить задачу! Там раненые, ждут, надеются. Они уже видят и слышат, что подлетел вертолет. Была не была! Чему быть, того не миновать! И спросил штурмана:

– Видишь, где дымят?

– Вижу, командир, – в голосе Ершова открытая тревога.

– Как быть, Валера?

– Мы садились раньше на площадки примерно на такой же высоте, но с меньшей заправкой и с малым боезапасом. А у нас всего – больше некуда.

– А сейчас справимся?

– Решай сам, командир…

Бортовой техник на такой же вопрос ответил молчанием.

– Вперед! – скомандовал Белицкий скорее самому себе, чем экипажу.

Винтокрылая машина не спеша и тяжело, как грузчик с мешком муки на плечах, стала набирать высоту. Она не поднималась привычно вверх, а, казалось, ползла, отчаянно карабкалась, взбираясь на небо.

Набрал минимальную высоту.

Определил посадочный курс по оранжевым дымам. Включил форсаж, максимальный режим двигателей. Белицкий в эти секунды ни о чем не думал, весь сжался от напряжения. Он слился с вертолетом в одно целое. Только смотрел вперед и действовал, действовал автоматически. Невольно почувствовал, как ноги на педалях трясутся мелкой дрожью от страха.

Осторожно, как тигр подбирается к своей добыче, подлетел к плоскому выступу, к небольшому козырьку на вершине. Мельком посмотрел на штурмана – тот бледный, белее мела. «И я выгляжу наверняка не лучше, – подумал Алексей. – Хорошо, что не вижу себя в зеркале».

Медленно подвел вертолет к каменистой площадке. Передние шасси на площадке не вмещаются, а ближе нельзя, лопасти могут зацепить за скальный выступ. Винтокрылая машина повисла над пропастью впритык к выступу. Алексей взглянул на прибор высоты. Стрелка показывала три тысячи четыреста пятьдесят метров над уровнем моря. Лопасти, образуя прозрачный круг, гнали густой воздух, обдувая все вокруг сильной струей. На площадке их ждали. Раненые – на носилках, пленные – у скалистой стены.

– Осторожно! – командовал бортовой техник. – Это вертолет, а не КамАЗ!

В распахнутый люк ворвался холодный морозный воздух и вмиг выветрил из вертолета все тепло.

– Заноси! – кричал, покрывая гул двигателей, рыжий прапорщик в меховой куртке.

Первыми внесли двоих мертвых десантников, одежда которых во многих местах на спине густо темнела от крови.

Вслед за двумя носилками с тяжело раненными, трое раненых с оружием вошли сами. Отрешенные, маловменяемые из-за больших доз промедола. Они перешагивали через трупы, покачивались, придерживались за борта руками. В темном салоне вертолета плыли белые пятна бинтовых повязок. У кого нога, у кого рука и плечо, у кого грудь. Раненые не испытывали страха и в этот момент были промежуточным звеном между лежавшими на рифленом полу мертвыми и полными жизни десантниками.

– Садитесь плотнее в борту! – командовал прапорщик. – Оружие на предохранители! Гранаты, запалы, ракеты, огни – долой из карманов!

– Всё? – спросил бортовой техник.

– Еще пленные! – и повернулся к раненым. – Держись, ребята! Впереди вам лафа! Госпиталь, чистые палаты, улыбчивые медсестрички и усиленная жратва! А мы тут напишем вам наградные!

– Спасибо, товарищ прапорщик…

– Спасибо в стакан не нальешь! Перед дембелем рассчитаемся! – и повернулся к рослому старшине: – Давай пленных!

– Грузи быстрее! – прокричал бортовой техник.

Рослый сержант в прожженной «эксперименталке» дал ногой пинка высокому, худому афганцу, с черным, как у шахтера, лицом. Руки связаны за спиной. Черная чалма сползла на глаза.

– Бегом! Голову нагни, гад! По сторонам не смотреть!

Зачем он кричал по-русски афганцу, который не понимал его слов? Второго пленного, одетого в светлую, некогда белую одежду, похожую сейчас на скомканные и спутанные простыни, сержант грубо и резко подтолкнул прикладом автомата. Афганец ойкнул и что-то быстро запричитал на своем языке. Руки его были связаны за спиной куском колючей проволоки; на запястьях запеклась кровь.

– Давай, давай!

Следующие двое пленных упирались, не хотели залазить в эту железную, проклятую Аллахом «шайтан-арбу». Пинками и ударами прикладов их заставили влезть внутрь вертолета.

– Давай, давай!

Белицкий следил за погрузкой. Вдруг открылась дверь в пилотскую кабину, кто-то хлопнул по плечу:

– Привет, Леха! Я тебе подарок загрузил!

По хрипловатому голосу узнал начальника штаба десантного полка, раньше встречались, вывозил на десант, но вот фамилию никак не мог вспомнить. Как потом оказалось, он загрузил подстреленного горного барана.

– Все в порядке? – спросил Ершова.

– Полный порядок, командир!

Лопасти застучали, загудели, тени пробежали по лицам недавних врагов. Винтокрылая машина, как тяжело нагруженная баржа, закачалась и, отойдя в сторону от скалистого выступа, плавно заскользила вниз, в долину, на приемлемую высоту полета.

– Триста двадцать пятый? – в наушниках послышался голос Беляка. – Триста двадцать пятый?

– Триста двадцать пятый, слушаю! – ответил Белицкий.

– Как у тебя?

– Нормально! – облегченно вздохнул Белицкий, чувствуя, как к мокрой спине прилип комбинезон.

– Мы рядом, сверху над вами!

Металлический колб уносил в себе небольшую, отсеченную часть войны. Пленные афганцы сидели на полу рядом с убитыми и косились на результаты своей «работы». Раненые бойцы косились на пленных афганцев. И те, и другие впервые видели так близко своих врагов. Но ни у кого из них, как ни странно, не вспыхивало чувства мести или злобы. И у тех, и у других возникало любопытство: что это за люди, которые в нас стреляли?

– Как дела? – запросили из командного пункта ВВС.

– В пределах нормы, – ответил Белицкий, облизывая пересохшие губы.

Упрекать или обвинять уже не имело никакого смысла. Все трудное и рискованное осталось позади. Главное, что техника не подвела. Вертолет выдержал перегрузки. А дорога на базу казалось веселой прогулкой, особенно когда перемахнули через заснеженный перевал.

На аэродроме, у взлетно-посадочной полосы, их ждали. Убитых ждал начальник «черного тюльпана». Он сидел на подножке грузовика, курил, щурился на солнце и поглядывал на часы.

Раненых ждала санитарная машина. Санитары сидели в тени на корточках, курили и сплевывали себе под ноги.

Пленных афганцев ждал наш особист и его коллеги из столичного ХАДа – узколицые загорелые пуштуны в темных костюмах и в светлых рубахах без галстуков, специалисты по допросам, садисты и мастера изощренных пыток.

Винтокрылую машину ждали на вертолетной стоянке, где обслуживающая техническая команда готовилась встретить натруженный и перенесший перегрузки вертолет.

А экипаж – новое боевое задание.

Глава пятая

1

За окном – чернота афганской ночи, за тонкой щитовой стеной модуля – шум аэродрома, а в тесной комнате шумно за столом, вокруг которого расположились экипажи Александра Беляка и Алексея Белицкого. Отмечали день рождения бортового техника лейтенанта Сергея Поспелова.

– Сережа, еще раз поздравляю тебя с праздничным днем в твоей жизни! – Беляк поднял свой нурсик. – Ты заменил Сашу Артамонова и, честно скажу, своим трудолюбием и открытой душой вошел в наш экипаж как член нашей боевой семьи, которая с самых первых дней прилета сюда, в Афган, живет по принципу «один за всех и все за одного!».

– За тебя, Серега! – поддержал своего командира Микитюк.

– С днем рождения! – послышались нестройные возгласы.

На столе, на алюминиевом подносе, лежали крупные куски жареной баранины, подрумяненные, в капельках янтарного жира, и открытые жестяные банки с перловой кашей, тушенкой, минтаем, ломти хлеба, две начатые пузатые бутыли кишмишевки – афганской водки, полупустые двухлитровые бутылки кока-колы.

– Где именинник?

В комнату ввалился Артамонов. В одной руке – бумажный пакет, в другой – прозрачная литровая бутылка русской водки.

– Поздравляю, дружище!

Артамонов обнял Сергея Поспелова, трижды поцеловал и вручил подарки.

– Следующий твой день рождения встречаем дома, в Союзе!

– А год назад, помнишь Саша, когда оканчивали институт, даже никто из нас не думал, что будем летать.

– Летать и воевать, да еще за границей! – улыбался Артамонов. – Жизнь делает крутые виражи!

Сергей бутылку водки выставил на стол. Развернул пакет, а в нем дюжина носков, перевязанных ниткой. Лицо его вытянулось. На тумбочке Поспелова уже лежали три связки носков.

– Да вы что, ребята, сговорились?

За столом раздался дружный смех.

– Ага, сговорились! – смеялся Микитюк. – Ты ж постирушку не любишь! Меняй каждый день, как раз до замены хватит!

Алексей Белицкий сидел рядом с Беляком.

– Это уже точно, Саня, через месяц замена, – Алексей положил свою руку на плечо Александра. – В штабе ВВС видел график. Сначала убывает ваша эскадрилья двадцатьчетверок, а потом наша.

– Заменьщиков что-то не видно, – сказал Беляк.

– Они уже находятся в Чирчике, проходят первый этап, осваивают полеты в горных и климатических условиях Азии, – сказал Белицкий, помолчал, грустно вздохнул. – Жаль расставаться с вашими ребятами, надежные вы, особенно когда сопровождает твоя пара! Уверенность в безопасности появляется. Вы не инструкциям воюете, а по совести.

– Инструкции писали штабисты в столице, а там никаких гор нет, а многоэтажки и высотные здания не в счет, они ни в какое сравнение не идут с вершинами Афгана. Вот и приходится выкручиваться.

– Спасибо тебе, ты вчера здорово помог! Я о душманах и не думал, ты над нами, значит, полный порядок! Прикрытие надежное. А у меня куча проблем возникла. Вертолет технически не подготовлен к такой предельной высоте, не облегчен. Я у экипажа спросил: как быть? Впервые оператор и ботовой техник промолчали, мол, ты – командир, тебе и решать. Да еще получилась сплошная перегрузка людьми. Представляешь, у меня спина мокрая, а ноги задрожали – унять никак не мог.

– У меня тоже такое было, когда первый раз попал в подхват, – признался Александр.

– Подхват – дело хреновое, это точно!

Белицкий наполнил нурсики – пластмассовые колпачки от ракет.

– Скоро домой, к семье! Осталось совсем немного. Давай без тоста!

– Согласен, Леша! – Беляк кивнул. – Только ты закусывай.

– А гитара чья? – спросил Белицкий, орудуя вилкой и ножом.

– Моя!

– Можно?

– Без вопросов!

Алексей Белицкий, отложив вилку и нож, встал, снял со стены гитару. Сел на кровать. Попробовал лад, взял несколько аккордов, немного подтянул первую струну, вторую, третью и негромко, словно для себя самого, запел.

Этот мир без тебя – просто голые скалы,

От палящего зноя не спрятаться в тень.

Здесь душманские пули летят с перевала

И в тревожных рассветах рождается день.

Этот мир без тебя перечеркнут ракетой

И погибшим друзьям не закончился счет.

Здесь отмеряна жизнь пулеметною лентой,

Караванной тропою и чем-то еще…

Этот мир без тебя – от полетов усталость,

Недописанных писем скупые слова.

Здесь в сердцах уживаются ярость и жалость

И в сердцах огрубевших надежда жива.

Этот мир без тебя – весь пропитан войною,

Эхо множит раскаты по склонам крутым.

Этот мир без тебя – все же полон тобою,

И становишься ближе, далекая ты!

Белицкий умолк, а наградой стали бурные аплодисменты. Со всех сторон послышались возгласы:

– Леша, еще!

– Давай про любовь!

Алексей задумался, привычно перебирая струны пальцами. Снова подтянул вторую и третью струну. В комнате притихли летчики, только монотонно гудел кондиционер, да глухо доносился привычный шум аэродрома.

– Новая песня, – сказал Белицкий.

Он взял первые аккорды и голос его, с легкой хрипотцой, зазвучал проникновенно и трогательно:

Не спрашивай у женщины о прошлом,

О чем она не хочет говорить.

Не унижай ее вопросом пошлым,

Не рви судьбы связующую нить.

Не порождай тревогу и сомненья

В своей душе на многие года,

Ведь теплоту в сердечных отношеньях

Не восстановишь больше никогда!

Пускай она кого-то и любила

И засыпала на другой руке.

Но все, что было, навсегда уплыло

В далекий край по жизненной реке.

Не спрашивай у женщины о прошлом,

У женщины, которая с тобой.

Не унижай ее вопросом пошлым,

Не разрушай душевный свой покой.

Не спрашивай у женщины о прошлом!

Белицкий, будто отвечая на свои внутренние переживания и волнения, будто успокаивая себя, еще несколько раз пропел главные, по его мнению, слова песни:

Не спрашивай у женщины о прошлом,

Не разрушай душевный свой покой!

И, резко оборвав песню, отложил гитару. В комнате воцарилась тягостная тишина. Потом раздались аплодисменты, одобрительные возгласы. Песня попала в самую болезненную точку, в сердцевину душевного беспокойства многих. Как там, в Союзе, ведут себя их жены?

Александр под впечатлением песни сидел молча, нахмурился и смотрел перед собой, уставившись в одну точку на противоположной стене. А в голове повторялись одни и те же слова: «Не спрашивай у женщины о прошлом, не спрашивай…» А он-то рвался в Союз, в родные края, чтобы все выяснить, до всего докопаться – когда, где, с кем? И невольно возникал сам собой встречный вопрос: зачем? Какой резон копаться в том, что давно прошло? Чего он этим добьется? Какие, после таких разборок, будут у него с Леной отношения? Надо думать, а не соображать. Впереди целая жизнь. Прошлого не вернуть, оно ушло навсегда.

Беляк даже и не предполагал, что в будущей своей жизни он не один раз будет вспоминать эти слова песни и останавливать себя от выяснений и разбирательств, от заглядывания в прошлую жизнь близкого его сердцу человека.

2

Из воспоминаний бортового техника А.И. Артамонова.

«Когда учился в МАИ (Московском авиационном институте), у меня и в мыслях никогда не было, что в скором будущем попаду на настоящую войну. Проходили сессии, сдавали зачеты и экзамены, студенческая жизнь текла своим чередом. На военной кафедре нас готовили в качестве техников по обслуживанию самолетов и вертолетов.

Родителям говорил:

– Служба в армии будет легкой и безопасной. Подготовил самолет, отправил его в полет и сиди, играй в домино.

По окончании института нам присвоили лейтенантское звание и одновременно с вручением дипломов выдали предписания о призыве в армию на два года и направление в Закавказский военный округ. Нас, счастливчиков, было пятеро. Радость переполняла. Нам завидовали. Еще б: задарма ехать на Кавказ и два года проходить службу на курорте!

В Тбилиси у массивного здания штаба ЗакВО собралась большая группа выпускников, прибывших из различных вузов страны. Все были радостно взволнованны. В сутолоке чувствовалось волнение, кого и куда направят. Шло распределение по воинским частям. В отделе кадров разговор был коротким. Распределение шло четко, по-военному. Спрашивали о специальности, которую приобрел в вузе, и о специальности, по которой обучался на военной кафедре. И в соответствии с этими данными выписывали направление для прохождения воинской службы.

Гражданская специальность у меня, как значилось в дипломе, – инженер-механик по вертолетостроению. Нас было пять человек с одного курса – Александр Кузнецов, Сергей Поспелов, Михаил Друзский, Сергей Кунаковский и я, которые прибыли в Тбилиси.

Ждем своей очереди, вернее, вызова, волнуемся. Хотелось нам, чтобы распределили в одну воинскую часть. Подходит майор в авиационной форме.

– Откуда, ребята?

– Из Москвы, окончили МАИ! – сказал за всех Поспелов. – Инженеры по вертолетостроению.

– Инженеры с высшим образованием! – оценил нас майор и вдруг спросил издалека:

– Ребята, а полетать на вертолетах не хотите?

Мы опешили, переглянулись. Поспелов опять выступил вперед, и сказал то, что у каждого вертелось на языке:

– А каким образом? Мы же не летчики!

– Будете служить бортовыми техниками, – заверил майор.

Наша пятерка переглянулась.

– В одной части?

– В одном полку, – уточнил майор.

Мы согласились. Конечно, чувства и радостные эмоции переполняли нас. Мы первый раз на Кавказе, а тут сразу еще и такое. Летать над горами Кавказа! Над морскими пляжами!

Формальности прошли быстро, и мы прибыли в Цхинвали, в отдельный вертолетный полк. Распределили нас, как и мечтали, в одну эскадрилью.

Первый день в воинской части не забуду никогда. Нас разместили в общежитии холостяков в разные комнаты. В память врезалась такая картина первых часов поселения. Нахожусь один в комнате, другие обитатели – на полетах. Неторопливо распаковываю свои вещи. Открывается дверь и забегает незнакомый человек в летной форме и спрашивает:

– Канистра пустая есть?

– Не знаю.

– Поищи!

Поискали канистру, не нашли.

– Ну, ладно, обойдемся, – сказал незнакомец.

Он соорудил затычку и ей закупорил раковину, закрыл крепко кран.

– Обойдетесь пока без воды!

И выливает в раковину почти доверху светло-коричневую жидкость.

– Передай привет и скажи, что обещал, то привез!

И удалился. В комнате запахло спиртным. Попробовал – коньяк! В раковине больше пяти литров коньяка! У меня глаза округлились от таких обычаев. Дальше – больше. Зашел грузин представился:

– Будем знакомы, я Гелу Сулакоберидзе!

Сунул свой горбатый нос в раковину:

– Наконец-то! – и повернулся ко мне. – Чего смотришь, черпай кружкой и пей! Зови своих технарей, что с тобой прибыли!

Я позвал ребят. Они обалдели от такого изобилия. Потом знакомились с летчиками. Все было хорошо, но несколько дней умываться пришлось в другом месте. Так мы сразу, вчерашние студенты, влились в холостяцкую офицерскую жизнь.

И завертелась воинская служба. Сдали зачеты по всем системам вертолета Ми-24, прошли медицинскую комиссию, прошли стажировку на земле и в полетах, а потом первый раз в жизни прыгали с парашютом. И 21 июня, в свой день рождения, по приказу командира полка я был допущен к самостоятельному обслуживанию боевого вертолета! Зачислен в экипаж старшего лейтенанта Александра Беляка, орденоносца, который уже побывал на войне в Афганистане! Мужик он нормальный, хотя и требовательный.

Практически сразу же, едва мы освоились, в полк пришел приказ о командировании вертолетной эскадрильи в Афганистан. И мы попали в список отбывающих в Афганистан. Это было так неожиданно, что каждый из нас, «студентов», – нас, двухгодичников, в полку называли «студентами» – не знал: радоваться или сокрушаться. Но во всяком случае, было любопытно и интересно побывать за границей.

В полку проходил торжественный вечер в честь отбывающих на «юга». Счет боевым потерям тоже уже был открыт. Это была уже вторая эскадрилья, которая отправлялась на засекреченную войну. Летчики храбрились. Нужно было видеть глаза матерей и жен в тот вечер; слова застревали у них в горле, а слезы тихо текли по щекам.

А дальше была дорога, вернее, перелеты. С аэродрома Вазиани, что под Тбилиси, на транспортном Ил-16 в Карши, затем в Каган и Чирчик для короткой тренировки, и снова на Ил-16, через горы, в Кабул.

Для нас, вчерашних студентов, все происходящее было похоже на приключенческое кино. Но кино быстро закончилось. Приняли вертолеты, получили оружие, бронежилеты, защитные шлемы, и уже на следующий день был первый боевой вылет.

На рассвете опробовали вертолеты и почти сразу приказ на вылет. Пара Беляк – Корняхин. Я в экипаже Беляка штатным борттехником, а Курнаковский – в экипаже Корняхина.

Десантная группа зажала духов в «зеленке», наша пара должна была обработать эту «зеленку». Авианаводчик с земли дал указания на цели. Мы сделали четыре захода с разных курсов. Я впервые с азартом стрелял из пулемета живым врагам, гильзы падали под ноги.

– Все, – сказал командир пары Александр Беляк. – Отработали нормально, уходим на базу!

А с земли спросили:

– Хотите посмотреть на свою работу?

Бесспорно, нам было интересно взглянуть, как мы отстрелялись ракетами. А я тем более, в первый раз. И командир ответил:

– Конечно, хотим!

– Облетите гору и всё увидите!

Когда мы сделали круг вокруг горы, то увидели гору трупов, которую десантники собрали специально, чтобы показать нам. Оставшиеся в живых духи стояли на коленях с поднятыми руками. Когда мы сделали еще круг, то и эти духи уже лежали в общей куче.

Для усиления из Кабула прилетела еще одна пара, не помню, чья. После выполнения задания возвращались на свою базу. С земли нас предупредили, что в этом районе действует банда, что в горах сидят духи с ПЗРКа – переносными зенитно-ракетными комплексами.

Четыре вертолета – цель заманчивая. При полете ракеты виден очень характерный белый шлейф, ни с чем не перепутаешь. Командир пары Александр Беляк засек пуск ракет. К нам устремились, как хвостатые змеи, три ракеты.

– Отстрелять ловушками! – приказ командир пары.

Каждый вертолет отстрелял ловушками АСО – 2В. Пока ракеты летели в наше направление, в эфире стояла полная тишина. Наша техника, и мы с ней, держали экзамен. Ракеты, оставляя белый шлейф, прошли мимо и улетели в небо, где самоликвидировались.

А если бы защитная техника подвела? Как минимум, одного нашего экипажа могли бы не досчитаться. Единоборство технических средств длилось считанные секунды, нервы у всех были на пределе, а ракеты летели, как при замедленной съемке.

Этот первый боевой вылет запомнился на всю жизнь. Было страшно. Но потом как-то незаметно и быстро привыкли к опасности, и уже через пару недель ходили на полеты, как на работу».

3

Едва подполковник Аболакин появился в штабе полка, как его вызвал к себе Крушицын.

– Вы слышали, какие песни распевают летчики?

– Нет, не слышал.

– Пойдите и разберитесь. А кассеты отберите!

– Песни и пляски, если я не ошибаюсь, в компетенции начальника политотдела Мостовидова, – ответил Аболакин, сдерживая улыбку.

– Мостовидов в штабе армии! – отчеканил Крушицын и повторил: – Кассеты отберите!

Аболакин пошел к модулю второй эскадрильи. Еще издали услышал знакомую модную мелодию и песню, которую пел Александр Малинин. Только слова в песне были совсем иные. Летчики переделали песню на свой лад и крутили ее на магнитофоне. Аболакин прислушался.

Уходят вертушки опасным кордоном

Туда, где в Афгане крутая война.

Поручик Крушицын, раздайте патроны!

Корнет Аболакин, налейте вина!

Геннадий Васильевич прослушал песню до конца, улыбнулся: Крушицын – поручик, а он, Аболакин, корнет! Песня как песня. Ничего предосудительного или порочащего нет. И голос подобрали, словно сам Малинин исполняет. Подполковник не стал заходить в модуль, тревожить летчиков, а тем более запрещать крутить песню, лезть в магнитофон, отбирать кассету.

Вернулся в штаб, доложил командиру полка, что ничего политически опасного в песне нет.

– А запрещать, отбирать кассету бессмысленно. Их в каждой эскадрилье много!

– Вы так считаете?

– Да! – ответил Аболакин, – наш запрет вызовет только повышенный интерес к песне.

– Распустились! Сплошное безобразие! – хмуро произнес командир полка и повернулся к начальнику штаба. – Вы свободны!

Аболакин из кабинета командира полка зашел на КП – командный пункт полка – главный нервный узел, непрерывно тревожный и пульсирующий. Здесь в курсе всех событий, которые происходят в воздухе и на земле. Постоянно идет радиообмен с экипажами, отдаются команды, принимаются донесения. На пультах сидят офицеры с темными наушниками на головах, у каждого свой микрофон.

Дежурил подполковник Екимов.

– Привет! – сказал Аболакин. – Как дела?

– Нормально, как обычно, в жестком ритме, – ответил Екимов и тут же обратился к начальнику штаба. – Геннадий Васильевич, не в службу, а в дружбу.

– Слушаю!

– Мне отлучиться надо. Замени меня минут на двадцать, – сказал Екимов. – Сбегаю в буфет, перекусить чего-нибудь.

– Лады! – согласился Аболакин.

Геннадий Васильевич занял место Екимова. Включился в работу. Утвержденный график полетов ему знаком, сам составлял его накануне. Полк выполнял боевые задачи, пары и звенья в разных регионах страны, одни сопровождали колонны, другие вели бои, а тут еще поступали вводные на подъем дополнительных экипажей. Напряжение большое.

И в этот момент на командный пункт заходят посторонние, двое. Оба одеты в новенькую зеленую форму, какую носят в Афганистане советские военные советники, без погон. Ведут себя по-хозяйски, самоуверенно.

– Кто вы такой? – спрашивают у Аболакина.

– Начальник штаба полка подполковник Аболакин.

– Чем занимаетесь?

– Что, не видно, чем занимаюсь?

– Какую задачу в данный момент выполняет полк? – посыпались вопросы один за другим.

– Не мешайте, пожалуйста, видите – времени нет на посторонние разговоры, – ответил Аболакин.

– А вы знаете, кто мы?

– Нет, не знаю! Вы не представились, и погон у вас нет.

– Хорошо, мы сейчас улетаем в Джелалабад. Вам срок – неделя, чтобы вы узнали, кто мы такие. Через неделю вернемся к вам!

– Хорошо, постараюсь выяснить.

Когда вернулся Екимов, рассказал ему обо всем. Владимир Николаевич усмехнулся.

– Знаю обоих! Который повыше ростом, инспектор-летчик из ВВС полковник Тарасов, второй – инспектор инженерно-авиационной службы полковник Щеглов. Оба дотошные и въедливые. Заявятся обязательно!

Через неделю оба полковника, прилетев их Джелалабада, появились в штабе полка. Зашли на командный пункт, где снова встретили дежурившего Аболакина.

– Ну как, узнали, кто мы? – спросил Тарасов.

– Так точно, товарищ полковник! – отчеканил Аболакин.

– Надо с начальством быть повнимательнее, да и повежливее.

– Командный пункт – строго секретный объект, тот день был очень напряженным, а вы зашли и даже не представились. Так что прошу меня понять. Вот сейчас нет такой напряженной обстановки, и я в вашем распоряжении.

– Не только сегодня, но и завтра тоже, – многозначительно сказал Тарасов.

«Понял!» – мысленно произнес Аболакин, но вслух ничего не сказал.

На следующее утро полк получил задачу: вертолетами доставить афганский батальон в район боев под Асадабадом. Полковник Тарасов вникал во все тонкости.

– Где будете производить погрузку десанта?

– С командованием афганских войск мы спланировали произвести погрузку десанта на наши вертолеты на рулежке афганского вертолетного полка, так им удобнее, тем более что время на переброску батальона ограничено.

– Понятно, – сухо произнес Тарасов и спросил: – Порядок погрузки личного состава расписан?

– Расписан и детально согласован с афганским командованием не только сам порядок, но где и как надо построить десантные подразделения.

– Я с вами на аэродром!

На аэродроме, в облаке пыли объехав стоянки наших самолетов, приехали на рулевую дорожку афганского вертолетного полка. Аболакин и проверяющий полковник, каждый про себя, отметили, что рулевая дорожка афганцев находится в лучшем состоянии, чем у наших вертолетчиков. Свежий асфальт тускло поблескивает, кругом чистота. Солнце еще не показалось из-за вершины горы; стояла предутренняя прохлада. Солдаты батальона уже были построены и готовы к посадке. По согласованному плану наши вертолеты будут подруливать по парам, и каждый возьмет на борт по десять десантников.

Операция началась в назначенный час. Подрулила первая пара властно рокочущих вертолетов. Лопасти замедленно вращались, образуя полупрозрачный круг. Погрузкой руководили наши прапорщики из десантного полка. Полковник Тарасов, взглянув на свои часы, записал в журнал время начала погрузки афганского десанта.

Громко раздавались команды и ругань афганских офицеров. Солдаты, испуганно косясь на вращающиеся лопасти, втянув головы в плечи, как овцы в стаде, жались друг к другу. Офицеры кулаками и пинками принуждали и подгоняли их, и они друг за другом полезли в грузовой отсек первой пары вертолетов.

Пара тут же отруливала и на ее место подкатывала вторая пара винтокрылых машин.

– Они что, эти афганские десантники, никогда не летали на вертолетах? – удивленно спросил Тарасов.

– Думаю, что не только не летали, а и вблизи не видели вертолет да еще с вращающимися винтами, – ответил Аболакин, нутром чувствуя, что надвигается какая-то неприятность.

Началось все после отруливания третьей пары вертолетов. Построение десантников было нарушено. Кто-то из солдат испуганно прокричал. Строй рассыпался: одни десантники стали сбиваться в группки, другие испуганно забегали. Офицеры и сержанты кричали, ругались, щедро раздавали тычки и пинки. Солдаты, с ошалело выпученными от страха глазами, кучно побежали к хвостовой балке, где буквально над их головами бешено вращались винты. До их голов не хватало нескольких сантиметров, чтобы полетели брызги.

– Кошмар! – выдохнул Тарасов и схватился за голову, закрыв глаза. – Сейчас винты перерубят их!

Аболакин, не раздумывая, бросился отгонять солдат от хвостовой балки.

– Назад! Нельзя!

Хорошо, что большинство из них были небольшого роста, это спасло солдат от верной гибели. Они испуганно метались, не понимая, что требует русский командир, метались в поисках дверей. Наконец погрузка этой пары вертолетов была завершена, они отрулили.

– Кошмар! – повторил Тарасов. – Какой кошмар!

Подкатила следующая пара винтокрылых машин. Очередная группа десантников, подгоняемых громкой руганью, пинками и тычками офицера, полезла внутрь грузового отсека. В вертолет запрыгнули десять солдат и полез одиннадцатый. Бортовой техник его не пускал, а тот настырно лез. Вертолет начал рулить, бортовой техник оттолкнул солдата и захлопнул дверь. Десантник упал на бетон прямо перед левым шасси. Сейчас колеса его раздавят!

Аболакин среагировал мгновенно. В прыжке с места он одолел несколько метров и оказался рядом с афганским солдатом. За доли секунды успел схватить солдата и одним резким рывком выхватить его из-под наезжавших тяжелых колес вертолета и оттолкнуть в сторону.

«Успел! – радостно мелькнуло в голове подполковника. – Спас!» Афганец, косясь на русского офицера, поспешно отполз на безопасное расстояние. И там он, еще не придя в себя от перенесенного страха и не понимая, что же произошло, поднял ладони к небу, забормотал молитву.

Отправив последнюю пару вертолетов с афганскими десантниками, Аболакин облегченно улыбнулся и сказал:

– Теперь можно ехать в штаб!

Форменная рубаха на спине и под мышками потемнели от пота.

В машине некоторое время ехали молча. Потом Тарасов задумчиво, как бы подводя итог, сказал:

– Теперь я понимаю, каково вам тут приходится служить! – и тут же добавил: – Извините, Геннадий Васильевич, что я раньше с вами так…

– Да ничего страшного, – ответил Аболакин. – У нас бывает и похуже!

Оба переглянулись и впервые понимающе и дружески улыбнулись друг другу. Над снежной вершиной взошло солнце, и сразу все вокруг озарилось ярким светом наступившего летнего дня.

На командном пункте полка Тарасова и Аболакина ждало неприятное известие из штаба армии: «В городе Мазари-Шариф бандой душманов захвачены шестнадцать человек гражданских советских специалистов и увезены в горы».

Тарасов тут же стал соединяться по телефону со штабом ВВС армии и согласовывать свой срочный перелет в город Кундуз, расположенный недалеко от Мазари-Шарифа, где базировался наш вертолетный полк.

А Геннадий Васильевич подумал о том, какая трудная задача встала сейчас перед вертолетчиками кундузского полка. И еще о майоре Валерии Щербакове, своем знакомом, который служил в том полку заместителем командира эскадрильи вертолетов Ми-8, на плечи которых и ляжет основная нагрузка по поиску, обнаружению и освобождению из плена захваченных советских специалистов.

Глава шестая

1

Майор Валерий Сергеевич Щербаков, как и многие офицеры полка, был взволнован известием о захвате душманами наших гражданских специалистов. Из Кабула, из штаба армии, на рассвете поступило распоряжение немедленно направить группу из одного звена вертолетов Ми-24 и трех звеньев Ми-8 для участия в операции по поиску и спасению советских специалистов.

Не теряя времени, в полку начали готовить боевую технику к полету.

Рано утром в Кундуз, в штаб полка, по военным каналам спецсвязи пришло второе, более подробное сообщение из Мазари-Шарифа. Захват советских гражданских специалистов произошел глубокой ночью. Операция по захвату, как показывают факты, была заранее хорошо продумана, тщательно спланирована и проведена успешно, неожиданно и дерзко.

Советские гражданские специалисты находились в Афганистане, в городе Мазари-Шариф по соглашению между правительствами Советского Союза и Демократической Республики Афганистан и работали на строительстве гражданских объектов. Они проживали в спецгородке, который тщательно охранялся. Ежедневно утром их увозили на работу из городка на строительный объект и привозили обратно в городок по окончании рабочего дня. За неделю до этого события был заменен водитель специального автобуса, закрепленного за этой группой. На это никто из наших советников не обратил на это особого внимания. Городская администрация одного шофера-афганца заменила другим.

Накануне днем в городе Мазари-Шариф проводилось праздничное мероприятие – митинг в честь завершения строительства и сдачи в эксплуатацию первого крупного хлебозавода. Жители города, веками употреблявшие лепешки, впервые пробовали на вкус душистый русский хлеб, поджаристые батоны, ароматные булочки, пряники… Губернатор провинции по такому случаю устроил пышный прием. По восточному обычаю, столы ломились от изобилия еды и питья, европейской и восточной кухни, играл оркестр народных инструментов, певцы исполняли афганские и русские пени. Застолье затянулось до глубокой ночи. Веселую компанию до автобуса провожал сам губернатор.

Обратно в свой городок специалисты не приехали. Автобус с ними пропал в темной афганской ночи.

Оружия в группе специалистов не было. Вооружен был только охранник группы, и пистолет имел один инженер. Охранник был убит и труп его выбросили на дорогу…

2

Вертолетный полк, который размещался в городе Кундуз, имел свою специфику. Он базировался на двух аэродромах. Транспортная эскадрилья вертолетов Ми-6 и основная часть вертолетов эскадрильи Ми-24 и Ми-8 базировались непосредственно на аэродроме в городе Кундузе, и по два звена вертолетов Ми-24 и Ми-8 на аэродроме в городе Файзабаде, на самом востоке Афганистана.

Основное руководство полка располагалось в Кундузе. Но в связи с тем, что в Файзабаде базировались экипажи двух различных типов вертолетов, старшим авиационным начальником был назначен командир эскадрильи Ми-8 майор Балобанов. А командование основной частью вертолетов Ми-8 было возложено на его заместителя – майора Щербакова.

Кроме вертолетного полка, в Кундузе располагалась мотострелковая дивизия. Она как магнит притягивала к себе руководителей разного ранга из Москвы, из штабных кабинетов Сухопутных войск, и Ташкента, штаба Туркестанского военного округа.

Аэродром города Кундуз ближе всех других аэродромов расположен к границе с Советским Союзом. И все «высокое» начальство, главным образом общевойсковое, прилетало и останавливалось в Кундузе с тем, чтобы в личном деле и послужном списке было отмечено «пребывание в районе боевых действий». Естественно, что дальше аэродрома и штаба дивизии многие не отваживались показываться. Но зато каждый из них считал своей прямой обязанностью нагрянуть с проверкой в расположение вертолетного полка с целью «выявления недостатков». А это, естественно, вело к авральному устранению указанных «недостатков» и проведению целого ряда «необходимых» мероприятий.

Но при всем этом основная работа летного состава полка общевойсковыми генералами во внимание не принималась. Они в нее не вникали по банальной причине полной неграмотности в авиационной технике и незнания особенностей службы подчиненной им армейской авиации. Генералы шастали по казармам и палаткам солдат и прапорщиков, не стеснялись проверять и общежития офицерского состава, бесцеремонно копались в личных вещах, лазали по тумбочкам, выискивая «криминал». А так как экипажи от восхода до заката были задействованы на выполнении боевых заданий, то уже одно это позволяло им вести себя уверенно, чувствовать себя «при исполнении». И естественно, после таких проверок следовало ЦУ – ценное указание.

Один высокопоставленный чин из столицы узрел в офицерских комнатах непорядок в том, что летчики у своих кроватей на стенах прикрепили фотографии своих близких – жен, детей, родителей, любимых. Последовало строжайшее указание:

– Всю эту порнографию немедленно убрать!

Жить и служить в Кундузском полку под постоянным «давлением сверху» и «проверками» было непросто и многие экипажи просились, чтобы их отправили в отдаленный от центра и затерянный в глухих горах Файзабад. Там условия пребывания были намного хуже, климат суровее, банды душманов более активны, но зато служить и воевать спокойнее и без нервотрепки.

3

О чрезвычайном происшествии в афганском городе Мазар-Шариф, похищении моджахедами шестнадцати наших гражданских специалистов, по дипломатическим и военным каналам в ту же ночь стало известно в Москве, доложено Генеральному Секретарю ЦК КПСС, Главнокомандующему Вооруженными Силами СССР товарищу Андропову.

Андропов возмущенно хмыкнул и приказал:

– Найти, освободить, примерно наказать похитителей и доложить об исполнении.

Глава страны установил сроки освобождения наших специалистов, и довольно жесткие.

4

Над аэродромом в Кундузе еще плыл предрассветный туман, а винтокрылые машины, нагруженные боезапасом, с грозным гулом двигателей, неторопливо выруливали на стартовую дорожку и, замерев на минуты над землей, одна за другой уходили в небо.

Звено «полосатых» Ми-24 возглавил заместитель командира эскадрильи майор Сергей Прохоров. Вслед за ними взлетели три звена «зеленых». Двенадцать вертолетов Ми-8 повел сам Валерий Щербаков, исполнявший обязанности командира эскадрильи.

Шестнадцать винтокрылых машин взяли курс на Мазари-Шариф.

Им предстояло не только огнем сверху поддерживать задействованные мотострелковые части, но и выполнить свои задачи. На плечи вертолетных экипажей легли основные тяжести по выполнению операции, а именно – ведение разведки, поиск банды, обнаружение захваченных специалистов, переброска в тот район десантных групп, ведение целеуказаний, доставка боеприпасов, вывоз раненных и многое другое, что могли выполнить лишь экипажи винтокрылых машин.

Утреннее солнце осветило снежные вершины, и они обрели светло-розовую окраску, четко выделяясь на голубом фоне безоблачного неба. Начинался новый день. Щербаков, управляя своим вертолетом, с грустью и сожалением подумал о том, что сейчас, в это утро, после веселого и радостного праздничного застолья, испытывают наши гражданские специалисты, пережившие ужас захвата и угона автобуса, пережившие ночь кошмара? Где они сейчас? Живы ли? В какую земляную нору или горную пещеру насильно загнали, затолкали их озлобленные моджахеды?

Майор закусил губу и сосредоточил свое внимание на показателях приборной доски, на полете боевой машины. Лопасти над головой старательно прессовали утренний воздух, двигатели ровным басовитым гулом вселяли уверенность и надежность. По внутреннему переговорному устройству спросил штурмана:

– Как маршрут?

– Выдерживаем по карте!

Спросил бортового техника.

– Как двигатели?

– Все в норме, командир! – ответил тот.

Щербаков, переключив на внешний вывод, выйдя в эфир, запросил у своего ведомого.

– У меня все в полном порядке! – бодро ответил капитан Ворошилин.

Майор Щербаков по очереди запрашивал командиров звеньев и от каждого из них получал удовлетворительный ответ.

При подходе к городу Мазари-Шариф майор Щербаков насторожился. В наушниках зазвучали тревожные голоса, в основном на русском. Прислушался. По радиообмену в эфире понял, что где-то вблизи идет боевое столкновение. Бой ведут вертолетчики Мазари-Шарифа. По хрипловатому голосу узнал майора Тагира Вяльшина.

– Помощь нужна? – спросил его Щербаков. – Мы рядом!

– Нет, обойдемся своими силами, – ответил Вяльшин. – Бой успешно завершается!

В городе Мазари-Шариф, как знал майор Щербаков, находится летное училище афганских вооруженных сил. Непосредственно на самом аэродроме расположены учебные корпуса и штаб училища, а на стоянках – вертолеты Ми-8 афганцев. Обучали курсантов советские специалисты, главным образом летчики-инструкторы из Сызранского и Саратовского летных училищ. Командовал эскадрильей инструкторов майор Тагир Вяльшин. Помимо чисто преподавательской деятельности и обучения курсантов, наши инструкторы часто принимали участие в боевых действиях вместе с афганскими военными летчиками.

Потом, уже на земле, Щербаков выяснил подробности прошедшего боя. Душманы атаковали колонну афганцев, а в колонне были и санитарные машины, перевозившие раненых. В отражении атаки и защиты колонны участвовали, рядом с афганскими вертолетчиками, и советские пилоты во главе с майором Вяльшиным.

– Понимаешь, Валера, тут не простое нападение, а спланированная операция, – говорил Вяльшин. – Сверху видно, что атаковали колонну не простачки, а подготовленные бойцы. Все – в единой черной форме, атаковали четко и смело, с хорошо поставленным взаимодействием, слаженно и с правильным отходом. Мы их пощипали хорошо, отогнали в горы, но не разгромили. По всему было видно, что здесь работали скорее всего подразделения спецназа из Пакистана.

Немного помолчав, Тагир Вяльшин сказал то, о чем подумал майор Щербаков:

– Возможно, эти спецназовцы и произвели захват наших.

5

На аэродроме в Мазари-Шарифе группу вертолетчиков уже ждали офицеры мотострелкового полка, который располагался в паре десятков километров восточнее.

По бетонной площадке прохаживались офицеры во главе с полным и грузным полковником Серовым и начальником штаба – сухощавым майором Чикало.

С начальником штаба полка Щербаков был довольно хорошо знаком. Знакомство состоялось три месяца назад, пришлось поговорить резко, «по душам». В дивизии, в состав которой входил полк, проводилось совещание руководящего состава и по его окончании вертолетчики были задействованы в перевозке офицеров по частям. После получения задания в штабе, с ведомым, капитаном Ворошилиным, прибыли на вертолетную стоянку и застали следующую картину. Наши бортовые техники стоят, как сироты тамбовские, в стороне, а хозяйничает майор Чикало. Щербаков, естественно, возмутился и как старший авиационный командир в резкой форме потребовал, чтобы Чикало построил личный состав, назначил старшего по посадке и высадке, распределил места в грузовых кабинах вертолетов.

– Вертолетная авиация придана нам, а не мы ей! – взорвался начальник штаба полка.

Тут же состоялся откровенный мужской разговор с майором Чикало, закончившийся полным «взаимопониманием».

– Если будешь спорить, вообще никуда не полетим! – сказал ему Щербаков. – У меня на руках десяток инструкций и наставлений, запрещающих летать в таких условиях, на основании которых могу не только сейчас, а весь год колеса от бетонки не отрывать, и никто мне слова не скажет!

На бетонке аэродрома оба майора, соблюдая требования Устава, молча поприветствовали друг друга.

Старшим группы вертолетов от Кундузского полка был подполковник Земцов, представителем от отдела армейской авиации 40-й армии – полковник Григоренко.

Время требовало быстрых и решительных совместных действий. Развернули карту. Стали обсуждать сложившееся положение и определять направление поисков бандгруппы. Полковник Григоренко задал вопрос, который волновал каждого из присутствующих командиров:

– В каком направлении они могли двинуться?

Вопрос повис в воздухе. Бандгруппа с захваченными специалистами могла двинуться в любую сторону.

– Разрешите доложить?

К армейским и общевойсковым офицерам, сгрудившимся вокруг карты, скорым шагом подошел майор Вяльшин.

– Только что получено сообщение от нашей воздушной разведки!

– Выкладывай! – сказал Григоренко.

Внимание всех было устремлено на майора. Вяльшин коротко доложил, что летчики-инструкторы училища облетели округу и особенно прочесали ближайшие горные районы.

– На дороге Термез – Ташкурган – Пули-Хумри обнаружен брошенный автобус, на котором перевозили специалистов. А у дороги с Мазари-Шариф обнаружен труп одного инженера с перерезанным горлом. Судя по окровавленной одежде, именно у него имелось оружие, он оказал сопротивление душманам, был ранен при захвате автобуса, а потом зверски убит.

Взоры всех офицеров снова устремились к карте. Общее мнение было одно: бандгруппа с захваченными пленниками движется по направлению к населенному пункту Мармоль, расположенном в глухом горном ущелье.

– Надо высадить десант вот сюда, на пути вероятного отхода банды, – майор Чикало показал на карте место для десанта. – А со стороны Ташкургана, для поддержки десанта, направить усиленную танками мотострелковую роту.

Щербаков смотрел на карту и мысленно намечал места возможной высадки десанта. Горный район вокруг города Мазари-Шариф ему был хорошо знаком, приходилось неоднократно работать в этих местах. Но, к несчастью, погода стала портиться, над аэродромом повис туман, с гор поползла облачность. Но, несмотря на туман, экипажи готовили вертолеты к вылету.

Офицеры, армейские и авиационные, отправились в штаб полка. Стали созваниваться и докладывать в Кабул, в Ташкент о начале операции по поиску и освобождению специалистов, отдавать приказы на формирование десантных групп, на выход мотострелков к намечаемым рубежам.

6

Одновременно с армейским командованием в борьбу за спасение захваченных гражданских специалистов включились военные советники и советники при органах власти республики. Населенный пункт Мармоль, расположенный в глухом горном ущелье, в трех десятках километров к югу от Мазари-Шарифа, представлял собой крупный кишлак. По агентурным донесениям было известно, что захваченных и угнанных гражданских специалистов в самом кишлаке нет, но старейшины наверняка знали, где и кто их прячет в горах.

Используя агентурные связи, местные органы госбезопасности начали вести переговоры со старейшинами кишлака о выдаче, выкупе или обмене пленных. Переговоры, как обычно на Востоке, затягивались. Старейшины, кроме прочих пунктов, выдвинули требование: запретить навсегда полеты над районом Мармоля, особенно вертолетов, проклятых Аллахом, – «шайтан-арб».

Армейское командование приняло это требование старейшин, согласовало и определило границы горного района, в который ни самолеты, ни вертолеты не будут залетать. И в то же время был дан жесткий приказ авиационным и вертолетным подразделениям: все живое, что выходит за пределы района со стороны Мармоля, уничтожать!

7

Два дня, с утра до вечера, вертолетные пары, одна за другой, облетали весь горный район, но поиски не дали положительных результатов. Никаких следов бандитской группировки не было обнаружено.

Несмотря на неблагоприятную погоду, пара «полосатых» Ми-24 под командованием майора Прохорова снова вылетела на патрулирование горного района. Где-то в этом горном массиве, в глухом ущелье, скрывается банда моджахедов и держит своих пленников. В этом не было никакого сомнения. Все ущелье и прилегающие районы находились под постоянным воздушным контролем. Душманы отсюда никуда не ушли, не увели пленников. Однако никаких признаков их пребывания летчики не увидели. Никаких приметных, зримых следов. Но не могут же они долго прятаться, отсиживаться в тайных местах?

Полетное время заканчивалось, когда штурман Черкасов сообщил командиру:

– Справа по курсу просматривается что-то похожее на трактор с прицепом!

Прохоров, дав команду ведомому быть начеку, снизился в долину.

– Точно, трактор!

Снизившись на малую высоту, летчики увидели под деревом трактор «Беларусь» с прицепом.

– Кабина пуста, а мотор работает, – доложил штурман.

– Вижу! – ответил Прохоров.

Это было легко определить по выхлопам сизого дымка из тракторной трубы. Оказаться здесь случайно трактор не мог. Несомненно, что он служил средством передвижения у душманов; у местных крестьян такой дорогостоящей техники, да еще и с большим прицепом не было. Кроме того, она не была пригодной в узой долине для обработки скромных, крохотных наделов.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.