Военные приключения - Отвага и риск

Сегодня с самого рассвета они с Корняхиным не знали покоя. Их пара взлетала уже в третий раз. С утра сопровождали транспортную колонну. Потом целый день поддерживали огнем афганский батальон. Только сели, даже не успели сбегать в столовую пообедать, как получили новое задание. Да еще удлиненное, с переходом в ночное дежурство. Вымотались основательно. Усталые, злые и голодные. Да еще позавчерашние неприятные известия одно за другим ударили в одну точку, по сердцу. Утром – семейные проблемы Валентина Легостаева, а вечером – письмо от мамы. Оно посеяло тревогу в его душе. И солнечные дни превратились в хмурое осеннее ненастье.

Беляк вывел свою пару в заданный квадрат. Доложил на командный пункт полка:

– Занял высоту две тысячи над точкой!

– Ты ближе всех. Пиши координаты, – и с земли последовали четкие указания.

– Записал, – ответил Беляк.

Быстро взглянул на карту. Это был высокогорный район Митерлам, осиное гнездо душманов. Криво усмехнулся. Тот еще район! Работал в этом районе в экипаже Паршина еще в прошлую поездку в Афганистан. Ночи темные, местность без ориентиров, не к чему ни привязаться, ни зацепиться.

– Моя задача?

– Поддержать огнем наш батальон у блок-поста.

– Двадцать первый понял! Поддержать огнем!

– Выполняйте!

Беляк спросил своего оператора:

– Записал координаты?

– Да, командир, записал.

– Следи за маршрутом!

Включил внешнее переговорное устройство.

– Слыхал новую задачу? – спросил у ведомого.

– Да! – ответил Корняхин и грустно добавил: – веселого мало.

– Приступаем выполнять задачу! – пресек его размышления Беляк.

И оба вертолета, словно связанные невидимой цепью, один за другим сделав разворот, легли на курс.

Прошли Джелалабадские ворота, место, где высоченные горы близко подходят друг к другу. Их силуэты были едва различимы на темном небе, густо усыпанном звездами. Вершины гор поднимались выше высоты полета винтокрылых машин. Внизу сгущалась темнота. Ни одного, хотя бы крохотного, огонька. А вверху – россыпь звезд, как огни далекого города.

– Командир, впереди по курсу! – доложил Микитюк.

– Вижу! – ответил Беляк.

Едва перевалили небольшую вершину, как далеко впереди стали видны огненные вспышки яростной стрельбы. С высоты по этим вспышкам хорошо просматривалось место боя. Было видно, что наши попали в серьезную западню. Душманы занимали выгодную позицию, обложили мотопехоту со всех сторон. По частым вспышкам Александр определил, что душманы не жалеют патронов. Бьют из автоматов, винтовок, гранатометов. Наши отвечают, огрызаются огнем, но положение их незавидное. Огненное кольцо сжималось.

Александр, не теряя времени, по радио запросил мотопехоту. Но связи не было. Земля не отвечала. Это вселяло тревогу. Беляк увеличил скорость до предела. Он спешил на помощь, ведя свою пару к месту боя.

Земля отозвалась только тогда, когда винтокрылые машины подлетели и зависли над полем боя. Она сама вышла на связь. Александр в наушниках услышал надорванный хриплый голос, услышал крик отчаяния:

– Ребята! Воздух! Боги! Ангелы, спасите! Выручайте!

– Дай нам целеуказание, куда стрелять! – сразу же ответил Беляк.

– Нечем! Нечем дать целеуказание! – отозвалась земля. – Патронов и боеприпасов уже нет! Те, что есть, на счету. Духи подошли на бросок гранаты. Готовимся к рукопашной! Их много! Бейте, как можете! Нам все равно конец!

Беляк закусил губу. Надо что-то предпринимать. И действовать быстро.

Вертолеты закружили над полем боя на высоте две тысячи метров.

– Земля! Слушай меня! – Александр старался вселить в мотострелков уверенность. – Мы вас поддержим! Только предупредите, дайте знать, когда начнете!

И Беляк тут же установил связь с командным пунктом 40-й армии. Доложил обстановку. На земле идет интенсивный бой, боеприпасы у мотострелков на исходе, духи превосходят численностью, обложили со всех сторон и уже подошли к блок-посту на двадцать метров.

Дежурный офицер ответил, что через пару часов к блок-посту прибудет подкрепление, а пока пусть держатся. И, заканчивая, он обратился к Беляку, не приказывая, а с просьбой:

– А ты, если сможешь, помоги!

Там, на командном пункте армии, хорошо знали этот непростой район, эту горную местность, понимали создавшуюся обстановку. Понимали и члены экипажа вертолета. Они видели, где находятся душманы и где мотострелки. Кругом высоченные горы. Отвесные крутые скалы. Повыше американских небоскребов и московских высоток… Тут и днем особенно не развернешься. А сейчас еще и темнота ночи. Как тут атаковать и стрелять? Большая вероятность самому врезаться в гору. Погубить себя и экипаж.

– Что будем делать? – спросил Беляк членов своего экипажа.

В ответ тишина.

Второй летчик и бортовой техник промолчали. Ни Микитюк, ни Артамонов не решились сказать командиру «Нет!». Но и не отважились его поддержать, не произнесли «Да!». Слишком большой риск. Так запросто погибать не очень-то хочется…

В эти короткие секунды, когда он спрашивал свой экипаж, а тот тягостно молчал, словно каждый из них набрал в рот воды, мозг Александра работал с быстротой счетно-решающего устройства. Взвешивал все «за» и «против». И «против» было больше. Слишком большая цена брошена на чашу весов.

Но там, внизу, погибали его соотечественники. Они сами не продержатся до подхода подкрепления. Душманы их сомнут. И помочь мотострелкам выстоять и продержаться может только он один. И больше никто! Брови сошлись у переносицы. Он стиснул зубы; на скулах выступили желваки.

– Буду атаковать! – в голосе Александра звучала уверенность и приказ.

Он принял решение – атаковать одному. Вертолет Корняхина остается на прежней высоте. По возможности будет прикрывать.

– Вперед! – скомандовал Беляк сам себе.

Двигатели натужно взвыли, подчиняясь воле командира. Послушный и грозный «крокодил» вышел на боевой курс. Беляк вжался спиной в кресло, чувствуя всем своим существом взволнованно-напряженную вибрацию винтокрылой машины. От принятого решения Александру сразу стало легко и свободно. Сомнения и нерешительность отлетели в сторону, как ненужная шелуха. Он сосредоточился и мысленно устремился туда, вниз, где сейчас решался вопрос жизни или смерти ребят.

Беляк действовал автоматически, сноровисто и быстро. Выключил все огни. Вышел на боевой курс. Загасил скорость до сваливания вертолета, и его винтокрылая машина, клюнув носом, круто устремилась вниз, в неизвестную темноту. Скорость росла стремительно быстро. Горное эхо умножило гул двигателей и лопастей, и воздушная волна, опережая пикирующую машину, обвально, грозовым раскатом, обрушилась в долину, наводя страх на моджахедов и окрыляя надеждой мотострелков.

В эти же секунды Александр прокричал командиру на блок-посту, чтобы тот прятал людей под броню, в укрытия, куда угодно.

– Буду работать «сваркой»! Пушкой и «гвоздями» в одном заходе! Двадцать метров между вами и духами – это ничто для меня!

– Лупи смело! – отвечал с земли тот же надорванный хриплый голос. – У меня осталось всего семь «карандашей»! Два из них – тяжелые «трехсотые» и остальные – «двухсотые»! Лучше ты отправь нас в рай вместе с духами, чем ждать, как они нам головы, как баранам, отрезать будут!

Беляк дал короткую очередь из пушки и, не меняя, удерживая угол стрельбы, напряженно всматриваясь, ждал разрывов и корректировки огня.

В темноте яркими вспышками прокатились разрывы.

– Молодец! – в наушниках послышался тот же хриплый голос. – Бери ближе! Метров на тридцать!

Александр увеличил угол пикирования. Пошли секунды, скорее мгновения, риска и подвига. Переключил пушку на очередь «длинная» и темп «большой». Нажал кнопку и стрелял, пока не выпустил весь боекомплект. Тут же переключил пакетник на «гвозди» и выпустил неуправляемые ракеты.

– Спасибо! – кричали с земли. – Все отлично!

Но и моджахеды не остались в долгу. Заработали сразу два крупнокалиберных пулемета, и в небо полетели огненные трассы. Стреляли из винтовок и автоматов, опытные охотники стреляли в небо на звук. Пули застучали по бронированному днищу вертолета.

А на земле гром разрывов снарядов и ракет сливался с гулом вертолета. Скорость пикирования была запредельной. Одна за другой гулко грохали бомбы, и горное эхо на сто голосов повторяло громовую какофонию.

Беляк слился с вертолетом и чувствовал каждой своей клеткой его живое биение. Во рту пересохло. Глотнул воздух. Капли пота скатывались по щекам.

– Все! – выдохнул Беляк, израсходовав весь боезапас.

Снаряды и ракеты ложились кучно. Это было видно по всполохам разрывов. И с земли по радио неслись радостные возгласы.

– Спасибо! Молодец!

Пора отворачивать. Беляк потянул ручку, выводя вертолет из атаки. Но потянул поспешно, торопясь отвести винтокрылую машину от скалы. В то же мгновение «крокодил» нервно вздрогнул и тревожно задрожал. Вертолет попал в глубокий «подхват», и его с неудержимой силой понесло на скалу, которая вздымалась впереди темной громадой.

В кабине воцарилась тревожная тишина. Двигатели, как бы захлебнувшись, затихли. Все табло мигало. А впереди щетинилась, быстро приближаясь, отвесная скала.

– Командир! Ты живой? – тревожно закричал Микитюк.

Беляк не ответил.

«Кранты!» – мелькнуло в голове. И Беляк почувствовал свою беспомощность. Ручку заклинило. По спине пробежали мурашки. Нажал ногой на левую педаль, замер в напряжении. Потекли бесконечно длинные мгновения. Беляк стиснул зубы. Пот стекал ручьями, заливал глаза. Он стал ждать, ждать с надеждой, когда педаль начнет двигаться или вертолет врежется в скалу. Облизнул пересохшие губы. Неужели конец? В голове пробежала, как кадры кинохроники, вся его жизнь.

В нескольких десятках метров от скалы вдруг упала скорость, и Беляк поймал это мгновение. Ручка управления пошла! И педаль тоже! Вертолет перестал трястись. Он снова стал послушным.

«Пронесло!» – мелькнула радостная мысль.

Беляк вывел винтокрылую машину из «подхвата», отвернул от скалы. Встал на обратный курс, уверенно набирая спасительную высоту.

– Я справа на месте! – услышал в наушниках доклад Корняхина.

– Теперь на базу! – приказал Беляк.

Оба вертолета развернулись в сторону своего аэродрома.

– Как у тебя? – спросил он бортового техника.

– Винто-моторная группа в норме! – ответил Артамонов.

– Ты живой? – спросил Микитюка.

– Живой! – отозвался летчик-оператор и тревожно спросил: – Был подхват?

– Да! – подтвердил Александр и добавил: – Бери управление!

– Взял управление!

Беляк облегченно откинулся на спинку кресла. Напряжение спало, но тревожное состояние не проходило. Его трясло, как в лихорадке. Капли холодного пота стекали по лицу, попадали глаза. Он весь взмок, словно его облили из ведра.

На подходе к дальнему приводу, который обозначали в темное электрические огни, Беляк взял управление вертолетом.

Совершил посадку.

Зарулил на стоянку.

Глянул на часы. Они показывали 2 часа 23 минуты уже нового дня.

Не вылез, а вывалился из вертолета.

– О подхвате молчок, никому не говорить, – сказал своему экипажу и попросил бортового техника: – Убери на хрен пленку САРППа! И так много переживаний свалилось на нас, не нужны еще лишние.

– Понял, – кивнул Артамонов и полез в вертолет снимать пленку САРППа – систему автоматического регистратора параметров полета.

А Беляк, тяжело ступая по земле, направился в вагончик. Нашел свободную кровать. Повалился на нее и тут же уснул.

2

Но выспаться не дали. Разбудил дежурный по стоянке третьей эскадрильи. Он долго тряс Беляка, пока тот, приоткрыв глаза, не выругался:

– Отвали!

– Да проснитесь же! – требовал рослый сержант.

– Чего тебе?

– Товарищ старший лейтенант! Проснитесь! Вас просят прийти к нам, на стоянку вертолета капитана Лукьяненко!

Беляк чертыхнулся. Вставать не хотелось, но знал, что сержант не отцепится. Надо идти. Что-то там хитрое задумал Анатолий Лукьяненко, раз послал дежурного Лукьяненко – юморист и весельчак. Невысокого роста, крепкого телосложения. Он на год раньше окончил Сызранское летное училище. Никогда не унывает и постоянно что-нибудь придумывает. Когда он дежурит по руководству полетами, и там без юмора не обходится. Запрашивает, например, у него летчик разрешение на посадку стандартной фразой: «Шасси, зеленые, посадку». А Лукьяненко отвечает: «Цепь, намордник, будка!»

В сопровождении сержанта Беляк зашагал на вертолетную стоянку. Над аэродромом стояла предутренняя темнота. Горели лампочки, освещая стоянку.

Подойдя к стоянке вертолета Ми-8, увидел капитана Лукьяненко, его экипаж и весь технический состав по обслуживанию винтокрылой машины. Понял, что Анатолий только прилетел. Перед ним стоял высокий офицер в рваной мобуте, полевой форме, с погонами подполковника. А рядом с ним Беляк увидел двое носилок с ранеными солдатами и четырех вояк, с оружием, одетых кто в чем, в грязных, рваных маскхалатах, полосатых тельниках. Все они перепачканы, с осунувшимися лицами, с пятнами засохшей крови на одежде, которую и одеждой-то назвать трудно. С них свисали одни лохмотья. У одного, высокого, голова перевязана, и сквозь бинт большим пятном выступала кровь. Белая повязка с пятном алой крови Александру невольно напомнила японский флаг.

Все они – подполковник и солдаты – с нескрываемым интересом смотрели на Беляка, словно ожидали его прихода.

На стоянку подкатила санитарная машина. За ней вторая.

Лукьяненко поздоровался с Беляком.

– Привет! – хмуро ответил Александр, не понимая, зачем тот поднял его с постели.

– Как дела? – спросил Анатолий.

– Нормально, – ответил Беляк и в свою очередь задал вопрос: – Откуда прилетел?

– Оттуда, где ты разбойничал этой ночью, – и, повернувшись к пехотинцам, громко произнес: – Хотели его видеть? Вот он и есть тот самый двадцать первый полосатый крокодил!

– Он? – спросил подполковник.

– Да! Собственной своей персоной, – и уже с юмором добавил: – Нашего ордена Кутузова героического полка, второй боевой собачьей эскадрильи гвардии старший лейтенант Александр Беляк!

И тут произошло то, чего никто не ожидал.

Один из четырех, в рваном тельнике, весь поцарапанный, в засохших пятнах крови, подошел к Беляку и упал перед ним на колени. Отбросил автомат и, обхватив Александра за ноги, громко зарыдал.

– Вы… Вы… вы!.. Мы… живы! – плача навзрыд, он заикался и невнятно, сумбурно выговаривал слова. – Нас… Вы!.. Мы… живые!..

К нему присоединились и остальные трое.

– Спаситель ты!..

– Подрываться уже хотели… Запалы ставили… Чтоб живыми не попасть к духам…

– А тут ты! Прямо с неба!.. И на них!

У Александра запершило и перехватило горло, он растерялся от неожиданности и сам готов был заплакать.

Но тут к ним подошел подполковник. Он тоже был взволнован. Попросил данные Беляка и его экипажа и старательно все записал:

– Буду лично ходатайствовать о награждении!

Раненых погрузили в санитарную машину. Вторая машина увезла остальных пехотинцев.

Как выяснилось, бой у блок-поста больше не возобновлялся.

А рано утром, когда подошло подкрепление, разобрались во всем. Своей ночной атакой экипаж Беляка положил семьдесят шесть духов. Снаряды и ракеты, как говорили, попали в «яблочко», создали на стороне душманов сплошной ад, перемешав все с землей. Уцелевшие моджахеды с воплем «Алла!» побросали оружие и в панике разбежались. Мотопехота добила раненых.

Один наш солдат, который был тяжело раненным, умер в госпитале. А еще одного, получившего осколочное ранение, медики выходили.

Ночную сцену на вертолетной стоянке наблюдал и новый замполит полка Мостовидов, заменивший убывшего в Союз Перепалкина, но такой же дотошный и въедливый. Назидательно погрозив пальцем, он сказал Беляку:

– А за двенадцать дырок на боевом вертолете придется спросить с коммуниста Беляка. Не бережете, товарищ старший лейтенант, не бережете государственное имущество, дорогую социалистическую собственность, которую вам доверили! Всего пару месяцев назад командование доверило вам новенький вертолет. Прямо с завода! А вы что? Как обращались с ним? Стыдно смотреть! За это короткое время уже успели превратить его в сплошное дырявое решето, покрытое самодельными заклепками!

3

– Внимание! Внимание! – раздался голос в микрофоне. – Всем пассажирам пристегнуть ремни! Самолет идет на посадку!

Подполковник Аболакин, не отрываясь от иллюминатора, машинально застегнул ремень. Сквозь стекло он смотрел на суровые горные хребты, пики и вершины, покрытые вечными льдами и снегом. Под крылом самолета были не облака, которые привык видеть при полетах в Союзе, а высочайшие горы мира. А большой тяжелый самолет, натужно гудя двигателями, низко летел над ними, как над землей при бреющем полете. Снег искрился в лучах солнца. Видны были впадины, острые пики, расщелины, темные проемы глубоких ущелий.

Подполковник взглянул на прибор, показывающий высоту полета. Стрелка застыла на высоте около пяти тысяч метров от уровня моря. «В этих местах, над этими дикими горами, – невольно подумал подполковник, – мне предстоит летать и воевать». В душу закралась настороженность. Радости мало, экзотика слишком суровая. Одно дело – читать, слышать рассказы о высоченных горах Гиндукуша, совсем другое – видеть их своими глазами. «Да, радости мало, далеко не Кавказ, – снова подумал он и тут же себя успокоил: – Другие же летают? А я чем хуже? Освоюсь, привыкну!». И еще подумал о том, что летит в полк с повышением, на должность начальника штаба полка. А командир хорошо знаком – Женька Крушицын. Вместе учились четыре года в летном училище, жили в одной казарме, да еще в одной эскадрилье. Эти годы не забываются! Правда, последние десять лет не виделись, не встречались, служить каждому пришлось в разных местах Советского Союза. В полку служит еще один однокашник, майор Владимирский, командует эскадрильей, но с ним у него особо дружеских отношений тогда не было… А вот Женька – свой в доску! Это надо же, какая удача!

При мысли о встрече с однокурсником Аболакин улыбнулся. Он вез в чемодане пару бутылок армянского коньяка, бутылки водки, да не простой, а самой лучшей, «Юбилейной» и «Петровской», сырокопченую колбасу, баночки с красной икрой… Отметим встречу и начало совместной службы! Женька – командир полка, а он, Генка, начальник штаба!

– Идем на снижение! – повторил властный голос. – Всем пристегнуть ремни!

Сделав крутой вираж, проваливаясь в воздушные ямы, транспортный самолет встряхнул пассажиров, как в огромном миксере, объединяя их в одну настороженно-взволнованную массу, и резко пошел на снижение, словно стремительно заскользил вниз с горы, нервно завибрировав от перегрузок. В пассажирском салоне раздались тревожные возгласы, крики; в глубине салона кто-то громко матерился, посылая ругательства в адрес пилотов.

Подполковник Аболакин был предупрежден, как и многие военные пассажиры, о своеобразной специфике посадки на Кабульский аэродром. Но и он, за годы службы в авиации привыкший к полетам на вертолетах, к крутым взлетам и посадкам, пережил в эти короткие минуты резкого снижения довольно неприятное чувство. И когда самолет вышел на прямую, коснулся колесами бетонки взлетно-посадочной полосы, дико затрясся, снижая скорость, Аболакин, как и большинство пассажиров в салоне, испытывал счастливые мгновения благополучного приземления. Раздался всеобщий вздох облегчения и радости. Ура! Сели!

Подхватив свою поклажу, подполковник Аболакин направился к выходу. Но когда открыли дверь и он стал спускаться по ступенькам трапа на землю, ему показалось, что он очутился где-то на другой планете. Его мгновенно окутала непривычная жара, словно он, не раздеваясь, в верхней одежде очутился в финской сауне. Дышать нечем. Все вокруг, как в тумане, окутано облаком серой пыли, и в этом пыльном облаке двигаются машины, куда-то торопятся люди…

– Вы подполковник Аболакин?

Перед ним стоял невысокий плотный офицер в выгоревшей на солнце форме, тоже с двумя звездами на погонах, предпенсионного возраста, на груди – орден Красного Знамени.

– Да, я! – ответил Аболакин, приятно отмечая, что его встречают.

– Приветствую с прибытием на землю древнего Афганистана!

Он представился. Это был начальник штаба полка, которого Аболакин прилетел заменить, подполковник Торопцев.

Поехали в военный городок. Ровные, длинные, как школьные пеналы, ряды унылых сборных щитовых домов. Ни одного кустика, ни одного деревца.

– Вам приготовили комнату в модуле управления полка.

Просторная комната с широким окном, стандартная армейская кровать, застеленная новым серым одеялом, чистые простыни, платяной шкаф, небольшой холодильник, стол, телефон, пара стульев. Чисто, прибрано и, главное, прохладно. Монотонно гудит кондиционер.

– Командир полка вас примет в восемнадцать ноль-ноль, – сказал Торопцев. – Если не возражаете, у нас есть время познакомиться с гарнизоном.

Аболакин внутренне улыбнулся. Понятненько! Женька Крушицын даже первую официальную встречу перенес на вечер! И вслух произнес:

– Согласен!

На территории гарнизона размещались девять различных авиационных частей. Ознакомился внешне с каждой, потом объехали посты внешней охраны аэродрома и военного городка, где службу несли сухопутные подразделения, затем обошли основные объекты гарнизона, аэродрома.

Ровно в шесть вечера подполковник Аболакин бодро вошел в кабинет командира полка. Крушицын сидел за письменным столом, подписывая какие-то бумаги. «Приосанился!» – подумал о нем Аболакин и, сдерживая радость, четко доложил:

– Прибыл для прохождения дальнейшей службы!

– Садитесь, подполковник! – сухо и официально произнес Крушицын и указал на стул возле своего стола.

– Благодарю! – ответил Аболакин, не пряча улыбку.

– Рассказывайте, где раньше служили?

На лице – сугубо официальное выражение. Крушицын задавал вопросы ровным канцелярским тоном, равнодушно, без эмоций, как чиновник в отделе кадров. Словно раньше никогда не встречались. Тем же ровным и четким тоном рассказал о некоторых особенностях службы в Афганистане и в конце беседы спросил:

– Как вы относитесь к спиртному?

– Положительно! – ответил Аболакин.

– А как вы относитесь к женскому полу?

– Очень даже положительно! – улыбнулся Аболакин, ожидая ответной дружеской реакции.

Но, к его удивлению, командир полка в ответ не улыбнулся, а произнес длинную речь воспитательного характера, словно перед ним был не старый друг по училищу, не подполковник со стажем службы, а молоденький лейтенант, прибывший служить в полк. Аболакин, слушая поток правильных слов, невольно подумал, что высочайшие хребты Гиндукуша, которые он преодолел на самолете, на самом деле еще и отделили прошлое от настоящего, и лед вечной мерзлоты охладил тепло дружеских взаимоотношений навсегда.

Улыбка слетела с лица Аболакина. Перед ним был не тот, с кем он мечтал встретиться и вместе служить. Перед ним был не Женька Крушицын, свой в доску, а чужой человек с таким же именем и фамилией. Официальный тон и обращение на «вы» ставили точку над их прошлым и открывали новую страницу в их будущих взаимоотношениях. Этим приемом он поставил Аболакина на место, дал понять, что он – командир, начальник, а ты, хоть и был когда-то другом в далекие курсантские годы, сейчас подчиненный и будь любезен соблюдать дистанцию и не переступать служебные границы.

– Завтра с утра жду вас в штабе, – произнес на прощание Крушицын.

Ни о какой дружеской встрече вечером не было и намека. Так начались и сохранялись в течение многих месяцев, до его замены, отношения с Крушицыным – только служебные, только официальные, только на «вы». Крушицын ни разу не пригласил его к себе в комнату, где жил. Впрочем, никто из его заместителей тоже в ней ни разу не был.

Придя к себе, Аболакин достал бутылку коньяка, открыл, налил стакан, выпил. Не раздеваясь, лег на застланную новым шерстяным одеялом кровать. Заложив руки за голову, смотрел в потолок. На душе было хмуро и тоскливо. Разве такого приема он ждал от встречи с другом по училищу?

Ничего себе, хорошенькое начало службы!

4

Утром побрился, привел себя в порядок, оделся строго по форме. Вышел из щитового дома и сразу окунулся в летний азиатский зной. Солнце припекало с раннего утра и сухой воздух, насыщенный мельчайшей пылью, зацарапал горло. Перед входом в штаб полка его кто-то окликнул:

– Генка, ты?

Аболакин обернулся. К штабу шел майор; загорелое лицо показалось знакомым, особенно улыбка.

– Юра Владимирский?

– Он самый! – они дружески обнялись.

– Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами пожаловал к нам? – радостно улыбался Владимирский.

– Прибыл по замене. После академии направили сюда на должность начальника штаба!

– Растешь, Гена! Мы рады за тебя, слышали, что ты в академии. – Владимирский говорил искренно и открыто, так, словно не было прожитых лет, а они не покидали стен училища. – Идешь представляться?

– Это сделал вчера, сразу после прилета, – ответил Аболакин. – А ты как?

– Командую второй эскадрильей, скоро на замену пойдем!

Дружеская встреча с Владимирским сразу ободрила, смягчила неприятное впечатление, которое осталось после официального представления и беседы с Крушицыным. Есть в полку и нормальные люди!

Весь день ушел на ознакомление с работой штаба полка. Подполковник Торопцев, не прекращая исполнение своих обязанностей, вводил в курс службы, водил по отделам, представлял, знакомил с заместителями командира полка. Замом по летной подготовке был подполковник Павлов, он летал на самолетах Ан-12, поэтому отвечал за первую эскадрилью, военно-транспортную. Он был малоразговорчив, замкнут в себе. Командовал первой эскадрильей майор Смирнов. Транспортные самолеты эскадрильи занимались в основном перевозкой грузов и личного состава в Союз и обратно, а внутри Афганистана – обеспечением связи и руководства боевыми действиями с воздуха.

Аболакин был рад познакомиться с заместителем командира полка, подполковником Екимовым, человеком простым и открытым. Учась в академии, в военных журналах читал статьи о его подвигах, был наслышан о его личном мужестве, боевых делах, когда Екимов командовал отдельной эскадрильей в Джелалабаде, еще в первый год ввода наших войск в Афганистан.

Вторая и третья эскадрильи были вертолетными. Командиром второй эскадрильи, экипажи которой летали на боевых Ми-24, был однокашник, майор Владимирский. В основном этой эскадрильей, знаменитой своими успешными ратными действиями, занимался Екимов, который сам часто летал, возглавлял и руководил боевыми операциями.

Командиром третьей эскадрильи, экипажи которой летали на вертолетах Ми-8, был майор Герцев – смелый, отважный офицер, хороший руководитель. На плечи экипажей эскадрильи возлагался большой спектр задач. Это доставка и десантирование войск, эвакуация раненых, подача целеуказаний фронтовой авиации на наземные цели противника, нанесение бомбовых ударов по противнику, перевозка грузов и личного состава внутри Афганистана и еще многое, многое другое.

Начальник политотдела полка, подполковник Мостовидов, летал на Ан-12, в боевых действиях, конечно, не участвовал, на КП (командном пункте) не дежурил. Занимался он в основном партийной учебой, разбирался с нарушителями воинской дисциплины, с женщинами – военнослужащими и прибывшими по контракту, допускавшими вольное поведение, а также составлял списки и руководил распределением дефицита в магазине военторга – кому магнитофон, кому баночку икры и т. д.

– Раз в четыре дня, таков у нас порядок, будете заступать на дежурство ответственным на КП, – пояснял Торопцев, – но это еще не все! На аэродроме в Газни постоянно находятся четыре вертолетных экипажа от нашего полка, по два экипажа от второй и третьей эскадрилий, два вертолета Ми-24 и два – Ми-8. Их задача – авиационная поддержка сухопутных войск, которые дислоцированы недалеко и ведут боевые действия. Поэтому мы трое – заместитель командира полка Екимов, старший штурман полка подполковник Мельничук и начальник штаба, теперь это будете вы, по очереди находимся по десять-пятнадцать дней в Газни в качестве старших офицеров для контакта и взаимодействия с командирами сухопутных частей, для организации боевых вылетов.

– А самим летать разрешается? – поинтересовался Аболакин, которому хотелось проявить, а главное, испытать и проверить свои способности и навыки в боевых условиях.

– По своему усмотрению, – ответил Торопцев, который сам нечасто отваживался садиться в кресло вертолета, чтобы лететь навстречу опасности.

«Вот с таким командным составом 50-го ОСАП – отдельного смешанного авиационного полка, пестрым и неоднородным, – думал к концу дня подполковник Аболакин Геннадий Васильевич, – предстоит мне и воевать, и жить под жарким солнцем Афганистана двенадцать долгих месяцев».

Глава третья

1

Согласовав с Крушицыным все текущие дела и вопросы, подполковник Быховец, заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе, доложил:

– Вертолет Ми-8, бортовой номер 67, полностью восстановлен и его можно включить в состав действующих.

– Очень хорошо! – сказал командир полка.

– Да не совсем все хорошо.

– А что именно?

– Вертолет восстановлен, проверен, но летчики отказываются на нем летать, – сказал инженер полка и пояснил: – До вашего прибытия в Афганистан этот вертолет дважды лежал на редукторе.

Евгений Николаевич сразу мысленно представил себе крупную авиационную катастрофу. Лежал на редукторе – это означает, что вертолет в воздухе перевернулся и упал двигателем вниз. Да не один раз, а дважды. И оба раза вниз головой. Вертолет приобрел дурную славу. Летный состав отказывался на нем летать на выполнение боевых задач. Находились желающие только на один полет – перегнать его в Союз и сдать на капитальный ремонт.

После очередной аварии вертолет восстановили силами здешней инженерно-авиационной эксплуатационной службы. Машина еще не выработала установленный ресурс, списывать ее нельзя, и злополучный вертолет как восстановленный учитывался в штабе ВВС армии, включался в боевой расчет полка и на него ставились боевые задачи. Как тут быть? Ситуация не из приятных. А решать ему, командиру полка. Силой никого не заставишь сесть в кабину вертолета.