— Мы продолжаем собирать сведения, маршал. Но в Эгару много говорят о людях, называющих себя паджитами, что на старовагарском означает…
— Общество тайных убийц.
— Да. Всем нашим многочисленным осведомителям приказано разузнать побольше об этом обществе. Слухов больше, чем нужно, но улик пока недостаточно.
— Я читал донесения. Двое лучших твоих осведомителей недавно погибли — это так?
— Да, маршал, но почему вы упомянули об этом? Оба умерли по несчастной случайности. Первый вышел из таверны пьяным на глазах у нескольких свидетелей. Он упал с причала в гавани и утонул. Второй был кузнецом, и лошадь, которую он ковал, лягнула его в голову, что также подтверждено свидетелями.
— Вызови этих свидетелей и допроси их с пристрастием.
— С какой целью, маршал?
— Ты мой кровный родич. Катион, и я очень тебя люблю, но ты не желаешь думать. Твоему пьянице пришлось бы пройти две мили, чтобы добраться до гавани и свалиться там в море.
Дом его находился в другой стороне. Тебе не кажется, что он, сумев протащиться две мили, достаточно отрезвел бы, чтобы избежать падения? И что он делал в гавани среди ночи? Там и ворота заперты. По-твоему, мертвецки пьяный человек прошел две мили и перелез через ворота лишь для того, чтобы броситься в море? Что до кузнеца, то ему проломили затылок.
Часто ты видел, чтобы коваль поворачивался к лошади задом?
— Я все понял, маршал. Виноват. Меня ввели в заблуждение.
— Вот-вот. Оба эти человека убиты. Займись сначала свидетелями смерти кузнеца. Когда продержишь их пару суток без сна, пришли за мой, и я сам допрошу их.
— Слушаюсь.
Раэль отпустил Катиона, прошел по стене до винтовой лестницы и спустился вниз. Вагарские солдаты, проходящие выучку под бдительным надзором аватарских офицеров, отдавали ему честь.
Пройдя через пустые залы офицерского собрания, он поднялся в свой кабинет на третьем этаже и сел так, чтобы видеть из окна далекие горы.
Сегодня его удивили две вещи — одна любопытная, другая радостная.
Для начала он сосредоточился на радостной. Один из учеников подвижника Ану принес ему весть об успехе южной экспедиции. Ее участники зарядили четыре сундука и должны прибыть домой через две недели.
Раэль передал Ану свою благодарность и наилучшие пожелания, на что ученик с поклоном ответил:
— Вы сможете высказать это ему лично, господин. Подвижник Ану приглашает вас к себе — в полдень, если вам удобно.
Это послужило вторым поводом для удивления. Ану, Святой Муж, жил в уединении более тридцати лет. Он объявил, что намерен состариться и умереть, отдал свои кристаллы Раэлю и удалился в дом на вершине холма над заливом. Это пошатнуло его репутацию среди аватаров. Он был для всех Спасителем, единственным аватаром, предсказавшим крушение мира. Он убедил более двухсот человек отправиться с ним на север. Они прошли через пустынные равнины, преодолели горы и, наконец, прибыли к воротам Пагару, первого из пяти городов.
Там, на дальнем севере, обитало всего шестьдесят аватаров, которые встретили пришельцев с холодной любезностью.
На следующий день Земля сошла со своей оси, и солнце взошло на западе.
Предсказание Ану оправдалось, и его нарекли Святым Мужем.
Но его решение состариться и умереть показалось всем непристойным. Аватару не подобало вести себя так. Совет Подвижников в полном составе постановил поместить его под домашний арест, чтобы никто из вагаров не увидел, как дряхлеет и распадается человек высшей расы. В пяти городах проживало около двухсот тысяч вагаров, которыми управляло всего-навсего пятьсот семьдесят аватаров. Подвижники боялись, что вагары, узнав, что Ану стареет, как всякий простой смертный, перестанут относиться к своим правителям с должным почтением. Дом Ану охраняли аватарские солдаты, и всех вагарских слуг удалили.
Подвижника обслуживали трое его учеников-аватаров, и все эти тридцать лет он не общался ни с одним из членов Совета.
И вот теперь он зовет Раэля к себе.
Маршал прошел из кабинета в свои жилые покои. Слуга-вагар поклонился при его появлении и доложил, что госпожа Мирани в саду на крыше. Раэль взошел по лестнице и снова оказался на солнце. Сад разбил Вирук двадцать лет назад, и в нем густо пахло розами и жимолостью. Мирани сидела под трельяжем в тени вьющихся роз — желтых, красных и белых. Раэль перевел дыхание: красота Мирани и после ста лет по-прежнему пьянила его.
Свои длинные светлые волосы, синие на висках, она связала позади белой лентой и занималась росписью только что обожженной фарфоровой вазы. На щеке у нее остался мазок голубой краски.
Бремя ответственности свалилось с Раэля — сейчас он был просто мужем своей жены. Мирани, почувствовав, что он здесь, повернула к нему голову и улыбнулась.
— Ну как? — спросила она, указывая на вазу.
— Очень красиво.
— Ты даже не взглянул.
Раэль опустился на колени рядом с ней. Тонкую, узкогорлую вазу Мирани расписала фигурами бегущих, смеющихся женщин, — Контарские девы, — пояснила она. — Помнишь этот миф? Они услышали волшебную музыку Варабидиса, покинули свои дома и пришли к нему на гору.
— Я ведь сказал: это очень красиво. Но где же Варабидис?
Разве ему не полагается быть здесь?
— Им нужен был не он, а его музыка. Что привело тебя домой так рано?
Он рассказал ей о приглашении Ану.
— Возможно, Святой Муж раздумал умирать и хочет снова войти в Совет, — предположил он.
— Не думаю. Ану человек постоянный.
— Не желаю видеть его слабым, дряхлым. Даже думать об этом противно.
— Ты видишь стариков то и дело, Раэль. Если Ану зовет тебя, значит, дело важное. Как я сказала, он человек постоянный и не стал бы беспокоить тебя из-за пустяков. Возможно, ему было еще одно видение. Ты непременно должен пойти к нему.
— Знаю, знаю. — Раэль взял платок и вытер голубое пятнышко со щеки Мирани. — Вернуть бы тебя в Совет. Ты в десять раз умнее Капришана.
— Политика меня больше не интересует.
— Вот этого я никогда не мог понять.
— Если бы ты понял, то ушел бы, как и я, — улыбнулась она.
— Ты думаешь, что я занимаюсь бесполезным делом?
— Вовсе нет. Любым обществом должен кто-то управлять.
Но ответь мне на один вопрос, дорогой. Что нужно всякому нормальному человеку?
— Семья, дом, дети. Еда на столе. Здоровье и некоторый достаток.
— Верно. А когда человек, помимо этого, хочет еще и властвовать, он перестает быть нормальным. Это относится ко всем членам Совета. Человек же, который хочет управлять всеми и каждым, — просто сумасшедший. Такого нельзя допустить к власти.
— В таком случае ты — идеальный советник, — засмеялся Раэль, — поскольку не желаешь быть таковым.
Ее улыбка померкла.
— Возможно. Но я несла эту службу шестьдесят лет и слишком много видела. Ступай к Ану и передай ему привет от меня.
Подвижник-маршал на своем любимом сером мерине проехал через Западный парк и поднялся в гору. Здесь дул свежий морской бриз и сильно пахло солью. Миновав рощу и мощеную дорогу в гавань, Раэль свернул направо и по тропе поднялся к чугунным воротам дома Ану. Двое часовых-аватаров отдали ему честь. Раэль оставил им коня и прошел за ворота. У крыльца его встретил тот же ученик, что приходил к нему утром. Обритый наголо, с синей бородкой, он провел Раэля в маленькую библиотеку на втором этаже. Тяжелые шторы на окнах полностью заслоняли дневной свет, и в комнате горели три лампы. Ану сидел в глубоком кожаном кресле с развернутым свитком на коленях. Он спал, но проснулся, когда ученик тронул его за плечо.
— А, это ты, Раэль. — Ану прошелся костлявым пальцем по белым, падающим до плеч волосам. — Добро пожаловать.
Вид Ану вызвал у Раэля омерзение. Кожа шелушилась, как у высушенной на солнце ящерицы, тощая шея покрылась морщинами. Не выказывая отвращения, Раэль сел напротив старика и спросил:
— Зачем ты подвергаешь себя всему этому?
Морщинистое лицо расплылось в улыбке.
— А почему ты этого не делаешь?
Раэль покачал головой. Спорить не было смысла — они обсудили это еще много лет назад.
— Можно я отдерну шторы? На дворе так хорошо.
— Нет, Раэль. Я люблю полумрак. — Старик откинулся на спинку кресла и снова закрыл глаза.
— Ты хотел меня видеть, — сдерживая раздражение, сказал Раэль.
— Да. Извини. — Глаза Ану открылись. — Возраст, сам знаешь. Впрочем, откуда тебе знать. Итак… У тебя четыре полных сундука, Раэль, но это последние. Извержение вулкана порвало линию.
— Четыре сундука дадут нам несколько лет. За это время многое может случиться.
— Может. И случится. — Ану смежил веки, и Раэлю показалось, что он спит, но старик промолвил:
— Мы многое теряем из-за своей вечной молодости, Раэль.
— Что, например?
— Гибкость. Понимание. Перспективу. Старости сопутствуют физические недомогания, но это искупается способностью проникать в суть вещей. Все живое в природе растет, умирает и возрождается. Даже Земля, как мы убедились на собственном горьком опыте. Все, кроме аватаров. Мы забыли, что значит расти, Раэль, что значит меняться и приспосабливаться. Мы такие же, какими были тысячу лет назад. В лучшем случае.
Тысячу лет назад мы с Верховным Аватаром придумали Белую .Пирамиду. Это было чудо, произведение гения. Какими изобретениями мы могли бы похвастаться за последние двести лет?
Какого прогресса мы достигли? Мы застыли во времени, Раэль. Мы всего лишь эхо великой песни.
— Может быть, все это и верно, хотя я сомневаюсь. И что же дальше? Ты полагаешь, что мы станем лучше, если будем стареть и умирать? И многие ли согласятся на это, даже если ты прав?
Только не я. Мне нравится быть молодым и сильным.
— Кристаллы были для нас благословением, а стали проклятием, — с грустью сказал Ану. — Но я многому научился за последние годы. — Он улыбнулся. — Когда я перестал пользоваться кристаллами, мое зрение сделалось острее. Теперь я вижу многое, что было от меня скрыто.
— Ты поэтому хотел меня видеть?
— Отчасти, Раэль. Дай мне, пожалуйста, воды.
Маршал подошел к столику в виде бронзового куста с золотыми листьями. На листьях лежал массивный слиток голубого стекла, а в нем стояли глиняный кувшин и два золотых кубка.
— Глина рядом с золотом выглядит нелепо, — усмехнулся Раэль. — Я пришлю тебе более подходящий кувшин.
— Мне вполне подходит этот. — Ану дрожащей рукой взял кубок с водой. — Он напоминает мне, что все наши богатства, как бы велики они ни были, происходят из земли, из глины.
— Учитель всегда остается учителем, — мягко заметил Раэль, снова садясь напротив него.
— Такова моя натура, — согласился Ану.
— Ты великий учитель, друг мой. Без тебя империя погибла бы окончательно. Нам следовало прислушаться к твоим словам.
— Еще не поздно, Раэль. Но об этом после. Я хочу, чтобы ты отдал мне один сундук.
Раэль удивился.
— Зачем?
— Я построю новую пирамиду, почти такую же, как та.
Раэль ответил не сразу. Предложение Ану открывало перед ним необозримые перспективы. Такая пирамида могла обеспечить аватарам власть и могущество еще тысячу лет.
— Но как это возможно? — спросил маршал. — Музыка утрачена. Как ты намерен обрабатывать и передвигать двадцатитонные блоки? Предположим, с этим ты как-то справишься, но как ты уложишь их на место? Это неосуществимо.
— Музыка не утрачена, Раэль, — просто, без всякой похвальбы сказал старик.
— Докажи! — прошептал Раэль.
Ану достал из кармана своего широкого одеяния маленькую флейту и встал.
— Опустись на колени и протяни правую руку, — велел он Раэлю.
Маршал повиновался, и Ану стал выдувать из флейты ноты — тихие, как шелест осеннего ветра в траве, легкие, как пух, сладкие, как первые весенние птичьи трели. Раэль полностью погрузился в музыку, и Ану ступил на его протянутую ладонь. Раэлю показалось, что нога подвижника сейчас вдавит его пальцы в пол, но ладонь не шелохнулась, и Ану продолжал стоять на ней. Музыка утихла.
— Встань, Раэль. Подними меня к потолку.
Раэль встал без труда, совершенно не чувствуя веса Ану, и поднял руку.
— Теперь опусти меня обратно и посади в кресло.
Раэль сделал это, и старик, как перышко, опустился на сиденье.
— Почему ты не сказал мне об этом раньше? — спросил маршал.
— Зачем мне было говорить? Я хотел, чтобы и другие аватары овладели этим древним знанием. Хотел убедиться, что у нашей расы еще есть будущее. Но никто так и не пожелал заняться этим. Разве что Ро — но он слишком привязан к прошлому, чтобы простирать руку в будущее.
— Но ты мог бы научить нас! — сказал Раэль, разрываясь между почтением и гневом. — Эти годы были для нас трудными. С твоей помощью мы достигли бы гораздо большего.
— Вы могли найти в математике все, что искали. Но ты так и не вник в смысл моих слов, Раэль. Мои умственные способности возросли, когда я перестал пользоваться кристаллами.
Смертность — вот что дает нам желание познавать, приспосабливаться, прокладывать новые пути в будущее. Без этого мы стояли бы на месте, желая повторения одного и того же. Так что же, дашь мне сундук?
— Дам. Но что заставило тебя передумать? Какое видение явилось тебе?
— Поговорим об этом снова, когда на небе появятся две луны.
Раэль понял это в том смысле, что Ану не желает говорить о своих мотивах. Во рту у маршала пересохло. То, что предлагал Ану, почти пугало его. Это возрождало надежу — и было чревато отчаянием.
— Сколько времени это займет? — спросил он, зная заранее, что услышит: несколько десятилетий. Как им пережить эти годы?
— Полгода, — ответил Ану.
Раэль вздохнул. Как видно, Ану все-таки выжил из ума, — Я учился математике у тебя, Ану. Если я помню правильно, Белая Пирамида сложена из миллиона каменных блоков.
— Из миллиона ста семидесяти тысяч, — уточнил старик.
— Прекрасно. Если поделить это число на количество дней в году, то получается, что за один день тебе нужно вырубить, перевезти и водрузить на место две тысячи девятьсот блоков, каждый из которых весит больше тридцати тонн.
— Три тысячи четыреста двадцать два. Для этого мне и нужен сундук.
— Даже с сотней сундуков это невозможно! — вскричал Раэль. — Твои люди не смогут работать с такой скоростью.
— Смогут. Меня не ограничивает ничего, кроме времени.
Как долго ты сидишь у меня, Раэль?
— Полчаса или чуть дольше. А что?
— Ты пришел, как я просил, в полдень. Отдерни штору и посмотри.
Раэль подошел к окну и отвел тяжелую бархатную ткань.
Снаружи стояла ночь и светили звезды. Раэль поморгал, глядя на луну, и спросил:
— Это иллюзия?
— Нет. Ты пробыл здесь десять часов. Время — тоже часть Музыки, Раэль. Ты совершенно прав. Даже если разобрать четыре неудавшиеся пирамиды и пустить эти блоки в дело, понадобится шестьсот опытных рабочих и больше двадцати лет. Такого времени у нас нет — есть от силы полгода. С помощью Музыки я заставлю время танцевать так, как нужно мне. Здесь, в этой комнате, я его замедлил. В долине Каменного Льва я, использовав твой сундук, ускорю его в двадцать раз.
— Ты замедлил время без кристаллов? Не могу в это поверить.
— Кристаллы лишь увеличивают наши возможности. Истинная сила идет изнутри. Это и есть знание, которое мы утратили. — Дну помолчал, испытующе глядя на Раэля. — Есть еще кое-что, над чем тебе следует подумать, подвижник-маршал, — и это революционная мысль.
— Что ты имеешь в виду?
— Шестьсот моих рабочих.
— И что же?
— Они состарятся в двадцать раз быстрее обыкновенного.
Многие не доживут до конца года.
— Я найду тебе новых.
— Нет, Раэль. Ты не понимаешь. Здесь главное время — полгода и ни дня больше. Я не могу уложиться в этот срок, если мои рабочие будут стариться и умирать. С каждым днем, пока продолжается Танец, их мастерство, а с ним и скорость строительства, будет расти. Это входит в мои расчеты, как и замедление Танца каждые пять ваших дней, чтобы получить запас провизии на три месяца.
Раэль понял и был ошеломлен.
— Ты хочешь, чтобы вагары пользовались кристаллами?
Святые небеса! Совет ни за что этого не позволит!
— Ну так не говори им.
— Я должен.
— Это военный вопрос, Раэль, — значит, ты можешь решить его самостоятельно.
— Пирамида — не предмет вооружения, и мы не находимся в состоянии войны.
— Я сказал тебе правду, Раэль. Это военный вопрос. Что до вагаров, они ничего не будут знать о кристаллах — мы скажем им, что применяем магические средства, вот и все. Часть правды им открыть необходимо: они должны знать, что проведут в долине Каменного Льва двадцать лет, но во внешнем мире за это время пройдет всего полгода. Я также пообещаю им, что благодаря магии стареть они не будут и что каждый из них получит жалованье за тридцать лет и станет богачом, когда вернется домой.
— Ты требуешь большого доверия, — заметил Раэль. — И от меня, и от тех людей, которые двадцать лет будут гнуть спину.
— Многое может пойти не так, как задумано, — признался Ану. — Но я должен добиться успеха во что бы то ни стало.
Ты не представляешь себе, как это важно.
— Уверен, что ты мне все объяснишь, когда сам захочешь. — Раэль встал. — Мирани, кстати, шлет тебе привет.
— Она хорошая женщина, — успокоенно улыбнулся Ану. — Боюсь, что слишком хороша для тебя.
— Кто спорит, — улыбнулся в ответ Раэль. — Она не хочет возвращаться в Совет и занимается лепкой и раскраской горшков.
— О нас забудут, а гончары будут всегда, — сказал Ану.
Глава 9
Имя ему было Молодой Старец, ибо он родился старым и молодел с годами. И он был мудр, ибо на плече его лежала рука Отца Всего Сущего. Он знал весь мир и знал, сколько звезд на небе, и не было для него тайн ни в прошлом, ни в будущем.
Однажды он заплакал, и слезы его, как дождь, затопили всю землю. Другие боги пришли к нему и спросили, отчего он плачет, но он не сказал им.
Из Полуденной Песни анаджо
На следующее утро Ану с помощью своего любимого ученика Шевана поднялся на три пролета в башню. Высокие закругленные окна выходили на все четыре стороны света, и Ану подошел к восточному. Устье Луана сверкало на солнце, на том берегу виднелись мраморные башни Пагару.
— Вы сожалеете о своем решении, учитель? — спросил Шеван.
— Я о многом сожалею, — сказал Ану и добавил тихо:
— Слишком быстро строили.
— Что строили, учитель?
— Пагару был первым поселением, городом-крепостью. Когда мы впервые пришли сюда шестьсот лет назад, все местные племена воевали друг с другом, и нам пришлось строить быстро. пока они не поняли, какую угрозу мы для них представляем.
Стены поставили за две недели. Слишком, слишком быстро.
Они не так крепки и не так приятны на вид, как могли бы быть. Эгару построили сто лет спустя, и он гораздо крепче. За ним, как жемчужины вдоль побережья, возникли другие. Бория долго была моим любимым городом. Там жили художники и поэты, замечательные люди. И философы тоже. Много счастливых вечеров я провел, сидя с ними на белом песке и споря о смысле жизни. Ты был в Бории?
— Да, учитель. Я получил там образование.
— Ах да, забыл. Ты знаешь, что это был последний город, построенный с помощью Музыки?
— Да, вы мне говорили. Много раз.
— В Пейкане и Кавале я никогда не бывал. Слышал только, что они некрасивые и убогие.
— Это торговые города, учитель, и аватаров там мало. Они действительно непривлекательны.
Ану перешел к западному окну и прищурился, глядя на море.
— Вот откуда придет к нам враг, Шеван. С дикого западного континента. Мы нанесли на карту его берега, но в глубь суши так и не проникли. Боюсь, это было нашей ошибкой.
Много, много ошибок мы совершили.
Он вздохнул, перешел к южному окну и умолк, глядя серыми глазами в далекую даль, — Все могло быть так хорошо… Ни болезней, ни голода, ни смерти.
— Мы победили все это, учитель, — заметил Шеван.
— Вот именно, мы. Пятьсот человек. Больше половины мира дрожит под ледяным одеялом, тысячи голодают, миллионы умирают до срока. Но мы, пятьсот человек, владеем ключами от врат бессмертия. И хорошо охраняем свои знания.
— У нас нет выбора. Варвары не готовы воспринять эти знания.
Старец издал смешок и опустился в широкое кожаное кресло.
— Не готовы, говоришь? Это верно. Мы об этом заботимся. Мы не делаем ничего, чтобы их подготовить, — напротив, укрепляем в них веру в наше божественное право на вечную жизнь.
— Разве это не так? Разве мы не избраны свыше?
— Может быть. А может, избранниками были те, что жили до нас. Я не знаю. Одно верно: я самый старый из всех живущих в этом мире людей. На будущий год мне стукнет две тысячи. Что ты об этом думаешь?
— Я благодарю за это Исток, учитель.
— А я вот порой не знаю, благодарить Исток или проклинать. — Ану разложил на столике кристаллы, и они заиграли на солнце. — Скажи мне, что ты видишь?
Шеван сел напротив, пристально глядя на камни — белый, голубой и зеленый.
— Вижу, что голубой разряжен почти наполовину, но заряд белого и зеленого почти не истрачен. Что еще я должен видеть, учитель?
— Погибшие души и математику вечности, — печально ответил Ану.
— Я не понимаю, учитель. Какое отношение имеет математика к душам?
— Вселенная основана на математике. Совершенство в кажущемся хаосе. Но сейчас не время давать уроки, Шеван.
Оставь меня: я должен снова стать молодым.
Вирук не сомневался в святости подвижника Ану. Сам Бог предупредил этого человека о грядущей катастрофе. Ану говорил об этом в храме Параполиса, и семнадцатилетний Вирук видел, как его осмеивали и поносили за это. Когда подвижник закончил проповедь и стал сходить по ступеням Храма, Вирук перехватил его и спросил:
— А как Он говорил с вами?
Ану повернулся, внимательно посмотрел на юношу и ответил:
— С помощью Математики.
Вирук был разочарован, потому что с ним самим Исток говорил по-настоящему, тихим шипящим голосом.
— Я не понимаю, — сказал он.
— Пойдем со мной, — позвал Ану, и они вместе пошли через Олений парк. Ану пояснил, что в древних летописях говорится о великом бедствии, когда звезды на небе сместились и солнце взошло на западе. — Это цикл, — сказал Ану, — и очень скоро то же самое случится снова. Нынешним летом.
Вычисления заняли у меня два столетия, но теперь я, как мне кажется, определил время с точностью до нескольких недель.
— Как же вы думаете пережить конец света? — спросил Вирук.
— Я полагаю, что наша колония на дальнем севере избежит худшего, и надеюсь увести тысячу наших собратьев на берега реки Луан.
— Бог и со мной говорит, — признался молодой Вирук.
— — Тогда спроси его, как тебе следует поступить.
— Он мне не отвечает. Просто говорит, что надо делать. Я ничего не знаю о северной колонии. Что это такое?
— Край враждебных дикарей. Подумай хорошенько, прежде чем решиться идти туда. Боюсь, что путь будет труден и полон опасностей. На нас станут нападать туземцы и дикие звери.
— Я иду с вами, — без промедления ответил Вирук.
В числе двухсот других аватаров он отправился в путь, который, как и предсказывал Ану, оказался опасным, но Вируку доставил громадное удовольствие. На них нападали трижды.
Каждый раз Вирук убивал множество врагов и смотрел, как содрогаются их тела. Он испытал разочарование, когда весть о том, что аватаров лучше не трогать, разошлась по всем племенам и нападения прекратились.
На четырнадцатый день лета они добрались до первого из пяти городов.
Затем настало крушение мира, и Ану стали называть Святым Мужем.
Наряду с его пророчеством оправдалось и то, что Исток говорил Вируку. «Убивай во имя мое, — говорил юноше тихий голос, — и ты познаешь радость».
Вирук познавал эту радость все последние семьдесят лет.
Он чувствовал себя связанным с подвижником Ану, ибо они оба выполняли волю Высшей Сущности.
Когда он уезжал из деревни Пасепты, на душе у него царил покой. Не глядя на селян, которые низко кланялись ему, он выехал за ворота и направился на северо-восток, к границе с грязевиками. Он надеялся встретить там другие разбойные отряды и отправить еще немного душ в огненный зев Истока.
Страха он не испытывал. Он чувствовал себя бессмертным, непобедимым и думал о том, как хорошо быть святым.
Софарита полагала, что хорошо разбирается в людях. Она знала, как мужчины в их деревне ухаживают за женщинами, и видела порой, как они дерутся после попоек в деревенском собрании. Видела, как они горюют и радуются, и думала, что мужской ум не таит для нее загадок.
Теперь она поняла, что заблуждалась.
Родители ждали ее в маленьком домишке тети Киару, и она побежала туда.
Вся семья собралась у стола. Киару, как всегда, ткала очередной ковер, ее худой, малорослый, изнуренный работой муж смотрел в окошко, трое малых детей играли на полу.
— Он вылечил меня! — выпалила Софарита. — Сказал, что у меня рак и я умираю, а потом приложил мне к груди кристалл и вылечил. Теперь я буду жить. — Ослепленная радостью, она не замечала застывших лиц своей родни.
— Тебе бы дома сидеть, — промолвил наконец Бекар, — а не трубить по деревне о своем позоре.
— Позоре? — повторила ошеломленная Софарита. — В чем он, мой позор? Я сделала то, что ты мне велел.
— Порядочная женщина после такого ушла бы и спряталась, — сказал отец, не глядя на нее. — А не плясала бы на улицах, как шлюха.
Ей стало казаться, что она спит и видит сон. Ничего не понимая, Софарита перебирала в памяти отцовские слова. Наконец до нее дошло, что он обозвал ее шлюхой, и ее охватил холодный гнев. Бекар всегда был резок, но до сих пор она считала его честным человеком.
— Так, значит, я шлюха? — дрожащим голосом заговорила она. — Ты приходишь ко мне и просишь, чтобы я легла с ним ради нашей деревни. А когда я через силу соглашаюсь и делаю Это, ты обзываешь меня шлюхой? Кто же ты-то тогда, отец?
Сводник? Поставщик шлюх?
Он с ревом вскочил на ноги и ударил дочь кулаком по лицу, отшвырнув ее к стене. Софарита без чувств соскользнула на пол.
Очнулась она на кровати тети Киару с сильной головной болью. Мужчин в доме не было.
— Ну-ну, дитятко, — говорила, смачивая ей лоб тряпицей, Киару. Полное, обычно веселое лицо тетки казалось осунувшимся и встревоженным.
Софарита со стоном села, и к ней подошла мать.
— Ну как ты, Тиа? Очень больно?
Софарита покачала головой. Разве могла она описать свою душевную боль? Бекар порой держался холодно, но никогда еще не поднимал руки на своих детей. Она спустила ноги с кровати и попыталась встать, но голова у нее закружилась, и она повалилась обратно.
— Все пройдет, — ласково проговорила Киару. — Гнев минет, и твой отец простит тебя.
— Простит? — повторила Софарита, но тетка как будто не заметила резкости ее тона.
— Ну конечно, милая. Все будет хорошо.
— Он сам велел мне сделать это, — сказала Софарита матери. — Как он мог так меня оскорбить?
— Тебе это пришлось по вкусу, Тиа, — вот что его обидело.
Софарита всматривалась в лицо матери, ища хоть чего-то, что говорило бы «я не это хотела сказать», но ничего не находила.
Она снова попробовала встать — на этот раз успешно — и прошла к маленькому овальному зеркальцу рядом с кроватью.
Правый глаз заплыл, на щеке багровел кровоподтек. Она вышла на улицу и направилась к домику, где они жили с Верисом.
Там она достала из сундука свои сбережения — двадцать шесть серебряных монет в полотняном мешочке. Повесила мешочек себе на шею, спрятав под белым платьем, и уложила в котомку свое второе платье. Черная лошадка Вериса стояла в конюшне за домом. Софарита наскоро собрала еду: ковригу свежего хлеба, ломоть зажаренного в меду окорока, завернула в муслин кусок сыра и пошла седлать лошадь. Она долго возилась с уздечкой, но в конце концов справилась.
До Эгару тридцать миль — засветло туда не добраться.
Она взяла в кухне охотничий нож Вериса с длинным кривым лезвием и рукояткой из оленьего рога, прицепила ножны к поясу и надела черный плащ с капюшоном.
Верис научил ее ездить верхом. Софарита выехала на главную улицу деревни, ведущую к воротам.
Бекар выскочил из своего нового дома, крича, чтобы она остановилась, и Софарита повернула лошадь.
— Куда это ты собралась? — загремел отец. На улице стала собираться толпа.
— Туда, где порядочных женщин не вынуждают ложиться с чужаками, — громко и звонко ответила Софарита. — Туда, где отцы не отдают своих дочерей первому встречному с мечом на поясе.
Бекар побагровел:
— А ну слезай, пока я сам тебя не стащил.
Софарита не спеша достала из ножен охотничий нож.
— Если подойдешь, убью.
Бекар стоял, хлопая глазами, на виду у односельчан. Софарита не испытывала к нему жалости.
Его могучие руки повисли так, словно вся сила ушла из него.
— Прости меня, Тиа.
— И ты меня.
— Останься с нами. Я заглажу свою вину, и мы снова будем друзьями.
— Не будем мы друзьями, потому что никогда больше не увидимся.
Софарита выехала за ворота и двинулась на запад, где садилось солнце.
Вирук ехал вдоль Луана несколько часов, но вражеских всадников не встретил, и ему стало скучно. На том берегу стояли глинобитные хижины грязевиков. Эти туземцы размножаются, как вши. Будь на то воля Вирука, он привел бы сюда войско и стер бы их с лица земли. Слишком много людишек развелось в этом краю — пора прореживать.
Подвижники толкуют о переселении племен — это, мол, вызвано обледенением, которому подверглось больше половины планеты. Северные племена, чтобы выжить, движутся на юг, южные кочуют на север.
Никаких урожаев не хватит, чтобы прокормить всех.
Близились сумерки. Низкорослый конек устал и спотыкался, когда Вирук поднялся на последний холм перед старым каменным мостом. Река здесь сужалась. Вирук спешился и стал наблюдать за окрестностями — авось удастся еще хоть кого-нибудь убить, — но никого не было видно.