Глава 7

Софарита, стоя на пороге отцовского дома, многое бы хотела сказать. Ей хотелось посмотреть в бледные глаза аватара и сказать, что для нее он хуже чумы. Хотелось спросить, как он может распутничать, когда добрый человек, вынужденный лишить себя жизни, прощается со своей семьей. Хотелось бы, да нельзя. Несмотря на всю свою гордость и свое мужество, она понимала, что гнев аватара обрушится на ее односельчан. Если бы речь шла только о ней, Софарита высказала бы ему все, что думала, хотя бы это грозило ей верной смертью. Но у этого красивого молодого убийцы не дрогнет рука умертвить всех ее родных, а то и всю деревню. Вызывать его на это было бы непростительной глупостью.

Она стояла на пороге, склонив голову, сцепив руки под красной шалью, и надеялась, что кашель, мучивший ее последние три месяца, не помешает ей ублаготворить этого злодея.

Отец выбрал для этого неблаговидного дела ее, потому что она побывала замужем. Он полагает, что если его дочь вдова, ей будет легче снести насилие. Мужчины такие простаки. Где им понять, каково терпеть такое.

Впрочем, она не судила отца. Софарита в свои двадцать два года хорошо умела читать по лицам и видела, как перепуган Бекар и как ему хочется отличиться. Его сделали старостой, и он думает, что это принесет его семье достаток и безопасность — лишь бы дочка не подвела.

Да только видит он не дальше собственного носа. Не будет у старосты Пасепты ни достатка, ни безопасности. Они живут слишком близко от границы с эрек-йип-згонадами, и скоро нагрянут другие грабители, а за ними придут поселенцы, которые либо перебьют сельчан, либо сгонят их с земли. Аватарам конец — это все знают.

Об этом шепчет пшеница под ветром, об этом чирикают птицы. Но даже издыхая, аватарский зверь может еще причинить много зла вагарам.

Софарита смотрела на зверя, который сидел перед ней. На его золотистые волосы, коротко подстриженные спереди и длинные сзади, на выкрашенные в синий цвет виски. Он поманил ее к себе с улыбкой — красивой, теплой и приветливой. Но если бы зло носило безобразную личину, никто бы не поддавался ему.

— Расскажи мне о себе, — попросил он приятным, но мужественным голосом — такие голоса бывают у странствующих певцов.

Зная, что перед ней хладнокровный убийца, Софарита искала признаки этого в его светло-серых глазах, но ничего не находила. Ужас таился глубоко, под кожей, позади глаз.

— Я вдова, господин, — сказала она, отводя глаза.

— Это вся твоя история? Экая скука. Муж успел сделать из тебя хорошую любовницу?

Софарита подавила вспыхнувший гнев, только щеки зажглись румянцем. Она закашлялась, и ей пришлось проглотить кровь и желчь, наполнившие рот.

— Я ранил твою вагарскую чувствительность? Если так, то извини. Закрой дверь и покажись мне.

Софарита повиновалась, размышляя над его вопросом. Хорошей ли любовницей сделал ее Верис? Нуждается ли женщина в мужчине, чтобы научиться любви? Впрочем, она не правильно поняла вопрос аватара. Для мужчины хорошая любовница — это та, которая умеет доставлять удовольствие ему. Верис не ее сделал хорошей любовницей — он сам был хорошим любовником. Она полагала, что аватару этого не понять. Софарита закрыла за собой дверь и скинула на пол шаль, оставшись в простом платье из белой шерсти, зашнурованном спереди серебряной лентой. Она стала развязывать шнуровку, но аватар встал и сам ловкими пальцами распустил ленту. Платье соскользнуло с ее плеч на земляной пол.

Аватар провел рукой по ее животу.

— Ты ни разу не рожала. Долго замужем была?

— Три месяца.

— Пошли, — сказал он и повел ее в спальню. Откинув одеяла, он опустился на колени у резной деревянной кровати, и Софарите на один безумный миг показалось, что он молится. — Клопов как будто не видно, — встав, сказал он и вдруг ударил ее по лицу — не наотмашь, но чувствительно.

— За что? — вскрикнула Софарита.

— За дерзость, — с сияющей улыбкой ответил он. — «Три месяца, господин»— вот как полагается отвечать. От чего умер твой муж?

— Его бык забодал, господин. — Ее лицо горело от пощечины.

— Печальный случай. Ну, ложись.

Софарита легла и отвернулась, пока он раздевался.

В постели он вел себя уверенно и на удивление нежно, а Софарита изо всех сил старалась показать ему, что ей это нравится. Когда он наконец оставил ее, она даже протянула руку, чтобы погладить его по щеке, но он перехватил ее запястье и все так же дружелюбно сказал:

— Больше притворяться не надо. Мне было хорошо с тобой. Напряжение ушло.

— Я рада, что угодила вам, господин.

— Ты рада не этому, а тому, что твой отец не пострадает.

Встав, он быстро оделся и вышел в большую комнату. Софарита, полежав немного на родительской кровати, последовала за ним, подняла с пола платье, встряхнула его и надела на себя.

— Могу я уйти, господин? — спросила она.

— Посиди со мной немного. — Софарита присела к столу, и аватар налил ей вина, которое она послушно выпила. Кашель снова начинал клокотать в груди. — Знаешь ли ты, что скоро умрешь? — легко, почти весело, спросил мужчина.

Этот вопрос ошеломил Софариту.

— Вы хотите убить меня? ч Он, перегнувшись через стол, снова дал ей пощечину.

— Сколько раз тебе повторять? Ты так глупа, что не можешь запомнить самую простую формулу вежливости?

— Прошу прощения, господин. Я проявила неучтивость потому, что испугалась. Вы хотите убить меня, господин?

— Нет, я тебя убивать не собираюсь. У тебя в груди рак, и он уже съел одно твое легкое. Как долго ты кашляешь кровью?

— Уже несколько недель, господин. — В душе она знала, что больна неизлечимо, но не хотела этого признавать. Теперь пришлось. Вот уже несколько месяцев силы ее убывали, и она худела, несмотря на то, что ела досыта. Софарита втянула в себя воздух, стараясь успокоиться, но вдох получился неглубокий — глубоко дышать она уже не могла.

— Ну что ж, за удовольствия надо платить. — Аватар встал и навис над ней. Из сумки на поясе он вынул зеленый кристалл и приложил его к груди Софариты. Женщину пронзила боль, она вскрикнула. — Сиди смирно, — сказал он.

Тепло, заполнив ее живот, поднималось в грудь и сосредоточивалось на правой стороне тела, проникая все глубже. У Софариты закружилась голова, она пошатнулась, аватар удержал ее за плечо. Потом тепло стало понемногу иссякать.

— Вдохни поглубже, — велел аватар.

Софарита вдохнула, и легкие, к ее восторгу, наполнились воздухом.

— Ну вот ты и здорова. Теперь можешь идти.

— Вы подарили мне жизнь, господин, — прошептала она.

— При следующей нашей встрече я могу и отобрать ее.

Ступай и скажи отцу, что я доволен. Еще скажи, чтобы вынес на улицу труп Шалика — я хочу посмотреть на него перед отъездом.

Гончар Садау не имел ни малейшего желания доставлять царю голову его брата. Он видел, что бывает с людьми, прогневившими Аммона — их тела торчали на кольях у стен царского дворца. Садау не хотел, чтобы его посадили на кол. Въехав на мост через Луан, он огляделся. Поблизости никого не было, и он зашвырнул голову в реку. Она камнем пошла на дно.

Испытав большое облегчение, он потихоньку поехал домой.

Все могло бы сойти благополучно, если бы он не рассказал о случившемся своему двоюродному брату Орису. Тот поклялся молчать, но проговорился жене — тоже, конечно, под большим секретом. К концу дня вся деревня знала, что приключилось с Садау. Последним оказался сержант городской стражи, который сообщил об этом своему капитану.

На рассвете следующего дня к дому Садау явились четверо царских солдат в красных, вышитых золотом кафтанах, с длинными мечами и плетеными щитами. Горшечника выволокли из постели и привели во дворец.

Садау никогда еще не бывал во дворце, а царя видел только издали, когда тот катался по Луану в Лебяжьей Ладье во время весеннего половодья.

Солдаты за всю дорогу не сказали ни слова. Садау шагал между ними, поглядывая снизу вверх на суровые лица.

— Я ничего худого не сделал, — сказал он, но они не ответили.

Впереди замаячил Красный Дворец, сложенный из глины, Добываемой в верховьях Луана, и окруженный колоннами из точеного песчаника. Статуй снаружи не было, хотя Аммон, по слухам, заказал в городе Эгару два позолоченных изваяния собственной особы. Впрочем, Садау, которого солдаты ввели в огромные парадные двери, было не до статуй.

Внутри узника отдали на попечение двух царских стражников — здоровенных, в бронзовых панцирях поверх черных шелковых рубах. На головах у них торчали черные остроконечные шапки из лакированного шелка, украшенные серебряной звездой.

Садау провели по ступеням в большой зал, где на стенах горели бронзовые лампы и сновали десятки слуг. Вельможи возлежали на диванах или восседали на подушках, пол был устлан роскошными коврами. В дальнем конце зала стоял золотой трон, а по бокам — две золотые статуи Аммона в человеческий рост, со скрещенными руками, с суровым выражением на женоподобных лицах.

Стражи, подведя Садау к пустому трону, поставили его на колени. Он смотрел на статуи, ища в их чертах хоть какого-нибудь снисхождения.

Стройный молодой человек прошел через зал и сел на трон.

Садау заморгал, переводя взгляд то на него, то опять на статуи, Сходство не оставляло сомнений. Глаза царя были подведены черной охрой, веки припудрены золотым порошком. Волосы темные и длинные, выбритые виски тоже напудрены золотом.

— Тебе поручено что-то передать мне? — небрежно осведомился Аммон.

— Я побоялся доставить тебе это послание, о повелитель, — дрожащим голосом ответил Садау. Лиловые глаза наводили на него страх.

— Говори.

Садау зажмурился.

— Аватар велел передать, чтобы ты не вторгался больше на их земли.

— Мне нужны его подлинные слова, горшечник. Говори дословно.

В животе у Садау стало жарко, к горлу подступила тошнота.

Он сглотнул.

— Он сказал, что если ты еще раз вторгнешься на его земли, он придет…

— Продолжай.

— Придет в хлев, который ты называешь дворцом, и выпустит тебе кишки, и заставит съесть их.

Царь, к удивлению Садау, рассмеялся громко и весело. Горшечник открыл глаза, а царь поднялся с трона и подошел к нему.

— А голова моего брата?

— Я бросил ее в Луан.

— И что же с тобой, по-твоему, следует за это сделать, человек? — Царь стоял так близко, что Садау чувствовал запах его жасминных духов.

— Не вели сажать меня на кол, о повелитель! — взмолился гончар. — Казни меня милосердно. Я не хотел тебя оскорблять.

— Сочтешь ли ты справедливым, если я велю отрубить тебе голову и бросить ее в Луан?

Садау тупо кивнул — все лучше, чем на кол.

— Пошлите за палачом, — приказал царь. Долго ждать не пришлось: вскоре к горшечнику подошел громадный детина с большим кривым тесаком. Садау затрясся. — Послание царю следует доставлять незамедлительно, — сказал Аммон. — Всем известно, что цари шутить не любят и кровь льют, как воду.

Наклони голову.

Садау заплакал и покорно нагнулся, подставив шею палачу.

Царь махнул рукой, и перед Садау легла тень поднятого тесака.

Гончар крепко-накрепко зажмурил глаза. Тесак свистнул в воздухе, но палач в последний миг остановил его, и холодный металл лишь слегка коснулся шеи. Садау без чувств повалился на пол.

— Отнесите его домой, — сказал молодой царь, — и скажите, чтобы в будущем остерегался секретов. Секреты — как зерна пшеницы. Их можно долго хранить в себе, но они все равно пробьются к свету.

— Будет исполнено, повелитель, — с низким поклоном ответил один из стражей. — Но могу ли я прежде задать тебе вопрос?

Царь кивнул, и стражник, откашлявшись, спросил:

— Почему ты оставил ему жизнь?

— Потому что это в моей власти. Хочешь спросить еще что-нибудь?

— Нет, повелитель.

— Хорошо. Когда доставишь горшечника домой, приведи в мои покои Анвара.

Стражники подняли недвижимого Садау и вынесли его из дворца.

Глава 8

Анвар вел урок, когда пришли солдаты. Шесть его старших учеников решали сложную архитектурную задачу, где требовалось рассчитать вес и напряжение. Анвар дал им чертежи одного здания, и они должны были определить, рухнет оно или выстоит. Они непременно решат, что рухнет, и тогда он скажет им, что это здание музея в Эгару. Придется им считать заново.

Он любил учить, любил наблюдать, как развиваются умы его учеников. Молодые с их интуитивным полетом фантазии не уставали удивлять его. Они еще не отгорожены от мира стенами традиций.

При виде солдат он ощутил мимолетное раздражение. Велев ученикам продолжать без него и записать решение на табличках, он набросил на костлявые плечи плотный красный плащ и вышел впереди двух солдат на солнце. От яркого света заслезились глаза. У вновь отстроенного университета его ждала колесница.

— Не слишком быстро, — садясь, предупредил Анвар погонщика. Тот с ухмылкой щелкнул кнутом над двумя мелкими лошадками.

Ехать, к счастью, было недолго, и Анвар с громадным облегчением сошел у глинобитного дворца. Здание, как всегда, вызвало в нем отвращение. Безобразная кубышка. Зодчим, строившим дворец, недоставало воображения.

Стражник проводил его в царские покои. Аммон, раздетый, лежал лицом вниз на столе, и молодой раб его массировал. Анвар молча остановился на пороге; царь, приподнявшись на локте, по-мальчишески усмехнулся.

— Рад видеть тебя, учитель.

— Твое приглашение для меня всегда большая честь, государь.

Аммон отпустил раба, закутался в плащ из тяжелого синего шелка и вышел в сад. Цветущие деревья насыщали воздух густым ароматом. Царь растянулся на траве, предложив Анвару сесть рядом.

— Как дела в университете?

— На будущий год станет лучше, а еще через год — тем более. Некоторые ученики уже превосходят своих учителей. Я переведу их в наставники.

— Это хорошо. Знание — ключ к будущему. Я помню, как ты говорил это мне.

— Ты был отменным учеником, повелитель. Возможно, лучшим из всех, что у меня были.

— Возможно? — с широкой улыбкой повторил Аммон. — Плохой же ты дипломат. Кто же говорит «возможно», когда речь идет о царе?

— Боюсь, что ты прав, государь.

Аммон поманил к себе стоящего неподалеку слугу.

— Принеси холодное питье мне и моему гостю. — Слуга с поклоном удалился, и царь снова откинулся на траву. Солнце играло на его намасленной коже.

— Аватары уничтожили наш отряд, — сказал он.

— Как ты и предсказывал, государь. Насколько я понял» твой брат больше не будет тебе досаждать.

— Да. Он погиб, увы. Но вот что любопытно: враг выслал против него лишь горстку вагаров во главе с одним-единственным аватаром.

— Вирук?

— Он самый. Столь слабый отклик на брошенный нами вызов. Что это значит?

— Они слабее, чем кажутся, государь.

— Верно. Но мне думается, что время для открытого удара еще не настало.

— Не мог бы ты посвятить меня в ход своих рассуждений, государь?

Слуга принес золотые кубки с фруктовым соком. Аммон поблагодарил его и сел.

— Тот, кто ударит первым, даже если он победит, будет ослаблен. Моя армия могла бы, возможно, завоевать пять городов, но мы понесли бы огромные потери — и как нам тогда выдержать натиск враждебных племен?

— Я нахожу твои рассуждения здравыми, государь. Нам было бы выгодно, если бы первый удар нанесли наши враги.

— Именно так. И по счастливому совпадению Джудон Партакийский как раз это и замышляет.

— Чем я могу помочь тебе, государь?

Аммон отпил из кубка.

— Когда начнутся боевые действия, наши люди в городах не должны оказывать никакой помощи Джудону. Пусть, наоборот, всячески поддерживают аватаров.

— Я передам им соответствующее послание. Один мой агент сегодня как раз отправляется туда с золотом для паджитов. Боюсь только, что они не поймут твоего приказа. Ненависть к аватарам заслоняет им более отдаленные перспективы.

— Тебе известны имена всех паджитов?

— Всех вожаков, государь.

— Они увидят, как падут аватары. Увидят, что я держу свое слово. Потом они должны умереть.

— Они умрут, государь.

Облако закрыло солнце, и царь вздрогнул.

— Вернемся в дом. Я проголодался.

Подвижник-маршал Раэль не часто испытывал удивление.

За восемьсот лет с ним произошло все, что только может произойти с человеком, и он, как многие из старших подвижников, жил в круге знакомых, постоянно повторяющихся событий. Он изведал дружбу и измену, любовь и ненависть, а также все то туманное и расплывчатое, что пролегает между этими понятиями. За восемь столетий он повидал, как друзья становятся врагами, любимые начинают делать человеку зло, а закоренелые враги превращаются в побратимов. В жизни для него почти не осталось новизны, поэтому все, что его удивляло, он воспринимал как подарок — даже если этот подарок окрашивался болью.

Стоя на стене над восточными воротами Эгару, он обозревал плодородные земли по обе стороны от реки Луан. Не старше тридцати на вид, как все аватары, с коротко подстриженными синими волосами, он был одет в камзол-тунику из плотного белого шелка с золотой вышивкой на высоком воротнике и манжетах. Панталоны из тончайшей кожи и почти столь же тонкие, выше колен, сапоги облегали его длинные ноги. Ни оружия, ни украшений Раэль не носил. На его пальцах отсутствовали кольца, и золотой обруч не блестел на лбу.

Солнце светило ярко, пригревало сильно, и Раэль с благодарностью принял холодный напиток, поданный адъютантом Катионом. Катиону не было еще и семидесяти — он принадлежал к тем немногим аватарам, которые родились уже после крушения мира. Как все молодые, он следовал заведенной Вируком моде и красил в синее только виски. Он входил в число потомков Раэля, будучи правнуком его третьего правнука, и Раэль любил этого юношу.

— Что нам известно о планах Джудона? — спросил маршал.

— Вожди всех племен приглашены на сход для обсуждения территориальных вопросов, — ответил Катион. — Грязевики отказались прибыть, но все остальные согласились. Собрание состоится через пять дней в Рен-эль-гане, где, как верят туземцы, находился некогда Колодезь Жизни. Это место у них считается священным, и сходы всегда происходят там.

— Какой причиной эрек-йип-згонады объяснили свой отказ?

— Царь сказал, что день, назначенный для собрания, совпадает с их религиозным праздником.

— Просто его не попросили вести собрание, — улыбнулся Раэль.

— Верно. Джудон Партакийский действует единолично.

— Что нам известно об этом человеке? — Раэль уже знал ответ, но хотел проверить, сколько внимания уделил молодой аватар грядущему кризису.

— Он был вождем партаков семнадцать лет, став им после смерти своего отца. У него больше двенадцати тысяч воинов, а все племя насчитывает около сорока тысяч человек. Партаки кочевники и делятся на множество мелких кланов — всего около трехсот.

— Я спрашивал о человеке, Катион. Расскажи мне о нем.

— Он суровый правитель и утверждает, что происходит от пророка, открывшего Колодезь Жизни… Прошу меня извинить — больше я ничего не могу добавить.

— Ты мог бы добавить, что он толст и весит больше, чем трое твоих солдат, вместе взятых, — стало быть, он жаден. У него сорок жен и более пятидесяти наложниц — стало быть, похотлив не в меру. Пророк, о котором ты упомянул, предсказывал, что когда-нибудь из его рода выйдет военачальник, который объединит все племена и завоюет мир. Джудон, объявив себя его потомком, примеривает плащ завоевателя. Одно это изобличает, сколь велики его амбиции. Он созывает сход не для того, чтобы обсудить мелкие земельные разногласия между племенами, а для того, чтобы провозгласить себя полководцем. Это означает, что пятидесятитысячная армия может нанести удар по пяти городам до наступления осени.

— Мы не сможем остановить их, маршал, — сказал Катион.

— Нет, если они выступят. Как продвигается следствие по делу об убийстве подвижника Балиэля?