Позже начальство ушло получать ордена. Подумать только, какая несправедливость! Вместе участвовали в боях, вместе переживали в одинаковой степени остроту событий, причем Рысев и Шитиков половину времени "болели" и их наградили орденами Отечественной войны, а мне дудки! А ведь на плацдарме раньше всех занял ОП на передней линии один я из роты и нашего батальона. Пять дней пробыл со своими минометами, пока накануне самого штурма, батальон и рота явились на передок. Ни одного человека не потерял вплоть до Одера.
      17.02.1945
      Часто размышляю о своей нынешней жизни. Ну, чего мне сейчас не достает? Бумаги много, время тоже не покидает меня, есть карандаши и чернила - пиши, дружок, пользуйся возможностью. Но вот два препятствия сильно тормозят мою работу, путают мысли и мучают невыносимо: вши и холод.
      С пищей тоже как нельзя лучше: скот крутится повсюду, мечется, мычит и блеет, хрюкает, страдает и ... уничтожается везде и всюду в районе обороны. Вот и сейчас одна лошадь, раненная в переднюю и заднюю ноги стоит, прислонившись к дому на двух ногах, и шатается, вот-вот упадет, а из глаз лошади стекают грязные большие слезы. Она может быть что-то думает, и, наверно, совсем обезумела от тоски и горя.
      В другом месте раненная в спину и голову несчастная корова упала в неглубокий окоп и заплакала громко и пронзительно - Му! Му! Му! Глупая овечка заметалась на одном месте, замотала головой, жалобно заблеяла и упала в смертельной судороге.
      Мяса здесь много, убивать не приходится - война сама его отстреливает ежедневно и ежечасно. С рассвета до сумерек жарится картошка, сало. Люди кушают, не поедают, и все стали такими разборчивыми и брезгливыми, что трудно узнать в них висленских воинов, так все переменились.
      19.02.1945
      Сегодня опять переходим на новое место в чистое поле. Прощайте тесные, но теплые подвалы и чердаки домиков, уцелевшие точно специально для того, чтобы мы в них грелись. Прощай тепло. Теперь опять земля сырая, холодная, надолго примет нас в свои неприветливые "стены".
      Командиров после злополучного боя 12 числа осталось мало. Каноненко говорит, что теперь на роту положено два командира взвода. Рысев постарается при такой возможности от меня избавиться, и я снова могу очень легко попасть в стрелковую роту.
      Каноненко, Шитиков и Рысев получили награды - ордена Отечественной войны. На меня даже приказа нет. Вот она - вся справедливость и правда на войне.
      21.02.1945
      Опять заняли ОП у реки Одер на дамбе, но, вероятно, завтра-послезавтра перейдем на совсем открытую равнину. Есть приказ отрыть огневую.
      Эту ночь по радио говорили немцы. От имени взятых в плен негодяев, они обращались ко всем бойцам и офицерам, называя "товарищами". Номера дивизий наших, 301 и 248, известны немцам, и ими назывались даже фамилии командиров дивизий, их звания, нескольких командиров полков - двоих из нашей и двоих из 248, капитана Благина и даже лейтенанта Ставрова. Пленные солдаты все выболтали, и немцы не скрывают этого.
      Позавчера на левом фланге действовал женский батальон. Их разбили наголову, а пленные кошки-немки, объявили себя мстительницами за погибших на фронте мужей. Не знаю, что с ними сделали, но надо было бы казнить негодяек безжалостно. Солдаты наши предлагают, например, заколоть через половые органы и другое, но я просто бы их уничтожил.
      По ту сторону Одера тоже случился бой. Оказывается, группа немцев, в составе двух полков пехоты и сопровождении танков, шла по маршруту "Из Варшавы", отступала, не зная, что мы уже здесь, и неожиданно наткнулась на наши части. Завязался бой. Немцы были уничтожены и частично пленены.
      Рысев обосновался в домике и Каноненко тоже находится там. Ему он боится сказать что-нибудь, но мне - прямо и категорически приказывает (я вчера заглянул туда): "Шагом марш на огневую!".
      Вчера вечером приболел. Ночью позвонил Рысев, приказал вести людей на работу. Когда я сказал, что болен, он снова повторил приказание, и я вынужден был прийти в его резиденцию.
      - Пойдем со мной, - предложил он мне, и завел в соседнюю комнату. Фельдшер, проверь у него температуру. Тот установил градусник.
      Я был растерян и унижен. Первый раз я встречаю подобное обращение с офицером, да еще кто... Был бы он хотя бы комбатом, и то бы обидным считалось его недоверие ко мне, но в данном случае - его отношение не имеет себе прецедента. Какой глупый и мерзкий мальчишка.
      26.02.1945
      С Рысевым у меня снова начались трения. Дело дошло до командира полка (временно и.о. Штанько) и до следователя, который разбирал наш вопрос. Рысев написал рапорт, после которого я был вызван к командиру полка. В этом рапорте он оклеветал меня. Сегодня я написал свой рапорт, в нем я разоблачаю несусветную ложь капитана Рысева.
      Командир полка обещал судить, но в связи с развернувшимися событиями, второй день меня никто не трогает. Я-же в постоянном напряжении, ожидании чего-то неприятного - люди злы и строят козни, в настоящее время исключительно Рысев. О Каноненко не знаю, ему сейчас не к чему придраться он сыт своей славой - каждому показывает свою грудь с тремя орденами и медалью, пишет и просит других писать о нем заметки в газету, рассказывает о своих подвигах, и вообще очень увлечен своей популярностью. Я стараюсь с ним меньше встречаться и сталкиваться, - с обеими опасно враждовать, как бы не отвратно было бы моему сердцу их поведение.
      Несомненно - Рысев глупый мальчишка, иначе - забавный котенок, стремящийся показать, что он лев. Каноненко хитрый, ловкий человек, умеющий своими словами, а не действиями, убедить всех, что он незаменимый на войне. Я видел его в боях, и хотя знаю, что он не трус, убежден, что свою жизнь он будет спасать всегда и везде, даже за счет жизней своих товарищей, с которыми он считается постольку, поскольку они пользуются авторитетом у комбата и других старших начальников. О Рысеве он говорит что тот тряпка и у него целиком на поводу. Так оно и есть, здесь я с ним согласен.
      Теперь мне приходится опасаться споров с ним, хотя ежедневно он говорит бойцам: "Я тебе не Гельфанд!", но я молчу, будто не замечаю, а на самом деле - как больно, что это ничтожество стало красиво и величественно только благодаря бог весть за что полученным орденом и раздувшейся славе.
      В бою 12 числа я больше сделал, и обо мне больше людей знает и хорошо отзывается, однако скромность помешала мне прославиться, а Каноненко везде и всюду кричал о своих действиях, и потом: кое у кого заискивающе, кое у кого требовательно: "Ну, как я даю?!" И все утвердительно отвечали: "Не меньше!", причем находились подражатели, которые тоже спрашивали: "Ну а я как давал?!", и, правда не все, но и тем отвечали "Не меньше!", и они, чтобы не уронить своего престижа, в один голос подпевали Каноненко.
      У нас новый замкомбата по политической части, лейтенант. Без орденов. Таких я люблю, если только он фронтовик. Значит справедливый и скромный парень, и его за это невзлюбили. Ведь меня, например, трижды представляли к ордену (как и всех офицеров по приказу высшего командования) и до сих пор нет даже ни одного приказа. Понятно, я самый незаслуженный человек, не смотря на свое активное участие в боях, особенно 12/II/45, когда почти все, в том числе и Каноненко, попрятались в подвалах, и оттуда, по телефону, были героями, а я на поверхности руководил всеми силами обороны - и минометчиками, и стрелками, и даже раненными. А сколько людей на моих глазах падало истекая кровью, лишаясь ног, рук, живота, который вместе с осколками вываливался наружу - страшная картина! Но я не замечал ее, а видел впереди, в каких-нибудь пятидесяти метрах наступающих немцев, танки, и для меня это было наглядней всего. Я не трусил, не убегал от снарядов, и судьба меня уберегла, хотя я бегал по двору, устланному трупами людей и животных, усыпанному щепками, кирпичом, изрешеченному снарядами и минами, окутанному дымом и гарью.
      Алексей Толстой умер. Какая обидная утрата перед самым окончанием войны! Ромен Роллан не дожил до нового года одного дня, а Алексей Толстой погиб за месяц раньше, чем окончились мучения людей и злодеяния гитлеровцев на земле, о которых он столько писал в своих острых, бичующих статьях и рассказах. Смерть вырвала у нас большое сердце и страстную, молодую, несмотря на пожилой возраст, душу Толстого. Его жена - я видел ее на фотокарточке, - очень любит писателя, преданна ему, молода и красива. Жаль ее. Но еще больше жаль литературу, понесшую колоссальную, ни с чем не сравнимую потерю со дня смерти престарелого Роллана.
      Алексей Толстой - один из любимых моих писателей, и, пожалуй, самый большой после Горького мастер художественного слова. Тот факт, что о его смерти сообщают ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР, говорит о значении, которое придавало писателю наше правительство и наша партия большевиков.
      Сегодня или может быть завтра, будем уходить отсюда. Очевидно нас сменяет другая армия. Точно ничего не известно, но сейчас на другой берег Одера и днем и ночью наши бойцы перевозят мины. Странное дело, ведь отсюда даже винтовки лишней и трофейной не разрешают вывозить, а мины возят. Ведь это только загрузит переправу. Не лучше ли было бы им сдать наши мины, а те, что мы сменим на той стороне, дадут нам такое же количество мин.
      Вчера перекинулась лодка с людьми и минами. Шесть человек искупались в Одере, а девять ящиков с минами потонуло в реке. Как это все глупо и неосмотрительно.
      Сменяют нас, по-видимому, из-за недостатка людей, а также, мне кажется, из-за того, что о нас узнали немцы, захватившие языков.
      Женщины со стороны противника больше не появляются с тех пор, как одной из них проткнули тело колом и послали голую обратно к немецким позициям. Но не исключена возможность, что они могут опять появиться.
      Сегодня немец всю ночь делал артподготовку и на участке третьего полка пустил свою разведку. Чем кончилось мне еще не известно.
      Писем сегодня не писал, а вчера только маме и папе по два слова. Времени даже оправиться не хватает - недаром у меня застой желудка сейчас, от которого я сильно страдаю.
      В последние дни получил ценные и умные письма от Нины, но некогда ответить толково, а иначе я не могу. Ире Гусевой, Ольге Михайловне и другим нужно непременно хорошо и тепло написать, но время, черт побери, как оно выскальзывает из рук, когда так нужно за него уцепиться.
      Отправил посылку маме. Трижды перешивал ее и перекладывал, так как говорили, что не правильно зашил ее, надписал. Оценил в 3000 рублей, авось дойдет в целости. Больше всего я молюсь о переписке, чтобы она непременно дошла, а барахло всегда найти можно, хотя, правда, и оно имеет в тылу большую ценность.
      Оле послал 250 рублей - больше у меня не оставалось в этом месяце, так как выплатил за заем, а у меня подписано на 1200 рублей.
      Уже темнеет. Слышен стук моторов. На мосту кипит работа. Ни днем, ни ночью, ни под обстрелом врага, люди не прекращают строительство моста через Одер. Немцы бросают туда шрапнель и картечь, но мост все же будет готов.
      В приказе командующего говорится, чтобы офицерский состав в ближайшие дни подготовил личный состав к боям в условиях крупного города. Это что-то да значит! Очевидно, нас отводят, чтобы мы набрались свежих сил и ударили, куда иначе, если не на Берлин - наша ведь армия ударная!
      Ах, чуть не упустил, - наша дивизия получила орден Суворова II степени и, по слухам, представлена к ордену Красного Знамени и званию гвардейской. То-то полковник Антонов растет! Герой! Хотя его многие не любят за строгость и причудливость характера, а может быть и за то, что он цыган. Ведь не перевелись еще люди с шовинистскими и национальными предрассудками. Я лично полковника не знаю как следует, хотя не раз видел его в лицо и слышал о нем из рассказов.
      На плацдарме теперь спокойней. К нам переправились самоходки, - скоро будет у нас мост. Ближе подошли к нам Прибалтийский и Украинский фронты, клин к Берлину стал шире, а позади нас, в Познани и ряде других городов, уничтожены группировки противника. Так-что и в тылу теперь спокойно у нас, причем освободились силы, прибавилось техники и боеприпасов.
      В международной жизни тоже изменения: Турция объявила войну Германии, Бенеш переехал в Кошицу, а де Голль отказался от встречи с Рузвельтом. Арцишевский и К? соглашением большой тройки выкинуты за двери международной арены, и потому истошно вопят о несправедливости переговоров. Впрочем, им подпевают и их хвалят немцы. Вот до чего докатились эти подлые эмигранты. Мне вспоминаются в связи с этим куплеты Вл. Дыховного (в Красной Звезде) "Чижик пыжик, где ты был".
      РАПОРТ
      Товарищ майор!
      Хочу обратить ваше внимание на неискренность и крайнюю несправедливость предъявленных в рапорте капитана Рысева от 24/II. сего года, обвинений по моему адресу.
      1. На поле боя не было ни одного случая оставления мною взвода или уклонения от боя,
      напротив:
      а) При прорыве неприятельской обороны на реке Висла, я, вместе с расчетом и отделением управления, был выдвинут (за несколько дней до штурма ее и прихода на ОП всей роты) для изучения системы огня противника, проведения пристрелки и оборонительных работ. Причем нахождение мое там сопровождалось частыми артналетами врага; сутками нам доводилось оставаться без пищи, воды и прочего, в то время как минрота и весь батальон еще находились в нескольких километрах от переднего края.
      При прорыве вражеской обороны на Висле мое активное участие в боях никем не может быть опровергнуто.
      б) Плацдарм на реке Пирица одинаково стойко и самоотверженно, как и бойцами других взводов, удерживался моими бойцами, и во главе взвода неизменно находился я.
      в) Здесь, на Одере, после 570 километрового марша, не потеряв ни одного бойца и не имея отстающих (чего нельзя сказать о роте в целом - 14 отстающих, из которых трое по сей день не вернулись в роту), я, не щадя жизни, сражался за удержание Одерского плацдарма, и о моем личном участии в боях за 3 и 12 числа могут подробно и лучше, нежели я сам, рассказать многие участники этих боев - офицеры, сержанты и бойцы, находящиеся в строю или после ранения, на излечении в санроте и медсанбате нашей и 248 сд.
      2. В первом эшелоне, что фактически означает тот же "бой", не было ни одного случая невыполнения мною приказа, так что и второе выдвинутое против меня обвинение в корне не соответствует действительности.
      3. Строгого выговора с предупреждением я ни разу не получал и никакими документальными или свидетельскими показаниями капитан Рысев не сможет оправдать эту провокационную выдумку, с "уклонением от поля боя" и таким непомерно легким за то наказанием.
      4. Последний, наиболее достоверный факт указанный в рапорте, относящийся к окопным работам, крайне искажен многочисленными измышлениями капитана Рысева, а именно: что работа не начиналась мною, в то время как специально для перенесения досок были посланы 3 человека, вернувшиеся почти с пустыми руками, а двое бойцов, которые заготавливали материал и которыми руководил сам капитан Рысев, уснули, не обеспечив материалом нас.
      Таким образом я вынужден был уведомить командира роты через красноармейца Гайдукевича о состоянии дела, а сам с двумя бойцами и старшим сержантом Лаврентьевым, стал ждать результатов.
      Утомленный ежедневными ночными работами (из всех офицеров роты один я присутствовал на протяжении всего хода работ и руководил ими - остальные в это время отдыхали) и дневной политико-воспитательной работой с личным составом (за весь период работ мне удавалось не более двух часов отдыхать в сутки), я задремал, и проснулся, когда услышал вопрос командира роты: "А Гельфанд где?", на который немедленно откликнулся. Однако вместо того, чтобы как следует разобраться в причине нашего нахождения в сарае и, если нужно, наказать виновников, но имеющимися для этого в дисциплинарной практике Красной Армии взысканиями, он набросился на меня, начав избивать кулаками по голове и лицу (при бойцах), а затем, когда я, возмущенный его обращением со мной, направился к комбату - он выстрелил мне по ногам из пистолета, причем комбату при докладе не заявил о своем поступке, хотя меня назвал чуть ли не саботажником, отказавшимся пойти на работу и сагитировавшему на это бойцов. Он в рапорте написал, что я объяснил свое "нежелание" работать климатическими условиями - дождем.
      Прошу еще заметить, что при отдаче приказания, капитан Рысев заявил двум бойцам, подготавливающим стройматериал - "закончите - пойдете спать", а мне приказал, по окончании их работы, не разрешать им отдыхать и направить оборудовать НП.
      Считаю необходимым также довести до Вашего сведения, что не первый раз капитан Рысев применяет мордобой по отношению ко мне и другим лицам, в результате чего был избит рядом офицеров 3 сб, а также командиром минвзвода лейтенантом Каноненко, после чего оставил попытки к рукоприкладству. Только в отношении меня, видя проявляемую мною терпимость, он не прекратил своих незаконных действий.
      9 февраля избил меня на глазах у бойцов (почти безо всякого повода и вины с моей стороны). В тот же день и еще раньше не раз заявлял: "Я тебя расстреляю в первом же бою!". Впрочем, не одному мне он угрожал расстрелом. Командиры взводов и расчетов, а также бойцы возмущались и сейчас не перестают возмущаться отпущенным по их адресу угрозам и бесшабашной матерщиной капитана Рысева.
      Командир минометного взвода
      Лейтенант Владимир Гельфанд.
      27.02.1945
      Каноненко меня уговаривает подать рапорт самому командиру полка. Возможно, это просто подстрекательство, ибо он говорит, что вчера на меня затребовали боевую характеристику у комбата, и он не преминул ее отправить. Впрочем, может быть он хочет угробить Рысева моими руками - очень мило было бы с его стороны. Но, во всяком случае, подготовиться нужно ко всему и писать, писать, пока есть мысли и возможности для этого.
      Сегодня встретился со связным из девятки, той самой, в которой я так долго служил минометчиком, а затем и стрелком у Пархоменко. Оказывается, они меняют нас, а мы, видимо, идем на другой берег пополниться людьми.
      01.03.1945
      Большой, столь долгожданный день, прошел по воле судьбы так для меня незаметно и фальшиво. Полдня "шускал" часы. Слово "шус" появилось в нашем обиходе недавно и невесть кем оно выдумано. Очевидно, оно пришло к нам вместе с Барахменными трофеями, которые, без наличия в нашем обиходе этого слова, никак не хранились бы и выбрасывались как негодные. Слово "шус" - не литературное и весьма неприятно на слух, но у нас обычно и даже более плохие слова принимаются, как говорится, за чистую монету.
      В "шусе" я уже не новичок. С момента приобретения мною часов, через мои руки стали проходить десятки неисправных механизмов. Первые мои четверо часов, найденные в сравнительно исправном виде, быстро перешли в другие руки, и с тех пор, за исключением одного раза, хорошие мне не попадались. Сегодня сравнительно удачный выбор сделал я, - приобрел часы на ходу, но без стрелок.
      Ныне погодка, ну и разгулялась! С утра пасмурно, потом дождик, солнце до вечера, а с вечера снова дождь; и сейчас такая буря и ливень, что морозец по коже пробегает при одной мысли об этом. 1 марта был всегда таким непоседливым, бурным, с переменами неожиданными. Недаром и я выдался таким похожим на день, в который по воле провидения родился.
      Рысев не перестает дурить. Как-то по-детски набрасывается он, без причины, и с самой беспардонной матерней. Сегодня ему показалось, что мой боец Гордиенко не почистил двуноги. Он разругался: "... мать, почему сидишь... а с матчастью не в порядке?" Я ответил только, что то же самое можно сказать человеческой речью, а не матом. "Ну, ну, не шипи!" - прошипел он сам мне вдогонку, когда я выходил из сарая, где мы второй день уже находимся.
      Так жить нельзя. Надо кончать всю эту музыку и притом решительно и побыстрей. Все офицеры награждены, все пользуются почетом и уважением, а я так неблагодарно отмечен всюду злобой и насмешками пустых людишек.
      - Вот вы, товарищу лейтенант, маете такий запас слов. Сьогоднi ви виступалi, так гарно було послухать, а ваши слова целиком можно було взяти за резолюцiю - говорил мне боец Деревьев без всякого оттенка лести, - а вот вони балакали i тiльки. Як же ви допускаэтэ, шоб воны властвували над вами?
      Так говорили мне не раз, но я и сам не могу на это ответить. Все эти рысевы, шитиковы, каноненко - разновидности трусов, болтунов, лицемеров. Все отрицательные качества совмещены в этой тройке, и если у одного из них нет какого-то своего, то оно непременно найдется у другого.
      - Я не буду казать хвалебную оду, - заискивающе начал Шитиков, - но Каноненко, як командир проявив ***.
      02.03.1945
      Я все еще терплю, хотя не знаю к чему может привести терпимое отношение к подобным нетерпимым явлениям. Рысев наступает всеми видами подлости и нахальства, причем широким фронтом, и не останавливаем никакими укорами совести и рамками приличия. Моя пассивность позволила снова ему отстранить меня от должности. Без моего ведома, и даже в тайне от меня, он объявил Шитикову, Каноненко и всей своей ординарии, что мои люди теперь переданы Шитикову. Когда, однако, эти мероприятия не помогли, и бойцы продолжали выполнять мои требования, он вызвал всех к себе и приказал ни в коем случае мне не подчиняться. В результате сегодня Гордиенко заявил, что пищу на меня получать не станет, а когда заметил, что я пишу - взял, переложил мои тетради и нагло заявил: "Зараз як швирну оцi бумажки, то ви их не побачите бiльш".
      Впрочем, капитан Рысев прибегает еще и к другим уловкам. Сегодня, например, когда раздавали благодарности товарища Сталина, и я сказал: "Я бы сейчас поел картошки немного", Рысев, подхватив эту фразу на ходу, исказил, передав Каноненко: "Гельфанд говорит, что он лучше бы картошки поел, чем благодарности от Сталина получать". А через несколько часов эту выдумку я услышал уже из уст старшего лейтенанта Ставрова. Так из клеветы может получиться большая неприятность, - ведь это могут истолковать как враждебную пропаганду.
      Сейчас идет снег. Утром, и еще ночью, к исходу 1 числа началась метель. Снегом замело все вокруг. Началась зима, а ведь целый зимний месяц ее не было, и появилась она, как ни странно, весной. Днем, однако, показалось солнце, блеснуло, и снег мгновенно растаял. А сейчас опять намело - все бело.
      Писать надо еще много, а день клонится к концу - не успею. Писем третий день не пишу. Получил ценные весточки - надо ответить, но некогда.
      Парторг просил написать о бое 12 числа в редакцию. Статью подпишет своим именем. Рапорта откорректировать нужно и переписать начисто, потом стихи, словом, работы уйма.
      Холодно. Мороз отнимает у меня половину сил и желания, а жизнь требует: пиши, и нужно подчиняться ее воле. Скоро почтальон принесет почту и надо приготовить письма.
      03.03.1945
      Богатства кучи. Поляки ходят ободранные, почитай нищие. Встречал много русских девушек, почти землячек (из Криворожья), но поговорить с ними не успел - мы двигались.
      Время к вечеру. Теплый, почти летний день - удивительно в разгаре зимы. Снег, который стоял по колено над землей, стаял почти совсем, и поля позеленели. Впрочем, полей здесь не много. Густые темно-зеленые еловые леса тянутся сплошными массивами, тянутся по "шёнем фатерланд", как любят называть страну свою немцы.
      04.03.1945
      Плацдарм на западном берегу реки Одер. Ночью переправились через реку (вода всюду по колено). Шел дождь. Снег весь стаял. Грязь непролазная на полях, по которым нам случается проходить. Идти было тяжело. Сапоги разлезлись, вода и грязь хлюпала внутри их.
      До темноты нас обстреливали из пулеметов, артиллерии, самолетов и танков. Все, казалось, встало перед нами тяжелым препятствием. Река оказалась хорошо промерзшей, и вслед за нами сумели переправиться повозки с боеприпасами. Ночью подвода привезла мою сумку, в которой были дневники и подготовленные к отправке письма.
      До темноты писал в дневник свои мысли, после, для отвлечения тоски, играл на губной гармошке.
      Бойцы стали невыносимы, оскорбляют меня беззастенчиво, встречая потворство капитана Рысева и, в особенности, Каноненко. Мне очень тяжело командовать, хотя еще никогда у меня не было так мало людей - шесть человек бойцов.
      В середине ночи вышли на хорошую шоссейную дорогу. По ней двинулись легко, свободно - она была суха и гладка - все почувствовали облегчение. Сзади нас затарахтела машина. Вдруг раздалась команда: "От дороги в стороны!" - и в ту же минуту прогремел выстрел, за ним другой, третий. Кое-кого ранило. Мы опомнились, спохватились, вернулись на дорогу, и пэтээровцы открыли огонь. Это был немецкий тягач, везший на буксире подбитый танк. Он легко и неожиданно проскочил, ошеломив нас своей дерзостью. Было поздно, когда мы открыли огонь. Удалось окончательно остановить и добить только одну машину, зато несколько наших человек были ранены вражеской мушкой. После этого, немного погодя, мы очутились в двудомном хуторе, где заняли оборону.
      Ночью стало спокойно. До рассвета ни одного выстрела не было, так что даже не верилось, что враг рядом.
      Когда только расположились, кто-то сказал из начальства: "проверьте дома". В один дом зашли пулеметчики капитана Мусаева и командир взвода из его роты. Они стали шарить повсюду, искать трофеи с фонариком в руках. Пошел и я вслед за ними. Остановился в одной из комнат, зажег спичку и нашел пару свечей. Засветив обе, стал осматривать шкаф. Нашел ручку вечную, колоду игральных карт в футляре, часы и цепочку серебряную для ручных часов. Рассказал о своей находке. Часы стояли, и я полагал, что они испорчены.
      Скоро вошел майор Илкаев - замкомполка по строевой, оба замкомбата наши, Лаптев и капитан Костюченко. Мусаев похвалился, что я нашел часы, майор потребовал, чтоб я дал их ему. Я решил дать другие, которые нашел прежде и в которых отсутствовал ключ для завода. Он взял, начал рассматривать.
      - Это не те, - вмешался Мусаев - те ручные.
      - Дай сюда часы! Как ты смеешь обманывать своего командира!? Дай часы!
      Я оторопел и решил не сопротивляться, так как и без того очутился на последней стадии бесправия.
      05.03.1945
      Сегодня выдавали ордена награжденным. Старшина и Деревьев получили ордена за прорыв.
      13.03.1945
      Немецкий плацдарм на правобережье Одера, носящий у нас еще название "аппендицит". Здесь местность пересеченная, и несмотря на то, что плацдарм невелик - 2,5-3 километра, противника трудно вышибить, ибо он сидит на огромных и крутых, основательно укрепленных высотах.
      Против нас стоит морская пехота, насчитывающая в батальонах по 400 человек - противник серьезный. Впрочем, наши славяне зазнались уже, говорят, что они плевали на состав дивизий и вышибут любого неприятеля, потому что они сталинцы. Это не плохо, но в условиях притупленной бдительности может получиться и наоборот, и слова станут тогда простым бахвальством. Ведь получилась такая история у наших здесь предшественников, когда их выбили из этого участка немцы, и восстанавливать положение приходится другим частям и с новыми жертвами.
      Удивительно нам везет. Всегда нам случается занимать оборону уже битых частей и подразделений, и тут-то мы оказываемся героями против не менее битого в боях нашими предшественниками противника.
      Уже темно. Пишу, наугад складывая буквы.
      "Человек, изгаженный жизнью" - так я подумал вслух после длительного разговора и наблюдения за Каноненко.
      - Кто я? - неожиданно спросил он. И я обрадовался правильности пришедшего мне на мысль определения его натуры.
      15.03.1945
      Однажды я дал Каноненко 200 рублей, чтобы он уплатил за посылку. Он взял у меня деньги, и когда я на другой день осведомился, уплатил ли он, получил утвердительный ответ. Так шло время и неожиданно выяснилось, что Каноненко эти деньги присвоил себе - посылку мою не приняли, следовательно, и деньги за нее.
      Каноненко большой картежник. Круглые сутки играет он с Шитиковым, Рысевым и К? в карты, и режет тысячи, т.е. выигрывает большие суммы. Когда я однажды узнал, что он выиграл 16 тысяч денег, то потребовал у него долг. Тем не менее он не возвращал, пытаясь изобразить меня скрягой и мелочным человеком. Вскоре, однако, он совсем разбогател - выиграл 24 тысячи, и свеликодушничал - публично вернул мне 200 рублей, сопроводив этот акт насмешками о моей скупости.
      - Вот сядь играть в карты, - подзадоривал он. - Боишься! Это ты из-за денег трусишься!
      - Нет, мне не жаль денег, - возразил я, - но совесть свою терять из-за мелочи, о которой ты столько говорил - стыдно. Я не люблю картежной игры, и ни разу еще не играл в карты, но сейчас я буду играть, заведомо зная, что проиграю, ибо не знаю даже правил игры.
      Началась борьба за выигрыш. Каждому из К? хотелось меня первому обыграть. Первым, по старшинству, занялся мною Рысев. Пользуясь моей неосведомленностью в игре, он заставил меня, вместо проигранных 300 мною марок, платить ему 600 (только впоследствии мне рассказали об это другие участники "очистки карманов"), пока, таким образом, я не передал ему 12500 марок - половину заработанных в этом месяце. Затем его сменили другие Каноненко, Шитиков. И до самого вечера крутили меня, пока я добровольно не решил сдать им последние сотни моей получки.
      Так во имя справедливости я решил пожертвовать своей "кисой", как называют карман здешние картежники. И совершенно напрасно. Это никого не научило, никому не послужило пользой, и только вызвало еще большую волну насмешек. Я оказался в дураках.
      Как-то, когда я выделен был на проческу леса, мне встретился на велосипеде старшина нерусской национальности. Я остановил его и потребовал документы на велосипед, но в ответ встретил глупую реплику: "Нам командир дивизии говорит: если пьяный - пойди, выспись!" Я возмутился и потребовал от старшины, чтобы он вел себя по-красноармейски и не позволял себе наглости по отношению к офицеру.
      Он опять повторил свою реплику, свистнул. На его свист собралась большая группа (человек 15) бойцов и младших командиров, которые стали наперебой осмеивать меня, а старшина, подойдя ко мне вплотную, строго взглянув мне в лицо, предупредил: