Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дневники 1941-1946 годов

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Гельфанд Владимир / Дневники 1941-1946 годов - Чтение (стр. 7)
Автор: Гельфанд Владимир
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Дальнобойными пушками, отстающими от фронта на 10-15 километров, они подожгли лес, и тот горел до нынешнего утра.
      Всю ночь и сегодня не прекращается стрельба из всевозможных орудий и оружий. Немцы никак не могут свыкнуться с мыслью о своем поражении, хотят наступать, хотя вчера получили от нас знатную трепку. Сколько их, кровожадных убийц, вчера поплатилось жизнью за свои преступления. Но это ягодки. Наш счет только начался. Мин у нас много, гранат, винтовок и ППШа.
      Сегодня на рассвете после усиленной артподготовки пьяные фрицы вновь двинулись сюда. Вначале двигались по одному - их встретили ружейным огнем. Лейтенант Черных из первого взвода собственноручно уложил трех немцев. Затем пошли вражеские танки. Много их подбили наши противотанковые орудия.
      Немецкие самолеты - корректировщики, бросают над нашими позициями ракеты, но и это не помогает им. Выходит, разбрасывают попусту снаряды. Эх, и глупые же они, неумелые стрелки.
      Мы-то знаем за что воюем и поэтому глаз наш зорче немецкого, снаряд точнее, пуля у нас не столь дура, как в руках немцев. Сегодня оказывается не 6-е, как я думал, а 7-е число. До конца этого года осталось 115 дней. За этот период должна решиться судьба многих стран и народностей в связи с разгромом немецких и всяких других фашистов, который назревает, который неизбежен в этом году.
      Сейчас уже несколько часов на нашем фронте затишье. Только изредка пронесется далеко над головами одинокий снаряд, ухнет о землю, завизжит обиженно, или пуля, шлепнет о металл. И снова тишина. Противник, видимо, отчаялся в своих попытках одолеть нас, несмотря на численное и техническое свое превосходство на этом участке.
      Ему никогда, сколько бы ни было у него сил, не заставить нас ослушаться приказа товарища Сталина, никогда не вынудить нас отступить. Мы - гвардейцы, и с гордостью отстаиваем, и впредь не перестанем отстаивать это славное имя, присвоенное Родиной.
      Недавно я был в библиотеке села Чепуршское, разбитой бомбежкой фашистских каннибалов. Сколько книг, альбомов, словарей, сколько различных жемчужин культуры и искусства погибает от рук, ужасных врагов наших. Я взял несколько книг и мы читаем их с помкомвзводом Кукайло. Малой энциклопедии у меня было два тома - сейчас один при смене огневой позиции остался. Собрание сочинений Маяковского и литературные исследования о Глебе Успенском - очень интересные книги.
      Книги я уже прочел. Сегодня отдохнул впервые за несколько дней боев, которые были не для отдыха. Мы славно поработали.
      Меня все не покидают мысли еще раз наведаться в библиотеку за новыми книгами. Ведь эти я достал в ночное время при свете луны, и выбрать хороших книг из-за отсутствия света не сумел. Но это будет зависеть от обстановки и от разрешения младшего лейтенанта или политрука.
      Писем не пишу и не получаю ни от кого уже несколько дней. Газет тоже нет. Что там делается на Кавказе, в Калининской области? На нашем участке я вижу все воочию, а на других что?
      Где теперь мои родные? Что стало с моими стихами, дневниками, книгами? Как хорошо было бы, если б их спасли Нюрочка или тетя Берта.
      Бои на Кавказе в последнее время шли в районе Моздока и Прохладного. Сейчас у меня замечательная карта из энциклопедии - карта Орджоникидзенского края и я могу отмечать на ней все события происходящие там и связанные с войной.
      В районе Прохладного (по газетам) положение улучшилось и наши войска заняли даже у противника один населенный пункт. На других участках немцы перешли к обороне, а в районе Калинина отбросили врага на 40-50 километров, освободив при этом 610 населенных пунктов и в их числе города Зубцов, Карманово, Погорелое и Городище. Это из вечернего сообщения 26 августа. С этого времени, т.е. с 31 числа, я газет не читал. Ничего нового не знаю пока.
      08.09.1942
      Странное дело - за все время пребывания на фронте я не видел ни одного убитого человека, а под огнем врага побывал не раз. Вот и сегодня небольшие осколочки от снарядов несколько раз угодили в меня. А во время сегодняшней, ночной ходьбы за ужином и вскоре за завтраком, пули свистели над самым ухом моим. На этот раз я сам напросился, чтоб меня послали в деревню, преследуя единственную цель - порыться в книгах, выбрать себе для чтения подходящее.
      Вечером, когда ходил за ужином, я разузнал расположение кухни и нынче на рассвете решил по пути в хозвзвод заглянуть в обезображенное двухэтажное здание партийной библиотеки.
      К несчастью ночь была темная, рассвет пасмурный и я ничего не смог выбрать, схватив четыре первые попавшиеся толстые книги, из которых две оказались томами произведений В. И. Ленина, а две других историей ХV??? и Х?Х веков. Что ж, я не прочь получше ознакомиться со словом великого Ильича и историей стран земного шара, и с историей нашего великого государства в частности.
      Начну с Ленина. Статья "О двоевластии" - прочту, когда стихнет немного артканонада, которая заставляет меня быть настороже и не отвлекаться посторонними вещами. И пока нет приказа открыть огонь - я записываю, ибо страшно не люблю когда время у меня проходит впустую.
      Закончил читать книгу В. Хандрос "Творческая работа корреспондента". В ней автор инструктирует, учит редакторов и корреспондентов, как, по его мнению, писать, выбирать тему, работать со своим произведением. Автор, вероятно, старый, опытный журналист и у него в книге имеется ряд ценных указаний. В книге много цитат наших вождей и писателей.
      Вот что говорит автор о необходимости писать свежо и интересно, понятно для широких масс: "У сонного автора и читатель спит". И тут же приводит высказывание Калинина по этой же теме: "Корреспонденция должна быть не фотографией, а художественной картиной..." К этому я и стремлюсь, чтобы все мои статьи были художественны как по смыслу, так и по содержанию. Но я чувствую, что я слишком многоречив в своих писаниях и часто не употребляю нужные, краткие и верные слова, заменяя их массой ненужных.
      Сейчас поймал себя на безобразном неумении писать давно знакомое мне слово "Корреспонденция". До сих пор я писал его или с одним "р" или "корресподенция". Мне стыдно сознаться себе, что это случилось от невнимания при чтении. Часто бывает, что я и сам удивляюсь, почему я не знаю об иных, общеизвестных фактах, вещах.
      У меня есть большие прорехи также и в литературе. Я перечел столько книг, столько различных материалов и статей о писателях и их произведениях, что и припомнить, пересчитать трудно. Но читал-то я не по-людски бессистемно, хотя и пользовался рецензиями на прочитанное. Бездну книг я прочел, о которых многие и не слышали, авторов и названий коих никогда не встречали даже люди с высшим образованием. Но главные, самые выдающиеся произведения не прочтены мною, такие как "Тихий Дон" Шолохова, "Война и мир", "Воскресенье", "Анна Каренина" Льва Толстого, "Преступление и наказание" Достоевского, "Обрыв" Гончарова, "Клим Самгин" Горького, "Падение Парижа" Эренбурга, "Сыновья Фейхтвангера" - я не читал. Или читал только отдельные части и отрывки из этих книг. Только недавно, в последние два года, я принялся за ликвидацию этих прорех. Перечитал известные мне давно из рецензий на них в газетах и журналах: "Сын Америки" Р. Райта, "Изгнание" Фейхтвангера, "Лота в Веймаре" Манна, "Педагогическая поэма" Макаренко, "Петр ?" А. Толстого, "Севастопольская страда" Сергеева-Ценского и многое другое.
      Еще один недостаток у меня имеется, тоже связанный с отсутствием системы в моей работе. Я не записываю наиболее нравящихся и необходимых мне слов и оборотов. И у меня, при всем этом, память абсолютно никудышная. Как-будто специально для меня В. Хандрос вещает в своей книге: "Все, что услышал, прочел - записывай, не копи в голове, это самая дырявая копилка". Забудешь, а то еще хуже - перепутаешь. И, далее говоря о том, что многие любят по памяти говорить, разглагольствовать, о чем не знают - автор приводит образец ответственного отношения к каждому своему слову на примере великого Ленина, который отказался дать совет по одному вопросу потому, что не знал его исчерпывающе.
      В этой связи ловлю себя на болтливости нескромной и ошибочной, когда говорил, что Карл Маркс изучил русский язык в 80 лет. Оказывается, ему было 50, когда он взялся за изучение русского.
      09.09.1942
      День подходит к концу.
      У меня в окопе был политрук. Он долго объяснял задачи командира отделения. Крепко, но справедливо ругал меня за то, что в моем расчете не были свернуты скатки, и за другие неполадки в отделении за которые я ответственен. В частности за то, что я не знал до сих пор количество имеющихся в расчете мин и число мин, выпущенных нами.
      Ошибки исправляю на ходу. Количество мин посчитал, скатки скатал.
      Красноармеец Сазонов, политрук и ротный представляются к правительственным наградам. Сегодня политрук писал боевые характеристики на них. Сазонов из третьего взвода своим ротным минометом уничтожил 40 фашистов, не допустил неприятеля к нашему дзоту. Сейчас он легко ранен.
      Днем немцы обстреливали все поле и село. Снаряды падали рядом. Пули ударялись о миномет тоненько звеня. Голову нельзя было поднять - так густо обстреливалась местность, и все-таки мы не имеем урона ни в живой силе, ни в технике. Немцы это почувствуют скоро.
      10.09.1942
      Сегодня весь день на нашем участке фронта затишье. Ожидается большое наступление немцев при сильной танковой поддержке. Миномет стоит в полной боевой готовности. Стреляли рано утром - произвели два выстрела. Весь день вместе с политруком, который находится у меня, копаемся в книгах. Я вырезаю необходимый мне материал по литературе, политрук - по истории ВКП(б).
      Политрук рассказал мне, как вести дневник. После того случая, когда он обнаружил случайно увиденные в дневнике разные глупости, я пишу теперь так, как подсказал мне политрук. Он говорит, что в дневнике надо писать только о работе роты, о ходе боев, об умелом руководстве ротной команды, о беседах с воинами, проводимых политруком, о выступлениях по поводу его бесед красноармейцев и т.д. Так именно я и буду писать впредь.
      11.09.1942
      Не хочу пропустить ни одного дня и каждую свободную минуту использовать для записи дневных впечатлений.
      Вчера ночью спать не пришлось - рыли ходы сообщений к стрелковому батальону, который мы поддерживаем. Сегодня тоже, видимо, придется копать. Весь день спал и сейчас, к вечеру, поднялся по боевой тревоге. Наш расчет произвел один залп. Батарее в целом удалось одним выстрелом четырех минометов подавить огневые точки неприятеля, точно накрыв цель.
      Политрук сегодня был целый день у меня. Я очень рад этому и уже привык к его присутствию так, что без него мне становится тоскливо.
      12.09.1942
      Ночью стреляли. Выпустил 11 мин, три раза у меня произошла осечка. Очень досадно мне было что так получилось.
      Ночью спал у меня политрук. Сегодня днем тоже. Я теперь выбрался на площадку для миномета из своего окопа. Это, пожалуй, даже удобней для меня. Я в восторге! Ведь если бы не политрук, кто бы руководил моими действиями? И винтовка у меня блестит теперь и миномет в порядке. Каждое мое действие под контролем внимательным и чутким. Как бы было замечательно, если бы все бойцы и командиры находились под таким руководством, как я. Замечания я получаю ежеминутно. Это мне невероятно помогает. Я очень благодарен ему за все. Душа моя радуется, грудь вольно дышит. Хорошо, когда находишься под постоянной опекой - ошибок никогда не сделаешь.
      Сегодня получили газеты. Бои идут в районе Моздока, Сталинграда и ... Новороссийска. Неужто очередь и за последним? Нет, не бывать этому. Скоро наступить должен перелом.
      Писем не получаю и не пишу уже.
      Кукайло только что направили учиться в военную школу. Меня никогда не пошлют никуда. Я вечно буду последним, как бы я не старался. За что меня наказывает судьба, чем я провинился перед ней?
      13.09.1942
      Кукайло распрощался со мной вчера ночью пообещав писать. В какую школу его направили - неизвестно.
      Политрука сегодня весь день не было. Он пришел ко мне только один раз принес списки лиц представленных к награде и данные о нашей дивизии (в связи с недавно исполнившимся ее трехлетием) для боевого листка. Я остался помкомвзводом и командиром расчета. Теперь у меня забот полон рот.
      Ночью опять стреляли. Я выпустил 10 мин, опять была заминка со стрельбой.
      Днем спал, писал боевой листок. Ночью был дежурный и опять стрелял. Не заснул ни на минуту. Спать хочется, но надо проводить читки и беседы среди бойцов - ведь я агитатор.
      Уже вечереет. Надо спешить.
      14.09.1942
      Сегодня были письма.
      Всю ночь стоял на посту часовым. Несколько ночей подряд уже не сплю.
      17.09.1942
      Сегодня написал большое письмо Оле. В нем вызывал на соревнование в учебе и бою сокурсников. Приветствовал всех знакомых, в частности Майю, Туло Лену. Маму просил поругать за молчание, послал также стихотворение "Глаза большие, синие".
      Ночью спал хорошо. Сейчас я помкомвзвод. Кукайло еще здесь. Его пока не отправляют - пересматривают документы и пр. А Новороссийск оставлен нашими войсками. Самый трудный участок фронта в данный момент остается наш Сталинградский.
      18.09.1942
      Только что написал письма маме, Оле, в Дербент и в Ппс № 1532 ***
      27.09.1942
      Говорят, что сегодня 27/?Х, но я еще точно не знаю.
      Со старшиной (от тети Ани) пришло сегодня письмо (второе, за все мое пребывание в армии). Прислала чистую открытку для ответа (я ей писал когда-то, что бумаги нет). Ответ написал сейчас, но старшина уже уехал. Отошлю завтра. Я им уже и так передал четыре письма.
      Ночью стреляли. Выпустил две мины с зарядом "5". Утром до самого дня просидел на наблюдательном пункте. Перестрелка не утихала очень долго. Наши продвинулись, очевидно, ибо немцы стреляли уже между домиком и сараем посредине и вправо оттуда. Наша артиллерия подожгла тот длинный сарай, что находился в стороне от села вместе с этим и еще другим домиком. Тот домик мы подожгли раньше. Теперь остался только один домик. Сарай сгорел дотла. Видел двух немцев по ту сторону озера, которые передвигались двумя еле заметными точечками. Я выстрелил и они скрылись.
      Теперь относительно вещей. Разорили меня окончательно, ограбили. Конечно тут не без политрука обошлось, больше того - он главный зачинщик или, вернее, человек способный и, вероятно, совершивший это паршивое дело. Лазили у меня повсюду и результатом обыска явилось хищение или, мягче сказать, конфискация: котелок, издавна нравившийся младшему политруку, два кусочка мыла, два коробка спичек, одна пара нижнего белья и трусы. Компас, который единственный являлся показателем (внешним) моего равенства среди лейтенантов и других командиров роты и, главное - литературный материал, составлявший для меня единственную отраду, ту сферу, в которую я мог целиком погружаться, забывая на время всю горечь и тяготу моей армейской жизни. "Французская литература" - большая, подробная статья из истории (не помню точно какого) века. Журналы литературные или, как их там - "Записки академии наук" - очень ценный журнал с богатейшим библиографическим материалом. Номера журналов "Красная новь" и "Новый мир", исключительно ценные материалы из газет, особенно старых, за 34-35 годы. Журнальные статьи, а также некоторые книги о писателях и литературе. Чернильница с чисто зелеными чернилами, которую я перед этим запечатал уже сургучом и еще многое, многое, о чем не упомнишь. Были там еще две газеты, в которых писалось о моих политинформациях и беседах, как агитатора.
      В сущности, бесед под таким заголовком я не проводил и нигде не затрагивал в разговорах этого вопроса, разве кроме "Боевого листка": "Беседы о боевых традициях своей части" - так называлась статья, фамилию автора которой я позабыл. Но в смысле агитации я немало сделал для роты. Бесед, читок и информаций провел гораздо больше, (скажу, не хвастая) чем другие агитаторы и, пожалуй, лучше других. Поэтому мне было приятно иметь эти газеты, я чувствовал, что в них, хоть в некоторой степени отмечена моя неблагодарная дотоле работа.
      Когда заметка была опубликована - подозвал меня к себе политрук, дал мне два экземпляра (Горшкову, например, он дал три экземпляра), и заявил: "Вот видишь, как я о тебе забочусь (статья эта, кстати, написана на основании моих политических донесений), видишь, как я отмечаю твою работу, а ты, неблагодарный, газет не выпускаешь ежедневно и недоволен часто, говоришь, что не ценю я твоих усилий".
      На самом же деле в политических донесениях он совсем не сообщал о моих беседах, даже о тех, на которых сам присутствовал. И только поймался на этом однажды, когда у нас в роте был комиссар, который спросил бойцов какие беседы велись и те однозначно указали на мои. Комиссар удивился - почему о моих беседах нет ничего в политдонесениях, и дал выговор политруку. До того он информировал, что провел такие-то беседы, политинформации, хотя редко беседует с бойцами и, тем более, на политические темы. Он даже читает плохо.
      Но не об этом я веду речь... эти газетки он, значит, так же спрятал или ликвидировал. Оставил: консервы (банку), помидоры, коробку спичек (неполную), некоторые газетные обрезки, бумаги (часть); уворовав, кроме того, тетрадные листки чистой бумаги и целую тетрадку. Кружку оставил, но нет ни одной книги, за исключением "О писателях": Лермонтове, Маяковском, М. Андерсене-Нексе и Ванде Василевской.
      "Ленин о литературе", "Беседы с начинающим автором", "Крокодилы", "Огоньки" - все исчезли.
      Есть у меня маленькое подозрение на Кукайло и лейтенанта Черных, которые врядли могли остаться безучастными в этом деле, но главная роль за политруком, ибо консервы и другие мелочи ярко свидетельствуют об этом. Кроме того, лейтенант Соломкин сказал мне, что чернила у политрука, газеты забрал Черных, а книги политрук отдал старшине и тот закрыл их в ящик. Вот и вся история.
      Ночью перед этим, после нескольких дней просьб, мне удалось уговорить лейтенанта отпустить меня на старые позиции. Однако когда я уже было двинулся пешком и был (мысленно) уже у цели моего визита, надежды мои внезапно рухнули с встретившимся мне помощником командира роты. Он приказал мне вернуться. Больше лейтенант Голиков меня не пускает. А я б с рук вырвал компас, отнял бы силой то, что добыл ценой жизни, под обстрелом, все то, что так ценно для меня.
      Впервые здесь я открыто записал, ибо избавился от политрука, когда-то указавшего мне, как писать дневник, и что писать в нем!
      30.09.1942
      Закончить вчера не успел. На наблюдательный пункт пришел командир взвода вместе с командиром роты. Оказывается, вся рота переехала сюда.
      Ночью вновь прибывшие рыли себе окопы, тогда же стреляли из миномета. Выпустили ужасно много мин - наши шли в наступление и мы их поддерживали. Сегодня, вероятно, уйдем отсюда. Командир роты и политрук полагают, что в Дубовый Овраг. Его отбили этой ночью у немцев.
      Ротный и политрук слишком мягко со мной разговаривают. Правда, политрук не преминул меня сегодня пожурить за кружку, которая запылилась во время стрельбы ночной, за патроны Корнеева, что были разложены сверху окопа. Но... улыбаются мне, и ротный сказал политруку, что "Гельфанда надо в партию".
      Приходом нового пополнения они весьма озадачены, тем более что в числе их имеются еще два еврея, о чем мне уже не раз говорили политрук с ротным: "Из них один хорошо грамотный, а один хорошо роет окоп, хоть и еврей. Вы можете теперь вместе с грамотным выпускать боевой листок".
      Однако, командир взвода и старший сержант со мной резки и надменны. Сейчас вновь послали меня на наблюдательный пункт. Я попросил разрешения сложить вещи и приготовиться к пути, но командир взвода сказал "Немедленно на наблюдательный пункт! Я приказываю! И будете стоять допоздна!".
      А Горшков совсем не стоял сегодня. Он выдумал моду ставить вместо себя бойцов, заявляя: "Я специально для этого выучил человека. Научи его так, как я - тогда и ты сможешь ставить за себя. Он у меня сержантом будет!", и ему потворствуют в этом деле. Вот что обидно.
      Кукайло еще здесь, и теперь он командир отделения. "Надо мной теперь стали так издеваться, как раньше над тобой" - заявил он мне сегодня.
      Книги мои и вещи, оказывается, есть где-то в роте вместе с нижним бельем. Компас у политрука, он оказывается "выпал" и политрук его поднял. Чернила, думаю, там же, мыла они не видели, а спички (три коробки) видели у политрука в сумке.
      Относительно международного положения политруку тоже ничего сейчас не известно. Число он сказал мне. Писем не писал сегодня, адрес теперь у нас другой, еще не знаю его.
      Сегодня нам сказали, чтоб у каждого был листок бумаги с адресом и фамилией.
      13.10.1942
      Давно не писал. А за это время столько событий!
      В часть нашу пришло новое пополнение. Среди них сержанты и старшие сержанты. Старшего сержанта поставили нам командиром взвода, Скоробогатова командиром отделения. Старший сержант слишком придирчив и неприятен. С ним мы не ладим, хотя внешне стараюсь с ним не иметь ничего общего. Лейтенант тоже криклив. Дело дошло до того, что сегодня они поставили меня третьим номером, сняв с командиров отделения. Недаром ко мне в суп заскочила лягушка этой ночью, я укусил ее посередине и чуть было не съел.
      От папы получил письмо. Все родные за исключением его остались в Ессентуках. Он в Дербенте. От мамы получил два письма. Дядя Люся не в армии, а вместе с ней. От тети Ани четыре письма. Сегодня же написал письма маме, одно письмо Сане, два папе, два тете Ане, два Оле, одно Майе Б.
      Вчера приняли кандидатом в члены ВКП(б). Политрук славный человек. Хорошо отнесся ко мне, поддерживал во время приема. В моей боевой характеристике он написал, что я уничтожил 90 немецких солдат и автомашину с солдатами противника.
      Сейчас новый командир послал всех за бревнами для накрытия строящегося блиндажа. Я остался, отговорившись тем, что дежурил.
      Вчера получил письмо от Майи Белокопытовой. Ответил ей двумя открытками. Маме отправил 700 рублей. Уже совсем темно. Мне надо идти на пост.
      22.10.1942
      Теперь я третий номер в расчете. Было так: однажды, при проверке знаний миномета у личного состава нашего взвода, я не ответил на один вопрос. Все бойцы моего расчета ответили на отлично, а я ведь их обучал. Старший сержант сказал, что я не работаю с расчетом и что заставляю заниматься с бойцами Ягупова.
      Вечером всех командиров собрали и командир взвода объявил, что я отстраняюсь от командования расчетом, а на мое место назначается сержант Абдулкадыров, который был самым отстающим в расчете Лайко. Меня перевели к Лайко. А на другой день политрук сказал, что я назначаюсь замполитом. Я страшно обрадовался, хотя политрук сказал, что должность политрука отменяется и, следовательно, непрочна теперь и должность замполита. Не сегодня-завтра и ее могут отменить, если не переименуют.
      Но вскоре я убедился, что любая должность без звания ровно ничего не значит.
      Теперь я ежедневно стою на посту по три часа, а сегодня даже четыре с половиной, потому, что дежурный проспал и не сменил вовремя часовых. Дежурным был Лайко.
      В расчете меня называют Гельфандом, а Храмошин, издеваясь надо мной, зло везде и всюду, стараясь унизить меня и авторитет мой, называет меня "жидовский замполит".
      Плохо стало мне теперь. Книги мои Лайко рвет и жжет на огне, вещи выбрасывает. Даже то, что я под голову положил - материалы, часто необходимые для бесед и читок - тоже подверглось частичному уничтожению. Теперь я сам себе не хозяин и у меня прибавилось начальства, все бойцы стали ко мне относиться без уважения, как раньше.
      Так, сегодня, например, я проводил читку. Один из бойцов, по фамилии Байрамашвили, несколько раз подымался во время пауз и нетерпеливо спрашивал "это все?" - собираясь уходить. Я сказал ему, что объявлю когда закончу, но это не помешало ему повторять свои фокусы. Тогда я сказал, что после беседы все уйдут, а он останется и я с ним прочту всю газету от начала до конца. Приказания моего он не выполнил, и когда все стали уходить, он вышел тоже. Я сказал, чтоб он доложил командиру роты, что он не выполнил моего приказания, но и этого он не сделал. Тогда я доложил старшему сержанту Скоробогатому об этом бойце. Скоробогатов - командир расчета, где Байрамашвили служит третьим номером. Тут же присутствовал лейтенант, который возмутился, что я не послал Байрамашвили к нему, а направил сразу к командиру роты, и - отменил мой приказ. Вот так!
      Писем стал я получать много. Получил за время пребывания в этой дивизии два письма от тети Ани, четыре от Оли, два от мамы, одно от папы и одно от Майи Б. Ответил Майе и Оле, много написал маме и папе.
      Пришлось мне раз подежурить на кухне в хозвзводе, как замполиту. Там не знали, конечно, о моем положении и отнеслись ко мне хорошо. Капитан хозвзвода угостил меня отличной кашей с маслом, которую варили для него и для старшин. В этот день я отъелся за все предыдущие и отдохнул от ежедневных постов, на которых мне приходится теперь бывать.
      К великому моему сожалению, минометного батальона теперь уже не существует. Его разбили по стрелковым батальонам, а вместе с ним и хозвзвод. Теперь мы в составе второго стрелкового батальона, и получаем пищу оттуда.
      Сейчас думаю ответить Майе Б. и написать родным по письму, а то уже темнеет. Боевые листки у меня выходят очень редко, что является предметом придирок Храмошина.
      Только что был политрук и сказал, что меня хотят поставить командиром расчета в третьем взводе. Это облегчит условия моей работы.
      23.10.1942
      Эту ночь смотрел за работами по отрывке наблюдательного пункта и ходов сообщений. Спать ночью не пришлось. А вчера тоже целый день копал, в то время как бойцы расчета во главе с командиром и ночью спали (даже на часах не стояли) и днем вчера не работали. Теперь у меня одним командиром больше и он посылает меня и четвертый номер бойца куда потяжелей на работу.
      Сегодня впервые в жизни пил водку, сразу двести грамм ухлопал. Закусил последним кусочком хлеба, так что остаток дня я без хлеба. Водка немного вскружила голову, но пьян я не был, хотя политрук с лейтенантом смеялись, говорили, что больше пятидесяти грамм они мне не дадут (они не знали, что я двойную норму выпил).
      В роте теперь у нас три взвода 82 мм. Третий взвод 50 мм. минометов передали стрелкам. Младшего лейтенанта Кизарева тоже туда отправили, а сюда прислали Голикова.
      Ночью я походил по передовой, забрался на позиции противника. Дошел туда - там трупы, по виду - румынов.
      ХХ.10.1942
      Сегодня получили наши вещи со старых позиций. Я, кстати, давно не писал, с самого ухода из нашей роты, о чем даже дневнику моему ничего не известно. Сейчас я на посту - на наблюдательном пункте. Расскажу после.
      21.12.1942 Ленинск.
      Сегодня второй день как я переезжаю из одного госпиталя в другой с панарицием большого пальца правой руки. Думаю, что пока мы прибудем на место, я буду совершенно здоров. Сегодня решился взглянуть при перевязке на палец - он страшно изуродован - лишен ногтя.
      Санчасть полка.
      29.12.1942
      Сегодня 9 дней как я езжу со своим панарицием большого пальца. Уже доехал почти до Саратова и не знаю сколько еще буду ездить. Рана моя, очевидно, уже зажила - я не чувствую такой боли как раньше, жаль только правая рука пишет иероглифами, которых могут испугаться ***
      Какие мерзавцы имеются, какие бешеные антисемиты. Кроме того, трудно жить нам здесь, в безобразнейших условиях нашего госпиталя. Завтрак, например, получаем мы часов в 6-7 (скажу, не преувеличивая) вечера. В 5 часов утра должен быть ужин, но его не получаем вовсе. Причем пища жидкая вода одна с манкой вперемешку, да и то три черпачка всего. Хлеба - 600 грамм, масла - 20 грамм и 40 сахара.
      Много других ужасающих неполадков, но люди (не все, правда) во всем обвиняют евреев, открыто обзывают всех нас жидами. Мне больше всех достается, хотя я, безусловно, ни в чем тут не виноват. На мне вымещают они свою злобу и обидно кричат мне "жид" и никогда не дают мне слова вымолвить или сделать кому-либо замечание, когда они сорят и гадят у меня на постели.
      Сейчас здесь был политрук, тоже еврей. Он серьезно разговаривал со всеми, все со всем соглашались, но как только он ушел - посыпали в его адрес и в адрес всех евреев ужасные оскорбления. Гнев душит меня. Но сейчас стемнело и я не могу много писать, тем более что один из этих мерзавцев, что надо мной лежит, сыплет мне на голову всякий мусор, приходится отодвигаться на край нар.
      В перевязочной мне сказали (сестра) что я пролежу здесь, вероятно, месяца полтора, но я не верю.
      Позавчера я написал письмо маме. Вчера маме, папе и в Магнитогорск Оле. Им я писал, что пробуду здесь не больше 10 дней, но не знаю, как оно будет в действительности.
      1943
      25.01.1943
      Вот уже полтора месяца минуло с тех пор как я попал в санбат и расстался со своими, к счастью. К моменту моего выбытия из части положение мое там стало крайне шатким и неприятным.
      В то время, когда большинство старых бойцов и командиров получали медали "За отвагу" и "За боевые заслуги" (нисколько ни того, ни другого не проявившие), я заболел с пальцем. Меня стали обвинять, главным образом Зиновкин, в нежелании работать, в боязни холода, в лени, и даже в умышленной симуляции болезни. Ничем нельзя было доказать ему обратное, что я всеми силами стремлюсь преодолеть свое нынешнее состояние и работать по-прежнему.
      Темно, завтра об этом продолжу.
      Сегодня узнал, что наши войска заняли Старобельск на Украине и уже дошли до Безопасной и Красной Поляны на Северном Кавказе, а вчера овладели Армавиром. С каким волнением я раскрываю карту и отмечаю на ней нами отвоеванные города. Когда началось наступление на Северном Кавказе, я еще был на передовой. Алагир и Котляровская - стали первыми нашими завоеваниями. С тех пор я с жадностью жду освобождения Ессентуков, Пятигорска, Кисловодска - моей второй Родины. Только что Совинформбюро принесло радостную весть о взятии Красной Армией Моздока, Нальчика и, наконец, Минвод, Георгиевска, Пятигорска, Кисловодска. И только на следующий день после сообщений о Пятигорске и других городах я узнал, что освобождены дорогие и милые мои Ессентуки, которые, по всей вероятности, так и остались мне родными. Теперь меня не покидает мысль, что они свободны.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42