Карабас заметил на обочине микроавтобус, как бы невзначай приткнувшийся на обочине, сбросил скорость и аккуратно подвел машину вплотную к ожидающей «Тойоте». Людей в микроавтобусе, во-первых, интересовал кирсановский диктофон, во-вторых, сам Кирсан, а в-третьих — Морозова. Диктофон вместе с теми помятыми листками, где делал пометки покойный Тёма, аккуратно уложили в кейс, и человек, этот кейс подхвативший, тут же запрыгнул в невесть откуда взявшийся «Форд» и уехал в сторону Москвы. Кирсана осторожно вытащили из «уазика» и перенесли в микроавтобус, где раненого ждали закрепленные носилки, капельница и двое мужчин сосредоточенного вида, от которых пахло медикаментами.

Происходило все это быстро и бессловесно. Монгол и очухавшийся к этому времени Дровосек сгрузили тело Кирсана и вернулись к «уазику», где неподвижной мрачной статуей стояла Морозова. Дровосек исподлобья коротко стрельнул злобным взглядом, но промолчал. Во взгляде читалось: «Позже разберемся...» Морозова в ответ послала ему мысленно сообщение: «Не советую», но, кажется, Дровосек его не понял — слишком темно было.

Непонятливый Дровосек мог начать разборки прямо в машине, и Морозова испытала некоторое облегчение, когда за плечо тронул незнакомый мужчина, из тех, что приехали на «Тойоте», и предложил сесть в другой автомобиль. Вскоре Морозова, будто обычный пассажир обычного таксомотора, сидела на заднем сиденье самой что ни на есть невзрачной «Волги». Через лобовое стекло была видна стремительно растущая россыпь огней, разросшаяся затем на весь горизонт. Морозова будто бы приближалась из глубокого космоса к огромной орбитальной станции, смотрящей в черноту миллионами окон. После пересечения МКАД Морозовой стало поспокойнее на сердце — не из-за положительных эмоций в связи с возвращением домой, а потому, что Москва для Морозовой всегда была гигантским муравейником, затеряться в котором легче легкого. А ей сейчас нужно было именно это.

«Волга» привезла ее в темный дворик где-то в Тушине. Водитель молча дал Морозовой ключи от квартиры, а Морозова молча выскользнула из машины. В каждом из районов Москвы у Службы безопасности корпорации «Интерспектр» имелись такие спецквартиры — для тайных встреч, для укрытия... В этой квартире Морозовой бывать еще не приходилось, но значения это не имело, потому что ко всем этим квартирам Морозова относилась как к номерам одной и той же гостиницы, почему-то раскиданным по разным улицам и переулкам.

Единственное, что бросилось в глаза, что подкупило, — это была та самая двуспальная кровать, на которую Морозова кинулась, как голодный кидается на свежеизжаренный бифштекс.

Спустя почти двое суток после инцидента в поезде Морозова все еще была в этой постели. И Шеф, кажется, отнесся к этому с пониманием.

— Я уже поговорил с мужиками, — сказал Шеф. — С Монголом и Дровосеком.

— Почему с ними, а не со мной? — спросила Морозова. Тут уже было не до сна и не до неги.

— Ты отдыхала...

— Неправда. Не поэтому.

— Ну, — ничуть не смущаясь, сказал Шеф. — Я просто знаю, что твоя версия будет самой убедительной. Поэтому сначала выслушал их. Для равновесия. И ты знаешь, Дровосек...

— Я с ним больше не хочу работать, — сказала Морозова.

Шеф понимающе кивнул:

— Ну да, конечно... Кстати, и он с тобой работать больше не хочет.

— Я счастлива, — с сарказмом бросила в ответ Морозова. С сарказмом и удовлетворением победителя. Если Дровосек больше не хочет с ней работать — ради бога! На все четыре стороны! Можно еще и поддать ногой по заднице для ускорения...

Шеф немедленно распознал нотки удовлетворения в ее голосе и тут же выжег их каленым железом.

— Но ты ведь понимаешь, что я не могу так поступить. Я не могу потакать капризам всех и каждого.

— Это не каприз! — Морозова возмущенно рявкнула и села в постели, сердито сдвинув брови на переносице и сжав кулаки. — Какой, к черту, каприз?! Можно сказать, вся операция завалилась из-за одного придурка, Кирсан пулю словил! А вы — каприз!

Шеф посмотрел на нее укоризненно, как на ребенка. Где-то совсем рядом зазвонил мобильник — Шеф порылся во внутреннем кармане пиджака, извлек телефон и отбросил его назад, за спину. Там вдруг появилась рука, которая этот телефон поймала, и через секунду Морозова услышала за стеной в соседней комнате произнесенное полушепотом: «Занят. Сильно занят. Перезвони...»

— Видишь ли, — Шеф чуть придвинул стул поближе к Морозовой. — Мне Дровосека из твоей группы убирать некуда. Никто его к себе не возьмет. И тебе я новых людей дать не могу. Сама знаешь почему.

Морозова знала. Никто не хотел «ходить под каблуком». Никто не хотел «прогибаться перед бабой». Никто не хотел быть «мамочкиным сынком». Так это называли те мужчины, которые работали в Службе безопасности «Интерспектра». Морозова могла быть рядовым членом любой пятерки — и она была им раньше. Морозова тянула службу наравне со всеми — и это признавалось. Однако когда после трех лет службы она затребовала у Шефа свою личную пятерку — на нее посмотрели как на сумасшедшую. Такого никогда не было и такого не планировалось.

Шеф сказал ей об этом, в глубине души понимая, что Морозова права. Она в предыдущие тысячу дней ежедневно подтверждала свой профессионализм. Профессионал должен двигаться вперед, двигаться по служебной лестнице, расширяя свои возможности. Иначе наступает смерть профессионала.

Эту истину Шеф обдумывал с разных сторон. Смерть профессионала могла быть не только фигурально, и в какой-то миг Шефу показалось, что проще действительно срежиссировать очередную автомобильную катастрофу для Морозовой, чем создавать себе многочисленные проблемы. Не угоди он строптивой бабе, она вполне могла переметнуться в другую структуру, да еще, не дай бог, к извечным врагам из «Рослава»...

С другой стороны, ему было бы жалко потерять Морозову — хоть в автомобильной катастрофе, хоть по-другому. Это был крепкий орешек. Один из ветеранов интерспектровской СБ, убежденный противник использования женщин в их работе, как-то обозвал Морозову «кобылой с яйцами». В его устах это был комплимент — вынужденный. Шеф не стал бы повторять эти грубости, однако в сказанном содержалась весомая доля истины. Морозова была лишена большинства недостатков, из-за которых наличие женщин в охранных структурах обычно не приветствуется. Она мыслила логически, она была вынослива физически, она не позволяла своей личной жизни (если эта жизнь вообще была) хоть как-то влиять на служебные дела. Она не устраивала истерик, и если она и сходила с ума раз в месяц, то делала это исключительно дома, закрывшись в дальней комнате на замок, без свидетелей.

Шеф припомнил и инцидент в Екатеринбурге, когда погиб напарник Морозовой (и вроде бы не только напарник), но Боярыня этого будто не заметила, несясь за машиной с убийцами и паля не переставая... Свидетель этого события впоследствии рассказывал Шефу, нервно куря:

— Это как будто... Это как будто и не баба. Это как будто и вообще не человек. Это — типа машины. В нее заложили программу, вот она и пашет... И ей абсолютно по фигу все остальное.

Шеф посмотрел говорившему в глаза и вдруг понял, что этот здоровенный опытный мужик, сам стреляный и пострелявший немало, — Морозову боится. И Шеф подумал, что это хорошо.

Хорошо не столько в общечеловеческом смысле, сколько хорошо для него самого. «Интерспектр», как любая крупная корпорация, не был лишен внутренних интриг, а с некоторых пор эти интриги пошли, что называется, в полный рост. Кресло под Шефом пока не качалось, но умный человек готовится к неприятностям заранее, и Шеф подумал, что в случае возможных неприятностей ему как раз пригодится машинообразная Морозова. Особенно если она будет чувствовать себя обязанной ему. Лично обязанной. Как японский самурай — своему господину. Ритуального сеппуку Шеф требовать не собирался, но вот что касается более мелких услуг... Такое не исключалось.

Конечно же, он не сказал о мотивах своих действий Морозовой. Ей должно было показаться, что происходит просто акт признательности ее заслуг перед корпорацией. В некотором смысле — премия.

— Ну хорошо, — сказал тогда Шеф. — Ты получишь то, что хочешь. Я только боюсь, что у тебя возникнут кое-какие проблемы с подбором людей...

— Но ведь вы мне поможете, — нагло заявила Морозова.

Шеф подумал с минуту и утвердительно кивнул. Он ей действительно помог, насколько это было возможно. Желающих идти под начало Морозовой, естественно, не нашлось. Даже те, кто имел с ней вполне нормальные отношения, не были готовы Морозовой подчиняться. Заставлять же Шеф никого не хотел. Точнее — почти никого не хотел.

Таких вот «почти» нашлось четыре человека. Им было впрямую сказано: или к Морозовой, или... Четверо выбрали Морозову. Четверых звали — Дровосек, Карабас, Монгол и Кирсан. В некотором смысле все это были «отбросы» Службы безопасности «Интерспектра». Их отбросили отовсюду, и последним шансом задержаться в корпорации в более-менее приличной должности осталась для них формируемая пятерка Морозовой.

Во-первых, это был Дровосек. Своенравный и плохо контролируемый костолом, успевший поменять уже три места работы внутри «Интерспектра» и вылетавший отовсюду с жуткими характеристиками. Споры Дровосека с начальством периодически выливались в натуральный мордобой, Дровосек выпивал, Дровосек не умел вовремя останавливаться. Шеф подумывал о том, чтобы вообще выкинуть этого типа, но тут возникала та же самая проблема, что и со многими — Дровосек слишком долго пробыл внутри «Интерспектра», он слишком много видел и слишком во многом участвовал. Окажись он на «вольных хлебах», моментально попал бы под колпак «Рослава». Дровосека либо перевербовали бы, либо просто вытащили бы из него всю информацию. Поэтому Дровосека можно было либо оставить, либо ликвидировать. Шеф незадолго перед этим санкционировал ликвидацию четверых сотрудников «Интерспектра» разного ранга, ему это не стоило нервного срыва или седины на висках, однако увлекаться одним-единственным методом решения проблем Шеф не хотел, а потому Дровосек оказался не на небесах, а у Морозовой в пятерке. То, что это для него являлось счастьем, Дровосек, кажется, так и не осознал.

Во-вторых, это был Монгол: случай во многом противоположный. Монгол обладал железной выдержкой, чисто восточным безразмерным терпением, а по уровню дисциплинированности его можно было ставить в пример всему личному составу интерспектровской СБ. Но Монгол был Монгол. В том смысле, что он не был русским, украинцем или белорусом. Он также не был поляком, чехом или словаком. Монгол был явлен миру в результате русско-калмыцкого брака, и степная кровь возобладала при формировании его внешности, что и привело в дальнейшем к появлению не совсем верного прозвища. Между тем в официальных правилах несения службы в «Интерспектре» было записано, что сотрудники СБ (отдел внешнего прикрытия) обязаны иметь такой-то рост, такой-то вес и — к несчастью Монгола — славянскую внешность. Это правило перекочевало в интерспектровские документы из практики КГБ, поскольку люди, формировавшие в начале девяностых Службу безопасности корпорации «Интерспектр» пришли именно из Комитета. Монгол проскочил в корпорацию в начале девяносто восьмого, когда «Интерспектр» переживал невиданный подъем, людей не хватало, и о правилах — тем более дурацких — можно было на время забыть. Однако потом был кризис, потом прошло очередное массовое сокращение в армии, желающих поохранять «Интерспектр» было множество, и большинство из них обладали недоступной для Монгола славянской внешностью. Во время очередной чистки внутри СБ Монгола таки убрали из отдела внешнего прикрытия, несмотря на все его заслуги. Поскольку отдел внешнего прикрытия составлял до восьмидесяти процентов от всей СБ, то переходить Монголу было особенно некуда. Он был недостаточно образован для технического отдела, и он был слишком самолюбив, чтобы сидеть на вахте где-нибудь во внутреннем коридоре главного офиса «Интерспектра». Оставался отдел секретных операций, так называемый отдел "А". Документы Монгола попали на стол к Шефу этого отдела как раз в те дни, когда формировалась морозовская пятерка. Монгол занял предложенное ему место и, кажется, даже не догадывался, что получил то, чего не хотели брать другие.

В-третьих, это был Кирсан. В его крови тоже было намешано всякого разного, но бросалось в глаза не это, бросалась в глаза его молодость. У Кирсана была невероятно гладкая кожа, осененная на щеках юношеским румянцем. У Кирсана были густая, идеально ухоженная темная шевелюра, большие грустные глаза и метр восемьдесят пять роста при весе в неполные семьдесят килограммов. В результате все женщины старше тридцати лет при встрече с Кирсаном испытывали плохо скрываемое желание приласкать его, подкормить, обогреть... Кирсан от этого приходил в бешенство, потому что сам себя он считал вполне состоявшимся программистом экстра-класса. Кирсан хотел быть взрослым и серьезным, ему же не верили, когда он говорил о своем возрасте — двадцать четыре года. В техническом отделе ему дружно давали восемнадцать с хвостиком и гоняли за кофе и пирожками в буфет. Кирсан несколько месяцев жил в состоянии прогрессирующего тихого отчаяния, а потом совершенно случайно вылил горячий кофе на брюки начальнику отдела. На следующий день ему предложили перейти в отдел "А". Кирсан едва не бросился на шею невзрачному мужчине с красными усталыми глазами, который оказался шефом отдела секретных операций, но тут молодому человеку пояснили, что руководить им будет женщина по фамилии Морозова. Кирсан представил новую порцию унизительной опеки с подкормкой, обогревом и сюсюканьем — и захотел придушить своего нового начальника. Но тут в кабинете появилась Морозова, и Кирсан вмиг понял, что на сюсюканье здесь рассчитывать не придется.

— Слабак, — холодно сказала Морозова. — Зачем он мне такой? Его отдачей сдует...

— Какой отдачей? — недоуменно спросил наивный Кирсан.

— Когда стреляешь, бывает отдача, — пояснила сурового вида женщина в джинсах и черном свитере.

— А мне что, стрелять придется? — с плохо скрываемым восторгом спросил Кирсан. Морозова фыркнула.

— Берешь мальчика? — спросил Шеф, пряча глаза. Кирсан еще больше захотел сомкнуть руки на его шее из-за этого «мальчика». — Бери, умный мальчик. Тебе пригодится.

— С умными у меня проблема, — согласилась Морозова. — Только... — она озабоченно посмотрела на Кирсана.

— Что — только?

— Ты никак не можешь убрать куда-нибудь вот эти румяна со своих щек? Меня они бесят!

— Меня — тоже! — немедленно заявил Кирсан. Впоследствии, несмотря на все неудобства работы в отделе "А" (выкручивание ушей Дровосеком по случаю хорошего настроения, язвительные замечания Морозовой по случаю плохого настроения), Кирсану это нравилось куда больше, чем беготня за кофе в техническом отделе. Он чувствовал себя на своем месте. И что касается техники — туг он был действительно умнее других членов морозовской пятерки. И умнее самой Морозовой.

И в-четвертых, был Карабас. Тут все было просто. Кара-бас был хорошим водителем, но ему было сорок пять. Ему было сорок пять, но у него имелись хорошие знакомые в верхушке СБ — те, кого он возил в предшествующие десять лет. Компромисс между амбициями Карабаса и его реальными возможностями был наконец найден — его отдали Морозовой. Там он был вроде бы как при деле, а с другой стороны, на это место никто особенно не рвался.

Вот так все и сложилось — сложилось не как кусочки мозаики, один к одному, контур к контуру, а как странная, ни на что не похожая машина, собранная из деталей разных марок. Тём не менее машина заработала, и чем дальше, тем лучше. Впрочем, шеф отдела "А" в этом и не сомневался. Настойчивость и непреклонность в достижении поставленной цели у Морозовой были видны невооруженным глазом. В результате Дровосек слегка поутих, Кирсан не допускал очевидных молодежных глупостей, а Монгол с Карабасом просто делали свое дело.

Пока четверо из пяти не сели в поезд Москва — Санкт-Петербург.

— Так, — Морозова восседала среди подушек и одеял, словно какой-нибудь восточный султан, а Шеф навроде робкого визиря томился рядом, клоня голову и не решаясь подсесть поближе. — Но ведь все равно по-прежнему не получится. Я не хочу работать с ним, он не хочет работать со мной. Кому-то из нас ты должен пойти навстречу, а результат будет один...

— Результат, — сказал Шеф, не поднимая глаз. — Будет такой. Или вы с Дровосеком договариваетесь о мире и дружбе...

— Черта с два, — отчеканила Морозова.

— ...или я тебя перебрасываю в пятерку к Кабанову.

— А Кабанова куда?

— Никуда. Он там останется за старшего. И остальных твоих разбросаю куда-нибудь.

— Так нельзя, — сказала Морозова очень серьезно.

— Очень даже можно, — заявил Шеф совсем не командным тоном, совсем негромко и не пафосно, однако с той долей невеселой обреченности в голосе, что дала Морозовой понять: Шеф говорит правду, и в этой правде он убежден на сто процентов. — И ты подумай, как все теперь будет...

— Ладно, — Морозову стало раздражать, что Шеф разговаривает с ней, не поднимая глаз. Это походило на демонстрацию презрения, и Морозова голосом дала понять, что сдаваться не собирается.

Морозову очень удивило бы, откройся истинная причина внимания Шефа к прикроватному коврику и невнимания к собственно Морозовой. Шеф опасался, что будет слишком долго задерживать свой взгляд на напрягшихся сосках ее грудей под тонкой тканью хлопчатобумажной майки.

— Теперь я хотел бы все же услышать твою версию, — сказал Шеф, по-прежнему сосредоточенно глядя в пол. — С начала и до конца. Хотя я уже догадываюсь кое о чем из того, что ты скажешь. Ты скажешь, что во всем виноват Дровосек...

— Нет, — сказала Морозова. — Я так не скажу. Во всем виновата я.

Шеф так удивился, что поднял голову, потом спохватился, но было уже поздно — Морозова перехватила его взгляд и ехидно усмехнулась краем рта.

— Рассказывай, — морщась, как от зубной боли, проговорил Шеф.