Великолепная пятерка

Марина решила, что это хорошо. Они устанут дергаться, и когда появится Борис, сообразят не сразу, дадут Марине перекинуться с мужем парой слов. Марине нужно было заранее продумать тот вопрос, который она задаст Борису, потому что именно эти несколько слов — вопрос и ответ — должны были все решить, потому что именно на этом должно быть выстроено решение Марины: что ей делать дальше. То ли вцепиться в Бориса и держать его так, пока не подбегут люди из Службы безопасности, то ли, наоборот, кричать ему: «Беги, это засада!» И самой ринуться вслед за Борисом. Марина представила себе эту сцену, вспомнила про пистолет в кобуре мрачного типа, и вариант с забегом на длинные дистанции показался ей не слишком реальным.

Вообще, все это было странно, непонятно и не ко времени. Завтра — день рождения Бориса, куплены продукты, званы гости... Подарок опять-таки лежит в пакете на сиденье микроавтобуса. И вдруг весь этот цирк. Типичная мужская безответственность. И типичная мужская самоуверенность, что они лучше всех все знают и понимают. Как Борис ни словом не обмолвился о своих планах, так и эти четверо толком и не сказали, что у них там стряслось на работе. Первая версия, пришедшая в голову Марины, не была слишком оригинальной. Марина подумала о другой женщине. Но при чем здесь Служба безопасности? Или они уже контролируют и семейную жизнь своих сотрудников? Полный бред. Ну и даже если Борька собрался к другой женщине, то зачем устраивать такой цирк, зачем вытаскивать Олеську с занятия... Зачем назначать какие-то встречи у Парка культуры? Значит, это не про баб. Значит, это про что-то другое. Другим могла быть только работа, а работа Бориса была для Марины темным лесом. Но что в этом темном лесу могло случиться такого, что за Борькой гоняются вооруженные мужики в количестве четырех? Что он там мог натворить? Марина не знала ответа на эти вопросы.

Она лишь думала, что Борис зря утащил с собой Олеську. Какой бы там ни вышел у него на работе конфликт, нечего было в это вмешивать дочь. Марина с Олеськой переждали бы всю эту заваруху, подождали бы, пока Борис набегается... У девочки переходный возраст, а тут такие моральные потрясения. Напрасно, напрасно. Марина бросила окурок в урну. Она торчала здесь уже битый час, а Борькой и не пахло. Может, та бабка на вахте что-то неправильно поняла? А может, все это вообще одно большое недоразумение, и Борька с Олеськой сейчас сидят дома и недоумевают, куда это запропастилась мама? Надо бы позвонить...

Марина посмотрела в сторону черного микроавтобуса, практически неразличимого в сплошном ряду машин, выстроившихся вдоль проезжей части. Зато чертовски хорошо была различима гигантская фигура пучеглазого императора Петра, наводившая в этот вечер на Марину особенно невеселые мысли навроде «Живешь вот так, живешь, а потом там, наверху, случается какая-нибудь заварушка, и на тебя просто наступают, не заметив, как если бы наступил вот такой вот истукан...»

— Марина?

Она обернулась, смерила мужчину подозрительным взглядом, вздохнула и выдала обычный вердикт:

— Свободны, молодой человек, свободны...

— Но вы же Марина, — упрямо повторил он.

— Даже если мы где-то встречались... — Марина начала эту отповедь, но вдруг поняла, что нигде они с этим парнем не встречались. Ей очень захотелось оглянуться на микроавтобус и посмотреть — выпрыгнули уже эти уроды или нет, но она не стала давать повода для таких прыжков. Она наивно загородила микрофон ладонью и скороговоркой высыпала незнакомцу:

— Быстрее говорите, нас слушают... Вы от Бориса, да? Он вас послал?

— Да-а... — протянул парень. — Кто нас слушает-то?

— Быстрее говори! — взмолилась Марина. — Быстрее!

— Я — там... — Парень махнул рукой в направлении Центрального дома художника. — Там был... Мужчина с дочкой... Попросил сюда подойти, сказал, что вы его жена — Марина... Сказал, что ему сюда опасно идти, а мне ничего не будет. Мне ведь ничего не будет?

«Если умеешь быстро бегать», — подумала Марина, но вслух прошипела:

— Ну!

— Они там вас ждут... Они вас ждали в какой-то там школе, но вы опоздали...

— Я знаю!

— Что?

— Ничего, дальше! — Ей уже слышался топот ног со стороны микроавтобуса.

— Если можете, идите сейчас к ним...

— А если не могу? — Топот ног становился все более реальным.

— Они вас будут ждать... У Парамоныча, что ли... Без вас они никуда не уедут...

— Пошел! — Марина резко толкнула парня от себя. — Пошел, быстро! Беги, придурок, беги!

— А? — Он не сразу понял, почему он придурок, но что нужно бежать — эта команда была выполнена моментально, за несколько секунд до того, как с Мариной поравнялась пара бегунов из микроавтобуса. Марина взяла на себя первого, она врезалась в него грудью, попыталась схватить за руки, истерично выкрикивая:

— Это же не он, не он! Он просто подходил! Это не муж, не муж!

Ее грубо и бесцеремонно отшвырнули в сторону, ногти Марины бесполезно царапнули рукав куртки, а крик нелепым, бессмысленным звуком повис в вечернем воздухе, на секунду заглушив развеселую музыку, что доносилась из парка. На несколько секунд Марина оставалась сама по себе, однако думать в это время она не могла ни о чем другом, кроме как о бегущих в сторону Ленинского проспекта троих мужчинах — один впереди, двое чуть сзади... Марина согнулась, как будто ее мучила боль в позвоночнике, и прищурилась, пытаясь разглядеть спины преследователей и преследуемого, но тут секунды ее свободы закончились, тяжелая рука ухватила Марину за предплечье и потащила в сторону микроавтобуса.

— Куда? Куда вы меня? — играла возмущение Марина. — Ведь я еще мужа не дождалась! Подождем еще немного!

Но никто больше не собирался ждать, и никто не собирался больше с ней церемониться. Мерзнущие продавцы воздушных шаров и мороженого, а также завершающие трудовой день уличные фотографы удостоили равнодушным взглядом рядовую сцену — мужчина тащит женщину к машине, женщина слегка пищит и машет руками. Не было в этой сцене ничего выходящего за рамки обычной вечерней жизни огромного города, никакого криминала, никакой чрезмерной жестокости. Да и Марина, к слову сказать, не слишком напрягала связки и не слишком махала руками — возмущалась больше из игры.

Она воспринимала происходящее слишком легкомысленно — хотя Марина удивилась бы, услышав такое про себя. Она была столь наивна, что не верила, будто с ней может случиться что-то нехорошее. Она не беспокоилась за себя, она беспокоилась за Олеську, за мужа, за парня, пустившегося в забег наперегонки с людьми из Службы безопасности. Она не беспокоилась лишь за себя, и это было ошибкой.

Впрочем, от самой Марины Романовой тут уже очень мало что зависело.

Челюсть: корпоративная безопасность

История вражды всегда интереснее и насыщеннее событиями, нежели история дружбы, а потому история отношений двух корпораций, «Рослав» и «Интерспектр», привлекала внимание как серьезных аналитиков-экономистов, так и журналистов желтоватого оттенка. С настоящим положением дел в этой истории все было более-менее ясно, а вот прошлое было довольно туманно, и истинных причин смертельной вражды вряд ли кто-то помнил, в том числе и многие из руководства двух конкурирующих корпораций. Получались этакие новые Монтекки и Капулетти, однако в связи с серьезной разницей в возрасте между потомками генерала Стрыгина и бизнесмена Лавровского ожидать появления новых Ромео и Джульетты, способных положить конец многолетней вражде, не приходилось.

Публикации по данному вопросу сходились в одном — вражда эта застарелая, уходящая корнями аж в начато девяностых годов двадцатого века, когда отставной генерал-ракетчик и бывший старший научный сотрудник какого-то московского НИИ пустились во все тяжкие российского бизнеса. В один не слишком прекрасный момент их траектории пересеклись.

В некоторых глянцевых журналах, ориентированных на скучающих женщин среднего возраста, излагалась романтическая история о некоей топ-модели, на которую заглядывались и Лавровский, и Стрыгин, и даже после того, как топ-модель затерялась где-то в Европе, чувство соперничества осталось.

Более серьезные издания рассказывали историю борьбы за дворянский особняк девятнадцатого века, который оба бизнесмена хотели сделать своей резиденцией. Первоначально якобы зданием владел Стрыгин, но потом Лавровский подал в суд и выиграл дело, однако вместо здания получил развалины, потому что хитроумный генерал перед тем, как покинуть здание, то ли подготовил взрыв газа, то ли продырявил все водопроводные трубы. Короче говоря, резиденцию Лавровскому пришлось строить совсем в другом месте.

Самые же информированные люди в очень осторожных выражениях сообщали, что некогда эти два человека даже имели совместный бизнес, точнее, Лавровский вел бизнес, а генерал Стрыгин со своей охранной структурой его прикрывал по всем пунктам. Однако затем генерал решил не просто прикрывать бизнес, а руководить им, о чем и было сообщено Лавровскому. Тот на открытый конфликт не пошел, но потихоньку перевел все имущество и все активы под другую вывеску, и в один прекрасный день генерал Стрыгин обнаружил, что руководит и одновременно охраняет пустой офис, в котором даже завалящего компьютера не осталось. На ошибках учатся, и в следующий раз Стрыгин уже не выпустил попавшую под него фирму, а Лавровский обзавелся собственной мощной Службой безопасности, безо всяких посторонних генералов.

Так или иначе, но в итоге родилось состояние перманентной войны, ставшее очевидным, когда обе корпорации распространили свои интересы за пределы Москвы и области, влезли в экспорт металлов и нефтепродуктов, в импорт продовольствия, в игры на рынке ценных бумаг... И в политику, куда уж без нее.

Почему-то всюду выходило так, что интересы Лавровского и Стрыгина без конца сталкивались: в Екатеринбурге и Норильске, в Новороссийске и Якутске, в Липецке и Челябинске. Противостояние приняло такой характер, что лобовые стычки Службы безопасности уже мало что решали, главные битвы разворачивались в пределах Садового кольца, и победителем становился тот из двоих, кто ближе пробирался к первым лицам государства. Стрыгин торжествовал победу на закате правления Коржакова, однако затем наступил неизбежный откат и реванш людей Лавровского, который активно сотрудничал с Чубайсом. Апофеоз этих успехов наступил при премьерстве Кириенко, когда Лавровский провел шестерых своих людей на посты федеральных министров. Потом был август девяносто восьмого, отставка Кириенко и период временного равновесия, когда обе корпорации боролись не друг с другом, а за собственное выживание в рехнувшейся российской экономике. Первым в себя пришел Стрыгин, надежно оседлавший нефтяную трубу. Он снова тихой сапой пролез сначала в Белый дом, а потом и в Кремль, трубя о необходимости поддержки отечественного производителя и имея в виду себя самого. Стрыгина поддержали, а он поддержал тех, кто поддержал его. В результате вдруг откуда ни возьмись всплыли несколько уголовных дел, по которым Лавровский проходил главным фигурантом. Брошенная некогда Лавровским фраза «эта страна слишком мала для нас двоих» вышла теперь ему боком — он срочно отбыл в Англию под предлогом необходимости срочно вылечить зубы, и это лечение затянулось на многие месяцы. В Генеральной прокуратуре недвусмысленно давали понять, что, если Лавровский рискнет пересечь российскую границу, он будет немедленно арестован, потому как доказательств накоплено выше крыши. Лавровский прокуратуре верил и домой не спешил.

В его отсутствие Стрыгин совершенно распоясался, не видя больше себе достойного противника. Внутри «Интерспектра», напротив, царили разброд и уныние. Однако по прошествии шести месяцев изгнания Лавровского вдруг поползли слухи, взбудоражившие и тех, и этих. Слухи состояли в том, что Кремль недоволен чрезмерным усилением корпорации «Рослав» и лично генерала Стрыгина, а потому планирует либо посадить самого генерала, либо вернуть в Москву его заклятого врага, чтобы соблюсти баланс сил. Встревоженный Стрыгин забил тревогу внутри корпорации, объявил чуть ли не военное положение и обязал СБ в лепешку разбиться, но не допустить ничего подобного. После месячного аврала все вроде бы успокоилось, а слухи не подтвердились — тем не менее Стрыгин помнил о пережитом страхе и регулярно проводил в своем подземном офисе совещания с руководством «Рослава» по проблеме «корпоративной безопасности». Эти совещания проходили в обстановке строжайшей секретности, и приглашались туда лишь высшие должностные лица.

Челюсть не был высшим должностным лицом, он был лишь заместителем руководителя СБ. Поэтому приглашение принять участие в подземном совещаний должно было бы его радовать — но не радовало. Оно должно было греть его самолюбие — но не грело.

Потому что звали Челюсть на совещание не для того, чтобы выслушать его компетентное мнение по создавшимся проблемам. Его звали, чтобы посмотреть на человека, который эти проблемы создал.

А в глубине души, на суперсекретном совещании с самим собой, Челюсть молил бога, чтобы ни Стрыгин, ни другие шишки никогда не узнали — проблемы, из-за которых они собрались разделывать Челюсть, — это еще не все.

Было и еще кое-что.

Борис Романов: наше старое место

Он осторожно дотронулся до детской головки и сказал:

— Пора...

Олеся встрепенулась, посмотрела на отца круглыми от непонимания происходящего глазами, затем понемногу восстановила в памяти исходные данные: что, как и почему.

— Пить хочу, — шепотом сказала она.

— Сейчас, — успокаивающе ответил Борис. — Мы уже почти приехали...

Электричка замедляла ход, россыпь огней в черном небе за окном становилась все гуще, и к тамбуру потянулись предусмотрительные бабки с большими хозяйственными сумками. Пятница подходила к концу, и Борис твердо знал, что это был самый тяжелый день в его жизни.

Не спасла многомесячная подготовка, не спасла тысячекратно затвержденная истина, что иного выхода у него просто нет... Борис ехал в электричке, держа в руках Олеськин рюкзак и сжимая ботинками стоящую на полу спортивную сумку. Он чувствовал, как налитое свинцом сердце разрывает его изнутри, разрывает до крови, до слез, до неслышных всхлипов, до дрожи в икрах.

Олеська же проспала большую часть дороги, просто села и уснула, доверчиво положив голову Борису на плечо. Она доверила ему не только свой сон, но и вообще всю свою жизнь, и это приводило Бориса в ужас. Кажется, это было в Центральном доме художника, когда Олеся в последний раз спросила его:

— Ну, ты объяснишь мне, что случилось?

И он в десятый раз ответил ей:

— Да, конечно. Но не сейчас, потому что...

Потому что сейчас нет времени, потому что нет нужных слов, потому что Борис не хотел, чтобы дочь ощутила его страх и его неуверенность...

— Да, конечно. Я объясню, но потом...

— Мама скоро приедет?

— Скоро. Могут возникнуть небольшие проблемы, но... — он просто кивнул. — Все будет нормально.

Олесе этого было достаточно. Она стала пить чай с лимоном и с любопытством разглядывать посетителей здешнего бара. В тринадцать лет это еще интересно и забавно. У Бориса же возникали несколько иные эмоции, особенно когда он заметил двух девиц не намного старше Олеськи, охаживавших толстогубого араба с плотоядным блеском в темных зрачках.

Они приехали сюда в начале шестого. Борис поставил «Ауди» на стоянку, посадил Олеську в фойе, велел смотреть на картины, а сам собрался уже было бежать к входу в Парк культуры, но затем спохватился. Он постепенно начинал думать соответственно своему новому статусу — не как респектабельный гражданин, работник солидной корпорации, а как беглец, изгой, который никому и ничему не доверяет.

Борис смотрел на арку Парка культуры, от которой его отделяло метров двести от силы, и вспоминал совсем недавнее прошлое. Это было пять или шесть лет назад, тогда он только начинал работать в «Рославе», и, как любого новичка, его припахивали на сверхурочную работу, которая выпадала в основном на первую половину субботы. Марина же была в этот день полностью свободна, сидеть дома ей было в тягость, и они договаривались, что Борис, как только закончит работу, сразу подъедет к входу в Парк культуры, где его уже будут ждать Марина и Олеська. А потом они шли в парк, и потом они веселились, веселились так, как вряд ли уже когда-нибудь будут веселиться в будущем. Так казалось Борису, когда он смотрел на «наше старое место».

Асфальтовый пятачок, отделенный от Бориса потоком машин, несущихся по Крымскому валу, действительно был старым местом, то есть местом, принадлежащим прошлому.

Настоящее же заключалось в пристальном до боли взгляде в попытке увидеть Марину, в сжатых в кулаки пальцах, в напряженных нервах, в тяжком кровяном пульсе, бившемся в висках...

Борис не решился выйти наружу — не из-за страха, а из-за более вяжущего чувства, которое называется «ответственность». В данном случае — за тринадцатилетнюю девочку, которая пьет чай с лимоном, которая настолько юна, что ей интересно следить за накрашенными шлюхами и томными богемными мальчиками. Сам бы он мог пуститься на риск прыжка в пустоту, но в паре с дочерью — нет. Больше Борис ошибаться не мог.

— Извините, — подошел он к парню лет двадцати, который бесцельно шатался по вестибюлю. — Вы не очень заняты?

— Да вроде нет, — настороженно ответил парень.

— У меня к вам деловое предложение...

Парень охотно взял двести рублей, застегнул куртку и выскочил на улицу, пустившись скорым шагом в направлении подземного перехода, выводившего к Парку культуры. Борис проследил за ним, пока парень не сбежал по лестнице под землю и пропал из вида. Тогда Борис поднялся на второй этаж ЦДХ и подошел к окну, чтобы видеть площадку перед парком, неравномерно освещенную разнокалиберными фонарями. С этого расстояния сложно было понять, есть ли среди десятков хаотически перемещающихся людей Марина, так что Борис предпочел отслеживать вынырнувшую из подземного перехода темно-зеленую куртку своего посланца. Парень двигался рывками, задерживаясь возле женщин, которые по описанию были похожи на Марину, и тут же стартуя дальше...

А потом — хотя в руках у Бориса и не появилось бинокля, и расстояние оставалось тем же самым — он почувствовал, что парень подошел куда нужно. Две фигуры стояли рядом друг с другом не больше тридцати-сорока секунд, а потом вдруг зеленая точка отскочила от бледно-розового пальто... И Борис увидел ИХ. Они бежали со стороны парковки, их было трое или четверо...

— Черт! — Борис отпрыгнул от окна и ринулся вниз по лестнице, а потом в бар, и в эти мгновения горечи утраты не было места в его сердце, была лишь паника, был лишь страх, что вслед за уже свершившейся потерей жены он потеряет и Олеську — а он непременно ее потеряет, если промедлит. Парня в зеленой куртке сейчас сцапают, врежут ему пару раз по почкам, и он все расскажет. Двести рублей — это не та сумма, из-за которой люди становятся молчаливыми героями, тем более что вторую половину условленной суммы парню уже не получить, так как не увидеть ему уже никогда Бориса. А стало быть, минуты через три-четыре сюда нагрянут люди из СБ, и они уж наверняка продемонстрируют свой профессионализм, чтобы выудить из самых потайных закоулков ЦДХ объект своего преследования...

— Пошли, — Борис вытащил Олеську из-за стола с той же поспешностью, с какой пару часов назад он вытаскивал ее из класса художественной школы. Только теперь Олеська удивилась меньше, можно сказать, она вообще не удивилась, просто с некоторой долей разочарования в голосе произнесла:

— Опять?

Ну конечно, в баре тепло, уютно, играет музыка, подаются напитки... Однако дожидаться появления людей СБ не стоит даже в такой комфортной обстановке. Борис непременно объяснил бы это дочери, если бы у него было на это время, а времени у него опять не было.

Вместо объяснения была яростная гонка от ЦДХ к Зубовскому бульвару, причем Борис даже слегка удивился, что ему под ноги не бросались агенты СБ и никто не стрелял по колесам... Видимо, тот парень неплохо бегал. Точнее, неплохо убегал.

Убежал он в конце концов или нет, было неважно, потому что Борис выскользнул из опасного района, некогда бывшего «нашим старым местом», прокатился по маршруту Зубовский бульвар — Кутузовский проспект — Киевский вокзал, затем вернулся на Садовое кольцо, не забывая поглядывать в зеркало заднего вида, и доехал до места, где должен был оставить «Ауди» в качестве своего последнего платежа за документы. За пропуск в новую жизнь. Только что-то новая эта жизнь начиналась не слишком удачно, и Борис подумал, а не переплатил ли он...

— Мы что, пойдем пешком? — Олеся, позевывая, влезла в лямки рюкзачка.

— Поедем на метро, — сказал Борис.

— Это интересно, — оценила Олеся.

В метро было слишком людно, чтобы дочь возобновила расспросы о причинах сегодняшнего сумасшедшего дня, они ехали молча, а у Бориса наконец появилась возможность пораскинуть мозгами на перспективу. Ясно, что вылет в Парагвай для них пока задерживается. Точно так же ясно, что Марину рано или поздно выпустят, она же ничего не знает... Борис сдержанно улыбнулся — все-таки его тактика тотальной секретности оказалась верной. Весь вопрос только в том, сколько времени понадобится СБ, чтобы убедиться в Марининой непричастности к преступлениям ее мужа. День? Два? Неделя? И где все это время будут обитаться Борис с Олеськой? Парамоныч был бы хорошим вариантом, но если допустить, что парня все-таки догнали, все-таки отметелили, и он выложил им все, что знал... СБ будет знать про Парамоныча. Это плохо. Но только и Марине нового адреса для встречи передать уже не удастся. Что же делать?

Пока электричка тащилась до Балашихи, Борис, кажется, придумал.

Челюсть: мальчик для битья

Один лишь путь к месту совещания — долгий лабиринт извилистых коридоров, где было душно и почему-то пахло резиной, — был способен нагнать тоску, и с этой задачей он блестяще справился. Генералу Стрыгину нужно было лишь завершить начатое.

Сучугов, известный также как Челюсть, изрядно вспотел по дороге, и это тем более ухудшило его настроение. Последний контрольный пункт перед залом совещаний вызвал у Челюсти неприкрытое раздражение — он знал этих людей, он брал их на работу, он неоднократно вправлял им мозги, а теперь эти козлы смотрят на него так, будто видят впервые, изучают его идентификационную карту, как будто это проездной на метро. Уроды, блин.

Начальник СБ прибыл на совещание раньше Сучугова, прибыл самостоятельно, сославшись на необходимость еще до совещания передать генералу кое-какие документы. Черта с два — на самом деле начальник не хотел явиться сюда вместе с Сучуговым, потому что Сучугов на сегодняшний вечер был назначен мальчиком для битья. Случились кое-какие неприятности, и их нужно на кое-кого списать. Теперь откройте двери и впустите господина Сучугова. Оркестр, похоронный марш!

— Долго вы еще будете дурака валять? — злобно осведомился Челюсть у охраны. Ему молча вернули карточку, двери открылись, и Челюсть вошел в святая святых корпорации «Рослав» — место, где он всегда хотел очутиться. Но не при таких обстоятельствах. Сучугов хотел, чтобы лично генерал Стрыгин пригласил его для консультаций по какому-нибудь важному вопросу, чтобы спросил его, Сучугова, мнение, чтобы сидели они вдвоем друг напротив друга...

Это последнее пожелание по-своему сбылось: Сучугова посадили напротив генерала, но поскольку сидели они на торцевых сторонах большого заседательского стола, то разделяло их метров десять, если не больше. К тому же Стрыгин абсолютно не обращал внимания на заместителя начальника СБ, погрузившись в какие-то свои глубокие раздумья о судьбах Родины и корпорации «Рослав», что в понятиях Стрыгина было примерно одно и то же. Холодно посверкивали зеркальные очки, воинственно торчал седой ежик на продолговатом черепе генерала, куртка полувоенного образца и выглядывавшая из-под нее майка цвета хаки подтверждали наблюдение, что генерал постоянно ощущает себя на войне — потому и отсиживается под землей. Здесь безопасней на случай, если противник применит какое-нибудь экстремальное оружие.

— ...вот, собственно, и он, — закончил невесть когда начатую фразу начальник СБ и покосился на Челюсть. — Он вам и доложит более подробно...

Сучугов ждал, что генерал даст какой-нибудь сигнал к началу доклада, типа отмашки для бегунов, но Стрыгин продолжал бесстрастно сидеть на своем месте, поэтому Челюсть просто встал и начал говорить, надеясь, что его слушают.

— Проект «Охота на крыс» был разработан в декабре прошлого года, — сухо сказал Челюсть («И если бы все вышло хорошо, то все вы, суки, кричали бы сейчас, что помогали мне его делать! А теперь вы воротите нос, будто бы вам противно даже само название... Мразь кабинетная. Сдохнете в своих креслах!»). — Основополагающая идея проекта заключалась в следующем. Наибольший процент ущерба деятельности корпорации наносится не внешними враждебными действиями, а действиями внутренними, то есть действиями нелояльных или безответственных сотрудников корпорации. По разным оценкам, эта цифра составляет от 58 до 77%. Таким образом, куда эффективнее не бороться с активностью враждебных спецслужб, в частности с их попытками проникнуть внутрь корпоративных информационных систем, а провести комплексную чистку собственных рядов, исключив из наших служб и отделов тех людей, которые могут стать причиной утечки информации, могут стать объектом шантажа или прямого подкупа. Поэтому операция получила название «Охота на крыс». Была избрана нетрадиционная методика, разработанная нашими штатными психологами. В основе такой методики — получение состояния эмоционального шока у потенциально неблагонадежных лиц. Шок обнажает истинные мотивы действий, и в результате потенциальные вредители будут раскрыты нами еще на ранней стадии. Для осуществления такой шоковой терапии нами был снят видеофильм о якобы имевшей место казни неблагонадежного сотрудника одного из региональных филиалов нашей корпорации. Никакие имена или географические реалии в фильме не назывались, чтобы не допустить оспаривания истинности данного события. Сам фильм был снят с высокой степенью достоверности, был привлечен актер из одного драматического театра...

— Из Москвы? — спросил кто-то из присутствующих.

— Нет, из Белоруссии, — ответил Сучугов. — Так дешевле. В принципе, чтобы вы все могли понять, о чем идет речь, я могу сейчас устроить просмотр того видеофильма...

— Не будем тратить время, — перебил начальник СБ. — Давайте сразу к результатам...

— Ладно, — сказал Сучугов, глядя вниз, чтобы начальник не увидел злости в его зрачках. — Что касается результатов... С марта по май текущего года было проведено сорок два сеанса данного видеофильма. По совету психологов, сеансы проводились не для индивидуалов, а для небольших групп по четыре-шесть человек, где шоково признательная реакция могла стать цепной. Я могу сказать, что данная методика оправдала себя. Всего фильм был показан ста девяноста восьми сотрудникам корпорации, каждый из которых имел доступ либо к конфиденциальной информации, либо к финансовым потокам, либо к принятию важных решений. Перед каждым показом группе сообщалось лишь одно — данный фильм является абсолютно засекреченной информацией, которую они не имеют права обсуждать ни между собой, ни дома с членами семей, ни где бы то ни было еще. Результаты на сегодняшний день следующие. Непосредственно после просмотра было сделано тридцать четыре признания в совершении служебных проступков средней и мелкой степени тяжести. Было написано семь заявлений об увольнении или о переводе на нижестоящую должность. Также... — Сучугов выдержал драматическую паузу. — Было совершено одиннадцать попыток самоубийства, из которых семь завершились летально.

Как он и предполагал, ЭТО произвело впечатление. За столом зашептались, поглядывая на Челюсть то ли с брезгливостью, то ли с ужасом. Но куда более важным было то, что генерал Стрыгин отложил все свои бумажки и СЛУШАЛ. И все видели, что генерал СЛУШАЛ.

— Это еще не все. Помимо непосредственной реакции самих сотрудников, пропущенных через эти просмотры, мы получили дополнительный материал для работы, так как во время просмотров специально установленные видеокамеры снимали лица зрителей, и иногда выражения лиц бывало достаточно красноречивы. По прошествии семи-десяти дней после просмотра мы проводили беседы с участниками просмотра, иногда демонстрируя им эти самые пленки — то есть выражение их собственных лиц. После таких бесед еще восемь человек признались в совершении поступков, нанесших вред корпорации. За пятнадцатью было установлено плотное наблюдение, в результате которого были получены неопровержимые факты контактов этих лиц с конкурирующими фирмами, а также с государственными правоохранительными структурами... В целом операция «Охота на крыс», по-моему, может быть признана успешной, — сказал Сучугов, выделив голосом «по-моему».

Поскольку Стрыгин молчал, слово взял старший вице-президент:

— Начальник Службы безопасности давал санкцию на проведение этой операции?

— Видите ли, — завилял начальник СБ. — Я был знаком с этим планом на стадии проекта... Однако в момент его запуска я находился в отпуске, так что господин Сучугов, по сути дела, исполнял мои обязанности...

— Я тут подсчитал, — вмешался второй вице-президент. — Было сто девяносто восемь человек, которых подвергли испытанию. Тридцать четыре признания, одиннадцать самоубийств, еще восемь признаний... Получается, что из этой группы высокопоставленных сотрудников «Рослава» примерно одна треть оказалась нелояльна! И это верхушка! А что тогда внизу творится?! Если, конечно, все это правда, а не фантазии господина Сучугова для увеличения наших затрат на содержание СБ...

— Внизу все не так страшно, — утешил его Сучугов. — Там людей проще купить, но покупать их никто не будет, потому что они не знают ничего такого, за что стоит платить. А наверху... Треть — это не окончательный результат, у нас еще есть резерв для работы.

— Резерв — это замечательно, — ехидно усмехнулся старший вице-президент. — Это просто счастье, что у вас есть резерв. Но вот то, что назвали операцию успешной...

— Я сказал, что это мое личное мнение, — напомнил Челюсть.

— Вот именно. А мое личное мнение несколько иное. Не говоря уже о том, что в числе одиннадцати самоубийц могли оказаться просто нервные люди... Не говоря об этом, у нас еще есть... Как там его?