Рана прекрасно заживала. Дамфрис все время колотил хвостом, покуда она поправляла бинты и похваливала его за терпение.

Кит и Колум уже перенесли свой спор во двор. Джоанна поднялась наверх, переоделась в маклоринский плед, а затем вернулась в большую залу, чтобы помочь накрыть стол к обеду. К счастью, сегодня эту обязанность исполняли Лила и Мэган. Другие женщины не стали бы ее слушать. Дженис, хорошенькая женщина с рыжеватыми белокурыми волосами, была самой худшей из них. Она поворачивалась к Джоанне спиной, не дослушав ее приказа, и уходила. Так же, если не хуже, вела себя Кэтлин, другая маклоринка. Джоанна не знала, как ей с ними быть.

Лила и Мэган были исключением. Они не выдерживали общего маклоринского правила игнорировать миледи, признавали ее своей госпожой, и Джоанна любила их за это еще больше.

— Что вы желаете сделать, миледи? — обратилась к ней Лила.

— Мне бы хотелось, чтобы ты принесла полный подол цветов. Мы украсим ими столы, — сказала Джоанна. — А с вами, Мэган, мы расстелим льняные скатерти и поставим хлебницы.

— Зала выглядит вполне прилично, правда? — заметила Мэган.

Джоанна согласилась с нею. Здесь пахло свежестью и чистотой. Эта просторная зала могла вместить по меньшей мере полсотни воинов. Но мебели явно недоставало. Только она об этом подумала, как показались два солдата, каждый нес стул с высокой спинкой.

— Куда же вы собираетесь их ставить? — спросила Мэган.

— У камина, — отвечал один. — Как велел милорд. Мэган нахмурилась. Она бросила белую льняную скатерть на стол и наклонилась, чтобы разгладить складки.

— Хотела бы я знать для чего… Джоанна не дала ей закончить.

— Милорд желает, чтобы я сидела у огня и шила, — пояснила она, вздохнув.

Солдаты проносили стулья через комнату. Дамфрис зарычал, и они с опаской прошли как можно дальше от пса.

Джоанна сочувствовала их страху. Ей хотелось сказать, что Дамфрис не укусит их, но она сдержалась. Нельзя дать им понять, что она заметила их маневр, и Джоанна с подчеркнутым старанием стала расправлять скатерти на столах.

Мужчины поставили стулья с обеих сторон камина, поклонились своей госпоже, когда она поблагодарила их, и поспешили прочь из залы.

Один стул, как она заметила, был покрыт макбейновским пледом, другой — маклоринским.

— Боже мой, не значит ли это, что я должна сидеть на стульях по очереди, меняя их так же, как и пледы?

— Простите, миледи. — Мэган оторвалась от своего дела — она расставляла по столам хлебницы. — Я не расслышала.

— Я говорю сама с собой, — вздохнула Джоанна. Она взяла у Мэган несколько хлебниц и пошла к другому столу.

— Не правда ли, как заботливо со стороны милорда подумать о ваших удобствах? Такой занятой, он все же подумал о том, чтобы здесь были стулья для вас.

— Да, — поспешно отозвалась Джоанна, чтобы Мэган не подумала, будто она не ценит заботу своего мужа. — Сегодня вечером я посижу здесь с гобеленом. Моему супругу нравится, когда я занимаюсь вышивкой.

— Миледи — прекрасная жена, она хочет доставить удовольствие супругу.

— Нет, Мэган, я не очень хорошая жена.

— Нет, нет, несомненно, хорошая, — возразила Мэган.

Габриэль вошел в залу как раз вовремя, чтобы услышать это замечание маклоринки. Он остановился на верхней ступеньке, ожидая, чтобы его жена обернулась и заметила его. Она была занята расстановкой хлебниц.

— Хорошая жена — это послушная жена.

— А разве это плохо? — спросила Мэган.

— Кажется, послушание не в ладах со мной. — Джоанна пыталась беззлобно говорить об этом болезненном предмете.

— Мне вы кажетесь очень послушной, — возразила Мэган. — Я ни разу не замечала, чтобы вы с кем-нибудь не поладили, миледи, а особенно со своим супругом.

Джоанна кивнула.

— Я стараюсь выполнять его распоряжения, потому что и он считается с моими чувствами. Раз уж ему приятно видеть меня сидящей у огня с вышиванием, то я постараюсь приспособиться к этому пожеланию.

— Добро, жена.

Габриэль произнес это нараспев. Джоанна обернулась и, поглядев на мужа, вспыхнула от смущения, как грешница, застигнутая на месте преступления.

— Я не хотела быть непочтительной, милорд.

— А я и не считаю вас непочтительной.

Она смотрела на него, стараясь догадаться, о чем он думает, но не могла понять, сердится он или смеется.

Он же не мог оторвать взгляда от ее встревоженного лица, покрытого румянцем смущения. Он вдруг подумал, что со дня их венчания его жена проделала длинный путь. В какие-то три месяца она справилась со своими страхами. Она больше не трепетала при виде него. Да, она все еще была чертовски робка, но он надеялся, что со временем и это пройдет.

— Вы что-то хотите, супруг мой? Он кивнул:

— Нам нужна целительница, Джоанна. Поскольку вы доказали, что отлично владеете иголкой с ниткой, я хочу, чтобы вы зашили Колума. Неопытный солдат, с которым он занимался, поранил ему руку.

Джоанна уже спешила к лестнице, чтобы принести свои инструменты.

— Я буду счастлива ему помочь. Я только соберу все, что необходимо, и тут же спущусь вниз. Бедный Колум. Он, должно быть, ужасно страдает.

Однако Колум нисколько не страдал. Когда Джоанна вернулась в большую залу, она увидела его сидящим на стуле в окружении женщин, и он купался в их ласках и заботах.

Лила, как заметила Джоанна, была больше всех расстроена происшедшим. Она стояла у противоположного конца стола, делая вид, что поглощена разбором цветов, но тайком поглядывала на солдата, Колум не обращал на нее никакого внимания.

Маклоринка испытывала нежные чувства к макбейновскому солдату, но не позволяла себе проявить их: они принадлежали к разным кланам. «Не потому ли они оба скрывают свои чувства?» — подумала Джоанна, наблюдая за Лилой. Джоанна знала, что ей не подобает в эго вмешиваться, но Лила была так мила и так несчастна, что ей очень захотелось ей помочь.

Неожиданно к Колуму подбежала маклоринка Глинис, та самая, что прозвала Джоанну Храбрецом-Удальцом. Она улыбалась солдату:

— Мне не важно, что вы макбейнец. Я помогу вам и сделаю все умело.

Джоанна похолодела Она быстро прошла к Колуму через зал.

— Пожалуйста, отодвиньтесь, — приказала она. — Я сама позабочусь о Колуме. Лила! Подайте мне стул.

Габриэль вошел в залу и тут же разогнал толпу.

Джоанна осмотрела рану. Это был длинный узкий разрез, он шел от левого плеча до локтя. Его было необходимо зашить.

— Вам больно, Колум? — спросила Джоанна, и ее голос был полон сочувствия.

— Нет, миледи, вовсе нет.

Она не поверила ему. Выложив свои инструменты на стол, она села на стул рядом с солдатом.

— Тогда почему вы морщитесь, сэр?

— Я вызвал неудовольствие милорда, — объяснил Колум низким шепотом. — Этот пустяковый порез — для него доказательство, что я был невнимателен.

Объяснив это, Колум посмотрел через плечо на Лилу и нахмурился. Лила опустила глаза. «Не эта ли маклоринка стала причиной его невнимательности?» — подумала Джоанна.

Колум ни разу не вздрогнул, пока она обрабатывала его рану, а ей пришлось долго провозиться. Лила помогала хозяйке, разрывая белоснежный холст на длинные полосы.

— Вот, — объявила Джоанна, закончив перевязку. — Теперь вы как новенький, Колум. Только не намочите повязку и, пожалуйста, не напрягайте руки, не поднимайте ничего тяжелого. Я буду перевязывать рану каждое утро.

— Он и сам может об этом позаботиться, — заметил Габриэль, подходя к очагу. Опустившись на одно колено, он поприветствовал своего четвероногого любимца.

— Я бы предпочла сама менять ему повязку, милорд, — проговорила Джоанна.

Она отодвинулась так, чтобы Колум мог подняться, а затем обошла стол и встала у другой его стороны. На скатерти в беспорядке были разбросаны цветы, оставленные здесь Лилой. Джоанна собиралась поставить их в фарфоровую вазу с водой.

— Не противоречьте моим распоряжениям, жена.

Габриэль выпрямился и повернулся к своему солдату.

Его голос звучал гневно, когда он приказал тому выйти из зала.

— Возвращайтесь к своим делам, Колум. Вы потратили достаточно много времени. Лила, останьтесь. Я хочу сказать вам одно слово, прежде чем вы уйдете.

Суровость в голосе мужа изумила Джоанну. Он, очевидно, разъярился на солдата, а кое-что от его гнева досталось и Лиле. Маклоринка выглядела потрясенной. Джоанне хотелось защитить ее. Но сначала она решила выяснить, чем же Лила рассердила лаэрда.

— Я предписала Колуму не поднимать ничего тяжелого, милорд.

— Он должен работать на укреплении стены.

— Вы хотите сказать, он должен ворочать валуны? — ужаснулась Джоанна.

— Именно, — спокойно подтвердил ее супруг.

— Но ему нельзя этого!

— Но будет.

Она собрала цветы и не глядя сунула их в вазу. Все ее внимание было приковано к мужу.

Она решила, что не совсем справедлива к нему. Ее супруг просто не знает, как тяжело ранен Колум.

— Рака очень глубока, милорд. Он вообще не должен работать.

— Он будет работать, даже если он потеряет руку, жена.

— Мои швы разойдутся.

— Пусть работает одной рукой или катит камни. Мне все равно. Лила!

— Да, милорд.

— Вы больше не будете отвлекать моих солдат, когда они заняты делом. Вы поняли меня?

Ее глаза наполнились слезами.

— Да, милорд. Я поняла. Это больше не повторится.

— Посмотрим. Теперь вы можете идти.

Лила быстро сделала реверанс и повернулась к дверям.

— Могу ли я послезавтра вернуться, чтобы помогать миледи?

Джоанна собиралась сказать «да». Но Габриэль опередил ее с ответом.

— В этом нет необходимости. Вас заменит кто-нибудь из макбейновских женщин.

Лила бегом бросилась из залы. Джоанну слова мужа привели в ярость, она с силой впихнула в вазу оставшиеся цветы.

— Вы ранили ее чувства, милорд.

— Это не убьет ее.

— Но что все это значит?

— Ко мне, Дамфрис. Пора выйти на улицу.

Джоанна, воткнув в вазу последний цветок, бросилась за мужем к выходу и остановилась перед ним, загораживая дорогу.

Она уперла руки в бока, а голову вскинула так, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

Сейчас она отнюдь не выглядела робкой. Габриэль увидел в ее глазах огонь и был так доволен быстротой ее реакции, что ему захотелось улыбнуться.

Однако он по обыкновению насупился:

— Вы хотите знать, что произошло?

— Да, милорд.

— Об этом спрашивать нельзя. Она изменила тактику.

— Зато можно высказывать свое мнение, — напомнила она ему. — А мое мнение таково, что вы расстроили Лилу своим замечанием.

— Ничего, переживет. — В его тоне не было сожаления.

Ей стоило немалых усилий не отступить под его взглядом.

— Возможно, хорошая жена прекратила бы этот разговор, — прошептала она.

— Вот именно. Она вздохнула:

— Пусть я не буду очень хорошей женой, Габриэль, но я все-таки хочу знать, что же Лила такое сделала, чем она рассердила вас.

— Из-за нее едва не был убит один мой солдат.

— Из-за нее?

— Да, из-за нее.

— Но наверняка она не хотела этого! — стояла на своем Джоанна.

Габриэль нагнулся к ней и, приблизив лицо к ее глазам, тихо сказал:

— Виноват в этом Колум. Кажется, вы очень печетесь о нем. Так вот: он не соображал, что делает.

Она распрямила спину:

— Не намекаете ли вы на тот случай, когда я нечаянно оказалась в самом центре ваших военных упражнений, супруг мой?

— Именно.

— С вашей стороны слишком нелюбезно вспоминать об этом, — заявила она.

Но Габриэль, как видно, мало беспокоился о том, чтобы быть любезным.

— Остаться живым более важно, чем не поранить чьи-то чувства, — пробормотал он.

— Верно, — уступила она.

Дамфрис оборвал их разговор громким лаем. Габриэль обернулся, позвал собаку и покинул комнату, не поглядев на жену и не попрощавшись.

Всю оставшуюся часть дня Джоанна думала обо этом разговоре. Возможно, она и не должна вмешиваться в решения своего мужа, касающиеся его подчиненных. Но она так привязалась к Колуму и Лиле за эти месяцы, что сама удивилась этому. В своей жизни она не позволяла себе никаких симпатий ни к кому, чтобы избежать забот и разочарований К тому же она знала, что Рольф может обратить ее доброе чувство против нее и против того, к кому она благоволила. Как было в случае с помощницей поварихи, девочкой очень приятного нрава. Как-то она обмолвилась, что ей нравится, когда рядом с ней Челси, потому что девочка так сообразительна и находит радость во всем, что делает.

Однажды утром Челси уронила яйцо. Повариха доложила Рольфу об эхом убытке. И в тот же день он так избил Челси, что сломал ей ногу. Епископ Холвик определил, что именно таким должно быть наказание за подобный печальный проступок.

Однако здесь, в Нагорье, все отличалось от ее прошлого, как день от ночи. Здесь она могла заводить себе друзей и пылко тревожиться об их благополучии.

Отец Мак-Кечни присоединился к ним за обедом. Он только что вернулся из длительного путешествия на равнинный юг Шотландии, был полон новостей о последних происшествиях в Англии и желал ими поделиться.

Солдаты говорили за столом все сразу и заглушали голос священника.

— Его святейшество наверняка предаст короля Джона анафеме, — почти выкрикивал отец Мак-Кечни, — и вся Англия будет отлучена от церкви..

— Чем же он заслужил такое? — спросила Джоанна.

— Джон самостоятельно решил рукоположить своего человека в сан архиепископа Кентерберийского. Папа не потерпел подобного самоуправства. Он объявил о посвящении в сан своего собственного кандидата, как я понял, не англичанина; и Джон, в ярости от такого выбора, приказал не впускать этого человека в Англию.

Один из маклоринских солдат бросил шутку, которую все остальные нашли чрезвычайно забавной. Джоанна должна была переждать оглушительный хохот за вторым столом.

— А что произойдет, если страну отлучат от церкви?

— Многие пострадают, конечно. Большинство священников должны, будут бежать из Англии. Богослужения прекратятся, не будет исповедей, не будет венчаний. Единственное, что дозволил святой отец, — это крещение невинных младенцев и последние причащения умирающих, если, конечно, семья вовремя отыщет священника для этих таинств. Таково печальное положении дел, леди Джоанна, но король, кажется, не слишком этим огорчен.

— Возможно, в отместку он разграбит церкви. — Это предположение высказал Габриэль. Джоанна с ним согласилась.

— Его душа уже погибла, отец мой.

— Вы не можете знать этого наверняка, дитя. Джоанна опустила глаза.

— Конечно, не могу.

Отец Мак-Кечни изменил тему разговора.

— Принц Артур мертв, — произнес он. — Кое-кто полагает, что он умер на Пасху четыре года назад. — Священник сделал паузу. — Ходят слухи, что принц был убит.

Теперь Габриэль наблюдал за Джоанной. Он заметил, что при последних словах она страшно побледнела.

— Возможно, он и впрямь был убит, — предположил Колум.

— Да, но напрашивается вопрос, какой барон…

— Убил его, — докончил Колум.

— Точно так.

— И что же говорят по этому поводу? — спросил Габриэль.

— Большинство баронов считает, что король Джон сам убил Артура. Он-то, конечно, заявляет, что ему неизвестно, как это случилось с его племянником.

— У одного короля было достаточно оснований для убийства, — сказал Колум.

— Возможно, — согласился отец Мак-Кечни. — Выпьем за дневные труды!

Это провозгласил Кит. Все маклоринские солдаты стояли, держа в руках свои кубки. За ними поднялись макбейнцы. Все они вышли из-за столов и, сдвинув кубки, выпили оставшийся в них темный эль. При этом много его выплеснулось на пол.

Джоанна встала из-за стола. Она поднялась наверх, чтобы взять свою корзину с наполовину законченным гобеленом, нитки, иголки, а затем вернулась в залу. Сев у очага, она принялась за работу, и едва успела сделать один стежок, как ее попросили переменить место.

— Вы сидите на макбейновском стуле, миледи, — сообщил Кит. Он стоял прямо перед Джоанной, сложив руки за спиной. Трое других маклоринских солдат стояли позади своего командира. Они загораживали от нее залу, и, судя по их виду, каждый был ужасно взволнован тем, что она села не на то место. Джоанна вздохнула:

— А это так важно, где я сижу? Правда, Кит?

— Да, миледи. Сегодня день маклоринских цветов. Следовательно, вы должны сидеть на маклоринском стуле.

Трое солдат, стоящих по обеим сторонам от своего командира, согласно кивнули с нахмуренными физиономиями.

Она сама не знала, посмеяться ей над ними или прикрикнуть на них. Группа замерла в ожидании ее реакции.

— Дайте ей сидеть там, где ей хочется! — крикнул какой-то макбейнец.

Джоанне вся это ситуация казалась нелепой. Она пыталась высмотреть в зале своего мужа в надежде на какую-нибудь подсказку. Габриэль наблюдал за ней, но не проявлял к происходящему никакого видимого интереса, и она поняла, что он предоставляет ей самой разбираться в происходящем.

Она решила не расстраивать маклоринцев, ведь и в самом деле был вторник, их день…

— Благодарю вас за напоминание, Кит, и за то, что вы так терпеливы со мной.

Она старалась, чтобы это прозвучало искренне, но в ее голосе слышался смех. Мужчины сделали шаг назад, когда она встала. Один даже наклонился, чтобы подать ей мешочек с нитками.

Джоанна пересела на маклоринский стул, который стоял по другую сторону очага. Она расправила складку на юбке и вернулась к своему гобелену. Низко склонившись над вышиванием, она делала вид, что целиком поглощена работой. Маклоринцы все еще наблюдали за ней, и наконец раздалось их грубоватое ворчание, которое должно было означать одобрение. Тут она вынуждена была закусить нижнюю губу, чтобы не расхохотаться.

Отец Мак-Кечни провел радом с Габриэлем всю оставшуюся часть вечера Он сообщал лаэрду обо всех последних происшествиях в других кланах. Джоанна слушала его с изумлением Получалось, что все кланы Нагорья постоянно выясняют отношения, и дело часто доходит до драки. Но больше всего ее изумили причины этой то и дело вспыхивавшей вражды. Казалось, достаточно чихнуть, чтобы это стало основанием для настоящего сражения.

— Нагорцы любят драться, не так ли, отец мой? — Джоанна не отрывала глаз от гобелена, когда задала свой вопрос.

Отец Мак-Кечни подождал, пока маклоринские солдаты выйдут из залы. Джоанна обрадовалась, что мужчины уходят. Они были такими шумными и неугомонными, в их присутствии трудно было что-нибудь обсуждать, приходилось не говорить, а выкрикивать каждое слово.

Маклоринцы удалились, и сразу же воцарилась благословенная тишина. Никто из них, покидая зал, не потрудился поклониться своей госпоже. Она старалась не обижаться на это. Хорошо, что они воздали этот долг уважения своему лаэрду.

Она повторила священнику вопрос.

— Да, они любят драться, — согласился отец Мак-Кечни.

— А почему любят?

— Это считается почетным для мужчины, — пояснил священник.

Джоанна сделала неверный стежок и остановилась, чтобы исправить свой промах. Не отводя глаз от работы, она спросила мужа, согласен ли он со священником.

— Конечно. Драться — это почетно, — подтвердил Габриэль.

Она сочла это безумием.

— Никак не могу понять, милорд, почему, по вашему мнению, сшибаться лбами — почетное дело?

Габриэль улыбнулся. Выбранные Джоанной слова и ее раздраженный тон позабавили его.

— Битва позволяет нагорцам проявить наиболее ценимые ими качества, дитя мое, — втолковывал ей священник. — Например, смелость, преданность своему вождю, выдержку.

— Ни один воин не желает умереть в своей постели, — сообщил Габриэль.

— Они считают это грехом, — подтвердил отец Мак-Кечни.

Она выронила иголку и посмотрела на них, уверенная, что они подшучивают над ней. Однако оба говорили искренне. Все же подозрение не оставляло ее.

— Какой же в этом грех?

— Лень, — тут же ответил Габриэль.

— Вы, должно быть, считаете меня наивной, что рассказываете мне эти сказки, — усмехнулась она.

— Конечно, вы правы, Джоанна, но мы не шутим с вами. Нагорцы действительно считают грехом умереть в своей постели.

Она покачала головой, показывая, что не верит в весь этот вздор, и вернулась к своему вышиванию. Священник продолжал рассказывать новости. Габриэлю трудно был о внимательно слушать его, он то и дело поглядывал на жену.

Она очаровала его. Умиротворение, какого он не знал никогда прежде, окутало его. Когда он еще был слишком молод, глуп и совершенно одинок, он засыпал каждую ночь с мыслью о своем будущем. Он грезил о будущей своей семье. Жена и дети, которые принадлежат только ему, конечно же, будут жить в его замке. Часто он рисовал в мыслях такую картину, у огня жена занята каким-нибудь женским рукоделием… например, вышиванием.

Эта мечты помогали ему выжить.

Да, тогда он был страшно молод и мягок Однако время и невзгоды ожесточили его, у него уже не было нужды в таких глупых фантазиях. Он выучился полагаться только на самого себя. Мечты — удел слабых. Он окреп, и все его мечтания были забыты.

Вплоть до сего времени. Воспоминания о юношеских грезах захлестнули его, когда он смотрел на жену.

Реальность намного превосходила его фантазии. Он никогда не грезил о жене, столь красивой, как Джоанна. Он никогда не знал ни такой умиротворенности, ни того, как он способен чувствовать, ни такого неистового желания защищать ее.

Джоанна подняла глаза и перехватила взгляд мужа, устремленный на нее. Выражение его лица озадачило ее. Казалось, он смотрит сквозь нее, погруженный в какие-то важные мысли. И думал он о чем-то тревожном.

— Я бы хотел пропустить немного uisgebreatha. — заявил отец Мак-Кечни. — А затем пойду искать приюта на ночь. Господи, как я устал за сегодняшний день.

Джоанна тут же вскочила, чтобы услужить священнику. Кувшин с напитком нагорцев стоял на сундуке у стены позади Габриэля. Она перенесла кувшин на стол и наполнила кубок гостя. Она хотела услужить и мужу, но Габриэль отказался от питья.

Отец Мак-Кечни сделал большой глоток и тут же поморщился.

— Уверен, что оно выдерживалось никак не больше недели, — сокрушался он, — это какое-то кислое пойло!

Габриэль улыбнулся:

— Вам следует пожаловаться на это Огги. Это питье готовилось в его чайнике.

Джоанну чрезвычайно заинтересовало замечание священника.

— А разве важно, сколько простояло это питье?

— Выдерживалось, дитя мое, — поправил священник, — а не простояло. Да, это важно. Чем дольше, тем лучше, так говорят знатоки.

— И сколько же требуется для хорошего напитка?

— Пожалуй, лет десять-двенадцать в дубовых бочонках, — предположил отец Мак-Кечни. — Конечно, нужно большое терпение, чтобы не выпить его раньше срока.

— И тогда питье становится более ценным? Джоанна поставила кувшин на стол и ждала, пока священник закончит пить и ответит ей.

Она положила руку на плечо Габриэля и внимательно глядела на священника. Этот доверчивый жест жены, видимо не осознанный даже, чрезвычайно понравился Габриэлю. Значит, в ней уже нет страха перед ним. А это был самый важный первый шаг. Он добьется ее доверия. О, он помнил свой высокомерный приказ, чтобы она доверилась ему, но он вполне понимал, что доверие надо заслужить. Габриэль считал себя терпеливым человеком. Он подождет. Придет время, и она поймет, какая счастливая судьба ей выпала. Она станет доверять ему, вслед за этим придет и преданность. А чего еще мужу нужно от жены?

Священник отвлек его от этих размышлений.

— Самое ценное питье то, которое хорошо выдержано, — объяснял он Джоанне. — Мужчины готовы на убийство ради чистого uisgebreatha. Нагорцы, как видите, серьезно относятся к своему напитку, поэтому и называют его живой водой, дитя мое.

— А можно ли выменять какие-нибудь товары на хорошо выдержанный напиток?

— Джоанна, почему вас это интересует? — спросил Габриэль.

Она пожала плечами. Ей не хотелось рассказывать ему о бочонках с жидким золотом, о которых ей говорил Огги, не получив на эго разрешения своего друга. К тому же она сама хотела убедиться, что бочонки до сих пор находятся в пещере. А кроме того, это было бы приятным сюрпризом для Габриэля, и, если их цена была так высока, как предполагала Джоанна, ее супруг может выменять на них кое-что из продовольствия.

— Отец, не окажете ли вы нам честь занять на сегодня одну из комнат наверху? — спросила Джоанна.

Священник взглянул на лаэрда, ожидая, чтобы тот подтвердил приглашение.

— Это удобный приют на ночь, — заметил Габриэль. Отец Мак-Кечни улыбнулся:

— Я буду счастлив занять его, — сказал он. — С вашей стороны очень гостеприимно открыть передо мной свой дом.

Отец Мак-Кечни поднялся, поклонился лаэрду и отправился собрать свои вещи. Джоанна снова подошла к своему стулу, подобрала нитки и гобелен и засунула их обратно в корзину. Габриэль ожидал ее, стоя у дверей.

— Вы можете оставить свое вышивание на стуле, жена. Его никто не тронет.

В зал вбежал Дамфрис и рыча бросился за Джоанной по лестнице. Она потрепала пса по спине. Габриэль последовал за ними. Она казалась совершенно погруженной в свои мысли, покуда готовилась ко сну. Он подбросил полено в очаг, затем выпрямился, облокотился на камин и стал наблюдать за нею.

— О чем вы думаете?

— Обо всем понемногу.

— Это не ответ, Джоанна.

— Я думаю о своей жизни здесь.

— Вы приноровились к ней без особого труда, — заметил он. — Вы, наверное, счастливы?

Джоанна развязала пояс на платье и повернулась к мух-су.

— Я еще никак не приноровилась, Габриэль. Правду сказать, я долго жила в преддверии ада. Я была зажата между двумя мирами, — прибавила она.

Мак-Бейн присел на край постели и снял башмаки.

— Я с самого утра хочу поговорить с вами на эту тему, Габриэль. Но никак не выберу для этого достаточно времени.

— О чем же именно вы хотели поговорить со мной?

— Вы и все остальные здесь обходитесь со мной так, будто я ваша гостья, Габриэль. А еще хуже то, что и я веду себя словно в гостях.

— Джоанна, в ваших словах нет ни капли здравого смысла. Я не делю с гостями свою постель. Вы моя жена, а не гостья.

Джоанна глядела на огонь. Она была чрезвычайно недовольна собой.

— Знаете ли вы, что я поняла? Я все время думала только о том, чтобы защитить себя, и совершенно забыла о том, что вокруг меня. Завтра я пойду на исповедь, буду просить у Бога прощения.

— Зачем вам хлопотать о том, как защитить себя? Это мой долг заботиться о вас.

Она улыбнулась вопреки своему раздражению: голос Габриэля звучал оскорбленно.

— Нет, это мой долг позаботиться о себе. Он не стал слушать ее возражения.

— Так вы намеренно стараетесь расстроить меня, полагая, что я не могу позаботиться о вас?

Она поспешила успокоить его.

— Конечно нет, — ответила она. — Я рада обрести вашу защиту.

— Вы противоречите сами себе, женщина.

— Я не стараюсь вас запутать, Габриэль. Я должна разобраться в том, что творится в моей голове. Когда кто-то голоден и не имеет никакой пищи, тогда хорошо, что он денно и нощно хлопочет о пропитании. Не так ли, супруг мой?

Габриэль пожал плечами.

— Полагаю, что так.

— Долгое время я денно и нощно жила в страхе. Страх, казалось, подчинил себе все мои поступки, но теперь, когда я в безопасности, у меня есть время подумать и о других вещах. Вы понимаете?

Он не понял. Но он также и не хотел видеть ее озабоченной.

— Я уже говорил вам, что доволен вами. Вам не нужно тревожиться.

Она стояла спиной к мужу и потому могла улыбаться безбоязненно.

— Габриэль, как ни удивительно вам будет услышать это, но я не слишком беспокоюсь о том, довольны ли вы мной.

Он и впрямь был удивлен и даже рассержен.

— Вы моя жена. Следовательно, ваш долг — стараться, чтобы я был вами доволен.

Джоанна вздохнула. Она знала, что муж не поймет того, что она пытается объяснить ему, и его нельзя винить за это — ведь она и сама едва понимала себя.

— Я не хотела обидеть вас, милорд.

Ее ответ прозвучал искренне. Габриэль был умиротворен. Он встал позади нее и скрестил руки на груди. Потом наклонился и поцеловал ее в шею.

— Теперь ложитесь. Я хочу вас, Джоанна.

— Я тоже хочу вас, Габриэль.

Она обернулась с улыбкой к своему мужу. Он поднял ее на руки и понес к постели.

Они занялись любовью, медленно и сладостно, а затем, когда каждый испытал наслаждение, теснее прижались друг к другу.

— Я доволен вами, женщина. — Его голос был грубоват от избытка чувств.

— Запомните свою похвалу, милорд, ибо я уверена, что настанет время, когда вы не будете довольны мной.

— Это простое беспокойство или предсказание? Она оперлась на локоть и нежно погладила его шею.

— Нет, это просто правда.

Она спросила его о том, что он намерен делать завтра. Он не привык обсуждать с кем бы то ни было свои планы, но сейчас был в настроении осчастливить ее и поэтому пустился в детали охоты, которую наметил, и подробно рассказывал о том, что он и его люди собирались украсть.

Она помнила, что поклялась не поучать его. Но тут не стерпела и разразилась поучением о достоинствах честности, не забыв упомянуть о гневе Божьем и о Страшном Суде. Ее речь не произвела на Габриэля никакого впечатления: он зевнул где-то между огнем и серой.

— Супруг мой, мой долг помогать вам вести добрую и честную жизнь.

— Зачем?

— Чтобы достичь небес, конечно.

Он засмеялся. Она отступила. И заснула в тревоге о душе своего супруга.