«Черт тебя побери! Сколько же народу ты уничтожил!»

— Ну, и что скажете? — поинтересовалась Хессет.

— Сперва расскажите, что удалось увидеть вам обоим.

Они переглянулись; Дэмьен заговорил первым:

— Отвратительная сырая долина, практически лишенная солнечного света. Зато там, судя по всему, полно неприятных сюрпризов. Вам, впрочем, это должно понравиться.

— Мне и понравилось. Солнечный свет напрямую проникает в эти глубины всего на несколько часов в сутки, а это означает, что я смогу оставаться с вами дольше обычного. Если туман не рассеивается и днем, то не исключено, что я — в случае крайней необходимости — смогу выйти из укрытия даже в полдень. А это, знаете ли, немало.

— Я об этом не подумал, — согласился Дэмьен.

— В потоках нет признаков нашего врага, что может означать одно из двух: или на этот раз он потерял нас из виду, или здешнее течение Фэа не позволяет ему приблизиться к нам. Будем надеяться, что имеет место и то и другое. Впрочем, с учетом интенсивности и направленности течения мне не составило бы труда Затемнить нас.

— А как насчет Терата? — вмешалась Хессет.

Таррант на мгновение задумался.

— Я не обнаружил следов пребывания никаких существ… но и мне присуще то же коренное неведение, что и вам. Необходимо или подойти к ним поближе, или начать хотя бы приблизительно представлять себе, что это такое… а пока не произошло ни того, ни другого, мои умения не больно-то нам помогут. А вот запах человека я уловил.

— Человека? — Дэмьен не смог скрыть изумления. — А мне казалось, что здесь нет никаких людей.

— Мне тоже. Судя по всему, мы ошибались.

— Что же это за люди? — спросила Хессет.

— Пока трудно сказать. Но довольно значительная группа. Несколько десятков, никак не меньше.

— И они живут там?

— Вроде бы так.

— Значит, Терата вовсе не так страшны, как о них рассказывают, — рассудительно заключила Хессет. — Иначе они убили бы всех людей или те давно ушли бы.

Охотник пристально посмотрел на ракханку. Во тьме его глаза с расширенными зрачками казались совсем черными. Кромешно-черными. И было это не столько цветом, сколько провозглашением пустоты.

— Вы видели, во что превратились здесь ваши соплеменники, — спокойно сказал он. — И видели, что за дела они совершают. Что ж, по-вашему, сила, способная в такой мере переродить ракхов, не в состоянии сделать то же самое с людьми?

— А вы полагаете, что здесь произошло именно это? — вскинулся Дэмьен.

— Я полагаю, что в этой долине дела обстоят предельно скверно, но выносить преждевременное суждение о чем или о ком бы то ни было, включая наших собственных соплеменников, было бы ошибкой. Я видел в потоках Фэа признаки ее порождений, но что, собственно говоря, это означает? Любая группа людей со временем сотворяет собственных чудовищ. И как издалека распознать их подлинную природу?

— Кажется, вы более заинтересованы, нежели напуганы.

Владетель хмыкнул:

— А вас это удивляет?

— Нет. — Дэмьен поневоле улыбнулся. — Думаю, нет.

— Мы таковы, каковы мы есть, преподобный Райс. И я был ученым задолго до того, как стал… кем я стал. — Слабая улыбка промелькнула в уголках его губ. — И я достаточно ученый, чтобы осознавать, чего вы боитесь больше всего, преподобный. Сегодня вечером я Творением изменю погоду, с тем чтобы назавтра здешний туман рассеялся. Если это возможно, — поспешил оговориться он. — Тогда вы почувствуете себя более уверенно, не правда ли? Когда сможете своими глазами увидеть землю, занимаемую нашим врагом.

— Я бы предпочел, чтобы так оно и было.

— Вы отправитесь в путь задолго до заката. У вас уйдет несколько часов на то, чтобы найти безопасный спуск, а потом совершить его. Я встречусь с вами на дне ущелья.

И хотя, произнося все это, он обращался к Дэмьену, взгляд его был устремлен на Хессет.

На мгновение он умолк. Вокруг тихо жужжали насекомые да потрескивал в костре хворост.

— Протекторат Кирстаад, — сообщил он в конце концов, — управляется ракхами. — Голос его звучал тихо, так тихо, словно он не хотел прибавлять громкости, чтобы не обидеть ее. — Точно так же, как и соседний, к северу от него. Они почти полностью приняли образ человека, но душа у них определенно ракхов, и Фэа реагирует на них так, как ни за что не отреагировало бы на людей.

Дэмьену показалось, будто Хессет задрожала.

— Их преображение можно объяснить только колдовством, осуществленным человеком. Я не знаю механику этой процедуры — я просто не осмелился заглянуть столь глубоко, но запах свидетельствует об этом без всяких сомнений. И мне кажется… — Он помедлил. Посмотрел на Дэмьена. — Это напоминало то, с чем я столкнулся возле перевала. То же чужое прикосновение, то же воздействие.

Хессет собралась с духом. Но все равно ее речь больше походила на шипение.

— Но зачем? — Она обращалась сейчас не к своим спутникам, а словно ко всей планете — и ни к кому в отдельности. — Какой в этом смысл?

— По-видимому, что они собираются захватить этот континент, — объяснил Охотник.

Какое-то время Хессет молча смотрела на него. Пытаясь осмыслить услышанное со всеми подразумеваемыми последствиями.

— Может быть, на юге… — начала она наконец. — Может быть… хотя это не должно было превратить их в чудовищ. Но что на севере? Что с этими Матерями? Они держат в своих руках церковную иерархию, но какой в этом толк для них самих? Им приходится жить среди людей, скрывая свою подлинную сущность. Неужели это можно назвать подлинной властью?

— Это достаточная власть для того, чтобы влиять на человеческое общество, — подчеркнул Дэмьен. — У здешней Церкви имеется собственный список преступлений. Возможно, путем медленной манипуляции…

— Вы хотите сказать, будто мои соплеменники несут ответственность за преступления, совершаемые людьми?

Янтарные глаза вспыхнули гневным пламенем.

— Я хочу сказать, что наряду с правлением ракхов, а вернее, ракханок единственное, с чем мы здесь повсеместно сталкиваемся, — это деградация духа. Неужели имеет такое уж большое значение, кого — людей или ракхов — используют в качестве инструментов, если за всем происходящим чувствуется рука подлинного властителя? Мы в одинаковой мере уязвимы.

Хессет чуть-чуть успокоилась, вставшая было дыбом щетина пришла в нормальное состояние. Дэмьен услышал, как она тихо рыкнула себе под нос.

— Интересная концепция, — заметил Таррант. — Она может помочь нам впервые за все время по-настоящему задуматься над природой нашего врага.

— Вам кажется, что он питается деградацией?

Таррант покачал головой:

— Он втягивает в дело ракхов, на которых не распространяется воздействие демонов, порожденных земной Фэа. Нет, конечно, нам понадобится еще многое… но для начала сойдет и это. Любая параллель, которую мы сумеем найти, послужит ключом к разгадке подлинных целей нашего врага.

— И тем самым ключом к его сущности, — добавил Дэмьен.

— И ключом к тому, как нам его уничтожить, — прошипела Хессет.

Неприкрытая ненависть, прозвучавшая у нее в голосе, неприятно поразила Дэмьена. Не потому, что такие чувства удивляли или что он сам ненавидел остающегося неизвестным врага в меньшей степени, чем она, но потому, что впервые он услышал, как ее ненависть вплетается в контекст более широких рассуждений. И это не только поразило священника, но и расстроило.

«Неужели мы тоже меняемся, — подумал он. — Неужели такова цена, которую приходится платить за наше прибытие сюда? Неужели мы позволим этому континенту привести наш дух к деградации, как он уже поступил с ракхами и со Святой Церковью?

Что же произойдет, если, добравшись в конце концов до врага, мы обнаружим, что сами стали ничуть не лучше его бездушных подручных?»

— Дэмьен! — окликнула его Хессет.

— Со мной все в порядке, — ответил он. Но это не соответствовало действительности, и он понимал, что ей это ясно хотя бы по его голосу. — Так, задумался о своем.

— Вот именно, — не без издевки хмыкнул Охотник. Дэмьену вовсе не обязательно было смотреть на Тарранта, чтобы почувствовать, что тот не сводит с него глаз. Мало того, всматриваясь в душу Дэмьена, Таррант прибегает и к Видению. — Вам бы стоило провести ночь в молитвах, преподобный Райс. Это, знаете ли, очищает душу.

Дэмьен резко посмотрел на Тарранта, ожидая увидеть у того на лице насмешку. Но, к его удивлению, взгляд бледных глаз был предельно серьезен. Более того, он заметил и нечто, способное — не иди речь о Тарранте — сойти за сочувствие.

Неужели такое возможно? Неужели опыт экспедиции настолько потряс Охотника, что он оказался способен на человеческие чувства? Его жестокая и безжалостная индивидуальность веками ковала и закаляла самое себя в одиночестве Запретного Леса, где единственными его компаньонами были демоны, ведьмаки и несколько особо отобранных людей, принесших в жертву предназначению весь спектр человеческих эмоций. Неужели постоянное общение с человеком настолько истончило эту роговую оболочку, что сквозь нее начал просвечивать тот, кем некогда был Владетель?

«Мы сделали тебя более человечным», — подумал Дэмьен.

И почувствовал при этой мысли странный озноб.

Ближе к рассвету, когда Таррант покинул их в поисках надежного убежища, Дэмьен извлек из-под спуда Огонь Небесный. Хрустальный сосуд был затемнен молочного цвета насечкой, и света, пробивающегося изнутри, едва хватало на то, чтобы вычленить из мрака его руку, а чудодейственное тепло было практически неощутимо, даже когда он обнял фиал ладонью.

Но это была вера. Истинная вера. Вера, дистиллированная и превращенная в материальную субстанцию, вера, устоявшая в многовековой борьбе. Совокупная вера миллионов душ в миссию Святой Церкви. Совокупная вера тысяч священников в успех окончательной схватки со Злом. Вера одного-единственного Патриарха в священника, которого он послал на Восток, решив — если воспользоваться его собственными словами, — что один человек может преуспеть там, где потерпит неудачу целое воинство.

«Возможно, ты и прав, святой отец. Возможно, я оправдаю твое доверие».

Дэмьен начал молиться.

Наутро пошел дождь — короткий грозовой ливень. Вскоре после дождя ветер поменял направление, задув с такой силой, что Дэмьен не без испуга подъехал к самому краю гранитной скалы, у подножия которой зияла пропасть. Совместные усилия дождя с ветром превратили расстилающийся внизу туман в прозрачную дымку. Сквозь нее, в просветах между деревьями, Дэмьен увидел черно-бурую землю с небольшими пятнами зелени здесь и там. В одном из просветов показалась вода — может быть, река? — змеившаяся по дну ущелья, крошечно-черная на фоне вечнозеленых ветвей. Местность не из приятных, но ничего особо страшного; после того, как они тщательно осмотрели долину вдоль и поперек в подзорную трубу Хессет, Дэмьен начал думать о предстоящем предприятии с куда большим оптимизмом.

Другое дело, что спуститься было крайне трудно. Проехав вдоль края гранитной стены — на высоте в несколько сотен футов над самой долиной, — Дэмьен понял, что спуск вполне может и не удаться. Крутой скалистый обрыв не предоставлял такой возможности ни конному, ни пешему. Время от времени им попадались более пологие склоны или же холмы, обращенные к долине тылом, но ни один из них не составлял и половины расстояния, которое им необходимо было преодолеть, и все до одного заканчивались обрывом, с которого вполне мог сорваться и опытный скалолаз. Не говоря уж о неопытном скалолазе верхом на лошади.

Но где-то же должен был найтись спуск. Карты убеждали в этом. Место, в котором они оказались, было обозначено на карте как дорога — а что же это за дорога, если в ущелье невозможно спуститься? Заканчивайся она тупиком, упирайся в обрыв, никому бы не пришло в голову именовать ее дорогой. Верно? Логика подсказывала, что спуск должен найтись, причем где-то поблизости. Разве не так?

Однако поверить в это было не просто. Дэмьену надо было найти нечто доступное, нечто более или менее Проходимое, а это означало нелегкий выбор между поросшими частым леском склонами и практически голыми скалами. Постепенно они с Хессет начали склоняться ко второму, что означало путь по самому краю, в постоянной опасной близости от пропасти. Но и лошади, казалось, предпочитали дорогу по скалам той, что шла по лесу, и Дэмьен решил положиться на их чутье. В конце концов, в этом плане животные всегда превосходят человека.

В конце концов далеко за полдень они нашли то, что показалось им сравнительно безопасным спуском. Широкую трещину, в которой торчали осколки гранита, а земля шла круто под откос, но все же не под самоубийственным углом, — и они решили рискнуть. Едва не срываясь на каждом шагу, лошади кое-как пошли вниз. В результате камни, которыми был усеян склон, пришли в движение и покатились один за другим, и обе лошади не раз оказывались на грани от того, чтобы сорваться. В какой-то момент вороной захромал, и Дэмьену пришлось, с трудом остановившись, Излечить его. А пока он занимался этим, сверху градом сыпались камни и камешки. Одно к одному, подумал он, спускаться паршиво, но еще хуже было бы выбираться. Слава Богу, какой бы оборот ни приняли дальнейшие события, сюда они не вернутся ни в коем случае.

Им понадобилось больше часа на то, чтобы преодолеть половину спуска. К этому времени солнце уже начало клониться к вершинам западных гор, а Кора стояла прямо над солнцем. Что ж, какое-то время они смогут ехать и при звездах. Так оно и случилось, причем Дэмьен и Хессет попеременно то ехали верхом, то вели лошадей под уздцы. В конце концов, совершенно изможденные, они вышли на ровную землю. К этому времени закатилась и Кора. Посмотрев снизу вверх на спуск, который они только что одолели, Дэмьен не смог сдержать облегченного вздоха. Впрочем, разглядел он немногое — склон уже утопал в глубокой тьме.

Таррант уже дожидался их.

Дэмьен, не сказав ни слова, спешился и передал Охотнику поводья жеребца из Запретного Леса. Потом посмотрел на Хессет, словно желая удостовериться в том, понимает ли она, что происходит, и не вызывает ли происходящее у нее каких-либо возражений. Но ракханка, судя по всему, пришла к тому же выводу, что и он. У нее за спиной Дэмьен устроился значительно уютней, чем за спиной Тарранта. Она была мала ростом, и они прекрасно поместились в седле вдвоем. От нее пахло пряным теплом, и этот запах вовсе не был противным, оставалось надеяться на то, что и его собственный человеческий запах не покажется ей невыносимым. Конечно, на этот счет у него имелись сомнения: нюх у нее был весьма острый, а его тело сейчас никак нельзя было назвать чистым. Разумеется, он при первой же удобной возможности мылся, но трудновато поддерживать чистоту, если запас свежего белья остался в поклаже на расстоянии пятидесяти миль позади. Правда, она дипломатично не сделала ему на этот счет замечаний. Что ж, и на том, как говорится, спасибо.

Молча, преисполненные какого-то трепета, они спустились по последнему — уже пологому и поросшему мохом — склону и оказались в наполненном туманом лесу.

Туман в долине оказался не таким густым, как они ожидали, за что, впрочем, следовало благодарить Тарранта, но в сочетании с полуночной тьмой он совершенно отрезал их от внешнего мира. Немногие звезды, еще остававшиеся на небе, были скрыты от взора, и даже верхушки деревьев таяли в окутывающей их мороси. Дэмьен зажег фонарь, который высветил дорогу под ногами, но озарил и туман, так что стало невозможно что бы то ни было разглядеть на расстоянии уже в двадцать — тридцать футов в любом направлении. Как будто вокруг них воздвигли хрустальный купол, переливающийся нежным янтарным светом и отражающий огонь фонаря. Создавалось неприятное ощущение замкнутого пространства, и, кроме того, их собственные возможности были теперь опасным образом ограничены.

«Как будто мало нам одного этого, — думал, сидя за спиной Хессет, Дэмьен. — Но скоро и погода, накликанная Таррантом, изменится. А уж тогда пиши пропало».

Они ехали в полном молчании, медленно и предельно настороженно. Хотя в нормальных условиях обычные хищники ничуть бы не взволновали Дэмьена — ведь большинство крупных животных боится человека, если только они не доведены до отчаяния голодом, — невозможность оглядеться по сторонам создавала у него ощущение особенной беспомощности. Он заметил, что и Хессет явно не по себе: ее уши стреляли вперед при малейшем шорохе, их мохнатые кончики склонялись к лежащему впереди участку дороги, метались в стороны и назад. Лишь Таррант, казалось, был всецело поглощен самой ездой, но Дэмьен знал его достаточно хорошо, чтобы распознать напряжение, скрывающееся под маской внешней невозмутимости. Охотник ненавидел ситуации, которые не мог контролировать.

В конце концов Таррант подал знак остановиться. Когда лошадь Хессет нагнала его вороного, он спешился, а затем опустился на колени и прикоснулся к земле кончиком изящного пальца. Проверяет потоки. Изучает Фэа. Дэмьен и сам задействовал Видение — и тут же ему предстало мощное северное течение, пестрое и искрящееся чужими тайнами. Даже не пытаясь применить Познание, он окунулся в потоки в их естественной, не истолкованной форме. Неужели посвященные воспринимают внешний мир именно так? Или же изобилие абстрактного могущества «переводится» у них в мозгу на язык понятий и смыслов так, что им — в чисто формальном плане — не приходится прибегать к Познанию?

— Странно. — Таррант встал во весь рост, но смотрел он по-прежнему на землю. — Очень странно.

— Не уверен, что мне нравится то, что вы сказали. И то, как вы это сказали.

— А почему это должно вам нравиться? — Владетель закусил губу, всматриваясь в потоки; Дэмьен видел, итог взгляд бледных глаз вновь и вновь пробегает вдоль линий Фэа. — Здесь что-то есть. Колдовство, по-моему. След крайне слабый, я едва могу его выделить. И все-таки…

Поскольку он не договорил, Дэмьен подзадорил его:

— Ну и что все-таки?

— Под колдовством я в данном случае понимаю то, что кто-то сознательно изменяет Фэа. И все же структура потока не такова, чтобы я мог связать ее с Творением. — Он посмотрел на Дэмьена. — Я имею в виду нормальное Творение.

— Ракхи? — спросила Хессет.

Он покачал головой:

— Нет. Запах определенно человеческий.

— Или демонический, — негромким голосом подсказал Дэмьен.

— Вот именно, — прошептал Охотник. — Такова вторая возможность.

— Я ничего не понимаю! — фыркнула Хессет.

Таррант, отвечая, продолжал всматриваться в потоки Фэа; выглядело это так, словно он обращается именно к ним, а вовсе не к Хессет.

— Демонов порождает человечество. Они питаются людьми, они манипулируют человеческими фантазиями, некоторые из них даже думают о себе в свойственных человеку категориях. Поэтому отпечаток, оставляемый ими в Фэа, чрезвычайно похож на человеческий… иногда настолько похож, что их трудно отличить друг от друга.

— Но демоны не практикуют колдовство, не так ли? — Дэмьен мучительно припоминал буквальный текст в монастырских книгах. — Они, в отличие от нас, не воздействуют на Фэа Творением, верно? Так что в этом отношении их почерк можно отличить от нашего.

Какое-то время Охотник молчал. А затем заговорил, очень тихо:

— Есть одна разновидность демонов, которая практикует колдовство. Так мне кажется. И все здесь выглядит так, словно мы имеем дело с одним из этой породы.

— Из какой такой породы?

Охотник хотел было ответить, но всего лишь покачал головой.

— Я не скажу до тех пор, пока не буду совершенно уверен. Но если это так… — В его голосе послышалось нечто странное, а что именно, Дэмьен не понял. — Тогда это… все сильно усложнит.

И только тут Дэмьен понял: страх. Охотник был чем-то напуган.

— И все же вы намереваетесь продолжать? — спросил священник.

Внезапно он и сам лишился недавней уверенности.

Таррант кивнул:

— Во всяком случае, это еще далеко. А когда подойдем поближе, я, возможно, сумею определить источник. Будем на это надеяться.

Он вернулся в седло. Дэмьен ожидал, что он пустит коня вскачь, и уже сам взялся было за поводья, но вместо этого Таррант круто развернулся лицом к своим спутникам.

— Есть кое-что еще, — признался он. — Кое-что, чего я вообще не понимаю. Я совершенно четко почувствовал, что в этой долине, где-то к югу от нас, имеется человеческая жизнь. По мере того как мы едем туда, этот след должен был становиться все сильнее и Сильнее. Он уже должен был стать доступен простому Познанию. — Посвященный растерянно покачал головой, его тонкие волосы, повлажневшие в здешнем тумане, поблескивали в свете фонаря. — Но здесь ничего нет, — пробормотал он.

— Чего нет? Следа?

— Вообще ничего. Никакого признака пребывания человека. Как будто в здешних лесах нет людей, кроме нас. Как будто в здешних лесах никогда и не было других людей, кроме нас. Но я понимаю, что это не так. Такого просто не может быть.

— Затемнение? — предположил Дэмьен. — Если шайка разбойников из человеческого племени хочет спрятаться…

— Нет. — Таррант резко, чуть ли не рассерженно покачал головой. — Даже это оставило бы какой-то след. Своего рода эхо, на которое я непременно бы вышел. Нет, все выглядит так, словно… словно они каким-то образом прекратили существование. Как будто положили конец всему, что когда-либо существовало.

— Вы в этом уверены? — спросила Хессет.

Охотник мрачно посмотрел на нее:

— Вы сомневаетесь в моем уменье?

— В страхе ракхов вас обманули, — напомнила она.

Лицо Охотника потемнело.

— Я, вообще-то, не полный идиот. И извлекаю опыт из собственных ошибок. — В его глазах ледяным пламенем вспыхнул гнев. — Я не говорю, будто бы непременно заметил все, что можно было заметить. Если бы практикуемое людьми колдовство было настолько элементарным, то защититься от него мог бы и круглый дурак. Разумеется, все сведения, которые я вычитываю из потоков, могут быть заложены туда нарочно, чтобы мы обратили на них внимание. Но любое Творение оставляет после себя хоть какой-то след, даже неудавшееся Познание, а поскольку я в таких вещах разбираюсь, то едва ли упущу из виду хоть что-нибудь.

— Прошу прощения, — извинилась Хессет, напрягшись при этом так, что Дэмьен понял: произнести эти слова было для нее очень трудно. — Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?

— Организуйте нам Затемнение, если это в ваших силах, — сухо предложил посвященный и внезапно поддал вороному коленями так, что тот с места припустил в карьер и помчался в маячивший перед путниками туман.

Примерно час они ехали по покрытому туманом лесу; влажность здесь была такая, что их лица и одежда, да и конские крупы, сплошь покрылись влагой. Поскольку день со своим скудным теплом уже давно миновал, в лесу становилось все холоднее и холоднее, да и сам туман сделался чуть ли не ледяным. Они ехали медленно, но в одном и том же темпе, и Дэмьен с Хессет поочередно шли пешком, чтобы не переутомлять кобылу, которую они делили на двоих. Будь погода более приятной, подобная прогулка доставила бы Дэмьену удовольствие, а сейчас он страшно обрадовался, когда Таррант просигналил о привале.

Дэмьен самую малость обтер лошадь — главным образом для того, чтобы взбодрить ее, высохнуть в здешней сырости она все равно не могла. Скорее это было чисто ритуальное действие, позволяющее к тому же свободно парить мыслям, пока руки орудуют щеткой. Он обдумывал услышанное от Тарранта, пытаясь разгадать, кто же или что же ждет не дождется встречи с ними… Но если мало-мальски разумного объяснения не смог предоставить сам Владетель Меренты, то на что было надеяться простому священнику?

«Нам нужна дополнительная информация», — подумал он. И помолился за то, чтобы такая информация появилась раньше, чем опасность, о которой она могла бы повествовать.

Они молча поели и отдохнули, в молчании же вновь сели в седла и продолжили путь. Таррант ехал первым. Дэмьен ощущал в душе Охотника нарастающую тревогу — или это уже имело смысл назвать страхом? — но не зная источника, он не мог и ободрить своего спутника. Они с Хессет были обречены на неведение до тех пор, пока сам Владетель не решит поделиться с ними своими опасениями.

По мере того как они продвигались на юг, лес понемногу менялся. Сначала едва заметно: на смену одной породе деревьев пришла другая, один сорт дикого винограда сменился другим. Трудно было определить, где именно здешняя флора приобрела откровенно угрожающий характер, или же определить, что именно с нею не так. Все напоминало самый обыкновенный лес, правда, с сильным запахом гниения и с массой причудливых теней, которые образовывал вездесущий туман. Строго говоря, было даже странно, что в таком климате могут расти более или менее нормальные деревья.

Теперь здесь преобладал дикий виноград — но это был не тот приветливо-зеленый виноград, с которым они привыкли иметь дело у себя на родине. Толстые, похожие на канат стебли обвивали стволы деревьев; огромные и сочные листья казались невиданными грибами. Этот виноград даже не был зелен, а призрачно бел, особенно при свете фонаря, который, естественно, давно уже не гасили. Дэмьен слез с лошади и пошел пешком, следя, чтобы кобыла не полакомилась здешними гроздьями. Кое-где лозы переплелись так густо, что между двумя деревьями покачивалось нечто вроде циновки; множество насекомых сновало по стеблям и по грибовидным листьям. Ближе к верхушкам деревьев дикий виноград смыкался в зеленый полог, но зелен он был лишь потому, что всосал в себя цвет и жизнь деревьев, мертвые ветви которых тихо покачивались на стылом ночном ветру. Они казались сухими черными пальцами, у самого основания которых трепетало по два-три белых листочка. Все пахло распадом и гниением, и Дэмьен не сомневался в том, что тысячи маленьких мстителей прокладывают себе дорогу сквозь тело умирающего дерева, пока оно не превращается в чучело, полое изнутри, становясь всего лишь мертвой опорой для вызревающего на нем и вокруг него винограда.

«Это всего лишь природа, — убеждал он себя. Просто растения приспособились к особым условиям здешних мест». Но почему-то это казалось неправильным, даже несправедливым. В Запретном Лесу у Тарранта все было чудовищно, но: сами его части четкой согласовывались друг с другом, образуя безупречную: биологическую гармонию; и это, равновесие ощущалось: повсюду, сколь бы отвратительны ни были его составляющие. Но здесь… слишком много смерти, подумал Дэмьен. Слишком много гниения. Как будто природа перенапряглась в точке опоры, как будто что-то добавили или, наоборот, отняли, а в результате вся система вышла из-под контроля. А может, не добавили и не отняли, а изменили? И чем будет питаться виноград после того, как убьет все деревья? Они скакали мимо густых зарослей дикого винограда, покрывавшего деревья целиком, подобно одеялу. А что произойдет, когда эти заросли станут настолько густыми, что солнечный свет перестанет попадать даже на вершины деревьев? Хорошенько прислушавшись, разве не услышишь, как весь этот лес умирает? Как, войдя в коллапс, стенает целая экосистема? Мысль об этом заставила священника содрогнуться, так что Хессет обернулась посмотреть, что это с ним стряслось. Лицо у нее было мрачным, и маленький шрам, оставшийся на память о внутреннем веке, втянулся в глаз как можно глубже. Вот как. Значит, она это тоже чувствует. Что ж, по крайней мере, хоть некоторое утешение.

Они скакали несколько часов, делая лишь краткие привалы, чтобы Дэмьен и Хессет смогли поесть, чтобы покормить лошадей и чтобы Таррант мог изучить потоки Фэа. Стоило им остановиться, как умирающий лес, казалось, смыкался вокруг них, поэтому все управлялись со своей пищей как можно скорее и пренебрегали отдыхом сверх самого необходимого минимума. Даже Таррант, судя по всему, чувствовал себя здесь неуютно. А разве это, если хорошенько призадуматься, не исполнено зловещего смысла, — таким вопросом задавался Дэмьен. Охотник строил существование на точности и порядке, его творческий гений вбирал в себя не только человеческую религию, но природу как таковую во всей ее комплексной необъятности. Неужели здесь он столкнулся с большей мерзостью, чем его собственная, столкнулся с экосистемой настолько испорченной, что она не поддается восстановлению?

Какое-то время спустя — трудно сказать какое, он потерял всякое представление о времени, — Охотник повернул на восток. На задавая никаких вопросов, они поехали следом: его интуиция не вызывала у них сомнений. Свитый из виноградных лоз полог над головами стал еще гуще, колючие отростки, свисая, цеплялись за их волосы. Отвратительный запах гниения становился все сильнее и сильнее: даже Дэмьен с его примитивным человеческим обонянием задыхался и мог лишь представить себе, каково приходится Хессет. Отростки свисали с верхушек деревьев все ниже и ниже — так что в конце концов Тарранту пришлось, обнажив меч, прорубать себе и своим спутникам дорогу. Холодное пламя, источаемое заговоренной сталью, отражалось в каплях тумана, окрашивая весь мир в ледяные серебряно-синие тона. Побеги лозы звенели под ударами меча как стеклянные, мгновенно превращаясь в осколки льда, рассыпающиеся во все стороны, словно брызнувшие с небес звезды.

И вот они вновь очутились на открытой местности. Таррант управился с последними непроходимыми зарослями — самой настоящей стеной, образованной белыми лозами и грибовидными листьями, — и лес остался позади со всеми своими мертвыми и полумертвыми деревьями, и перед ними предстал водный простор, столь чистый и незамутненный, что от одного взгляда на него Дэмьену стало легче.

Таррант кивнул в сторону воды.

— Мне показалось, что в создавшихся условиях вам захочется разбить лагерь на берегу реки.

Несколько вычурная фраза Охотника заставила Дэмьена поглядеть на небо. Ничего хорошего; туман оставался достаточно густым, чтобы нельзя было определить, насколько темны небеса. Но слова, выбранные Таррантом, свидетельствовали о скором рассвете, а ему требуется некоторое время на то, чтобы найти для себя надежное убежище.

— Вы уверены, что для вас не будет лучше остаться с нами?

Таррант немного подумал.

— Здесь мне не укрыться. Так что извините.

По каким-то оставшимся неясными для его спутников причинам Охотник предпочел не перевоплощаться в непосредственной близости от них, а пошел в сторону по-прежнему полуночного леса.