Петр Францев
      ПОД ЧЕРНОЙ ЗВЕЗДОЮ
      (одухотворенная проза)
      Семикнижие
      АПОКРИФЫ
      (Евангелие от Нас)
      Книга первая
      Аннотация
      Автор книги - Петр Францев, пророк и мистик, попытался в ней, посредством волшебной силы мысли и слова, выразить - невыразимое; достичь недостижимого... Эмоциональным эквивалентом данного произведения является почти фатальная саможертвенность его персонажей во имя торжества своих боговдохновленных идей... Писатель стремится через жертвенность судеб литературных героев побудить читателя к активному действию по изменению несправедливого мира. Ради осуществления обновления жизни - главный герой рассказов, жертвуя самим собой и достигая тем высоких метафизических состояний энтелехии и мифомышления, - выступает на ее страницах как маг, колдун и даже... как демон!!!
      Посвящается отцу и братьям моим: Сергею, Григорию, Василию, Геннадию, погибшим в рассвете жизненных сил по воле злого Рока... Автор
      КОНТРОВЕРЗА
      (Вместо предисловия)
      Автор апокрифов никогда не претендовал на свою исключительность в искусстве изящной словесности, но не писать об исключительном не в его воле. Столь мощное побуждение иначе не объяснить, как силой бытия или вселенского зова. Именно эти парапсихологические явления были и есть причина и объект изучения данного труда. Почти полвека длился этот затяжной психологический эксперимент по их распознаванию. Результаты тех наблюдений тщательно экстрагировались и облекались в удобные для их восприятия научно-художественные формы, отображающие наиболее полно упорную и яростную борьбу светозарной мысли со строптивым словом; мысли, которая должна была быть выражена во что бы то ни стало: ломкой ли устаревших норм языка, усовершенствованием ли его грамматики и стилистики. Ведь словом надлежало выразить очень странные и необычные вещи, упрощенному выражению наподдающиеся, да к тому ж, по мистической традиции, не подлежащие разглашению под любым предлогом, тем более - в открытую. Суровою отмечены они печатью Рока, наложено на них табу метафизическим законом запрета... Словом надо было выразить особый вид познания - надлежало словом объяснить внелогический способ постижения бытия. По величию замысла и практическим своим возможностям его можно разве что сравнить только с тайной приготовления философского камня, за разглашение которой, так же как и в алхимии, настигает расплата - неминуемая смерть... На вечные муки гонений, невзгод и утрат обрекает себя этот дерзкий новатор, этот смертник-исследователь. Не бывает совершенствования личности без жертв, без отрицания себя, без устремления на встречу ветру и грозе. А для того, чтобы прорваться этому изгою демонических сил сквозь тернии рока к трансцендентному свету Всевышнего и стать посвященным, Его поверенным на Земле, - тот фаталист всю жизнь должен "волчком крутиться", постоянно балансируя на острие лезвия, рискуя в любое мгновение сорваться в бездну... Путь к познанию сквозь тернии игл лежит... Вспышки молний летучих нещадно опаляют ножевой тот путь. Громы громов небесных содрогают натужно огненный путь. Муки чувства, ума и души бессменные попутчики и сопроводители его в том скорбном пути к Олимпу эзотерического знания... Муки плоти телесные - в тысячу раз удораживают ценность человеческой жизни, придают каждому дню, каждой минуте суровое очарование, активизируя мысль и волю на свершение заветного... Муки разума вечные порождают и оживляют взрывные фантазии, предваряя события в мире, делая в мире "свою погоду" ... Через муки сердца безмерные приходит нравственное очищение и способность проникать в субстанцию Логоса, возможность свидеться с Богом, уловить замысел божий... Эта мировая книга - есть жертвенное откровение от Нас, написанная в убедительных словах пророческой мудрости, дающая людям способ заглянуть в свое "светлое" завтра, заставляя их вместе с тем оглянуться назад, на свое окаянное вчерашнее, тем самым, делая даже самых закостенелых подлецов и негодяев скорораскаявшимися в своих прежних грехах и преступления... Назначением книги, сотворенной в соавторстве с Богом, вразумить, образумить безрассудных халявщиков - "человеков", природоущербных существ, исчадие эволюции с эрозией духа и завихрением в голове, живущих наперекосяк и делающих все абы как и черти что... Без царя в голове, без Бога в сердце смутноголовые временщики, граждане забулдыги никогда не смогут сами по себе, без эгоистичного назидания, без жесткого наставления жить по-человечески: радостно, честно, в мире с собой и в согласии с природой... Конечная цель "нагорной" проповеди - все сущее увековечить, все вредно заклеймить... Я хотел помочь людям... Я хотел одухотворить, преобразить эти живые предметы. Я хотел превознести их над миром животных, избавив от патологии уродливой ненормальности ... Бытовой разум и тот у них выродился, потерян инстинкт самосохранения. Где уж тут говорить, о присущем человеку даре воображения, поэтическом измерении повседневной жизни, богодуховности: умении любить и восхищаться. И сны-то их стали будничными, тревожными, унылодостоверными... Не зря же миллионы людей по своей нелюбви к жизни: злобности, расхлябанности, распущенности не доживают и до тридцатилетнего возраста... Я хотел помочь несчастным выжить... И такая-то знаменательная книга совсем недавно испытала на себе самую разнузданную критику раздраженной цензуры за то, что кто-то осмелился в ней говорить сверхправдиво и причинах трагедий, переживаемых у нас человеком и природой; за то, что кто-то осмелился в ней напомнить об этой печальной трагедии, длящейся уже более семидесяти лет, происходящей в стране, где самые обширные площади плодородных черноземов, где бескрайние просторы лесов и полей, где самые богатые недра, а люди в стране раздеты, разуты, голодны, холодны и задыхаются от ядов и смога: ко всему этому еще и находятся в рабском бесправии: за то, что кто-то в ней осмелился указать простейший путь как преодолеть эту отсталость позорную! Как обратить сей нищий край в землю обетованную... Полномочному представителю цензуры рецензенту А.Карышеву в чрезмерных потугах пришлось использовать для нападок не только вест свой скудный интеллектуальный потенциал, но и прибегнуть к не совсем чистоплотным приемам при проведении анализа, нацеленным в основном на то, чтобы очернить все в книге, а не осветить имеющиеся в ней недостатки. Уже в самом начале такого "рассмотрения рукописи по плану" во всем чувствуется стремление литконсультанта квалифицировать "Апокрифы" не иначе как произведение неудавшееся, со ссылкой на "общие" стратегические и тактические ошибки... (Во, зануда, во нахал!...) Не производя каких-либо мало мальских вразумительных обоснований такого надуманного изъяна, декларативно провозглашается: "мысль выбирает форму!?" За это, видимо, позволительно было бы спросить критика: "А что сие означает? Мысль без мысли? Форма без формы? Или же здесь подразумевается мрачный смысл лозунга из времен красного террора: кто не с нами, тот против нас?" Если это так, то тогда и нет ничего удивительного в том, что критик анализирует по этой порочной формуле, но что, естественно, не могло не озадачить автора произведения. Материализация метафоры, возникшей у него по этому поводу, из гуманистических соображений автором не предпринималась, однако внутреннее чувство его все же не выдерживает и протестует: форма во всяком истинном искусстве определяется прежде всего его содержание. Это же общеизвестная аксиома не доступна, видимо, только уму А.Карышева. В последующем по той же причине находим в том анализе и другие несуразицы типа: "Идея произведения не ясна. Отсутствует композиция..." (Какой зловредный смерд!,,,) Побойтесь Бога!... Да как же может отсутствовать композиция в целом произведении вообще? Без композиции нельзя ведь составить даже самый захудалый микротекст. Не менее удивляет и другое недоразумение из той же серии скоморошьего аналитического шедевра. Спрашивается, как можно говорить, что идея произведения не ясна, когда же на самом деле она с самого начала ясней ясного, стоит лишь чуточку вникнуть в суть заглавия. Апокрифы (в переводе с греческого) - тайное, запретное сочинение, имеющее цель раскрыть тайны бытия и мироздания... Проще говоря, произведение, предназначенное вызволить загрязшие в идеологической грязи души людей, открыть их разума светозарность высшей мудрости. И многожанровость Апокрифа - никакой "не изъян, .выполненный искусно", а их методологическое достоинство, в плане натурфилософского толкования, позволяющее художнику взглянуть на интересующие его проблемы сфокусировано, то есть взглянуть одновременно с разных точек зрения, целым комплексом средств: через катарсис эстетических чувств и эмоций; через этику нравственности и мораль; посредством идеологии: религии, материализма, астрологии, мистицизма - вкупе составляющих эзотерическое знание, лишь постигнув которое можно высветить и жировые складки на теле мафиозной, корумпированной верхушки тоталитарного режима и заглянуть в заавегложенные их кабалой человечьи души, постигнув которое можно реализовать и дикую фантазию фантаста, и в волшебстве волшебства превзойти кудесника, и в таинстве тайн обойти отшельника. Право не принимать всего этого значит игнорировать очевидно. "Эстетическое переживание чаще всего проходит через понимание, опосредуется знанием," утверждают современные философы. "Остроумная манера писать состоит, между прочим, в том, что она предполагает ум также и в читателе," - говорил когда-то и великий Фейербах. В искусстве, выходит, нужно не только знать, но и догадываться... Ну да, Бог с ними, со всеми этими основами искусства. со всеми нюансами современного русского языка. Конечно, хаос ужасен, но страшна и сверхорганизация, не знающая никаких отклонений, холодная мертвящая, задерживающая развитие, потому-то и не бывает правил без исключений. Потому можно извинить нашего недоброжелателя и за такое убогое порождение его безграмотности как: "Экклезиаст говорит" - хотя сборник сентенций говорить никак не может. Можно усматривать или не усматривать тактическую ошибку и в пожелании критика: "поменьше заботиться об оригинальности формы", хотя у Гегеля на этот счет иное мнение: "произведение искусства, которому не достает надлежащей формы, не есть именно поэтому подлинное, то есть истинное произведение искусства"... Но можно ли не порицать человека, который призывает не ругать сталинизм только потому, что его и так "достаточно изругали"... Какое "самобытное" бескультурье языка, какой наглый цинизм, какая бессовестная аморальщина таится в этом колхозно-корявом словосочетании. Дескать, нравственность, как бы о сталинизме не говорили, от этого все равно не выиграет... Извините, господа-"товарищи"... Сталинизм - это своего рода социалистический фашизм, кстати сказать, привившийся основательной только у нас в стране, который несмотря на то, что им было репрессировано более сорока миллионов безвинных людей. до сих пор благоденствует. Осужденный большинством народа, он во многом еще поддерживается правительством. Примеры тому - захватническая война в Афганистане, плюс авария на Чернобыльской АЭС, озоновые дыры в атмосфере от наших ракет, тьма-тьмущая запускаемых, - это трагедии в Тбилиси, Вильнюсе и многих других городах страны. В любое время он может и похлеще еще закрутить, тогда не только новые миллионы людей, как ранее, снова погибнут, но и сама жизнь на Земле станет вод вопросом. Сталинизм - это огромная бронированная, неуправляемая государственная машина, подминающая под себя все, что встречает на своем пути. Она не разбирает ни своих, ни чужих, ни правых, ни виноватых; не щадит она палача, но не милует и его жертву... И никакими наскоками в лоб ее не возьмешь. Только лишившись питательной среды в народе, она от бескормицы и сама зачахнет. С перерезанной пуповиной сталинизм вмиг превратится из непобедимой, необузданной стихии в жалкое ржавое пятно истории. И долг каждого честного человека, розно или сплотившись, каждодневно развенчивать, разрушать всякое почтение к этой преступной политической системе. И делать это нужно до тех пор, пока она, эта раковая опухоль государственного строя, не исчезнет навсегда с лица земли. И, полноте! Что за нужда морочить голову себе и другим? Не пристало его сторонникам от цензуры рядиться в тогу благонравных миротворцев. Было б намного честней с их стороны, если б им и вовсе не прибегать к аналитическим хитросплетениям, тем более, что для разбора и оценки литературного произведения требуются, как минимум, и глубокие знания, и высокая культура, такт и врожденный талант - все то, чего недостает "товарищу" А.Карышеву, часто путающему божий дар с яичницей, да простят мне читатели столь банальное сравнение. Но рассматривать им нужно было Апокрифы, а лишь черкнуть на титульном листе рукописи напротив фамилии автора излюбленное сталинское изречение-рык: "Сволочь!", означающее "Расстрелять!" и соответствующее нынешнему змеиному шипению сталинистов и всей иной социал-фашистской нечисти: "Не пущать!" Любую книгу можно огульно охаять и запретить тиражирование, однако нельзя воспрепятствовать проникновению ее богодуховного содержания в разные слои нашего общества, особенно, если идеи, заложенные в книге, выстраданы самой жизнью и прошли через горькие думы и боль сердца многих миллионов людей нескольких поколений, но так и не уловив сути причины этих страданий; если в ней дан ясный и четкий ответ на многие животрепещущие вопросы, а именно: почему люди при социализме живут самыми нищими, почему живут они в бездуховной и экологически грязной среде, и как им в будущем преобразиться, то есть что им нужно теперь сделать, чтобы выбраться из этой болотной трясины, куда их завело озлобленное безрассудство коммунистов, как выйти из тупика к человекодостойному благоденствию и, наконец, как стать ЧЕЛОВЕКОМ??? Современный человек, конечно, уже не примат, но далеко еще и не ЧЕЛОВЕК, в полном смысле этого слова. В современном человеке только заканчивается антропоид и только начинается ЧЕЛОВЕК... До ЧЕЛОВЕКА - долгий ПУТЬ... Я хотел помочь несчастным...
      Часть первая
      ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО
      (Рассказ-вступление)
      Все даруют боги бесконечные, тем, кто мил им сполна! Все блаженства бесконечные, все страдания бесконечные все!
      И.В.Гете
      "Элементы случайности всегда присутствуют в нашей повседневной жизни," говори мы, когда узнаем о каком-либо занятном эпизоде из незаурядной истории - происходит ли это в обычных земных условиях или же при кораблекрушении, или при авиакатастрофе, когда людям, терпящим бедствие, участливо приходят на выручку братья наши меньшие: домашние животные, дикие звери, обитатели водной стихии - дельфины и даже крокодилы, акулы; когда этим людям помогают уцелеть в таких обстоятельствах и необычные "мистические явления, приносящие удачу... "Дело случай," - говорим мы, если слышим, что кто-то выигрывает бешеную прорву денег или вдруг натыкается где-нибудь у себя на огороде на баснословный клад, обнаруживает кем-то забытую или утерянную ценную вещь... Как-то раз солнечным весенним днем, слоняясь без дела по перрону железнодорожного вокзала одного дальневосточного городка в ожидании нужного мне поезда, я случайно обратил внимание на пухлый запачканный пакет, валявшийся у кювета посреди огромной грязной лужи. Бандероль, по всей видимости, совсем недавно вытаяла из-под снега, потому и возвышалась на ледяном островке, где вода не успела еще к ней полностью подобраться. Рискуя испачкаться, я осторожно извлек этот увесистый пакет из лужи и хотел уже отнести его из благих побуждений на почту, чтобы переправить адресату, уверенный твердо в том, что кто-то потерял данный сверток в суматошной предпосадочной сутолоке, к великому сожалению, еще царящей на всех наших станциях, особенно в летнюю и осеннюю пору. Повертев в руках свои находку и, не найдя, к своему удивлению, на внешней ее стороне никаких признаков координат, я вынужден был тут же вскрыть упаковку, чтобы узнать из содержимого, кому же принадлежит эта штука, и какую она представляет из себя ценность. Упаковочная бумага была до того размокшая, что чуть ли не сама разлезлась в моих руках от легкого моего прикосновения к ней. а содержимое вывалилось их нее на землю. Внутренность пакет содержала несколько блоков из множества листов писчей бумаги, испещренной с одной стороны небрежно-размашистым крупным почерком. Расточительность автора записок позволяла мне даже при беглом разборе сравнительно легко прочесть сильно потекшие и размытые слова текста. По отдельным наметкам можно было лишь догадываться, кому могла принадлежать это сочинение, но и только, каких-либо других конкретных сведений, тем более нужных мне данных об авторстве там не было. Последнее обстоятельство давало мне право распоряжаться со всем найденным этим богатством по своему усмотрению. Но прежде всего нужно было эти бумаги привести в надлежащий вид: надо было вначале просушить все, как следует, на солнце, а затем, где можно, очистить запачкавшиеся листы от грязи и упорядочить, сложить все постранично, а заодно и ознакомиться с текстом. До прибытия поезда осталась уймища времени, и это позволяло мне без суеты и торопливости с увлечением заниматься вдруг подвернувшимся мне непривычным делом. Листок к листку раскрытым веером сушилась большая часть рукописи на широкой скамейке привокзального сквера. Чужие мысли, чувства, дела, запечатленные в этих пачках бумаг, некогда привычно заботливой рукой перелистывались и с благоговейным усердием по нескольку раз к ряду прочитывались, теперь они лишь молча взывали к моему великодушию. Ничейные, они призывали меня вдохнуть в них жизнь путем полноправного их усыновления. Тщательнейшим образом я стал изучать эту работу, подробно вникая в каждую строчку этих листов, в каждое предложение, попутно корректируя, исправляя в них некоторые недочеты. Но сама манера изложения при этом не подвергалась правке, оставалась такой, какой она была в оригинале. Мне не хотелось нарушать естественный колорит оригинала. Художественность, поэтичность любой вещи заключается на в приглаженности, считал я, а в своей неповторимости, непохожести, и чем глубже я вникал в содержание найденных мною записок, тем больше утверждался во мнении о необходимости создания на их базе единого популярного сборника. Несмотря на разнородность и некоторую несовместимость отдельных частей в жанровом отношении, отсутствие в них общей четкой композиции и логической завершенности, все главный смысл идеи, заложенный в каждой из частей рукописи, легко улавливался и додумывался. Мне даже казалось, что все эти огрехи имеют не столько отрицательные, сколько положительные стороны, потому что могли прекрасно нести в себе эмоционально-экспрессивный заряд, подобно тому, как звукошумовые эффекты, используемые иногда в музыке, придают основной мелодии необычную имманентно-подражательную окрашенность, так сказать, мистический шарм, богемный шик... Многоступенчатых недомолвок, наверное, и нельзя было бы избежать при комплектовании такого сборника, и дело тут не только в моей воле, в желании или нежелании. Истоком этого, по всей видимости, была экстраординарность натуры автора записок, его своеобразный способ мышления. Создатель приложил здесь свои уста: роскошная мысль, душистые слова с запахом красоты... Отсюда в рукописи часто встречалась и сумбурность изложения, что порой затрудняло доступ к смыслу написанного. Уму вялому, не подготовленному к восприятию абстрактно-познаваемого, не представлялось возможным проникнуть в сущность запредельного понятия или явления. Да, это произведение, надо сказать, и не предназначалось для широкой публики. Вероятнее всего, что эти записи были рассчитаны на узкий круг людей, родственно близких ему по духу и убеждению, которые были с ним хорошо "сыграны" дистанционно, если так можно выразиться о взаимопонимании единомышленников. Да, пожалуй, всякий из нас нынче и сам часто прибегает, не замечая того, в своей устной речи к такой экономной форме изъяснения, где не только краткий намек, но каждый жест или сама интонация в голосе или даже мимолетный взгляд говорят намного больше, чем отягощенная формальностью самая длинна тирада. Видимо, век скоростей вторгается и в эту сферу человеческого. Если этот процесс будет продолжаться в том же темпе и дальше, то, возможно, уже ближайшему поколению наших потомков современный литературный язык покажется отяжеленным, сковывающим движение мысли. В мире важно предугадать пришествие нового откровения, и мы ценим на земле не то, что есть, а как будет... Несомненно, повышенный интерес вызывал у меня отнюдь не модернистский стиль рукописи, а скрытая в ней тайна и того, "что есть", и того, "что будет"... Разве стал бы я или кто-то другой из людей моего поколения, как говорят на востоке, доить быка, то есть терять зазря драгоценное свое свободное время. Навряд ли. Мы с малолетства приучились к жесткому казарменному распорядку, что был установлен по всей стране. Пробегаешь, бывало, в детстве часок другой - остаешься на весь день голодным, без положенной пайки, состоящей из миски баланды и крохотного куска черняшки... Оттого, наверное, уже по привычке, так скрупулезно я доискивался какой-либо полезности в найденной мной вещи. Блестки рационального мною были замечены еще при беглом осмотре всей этой кипы бумаг, когда она выскользнув у меня из рук, устелила белым веером грязный асфальт. Крупины полезности мне виделись уже в самих подзаголовках каждой части записок, обрамленных забавными виньетками, с краткими интригующими названиями: капризы судьбы, господин времени, метафизика фактов, алхимия мысли, зигзаги удач, кровная месть... Золотые же россыпи иррационального должны были отыскаться, по моему мнению, а зашифрованном тексте, где лежал, возможно, ключ к безбедному моему существованию. Серая, голодная повседневность закабаленного сознания черствым куском хлеба отступала на задний план, уступая место мыслям возвышенным, одухотворенным. На простор вырывались мысли смелые, дерзкие, нафантазированные голубою мечтой раннего детства. В одном месте записок читаю: "Страх порождается крайней бедностью огромных масс людей и тупым фанатизмом, насаждаемым в них правящей плутократией, кучкой избранных", а далее очень любопытное: "жестокость порождает жестокость, творящий зло и не подозревает того, что угнетаемый им, даже самый беспомощный человек обрекает своего обидчика или палача на еще более мучительное физическое и душевное страдание, чем получает их сам. Истязаемы дух униженного и оскорбленного может перевоплощаться в мощнейший биогенератор и агрессивно изрыгать смертельные импульсы неотвратимого возмездия, поражая обидчика не сразу вдруг, а постепенно, образуясь в своего рода неотразимый способ мщения, напоминающий чем-то монастырское каратэ, мастеру которого достаточно бывает легкого прикосновения к телу противника, чтобы впрыснуть в него сгусток разрушительной энергии своего эго, а внедренный в благодатную среду, такой заряд мгновенно устремляется по всем узлам жизнеобеспечения выбранной жертвы, поражая своими микроскопическими дожами ткань каждого органа до тех пор, пока какой-либо из них не выйдет из строя совсем: обычно бывает так, что, где тонко, там и рвется, хотя и самый здоровый организм человека не выдерживает этой борьбы более семи дней и гибнет. Здесь же все несколько иначе. Каждому человеку от рождения предопределены свои жизненные линии, предопределена судьба, обусловленная благонравным его поведением на всем жизненном пути. Несоблюдение всяким субъектом этого условия вечности может круто деформировать и его судьбу, в зависимости от сил, на нее воздействующих: отрицательные - коротят и коробят ее, положительные - выравнивают и удлиняют, даже если она и была изначально от природы несколько искривлена и осажена неблагоприятным соотношением всех его жизненных линий. Расстояния тут не играют существенной роли и не могут служить преградой к воздаянию..." В другом месте ведется полемический диалог с оппонентом, видным ученым, доктором медицинских наук Бахуром. "Дорогой Виктор Тимофеевич, Вы утверждаете, что узнавание человеком никогда не виданного им ранее - есть явление хорошо известное в медицине под названием "феномена уже виденного". которое, срабатывая при поражении болезнью структур механизма узнавания, а также при сильном перераздражении того механизма, приводит к ложному узнаванию. Не берусь подвергать сомнению какие бы то ни было другие Ваши научные концепции, а вот об одном утверждении данного положения позвольте мне с вами не согласиться. Перераздражение механизма узнавания, да будет Вам известно, намного больше, чем феномен "уже виденного". И находится совершенно в другой плоскости и на порядок выше по значимости... Если судить по качественным и количественным их отличительным возможностям, то нетрудно выявить: у другого феномена-двойника нет ничего общего с тем, что вызывает ложное узнавание. Человек, обладающий свойствами этого суперфеномена, способен совершать даже величайшие открытия, так как предвидит все и знает обо всем на много лет вперед, чего еще никогда не было, но что обязательно будет. Из всех научных школ, ныне существующих, наиболее близко подошли к истинному объяснению сегодня такого сложного явления, как предвосхищения, представители так называемой когнитивной психологии. Представители этой школы сделали удачную попытку в объяснении человеческого поведения, указывая, что оно детерминируется знаниями и наличием у человека предварительной информации о тех или иных явлениях. Однако затем, заблуждаясь, они связывают эту точную мысль с ошибочным воззрением, то есть приписывают готовые схемы и готовые стандарты лишь единственно познавательным процессам, исключая полностью возможности привнесения информации о будущем извне",.. В третьем, взятом мной наугад, раскрытом месте, я прочел такое, что повергло мой разум, ну. просто в недоумение. Рассудок мой отказывался воспринимать дикие бредни запечатленных так откровений. "Между макрокосмосом и микрокосмосом, между душой индивида и мировой душой существует постоянная, но неуловимая аннигиляционная связь. Владея нужными методами, один человек может успешно влиять магически на другого... Это достигается при полном отрешении сознания, предельной централизации всей совокупности энергии человека, при высочайшей его самоорганизации и целеустремленности...". Мое дальнейшее чтение из этой главы "записок сумасшедшего", как я нарек их про себя, прервалось искаженным голосом диктора, объявлявшего через селектор о прибытии на станцию московского поезда. Это сообщение, кстати, напомнило мне, что для проезда на нем необходимо еще приобрести билет, а билеты обещали продавать только по его прибытию. Услышав объявление, я стал впопыхах собирать разложенную на скамье заумную эту рукопись, листки которой к тому времени уже достаточно хорошо просохли и их можно было без ущерба собрать воедино. Побросав в спешке как попало стопки этих листков в свой чемодан, я чуть не бегом направился в сторону железнодорожного вокзала. На вокзале, в плотной толпе горемык-путешествующих, мне пришлось усиленно поработать локтями, прежде чем удалось отыскать свою очередь. И на этот раз меня ожидало там полное разочарование: в очередь за билетами, хоть я и встал, да что из того толку? Ни какой возможности купить билет в порядке очереди не стоило и помышлять, не стоило помышлять добыть его и с черного хода. Масса людей, что толпились впереди и за мной, остервенело щетинилась и гудела, особенно если кто-то пытался проникнуть за билетами в кассу вне очереди. Это обстоятельство окончательно убило во мне всякую веру иметь в кармане в этот день закомпостированный билет. Расстроенный основательно, я с трудом выбрался из этой толчеи на свободное место и стал просматривать широкорекламные стенды-расписания, которые висели высоко на стене рядом с кассой по брони, желая узнать время прибытия следующего поезда. Нечаянно мой блуждающий по стендам взгляд задел окно кабины этой кассы, где за столом скучала от безделья смазливая девица с брезгливым выражением на лица; всем своим видом она показывала свое нежелание принимать какое-либо участие в судьбе снующих вокруг нее раздосадованных пассажиров. Окончательно простясь с мыслью попасть на этот поезд, я уж было хотел отправиться на поиски ночного пристанища, чтобы где-то скоротать еще одну желтоглазую ночь, как тут вдруг меня осенила одна дурацкая мысль: а что, если взять да и воспользоваться тем методом мысленной сугестии, что я вычитал в "записках сумасшедшего". Взять да и проверить его возможности на конкретном объекте, на подвернувшейся мне на глаза размалеванной кассирше... Строго следуя всем тем канонам бессловесного внушения, которое было расписано довольно подробно в тех наставлениях, я вначале предельно сконцентрировал все свое усилие воли в одном напряженном пучке энергии и, направляя его условные лучи вместе с дистанционным приказом про себя, глядя прямо в глаза ничего не подозревавшей в это время кассирше, установил с ней этакий мыслительный мост. Затем, приблизившись к окну кассы, не отрывая от кассирши своего пристального взгляда, я холодно и четко произнес повелительным тоном одну лишь короткую фразу: "Мне нужен билет на московский поезд". Незамедлительно последовал ее ответный вопрос: "Паспорт и деньги". Подавая испрашиваемое, я на всякий случай для подстраховки, заговорщицки тихо промолвил: "Сдачи не надо!" Привычным жестом она подняла трубку телефона и, запросив у диспетчера одно место в купейном вагоне поезда, тут же стала заполнять железнодорожный проездной билет. Быстрым движением рук, поставив компостер на билете и вложив его в мой паспорт, подала мне. Держа в руках этот злосчастный билет, я все еще не мог никак поверить в силу эзотерического знания и в благодарностях унизительно, о привычке, изливался перед кассиршей, а та недоуменно смотрели на меня, силясь понять, за что же ее благодарят. Через некоторое время я уже видел в 13 вагоне, в 13 купе, на 13 месте, а поезд потихоньку набирал скорость. Чертова дюжина на давала мне покоя, и я все думал о всех этих странных странностях, спрашивая себя: уж не тот ли это случай, который философы называют континуальным потоком сознания из высшей независимой субстанции, когда представляется редчайшая возможность наблюдать, как со стороны, так и в самой жизни за воздействием вселенского сознания на наши земные дела и поступки, когда прослеживается одна из его закономерных особенностей неприметного воздействия извне, которая так похожа на ту скрытую силу взаимодействия гипнотизера со зрителями, что позволяет ему удерживать людей в беспрекословном повиновении, но с внушительной разницей - с невообразимой крепостью связей, необъятной по своей масштабности охвата действия и с более эгоистичным, с более жестким закрепощающим постоянством...
      АПОКРИФЫ