Под черной звездой

- Вот он в каком состоянии, сам видишь, - прошипел следователь мне на ухо. - Войди! Войди! Скорбящая душа в свое покинутое тело! Крепись! Крепись, Человече! Сам великий врачеватель безвинно поврежденных душ, посланник Бога преславный Ма Хроу воскрешает тебя из мертвых. Я дарю тебе часть своей жизни как лучшему другу. Очнись! Очнись! Оживай! скорее и живи во славу Божью! - в несознательной импровизации в напряженном порыве духа как протрубил я ему вдруг свое заклинание, протянув в его сторону ладони рук, я и судорожными пальцами, делая нервные пассы. Труп нервно дернулся весь под белой простыней и как рыба, выброшенная на берег, стал жадно захватывать ртом воздух. Я был весь в ожидании, пока не силился вдоволь надышаться. А когда его дыхание относительно выровнялось, я заговорил с ним снова. - "Я не убивал тебя, брат, а твой отец считает меня убийцей. Соберись, брат, с силами ты, скажи ему, чтоб он не брал великого греха себе на душу". С замирающим сердцем я ждал от него ответа... И вот веко его мало помалу стали открываться. Он повел на меня своими мутными глазами, едва раскрыв бескровные губы и медленно, медленно, чуть шевеля ими, тихо прошептал: - Отец, не бери на себя греха, это не он, - и снова затих. Врач быстро выпроводил всех нас до двери, говоря: - Он очень, очень слаб еще, ему нужен полный покой, много говорить ему никак нельзя. Тут же в коридоре больницы с меня сняли стальные "браслеты" и отпустили на все четыре стороны. И возликовал я тогда всем сердцем: - Славлю, славлю тебя, Господи! И дела твои праведные славлю, славлю!!! Ты дал мне познать путь истинной жизни! И старик, тоже радостно плача, стал слезно просить у меня прощения: - Прости, сынок, что обознался ненароком. Век за тебя буду богу молиться, что оживил ты моего сынка. - Нельзя, отец, боль горя своего закрывать болью чужого горя. Так делают только злыдни, - беззлобно упрекнул я его. - Отцовских чувств не понять тому, кто собственных детей не имеет, - с болью выдохнул он. - Я дал часть своей жизненной энергии твоему сыну! Теперь он быстро должен пойти на поправку, - примирясь, утешил я старика на прощанье...
      ПОД ЧЕРНОЙ ЗВЕЗДОЙ
      Мы чистыми пришли - с клеймом на лбах уходим, Мы с миром на душе пришли в слезах уходим. Омытую водой очей и кровью жизнь, пускаем на ветер и снова в прах уходим... Омар Хаям
      От людей я претерпел так много издательств, что мне их не любить, а ненавидеть всех давно уж надо. Сколько слез огорчения было пролито мной по их вине, одному богу только известно. Ветер времени давно уж осушил их на моих согнутых печалью ресницах, но та горечь, что в них была растворена, навечно осела жгучим пламенем в моей груди. Не раз я убеждался в том, что для них не существует добродетели, а коли это так, то почему и мне не проучить их, не пропадать урок в назидание. Вернувшись домой, я и здесь не нашел душевного успокоения. Своих друзей Юсупа и Исмаила - я не застал на месте. Юсуп служил в армии; Исмаил уехал по подложным документам на Кавказ, к тому времени уже вышел Указ о реабилитации всех народов, насильно высланных со своей исторической родины во время войны. Не было друзей, не перед кем было мне излить свою душу, а в ней столько всего наболело. Тут еще привязались ко мне местные власти, то участковый милиционер, то оперуполномоченный какой-то. Все проверяли и перепроверяли мои документы, вламывались всякий раз без спросу в избу и все выпытывали об Исмаиле, ползучие гады. Однажды нервы мои не выдержали, и я резко отчитал их за это. В отместку они хотели тут же арестовать меня за тунеядство, так как в то время я нигде не работал и не учился, а этого по советским законам было достаточно, чтобы посадить меня года на три, четыре в тюрьму! - Ты с кем так разговариваешь, умник? А ну-ка с пойдем с нами, сволочь, мы покажем тебе, паразит народа, где раки зимуют! Сразу учтивым станешь к властям! - уполномоченный потянулся было ко мне, сидящему напротив его за столом. Я резко отпрянул назад, а другой отстегал кобуру, доставая наган, сиганул в растворенное окно и был таков... Мне и без того было тошно, а после побега я страшно вознегодовал и решил по-своему отблагодарить их. Глупцы глумятся надо мной, когда я снисхожу к ним в образе беззащитного человека. Упоенные страстью тщеславных своих устремлений с полузвериной свой психологией, они, не подозревая о моей трансцендентальной природе, невежи, пытаются покрыть и меня сетью смертных грехов своих. Не смотря ни на что, мне иногда все же хочется сжалиться над ними и во всеуслышанье крикнуть им, чтоб предотвратить их падение в бездну. - Эй, люди, остепенитесь, не повышайте своего голоса на пророка и не смотрите на него гневно взорами, чтобы не оказались тщетны ваши дела, а жизнь ваша не стала тесной... Да кто только захочет из них меня услышать, что для них метафизика фактов? Тоже самое, что для дикаря огнестрельное оружие, из которого в него целятся и которое по его недоразвитости вызывает у него не страх быть убитым, а лишь скотское любопытство. Разве можно спасти тех, кто в огне? Долго, долго искали они меня, кружа на своем "бобике" по поселку и вокруг поселка, пытаясь найти меня и схватить, но ничего у них не вышло. Окрестные горы для меня давно уж стали домом родимым, где я всегда находил приют и защиту. Так ни с чем, запозднясь, возвращались они домой в крепком "подпитии" и на железнодорожном переезде врезались вместе со своей машиной на полном ходу в проходящий мимо поезд. Туда им и дорога, псам поганым!.. На другой день люди в поселке, прознав про эту аварию, настороженно расспрашивали меня: - Скажи-ка нам, Черной звезды сын, по-честному, - это твоя работа, карагуль-черный тюльпан, умершвитель?.. - По правде сказать, они вынудили меня так поступить, подлые твари, холодно отвечал я. - Ты страшно жестокий! - Нет! Я справедливый - на зло отвечают справедливостью!.. Я мир несу и меч... нельзя делать добро, - не оскорбляя зло... Вскоре после этого случая, чтобы не сесть чего доброго на скамью подсудимых из-за негодяев, завербовавшись, я подался на целину убирать стопудовый урожай. Для себя я тогда сделал однозначный вывод, что мне не следует больше отправляться туда, откуда не исходят позывы духа, что надо избегать тех "злачных" мест, где плен и злоба обитают. На целине, как на войне, брали всех подряд. Я прикинулся комбайнером, и мне без всякого там удостоверения вручили зерноуборочный комбайн. Людей не хватало, а техники туда погнали со всего света - кому то ж нужно было на ней работать. Техника досталась мне не ахти уж какая, но на ходу, сносный был агрегат, правда, заводился он только с буксира, не было на нем аккумуляторов. Вот как-то послали меня с одним непутевым рохлей убирать пшеницу на самом дальнем участке отделения. По пути туда его комбайн возьми да закапризничай. Поравнявшись с ним, я остановил свою тачанку и хотел было помочь ему с ремонтом, но он категорически замахал руками: - Езжай пока один, я и сам здесь быстренько управлюсь, у меня "Катюшка" новая, мигом твою догонит. Я не стал возражать, прижал газу и айда вперед! Добравшись с ветерком по ковыльным просторам до палаточного лагеря студенческого отряда, расположенного на пригорке невдалеке от дороги, я решил там дождаться своего напарника, но когда я нажал на муфту, чтобы выключить скорость, она почему-то не выключилась. Сколько я не пытался это сделать, ничего не получалось: видимо заело фиксатор в коробке передач, - решил я. Глушить мотор не стал (заводить его потом была целая проблема), я взял валявшуюся под рукой рейку от луча мотовила и подпер ею рычаг муфты сцепления для удержания хода, опрометчиво не подстраховав более ни чем. Соскочив на землю, я в свойственной мне манере устранить любую помеху с маху, полез под комбайн, хотя и знал прекрасно, что это грубейшее нарушение инструкции по технике безопасности, да и не только по инструкции... Пока я там отыскивал причину неисправности методом тыка, дергая за всякие рычажки, один за другим идущие к коробке передач, комбайн мой вдруг дернулся и пошел... Я только и успел что схватиться рукой за переднюю полуось машины. Волочась по земле, я бегло осмотрел свое новое пристанище и сказал озабочено сам себе: "Да, захлопнулась плотно моя мышеловка, теперь одна надежда выбраться отсюда, если комбайн упрется во что-нибудь и сам заглохнет, другого пути нет". Слева путь мне на волю преграждал узел зернового шнека и кожух нории, что отходил от него, свисая почти до земли; сзади узкая колея задних малюсеньких колес и крохотного просвета между их осью не давали проходу; справа заслонял мне белый свет пузатый вентилятор очистки и тоже с небольшим просветом, но здесь можно еще было попытать счастья, если успеть при падении вниз сделать один другой оборот вокруг себя, в противном случае заднее колесо, идущее по этой линии, лишали меня всяческих надежд на спасение - шансы мои были удручающие... Мой комбайн без "руля и без ветрил" очень долго гулял в чистом поле сам по себе, волоча за собой по земле незадачливого своего хозяина. У меня уж стали совсем отекать руки от долгого висения на ведущей его оси и никто из людей, что находились в расположении студенческого лагеря не обременил себя простой мыслью, почему ж такая громадина сама по себе выписала на их глазах необычные зигзаги по скошенной стерне поля. Но вот мой корабль степной круто почему-то повернулся и прямо пошел в сторону лагеря. Вот уж подо мной прошла вспаханная заградительная полоса от пожара и до меня явственно стали доноситься сквозь гул мотора чьи-то встревоженные крики и брань. Сознавая свою ответственность за все последствия, я не задумываясь быстро переместился вправо по оси до самого края, опустясь всем телом вниз, тотчас разжал пальцы рук и юлой завертелся под откос с вытянутыми над головой руками. Едва я успел выкатиться из-под комбайна, как заднее колесо его буквально в сантиметре прошло рядом со мной. Я вскочил с легкой дрожью в ногах, догнал неуправляемое чудовище и выключил скорость. Впереди в метре от жатки комбайна стояла палатка, из нее выскакивали люди и злобно кричали на меня: "Ты что, ослеп? Куда едешь, остолоп, бестолочь?" Я слез с комбайна, упал ничком в выжженную траву, обхватил голову руками и беззвучно заплакал, содрогаясь всем телом, будто в лихорадке. Меня душила обида на весь белый свет, что он так не справедливо устроен. подошла какая-то женщина и стала ругать обступивших меня бранящихся людей: - Изверги проклятые, нет бы парня отблагодарить за то, то он ваши жизни спас, рискуя своей, а вместо этого накричали еще на него, окаянные. - Откуда мы знали, - виновато ответили те. - Как же откудова? Вот нет вашим двоим балбесам, - указала она на кого-то, я давеча говорила, подойдите, погладите, отчего это комбайн как пьяный по полю шастает, уж не стряслась ли какая беда с комбайнером. Так они в ответ прогоготали и ушли. А он ишь, голубчик, все тело видать в ссадинах, а головушку свою бесталанную положил под колеса ради вас, иродов бессердечных... Она подошла ко мне к изголовью и потихоньку погладила по моим скомканным волосам, говоря: - Пойдем, сынок, со мной, я попотчую тебя свежим молочком, небось ничего не ел за цельный день. Да не расстраивайся ты из-за них, ну их к лешему, сами не знают что говорят! Я встал, поблагодарил ее и пошел в поле, куда глаза глядят... Поздно вечером мой понедельник отыскал меня на краю высокого берегового откоса у степной речушки. - Ну ты даешь, дружище! Ушел и даже комбайн свой не заглушил, - вывел он меня из глубокого раздумья. - Еле отыскал тебя здесь! Иди умойся и я тоже сполоснусь, а то как черти грязные, да поедем-ка на ужин побыстрей, не то к шапошному разбору прибудем и тогда опять как вчера только чай с хлебом и достанется, - затараторил он нетерпеливо... Я спустился к воде. - Все хорошо, что хорошо кончается! Студенты рассказали мне про твои приключения, видно под счастливой звездой ты родился, братан, - продолжал он говорить восхищенно, бултыхаясь вводе. На что я, возражая ему, ответил: - Нет, под черной звездою!..
      КАМО ГРЯДЕШИ
      Ночь на земле - ковер земли и сон. Ночь под земле - навес земли и сон. Мелькнули тени, где-то зароились И скрылись вновь - пустыне тайна сон. Омар Хаям
      Есть города, в которых побывав однажды, уже больше никогда не хочется в них попасть, но снова и снова попадаешь туда, как бы ты ни хотел их обойти или объехать. Таким роковым городом для меня всегда был Кустанай. Закончив свою целинную эпопею глубокой осенью, мой путь домой снова пролегал через эту юдоль печали. Бандитизм групповой в этом захолустье так был овеян романтикой, что в среде молодежи выступал здесь как бы в качестве вечной моды. Воровство, грабежи, убийства на улицах города здесь всегда было обычным делом. Не успели еще люди, ехавшие со мной, сойти с поезда, а шайка местных уркаганов уже шныряла по перрону меж них, промышляя кто чем. "Блескучего" взгляда моего холодное отражение всегда было родственно и знакомо им, а потому и уважаемо этим контингентом людей. - Братан, ты случайно не из Ростова - папы или Одессы - мамы прикатил в наши края, - только и спросили они, удивляя меня своей учтивостью обхождения. - Господа! За кого вы меня принимаете? Я уважаю Вашу рисковую профессию, джентльмены удачи, но не настолько, чтобы полюбить ее как единственную и отказаться от своей страсти к священной музе... Хотя в сущности без фарта и вдохновения в любом деле - сквозняк. Не заладится как, так хоть тресни: крути не крути, а все впустую. Значит мы родня с вами давно - вот какая штука... Приветствует Вас, кустанайские сорви-голова, странствующий гранд-поэт, виртуоз - гитарист и посвященный маг - Евгений Тер - новцев, - с галантной корректностью представился я. - Вундеркинд?!! Изумились они. - Мы скифы, скифы мы. Монголы мы, мы азиаты с раскосыми глазами, - вместо ответа артистично процитировал я из Александра Блока. - Послушай, братан - азиат, сбацай нам что-нибудь на своей гитарке, ублажи наши грешные души. Ну чего тебе стоит... - Мне выпить надо, чтоб позабылась скука, чтоб чувства выразить - стихи нужны, - попутно прочитал я и двустишие китайского поэта Дро Фу, расчехляя свою замызганную с виду звончатую "подружку"... - С выпивкой нет ни каких проблем: дорогим коньяком угостим, если будешь в фаворе у нас... - Какое там угощенье... Так, к слову пришлось. Я сыграю Вам просто так, ради знакомства, - поспешил я их разуверить... - Да, чего там!.. Ты сыграй, чтоб сердце защемило и комок подступил к горлу... "Поговори-ка ты со мной, подруга семиструнная! Душа полна такой тоской, а ночь такая лунная", - произнес я во вступлении и напряг гитару, нагружая струны трелью переборов грусти и печали... Занывала квинта воплем и стенаньем... И басок ей вторил звуками прощанья... - Ништяк шарит, - одобрительно отозвался один о классе моей игры. - Зверски, по-черному шпарит, - поддакнул ему другой. - Любого за пояс заткнет: гитарист он в самделажный! - не удержался третий. - Жилы вытягивает, душу выворачивает наизнанку - чистый маг, колдун, - со слезами на глазах констатировал и последний. "По гроб жизни мы перед тобой в долгу, Маэстро! Очистил, утешил ты наши чертовы души... Если понадобиться в чем наша помощь, не стесняйся, приходи - мы всегда к твоим услугам. Здесь наша зона влияния... У нас весело... Мы соберемся иногда в одном местечке, чтобы отвести душу. Если б и ты заглянул "на часок" в наш шалман, вот было бы здорово... какие красотки у нас здесь водятся, увидишь - душа заликует и возрадуется, одним словом, блаженство райское", - неохотно расставаясь со мной, уговаривали они. - Довольно заманчивое предложение, - уклончиво отвечал им я. По натуре своей я бесспорно келюбич - свободолюбивая личность, одиночная, избегаю и не люблю всякой групповщины, поэтому всегда полагался во всем только на себя самого. Для меня всякое групповое сообщество неприемлемо, с той точки зрения, что оно обедняет многоцветную индивидуальность человеческую и делает людей уравненным быдлом, каким-нибудь малозначащим винтиком, в лучшем случае усредненным механизмом в замкнутой системе политической ли, экономической или преступной... Не будь я свободным художником, которому присуще в муках разума независимое созерцание жизни: любование ею через радость сердца, через страдание его и боль, - не преминул бы откликнуться на их приглашение посетить преступного мира притон. Одним словом, если б не был я поэтом, то был бы преступник и вор, потому что трудно было оставаться непогрешным в стране, где правили был государственные насильники - палачи и казнокрады. Как я не оберегал чистоту своих нравов, но и мне пришлось пойти однако ж на сделку со своей совестью. Обратиться за помощью к уголовникам вынудило меня одно чрезвычайное происшествие. Как то прогуливаясь среди ночи по улицам города с одним довольно милым созданием, я подвергся сверх грубому оскорблению со стороны подкуренных и подпитых шармачей, встретившихся нам на пути в одном из темных переулков. Поравнявшись с ними, они набросились на мою спутницу, пытаясь силой увлечь ее за собой. Я всегда был ярым сторонником свободных отношений между людьми и врагом любых принуждений, а тут так беспардонно прямо в лицо был брошен вызов моему мужскому достоинству. Отстранив от них перепуганную на смерть крошку, я бросил ей кратко: - Беги! А сам скрытым коронным ударом левой руки мощно нанес удар в область печени близ стоящему из них, другого достал до бороды прямою правой. И первый и второй грузными мешками повалились на землю сразу. Третий же, самый шустрый из всех, видя, что не на того нарвались, бросился наутек. Не ожидая от него такой прыти, я кинулся за ним вдогонку. Лучше б мне было не гнаться за ним, ведь знал же, что для меня это плохо кончится, но дух состязательности в пылу азартной драки помутил мой разум, я видел только цель перед собой бегущую, которую почти уже настиг... Черной стеной в темноте выросла вдруг навстречу мне толпы громада и опрокинула меня, смяла... - Ну, парень, хорошо, что на тебе широкое пальто было реглановое, след ножа только по ребрам прошелся, а голову шапка спасла от серьезной травмы, переломов тоже нет, - склонясь ко мне поведал дежурный врач, осматривавший меня на кушетке в приемном покое больницы. - Помяли, в общем, немножко, до свадьбы заживет, - усмехаясь заключил он и поручил медсестре сделать мне перевязку... Оклемавшись немного после больницы, я дня через три отправился на вокзал для встречи с местными чурками... - О, маэстро, шибко видно досталось тебе, коль голова перевязана! радушно встретили они меня. - Где это ты по габариту не прошел, братан! осведомились они, видя мою подавленность. - Пусть не лезут! - попробовал отшутится я и пояснил где, бесчестное здесь у час видать воровское сообщество в городе, коль и магистру на похмелье в чужом пиру досталось... - Бля... бу... западло это не наша работа! - поспешили заверить они, "красный пахарь" Борьки Котельника шибко нынче разгулялся, может это они, паскуды, законы воровские обходят, - сумрачно предположил другой. Хорошо, что ты к нам обратился, сегодня же сведем тебя в общак, на сходку со всеми своими: и с Котельником, и с наримановскими чурками, после этого тебя ни одно падло в городе и пальцем не тронет - они воры в законе! многозначительно сообщил третий. Мы зашли в привокзальный ресторан, выпили, закусили, поговорили о том, о сем, а потом, когда уж ресторан стал закрываться, взяли на стоянке такси и покатили в их тайный вертеп, находившийся где-то за городом. Стоявший на отшибе от других уличных строений, деревянный большой дом обнесен был вокруг палисадника низким штакетником. А в палисаднике были разбиты цветочные клумбы, и по краям их росли кусты акаций и сирени. Еще на подходе к дому к нам подскочили какие-то юнцы и стали шепотом переговариваться с одним из моих спутников, поглядывая на меня. - Свой он в доску, не дрейф, братва, там нас ждут, сам поручился, - отвел он их подозрение. Из прохожей мы вошли в уютный зал, где за длинным столом, уставленным питьем и закуской, сидело с десяток уголовников с колючими взглядами, цедя сквозь зубы вино и слушая разудалую песню под гитару, а возле них, блистая красотой и своими богатыми украшениями, вертелись бесстыдно обнаженные путаны. Когда мы вошли, песнь оборвалась и гитарист устремил на меня свой огненный взгляд: - Так это ты двух моих дружкой так недавно уработал, что они до сих пор очухаться не могут. - За других не отвечаю, а за себя постою! - довольно резко ответил я. - А ты живуч, однако, жиганы мои разве тебя не пришили? Считай, что подфартило тебе и вправду ты наверное маг, раз цел и невредим восхищенно прицыкнул он языком. - Скопом и крысы могут слона загрызть. Какие они жиганы, если в них порядочности ни на грош, а в одиночку и тени собственной боятся. - Люблю отчаянных, а с теми козлами я разберусь! - пообещал он. - Садись, в ногах правды нет, - пригласил он меня сесть, предрасположено. - Принесите еще гитару, да налейте-ка всем шампанского, выпьем за мировую и знакомство с маэстро, - потребовал хозяин заведения, с лицом красным как кумач. Налили шампанского. Все стали, подходя ко мне, чокались бокалами, знакомясь со мной по очереди, называли себя по имени. Мы выпили. Мне подали старинную русскую гитару с алым бантом, инкрустированную перламутром по всей обечайке и вокруг розетке, деке и грифу. Аптимально найденая форма выполненная в национальном стиле высокохудожественная отделка музыкального инструмента в высшей степени гармонировала с качеством его звучания. Красавица гитара со своим таинственно-нежным и переливчатым голосом очаровывала и принуждала играющего на ней играть с самозабвенным вдохновением: чувственно, страстно, - а слушателя до безумия предаваться наслаждению ее божественными звуками, вызывающие у него непроходящее желание - слушать, слушать и не наслушаться... Для меня всякая встреча с искусно изготовленной вещью, в которую вложена душа мастера - настоящий праздник. Это как редкая встреча с идеальной красавицей, к созданию которой сам бог приложил свои уста; когда очень хочется и самому быть немного красивее и лучше: утонченней, умнее, добрей, - когда пропадают мирские заботы, забываются обиды и огорчения, промохи и неудачи, а на душе так радостно делается от того общения, что даже как время летит совсем не замечаешь... Для меня любое искусство было всегда иллюзорным миром свободы и красоты, с высот которого прозаизм, низменность действительности еще более очевидны и не желательны. Поэтому, приглашение хозяина "вдарить" и выдать полноценную, с заходом и выходом цыганочку, что б можно было от души сбацать под гитарку все ее двадцать четыре лиходейных колена и коленца, - я принял с особым удовольствием как человек чье признание, чей долг смягчать и облагораживать через магию искусства эти суровые и бестрепетные к жалости и милосердию сердца людей... Мы дружно "вдарили" по серебряным струнам и две гитары зазвенели, жалобно заныли... Я вел соло, Борис Котельников - басовую партию... Как тут было устоять бодягам и не топнуть каблуком прохарей в надраиную половицу коли душу зазнобило и забурлила в жилах кровь. И зашлись в неистовом кураже, засигали вприсядку кордебалет уркаганов... Надо сказать - плясали они, чертяки очень здорово!... Потом уж, когда все утихомирились и все пришло в угомон, я аккомпанировал "Котельнику", а он пел своим обворожительным бархатным баритоном, ублажая выдохшуюся братву. Подобного по красоте голоса я никогда не слышал ни у одного профипевца, ни по радио, ни со сцены, - ни до, ни после того... Опьяненной головою свесясь, подменяя певца, - я читал на распев, грудным речитативом полупьяным ворам и проституткам притона лучшие стихи собственного сочинения и лучшие стихи восточных поэтов в сопровождении своей семиструнной гитары, то плачем взывающей как индуистский чанг; то плачем выдающей, как туркменский дутар... "Как слеза по щеке торопился я вслед, ты надменно прошла с равнодушным челом"... В пьяном бреду вдохновения то с жаром декламировал я, то пускался философствовать на животрепещущую тему жизни... Для меня образ женщины в этом двустишье олицетворялся со светозарной, но несбыточной жизнью, которая недоступна и как облако в небе - мимо прошла. А жизнь притона противоположна ей была; свойственна той другой, официальной - общественной, коммунистической и даже в более выгодном свете отличалась от нее. Здесь воры не стесняясь называли себя ворами и даже гордились. И шлюхи здесь как шлюхи - свое занятие проституцией на панели считали тоже священным ремеслом... - Ведь были же, - говорили они мне, - во времена языческие, когда и красавицы жрицы занимались священной проституцией для процветания своих религиозных храмов!.. Разве честные, пречестные твои крали не подбирают в партнеры себе из чистой выгоды - обстоятельных, изворотливых и хитрых. Сколько пар ты нормальных на улице встретил, поди одну или две - и обчелся, а все то урод шагает с красавицей, то красавец с уродиной. - Посмотри, - говорили мне воры, на волю - сплошь чиновничья рать, беспредел один, какие гады хапают взятки, какими деньгами ворочают, миллионами. Одни приписки кругом и обман. Ученых ты возьми, чем занимаются, суки? Горы всяких отрав понасоздали, чтоб побольше извести простого народа, уж не говоря об оружии массового поражения: атомных станций одних понатыкали с ракетами - с ума сойти можно... А велосипеда стоящего изобрести не могут... - Не безгрешны мы все, - возражал я в ответ, - потому что каждый в этой стране живет как дурак. Кто, скажите, хоть раз выступил против преступного разбазаривания и уничтожения национальных богатств, принадлежащих не только нам, но и грядущим поколениям? В наследство получив кладбище лишь надежд, что будут делать они, потомки наши? Когда иссякнут недра, а воды покроются отравою? Что делать им тогда, куда бежать??? - Поди, поди соколик, - съязвил злобно бармен, внук бывшего заводчика. Кинь клич свой воспрянуть ото сна ты граждан сих. Кинь клич ты им мечтой и духом воспарить как птицы на крыльях. Напрасная затея, ничего с того не выйдет, не надейся! Не знаешь почему? Пьяно установился он на меня. - Догадываюсь... - Вот, вот, у них всегда на то готов ответ: наше дело - сторона, дескать, рожденный ползать, летать не может! Потому что много, много лет подряд в этой стране пропагандировался и внедрялся силой культ хамства, насилия и страха. - Так разве всеядный червяк - пожиратель вселенский, в которое все наше народонаселение обратилось, за это время не из "нашей" ли государственной системы выкультировался, где всякое преступление против природы и человека как бы и вовсе не преступление, если государство за игру в молчанку кидает свои жалкие подачки для поддержки нищенского существования безродным плюмпенам - мужичкам. "Трудно сразу решить однозначно - отчего и почему", - уклончиво ответил я. - Народ наш не всколыхнуло и белое движение: Корнилова, Деникина, Колчака и Врангеля, и Кронштадский мятеж, и крестьянское восстание в Тамбовской губернии, возглавляемое Антоновым, и движение украинских националистов Степана Бендеры, и армия Российского сопротивления генерала Власова, тоже не смогли поднять этот народ на самоорганизацию для защиты своих прав и свобод. Не сработал инстинкт самосохранения нации и тогда, когда большевики залили кровью всю землю русскую, как можно пробудить ее теперь, не понимаю, - развел беспомощно руками он. Меж тем голос певца с лагерным надрывом "Пановой" грустно выводил: - "Мне хотелось у судьбы - выиграть в картишки, Жиган, Жиган, Жиганок заработал вышку...
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ВЫЗОВ ВРЕМЕНИ Слово мое... не подобно ли молоту, разбивающему скалу? Пророк Иеремия
      Я - полноправный гражданин планеты Земля, хрупкое создание природа, наделенное радостью в сердце и целомудренной ясностью в мыслях, был брошен волей жребия вместе с другими миллионами людей в жертвенные жернова коммунистического молоха, чтобы потом и кровью нашего подневольного труда отстроить его "всеобщее светлое будущее". И радость выбита из моей груди и разум мой омрачен той сверхжестокостью. В борьбе за выживание чего только не пришлось и претерпеть и вынесть... и Пусть же мои воспоминания из прошлого будут прямым вызовом времени, в котором я жил и живу теперь. В летопись памяти моей занесены будут такие свидетельственные показания обвинения, в которых всякий читающий их мог бы не только содрогнуться от ужасного преступного деяния коммунистов, но и получить для себя обязательно какую-то пользу, а не только из одного любопытства, становился бы соучастником трагического события в малозначительной роли зеваки, тогда как здесь необходим самый строгий и неподкупный судья над самим собой и другими, над самой жизнью и временем... Я понимаю, что сражаться с монолитом целой эпохи - тоже, что тягаться с танком или с бульдозером. Но кто-то же должен выступить против всего этого, против сплошной грязи и лжи, показав личный пример отваги? И почему бы это делать другому, а не мне? Кто же как не я, более подготовлен к этой смертельной схватке всем своим предшествующим опытом жизни и накопленным багажом необходимых знаний: кому как не мне есть за что предъявить счет всякому безумно-воинствующему временщику. Разве не в новое время была разграблена и отравлена радиацией и ядохимикатами наша многострадальная земля? Разве не в новейшей время были разорены и культура и быт русского человека? Разве новоявленный ментавр - кровожадный зверь с человеческим лицом - не производная от нового и новейшего времени? Фашизм, фашизм - кричат у нас с самой войны везде и всегда, устрашая жутко этим словом всех и вся. Дескать, сколько душ людских сгорело в газовых топках Освенцима и во многих других концлагерях смерти, находившихся на территориях, завоеванных фашистской Германией. И никто ни разу почему-то не удосужился задать себе самому вопрос из всей этой кричащей шатьи братьи, то ли от страха, трясясь за свою пустую никчемную жизнь, то ли от не способности к здравому рассуждению, - отчего и откуда вдруг взялся гитлеровский социал-фашизм со всеми своими человеконенавистническими атрибутами насилия? Не из земли же вырос?!! А взялся он, неукротимый фашизм, товарищи большевички, напрямую из вашего родненького социал-коммунизма. Возьмем для сравнения только саму суть слов социал-фашизм и социал-коммунизм, - даже здесь синомичное родство их легко усматривается: в переводе с латыни соответственно обозначающие общественные и объединенное. Выходит, что эти два слова, учитывая еще приставку к ним "социал", ну просто близнецы - братья по своему значению, да и только. Вон он каков ящик Пандеры, вот где зарыта собака. Разве не у нас в России еще в двадцатых годах по приказу Ленина, Сталина ЦК ВКПБ людей российских, как скот, загоняли в нашинские советские концлагеря - Гулага, где третья часть населения, лучший генофонд нации, еще до войны был уничтожен не менее варварским способом, чем сжигание в газовых топках их последователями... Разве фашистские военспецы не строили нам еще до войны военные завода по всей стране?