Нахмурившись, Лахлан размышлял, пошел ли бы он на восстание, если бы точно знал, какую ответственность несет на себе Ри. Но теперь уже было слишком поздно задумываться; он был Мак-Кьюинном, Ри Эйлианана и Дальних Островов, хранителем Лодестара, и на его плечах лежало будущее страны. Он вздохнул и снова склонился над картой.

— До чего же утро сегодня холодное и промозглое, — поежившись, сказала ткачиха, придерживая шаль под подбородком рукой в синеватой сеточке вен. Ее ноги, ступающие по ледяным булыжникам мостовой, были босы, и она переминалась с ноги на ногу в тщетных попытках как-то согреться. В руках она несла длинные рулоны груботканой серой материи.

— Да уж, — с ухмылкой отозвался стражник у дворцовых ворот, — но я с радостью обогрел бы тебя.

— Ну ты и нахал, — сказала она. — Что бы сказал мой муж, услышь он тебя?

— Надавал бы ему зуботычин, насколько я знаю Джимми Сапожника, — сказал второй стражник, дуя на замерзшие руки. Он взглянул на небо, тускло сереющее над городскими крышами. — Похоже, вот-вот закапает.

— Похоже, не просто закапает, если эти тучи подойдут поближе, — заметила еще одна ткачиха, хрипло закашлявшись. — Ох, до чего же в этом году суровая зима!

— Будем надеяться, что весной и погода, и новости будут получше, — сказала третья. — Говорят, лорды с нагорий пообещали Ри свою поддержку, а значит, армия увеличится еще по меньшей мере на тысячу человек.

— Да, но говорят, что этих мерзких Ярких Солдат в одном только Блессеме стоит двенадцать тысяч, а по болотам подходят все новые и новые. Это в два раза больше, чем удалось собрать Ри, — со вздохом сказала ее товарка.

— Эй, эй, женщина! — раздраженно окликнул ее возница с повозки, стоявшей позади них. — Мы что, все утро тут будем ждать, пока ты треплешь языком о том, в чем ничего не смыслишь?

Ткачиха окинула его пренебрежительным взглядом, но все же прошла через городские ворота вместе со своими спутницами, с головой закутанными в пледы, чтобы защититься от пронизывающего ветра, и так же, как она, несущими рулоны серой материи. Они уверенно двинулись по длинной обсаженной деревьями аллее, перекликаясь с солдатами, тренирующимися неподалеку. Ткачихи были во дворце частыми гостьями, выполнявшими различные работы для Туарисы Швеи. Серая ткань, которую они несли, была соткана в гильдии ткачей Лукерсирея и предназначалась на килты и плащи для солдат. Обмениваясь шутками и смеясь, они вошли в огромный вестибюль дворца и направились в восточное крыло, превращенное в штаб армии.

Никто не заметил, как одна из них отстала, крепко придерживая плед под подбородком. Рулоны материи, которые она несла, закрывали ей почти все лицо, так что из-за них можно было разглядеть только два серебристо-голубых глаза. Подождав, пока ткачихи не скрылись за дверью, одинокая фигурка метнулась через двор и нырнула в боковую дверь.

Сердце Майи колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, но она не поднимала низко опущенного лица, прикрывая его рулонами материи. Если бы кто-нибудь остановил ее, она просто притворилась бы, что заблудилась, и позволила бы отправить себя в восточное крыло. Она была готова своим пением заставить любого забыть все, поскольку не утратила способности очаровывать людей и подчинять их своей воле даже после того, как разбилось зеркало Лелы. Но те, кто обладал сильной волей или даром ясновидения, могли не поддаться ее чарам, поэтому на тот маловероятный случай, если ее магия не сработает, она несла в рукаве узкий кинжал, хотя и отчаянно надеялась, что ей не придется его использовать. Майя еще ни разу не убила никого собственными руками, хотя и обрекла на смерть очень многих. У нее было беспокойное чувство, что не так-то легко будет сохранить маску холодного безразличия, если придется самой нанести удар.

Майя благополучно преодолела людные дворцовые коридоры, хотя несколько раз узнавала кого-то из своих прежних слуг и советников, так что ей приходилось повыше поднимать свои рулоны, чтобы прикрыть лицо. Она очень жалела, что не знает заклинание красотки и не может замаскироваться. Снова обратиться к карлику она побоялась, поскольку слишком хорошо знала его злобный характер и жажду власти. В миг раздражения он вполне мог решить выдать ее, а Майя не хотела давать ему ни малейшего повода к этому до тех пор, пока на Мак-Кьюинна не будет наведено проклятие.

Вид Дункана Железного Кулака, спускающегося по лестнице, вогнал ее в панику, и она нырнула в какой-то коридорчик, подождав, пока он не скрылся из виду. Прошло еще некоторое время, прежде чем ее бешено колотящееся сердце немного успокоилось, ибо она не сомневалось, что в случае разоблачения ее ждет суд и публичное унижение, а потом и неизбежная казнь. Если повезет, это будет быстрая смерть под топором палача; если же нет — смерть на костре, к которой она приговорила многие тысячи ведьм по всей стране.

При этой мысли ее кожа стала холодной и липкой, и ей пришлось вцепиться рукой в столик, чтобы не пошатнуться. Но она не колебалась, проверила, пуст ли коридор, и продолжила свой путь. Веская причина завела ее так далеко, и она не могла позволить страху ослабить ее решимость.

После штурма дворца, который произошел в Самайн, Майя бежала, в буквальном смысле слова, в чем была. По какому-то немыслимо неудачному стечению обстоятельств она даже была вынуждена оставить в руках врага свою дочь. Нырнув в Пруд Двух Лун, она ожидала, что девочка поплывет следом за ней, как инстинктивно делали все маленькие Фэйрги. Но Изабо Рыжая схватила Бронвин, и Майя потеряла дочь, а вместе с ней и последний шанс вернуть свою власть. Без Бронвин Майя была всего лишь Вдовствующей Банри, которую ненавидел ее деверь и которой больше не было места в стране, где еще так недавно ее любили и восхищались ею.

В ту ночь уходящая вода увлекла ее за собой в подземные каналы, а потом выплюнула, израненную, замерзшую и почти без сознания, у входного отверстия одной из огромных сточных труб. Там ее и нашла старая уличная проститутка, чьи давно ушедшие молодость и красота лишали ее возможности найти приют в одном из многочисленных лукерсирейских борделей. Рябая Молли когда-то была одной из самых высокооплачиваемых шлюх в Лукерсирее, но возраст и сифилис взяли свое, и теперь она была худой морщинистой старухой с многочисленными болячками, обезображивающими ее лицо, губы и руки. Однако же годы жизни на улице, в течение которых ей приходилось продавать свое тело за корку хлеба или горстку медяков, не ожесточили ее доброе сердце, и Майе не составило никакого труда очаровать ее. Охваченная жалостью, Рябая Молли дотащила Майю до кучки грязных и рваных одеял, служивших ей домом и постелью, и выхаживала ее, пока к ней не вернулось сознание и силы. Молли так и не задумалась над причинами своего непреодолимого желания помочь и защитить подобранную фэйргийку, несмотря даже на то, что в результате этого она сама чуть не умерла с голоду.

Разлетевшиеся осколки волшебного зеркала оставили на лице Майи глубокие порезы, но к ее собственному изумлению паутина ран на щеке чудесным образом зажила, оставив лишь еле заметную сеточку шрамов. Однако иллюзия человеческой красоты, которую она создала и поддерживала с помощью зеркала, рассеялась, и лицо, смотревшее на нее из зеркального осколка старой проститутки, вне всякого сомнения было лицом Фэйрга. Майя очень боялась, ведь она знала, что за ее голову будет назначена высокая цена, а в Лукерсирее слишком многие были бы счастливы получить такую награду. У нее не было ни одежды, ни денег, ни друзей, а зима стояла лютая. Бывшей банри не оставалось никакого выбора, кроме как послушаться совета Рябой Молли и искать убежища в борделе. Именно Молли отвела ее к карлику и заплатила за наложение первого заклинания красотки своими собственными трудно заработанными грошами, и Молли же представила ее Черному Донафу.

Всю зиму Майя, подавляя в душе гордость и отвращение, продавала свое тело за золото. В конце концов, говорила она себе горько, чем иным она занималась последние шестнадцать лет? Она соблазнила Джаспера Мак-Кьюинна, когда тот еще едва вышел из мальчишеского возраста, и все эти годы удерживала его красотой своего тела и мастерством в искусстве любви. Не ради золота, разумеется, хотя Мак-Кьюинны были богаты, и она, будучи его женой, ни в чем не нуждалась. Ради власти и отмщения за своего отца она обольстила его и вышла за него замуж, околдовала его и высосала из него все жизненные силы. Ради власти и величия Фэйргов.

Но все эти шестнадцать лет интриг и обольщения были напрасны. Джаспер был мертв, как и планировалось, но она не правила вместо него, а проклятый Шабаш Ведьм каким-то образом снова собрался и опять стал силой в стране. Майя потерпела поражение и потому не осмеливалась вернуться к своему собственному народу. Король Фэйргов никогда не прощал поражений. Лучшее, на что она могла надеяться, это снова стать пешкой в руках ее отца, сексуальной игрушкой для того мужчины, который находился в фаворе у короля. В худшем случае он скормил бы ее своему морскому змею, если бы ему пришла охота взять на себя этот труд. При мысли о столь мрачном будущем Майя скрипела зубами и копила золото, дожидаясь удобного случая получить обратно свою дочь, а вместе с ней и возможность вернуть себе власть.

Хотя тем холодным утром в коридорах дворца было полно народу, Майе посчастливилось без помех добраться до прачечной. Она стащила из аккуратных стопок на полках чистый фартук и чепец, затолкав свои рулоны материи за корзину с грязным бельем. Ее сердце забилось быстрее, когда она направилась обратно в главное крыло дворца, поскольку теперь она не могла больше прятаться за своими свертками и чувствовала себя обнаженной. Но она знала, что знать редко удостаивала дворцовую челядь взглядом, и была уверена, что с легкостью доберется до верхнего этажа и никто ее не остановит. Единственная опасность заключалась в том, что ее мог увидеть кто-нибудь из управляющих и понять, что она не служанка. Увидев забытые кем-то в углу ведра с мыльной водой и швабру, она схватила их и понесла швабру так, чтобы ее щетинистая головка скрывала ее лицо.

Она как раз доставала из гардероба рубаху, когда услышала за спиной скрип открывающейся двери. Упав на колени, она притворилась, что натирает пол, в тот самый момент, когда по полу послышались быстрые легкие шаги.

— Ты что, только сейчас убираешь комнату Ри? — сердито спросил молодой женский голос. — Разве ты не знаешь, что он вот-вот вернется с плаца? Это нужно было сделать еще несколько часов назад!

Майя что-то забормотала в ответ, не поднимая лица. Слишком очевидно было, что комнаты уже были тщательно убраны, поскольку под кроватью не было ни пылинки, не говоря уж о клочке волос или обрезке ногтя. Она надеялась хотя бы застать постель Ри незастеленной или его грязную одежду валяющейся на полу, но ее ждало разочарование. Однако ей было так нужно найти что-нибудь, что можно было бы отнести Крошке Вилли, что даже несмотря на то, что рубахи в гардеробе были чистыми, по длинным прорезям на спине она определила, что они принадлежат Лахлану, и прихватила одну из них в надежде, что на ней все-таки остались какие-нибудь следы его тела.

Шаги остановились рядом с ней, и на ее плечо опустилась маленькая шершавая рука.

— Выметайся отсюда, девушка! Ри очень рассердится, если обнаружит тебя здесь, ты же знаешь, что в последнее время он не в духе!

Майя кивнула и сказала:

— Ох, да, я только закончу.

Но рука, оказавшаяся неожиданно сильной, подняла ее с колен.

— Я что, не ясно сказала, чтобы ты выметалась отсюда! — прозвучал сердитый голос.

Потом рука резко упала и раздался удивленный возглас. К изумлению и радости Майи, служанка воскликнула:

— Ваше Высочество! Что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что вас убьют, если обнаружат?

Майя посмотрела в полные обожания голубые глаза и почувствовала, как ее охватывает удовлетворение и радость. Похоже, не все слуги Лахлана Крылатого были рады его правлению. За шестнадцать лет своего пребывания у власти она потратила немало времени на то, чтобы очаровать всех, кто общался с ней, искусно накладывая на них чары принуждения, чтобы они беспрекословно подчинялись ее воле. Жрицы Йора называли такую способность ледой, и она не раз выручала Майю, в особенности тогда, когда помогла подавить волю Латифы Кухарки, которая провела ее по лабиринту к Пруду Двух Лун.

— Значит, ты знаешь, кто я такая? — спросила она мягко. — Ты знаешь, кто я такая, и не выдашь меня? Ты знаешь, кто я такая, но не позовешь стражу?

— Я знаю, кто вы, но не выдам вас, — послушно повторила служанка.

— Ты будешь помогать и служить мне? — спросила Майя, и ее хрипловатый голос запульсировал силой. — Ты будешь верна и поможешь мне?

— Я буду помогать и служить вам, — отозвалась та.

— И никому не скажешь, что видела меня.

— И никому не скажу, что видела вас.

— И будешь приходить ко мне и рассказывать обо всем, что происходит во дворце?

Служанка опять повторила то, что велела Майя, и та облегченно вздохнула. С этой девушкой ей пришлось приложить лишь совсем немного усилий, поскольку ее воля и желание уже и так были подчинены Майе. Похоже, она была одной из тех многочисленных служанок в Риссмадилле, которые были так преданы своей Банри, что бережно хранили обмылки из ее купальни и ссорились за честь чистить ее туфли. А если среди слуг и последователей Ри была одна, которая до сих пор любила ее, то найдутся и другие. Подорвать власть молодого ули-биста будет куда легче, чем она ожидала.

Лиланте открыла глаза и огляделась вокруг. По ее сучьям прыгали солнечные зайчики, и она ощущала, как под гладкой корой начинают шевелиться первые почки. Над ней громко заливалась какая-то птица, но древяница чувствовала, что ее грызет непонятная боль. Понадобилось немало времени, чтобы понять, что ее мучает, поскольку она еще не успела стряхнуть с себя зимнее оцепенение. Потом она вспомнила и зажмурилась, пытаясь снова погрузиться в благословенную дремоту. Но солнце пригревало, и земля под ней бурлила новой жизнью. Лиланте больше не могла спать.

Она нерешительно потянулась, потом пошевелила корнями, отряхивая с них землю и подставляя ветви теплому ветру. В воздухе витал запах весенней зелени, и против ее воли все соки в ней побежали быстрее. Несмотря на то, что Лиланте чувствовала себя глубоко несчастной, ей очень хотелось есть.

При первых же неловких шагах что-то соскользнуло с ее ветвей и упало на землю. Удивленная, она отступила назад и увидела лежащую на траве длинную рыжую косу. Она нерешительно нагнулась и подняла ее, сразу же поняв, что коса принадлежит Изабо. Перед ее мысленным взором промелькнул посеребренный луной снег и в ушах зазвучали извинения молодой ведьмы, прятавшей косу в ветвях Лиланте. В ее раскосых зеленых глазах засверкали слезы, а в душе вспыхнул такой гнев, что она чуть было не отбросила косу.

Лиланте любила Изабо как сестру, ее теплота и щедрость заполнили холодную ноющую пустоту в душе Лиланте. И все же с тех пор, как прошлой весной Лиланте повстречалась с Дайдом, вся тоска древяницы по любви и нежности сосредоточилась на неунывающем ясноглазом циркаче.

То, что она скрывала и подавляла свои чувства, лишь подхлестнуло ее страсть. Обнаружить Изабо с Дайдом в столь близком и горячем сплетении было для нее двойным предательством, ни в коей мере не смягчаемом тем фактом, что ни один из них не подозревал о ее чувствах. Вопреки всему, Лиланте больше винила Изабо. Она всегда так сочувствовала и так понимала переживания древяницы; она должна была знать, упрямо думала Лиланте. Она должна была догадаться.

Ее пальцы сжались на рыжей косе, и Лиланте снова услышала полный раскаяния шепот Изабо. Лишь тогда до нее дошло, что Изабо прощалась с ней, и в тот же миг ее страдание померкло перед более острой, более неотложной тревогой.

— Ох, Изабо, — прошептала она. — Куда ты ушла? Зачем?

Она остановилась в нерешительности, не зная, что же ей делать. Ее человеческий желудок раскатисто заурчал, и она, наклонившись, подобрала зеленое бархатное платье, в котором была в ту ночь. От долгого лежания на сырой земле оно измялось и перепачкалось, но никакой другой одежды у древяницы не было. Она через голову натянула его и спрятала косу Изабо подальше в один из длинных широких рукавов.

Снег уже почти растаял, и бледно-голубое небо было совершенно ясным. Лиланте нерешительно отправилась на кухню, выискивая в толпе людей, деловито снующих вокруг, хотя бы одно знакомое лицо. Раньше она довольно часто бывала в дворцовой кухне, но всегда вместе с Изабо, и сейчас боялась попросить еды у Латифы. Она неловко застыла у огромной двери, испуганная суетой и шумом множества слуг, работавших внутри.

— Лиланте? — спросил неуверенный голос.

Она робко подняла глаза и увидела, что к ней, дружелюбно улыбаясь идет хорошенькая служанка Изабо. Лиланте с облегчением улыбнулась в ответ, поскольку уже несколько раз встречалась со Сьюки в те несколько недель, которые предшествовали ее бегству в сад.

— Ты вернулась! — воскликнула Сьюки. — Все так беспокоились о тебе. Дайд Жонглер везде искал тебя, и Хранительница Ключа Мегэн очень волновалась. Где ты была?

— Спала, — ответила Лиланте, обнимая себя за плечи тонкими, точно прутики, руками, потому что в тени огромного здания было холодно.

Сьюки сняла свою шаль из козьей шерсти и заботливо накинула ее на плечи древяницы.

— Пойдем, я принесу тебе что-нибудь поесть, — сказала она. — Прошло уже больше месяца с тех пор, как ты пропала, и мы все думали, что ты могла уйти вместе с Рыжей, ведь казалось так странно, что вы обе исчезли примерно в одно и то же время. Но Рыжая говорила, что ты в саду… Ты знаешь, что она пропала?

Лиланте кивнула и показала Сьюки рыжую косу, спрятанную у нее в рукаве.

— Она оставила мне косу, чтобы я могла найти ее, если понадобится.

— Рыжей сейчас все недовольны, — прошептала Сьюки, — потому что она забрала с собой маленькую банприоннсу, а среди лордов многие опасаются, что Ри затеял это все, чтобы убрать ее со своего пути. Все знают, что Его Высочество не… не испытывал добрых чувств к малышке, учитывая обстоятельства. — Она заколебалась, но лишь на миг, потом продолжила. — Но я знаю, что это все неправда, потому что Рыжая любит маленькую банприоннсу и никогда бы не позволила причинить ей зло, это точно.

Лиланте послушно пошла за круглолицей служанкой, которая подвела ее к табуретке у длинного стола. Спрятав свои сучковатые ноги под подолом платья, Лиланте набросилась на овощное рагу, которое принесла ей Сьюки, внимательно слушая маленькую служанку, просвещавшую ее относительно того, что происходило во дворце.

— Теперь, когда Кандлемас прошел и празднества по случаю дня рождения Банри закончены, мы все будем готовиться к выступлению армии, — сказала она. — Представляешь, я еду с ними, потому что меня взяли в няньки к маленькому прионнсе.

Эти слова вызвали у Лиланте восклицание, ибо она не знала ни о рождении Доннкана, ни о смерти его сестренки. Сьюки вздохнула и покачала головой, печально рассказывая о маленькой мертворожденной девочке, но тут же начала восхищаться силой и красотой оставшегося в живых мальчика.

— У него крылья, представляешь; удивительно, правда? А глаза у него не голубые, как у всех младенцев, а желтые, как у птицы.

— Как у его отца, — сказала Лиланте.

— Да, — согласилась Сьюки, немного поколебавшись, прежде чем продолжить. — Они берут малыша с собой, представь, берут такого кроху на войну. Вот почему я тоже еду, чтобы присматривать за мальчиком и ждать Ее Высочество. — Она хихикнула. — Мак-Танах аж побагровел, когда Ее Высочество сказала, что тоже поедет. Он сказал: «Что это будет за военная кампания, если мы потащим с собой женщин и детей?» А она просто посмотрела ему в глаза и ответила: «Победоносная, потому что я буду там и позабочусь об этом». Она такая странная, эта новая Банри, правда?

Лиланте сказала:

— Да я не знаю, я всего несколько раз ее видела.

Сьюки залилась краской и принялась вертеть в пальцах край своего фартука.

— Ну, я хотела сказать, что она не такая, как большинство благородных дам, которые весь день сидят, болтают, орудуют иглами и занимаются всякой ерундой. А Ее Высочество следит за обучением лучников, выступает на военных советах и отдает приказы Телохранителям. Просто она так смешно говорит и все время такая серьезная, вот что я имела в виду.

Лиланте дочиста выскребла миску, Сьюки продолжала:

— Ну, например, как когда Его Высочество попытался оставить ее в Лукерсирее с малышом. Она взглянула на него этим своим взглядом и сказала: «Но Лахлан, ты же знаешь, что я не могу остаться здесь, когда ты едешь на войну. На мне лежит гис перед тобой, разве ты забыл? Я поклялась никогда не расставаться с тобой».

— А что такое гис ? — спросила Лиланте, и хорошенькая служанка, хихикнув, пожала плечами и сказала:

— Не знаю, но Ри покраснел и ничего не сказал, так что я думаю, это какой-то договор, который они заключили, никогда не расставаться. Правда, здорово? — И она снова захихикала.

— Глядите, девочки, кто снизошел до того, чтобы навестить нас, простых судомоек, — прозвучал громкий насмешливый голос. — Никак это королевская нянька Сьюки собственной персоной! А я-то думала, что она возгордилась и больше носу к нам не кажет!

Лиланте подняла глаза, съежившись на своей табуретке, потому что подобный тон был ей очень хорошо знаком. Перед ними, уперев руки в полные бедра, стояла девица в грязном переднике и с очень красными обветренными руками. За ней, усмехаясь, стояло несколько кухонных служанок.

Сьюки вспыхнула и вскочила на ноги.

— Я не виновата в том, что меня попросили присматривать за малышом, — сказала она, оправдываясь. — Не злись на меня, Дорин, ты же знаешь, что я никогда не лезла вперед других и никем таким себя не воображала.

— Ну где уж нам знать, — презрительно протянула пышнотелая девица, — таких проныр как ты, которые подлизываются к новому ри и забывают старых подруг.

— Это все потому, что я помогала Рыжей с маленькой банприоннсой, поэтому они знали, что я умею обращаться с малышами…

— Да, конечно, — сказала Дорин. — Такая тощая малявка? Да я готова биться об заклад, что ты никогда раньше и младенца-то на руках не держала! Просто ты уж своего не упустишь.

Сьюки открыла было рот, чтобы что-то сказать, но тут вступила еще одна служанка:

— Вот уж я удивилась, что ты согласилась нянчить ведьмино отродье, Сьюки. И как тебе не страшно?

— Он ведь совсем крошка, Элси, как ты можешь такое говорить, — еле слышно возразила Сьюки, а остальные девушки начали боязливо оглядываться по сторонам и зашикали на подругу.

— Придержи язык, милая, — сказала Дорин, — а не то сейчас эта старая клуша Латифа придет и напустится на всех нас.

Элси тряхнула головой в белом чепце, голубые глаза непокорно сверкнули.

— Что бы ты там ни говорили, а он ведьмино отродье, да еще и ули-бист, с такими-то крыльями и глазами.

Лиланте почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, и невольно скрестила ноги, заметив, какие косые взгляды бросают на нее служанки. В своем перепачканном платье с длинной гривой волос-прутиков, на которых начали пробиваться первые листики, она знала, что действительно выглядит как настоящий ули-бист. И снова ей страстно захотелось оказаться где-нибудь в лесу, подальше от всех, кто презирал и ненавидел тех, в чьих жилах текла не человеческая кровь.

Сьюки, должно быть, почувствовала, что творится в ее душе, поскольку сказала горячо:

— Ты же знаешь, что нельзя так говорить, Элси; Ри издал указ против этого, и у тебя будут большие неприятности, если кто-нибудь передаст ему твои слова.

— Вы только послушайте ее, — восхищенно сказала Элси, — она уже двумя руками за новый порядок. Быстро же птичка запела по-новому.

Круглые щеки Сьюки покраснели, в глазах блестели слезы.

— Моя бабушка всегда говорила, что новая метла чище метет, — ответила она, высоко подняв подбородок. — А вам, девушки, лучше не забывать об этом.

Сьюки подобрала юбки и сказала:

— Пойдем, Лиланте, я знаю, что Хранительница Ключа очень хочет поговорить с тобой, и Его Высочество, думаю, тоже. Не обращай внимания на этих завистливых куриц, они просто скудоумные злюки. — Высоко подняв голову, она гордо прошла мимо служанок, и Лиланте тихо последовала за ней, не глядя им в глаза.

— Фу-ты ну-ты, маленькая да удаленькая, — насмешливо протянула у них за спиной Дорин, но Сьюки не обратила на нее внимания, быстро ведя Лиланте по коридорам кухонного крыла.

В конце концов они обнаружили Изолт и Лахлана в жилище Мегэн в Башне Двух Лун. Старая колдунья, несмотря на свою слабость, отказалась лежать в постели, сославшись на то, что у нее слишком много дел, чтобы позволять всем суетиться вокруг и нянчиться с нею. Она сидела в своем кресле с высокой спинкой, такая же прямая, как всегда, с узкими черными глазами, так и сверкающими нетерпением, слушая бесконечные жалобы Лахлана. Изолт сидела у окна, кормя грудью маленького Доннкана, а у очага, поджав ноги, пристроился клюрикон Бран, крошечными умелыми стежками зашивая рубаху.

— Ну, Лахлан, если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород, — отрывисто сказала Мегэн. — Невозможно ковать мечи и наконечники стрел из ничего; видит Эйя, мне бы очень этого хотелось! Придется обойтись тем, что есть. Ты же знаешь, мы отправили пленных на рудники в Сичианских горах, и скоро у нас будет больше металла для кузниц. А до тех пор солдаты должны довольствоваться имеющимся у них оружием.

— Но как мне вести войну, если моя армия — горстка необученных, неопытных, недисциплинированных и невооруженных детей? — раздраженно воскликнул Лахлан.

— Мудро и отважно, — отрезала Мегэн. — А как еще может вести войну Мак-Кьюинн?

Она одним мановением руки заставила его проглотить язвительный ответ и улыбнулась Лиланте.

— Значит, ты вернулась к нам, милая? Надеюсь, зимний сон придал тебе сил?

С беспокойством раздумывая, знает ли Хранительница Ключа, почему она так поспешно сбежала в парк, Лиланте кивнула, робко улыбнувшись в ответ.

Донбег, свернувшийся калачиком на коленях Мегэн, ободряюще пискнул, и она механически ответила ему.

— Нам недоставало твоих рассказов о лесных существах, хотя это побудило меня поручить нескольким из наших учеников разыскать упоминания о древяниках, ниссах и клюриконах в тех немногих книгах, что у нас остались, — сказала Мегэн. — Я выяснила кое-какие интересные вещи, которых не знала раньше. Скажи, Лиланте, ты слышала о Летнем Дереве?

Донбег взволнованно заверещал и, взобравшись по длинной седой косе Мегэн, уселся у нее на плече. Лиланте пожала плечами.

— Нет, миледи.

Мегэн вздохнула.

— Обидно, а я надеялась, что ты сможешь добавить что-нибудь к тем скудным сведениям, которые я нашла. Ну да ладно.

Клюрикон положил иглу, его мохнатые ушки встали торчком. Он торжественно затянул:

Десять тысяч ребятишек я родил на свет,

Только я вот все живу, а их уж нет.

До чего ж красивы были дочери мои,

Погубили те их, кому были дороги они.

Крепкими и сильными были сыновья,

Только скоро высохли, жив один лишь я.

Но по ним я не горюю и не плачу, нет,

Скоро дети новые явятся на свет.

Сильные, красивые, дочки, сыновья,

Когда песнь купальскую вновь услышу я.

Все удивленно уставились на него, и он сказал:

— Летнее Дерево, Поющее Дерево.

Мегэн проговорила медленно:

— В одном из упоминаний, которые я смогла отыскать, описывается «сад с огромным деревом, покрытым цветами, ароматными, точно розы, которое поет на ветру».

— Летнее Дерево, Поющее Дерево, — повторил клюрикон.

Мегэн впала в задумчивость. Все молча ждали, только Лахлан слегка ерзал на стуле да у груди Изолт посапывал малыш. Очнувшись, Мегэн оглянулась, точно удивленная тем, что они все еще здесь.

— Ты знаешь, что Изабо покинула нас? — спросила она внезапно.

Лиланте кивнула, а Сьюки сказала, задыхаясь:

— Рыжая оставила ей свою косу, правда, странно? Чтобы можно было снова найти ее, так она сказала.

Взгляд Мегэн стал более острым, а Лахлан сжал кулаки.

— Это так? — спросила старая ведьма. Лиланте неохотно кивнула и, вытащив свернутую в кольцо косу, показала им. Мегэн повелительно протянула руку. Древяница отдала ей косу еще более неохотно. В комнате что-то изменилось; она почувствовала, как молчание стало более напряженным, и это обеспокоило ее. Мегэн с отсутствующим видом пробежала по косе пальцами.

— Ты можешь сказать, где она? — спросил Лахлан. Когда Мегэн не ответила, он устремил испытующий взгляд желтых глаз на лицо Лиланте, и та сказала неуверенно:

— Она очень далеко. Где-то на севере.

— Изабо направляется в тайную долину? — он бросил взгляд на Мегэн. — Неужели ей удалось так быстро преодолеть такое большое расстояние? Почему ни один мой патруль не нашел никаких следов? Даже если бы у нее был плащ-невидимка, неужели он смог бы скрыть ее вместе с этим проклятым конем?

— Плащ-невидимка может стать таким большим или маленьким, как понадобится, — сказала Мегэн, — но я готова поклясться, что плаща у нее нет. — Ты же помнишь, что мы долго искали его после того, как Майя уплыла, но так и не нашли. Кроме того, мы все видели следы копыт жеребца в лабиринте, и они вели только в одну сторону. Даже Изабо не могла заставить лошадь идти обратно по своим собственным следам всю дорогу из лабиринта.

— Но она точно сквозь землю провалилась, — разъяренно сказал Лахлан. — Должно быть, у нее все-таки был плащ-невидимка, никакого другого объяснения нет.

— Она сказала бы нам, если бы нашла его, ведь мы все вместе искали, — сердито сказала Мегэн, потом нахмурилась. — Хотя в этом плаще скрыты странные темные силы, которые искажают ум и волю, — сказала она тихо. На миг она задумалась. — Нет, полагаю, она каким-то образом использовала Старые Пути. Я уверена, что жеребец может знать о них, хотя и не представляю, как ему удалось там пройти. Совершенно ясно, что жеребец Изабо — не простой конь.