У нас находится один из наиболее последовательных противников договора, председатель движения «За сильную Америку» сенатор Беннет Хэпгуд.

При слове «сенатор» над второй камерой загорелся красный огонек, и образ сидящего сенатора появился на экранах телевизоров в тридцати миллионах домов. Третья камера показала зрителям ведущего и Хэпгуда.

Ведущий обратился к сенатору.

— Сенатор, как вы расцениваете шансы на то, что договор будет ратифицирован в январе?

— Что можно сказать, Том? Шансы не могут быть хорошими, особенно после того, что произошло за последние несколько недель. Но даже и без этих событий договор не должен пройти. Как и миллионы других американцев, я в настоящий момент не вижу смысла доверять русским, и в конечном счете вопрос сводится к этому.

— Но ведь вопрос о доверии здесь не встает. В договоре предусмотрены процедуры проверки, дающие нашим специалистам беспрецедентную возможность доступа к советским программам уничтожения оружия...

— Возможно, Том, возможно. Но ведь Россия — огром ная страна, и мы не должны доверять им в том, что они не будут производить более современные виды оружия где-то в глубине страны. Для меня вопрос стоит просто — я хочу видеть Америку сильной, а это значит, мы должны сохранить все вооружение, которое у нас есть...

— И разместить еще больше, сенатор?

— Если нужно, если нужно.

— Но расходы на оборону начинают губить нашу экономику, дефицит бюджета становится неуправляемым.

— Это ты так говоришь, Том. Но есть другие люди, которые считают, что экономику нашу губят слишком большие социальные пособия, слишком большой импорт и слишком много федеральных программ помощи. Создается впечатление, что мы тратим больше на то, чтобы ублажать иностранных критиков, чем на наших военных. Поверь мне, Том, это не вопрос денег для оборонной промышленности, вовсе нет.

Том Грэнджер сменил тему беседы.

— Сенатор, помимо того, что вы выступаете против американской помощи голодному третьему миру и в поддержку протекционистских торговых тарифов, вы также ратуете за отставку президента Кормэка. Чем вы можете объяснить это?

Хэпгуд с огромным удовольствием удавил бы ведущего. То, что Грэнджер использовал слова голодный и протекционистский, указывали, что он стоит на этих позициях. Но вместо этого сенатор сохранил озабоченное выражение лица и кивнул с серьезным и слегка озабоченным видом.

— Том, я хочу сказать одно: я выступал против нескольких предложений президента Кормэка. Это мое право в нашей свободной стране. Но ...

Он отвернулся от ведущего, отыскал камеру, на которой не было красного огонька, и посмотрел на нее полсекунды, что было достаточно, чтобы режиссер включил ее и показал его лицо крупным планом.

— Вряд ли кто-нибудь уважает целостность натуры и смелость президента Кормэка перед лицом испытаний больше, чем я. И именно поэтому я говорю... Если бы его загорелое лицо не было покрыто слоем грима, то искренность сочилась бы из всех его пор.

— ... Джон, вы взяли на себя больше, чем может вынести любой человек.

Ради нашей страны, а еще больше ради вас и Майры, сложите с себя это ужасное бремя власти, умоляю вас...

В Белом доме, в своем личном кабинете президент Кормэк нажал кнопку дистанционного управления и выключил телевизор. Он знал и не любил Хэпгуда, хотя они были членами одной партии. Он знал также, что тот никогда бы не осмелился назвать его в лицо «Джон».

И тем не менее ... Он знал, что сенатор был прав. Он знал, что не сможет продолжать оставаться на этом посту, что он больше не может руководить страной. Его горе было настолько велико, что он потерял интерес к тому делу, которым он занимался, да и к самой жизни.

Хотя президент об этом и не знал, но доктор Армитаж за последние две недели заметил определенные симптомы, которые крайне озаботили его.

Однажды психиатр застал президента в подземном гараже, когда тот выходил из машины после одного из редких выездов из Белого дома, Он заметил, что президент пристально смотрел на выхлопную трубу лимузина как на старого друга, к которому он может обратиться, чтобы тот уменьшил его боль.

Джон Кормэк вернулся к книге, которую он читал до телевизионного шоу.

Это была книга о поэзии, которую он преподавал студентам в Йельском университете. Он вспомнил одно стихотворение, написанное Джоном Китсом.

Этот маленький поэт, умерший в 26 лет, знал меланхолию лучше многих других и выражал ее как никто другой. Он нашел то место, которое искал из «Оды соловью:

... и много раз я почти влюблялся в облегчающую Смерть, называл ее нежными именами в своих рифмах, тихо выдыхая воздух.

Сейчас, кажется, лучше чем когда-либо умереть, прекратить жить в полночь без боли...

Он оставил книгу раскрытой и откинулся на спинку кресла. Он оглядел богатые карнизы с лепными украшениями своего личного кабинета, кабинета самого могущественного человека в мире. «Прекратить жить в полночь без боли. Как это заманчиво, — подумал он. — Как чертовски заманчиво!»

Куинн выбрал в тот вечер время десять тридцать, когда большинство людей уже вернулись домой, но еще не легли спать на всю ночь. Он находился в фойе хорошего отеля, где у телефонных будок есть двери, дающие звонящему чувство приватности. Он услышал, как телефон прозвонил три раза, а затем трубку подняли.

— Слушаю?

Он слышал этого человека раньше, но одного слова было недостаточно, чтобы узнать его голос.

Куинн говорил тихо, почти шепотом, как Мосс, прерывая слова время от времени свистом якобы поврежденного носа.

— Это Мосс, — сказал он. На другом конце пауза.

— Я же говорил вам, никогда не звонить по этому номеру, только в самых экстренных случаях.

Золотая жила. Куинн вздохнул с облегчением.

— Сейчас именно такой случай, — сказал он мягко. — О Куинне позаботились. О девице тоже. И МакКри ... нейтрализован.

— Не думаю, что мне нужно знать об этом, — сказал голос.

— Нет, нужно, — сказал Куинн, прежде чем тот положил трубку. — Он оставил рукопись, этот Куинн. Она у меня здесь.

— Рукопись?

— Да, я не знаю, как он узнал все детали или как он заполучил их, но все они здесь. Здесь имена всех пятерых, я, МакКри, Орсини, Зэк, Марше и Преториус. Здесь все — имена, даты, места, что случилось и почему и кто стоит за этим.

Долгое молчание.

— Я тоже включен туда? — спросил голос.

— Я сказал: все.

Куинн слышал тяжелое дыхание.

— Сколько копий?

— Всего один экземпляр. Он жил в хижине в Северном Вермонте, там нет ксероксов. Всего один экземпляр, и он у меня здесь.

— Понятно. А где вы находитесь?

— В Вашингтоне.

— Думаю, будет лучше, если вы передадите ее мне.

— Конечно, — сказал Куинн. — Нет проблем. Там ведь и я упоминаюсь, так что я бы и сам ее уничтожил, только вот...

— Только, что мистер Мосс?

— Дело в том, что мне остались должны. Опять долгая пауза. Человек на другом конце провода несколько раз проглотил слюну.

— Насколько мне кажется, вам и так уже хорошо заплатили, — сказал он.Но если вам что-то должны, это будет уплачено.

— Не выйдет, — сказал Куинн. — Оказалась масса дел, которые мне пришлось доводить до конца, и все они не были предусмотрены. Эти три парня в Европе, Куинн, девица... Потребовалось провести огромную дополнительную... работу.

— Что вы хотите, мистер Мосс?

— Я считаю, что мне причитается получить столько же, сколько было заплачено, и в двойном размере.

Куинн слышал, как тот глубоко вздохнул. Несомненно, он постигал на своем горьком опыте, что, если вы связываетесь с убийцами, вы можете стать жертвой шантажа.

— Мне нужно посоветоваться по этому вопросу, — сказал человек в Джорджтауне. — Поскольку следует подготовить... бумаги, то это займет время. Не делайте ничего поспешно, я уверен, что все будет в порядке...

— Даю вам сутки, — сказал Куинн. — Позвоню вам завтра в это же время.

Передайте остальным пятерым там, что лучше вам быть готовым. Я получаю мой гонорар, а вы — рукопись. Затем я исчезну, а вы будете в безопасности... навсегда.

Он повесил трубку, предоставив человеку на другом конце провода самому решать, что лучше — заплатить деньги или погибнуть?

Для поездок Куинн взял напрокат мотоцикл и купил толстую летную куртку на овчине, чтобы уберечься от холода.

На следующий день трубку подняли после первого звонка.

— Ну как? — просопел Куинн.

— Ваши... условия, хоть они и неоправданно трудные, приняты, — сказал хозяин дома в Джорджтауне.

— Бумаги у вас? — спросил Куинн.

— Да, у меня в руках. А рукопись у вас?

— У меня в руках. Давайте махнемся и покончим с этим делом. до ночи.

— Согласен. Но не здесь, на нашем месте в два часа — Вы будете один и без оружия. Если наймете гангстеров и попробуете устроить засаду, считайте себя покойником.

— Никаких трюков не будет. Мое слово. Поскольку мы готовы заплатить, в этом нет необходимости. Да, чтобы и с вашей стороны не было никаких неожиданностей. Это сугубо коммерческая сделка.

— Меня это устраивает, я хочу лишь получить деньги, — сказал Куинн.

На этот раз человек на другом конце повесил трубку первым.

Без пяти минут одиннадцать президент Кормэк сидел за своим столом и смотрел на свое письмо американскому народу, написанное им собственноручно. Письмо было написано изящно и с долей сожаления.

Зачитывать его придется другим, оно будет воспроизведено в газетах и журналах, прочитано по радио и показано по телевидению. Но это будет после его ухода. До Рождества оставалось восемь дней. Но в этом году праздновать его в Белом доме будет уже другой человек. Хороший человек, которому он доверяет. Майкл Оделл — сорок первый президент Соединенных Штатов. Зазвонил телефон. Он посмотрел на него с раздражением. Это был его персональный и сугубо личный номер, который он давал только самым близким и доверенным друзьям, чтобы они могли связаться с ним без посредников в любое время.

— Слушаю вас.

— Господин президент? — Да.

— Говорит Куинн, посредник.

— О, ...да, мистер Куинн.

— Я не знаю, что вы обо мне думаете, господин президент. Сейчас это не так важно. Я не смог возвратить вам вашего сына. Но я докопался до причины и узнал, кто убил вашего сына. Прошу вас, сэр, выслушайте меня до конца, у меня мало времени.

Завтра в пять часов утра у входа в Белый дом на Александр-Гамильтон-плейс у поста секретной службы остановится мотоциклист и передаст пакет в плоской картонной коробке. Там будет рукопись. Она предназначена только для ваших глаз, только для ваших глаз. Это единственный экземпляр, копий не существует. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы ее доставили лично вам. Когда вы ее прочтете, поступайте с ней как вам угодно. Поверьте мне в последний раз, господин президент. Спокойной ночи.

Джон Кормэк, уставился на телефон. Страшно удивленный он положил трубку, тут же поднял трубку другого телефона и отдал распоряжение дежурному офицеру секретной службы.

У Куинна возникла небольшая проблема. Он не знал, где находится «наше место», а признаться в этом значило погубить шансы на встречу. В полночь он отыскал адрес в Джорджтауне, который ему дала Сэм, припарковал свой большой мотоцикл «хонда» у дороги и занял наблюдательный пост в глубокой тени пространства между двумя домами напротив, в двадцати ярдах от того здания.

Дом, за которым он наблюдал, был элегантный пятиэтажный особняк из красного кирпича, стоящий в западном конце Эн-стрит, выходящей к территории университета Джорджтаун. Куинн прикинул, что такой дом стоит не менее двух миллионов долларов.

Рядом с домом были ворота двойного гаража с электронным дистанционным управлением. На трех этажах дома горел свет. Сразу после полуночи свет на верхнем этаже, где жила прислуга, погас. В час ночи свет оставался только на одном этаже. Кто-то еще не спал.

В час двадцать свет на этом этаже погас, а на нижнем этаже зажегся.

Через десять минут из-под ворот гаража показалась полоска света — кто-то садился в автомобиль. Свет погас, и ворота начали подниматься. Выехал большой черный лимузин «кадиллак», медленно повернул на улицу, и ворота гаража опустились. Когда лимузин направился в сторону от университета, Куинн увидел, что в машине был всего один человек. Он сидел за рулем и вел машину очень осторожно. Он прошел незаметно к своему мотоциклу, завел его и поехал по дороге вслед за лимузином.

Тот свернул на юг, на Висконсин-авеню. В этот поздний час декабрьской ночи обычно оживленный центр Джорджтауна с его барами, бистро и ночными магазинами был тих и пустынен. Куинн держался как можно дальше от машины, наблюдая, как его задние огни свернули на восток, на улицу М, а затем направо, на Пенсильвания-авеню. Он проехал за ним по Вашингтонскому кольцу, а потом на юг, на 23-ю стрит, пока она не повернула налево, на Конститъюшн-авеню, и остановился около поворота под деревьями позади Генри Бэйкон-драйв.

Куинн быстро свернул с авеню, въехал в кусты, заглушил двигатель и погасил фару. Задние огни лимузина погасли, и водитель вылез из машины.

Он оглянулся, заметил такси, крейсировавшее в поисках пассажира, не заметил больше ничего и пошел. Вместо того чтобы пойти по дороге, он перешагнул через низкую ограду газона парка Уэст-Потомак и пошел напрямки по направлению к пруду.

Фигура в черном пальто и шляпе перешла из зоны, освещенной уличными фонарями, в темноту. Справа от Куинна яркая иллюминация Мемориала Линкольна освещала конец 23-й стрит, но этот свет с трудом доходил до газонов и деревьев парка. Куинн смог сократить расстояние между ним и человеком до пятидесяти ярдов и постоянно держать движущуюся тень в поле зрения.

Человек обошел западный конец памятника погибшим во Вьетнаме, потом свернул налево, на более возвышенную местность, густо заросшую деревьями, расположенную между озером Конститъюшен Гарденс и берегом пруда.

Вдали слева Куинн видел свет двух бивуаков, где ветераны несли вахту памяти пропавших без вести этой печальной и далекой войны. Человек, за которым он следил, пошел по диагонали, чтобы не приближаться слишком близко к этому единственному признаку жизни в парке в этот час.

Мемориал представляет собой длинную стену из черного мрамора высотой по колено по концам и доходящую до высоты семь футов в середине. Куинн перешагнул через низкую часть Мемориала, где высота его не превышала один фут, лежавшего на пути этого человека, а затем пригнулся в тени каменной стены, когда человек впереди обернулся, как будто услышав звук шагов по гравию. Куинн видел, как перед тем, как двинуться дальше, он внимательно осмотрел парк.

Из-за туч вышел бледный месяц. При его свете Куинн мог разглядеть стену Мемориала, по всей длине которой были высечены имена пятидесяти восьми тысяч человек, погибших во Вьетнаме. Он на секунду остановился и поцеловал холодный мрамор. Он пересек газон и вышел к роще дубовых деревьев, где стоят бронзовые фигуры ветеранов войны в натуральную величину.

Идущий впереди Куинна человек остановился и оглядел местность, лежащую сзади. Ничего такого он не заметил:

Месяц высветил дубы, стоявшие без листьев на фоне отсвета далекого Мемориала Линкольна, и отражался от четырех бронзовых фигур солдат.

Если бы он знал или просто поинтересовался раньше, то ему было бы известно, что на постаменте находятся всего три солдата. Когда он повернулся и пошел дальше, четвертый солдат отделился от группы и пошел за ним.

В конце концов он дошел до «нашего места». На самом верху небольшого холма между озером в парке и прудом, окруженный деревьями, стоял общественный туалет, освещенный единственным фонарем, все еще горевшим в этот час. Человек в черном пальто остановился около фонаря и стал ждать.

Через две минуты из-за деревьев появился Куинн. Человек посмотрел на него. Вероятно, он побледнел, но при тусклом свете это не было видно. Но Куинн видел, как тряслись его руки. Они посмотрели друг на друга.

Человек, стоявший перед Куинном, явно старался побороть приступ паники.

— Куинн, — сказал он, — вы же покойник.

— Нет, — ответил тот, — покойник Мосс. И МакКри тоже покойник, а также Орсини, Марше, Преториус и Зэк. И Саймон Кормэк, да, и он тоже мертв. И вы знаете почему.

— Спокойно, Куинн. Будем вести себя как разумные люди. Он должен был уйти, иначе он погубил бы нас всех, вы же сами знаете это.

Он понимал, что сейчас он выговаривает себе право на жизнь.

— Саймон? Студент колледжа?

Удивление человека в черном пальто пересилило его страх. Он участвовал в заседаниях в Белом доме и знал, что Куинн может сделать с ним.

— Нет, не мальчик. Его отец, он должен уйти.

— Нэнтакетский договор?

— Конечно. Его условия погубят тысячи людей и сотни корпораций.

— Но почему этим занялись вы? Насколько мне известно, вы очень богатый человек, ваше личное состояние огромно.

Человек, стоявший перед Куинном, коротко рассмеялся.

— Да, когда я унаследовал мое семейное богатство, я использовал свой талант в качестве маклера в Нью-Йорке и вложил средства в целый ряд акций. Хороших акций, растущих в цене и приносящих большие доходы. Они и сейчас в этих акциях.

— В военной промышленности?

— Слушайте, Куинн, я принес это для Мосса, теперь это может быть ваше. Вы видели когда-нибудь такое?

Он достал бумагу из грудного кармана и протянул ее Куинну. При свете фонаря и месяца Куинн рассмотрел ее. Это был банковский чек, выписанный на предъявителя на швейцарский банк с безупречной репутацией. Сумма стояла пять миллионов американских долларов.

— Возьмите его, Куинн. Вы никогда не видели таких денег и никогда больше не увидите. Подумайте, что вы сможете с этим сделать, какую жизнь вы будете вести! Комфорт, даже роскошь до конца ваших дней! Давайте рукопись, и он ваш.

— И все это дело было из-за денег? Не так ли? — сказал Куинн задумчиво. Он вертел в руках чек, погруженный в свои мысли.

— Конечно. Деньги и власть. Это ведь одно и то же.

— Но ведь вы были его другом, он доверял вам.

— Ради Бога, Куинн, не будьте наивным. Все в конце концов упирается в деньги. Так всегда было и будет. Мы поклоняемся всемогущему доллару. Все и вся в этой стране могут быть куплены и оплачены.

Куинн кивнул. Он подумал о пятидесяти восьми тысячах имен на черном мраморе Мемориала в четырехстах ярдах от него. Он вздохнул и полез во внутренний карман летной куртки. Человек в страхе отпрянул.

— Не надо, Куинн, вы же сказали без оружия.

Но Куинн вынул оттуда двести страниц отпечатанного текста и протянул их человеку. Тот вздохнул с облегчением и взял всю пачку.

— Вы не пожалеете об этом, Куинн. Деньги ваши, наслаждайтесь ими.

Куинн снова кивнул. «Да, еще одно дело...»

— Все, что угодно.

— Я отпустил такси на Конститьюшн-авеню. Не могли бы вы подбросить меня до Вашингтонского кольца? Впервые за все время человек улыбнулся с облегчением.

— С удовольствием.