Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Популярные авторы


:: Joyce James
:: БСЭ
:: Дансени Лорд
:: Родари Джанни
:: Уилсон Жаклин
:: Лондон Джек
:: Власова Елена
:: Азимов Айзек
:: Стаут Рекс
:: Шилин Георгий Иванович

Популярные книги


:: The Boarding House
:: Уроки любви
:: Притчи
:: Камо
:: Самый яркий свет
:: Господство женщин
:: Рыцарь Золотого Сокола
:: Справочник по реестру Windows XP
:: Влюбленный опекун
:: Муму


Рефераты, дипломы, учебные пособия

 

Византийские Отцы V-VIII веков

ModernLib.Net / Религия / Флоровский Георгий / Византийские Отцы V-VIII веков - Чтение (стр. 14)
Автор: Флоровский Георгий
Жанр: Религия

 

 
 
      7. Духовная жизнь начинается подвигом веры. Вера переходит в надежду. И отвлекает внимание от видимого мира, — ничем не может уже привлекаться уверовавшая душа, «и преставляется и преселяется в век иной, и пребывает мыслию в горнем мире Божества…» Это — непременное условие духовного усовершения: если кто не предастся всецело исканию любви Христовой и не сосредоточит всех своих усилий на этой единой цели, — для того невозможно стяжание Духа. И более всего нужно внутреннее отречение: «самое главное оружие для борца и подвижника состоит в том, чтобы возненавидеть самого себя, отречься от своей души, гневаться на нее, укорять ее, противиться привычным своим пожеланиям, препираться с помыслами, бороться с самим собою…» Эта внутренняя борьба снова есть только начало, — очищение души есть только приготовление горницы для Господа. Это только отрицательная сторона подвига. Весь смысл и предел подвига в стяжании Духа, во вселении Господа. «И душа, в которой находит упокоение Господь, нуждается во многих украшениях».
      Путь подвига есть путь борьбы. Борьба происходит прежде всего в области ума: душа всегда пронизана извне помышлениями, добрыми или злыми, приходящими от Бога или от демонов. И прежде всего мысль находится в борении и брани. Задача мысленной брани — в том, чтобы преградить доступ лукавым помыслам. Это возможно не чрез простое противление, но чрез противопоставление добрых помышлений, — и прежде всего, чрез воспитание в себе некоего бесстрастия или равнодушия к греховным возбуждениям («апатия»). Это и есть умирание для плотской жизни: помыслы еще врываются в душу, возмущают, но не прельщают ее, и потому не укореняются в ней, — плотский человек умирает и делается бесплодным для прежней лукавой жизни. Во первых, требуется различение духов. Во вторых, как бы равнодушие, волевая невосприимчивость к соблазнам, — «чтобы не слушаться порока и не соуслаждаться им в помыслах» (срв. позднейшее аскетическое учение о «приражении» и развитии «помыслов»). Ибо грех начинается в сердце и только проявляется в поступках. Сдержанность в поступках еще не означает успокоения сердца,.. Подлинное освобождение возможно только чрез укрепление в добре, чрез любовь к единому небесному Жениху душ человеческих… И только в этом стремлении оправдывается до конца отречение от мира: «нет достаточной причины отказываться человеку от наслаждений мира сего, если не примет он участия в блаженстве иного мира…» Только тогда с несомненностью открывается пред ним духовный путь. От человека в подвиге зависит только твердость и постоянство, и то только под условием всецелой преданности Богу и стремления к Нему. Человек только подготовляет себя к восприятию благодати. Для этого он должен сосредоточиться, собрать свои помыслы, стремиться всегда к одному. И собирание ума возможно только чрез единство любви, — к единому Богу. Высший закон есть духовный закон любви, — «ибо невозможно спастись иначе, как только чрез ближнего», чрез всеобъемлющую любовь, укрепляемую благодатью. Весь подвиг христианина вдохновляется пафосом любви. Это любовь к Богу, «божественная любовь к небесному Царю, Христу», «пламенное стремление» к небесной красоте. И утоляется оно в таинственном соединении или общении, в таинственном браке со Христом. Это не отвлекает от любви к ближнему. Ибо в Боге и во Христе душа видит любящего и милосердного Владыку, ко всем простирающего свою любовь, всех в ней объемлющего. Потому не может эта духовная любовь не включать в себя любовь к ближнему; иначе, чем чрез благоволение, милость и жалость, она и невозможна. Христиане должны подвизаться, но вовсе никого не должны осуждать, — «ни явную блудницу, ни грешников, ни людей бесчинных…» «Ибо в том состоит чистота сердца, чтобы видя грешников или немощных, иметь к ним сострадание и милосердие…» И такая любовь привлекает Божие благоволение и преображается в таинственную и богообразную любовь, в которой гаснет всякая мирская любовь и переплавляется самое естество души, ее греховная жесткость.
 
      8. В меру подвига благодать преображает и обновляет человека, как некий «Божественный огонь». «Как огнем зажигаются многие светильники и горящие свечи, и все светильники возжигаются и светят единым и тожественным по природе огнем, так и христиане воспламеняются и светят одним и тем же по природе Божественным огнем Сына Божия. И они в сердцах своих имеют горящие свечи, и уже на земле светят пред Ним подобному Ему самому…» Этот огонь есть «любовь Духа…» Мистика «Бесед» есть прежде всего мистика света и огня. «Невещественный и Божественный огнь освещает и искушает души. Сей огнь действовал в Апостолах, когда возглаголали огненными языками. Сей огнь облистал Павла гласом и просветил его ум, омрачил же у него чувство зрения. Ибо не без плоти видел он силу оного света. Сей огнь видел Моисей в купине. Сей огнь в виде колесницы восхитил Илию от земли… И ангелы и служебные духи причащаются светлости сего огня… Сей огнь прогоняет бесов, истребляет грех. Он есть сила воскресения, действительность бессмертия, просвещение святых душ, утверждение умных сил…» Это не только символы и метафоры: явление Бога и благодати в огне и свете есть некое таинственное «оплототворение» Божества (срв. впоследствии у преподобного Симеона Нового Богослова). «Беспредельный, неприступный и несозданный Бог, по беспредельной и непостижимой благости оплототворил себя (??????о?о????) и, так сказать, как бы умалил себя в неприступной славе для того, чтобы возможно было Ему войти в соединение с видимыми Его творениями, — разумею души святых и ангелов, — и чтобы они могли быть причастниками жизни Божества… Преображаясь по снисхождению и человеколюбию своему, Он плототворит себя и соединяется, и воспринимает святые и благоугодные, верные душа, и по слову Павла, делается с ними единым Духом, душа, так сказать, в душу и ипостась в ипостась — чтобы душа, достойная Бога и благоугодная Ему могла жить во обновлении и ощущать бессмертную жизнь и соделалась причастницей нетленной славы… И когда хочет, — бывает Он огнем…, и, когда хочет, — неизреченным и несказанным успокоением… Ибо все, что ни захочет, удобно для Него». Это — Богоявление, — явлениеГоспода в неприступной славе света, а не только видение илисозерцание… Предел или цель человеческого возрождения или перерождения в том, чтобы «нынешнее уничиженное естество изменить в естество иное, божественное». Это — обожение человека, феозис. Человек становится сыном Божиим, становится «больше самого себя», восходит и возносится выше меры первого Адама, ибо не только возвращается к первоначальной чистоте, но становится «обоженным». И при этом все же остается в безмерном удалении от Бога по природе: «Он — Бог, а душа — не Бог. Он — Господь, а она — раба. Он — Творец, а она — тварь. Он — Создатель, а она — создание. И нет ничего общего в Его и в ее естестве. И только по бесконечной, неизреченной и недомысленной любви своей, и по благоутробию благоволит Он вселяться в этом создании, в этой разумной твари…»
      В этом благодатном преображении человека есть свои ступени. Благодать как бы разгорается в душе, — и сперва иссушает в ней и лукавые, и естественные пожелания, сожигает плевелы греха, — и от этого небесного огня демоны тают, как воск. Затем благодать воспламеняет самую душу, и она горит, как бы насквозь пронизанная и озаренная небесным огнем. «Иногда этот огнь возгорается и воспламеняется сильнее, а иногда как бы слабеет и горит тише. То возжигается этот свет и сияет больше, то умаляется и меркнет. И светильник души, всегда горящий и светящий, то делается яснее и более возгорается Божией любовью, то издает свое сияние бережливо, и соприсущий человеку свет слабеет». Это связано с подвигом человека, и разгорается в нем небесный огонь тогда, когда предан он Господу, и уповает, и надеется на Него. Душа успокаивается, упокоевается в Боге, — Дух есть мир и покой для нее. «Сподобившиеся стать чадами Божиими и родиться свыше от Духа Святого иногда бывают возвеселены, как бы на вечери царской, и радуются радостью и весельем неизреченным. Иногда бывают они, как невеста, в Божественном покое упокоеваемая в общении с Женихом Своим. Иногда, еще будучи в теле, точно ангелы Божии, чувствуют в себе такую же окрыленность и легкость. Иногда же бывают как бы в упоении питием, возвеселяемые и упоеваемые Духом, в упоении Божественными тайнами. Но иногда как бы плачут и сетуют о роде человеческом и, молясь за целого Адама, проливают слезы и плачут, воспламеняемые духовной любовью к человечеству. Иногда таковою радостью и любовью разжигает их Дух, что если бы было возможно, вместили бы всякого человека в сердце своем, доброго и злого. Иногда в смиренномудрии столь унижают себя перед всяким человеком, что почитают самыми последними и меньшими из всех. Иногда Дух содержит их неизменно в неизглаголанной радости… Иногда человек делается как один из обыкновенных». Но кто не рожден от царственного Духа, тот не усыновлен Богу, — тот не получил и «знамения и печати Господней», и не имеет упования. Ибо по своей печати узнает и узнает Господь своих, — в день последний. И если душа в этом еще мире не примет святыни Духа, и не срастворится благодати, непригодна она для небесного Царства. Ведь в нем то будет жизнью, что доброго приобрела душа здесь…
 
      9. В сердце благодать открывается, как мир и радость. В уме открывается она, как мудрость, — и силою Духа становится человек мудрым и открываются ему сокровенные тайны. И прежде всего только в духовном свете открывается человеку природа его собственной души, и видит он «образ души», как глазами видит солнце, и этот образ ангелоподобен… Это самопознание дает прозорливость. И духовный человек о каждом все знает, а о нем никто судить и знать не может… В этой прозорливости обосновывается право на духовное руководство. Взор духовного прозорливца проникает в горний мир. Он становится «пророком небесных тайн», и под водительством Духа «восходит на небо и с несомненною уверенностью в душе наслаждается тамошними чудесами». Есть разные ступени и виды этих духовных созерцаний. «Есть ощущение, есть видение, и есть озарение». И кто имеет озарение, тот выше имеющего ощущение. У него озарен ум. И это значит, что получил он некоторое преимущество перед имеющим ощущение, ибо сознал в себе некую несомненность видений. Но иное есть откровение («апокалипсис»), когда душе бывают открыты великие и Божие тайны… Бывают видения, —и тогда человеку видно нечто вдали. А созерцания открываются где то внутри, в глубинах сердца, — и тогда вспыхивает там некий внутренний, глубочайший и сокровенный свет, — перед очами, которые внутреннее чувственных очей. И в божественном свете духовный человек этими внутренними очами видит и распознает своего «истинного Друга, сладчайшего и многовожделенного Жениха, Господа…» В этом созерцании есть какая то бесспорность и очевидность, — ибо вся душа озарена и успокоена неизреченным миром. И как Бог есть любовь, радость и мир, так и новый духовный человек уподобляется ему по благодати. «Отверзаются перед ним врата и входит он внутрь многих обителей, и по мере того, как входит, снова отверзаются врата, — из ста обителей в новые сто. И обогащается он; и насколько обогащается, в той же мере показываются ему новые чудеса. Как сыну и наследнику вверяется ему то, что не может быть изречено человеком, не может быть сказано устами и языком…» Тогда восторгается ум в экстазе, — язык немеет, душа пленена чем то чудесным. В такие часы душа совсем отрешается от мира, становится для мира варваром и безумным, «по причине преизобилующей любви и сладости и по причине сокровенных тайн». «И в такой час человек молится и говорить: О, если бы душа моя отошла вместе с молитвою». Душа освобождается вполне и становится чистой. Она как бы «срастворяется» с Богом… Преуспевших подвижников Господь облекает в «животворные одеяния света». Они принадлежат к телу Христову, к «телу света», а не к «телу тьмы», как души падшие и грешные. В них веет и дышит животворящий ветр Божественного Духа, проникающий и вею сущность души, и помышления, и все телесные члены. И сам Христос невидимо царствует в таких душах. Душу человека Господь уготовал себе в невесты, «и приемлет ее, постепенно изменяет ее собственною силою, пока не возрастит ее в Свой собственный образ, — и тогда воцарится она с Ним на бесконечные веки…» Однако до этого предела никто не достигает в этой жизни, здесь на земле, — разве в редкие и преходящие минуты восхищения, экстаза. Но это только мгновения, минуты. Здесь и теперь «совершенная мера» благодати еще не дается. Полноты харизматическое преображение человека достигнет только в день воскресения, когда внутренняя, сокровенная слава Духа просияет и в телах. Они прославятся тем «неизреченным светом, который уж и теперь сокровен в них». Обнаженные тела праведников облекутся и покроются Духом, и будут восхищены на небеса чтобы тогда и самому телу «царствовать вместе с душою». Духовное воскресение души как бы предваряет грядущее воскресение тела. «Тот небесный огонь Божества, который христиане уже ныне, в этом веке, приемлют внутрь себя, в сердце, где он и действует, — этот огнь тогда, когда разрушится тело, будет действовать и вовне, и снова сопряжет члены, совершит воскресение разрушенных тел… Небесный огнь воспроизведет и обновит, и воскресит истлевшие тела…» В известном смысле будущая участь определяется самим человеком: «что ныне собрала душа во внутреннюю свою сокровищницу, то тогда и откроется, явится во вне, в теле…» Поэтому стяжание Духа есть стяжание Воскресения, вхождение в воскресение, — ибо сила воскресения есть Дух животворящий, оживляющий и в этой жизни не только души, но и тела… В воскресении Дух Святый явится некою светозарною ризою или одеянием для тела, — одеянием жизни и славы и упокоения. И сила света проникнет во весь состав телесный, — «и все соделается световидным, все погрузится и преложится в свет и в огонь, но не разрешится и не соделается огнем, чтобы не осталось уже прежнего естества». Прообраз этого воскресения уже явлен в Фаворском преображении. «Как тело Господа, когда взошел он на гору, прославилось и преобразилось в Божескую славу и в бесконечный свет, — так и тела святых прославляются и делаются блистающими. Ибо как внутренняя слава Христова была распростертой и воссияла на теле Христовом, так подобным образом и во святых внутри сущая сила Христова будет в оный день преизливаться во вне на тела их… Как одним огнем зажигаются многие светильники, так необходимо и телам святым, этим членам Христовым, соделаться одним и тем же, самим Христом…» Это будет весна для нашего тела, — «первый месяц Ксанфик». И он принесет радость всей твари…

III. Памятники IV-VІ вв.

      1. В мир египетского подвига лучше всего вводит «Лавсаик». Эта книга составлена Палладием, епископом Еленопольским, в Вифинии. Палладий был родом из Галатии; родился около 363 года, в 80-х годах принял монашество в Иерусалиме, но вскоре переехал в Египет. Жил сперва в Александрии, затем в Нитрийской пустыне и в Келлиях, под руководством Евагрия. После его смерти (399) вернулся в Палестину и вскоре был возведен на епископскую кафедру. Возможно, что посвящал его Златоуст. Во всяком случае Палладий был дружески с ним близок, и последствии (писал его жизнь. После собора под Дубом он ездил в Рим апеллировать в защиту Златоуста. Из за этого впал в немилость в не только лишился кафедры, но и подвергся заточению. Выпущенный на свободу, Палладий снова уезжает в Египет, снова возвращается в Палестину, и вторично получает кафедру (в Аспуне, в Галатии). Здесь в 420-м году он издает свою книгу о египетских подвижниках, известную под именем «Лавсаика» (от имени Лавса, кубикулярия имп. Феодосия младшего, для которого она была написана). Палладий писал для назидания. По памяти он рассказывает о подвижниках, которых лично знал и встречал; о других сообщает со слов людей верных. Он развертывает в ярких и живых образах картину египетского подвига, но не умалчивает и о падениях. Пишет Палладий просто, ровно, немного отрывисто. В его рассказах есть бытовая правда. Но он не был только бытописателем. В лицах он изображает аскетический идеал, идеал «бесстрастия». Ученик Евагрия по монашеству, Палладий был близок с Руфином и Меланией. Этим объясняется, почему блаженный Иероним обвинял его в «оригенизме». Тем более, что Палладий был со Златоустом и против Феофила.
      Другой характер имеет вторая книга о египетском монашестве, — «История монахов». Писанная по-гречески, вероятно, александрийским архидиаконом Тимофеем (см. у Сократа), она была тогда же переведена, вернее обработана по-латыни Руфином, и именно в латинском тексте всего более и была известна (по-гречески издана впервые уже в конце ХІХ-го века). Это скорее повесть, чем история или житие. Рассказ ведется в формах описания путешествия по Нилу. Возможно, что это литературный прием, в подражание эллинистическим новеллам. Впрочем, достоверности сообщаемых фактов это еще не умаляет. Гораздо больше вредить обилие сказочных мотивов.
      Уже в ІV-м веке начинается собирание и запись «изречений» египетских старцев (см. уже у Евагрия, «изречения святых монахов» в его «Практике»). Первоначальные сборники подвергаются дальнейшей обработке. Такие сборники известны в разных редакциях и под разными именами. Обычно их называли «Апоффегмами». Историю этих сборников проследить пока еще трудно. Можно различать два типа сборников: «алфавитные», по именам старцев, и систематические, «по главам». Это запись устных преданий и воспоминаний. И в общем источник довольно достоверный (только имена старцев не очень надежны, «изречения» очень часто становятся летучими или бродячими). Всего важнее, что в этих сборниках чувствуется теплота непосредственных наблюдений и впечатлений. В подборе изречений незаметно никакой тенденции. Передаются разные и часто противоречивые взгляды. Не скрываются темные стороны монашеской жизни. Много бытовых подробностей.
      Много позже Иоанн Мосх, палестинский монах, подолгу бывавший и в Египте, составил свой «Луг Духовный» (или Лимонарь), — свод рассказов и изречений подвижников разных стран. Личные впечатления здесь сливаются с воспоминаниями и устным преданием…
 
      2. Среди египетских подвижников IV-го века писателей было немного. И на общем фоне резко выделяется образ Евагрия. В Египте Евагрий был пришельцем. Родом из Понта (родился около 346 г.), он был в молодости близок к великим Каппадокийцам. Василий поставил его во чтеца, Григорий Богослов во диакона, и взял с собою в Константинополь, где Евагрий отличился, как проповедник. В египетской пустыне он является около 382-го года, после недолгого пребывания в Иерусалиме; и является, как кающийся грешник, ищущий исцеления от своих соблазнов и искушений. Семнадцать лет прожил он здесь, сперва на Нитрийской горе, потом в Келлиях. Всего ближе он был к обоим Макариям, Египетскому и Александрийскому. Умер в 399-м году… Евагрий много писал, обычно в типе «глав» или «изречений», часто почти афоризмов. Сочинения Евагрия сразу получили очень широкое распространение, и на Востоке, и на Западе, — по-латыни Евагрия переводили Руфин и Геннадий. Особенно важны его книги: «Монах или о жизни деятельной» и «Гностик» (эта книга сохранилась только в сирийском переводе; впервые издана совсем недавно). Кроме того нужно назвать его «Антирретик» (или «О восьми основных пороках») и шесть сот изречений о «Гностических вопросах». Евагрию принадлежит известное 8-ое письмо в сборнике писем Василия Великого. Некоторые сочинения Евагрия сохранились под именем Нила Синайского, в сборниках его творений (см. ниже). На V-м Вселенском соборе Евагрий был осужден, как оригенист, вместе с Дидимом. Однако, его влияние сильно сказывается и у позднейших аскетических писателей, особенно у Максима Исповедника (срв. сочинения Евагрия в русском «Добротолюбии»).
      Вслед за Оригеном Евагрий различает в духовной жизни три ступени: жизнь деятельная, жизнь «естественная»или созерцательная; и предел духовного восхождения есть богословие», т. е. ведение Святой Троицы (или «гнозис»). «Царствие Божие есть ведение Пресвятой Троицы, сопростирающееся соответственно состоянию ума и исполняющее его нескончаемо блаженной жизни…» Это есть высшее «состояние» души или, лучше сказать, ее «стояние» (??????????), — высший покой и молчание, выше всякого раздумья и всякого созерцания, выше дискуссии и интуиции, недвижимость и неподвижность ума, — «единое и тожественное видение, и нет в нем подъемов и спусков». Это есть видение или ведение без образов, выше образов (???? ?? ????). Это есть чистая молитва. Лучше сказать, чистая молитвенность души. И она недоступна для стяжания. Она подается в дар, свыше, как харизма. Душа может принять этот дар, ибо создана по образу Божию, — именно в этой способности познавать Святую Троицу Евагрий и усматривает богообразность духа, не в его невещественности. Но приемлет в дар. В молитвенном восторге и исступлении, в «экстазе», душа вдруг озаряется единым Троическим светом. И уже нет здесь учителей и учеников, все уже боги («феозис»)… К этому духовному пределу ведет долгий и крутой путь подвига. В нем два этапа: действие и созерцание, (?????? и ??????). «действие» начинается верой и кончатся «бесстрастием» и любовью. Весь смысл «действия» в преодолении и погашении страстей. Иначе сказать, в успокоении души, в подчинении ее беспорядочных «движений» законам естества. Страстность и есть «движение» или блуждание ума (???????). Бесстрастие (или «апатия») есть стояние. Страстность есть рассеяние или рассеянность, подвластность внешним впечатлениям. А бесстрастие есть независимость и стойкость. «Не та душа имеет бесстрастие, которая не пленяется вещами, но та, которая и при воспоминании о них, пребывает невозмущенной…» Бесстрастие есть невозмутимость, неразвлекаемость. И о бесстрастном муже нельзя сказать: терпит. Терпит тот, кто страждет, кто еще страстен, «страдателен» или пассивен… «Движения» родятся в низших частях души. И оттуда подымаются «помыслы» или помышления (?о????о?). Их подсказывают и внушают бесы, всегда окружающие человека. Евагрий много говорит о борении помыслов и о бесовских приражениях. Всего опаснее бес гордости и помысл тщеславия. Всего тяжелее бес уныния, «бес полуденный», который томит однообразием и старается развлечь душу. Врачуется душа через исполнение заповедей и чрез смирение, чрез пост, милостыню и молитву… «Ум не узрит места Божия в себе, если не станет выше всех помышлений о вещественном и тварном. Но не станет выше, если не совлечется страстей, связывающих его с предметами чувственными и распложающих помыслы о них. Страстей совлекается он посредством добродетелей, а помыслов силой духовного созерцания…» Предел и расцвет деятельной жизни есть бесстрастие, и от бесстрастия родится любовь (?????). Любовь есть начало гностического восхождения, начало «естественной» жизни… Бесстрастие не есть бесчувствие, или нечувствие, или равнодушие, как то казалось подозрительному Иерониму. Бесстрастие есть независимость души, независимость или свобода от внешних и чувственных впечатлений. Но никак не пассивность. Толъко вся энергия обращается внутрь… Бесстрастие раскрывается в любовь. И любовь есть прежде всего влечение познать Бога. Любовь и гнозис сращены неразрывно (срв. уже у Оригена)… В гнозисе есть своя последовательность, последовательность «созерцаний». Душа освобождается от чувственных впечатлений. Но иной и высший мир открывается для неё, мир в его «естественных» основаниях и глубинах. «Естественное» созерцание мира есть прежде всего знание о промышлении Божием, о промысле и суде (????о?? и ??????). Иначе сказать, это есть видение и ведение мира, как он изволен и создан Богом. И от созерцания вещей видимых ум восходит к созерцанию невидимых, чтобы на высотах достигнуть «богословия…» В этом «духовном познании» преображается и преобразуется самая душа. И даже тело преобразуется, становится «духовным», уже бесстрастным. Весь человек преображается или обновляется, умирает и воскресает, становится новым. Евагрий называет это «малым воскресением». И это есть предварение великого и всеобщего воскресения, которое в избранных и преуспевших начинается уже теперь.
      Прямая зависимость Евагрия от александрийцев вполне очевидна. Его религиозный идеал тот же, что у Оригена и даже у Климента: идеал гностика, созерцательный и отшельнический идеал. Зависимость от Оригена чувствуется в самом языке, в выборе слов и определений… В своих книгах Евагрий описывает весь путь духовной жизни, от начала и до конца. И много говорит не только об идеале, но именно об аскетической борьбе. У него впервые находим мы схему восьми основных пороков, которую вслед за ним воспроизводят более поздние авторы… Историческое место Евагрия определяется его влиянием. Он сохранил и оживил для позднейших поколений александрийские предания 3-ьего века.
 
      3. Преподобного Нила, автора многочисленных писем и назидательных посланий, по недоразумению называют Синайским. Во всяком случае, те «Сказания о избиении монахов на горе Синайской», откуда прежде всего заимствуются биографические сведения о Ниле (ср. и в Минологии Василия под 14 января), принадлежат не автору писем. Автор писем жил в окрестностях Анкиры, был основателем и настоятелем общежительного монастыря. В молодости учился в Константинополе у Златоуста, память которого он благоговейно чтил (срв. нередкие ссылки в письмах). В монастырь вступил не позже 390-го года и прожил до середины V-го века. Прежде всего поражает обширность и разнообразие его переписки (1062 письма). Уже на VІІ-м Вселенском соборе ссылаются на сборник его писем (в четырех частях). Не все здесь письма в собственном смысле слова. Иные слишком коротки, — скорее это отрывки, часто отдельные изречения. В сборнике не выдержан ни хронологический, ни систематический порядок. Письма преподобного Нила свидетельствуют о его влиянии и авторитете. Он был «отцом духовным», руководителем иноков н мирян. К нему обращаются за советом и указаниями епископы и даже император. Вряд ли он был священником. Во всяком случае он прямо и резко говорит, что для монахов вредно священство, вновь возвращающее их в мир и мирскую суету… В своих письмах преподобный Нил касается самых разнообразных тем, изредка догматических (против ариан, о воскресении, против Аполлинария), чаще эгзегетических (срв. отрывки из его толкования на Песнь Песней у Прокопия Газского). Писание он толкует морально-аллегорически: «в чувственном научаемся мысленному». И многое в Писании сказано так, «чтобы мы доискивались значения всего этого», и открывали «сокровенный в письменах смысл». В особенности это относится к Ветхому Завету. «Письмена Моисеевы требуют великого умозрения или разумения и глубокого исследования». Впрочем, это не значит, что можно пренебрегать буквальным или «историческим» смыслом библейских рассказов. На нем только нельзя останавливаться и нужно идти дальше, — «поелику мы микрокосм». Любопытно, что монахам преподобный Нил советует читать Новый Завет, а не Ветхий, — т. к. ветхозаветные книги не вызывают достаточного сокрушения и умиления в сердце. К чтению внешних писателей Нил относится отрицательно: к чему собирать «этот сор, эту пыль, эту грязную кучу эллинских книг», — «суемудрие и окаянство…» Больше всего в своих письмах преподобный Нил говорит о путях духовной жизни. Эти же темы он обсуждает в своих больших посланиях и «словах». Всего важнее его «Слово о молитве», изложенное в 153 «главах» (по числу рыб великих, пойманных на море Тивериадском, Иоан. 21:11). [ ] Нужно еще назвать «Слово подвижническое», слово «О добровольной бедности» или нестяжательности… Очень вероятно, что именем Нила были впоследствии надписаны некоторые сочинения Евагрия.
      Преподобный Нил писал в эпоху монашеского упадка. В его творениях резко звучит обличительный мотив… «Жизнь монашествующих, прежде вожделенная и весьма знаменитая, ныне возбуждает отвращение. Все города и села переполнены лжемонахами, которые бродят без цели и смысла… И найдется ли теперь новый некий Иеремия, чтобы вполне и достойно описать наше положение…» Нил прежде всего напоминает о смысле и безусловности монашеского отречения. Это есть выход из городской или «политической» жизни. Это есть евангельская беззаботность, в надежде на милость и щедрость Божию, — отказ и забвение о житейских заботах… Монашество есть любомудрие, философия (срв. уже у Златоуста, О священстве), — единственная истинная и подлинная философия. И любомудрие не только в мысли, но и в жизни. Нужно быть не только «учениками», но и «подражателями» Христа. «Ибо любомудрие есть исправление нравов, при истинном ведении Сущего…» Жизнь мира сего вся в страстях, в хлопотах и заботе. Цель подвига есть бесстрастие. Иначе сказать, непреложность, — неизменяемость, твердость, стойкость и постоянство. И в этом обожение, — уподобление Божественной неизменности и вечности. В этом осуществление образа Божия, «отпечаток первообразного Лика…» Бесстрастие возможно только чрез отречение. Ничто в мире не должно оставаться привлекательным. «Господь освободил нас от всякого попечения о земном, и повелел искать только небесного царствия…» Это и есть нестяжательность, — не просто бедность, но полное неимение, и даже нежелание что-либо иметь. «Ибо не мы сами промышляем о том, что нужно для нашей жизни. Все домостроительствует Бог…» Отрешение от жизни земной и ее интересов не есть гнушение телом. Низменность тела в его смертность, а не в его вещественности. И жажда разрешиться от плотских уз восполняется надеждой воскресения, в своем же теле, но бессмертном и нетленном, оживотворенном Духом Святым. Во всяком случае, корень и жало греха не в теле, но в произволении или в сердце, — «грех начинается и снова кончается в человеческом произволении». Отсюда исцеляющая и очищающая сила покаяния. Бог приемлет не только чистоту, правду, доблесть и подвиг, но и слезы, «посев слез», благовоние плача, и скорбные помыслы, и лобзание блудницы, сердце сокрушенное и смиренное. Иначе сказать, волю или любовь к добру, не меньше, чем самое доброделание или добродетель. Покаяние есть «признак пакибытия и последнее знамение воскресения, отсюда уже предусматриваемого умными очами». И поникшие уже становятся с праведными. Ибо всего важнее внутреннее произволение и поворот воли… «Взял ты крест, последуй за Христом, оставив все, отца, корабль, сети и орудия всякого искусства, а с ними и всякую родственную связь и память. Ибо Христос, с Которым ты сочетался, желает быть любимым более всего этого. С Ним ты умер, с Ним погребен в блаженном гробе бесстрастия…» Это заповедь не только для монахов. Это общий крещальный обет. Но еще важнее «свобода сердца», преступающая всякую меру заповедей и обетов, связующих все же неким рабством долга, перерастающая категорию долга, в ненасытимой любви, «в превожделенной и ненасытимой любви к любомудрию…» Совершенство не для всех доступно, и подается оно от Бога, в дар. Но любовь к совершенству не только доступна, но и обязательна… Полное неимение не всем по силам. Но отчуждение от мирского есть всеобщее правило. Во всяком случае недозволителен никакой излишек, и жизнь должна протекать в труде…
  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23

    		•