Глава четвертая

Сенатор Мартин Ролингс посмотрел на настенные часы в совещательной комнате и беспокойно заерзал в кресле. Потом достал пачку сигарет, вытряхнул одну и щелкнул золотой зажигалкой. Стенографистка мисс Тоби Гудбоди мельком взглянула на него, положила ногу на ногу и продолжала полировать ногти.

Сенатор Ролингс – плотный здоровяк пятидесяти лет с суровым, властным лицом, побагровевшим от возмущения. Что же касается мисс Гудбоди, то это была двадцатичетырехлетняя блондинка, обладательница превосходной фигуры. Стильное платье не доходило до колен, а поскольку она сидела напротив сенатора, то ему хорошо были видны эти соблазнительные женские коленки. По-видимому, упомянутое зрелище вызвало в сенаторе бурю противоположных чувств, ибо он снова бросил взгляд на часы и сердито поджал губы.

Открылась дверь, и в комнату вошел советник Рэнден Питерсдорф, загорелый молодой атлет с портфелем под мышкой. Он скользнул равнодушным взглядом по мисс Гудбоди, которая также не прореагировала на его появление, поздоровался с сенатором Ролингсом и заверил:

– Остальные будут здесь через несколько минут.

– Давно пора, – проворчал сенатор. – Почему они опаздывают? Все уже в сборе: и телевизионщики, и репортеры, и зрители, нет только членов подкомитета. В чем, собственно, дело?

Питерсдорф послал ему смущенную, умиротворяющую улыбку, пересек комнату по диагонали и, опустившись в одно из кресел, расстегнул портфель.

– Может, обговорим пока нашу стратегию, сенатор? Председатель подкомитета глубоко затянулся и небрежно потряс головой.

– Подождем остальных. Если, конечно, они соизволят явиться.

Питерсдорф кивнул в знак согласия и зашуршал бумагами. Наконец он извлек то, что ему было нужно, и, откашлявшись, нерешительно посмотрел вначале на сенатора, а затем на мисс Гудбоди.

– Есть одно дело, которое следовало бы обсудить до их прихода. Так сказать, частного порядка.

Сенатор Ролингс недовольно пожал плечами, словно говоря: «Одной проблемой больше, одной меньше… Ну, так в чем дело?» Питерсдорф заглянул в документ, который держал в руке.

– Свидетельница Холландер должна быть уличена в неуважении к верховной власти.

Сенатор Ролингс еще больше помрачнел и, сделав новую затяжку, возразил:

– Да? А если она не даст повода? Откуда вы вообще это взяли?

Питерсдорф поднялся с места и, оставив на сиденье портфель, приблизился к Ролингсу, чтобы показать бумагу. Мисс Гудбоди продолжала как ни в чем не бывало заниматься своими ногтями. Сенатор Ролингс прочитал документ, и недовольная мина на его лице сменилась выражением полной удовлетворенности.

– Похоже, что наверху нашим слушаниям придается большое значение.

Питерсдорф выразительно кивнул.

– Да. Это в наших общих интересах.

Сенатор затянулся, выпустил кольцо дыма и, прищурившись, перечитал документ.

– Как вы думаете, что за этим стоит? Питерсдорф загадочно улыбнулся.

– Не знаю, но с меня достаточно этой подписи.

– С меня тоже. – Сенатор в последний раз посмотрел на бумагу и вернул ее владельцу. – Однако придется потянуть время, чтобы нас не обвинили в предвзятости.

Питерсдорф жестом объявил согласие, вернулся на свое место и схоронил бумагу на дне портфеля.

– Да, сэр, это единственный верный способ. Пожалуй, стоило бы для отвода глаз быть построже к первому свидетелю.

– Отлично придумано, – одобрил сенатор Ролингс, бросая в урну окурок.

Снова открылась дверь, и появился сенатор Фриц Краузе, дородный мужчина лет пятидесяти пяти, с вызывающе вздернутым подбородком и коротким ежиком седых волос. За ним следовал сенатор Уинстон Стурдж, высохший старичок под восемьдесят, со слуховым аппаратом и тросточкой.

– Наконец-то, – проворчал сенатор Ролингс. Сенатор Краузе безучастно глянул на него, затем – долгим, задумчивым взглядом – на мисс Гудбоди и тяжело опустился в кресло.

– Мне пришлось задержаться. Доброе утро, мисс Гудбоди.

Девушка улыбнулась, стрельнула глазом в сторону сенатора Ролингса и, заметив, как у того ревниво вздернулась бровь, пробормотала:

– Доброе утро.

Сенатор Стурдж почему-то забеспокоился:

– А? Что?

– Садитесь, Стурдж, – прорычал сенатор Ролингс, снова берясь за сигареты.

– А?

– Садитесь!

– Доброе утро, – закивал сенатор Стурдж. При этом лязгнули его металлические зубы. Опираясь на трость, он проковылял к мисс Гудбоди и опустился в соседнее кресло.

– Приветствую вас, дитя мое. Пришли посмотреть, как наш конгресс вершит судьбы нации?

– Нет, сенатор, я здесь работаю.

– Из Миннесоты? Что вы говорите! А я из Вермонта. У вас там не слишком холодно?

Девушка вздохнула и смирилась.

– Нет.

– Что?

– Нет!

– Вам бы следовало сменить место жительства, – прокудахтал сенатор Стурдж. – Это свободная страна. – Он обвел взглядом совещательную комнату, откинулся на спинку кресла и тут же отключился.

Сенатор Ролингс с отвращением посмотрел на него и, сделав глубокую затяжку, стряхнул пепел. Дверь отворилась, и вошел сенатор Карузини, толстяк лет пятидесяти трех, с жеваной сигарой во рту и благодушной улыбкой во всю ширину лица – впрочем, его проницательные черные глаза оставались холодными.

– Привет, мальчики! Привет, мисс Гудбоди! Когда вы наконец подыщете себе приличную работу?

– У нее и так хорошая работа, – прорычал сенатор Ролингс. – Счастлив, что вы все-таки почтили нас своим присутствием.

Сенатор Карузини, по-прежнему улыбаясь, прошел на свое место.

– У меня были неотложные дела. Множество неотложных дел.

Председатель подкомитета кивнул Питерсдорфу.

– Начнем?

Тот вынул из портфеля листок бумаги.

– Да, сэр. Итак, джентльмены, наш первый свидетель – мистер Бодлер с телевидения. Он выступает на нашей стороне. Второй свидетель, вернее, свидетельница – мисс Ксавьера Холландер, известная как «Мадам», находится во враждебном лагере, поэтому ее показания должны оцениваться соответствующим образом. Сегодня свидетелей только двое: полагаю, что мисс Холландер придется остаться и на завтрашнее заседание, чтобы…

– «Мадам»? – настороженно спросил сенатор Карузини. – Это что-нибудь связанное с мафией?

– Нет, она сама по себе.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен.

Сенатор Карузини вернул на лицо улыбку и, катая во рту сигару, произнес:

– Прошу прощения, что перебил вас.

– Не беспокойтесь, сэр. Все вы Должны иметь в виду, что мисс Холландер – чуть ли не национальная героиня и что наши слушания будут транслироваться по телевидению. Здесь также присутствует большое число репортеров и ряд доброжелательно настроенных по отношению к ней зрителей. Они постараются превратить слушания в судилище над нами.

– Уж я позабочусь о том, чтобы этого не случилось, – вмешался сенатор Ролингс. Он встал и бросил в урну окурок. – В общем, вы поняли, какова должна быть наша стратегия. Давайте приступим.

Все повставали с мест. Питерсдорф застегнул портфель. Мисс Гудбоди поправила юбку и нагнулась за магнитофоном, стоявшим возле ее кресла. Один лишь сенатор Стурдж продолжал клевать носом, слегка посапывая и время от времени лязгая протезами. Сенатор Ролингс беззвучно выругался, подошел к почтенному старцу и легонько потряс за плечо.

– Эй, Стурдж, проснитесь!

– А?

– Проснитесь! Сейчас будем открывать сенатские слушания.

– Какое кушанье?

– Да нет же, черт побери! Пора начинать заседание. Питерсдорф, отведите его.

– Да, сэр.

Сенаторы Карузини и Краузе уже вышли в коридор. Сенатор Ролингс последовал за ними.

Замыкал шествие Питерсдорф, в одной руке сжимая портфель, а другой волоча за собой Стурджа.

Сенатор Краузе вызвал лифт. Его коллега Карузини обратил внимание на магнитофон в руках мисс Гудбоди.

– Вы что, собираетесь записывать ход заседания? Разве вы не владеете стенографией?

– Владею, сэр, но я предпочитаю не стенографировать все подряд, а только то, что может смутить машинистку при расшифровке магнитофонных записей.

– Она еще и стенографистка! – фыркнул сенатор Карузини.

– Вы чем-то недовольны? – вмешался Ролингс. Карузини смерил девушку оценивающим взглядом и подобрел.

– Когда будете работать на меня, я куплю вам новый магнитофон.

Как раз в это время подоспел лифт. Сенатор Ролингс взял мисс Гудбоди под руку, чтобы помочь ей войти в кабину. Сенатор Краузе нажал на кнопку, двери закрылись, и лифт плавно пошел вверх.

Выйдя из лифта, члены подкомитета сделали несколько шагов по коридору и через специальный вход вошли в зал судебных заседаний.

Там было полно народу. Все места, за исключением свидетельских, оказались заняты. По полу змеились идущие от телекамер провода; несколько репортеров также скрючились на полу в передней части зала. С появлением сенаторов гул голосов начал стихать. Вспыхнули софиты.

Сенатор Ролингс занял центральное место за длинным судейским столом. По обе стороны от него разместились сенаторы Краузе и Карузини. Питерсдорф водрузил портфель на кресло сбоку от сенатора Краузе, а сам сел рядом, придвинул к себе микрофон и начал разбирать бумаги. Сенатор Стурдж звучно захрапел. Мисс Гудбоди устроилась за небольшим столиком спиной к зрительному залу, проверила магнитофон и приготовила свой блокнот.

Сидя среди зрителей, Ксавьера внимательно следила за действиями членов подкомитета. Прежнее чувство уверенности сменилось паникой; она чувствовала противный холодок под ложечкой. Интуиция подсказывала: дела ее плохи. Неожиданно в зале объявилась ее мать и села неподалеку; это помогло Ксавьере справиться с волнением. Рядом с ней сидел Уорд. Его красивое, ухоженное лицо было сейчас обращено к ней, в уголках губ притаилась улыбка. И все-таки Ксавьера нутром чуяла неладное. В заднем ряду она заметила не спускавшего с нее глаз низенького человечка в темных очках, и по коже у нее поползли мурашки. Вообще-то она привыкла постоянно находиться в центре внимания, но в этом взгляде, начисто лишенном сексуального интереса, ей почудилось что-то непостижимо враждебное.

Сенатор Ролингс призвал аудиторию к порядку, и Питерсдорф вызвал первого свидетеля, телередактора мистера Бодлера.

Это был коротышка с чрезвычайно серьезным лицом; он явно нервничал и постоянно потирал костяшки пальцев. Мистер Бодлер явился в сопровождении своего адвоката, холеного человека с лоснящейся от искусственного загара кожей и седеющей шевелюрой. Адвокат разложил на столе бумаги, и Бодлер занял место перед микрофоном. Он был так мал ростом, что микрофон оказался ниже его головы. Адвокат привел микрофон в порядок и вернулся на место.

Резким, дребезжащим голосом Бодлер начал читать заранее приготовленный текст. В зале стало тихо. Сенатор Ролингс расслабился и позволил себе взглянуть на мисс Гудбоди, которая, положив ногу на ногу и сидя спиной к залу, все так же спокойно полировала ногти. Сенатор Карузини, думая о чем-то своем, жевал сигару. Потом он достал из кармана какое-то письмо и, держа его ниже кромки стола, начал перечитывать. Питерсдорф пошуршал бумагами, сортируя их, затем подпер руками подбородок и приготовился к длительному ожиданию. Репортеры и фотографы вяло переговаривались с телевизионщиками. Рокот голосов нарастал.

Наконец свидетель закончил читать свое заявление. Его адвокат победно улыбнулся и налил ему воды из графина. Бодлер выпрямился, дрожащей рукой поднес стакан ко рту и сделал несколько глотков.

Сенатор Ролингс пошевелился в кресле.

– Мистер Бодлер, на вас лежит священная обязанность… Именно священная…

Сенатор Карузини оторвался от письма и в тон ему произнес:

– Забота о моральной чистоте нации. Вы обличены высоким доверием.

– Это поистине труд Перикла, – включился в разговор сенатор Краузе. – Вы поставлены на страже правопорядка, дабы не допустить морального беспредела.

Все трое выжидающе посмотрели на сенатора Стурджа, но тот продолжал храпеть. Тогда сенатор Ролингс взял инициативу на себя.

– Ощущаете ли вы поддержку со стороны ваших коллег?

Бодлер хлебнул воды и покачал головой.

– Увы, сенатор… Одно время я был на руководящей должности, но… Жизнь редактора – это кромешный ад. Просто не знаю, чего они добиваются: каждый только и думает, как бы перещеголять остальных. Особенно на коммерческом канале: там только и слышишь, что «проституция», «аборты», «гомосексуалисты»… Ничего, что я употребляю здесь эти термины?

– Ничего, – поощрил его сенатор Ролингс. – Мы специально собрались для того, чтобы по крупице добыть истину, какой бы горькой она не оказалась. Продолжайте, прошу вас. Итак, в своих передачах они касаются таких тем, как проституция, запрет на аборты и гомосексуализм?

– Это еще цветочки. – Бодлер сокрушенно покачал головой. – Дела обстоят гораздо хуже. Вы не можете себе представить, какие слова мне пришлось вырезать из дикторского текста на прошлой неделе.

Сенатор Карузини с интересом поднял брови. – Например?

Казалось, Бодлера шокировало подобное любопытство.

– Сенатор, вы должны меня понять. Это не те слова, которые можно произносить в присутствии…

– О, не стесняйтесь, – великодушно разрешила мисс Гудбоди.

– Нет, я имел в виду коллег с телевидения. Профессиональная этика не позволяет мне выносить сор из избы – во всяком случае перед телевизионными камерами. Но я тут набросал перечень этих слов…

Сенатор Ролингс подал знак служителю. Тот взял у Бодлера листок и не спеша понес к столу, одновременно изучая на ходу. Мисс Гудбоди изогнула шею, чтобы, когда он будет идти мимо, подсмотреть, что там написано. Сенатор Ролингс зарычал, вскочил с места и выхватил у служителя бумагу. Тот вернулся на свое место в углу и зашушукался с другими служителями.

Пока председательствующий читал, сенаторы Карузини и Краузе подглядывали со стороны. Мисс Гудбоди тихонько покинула свое место и тоже попробовала сунуть нос в бумажку. Сенатор Краузе, которому было плохо видно, вырвал листок у сенатора Ролингса. Потом списком завладел сенатор Карузини. Наконец злополучный документ вернулся к Ролингсу; тот передал его мисс Гудбоди и вновь заговорил в микрофон:

– Поздравляю вас, мистер Бодлер. Вы проявили истинный патриотизм, непоколебимо стоя на страже морали.

Свидетель в торжествующей улыбке растянул рот до ушей.

– Спасибо, сэр. Я делаю все, что в моих силах. Просто поразительно, как эти членососы ухитряются выходить сухими из воды.

Мисс Гудбоди встрепенулась и схватилась за карандаш.

– Прошу прощения, сэр. Это одно или два слова? Бодлер растерялся.

– Что – одно или два слова?

– Членососы.

Бодлер беспомощно взглянул на своего адвоката. Тот пожал плечами. Бодлер лихорадочно соображал, от усилий у него побелели костяшки пальцев.

– Не знаю, мисс… э…

– Гудбоди.

– Прекрасная фигура?.. У меня? О, благодарю вас!

– Нет, это моя фамилия – Гудбоди. Мисс Тоби Гудбоди.

– Ах, вот как… Боюсь, что я не смогу ответить на ваш вопрос.

– По-видимому, речь может идти о слиянии, – предположил сенатор Карузини.

– Как – на глазах у всех? – захихикала девушка. – А впрочем, можно попробовать. Со всем остальным я уже экспериментировала. И все-таки, «членососы» – одно или два слова?

– Два, – безапелляционно заявил сенатор Ролингс.

– Одно, – не менее твердо заявил сенатор Краузе. Ролингс постучал молотком по столу и исподлобья взглянул на своего оппонента.

– Я здесь председатель, и если говорю, что «членососы» пишется в два слова, значит, так оно и есть! – Он положил молоток и кивнул Питерсдорфу. Тот наклонился к микрофону.

– Свидетель может идти. Подкомитет благодарит вас за ценные сведения.

Бодлер и его адвокат в мгновение ока собрали свои бумаги и, как ошпаренные, ринулись к выходу. Питерсдорф громогласно оповестил:

– Вызывается мисс Ксавьера Холландер!

Глава пятая

Когда Ксавьера с Уордом поднялись со своих мест и стали пробираться к проходу, в зале зашушукались. Шум постепенно нарастал. Пара человек зааплодировали, и вскоре стены сотрясались от грохота аплодисментов. Отовсюду слышались возгласы:

– Ксавьера, задай им перцу!

– Мы с тобой!

– С Ксавьерой – хоть на край света!

Председательствующий, сенатор Ролингс, с побагровевшим от гнева лицом, изо всех сил колотил молотком по столу.

– Требую тишины! Или в этом зале будет тихо, или я велю очистить его от посторонних!

Наконец крики и аплодисменты улеглись, воцарилась атмосфера почтительного уважения. Присутствующие подбадривали Ксавьеру улыбками и кивками. В глазах матери светились сочувствие и уверенность в успехе. Ксавьера постоянно чувствовала на себе взгляд коротышки в темных очках – он непроизвольно покачивал головой в такт ее шагам. В проходе Уорд взял ее под руку и отвел на свидетельское место. Установил перед Ксавьерой микрофон, а сам сел рядом, открыл дипломат и начал выкладывать бумаги.

Появился служитель с Библией.

– Положите, пожалуйста, руку на Библию. Поклянитесь говорить правду и сообщить членам подкомитета все, что вам известно! Да поможет вам Бог!

Ксавьера выполнила все, что от нее требовалось.

– Клянусь!

Служитель унес Библию. Сенаторы, восседавшие за длинным столом в передней части зала, подались вперед и пожирали Ксавьеру глазами: все, кроме Стурджа, который, по обыкновению, клевал носом. Мисс Гудбоди послала свидетельнице доброжелательную улыбку. Питерсдорф что-то как бы взвешивал в уме. Потом он приблизил губы к микрофону.

– Будьте добры, назовите ваше имя.

– Ксавьера Холландер.

– Адрес?

– 69–69, Голдуотер-каньон, графство Ориндж, штат Калифорния.

– Род занятий? Ксавьера приподняла брови.

– Удовольствия.

По залу прокатилась волна смеха, и сенатор Ролингс снова схватился за молоток.

– Требую тишины! – Он угрюмо уставился на Ксавьеру. – Отвечайте по существу!

Уорд передвинул к себе микрофон.

– Я – Уорд Томпсон, адвокат мисс Холландер. Мисс Холландер является учредителем и издателем журнала, который выходит миллионным тиражом и распространяется по всей стране. Она также владеет недвижимостью в графствах Ориндж и Лос-Анджелес и контрольным пакетом акций компании по купле-продаже ценных бумаг.

Сенатор Ролингс криво усмехнулся.

– Что это за журнал?

– Он, повторяю, выходит миллионным тиражом и распространяется…

– Я обращаюсь к свидетельнице!

Уорд сел и подвинул микрофон Ксавьере, сделав при этом предостерегающий жест рукой. Та понимающе улыбнулась.

– Журнал выходит…

– Каково направление журнала?

– Развлекательное.

На физиономии сенатора Ролингса появилась злорадная ухмылка.

– Он публикует фотографии обнаженных женщин?

– Да.

Сенатор выразительно постучал пальцем по столу.

– Значит, журнал апеллирует к животным инстинктам человека?

– В такой же мере, как это делает, например, каталог «Товары – почтой».

– Каким же это образом каталог может воздействовать на низменную сторону человеческой натуры? – требовательно спросил сенатор Ролингс.

– Никаким – если иметь в виду большинство людей. Однако некоторые ухитряются извлекать сексуальные ощущения при виде женского белья, цепочек, кожаных изделий… Другие…

– Я говорю о нормальных людях! – рявкнул председательствующий.

– В таком случае я затрудняюсь ответить, так как не знаю, что считать нормой, – с достоинством ответила Ксавьера.

Сенатор Ролингс перевел дыхание и, не сводя с нее глаз, заговорил тихим голосом, в котором, однако, слышались раскаты грома:

– Как вы думаете, может ли нормальный гетеросексуальный мужчина получить сексуальную стимуляцию, раскрыв ваш журнал и посмотрев на цветную иллюстрацию?

– Не обязательно, – ответила Ксавьера. – Ему может попасться фотография обнаженного мужчины.

Зрители оживились, и сенатору Ролингсу вновь пришлось пустить в ход молоток.

– Тихо! Порядок в зале! – Он бросил молоток на стол и сделал знак Питерсдорфу. Тот мигом перелистал лежащие перед ним бумаги и наклонился к микрофону.

– Мисс Холландер, вы прежде жили в Нью-Йорке, не правда ли?

– Да.

– В меблированных комнатах на Пятьдесят восьмой улице Западного района?

– Совершенно верно.

– Второго апреля 1975 года в 10 часов 18 минут утра инспектора полиции нравов этого района видели входящим в вашу квартиру. Он вышел из нее в 12 часов 10 минут того же дня. Не могли бы вы объяснить, зачем к вам приходил вышеупомянутый полицейский чин и что произошло в указанный промежуток времени?

– Неужели я столько лет нахожусь у вас под колпаком? – поразилась Ксавьера.

Сенатор Ролингс инстинктивно схватился за молоток.

– Свидетельница, отвечайте по существу! Иначе… – На его лице появилось мстительное выражение. – А впрочем, свидетельница может уклониться от ответа, если он может быть использован против нее.

– А если это вас попросту не касается?

– Подкомитет сам будет решать, что его касается, а что нет! – рявкнул председательствующий.

Уорд начал торопливо рыться у себя в дипломате. Однажды этот эпизод уже всплывал на слушаниях, когда решался вопрос о выдаче лицензии акционерному обществу. Инспектору полиции нравов пришлось под присягой давать письменные показания. Очевидно, это ведомство раздиралось распрями, имели место всякого рода подсиживания и все шпионили за всеми, рассылая рапорты сразу в несколько инстанций.

Ксавьера мягко дотронулась до руки Уорда и сказала в микрофон:

– Я постараюсь дать исчерпывающий ответ, но боюсь, что это займет слишком много времени.

Сенатор Ролингс зловеще ухмыльнулся.

– Ничего. Не торопитесь и рассказывайте все, что вам удастся вспомнить. Мы для того и собрались, чтобы ознакомиться с фактами.

Ксавьера погрузилась в воспоминания.

Вскоре после появления в ее квартире инспектор уже сидел на корточках под раковиной на кухне и орудовал гаечным ключом.

– Ну… – начала Ксавьера. – Через несколько минут после своего прихода он, точно обезьянка, лазил по кухне. Но орешек оказался твердым, так что пришлось ему попотеть.

Зрители дружно ахнули, а сенатор Ролингс подался вперед. У мисс Гудбоди заблестели глаза. Питерсдорф прокашлялся и уточнил:

– На кухне? А еще кто-нибудь был в квартире? Инспектор явился в весьма неподходящее время и едва не увидел то, что совсем не предназначалось для его глаз.

Перед самым его приходом Джулия развлекала двух джентльменов на кухне: они намазывали интересные участки ее тела мороженым, а затем слизывали его. Услышав звонок, Ксавьера быстро выпроводила их в кладовку и велела сидеть тихо.

– В соседнем помещении лакомились мороженым.

– Мороженым? – упавшим голосом переспросил сенатор. – Ну, а чем занимался инспектор после того, как ушел из кухни?

На стене спальни разболталась розетка. Инспектор взял отвертку и укрепил ее.

– Потом он очутился у меня в спальне и загнал куда следует парочку шурупов.

Сенаторы переглянулись. Тем временем Уорд разыскал письменный отчет инспектора и теперь укоризненно смотрел на Ксавьеру, ожидая, когда она закончит свое повествование. Питерсдорф, напротив, с нетерпением ждал продолжения. Наконец он не выдержал:

– Вы хотите сказать, что имел место… э… контакт? Ксавьера пожала плечами.

– Можно назвать и так. Он привел отвертку в контакт с шурупами и укрепил на стене электрическую розетку.

Аудитория разразилась хохотом. Сенатор Ролингс для проформы стукнул молотком по столу и гаркнул, обращаясь к советнику:

– Задавайте вопросы по существу!

– Да, сэр. – Питерсдорф заглянул в шпаргалку и снова обратился к Ксавьере: – Должен ли я сделать вывод, что в указанный промежуток времени в вашей квартире не произошло ничего из ряда вон выходящего?