ПРЕДИСЛОВИЕ

Меня зовут Ксавьера Холландер, и если вы обо мне не слыхали, значит, вы отшельник или что-нибудь в этом роде. Моя первая книга, «Мадам», разошлась тиражом в пять миллионов; с тех пор из-под моего пера вышло еще семь книжек – они переведены на двенадцать языков. Последняя из них – «Ксавьера. Фантастический секс». Вам, видимо, известно и то, что я снялась в главной роли в художественном фильме, приняла участие в нескольких телевизионных шоу и веду постоянную рубрику в журнале «Пентхауз».

Мне приятно, когда меня называют «секс-гуру» и причисляют к знаменитостям. Вот почему после колоссального успеха фильма «Мадам» я была счастлива узнать, что ведутся съемки новой ленты, «Мадам в Вашингтоне», по оригинальному сценарию Боба Кауфмана. Много ли вы насчитаете общественных деятелей, которые удостоились бы чести дважды стать героями кинолент? Правда, сюжет фильма вымышлен, так же как и сюжет созданного по его следам романа Энн Флетчер.

Книга, которую вы только что открыли, легко читается и держится на двух китах: сексе и юморе. С тех пор, как себя помню, я всегда считала, что секс и юмор должны идти рука об руку.

Как мне кажется, «Мадам в Вашингтоне» – весьма остроумный роман, изобилующий пикантными ситуациями. Впрочем, чего еще можно было ожидать от книги с моим именем на обложке? Ханжи вряд ли придут от нее в восторг, да, по правде говоря, я бы и сама почувствовала себя не в своей тарелке, будь это иначе. Не то чтобы я испытывала к ним что-то вроде ненависти: по натуре я – довольно добродушное существо, рожденное любить, а не ненавидеть. К счастью, ханжи в нашем мире все чаще остаются в меньшинстве, чему в немалой степени способствуют книги, подобные этой.

Позвольте вкратце познакомить вас с фабулой. В Вашингтоне разразился очередной скандал, связанный с сексом. Группа лицемеров-сенаторов, движимых стремлением отвлечь общественное мнение от собственных грешков, учреждает подкомитет по расследованию злоупотреблений сексом. А поскольку Ксавьера знает о сексе побольше, чем Джонсон и Мастерс, ее вызывают на сенатские слушания в качестве свидетеля. Как и следовало ожидать, события развиваются отнюдь не по плану, разработанному сенаторами. «Мадам» срывает, фигурально выражаясь, купол с Капитолия, словно маску с гнусного прохиндея.

Не стану вдаваться в подробности, чтобы не портить вам удовольствие. Рассказанная здесь история рождена воображением автора, но она вполне могла бы приключиться, останься я в этой благословенной стране – Америке. Я всегда открыто выражала свои взгляды на секс и жизнь вообще; иногда это вредило мне, но, с другой стороны, зачем жить, если не можешь быть честной сама перед собой?

Ныне я вернулась в родную Голландию. Я много путешествовала по Европе и Южной Америке и еще пока не утратила надежду побывать в Соединенных Штатах – хотя бы с краткосрочным визитом.

А теперь – читайте. Смейтесь со мной и надо мной!

ПРОЛОГ

Смеркалось. После недавнего столпотворения в районе Джорджтаун воцарилось относительное затишье. Вдоль Дамбартон-стрит мчался на огромной скорости правительственный лимузин; мощнейшего двигателя почти не было слышно.

Завидев в зеркале заднего обзора стремительно приближающиеся включенные фары, полицейский в припаркованной возле тумбы патрульной машине выпрямился было на сиденье и потянулся к ключу зажигания, но, разглядев номерной знак, снова позволил себе расслабиться. Лимузин, мягко шурша шинами, свернул на Висконсин, съехал на боковую улочку и наконец затормозил на стоянке перед огромным, недавно отреставрированным особняком в викторианском стиле. Оставив зажженными фары и не выключая двигателя, водитель в униформе выскочил из машины, обежал ее и поспешно открыл заднюю дверцу. Оттуда, ворча и отдуваясь, вывалился сенатор Игнатиус П. Фрили, высокий, грузный человек лет пятидесяти с гаком.

– Еще что-нибудь нужно, сенатор? – услужливо осведомился шофер.

– Передайте начальнику гаража, что скотч в машине просто отвратителен, а цветные вкладки надерганы черт знает откуда.

– Прошу прощения, сенатор, нам даны строжайшие указания насчет выпивки, а ребята в автопарке плохо разбираются в журналах.

Сенатор нетерпеливо фыркнул, пожал плечами и потопал по тротуару, по ходу с большим трудом стягивая на животе полы пальто. Перед этим он успел буркнуть через плечо:

– Все равно передайте, что я остался недоволен.

– Непременно, сэр! – почти с радостью отозвался шофер. – Желаю приятно провести вечер!

– До свидания, – не оборачиваясь, пробурчал сенатор.

Он поднялся на крыльцо и остановился перед двустворчатой дверью, над которой струили мягкий свет две старинные лампы. На правой стороне поблескивала табличка: «Частный клуб», а на левой – «Только для членов клуба и приглашенных». Пыхтя и бормоча себе под нос что-то невразумительное, сенатор достал из кармана ключ и, отперев замок, исчез за дверью.

Он очутился в небольшой, со вкусом обставленной прихожей. Здесь царила атмосфера ненавязчивой роскоши. С потолка лился рассеянный дневной свет; ноги почти по щиколотку утопали в пушистом ворсе ковра. Вдоль отделанных панелями и украшенных жирандолями стен стояло несколько кожаных кресел и огромные кадки с декоративными деревьями – это придавало обстановке особенно уютный вид.

Из гардеробной, шаркая, вышел старик, чтобы помочь сенатору избавиться от верхней одежды.

– Добрый вечер, сенатор.

Тот что-то буркнул и, по-птичьи наклонив голову набок, протянул гардеробщику пальто.

– Что-нибудь случилось за время моего отсутствия?

– Изволили уезжать, сэр?

Сенатор жестко, сверху вниз, посмотрел на служителя.

– Да – в заграничную командировку.

– Ах, вот как? – старик понимающе осклабился и повернулся, чтобы вернуться в гардеробную.

– Кто здесь сегодня? – осведомился сенатор.

– Не могу сказать, – послышалось уже от самой двери. – Я только что заступил на дежурство.

Сенатор несколько секунд тупо смотрел вслед гардеробщику, затем повернулся и, пройдя через дверь в виде арки, очутился в помещении, значительно превосходившем размерами прихожую. Когда-то это была жилая комната довольно оригинальной конфигурации, потом ее расширили и превратили в роскошную гостиную, в одном стиле с прихожей. Здесь было несколько журнальных столиков и кожаных кресел, из которых лишь два – возле самого камина – оказались занятыми: в них мирно дремали двое пожилых джентльменов. На их лицах плясали багровые отсветы пламени. Сенатор недовольно оглянулся по сторонам и взял было курс на столик, где лежала кипа свежих журналов и газет, но передумал и направился к двери в другом конце гостиной, над которой светилась маленькая красная лампочка. Сенатор решительно толкнул дверь и вошел внутрь.

Он оказался в небольшом частном кинозале с дюжиной кресел, расположенных полукругом перед экраном. Луч света из проектора с трудом пробивался сквозь плотную завесу сигарного дыма. Из динамиков доносился монотонный женский голос. На экране женщина-лектор водила указкой с красным наконечником по плакату с анатомическим изображением женского тела.

– А это, – вещала лекторша, – фаллопиевы трубы. Диктую по буквам: ф-а-л-л-о-п-и-е-в-ы, фаллопиевы трубы. Они соединяют яичники… я-и-ч-н-и-к-и… яичники с маткой. М-а-т-к-о-й. Еще раз диктую по буквам, чтобы вы правильно записали… Все успели записать? Кто не успел, поднимите руку, когда придет время для вопросов и ответов.

Сенатор тяжело вздохнул и огляделся. Его лицо внезапно просветлело, и он направил свои стопы в дальний конец зала.

– Привет, Нисуит! – обратился он к человеку примерно своего возраста, только повыше и довольно-таки худощавому, со сморщенным лицом и обвислыми щеками.

Тот поднял голову, моргнул, приподнялся в кресле и протянул руку.

– Привет, Фрили. – Они обменялись рукопожатием. – Присаживайтесь.

Фрили занял место рядом с Нисуитом.

– И это все? – он показал на экран.

– Перед этим крутили еще один, вроде бы поинтереснее, но ненамного. Комитет по борьбе с порнографией обещает на следующей неделе кое-что свеженькое – из новой партии конфискованного на таможне. Вы недавно вернулись?

– Только что из аэропорта.

– Далеко летали?

Фрили самодовольно улыбнулся.

– В Париж.

– Не может быть! – поразился Нисуит. – Ну и как? Улыбка Фрили стала чуточку кисловатой.

– Жена настояла, чтобы я взял ее с собой, а вы же знаете, что это такое. Но я твердо решил урвать пару денечков для себя. Взял да и вылил кипяченую воду из графина и наполнил его водой из-под крана. Эффект оказался просто поразительным. Я еще не успел слинять, а у жены уже начались колики. Пришлось срочно возвращаться в Вашингтон.

– Слишком быстро подействовало, – посочувствовал Нисуит.

– Увы, – на губах Фрили появилась вымученная улыбка. – Ну, а у вас что слышно? Есть что-нибудь новенькое?

– Все то же самое. Вы, разумеется, слышали о Чамли?

– Чамли? Нет. Я только что из аэропорта, а до этого пару дней не притрагивался к газетам.

– Так вы не в курсе? Черт побери, да ведь об этом трубят на каждом углу!

– Я же сказал, что не брал в руки газет.

– Его застукали без штанов.

– Это как?

Нисуит начал было объяснять, но остановился и, пошарив сбоку от себя, достал свежую газету.

– Смотрите.

Фрили повернул газету так, чтобы на нее падал свет от экрана. Ему сразу же бросился в глаза набранный крупным шрифтом заголовок: «АП! Сенатор замешан в сексуальном скандале!» Ниже помещалось фотоизображение толстенького коротышки. Он находился спиной к фотографу, но что-то заставило его обернуться. На повернутом к камере лице Чамли застыл неподдельный ужас. Нисуит нисколько не преувеличивал: брюки и трусы сенатора Чамли были спущены до щиколоток, а по обеим сторонам его дряблого зада свисали красивые, абсолютно голые женские ноги. По всей видимости, женщина лежала перед сенатором на столе.

– А почему «АП»? – удивился Фрили. – Разве Чамли имел отношение к авиационной промышленности?

– «АП» в смысле «цап-царап», – пояснил Нисуит.

– Ах, вот оно что. – Фрили снова посмотрел на фото. – Как к ним попал этот снимок?

– Какой-то фоторепортер шел по коридору, как раз когда уборщица совершала утренний обход. Она открыла дверь и вдруг отпрянула и завопила, будто ее режут. И надо же было этому проходимцу в тот момент оказаться поблизости!

– Черт побери! – выругался Фрили и хлопнул по газете кулаком. – Как, дьявол их дери, можно требовать, чтобы мы вершили судьбы нации, если коридоры Капитолия кишат любителями сунуть нос в чужие дела? Давно пора принять соответствующее законодательство. Что подумает жена Чамли? А его избиратели? И все только потому, что какой-то паршивый репортеришка щелкнул затвором своей вонючей камеры! Нет, нужно немедленно что-то делать!

– Завтра утром спикеры и руководители комитетов собираются на экстренное совещание.

Фрили испустил тяжелый вздох.

– Да. Я полагаю, нас всех ждет выволочка. Но если бы хоть кто-нибудь знал, в каких условиях мы трудимся и какое испытываем давление – и все ради мизерного жалованья да каких-то жалких привилегий! А кто эта женщина?

– Никто не знает. Но ходят слухи, будто Ролингс ее где-то прячет.

– Ролингс? Ну, это – наш человек! Он знает, что нужно делать. Возможно, ему понадобится некая сумма, чтобы заставить ее молчать. Полагаю, нам необходимо сброситься.

– Так-то оно так, но лично я в данный момент на мели, из-за той истории с зятем. Впрочем, сколько-то я, разумеется, наскребу. Здесь на второй странице ее фото. Но женщину невозможно узнать, поскольку она снята со спины, когда убегала с места происшествия.

Фрили пошуршал станицами, добрался до второй и развернул ее к свету. На снимке видна была молодая женщина, убегающей прочь с ворохом одежды в руках. На ней не было ничего, кроме туфель на высоком каблуке. Фрили пристально вгляделся в снимок и весь напрягся.

– Это Линда!

– Какая Линда? – непонимающе протянул Нисуит.

– Черт ее знает! – огрызнулся Фрили. – Одно время она работала у нас в отделе писем. Потом я взял ее к себе делопроизводителем, а затем уступил Чамли – в качестве администратора, – а сам нанял Джулию.

Нисуит резко выпрямился.

– Линда?!

– Собственной персоной, – ухмыльнулся Фрили.

– Дайте сюда газету. – Нисуит тщательно изучил все изгибы и выпуклости женского тела, затем шумно втянул в себя воздух и не менее шумно выдохнул. Казалось, то, что он увидел, его подкосило. – Вы правы, это Линда. И если уж она заговорит… – Он снова тяжело вздохнул и с долей надежды посмотрел на Фрили. – Вы говорите, Ролингс – порядочный человек?

Фрили с отсутствующим видом кивнул. После недолгого раздумья он снова обратился к коллеге:

– Итак, руководители конгресса завтра собираются, чтобы выработать общую стратегию в связи с инцидентом?

– Совершенно верно.

– В таком случае нам лучше поприсутствовать. Дайте знать всем коллегам, которые когда-либо имели дело с Линдой. Хорошо бы выступить с какой-нибудь инициативой.

Нисуит выразительно кивнул.

– Блистательной инициативой!

Фрили сложил газету и поместил у себя на коленях. Потом поглядел по сторонам и вновь задумался, однако уже через несколько минут встрепенулся и щелкнул пальцами.

– Есть!

– Что есть?

Широкая, до ушей, улыбка Фрили сменилась выражением тревоги. Он не сводил глаз с человека, пробиравшегося вдоль стены.

– Это еще что за птица?

Нисуит проследил за направлением его взгляда.

– Да это же Фред.

– Официант? А почему он без форменной куртки? Я уже было подумал, что кто-нибудь пригласил… ну, вы понимаете.

– Я сам сначала так решил. Без куртки у него совсем другой вид. Он сказал, что куртка находится в чистке.

– Пусть убирается, пока мы не закончим разговор. Вдруг он платный агент какой-нибудь редакции? Или еще чей-то.

– Вы правы, – пробормотал Нисуит и щелкнул пальцами, подзывая официанта. – Фред! Фред!

– Да, сенатор Нисуит?

– Два скотча с водой.

– Сию минуту, сэр.

Нисуит откинулся в кресле и, проводив официанта взглядом, повернулся к Фрили.

– Так что вы хотели сказать?

Тот подвинулся поближе и конфиденциально прошептал ему на ухо:

– Помните, какой сыр-бор едва не разгорелся в связи с добровольными пожертвованиями некоторых компаний? Чтобы замять скандал, всего-то и потребовалось, что направить оппонентов по ложному следу. Средствам массовой информации время от времени бывает нужна подпитка в виде сенсаций. Очень хорошо! Мы немедленно назначили слушания в сенате по вопросам коррупции в масштабах всей страны – и дали пищу многим умам, в то же время отвлекая их внимание от пожертвований.

– Да, но…

– Сейчас нужно сделать то же самое. Безусловно, среди нас тоже попадаются греховодники, но это не идет ни в какое сравнение с тем развратом, что захлестнул страну. Их более двухсот миллионов, не так ли? Причем половина находится на социальном обеспечении, то есть имеет уйму свободного времени. – Фрили торжествующе поднял палец. – Необходимо учредить подкомитет по расследованиям злоупотреблений сексом.

Нисуит подумал, моргнул и расплылся в улыбке.

– Тем самым мы бросим кость прессе, и они забудут о наших собственных делишках.

– Вот именно, Нисуит! А председателем назначим Ролингса – в знак признания особых заслуг в деле Чамли, когда он ухитрился столь быстро вывести Линду из игры. Это обелит его в глазах общественности, ведь авторитет Ролингса пошатнулся из-за того, что его родня летала в Лондон на самолете военно-воздушных сил.

Нисуит продолжал ухмыляться.

– Они на это купятся, Фрили, обязательно купятся.

– Бьюсь об заклад, так оно и будет. Осталось обговорить детали. Нам обязательно нужен свидетель с громким именем…

Глава первая

Утренние часы в сияющим сердце Лос-Анджелеса с пригородами, все еще катило множество автомобилей, в которых сидели ранние покупатели, туристы и опаздывающие на работу любители завтракать в постели. Эти последние мчались на всех парах по скоростной полосе, рискуя остаться без водительских прав.

По средней полосе, тютелька в тютельку с верхним пределом дозволенной скорости, катил роскошный «кадиллак», обгоняя авто, лениво скользившие по первому ряду. Пассажиры этих машин бросали завистливые взгляды сначала на лимузин, потом на сидевшую на заднем сиденье молодую женщину в светлом бежевом пальто из персидской замши, шапочке в тон и коричневом шарфе, которым она кутала горло. Некоторые из таращивших глаза и откровенно любовавшихся ее прекрасными, загадочными чертами и модной одеждой, воображали, будто видят перед собой кинозвезду во время съемки. Другие узнавали Ксавьеру и приветливо махали рукой. Когда Ксавьера заметила производимое ею впечатление, граничившее с ажиотажем, она оторвалась от газеты и заулыбалась. Внезапно раздался тихий мелодичный звонок. Ксавьера сняла трубку с мягким виниловым покрытием телесного цвета.

– Алло?

– Это Том, мисс Холландер.

На проводе был Том Уиттейкер, ее секретарь. Бывший телохранитель, в прошлом Мистер Америка и выдающийся культурист, а ныне чемпион штата Калифорния по тяжелой атлетике и классный массажист.

– Доброе утро, Том. Чудесная погода.

– Так точно, и синоптики утверждают, что она продержится еще несколько дней. Я решил предупредить вас, что у парадного собралась толпа газетчиков. – Может быть, вы захотите избежать встречи и воспользуетесь боковым входом?

– Вот как? Интересно, что им нужно?

– Вы просматривали утренние газеты?

Ксавьера мельком взглянула на кипу газет, лежавших на сиденье. Новый скандал в Вашингтоне и имитация бурной деятельности с целью пустить общественное мнение по ложному следу.

– Да. Но им не удастся повесить это на моих девушек. Ни одна из них никогда не работала в Вашингтоне.

– Надеюсь, что так. Однако не исключено, что вас уже начали прощупывать. Ведь вы считаетесь крупнейшим экспертом в этой области.

– Начали прощупывать? – хихикнула Ксавьера. – Что-то я ничего не чувствую… Ну ладно, Том, спасибо за предупреждение. Пожалуй, я им дам какую-нибудь информацию. Лишняя реклама не помешает – если иметь в виду распространение журнала.

– Отлично. Жду вас через несколько минут, мисс Холландер.

– До встречи, Том.

Ксавьера опустила трубку и снова взялась за прессу. Тем временем лимузин переместился в правый ряд, а затем свернул на широкий бульвар.

Водителем был не кто иной, как Тед Мак-Генри, в прошлом чемпион по серфингу, призер многих соревнований по фристайлу, кумир миллионов домохозяек, еженедельно имевших удовольствие лицезреть его на экранах своих телевизоров в какой-нибудь мыльной опере, со сценарием, специально написанным в расчете на то, чтобы максимально продемонстрировать красоту его мускулистого тела и мужественного, покрытого ровным загаром лица. Он также пользовался славой крупного специалиста по водной терапии.

Ксавьера поймала в зеркале вопрошающий взгляд Теда и кивнула. Тот улыбнулся, и машина плавно покатила дальше.

Том припарковал авто на стоянке перед огромным зданием на углу. Здесь действительно собралась целая толпа. Завидев, как шофер открывает перед Ксавьерой дверцу лимузина, репортеры ринулись навстречу. Ксавьера отложила газеты в сторону, натянула бежевые лайковые перчатки и грациозно выпорхнула из машины. Репортеры тотчас обступили ее.

– Что вы думаете о сексуальном скандале в Вашингтоне? – спросил один журналист.

– Последнем скандале, – уточнил другой. Ксавьера рассмеялась, и они, также смеясь, расступились, чтобы дать ей пройти. Она ослепительно улыбнулась в объектив.

– Мальчики, а причем тут я? Меня это совершенно не касается.

– Бросьте, Ксавьера!

– Скажите хоть что-нибудь! Когда речь заходит о сексе, вас это не может не касаться.

Ксавьера ухмыльнулась.

– О'кей, дайте подумать… Все, что объединяет людей, является благом для нации. Это можно будет напечатать?

Последовал взрыв хохота.

– Здорово, Ксавьера, просто блеск! Большое спасибо.

– Ну все, мальчики. – И она направилась ко входу. Двое мужчин уступили ей дорогу. Она улыбнулась и поблагодарила их легким наклоном головы.

Вскоре ее каблучки застучали по кафельному полу. Уборщик возле лифта отсалютовал ей метлой. Ксавьера улыбнулась и ему, и старику в газетном киоске, чистившему яйцо. При виде Ксавьеры он весь так и просиял.

– Протеин, мисс Холландер, – как вы сказали.

– Правильно, Билли. Так держать! – одобрила она.

В этот миг распахнулись створки лифта. Трое мужчин посторонились, чтобы пропустить вперед Ксавьеру. Войдя в кабину, она нажала на кнопку верхнего этажа. Ее попутчики тоже нажали на свои кнопки, двери сомкнулись, и лифт плавно поплыл вверх.

Мужчины стояли у противоположной стены и пялились на Ксавьеру. Один, дружелюбно кивнув на прощание, вышел на третьем этаже. Другой – на пятом.

Третий доехал до восьмого. Ксавьере показалось, будто он хочет, но не решается что-то сказать, – как всякий раз, когда они сталкивались в лифте. Наверное, он принадлежал к тем людям, которые предпочитают незнание знанию. Последнее чревато отказом и крушением иллюзий…

Том ждал у самого лифта, вместе с Венди Роббинс, работавшей у Ксавьеры администратором, и Фрэнком Холлингфортом, одним из редакторов журнала. Венди была миниатюрной, хорошенькой и очень живой блондинкой. Она уже держала наготове блокнот и карандаш, чтобы записывать указания шефа. Фрэнк Холлингфорт, унылый коротышка лет сорока с лишним, с озабоченным видом держал в руках стопку читательских писем. Ксавьера сняла перчатки и протянула Тому.

– Еще раз привет, Том! Доброе утро, Венди, Фрэнк. Те в унисон ответили на приветствие. Снимая пальто, Ксавьера бросила оценивающий взгляд на гофрированную блузку Венди. К одной складочке пристала крошка. Ксавьера щелчком смахнула ее и подмигнула девушке.

– Лакомилась булочкой, а, Венди?

– Вовсе нет. Вчера вечером мне досталось столько сосисок… пожалуй, их лучше назвать сардельками… что сегодня совсем не хотелось есть.

Все расхохотались, кроме Фрэнка. Он немного подождал и нетерпеливо кашлянул.

– Ксавьера, сегодня большая почта.

Она освободилась от шапочки и, вслед за пальто, передала ее Тому. Потом направилась в свой офис. Остальные последовали за ней.

Наконец Ксавьера сжалилась.

– Ну, Фрэнк, валяй!

Тот засуетился, схватил первое попавшееся письмо и прочитал вслух:

– «Дорогая Ксавьера. Я влюблена в одного из сиамских близнецов. Нам просто потрясающе в постели, но когда мы этим занимаемся, его брат подглядывает через плечо. Что делать?» Подпись – «Жертва двойни».

В общей комнате за столами переговаривались сотрудники. Ксавьера тепло поздоровалась со всеми. Потом сняла шарф, отдала его Тому и бросила через плечо:

– Записывай, Венди: «Дорогая жертва двойни. Предложите ему вступить в игру. А если это не поможет, пусть займется мастурбацией».

Она открыла дверь своего личного кабинета.

– Готово?

– Да, записала, – откликнулась Венди.

Все трое пошли вслед за Ксавьерой в кабинет. Здесь было очень светло – благодаря огромному, во всю стену, окну – и очень уютно. На двух других стенах красовались большие фотоизображения влюбленных парочек: одной в позиции тридцать шесть, а другой в позиции девяносто два по Камасутре. Закрыв за собой дверь, Ксавьера повернулась к ней лицом: на внутренней стороне двери находилось несколько книжных полок. На верхней полке стоял комплект из трех одинаковых статуэток в виде обнаженных мужчин; их непомерно большие пенисы служили своего рода крючками для подвешенных к ним табличек с указанием числа, месяца и года. Ксавьера заменила табличку «число».

– Я называю их для себя Рик, Ник и Дик, – усмехнулась Венди. – Рику повезло больше всех: в его жизни каждый день что-нибудь меняется. А вот бедняге Дику приходится год терпеть.

Ксавьера рассмеялась и убрала ненужную табличку.

– Ждать целый год – вы себе можете такое представить? – Она вдруг осеклась, поймав на себе взгляд Тома. У того чуть глаза не выкатились из орбит. Ксавьера машинально сняла кофточку, и теперь на ней не осталось ничего, кроме юбки, трусиков-чулок и туфель на высоких каблуках. Она захихикала и снова надела кофточку. – Пожалуй, так будет лучше. Что там у нас на повестке дня, а, Том?

– Фотограф.

– А что у него?

– Разворот «Пять лучших кол-герлз года».

– Да, эта рубрика влетает мне в кругленькую сумму, – засмеялась Ксавьера. – Но она того стоит. Сейчас спущусь.

Том исчез за дверью. Фрэнк продолжал копаться в ворохе писем. Наконец он прочистил горло и прочитал:

– «Дорогая Ксавьера. Я трахаюсь только с цыпочками, но люблю полизать и парней тоже. Друзья говорят, что, значит, я двуполый. А как ты думаешь?» Подпись – «Язык за Зубами».

Ксавьера приподняла брови.

– «Дорогой Язык за Зубами. Нет, я бы не сказала, что ты – двуполый. Скорее двуязыкий».

Венди со скоростью молнии застенографировала ответ, и Фрэнк перешел к следующему письму.

– «Дорогая Ксавьера. В нашем квартале шесть беременных женщин. Мы решили основать клуб. Не могла бы ты посоветовать подходящий девиз?» Подпись – «Ждущие».

Ксавьера крутнулась на вращающемся стуле и продиктовала:

– «Дорогие Ждущие! Пожалуй, вам подошел бы девиз:

«Лучше кверху ножками, чем кверху ручками!» А вообще-то вам следовало бы обратиться в местную санинспекцию, чтобы они проверили состав воды в квартале: нет ли там чего-нибудь такого, что не положено?» Успела, Венди? Давай, Фрэнк, что там у нас дальше? Тот снова зашуршал конвертами.

– «Дорогая Ксавьера, я влюблена в чистопородного колли, мы живем вместе уже целых пять месяцев. Мои родители не против, а вот его – да. Мы оба хотим от наших отношений чего-то большего. Я мечтаю иметь от него щенков. Что ты скажешь?» Подпись – «Породистая».

Ксавьера покрутилась на стуле, наморщила нос, слегка покачала головой и начала диктовать:

– «Дорогая Породистая…»

– Ни в коем случае! – донесся от двери женский голос. – Могут родиться мутанты, и придется от них избавляться.

Лицо Ксавьеры озарила радостная улыбка.

– Мам!

Элегантная, привлекательная женщина средних лет – мать Ксавьеры – вошла в кабинет и прикрыла за собой дверь.

– Сейчас в городе несколько сезонных распродаж, вот я и решила отправиться за покупками. Дай, думаю, заодно заскочу к дочке. Когда ты в последний раз видела Линду?

– Линду? Да я не встречала ее с тех самых пор, когда она слиняла в Вашингтон.

Мать Ксавьеры достала из-под мышки газету, развернула ее на письменном столе и ткнула пальцем.

– Читай!

Это была какая-то новая газета, издававшаяся на Западном побережье.

Ксавьера видела ее впервые. Она придвинула стул поближе к письменному столу и бегло пробежала глазами статью.

– Здесь пишут, что ее предположительно опознали как женщину, с которой застигли сенатора Чамли. После чего она исчезла. Интересно, как это Линда умудрилась исчезнуть?

– Теперь она не сможет уличить сенаторов во лжи, когда они будут валить на нее вину за соблазнение бедного сенатора Чамли, – едко заметила мать Ксавьеры. – Ее заставили исчезнуть! Ксавьера прикусила нижнюю губу и призадумалась.

– Ну, ты же знаешь, мам, в прежние времена они запросто могли позволить себе терять целые дивизии. Стоит ли удивляться, что они оказались неспособны даже установить последнее место ее работы.

– Ты невнимательно читала, – возразила мать. – Утверждают, что в последнее время она работала у Чамли. Это-то они как раз обнаружили, а вот девушку – нет. И я бы сказала, что не случайно.

Ксавьера печально покачала головой.

– Мам, я всегда учила Линду беречь честь смолоду и держаться подальше от Вашингтона. Ее родители до сих пор убеждены, что она работает у меня. Но эта статья откроет им глаза. Господи, да ведь они от нее отрекутся!

– Сначала ее нужно найти, – резонно заметила мать.

– Я разыщу ее, – задумчиво протянула Ксавьера. – Она была моей подругой, и я сделаю все, что в моих силах.

– Линда переехала в Вашингтон и тем самым оборвала все дружеские привязанности. Ты обязана думать о своей собственной репутации.

– Не будем ссориться, мам.

– Я и не собираюсь, – ответила та, снова наклоняясь над газетой. – Смотри-ка, они образовали специальный подкомитет по расследованию злоупотреблений сексом.

Ксавьера прочла и криво усмехнулась.

– Чертовы лицемеры! Не думаю, что они начнут с себя.

Мать засмеялась.

– И я не думаю. Найдут кого-нибудь поколоритнее.

В это мгновение приоткрылась дверь, и в образовавшейся щели показалась голова Тома.

– Ксавьера, как насчет фотографа? Поторопись, пожалуйста, и не забудь, что дома у тебя назначена еще одна деловая встреча. Вызвать лимузин?

Она с отсутствующим видом кивнула и снова уткнулась в газету.

– Боюсь, что они доберутся до тебя, – озабоченно произнесла мать.

– Что ты имеешь в виду?

– Этот подкомитет. Начнут вызывать свидетелей… Как бы тебе не пришлось ехать в Вашингтон.

– Ксавьера. – Том еще не ушел и продолжал сверлить ее взглядом. – Ты рискуешь выбиться из графика.

Она кивнула, обошла вокруг стола и поцеловала мать в щеку.

– Пока, мам.

Во взгляде женщины сквозила тревога.

– Пока, родная.

Ксавьера ласково потрепала ее по плечу и пружинистым шагом устремилась к выходу.

Глава вторая

Ксавьера спустилась на лифте этажом ниже и, пройдя по коридору, на ходу расточая улыбки и отвечая на приветствия, вошла в просторное помещение художественного отдела. Здесь, как обычно, стоял дым коромыслом. Сотрудники носились взад-вперед с какими-то бумагами. И все орали друг на друга.

В дальнем конце комнаты виднелась дверь с табличкой: «Не входить!» Ксавьера открыла дверь и скрылась за ней.

Это была фотостудия, огромная, завешенная плотными шторами и слабо освещенная комната – только яркое пятно от софитов в центре. Там, в ослепительных потоках света, лежала на низенькой тахте сногсшибательная блондинка, на которой ничего не было, кроме прозрачной рубашонки, едва доходившей до талии. Рядом суетился фотограф, маленький человечек в мешковатой шелковой пижаме и сандалиях на босу ногу, с золотой серьгой в правом ухе. На шее у него болтались «Никон», «Пен-такс», «Мамия», пара экспонометров и прочие фотопринадлежности. Когда открылась дверь, он гневно обернулся, подбоченился и по-птичьи наклонив набок голову, направился навстречу. При этом фотограф свирепо щурил глаза, чтобы разглядеть налетчика. Узнав Ксавьеру, он немного смягчился.

– Привет, Ксавьера.

– Привет, Рэнди. Как дела?

Тот сердито мотнул головой, фыркнул и отвернулся.

– Какие могут быть дела, если мне постоянно мешают. Ксавьера понимающе улыбнулась и положила руку ему на плечо.

– Я просто хотела знать, все ли в порядке. Низенький человечек еще больше напрягся! А при виде чужой руки на своем плече его затрясло от ярости.

– С вашего позволения… – ледяным тоном начал он.

– Ох, извини, – Ксавьера быстро убрала руку и подошла к фотомодели, бросив Рэнди через плечо: – Постараюсь тебе не мешать.

Он вскинул голову и презрительно засопел. Потом немного оттаял и обратился к девушке:

– Ну что, куколка, ты готова?

– Всегда готова! – отрапортовала та.

– Я говорю о съемке!

– И к ней тоже!

Фотограф в течение нескольких секунд в молчании заламывал руки. Затем взял «Никон» и посмотрел в видоискатель.

– Повернись немного. Прими такую позу… ну, ты знаешь… Вот именно.

Раздался металлический лязг хлопнувшей шторки. Что-то загудело. Девушка извивалась на тахте, принимая всевозможные позы и соблазнительно улыбаясь в объектив.

– Подложи под мягкое место подушку, – бормотал Рэнди, нагибаясь и прыгая из стороны в сторону, чтобы поймать новый ракурс – Теперь снова повернись ко мне. Умница. – Снова послышалось гудение. – Ножку немного выше… прикрой свои заросли… Молодец… Вот и чудненько! – Он оставил «Никон» и взялся за «Пентакс». – Повернись-ка на спину… Теперь раскройся чуток… Боже, где взять силы?.. Ничего дорогая, не обращай внимания…

Ксавьера вошла в полосу света и окинула девушку критическим взглядом.

– Соски плосковаты.

Рэнди опустил фотоаппарат и присмотрелся. Потом сердито зашипел:

– Вы что, думаете, я каменный?

Он отбежал в темный угол и приказал кому-то:

– Принеси несколько кубиков льда! Послышались возня и мужской смех. Потом наступила тишина.

– Лед, быстро! – снова заорал Рэнди. – Сию минуту! Тем временем Ксавьера заговорила с девушкой.

– Знаешь что, Каролина. Попробуй взять в рот карамельку.

Та перекатилась на другую сторону тахты, взяла с тумбочки конфету в розовой обертке, развернула и, положив в рот, принялась улыбаясь катать ее языком.

– Так?

– Да ты артистка! – восхитилась Ксавьера. Подошедший Рэнди даже причмокнул.

– Не хуже, чем на телевидении.

– К черту телевидение! – выпалила Каролина. – Я могу гораздо лучше!

Из темноты выступил еще один мужчина в шелковой пижаме. Держа в руках тарелку со льдом, он опустился перед тахтой на колени и, глупо ухмыляясь, повилял задом перед Рэнди. Тот захихикал и пнул его носком сандалии. Ассистент взял кубик льда и наклонился над Каролиной.

– Лежи тихо, я не собираюсь дотрагиваться до тебя руками.

Девушка кисло посмотрела на него, приподняла прозрачную рубашечку и замерла, положив голову на сгиб локтя. Ассистент приложил лед к ее соску. У девушки расширились глаза; между зубами хрустнула конфета.

– Тебе вовсе не обязательно грызть лед! – сердито буркнул Рэнди. – Ты что, не позавтракала?

– Засунь себе что-нибудь в рот, а потом приложи лед к заднице, – огрызнулась фотомодель. – Тогда посмотрим, что останется у тебя во рту.

– Во всяком случае, я знаю, чему в такое время не следует там находиться, – поддразнивал ассистент.

Рэнди прыснул и еще раз наподдал ему носком сандалии. Потом нагнулся, взял с тумбочки еще одну карамельку и, бросив ее Каролине, неожиданно пнул ассистента в плечо. Тот взвизгнул и дал сдачи.

– Свора взбесившихся самцов, – сухо заметила Ксавьера и обратилась к девушке: – Может, не оставлять тебя одну с этими ублюдками?

– Я справлюсь с ними со всеми, – хвастливо заявила та.

Рэнди бросил на Ксавьеру надменный взгляд и оставил в покое своего помощника. Тот перестал прикладывать лед к соскам Каролины и, положив то, что осталось от кубика, обратно на тарелку, ушел в свой угол. Рэнди снова нацелил на девушку свой «Пентакс».

– Там, на табурете, текст, – процедил он сквозь зубы, обращаясь к Ксавьере. – Может желаете взглянуть?

Она взяла пару листков машинописного текста и подойдя поближе к одному из софитов, прочла вслух:

– «Каролине девятнадцать лет, она живет с родителями и обожает по субботам наведываться в зоопарк вместе с отцом, лютеранским священником…»

Ксавьера остановилась и с сомнением посмотрела на Каролину.

– Лютеранским священником?

В это время Рэнди как раз снимал крупным планом обнаженные груди девушки. Она изогнула шею, чтобы поверх его плеча взглянуть на Ксавьеру.

– Совершенно верно.

– Лежать! – рявкнул фотограф, злобно воззрившись на нарушительницу. Впрочем, он быстро взял себя в руки и уже более спокойным тоном произнес: – У нас есть забойные снимки, как они кормят обезьян.

– Самое забойное там то, что одна обезьяна выделывает на заднем плане. – Девушка стрельнула лукавым взглядом в сторону Рэнди. – Говорят, что от этого на руках растут волосы.

– А вот и нет! – выпалил он.

Каролина покатала во рту карамельку и томно вытянулась на тахте.

– Ладно, валяй дальше, – бросила она фотографу. Ксавьера возобновила чтение:

– «Но по вечерам Каролина – одна из самых дорогих кол-герлз Америки. Ее такса – от одной до полутора тысяч долларов…» – Она на секунду остановилась, чтобы уточнить: – С одного или нескольких клиентов?

– Если это «джейн», то с одной, а если «джон», то с двоих-троих.

Ксавьера приподняла брови и снова уткнулась в текст.

– «Она зарабатывает, чтобы проложить себе путь наверх, мечтая о карьере нейрохирурга или порнозвезды. Ее чрезвычайно интересуют пороки…» «Центральной нервной системы» – зачеркнуто или нет?

– Я еще не решила, на чем остановиться, – призналась Каролина. – Поэтому то вычеркивала, то снова вписывала. А вы что посоветуете?

Ксавьера с сомнением пожала плечами.

– Тебе самой решать.

В этот момент отворилась дверь, и из темноты вынырнула статная мужская фигура.

– Том, это ты?

– Нет, Тед. Ксавьера, лимузин ждет внизу. Том просил по дороге показать вам макет будущего номера.

– Боже милосердный! – театральным тоном воскликнул Рэнди. – Здесь что – проходной двор? Нет это просто невыносимо! – И, заломив руки, поплелся в угол.

Ксавьера положила текст на место и начала вслед за Тедом пробираться к выходу.

– Уезжаете? – крикнула вдогонку Каролина.

– Да, у меня деловая встреча. Девушка хохотнула.

– Могу себе представить.

– С несколькими врачами, – засмеялась Ксавьера.

– Тогда тем более желаю успеха! Все пройдет как по маслу.

– Я тоже в этом уверена.

Ксавьера вышла, одеваясь на ходу. Они с Тедом спустились на лифте вниз и вышли через боковую дверь. Там ждала машина. Ксавьера удобно устроилась на заднем сиденье и углубилась в макет следующего номера. Лимузин плавно покатил по асфальту.

Резиденция Ксавьеры была расположена в Голдуотер-каньоне, фешенебельном районе к востоку от Лос-Анджелеса. Туда вела широкая дорога с гудроновым покрытием, с обеих сторон обсаженная пальмами. Внизу, в каньоне, сверкали на солнце крыши роскошных частных вилл и водная гладь бассейнов.

Лимузин остановился перед массивными чугунными воротами. Охранник сунул нос в салон и, увидев Ксавьеру, широко улыбнулся. Она вернула ему улыбку, и лимузин, тронувшись с места, покатил в глубь каньона.

Чем дальше, тем отвеснее становились стены каньона и тем реже попадались прячущиеся в густой листве строения. Зато они отличались внушительными размерами и особым шиком. Лимузин свернул на дорогу поуже, круто забиравшую вверх. Вскоре показался особняк на самой вершине утеса – громадное здание из черного дерева в сочетании с черным стеклом, построенное по индивидуальному проекту и в соответствии с последней архитектурной модой – с застекленными лоджиями и просторной верандой, служившей солярием. Лимузин въехал в каменные ворота, напоминавшие арку, с двумя скульптурами по бокам. Те изображали любовные объятия. На арке также были выгравированы фигурки, иллюстрирующие основные позы Камасутры. Вдоль усыпанной гравием дорожки шла живая изгородь из пышно цветущих кустов; от нее в разные стороны разбегались тропинки, ведущие к многочисленным укромным местечкам и гротам.

В гараже позади дома уже стояли три автомобиля: шикарный алый «стингрей», желто-лимонный «мерседес» и старинный «бугатти». Ксавьера обошла виллу со стороны веранды, поднялась на крыльцо и, толкнув дверь из черного солнценепроницаемого стекла, вошла в гостиную. Здесь наслаждались прохладительными напитками три гостьи, владелицы автомобилей, и так называемые «девушки» Ксавьеры. Все они тепло приветствовали шефа. Две девушки, Синди и Кэнди, были умопомрачительными блондинками, а третья, Шила, жгучей брюнеткой со смуглой кожей и тонкими, надменными чертами, делавшими ее похожей на египетскую царицу.

Ксавьера прошла к письменному столу и положила на него свою деловую папку. Потом взглянула на часы и напомнила девушкам, что пора переодеваться. Те допили содержимое своих бокалов и удалились в соседнюю комнату.

Ксавьера сняла верхнюю одежду, села к столу и стала просматривать бумаги. Вскоре вернулись девушки. Синди и Кэнди надели просвечивающиеся шелковые пижамы, а Шила ограничилась бикини из серебристой ткани. Устроившись втроем на широкой тахте у окна, откуда был прекрасный вид на каньон, девушки принялись беспечно болтать. Все три принадлежали к одному и тому же знойному, чувственному типу. Жизнь для них сводилась к непрерывной погоне за наслаждениями. Взаимная близость – в буквальном смысле – и степень обнаженности породили соблазн, которому они были не в силах противиться. Сначала девушки просто болтали, время от времени касаясь друг дружки, но постепенно разговор сам собой сошел на нет, и на первое место вышли ласки. Синди и Кэнди целовали и поглаживали одна другую, а Шила, лежа поперек их колен, ощупывала и слегка покусывала их ноги. Кончилось тем, что они упали на ковер и сплелись в один жаркий клубок извивающихся тел. С пола до Ксавьеры доносились стоны и невнятное бормотание.

В дверь позвонили. Ксавьера оторвалась от папки с бумагами. Девушки торопливо повскакивали на ноги. Разглаживая на ходу помявшуюся пижаму, Синди пересекла гостиную и, остановившись перед небольшой панелью, нажала сразу две кнопки. В тот же миг кондиционеры наполнили гостиную свежим воздухом, в котором смешивались ароматы жасмина и горной сосны. Одновременно из вмонтированных в потолок динамиков зазвучала пульсирующая, чувственная музыка.

Также поправляя на ходу костюмы и переводя дыхание, Кэнди с Шилой открыли дверь и впустили троих мужчин. На лицах девушек порхали улыбки.

Ксавьера встала, отодвинула свой стул и подошла к гостям.

– Привет! Я – Ксавьера Холландер.

– Здравствуйте. Я – доктор Фред Тауэрс, – представился один, протягивая Ксавьере визитку, на которую она бросила мимолетный взгляд и поздоровалась с гостем за руку.

– Доктор Билл Гайвенс, – назвался другой. Повторилась церемония с визиткой.

– Доктор Фрэнк Колмен.

Ксавьера улыбнулась и кивнула в сторону девушек.

– А это ваши хозяйки. Синди, Кэнди и Шила. Как вы считаете, будут еще гости с конгресса медиков?

– Я в этом уверен, – пылко произнес Тауэрс. – Как только мы вернемся и поделимся с коллегами своими впечатлениями.

– Я в этом больше чем уверен, – дополнил его Гайвенс. – Если считать повторные сеансы.

Всем стало весело. Ксавьера вернулась за свой стол.

– Превосходно, джентльмены. Чувствуйте себя как дома. Желаю приятно провести время.

Последовали новые представления и разбивка на пары. Ксавьера рассматривала служившие гостям визитками карточки. По существу это были квитанции о взносе в банк по тысяче долларов. Они же служили пропусками у ворот. Ксавьера убрала их в ящик письменного стола и снова занялась своей папкой.

Тем временем Шила с Тауэрсом начали страстно целоваться возле одной из кушеток. Синди помогала Гайвенсу снимать пальто, а Колмен с любопытством осматривал комнату, одновременно помогая Шиле смешивать коктейли.

Время неслось как на крыльях. Синди и Гайвенс, оба в чем мать родила, устроились на кушетке; он мял ее груди.

– Тебе абсолютно не о чем беспокоиться – никаких уплотнений.

– Правда? А как же это?

– Я его только что проверял.

– Проверь еще раз, чтоб наверняка.

– Хорошо… Нет. Это просто большая великолепная молочная железа.

– Теперь проверь другую, да повнимательнее.

– Полный порядок. Давай перейдем к области таза. Откуда лучше начать: спереди или сзади?

– Начни спереди.

– Хорошо.

С потолка лилась страстная, опьяняющая мелодия, шепот и вздохи становились все более прерывистыми.

От стола, где сидела Ксавьера, было почти не видно Шилы с Тауэрсом: они устроились на полу за кадкой с пальмой. Длинные ноги Шилы ритмично двигались; сама она взобралась на своего партнера. Потом роли переменились: теперь уже Тауэрс находился сверху. Ксавьера разглядела, как его губы шарят по телу партнерши, опускаясь все ниже…

– А ты мальчик ничего! Это твоя первая оргия?

– Нет. Я работаю психиатром…

Колмен повел себя немного странно. Кэнди заняла свою любимую позицию, став перед ним на четвереньки и энергично виляя задом. Колмен стащил ботинки, носки, брюки и трусы, но почему-то не захотел расставаться с пальто – оно почти полностью закрывало девушку, когда он, опустившись на колени, ухватил ее за ягодицы, проник и начал быстро двигаться. Заверещал телефон. Ксавьера сняла трубку.

– Алло?

– Привет Ксавьера, это Уорд.

Уорд Томпсон, адвокат Ксавьеры, был красивым, элегантным вдовцом сорока лет. В свое время он слыл гордостью Гарвардского университета, однако предпочтение, оказываемое им теплому, солнечному климату, заставило его нарушить многолетние традиции бостонских Томпсонов и переехать в Калифорнию. Лощеный, неизменно безупречный джентльмен, он лишь изредка позволял неуловимой грусти промелькнуть во взоре, но до сих пор это не имело никаких последствий.

– А, привет, Уорд. Извини, я не могу сейчас разговаривать.

– Тебя что-то гложет?

– Меня – ничто. – Ксавьера вытянула шею, заглянула за кадку и снова откинулась на спинку кресла. – Ты бы побеседовал с Шилой.

– Причем тут Шила? Мне нужно побеседовать с тобой. Ты в курсе последних новостей?

– Каких еще новостей? Послушай, я действительно занята. У меня оргия.

– Ну, если это – единственная помеха, боюсь, что нам никогда не удастся поговорить, – ухмыльнулся Уорд. – Я серьезно, Ксавьера, эта история может отразиться на тебе. Я имею в виду сенатские слушания насчет злоупотреблений сексом. Очень похоже на то, что тебя вызовут повесткой в суд. В качестве свидетеля.

– Почему меня? Уорд усмехнулся.

– Брось, Ксавьера! Когда они как следует задумаются о сексе, твое имя первым придет им в голову.

– Возможно.

– Не «возможно», а вне всяких сомнений. Поэтому я бы посоветовал тебе не высовывать носа, пока гроза не пройдет мимо. Там ты будешь вне досягаемости судебного исполнителя.

– Я сдохну от скуки.

– Если явишься в сенат, сдохнешь гораздо быстрее. А что касается дел, ты вполне можешь какое-то время вести их по телефону – пока все не уляжется.

– Ну… Я подумаю.

– Этого мало.

Ксавьера прикусила нижнюю губу. Пожала плечами.

– Наверно, ты прав. По крайней мере обещаю тебе серьезно подумать.

– Отлично, Ксавьера. До свидания.

– Пока, Уорд.

Она положила трубку и, уставившись невидящим взглядом в папку с документами, в задумчивости постучала карандашом по столу. Потом очнулась и обвела глазами гостиную. Здесь, мешая сосредоточиться на делах, вовсю господствовали тяжелые, оглушительные ритмы. Ксавьера поднялась и направилась к Колмену и Кэнди. Девушку по-прежнему не было видно из-под пальто.

– Прошу прощения, – Ксавьера легонько похлопала Колмена по плечу, – если вы снимете пальто, будет гораздо удобнее.

– Я не имею права снимать пальто.

– Да? А что в нем такого особенного?

Он отпустил Кэнди и, порывшись в карманах, вынул из одного какое-то удостоверение, а из другого сложенный вчетверо листок бумаги.

Стоя на четвереньках, Кэнди выглянула из под полы.

– Что там, Ксавьера? Какой-нибудь рецепт? Та тяжело вздохнула.

– Нет, Кэнди, это не рецепт.

– А что же?

– Вызов на сенатские слушания. Этот человек – судебный исполнитель. Он явился, чтобы вручить мне повестку подкомитета по расследованию злоупотреблений сексом.

– Не рецепт? – Кэнди возмущенно отодвинулась от незадачливого любовника. – Так ты не врач?

– Э, подожди. – Он поспешно схватил ее за ягодицы и снова привлек к себе. Потом умоляюще взглянул на Ксавьеру. – Могу я закончить, с вашего позволения?

– Вы совершили подлость. Явиться на оргию под фальшивым предлогом, имея при себе повестку от подкомитета по борьбе с оргиями, – это верх низости. Так дело не пойдет.

– А как насчет моего обследования? – заверещала Кэнди. – Я-то думала, ты врач, а ты просто получал удовольствие. О таких, как ты, моя преподавательница хороших манер говорит, что у них задница с односторонним движением. Все только себе…

– Но ты же млела!..

– Это не имеет значения. Ты гнусно обманул меня. И потом, Ксавьера – моя подруга.

– Мне очень жаль. – Бедняга переводил взгляд с одной на другую. – Я стыжусь того, что пришлось действовать таким манером. Но у меня не было денег на два визита. У меня затекли ноги. Пожалуйста, позвольте мне кончить!

Ксавьера холодно кивнула.

– Ладно. Только сними пальто, рубашку и галстук – чтобы всем было видно.

– Да-да, – засуетился он.

Ксавьера вернулась к столу и тяжело опустилась в кресло. Потом снова посмотрела на Кэнди и Колмена: мужчина был теперь абсолютно гол и продолжал трудиться. По тому, как напряглись руки и ноги девушки, Ксавьера поняла, что Кэнди близка к экстазу. Ксавьера полюбовалась этим зрелищем и, вздохнув, набрала номер Уорда.

Глава третья

Аэропорт гудел, как потревоженный улей. Люди носились взад-вперед; носильщики катили ручные тележки с кладью; плакали маленькие дети; влюбленные пары встречались, ссорились и бурно прощались. Уорд с Ксавьерой заняли очередь в кассу. Наконец им удалось купить билеты и сдать багаж. В спешке они не успели позавтракать и решили заглянуть в кафетерий. Там тоже был настоящий бедлам: сновали официантки; пассажиры забегали, чтобы схватить бутерброд и мчаться дальше; справочная служба вносила свою лепту, громогласно объявляя прибытие и отправление самолетов. Ксавьера и Уорд заняли столик и подождали измученную официантку. Адвокат заказал бутерброд с сыром, а Ксавьера – сосиски, запеченные в тесте, и порцию маринованного укропа.

– Плохо, что этому человеку удалось до тебя добраться.

Ксавьера вздохнула и положила в рот веточку укропа.

– Что поделаешь, пришлось смириться. Но сборы отняли у меня все силы… – Она неожиданно сменила тему разговора. – Хорошо, что мы живем в свободной стране и восприимчивы к различным нововведениям, таким как метрическая система мер. Интересно, если бы назначили референдум, многие ли высказались бы «за»? Бедной маме придется заново учить размеры одежды…

Уорд задумчиво кивнул и откусил кусочек от своего бутерброда.

– Это вопрос времени… Ксавьера, как твой адвокат, считаю своим долгом довести до твоего сведения всю серьезность положения.

– Ну и насколько же оно серьезно, это положение? Уорд слегка нахмурился.

– Весьма. После Уотергейта и прочих подобных скандалов граждане рвутся в бой с аморальными явлениями.

– Причем тут секс? Что, эти самые граждане перестали трахаться?

– В их представлении все увязано друг с другом. У тех самых сенаторов, которые прислали тебе повестку, земля горит под ногами, и они непременно постараются отвлечь от себя общественное мнение, подставив кого-нибудь другого.

– Ищут козла отпущения?

– Вот именно.

– Кого-нибудь извне?

– Не в бровь, а в глаз!

– Меня?

– В яблочко! – от восхищения Уорд повысил голос. – Ты представляешь, до чего тонкий расчет?

Официантка на другом конце зала расслышала конец фразы и в тот же миг подлетела к ним.

– Пожалуйста, сэр.

Уорд тупо уставился на предложенный ему счет.

– Спасибо, пока не нужно. Принесите, пожалуйста, два кофе.

Девушка нервно вскинула голову и устремилась прочь. Уорд проводил ее недоуменным взглядом и повернулся к Ксавьере.

– Какой-то у нее помятый вид. Как ты думаешь, почему?

– Боюсь, что дела обстоят как раз наоборот: ее давно хорошенько не мяли.

– Ты хочешь сказать?..

Ксавьера сделала утвердительный жест головой.

– Как психотерапевт со стажем, могу сказать, что мне давно не попадался столь запущенный случай. Ее могут спасти лишь регулярные инъекции протеина.

Уорд усмехнулся и продолжил:

– Вернемся к нашей собственной ситуации. Я считаю, что тебе следовало бы…

– Послушай, Уорд. Я бесконечно тронута твоей заботой, но вряд ли я могу представлять для них какую-нибудь ценность. Наверняка это простая формальность. Америке угрожают вещи посерьезнее того, чем я занимаюсь. И потом, я приношу пользу. В стране энергетический кризис. Чем больше времени люди проводят в постели, тем реже они пользуются электрическими чайниками, тостерами, электрооткрывателями консервов, микроволновыми печами и Бог знает чем еще! Они также меньше раскатывают на автомобилях… Не будем говорить об исключительных случаях. Поэтому я убеждена, что им нет до меня никакого дела. Я всего лишь честный предприниматель, и все, что мне нужно, это чтобы меня не трогали.

Уорд решительно покачал головой.

– Ксавьера, тебе не откажешь в логическом мышлении, и все сказанное тобой – продукт здравых рассуждений. Но мы же говорим о Вашингтоне, а там законы логики бессильны.

– Но что они могут мне сделать?

– Что? Ну, к примеру, примут новый закон, по которому ты лишишься средств к существованию.

– Запрет на секс? Гм… Пробирочное зачатие… А знаешь, это не так уж плохо. Но в таком случае они рубят сук, на котором сидят. Лет через двадцать – двадцать пять в этой стране не останется граждан и некому будет платить налоги.

Уорд хотел что-то сказать, но в этот момент официантка подала кофе. Ставя чашки на стол, она бросила демонстративно нежный взгляд на Ксавьеру и уничтожающий – на Уорда. Тот изумленно проводил ее взглядом.

– Не могу понять эту женщину.

– А я могу. В прошлый раз я допустила ошибку. По-видимому, она считает, что ты – из враждебного лагеря. Так что ты хотел сказать?

– Думаю, нам не грозит тотальный запрет на секс. Супружеским парам будет выдаваться лицензия. И уж конечно, для самих сенаторов охотничий сезон будет длиться круглый год. Я имел в виду цензуру и соответствующую поправку к конституции. Если будет введена цензура, тогда все, чем ты занимаешься, подпадает под статью уголовного кодекса – все, а не какая-нибудь одна сторона твоей деятельности. Книги, фильмы, журналы… Как ты думаешь сводить концы с концами, выпуская журнал «Интерьер вашего дома»?

– Разве сейчас я не занимаюсь тем же самым? Каждый номер содержит по меньшей мере четыре цветных вкладки с интерьерами, специально подобранными для резвящихся блондинок, брюнеток, рыжих…

– А если изъять резвящихся красоток?

Ксавьера положила в рот последнюю веточку укропа и принялась задумчиво жевать, одновременно помешивая ложечкой кофе. Потом сокрушенно покачала головой.

– Нет, без красоток мне не обойтись. И потом, Рэнди не такой уж мастак по части архитектуры. Но, мне кажется, ты слишком далеко заходишь в предположениях.

– Да? А ты знаешь, что на днях один актер был задержан, когда пересекал границу штата, и брошен в тюрьму по обвинению в преступном сговоре с целью распространения порнографии – только за то, что в свое время снялся в эротическом фильме?

Ксавьера сделала глоток и поставила чашку на стол.

– Да, я слышала. Возможно, то, что ты говоришь, и не лишено смысла. Но почему они выбрали именно меня?

– Да потому, что ты стала чуть ли не национальной героиней. Люди узнают тебя на улицах. Ты для них – «Мадам», символ жизненного успеха. Это же будет конфетка, а не процесс! Уж они постараются превратить тебя в символ неудачи!

– Каким образом?

– Например, вышлют из страны.

Ксавьера будто окаменела, ее зрачки расширились.

– Вышлют из страны?

– Именно! – припечатал Уорд. Потом повернул голову и прислушался. Справочная как раз объявляла посадку на их рейс. Он поискал глазами официантку и помахал рукой. – Счет!

Девушка бросила на него безумный взгляд, оскорбленно шмыгнула носом и повернулась к Уорду спиной. Он изумленно посмотрел на Ксавьеру, как бы ища поддержки. Потом снова крикнул:

– Счет!

Официантка смерила его через плечо презрительным взглядом и пошла прочь. Из динамика послышалось повторное объявление о посадке.

– Вы не могли бы принести счет? – крикнула Ксавьера.

Девушка обернулась и, расплывшись в улыбке, подошла к их столику.

– Разумеется, куколка. – Она положила листок на стол. – Какая на вас чудная шляпка! Но вы ее затмеваете.

– Спасибо. – Ксавьера лучезарно улыбнулась и попыталась встать.

Уорд поспешно вскочил на ноги, чтобы помочь ей отодвинуть стул. Но официантка оттерла его плечом и сама помогла Ксавьере выйти из-за стола. Уорд машинально взял счет и понес в кассу, на ходу вынимая бумажник.

Выйдя из кафетерия, Ксавьера с Уордом устремились туда, где пассажиры выстроились в очередь перед металлической аркой. Какая-то симпатичная, хорошо одетая дама лет пятидесяти пяти узнала Ксавьеру и улыбнулась, как хорошо знакомому человеку.

– Вы Ксавьера Холландер, не правда ли?

– Да.

– Я – Мона Хиршфилд.

– Приятно познакомиться, Мона. Они обменялись рукопожатием.

– Мне тоже очень приятно. Могу я называть вас Ксавьерой?

– Разумеется!

– Большое спасибо. Нет, это ж надо – стоять в одной очереди с самой Ксавьерой Холландер! Все наши выпадут в осадок. Сын должен встречать меня в аэропорту. Он просто опупеет от счастья. Ксавьера улыбнулась.

– Он мой поклонник?

– Ну… – Мона замялась, а потом слегка наклонила голову. – Можно сказать, что в некотором роде – да. Он президент филиала Движения в защиту прав гомосексуалистов в Бронксе.

– В каком-то смысле вам повезло, – вежливо заметила Ксавьера. – Должно быть, у вас с сыном много общего.

Женщина уставилась в пол, немного подумала и подняла на Ксавьеру сияющие глаза.

– Я как-то об этом не думала, но вы, по-видимому, правы. Видите ли, он мой первенец, я родила его в пятнадцать лет. Из-за небольшой разницы в возрасте мы всегда были больше похожи на брата и сестру, чем на мать с сыном. Даю голову на отсечение, никто не способен так понять нас, как вы.

Молодая женщина потрепала Мону по руке.

– Дело в том, что я принимаю людей такими, какие они есть. Сама живу и даю жить другим.

– О, как я вас понимаю! – с жаром произнесла Мона. – И я такая же. Немногие матери могли бы правильно отнестись к тому, что Роберта стала приводить домой дружков, но я позволила им пользоваться спальней и вообще развлекаться когда, где и как Бог на душу положит. Что они и делают.

– Вы сказали Роберта? – удивилась Ксавьера.

– Мы назвали его Робертом, но после того, как в пятнадцатилетнем возрасте проявились его наклонности, я стала звать его Робертой.

Ксавьера понимающе улыбнулась.

– Ну что ж, это не лишено смысла. А как себя чувствует его отец?

– Превосходно. Правда, недавно он подхватил у себя в одиночке вирус гриппа, но сейчас он почти совсем здоров.

– Приятно слышать. А как остальные члены семьи?

– Мы не очень-то общаемся. Особенно с единственным братом Херберта. Херберт – имя моего мужа. Это настоящий фашист. Они с женой поселились этажом выше и постоянно покупают импортный апельсиновый сок в банках. Только представьте: этот садист вечно оставляет использованные банки на нашей лестничной площадке, чтобы поддразнить Роберту. А его жена уверяет, что на последних выборах он голосовал за республиканцев. Чего можно ожидать после этого?

Ксавьера поцокала языком и снова потрепала Мону по руке.

– О, как я вас понимаю!

Но тут как раз подошла их очередь. Ксавьера поставила сумку на ленту конвейера и жестом показала Уорду, чтобы он шел первым. Тот благополучно миновал арку. Настала очередь Ксавьеры. Один охранник глянул на нее маслеными глазками, в которых откровенно читалась похоть. Он слегка толкнул локтем своего напарника. Тот моментально понял, что от него требуется, и незаметно нажал на контрольную кнопку. Детектор загудел. Ксавьера вздохнула: вечно одна и та же история!

– Придется вас проверить, мадам, – осклабился охранник, нацеливая на Ксавьеру ручной металлоискатель.

– С удовольствием, – ответила она и подмигнула Уорду.

Тот смерил охранника негодующим взглядом, подмигнул в свою очередь Ксавьере, отошел на несколько шагов в сторону и вынул из кармана миниатюрный фотоаппарат.

– Эй, что за шуточки? – насторожился второй охранник.

– Мой друг решил запечатлеть на прощание мой светлый образ, – объяснила Ксавьера. – И если вы позволите себе лишнее, ваше начальство и ваши жены получат снимки. Так что, пожалуйста, без рук!

Охранники неохотно оставили добычу. Мона была в неописуемом восторге.

– Блеск да и только! Как красиво вы это проделали! Все трое подошли к выходу на взлетно-посадочную полосу.

– Глядя на витрину овощной лавки, – сказала Ксавьера, – кто-нибудь может подумать, будто хозяин выстраивает фрукты и овощи пирамидкой, чтобы они радовали глаз, тогда как на самом деле он заботится только о своей выгоде. Так легче заметить, если кто-нибудь осмелится стащить плод. Так что для него это – не проявление любви к прекрасному, а средство самозащиты.

– Все равно это было незабываемое зрелище, – не унималась Мона. – Настоящий спектакль. Я горжусь знакомством с вами, Ксавьера. Погодите, я еще расскажу вам о моей дочери.

– У вас есть дочь?

– Ее зовут Синтия. Она работает в системе социального обеспечения и втюрилась в человека из Пуэрто-Рико.

– В парня или девушку?

– Парня. Но у них нет будущего. Его доход составляет только тысячу двести долларов в неделю.

Брови Ксавьеры поползли вверх!

– «Только»? По-моему, это вполне приличный заработок. Чем же он занимается?

– Он безработный и платит алименты. Так они и познакомились. Дочери пришлось обследовать условия жизни его семерых жен. Они сошлись, и дочь устроила ему инвалидную пенсию. Но что такое тысяча двести долларов, если их разделить на семерых жен и десяток отпрысков? Правда, это постоянный доход, ничего не скажешь.

– Ну, деньги – еще не главное. Только бы они были счастливы.

– Вы совершенно правы, Ксавьера. Я так и сказала Херберту, когда навещала его в кутузке на прошлой неделе.

– В кутузке? Ах да, вы говорили, что он подхватил вирус в одиночке. И давно его посадили?

– Он провел там большую часть жизни. В 1952 году застрелил охранника и пытался бежать. С тех пор и сидит в одиночке.

Ксавьера сочувственно пожала руку Моны.

– Это ужасно!

– Да нет, там не так уж плохо! Не нужно платить налоги. И ему позволяют тренировать волейбольную команду. Последние пару лет он ведет себя так, что я теперь понимаю, от кого Роберта унаследовала свои наклонности.

Они поднялись по трапу и заняли свои места в серебристом лайнере. Ксавьера очутилась в центре, а по обеим сторонам от нее – Мона с Уордом. По проходу сновали шустрые стюардессы. Мерно жужжали вентиляторы. Мона придвинулась к своей новой знакомой.

– Вы знаете, я работаю в магазине уцененных товаров, там иногда удается реализовать то, что мне перепадает от органов соцобеспечения…

– Наверное, это интересная работа? Все время среди людей…

– Да, но хотелось бы быть к ним еще поближе, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Неужели…

В глазах Моны светилась надежда.

– Считаете, для меня уже поздно?..

– Вовсе нет, – тепло ответила Ксавьера. – Вы вольны делать все, что доставляет вам удовольствие.

– Но это незаконно…

Ксавьера жестом бессильного отчаяния воздела руки к потолку.

– Увы, Мона, вот как раз это до меня и не доходит. Вы существуете за счет государства, в то время как вполне могли бы сами себя содержать. Вы привлекательная женщина и могли бы дарить людям радость. Ваш муж находится в тюрьме и, пожалуй, вот-вот сменит имя «Херберт» на женское «Хедер», а вы лишены возможности выполнять – и, может быть, даже перевыполнять – свою главную жизненную функцию. У меня просто нет слов.

Мона угрюмо кивнула.

– И вдобавок ко всему меня жутко укачивает в самолете.

– Держитесь за меня, вам будет легче.

Последние пассажиры заняли свои места. Взревели двигатели, и самолет тронулся с места. Мона судорожно вцепилась в рукав Ксавьеры. Самолет несколько раз качнуло, потом он плавно побежал по бетонной дорожке и наконец взмыл в небо. Мона отпустила руку Ксавьеры и благодарно улыбнулась. Чуть впереди них, через проход, сидел араб в тюрбане и европейском костюме делового человека. Светловолосой стюардессе приходилось то и дело подбегать к нему: то он требовал подушку, то прохладительный напиток, то просто хотел поболтать. Он явно положил на девушку глаз и широко улыбался, демонстрируя ослепительно белые зубы, контрастирующие с темной бородой и смуглой кожей.

Авиалайнер набрал высоту; пассажиры начали сновать взад-вперед по салону. Ксавьера отстегнула ремень безопасности и поглядела на Уорда, который успел открыть свой дипломат и углубиться в чтение.

– Да брось ты эти бумаги, – посоветовала Ксавьера. – Отдохни немного.

– Отдохну, когда все будет позади. Видишь ли, Ксавьера, я только что подумал вот о чем. В Лос-Анджелесе есть шарлатаны, которые, не имея лицензии, позволяют себе давать населению юридические советы в бракоразводных делах. Дипломированные юристы, вроде меня, возбудили против них уголовное дело и вынудили свернуть незаконную деятельность. А то развелось слишком много конкурентов.

Ксавьера задумалась. Беленькая стюардесса по-прежнему заигрывала с арабом. На лице Ксавьеры появилось кислое выражение.

– Да, Уорд. Любители всюду теснят профессионалов.

Глава четвертая

Сенатор Мартин Ролингс посмотрел на настенные часы в совещательной комнате и беспокойно заерзал в кресле. Потом достал пачку сигарет, вытряхнул одну и щелкнул золотой зажигалкой. Стенографистка мисс Тоби Гудбоди мельком взглянула на него, положила ногу на ногу и продолжала полировать ногти.

Сенатор Ролингс – плотный здоровяк пятидесяти лет с суровым, властным лицом, побагровевшим от возмущения. Что же касается мисс Гудбоди, то это была двадцатичетырехлетняя блондинка, обладательница превосходной фигуры. Стильное платье не доходило до колен, а поскольку она сидела напротив сенатора, то ему хорошо были видны эти соблазнительные женские коленки. По-видимому, упомянутое зрелище вызвало в сенаторе бурю противоположных чувств, ибо он снова бросил взгляд на часы и сердито поджал губы.

Открылась дверь, и в комнату вошел советник Рэнден Питерсдорф, загорелый молодой атлет с портфелем под мышкой. Он скользнул равнодушным взглядом по мисс Гудбоди, которая также не прореагировала на его появление, поздоровался с сенатором Ролингсом и заверил:

– Остальные будут здесь через несколько минут.

– Давно пора, – проворчал сенатор. – Почему они опаздывают? Все уже в сборе: и телевизионщики, и репортеры, и зрители, нет только членов подкомитета. В чем, собственно, дело?

Питерсдорф послал ему смущенную, умиротворяющую улыбку, пересек комнату по диагонали и, опустившись в одно из кресел, расстегнул портфель.

– Может, обговорим пока нашу стратегию, сенатор? Председатель подкомитета глубоко затянулся и небрежно потряс головой.

– Подождем остальных. Если, конечно, они соизволят явиться.

Питерсдорф кивнул в знак согласия и зашуршал бумагами. Наконец он извлек то, что ему было нужно, и, откашлявшись, нерешительно посмотрел вначале на сенатора, а затем на мисс Гудбоди.

– Есть одно дело, которое следовало бы обсудить до их прихода. Так сказать, частного порядка.

Сенатор Ролингс недовольно пожал плечами, словно говоря: «Одной проблемой больше, одной меньше… Ну, так в чем дело?» Питерсдорф заглянул в документ, который держал в руке.

– Свидетельница Холландер должна быть уличена в неуважении к верховной власти.

Сенатор Ролингс еще больше помрачнел и, сделав новую затяжку, возразил:

– Да? А если она не даст повода? Откуда вы вообще это взяли?

Питерсдорф поднялся с места и, оставив на сиденье портфель, приблизился к Ролингсу, чтобы показать бумагу. Мисс Гудбоди продолжала как ни в чем не бывало заниматься своими ногтями. Сенатор Ролингс прочитал документ, и недовольная мина на его лице сменилась выражением полной удовлетворенности.

– Похоже, что наверху нашим слушаниям придается большое значение.

Питерсдорф выразительно кивнул.

– Да. Это в наших общих интересах.

Сенатор затянулся, выпустил кольцо дыма и, прищурившись, перечитал документ.

– Как вы думаете, что за этим стоит? Питерсдорф загадочно улыбнулся.

– Не знаю, но с меня достаточно этой подписи.

– С меня тоже. – Сенатор в последний раз посмотрел на бумагу и вернул ее владельцу. – Однако придется потянуть время, чтобы нас не обвинили в предвзятости.

Питерсдорф жестом объявил согласие, вернулся на свое место и схоронил бумагу на дне портфеля.

– Да, сэр, это единственный верный способ. Пожалуй, стоило бы для отвода глаз быть построже к первому свидетелю.

– Отлично придумано, – одобрил сенатор Ролингс, бросая в урну окурок.

Снова открылась дверь, и появился сенатор Фриц Краузе, дородный мужчина лет пятидесяти пяти, с вызывающе вздернутым подбородком и коротким ежиком седых волос. За ним следовал сенатор Уинстон Стурдж, высохший старичок под восемьдесят, со слуховым аппаратом и тросточкой.

– Наконец-то, – проворчал сенатор Ролингс. Сенатор Краузе безучастно глянул на него, затем – долгим, задумчивым взглядом – на мисс Гудбоди и тяжело опустился в кресло.

– Мне пришлось задержаться. Доброе утро, мисс Гудбоди.

Девушка улыбнулась, стрельнула глазом в сторону сенатора Ролингса и, заметив, как у того ревниво вздернулась бровь, пробормотала:

– Доброе утро.

Сенатор Стурдж почему-то забеспокоился:

– А? Что?

– Садитесь, Стурдж, – прорычал сенатор Ролингс, снова берясь за сигареты.

– А?

– Садитесь!

– Доброе утро, – закивал сенатор Стурдж. При этом лязгнули его металлические зубы. Опираясь на трость, он проковылял к мисс Гудбоди и опустился в соседнее кресло.

– Приветствую вас, дитя мое. Пришли посмотреть, как наш конгресс вершит судьбы нации?

– Нет, сенатор, я здесь работаю.

– Из Миннесоты? Что вы говорите! А я из Вермонта. У вас там не слишком холодно?

Девушка вздохнула и смирилась.

– Нет.

– Что?

– Нет!

– Вам бы следовало сменить место жительства, – прокудахтал сенатор Стурдж. – Это свободная страна. – Он обвел взглядом совещательную комнату, откинулся на спинку кресла и тут же отключился.

Сенатор Ролингс с отвращением посмотрел на него и, сделав глубокую затяжку, стряхнул пепел. Дверь отворилась, и вошел сенатор Карузини, толстяк лет пятидесяти трех, с жеваной сигарой во рту и благодушной улыбкой во всю ширину лица – впрочем, его проницательные черные глаза оставались холодными.

– Привет, мальчики! Привет, мисс Гудбоди! Когда вы наконец подыщете себе приличную работу?

– У нее и так хорошая работа, – прорычал сенатор Ролингс. – Счастлив, что вы все-таки почтили нас своим присутствием.

Сенатор Карузини, по-прежнему улыбаясь, прошел на свое место.

– У меня были неотложные дела. Множество неотложных дел.

Председатель подкомитета кивнул Питерсдорфу.

– Начнем?

Тот вынул из портфеля листок бумаги.

– Да, сэр. Итак, джентльмены, наш первый свидетель – мистер Бодлер с телевидения. Он выступает на нашей стороне. Второй свидетель, вернее, свидетельница – мисс Ксавьера Холландер, известная как «Мадам», находится во враждебном лагере, поэтому ее показания должны оцениваться соответствующим образом. Сегодня свидетелей только двое: полагаю, что мисс Холландер придется остаться и на завтрашнее заседание, чтобы…

– «Мадам»? – настороженно спросил сенатор Карузини. – Это что-нибудь связанное с мафией?

– Нет, она сама по себе.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен.

Сенатор Карузини вернул на лицо улыбку и, катая во рту сигару, произнес:

– Прошу прощения, что перебил вас.

– Не беспокойтесь, сэр. Все вы Должны иметь в виду, что мисс Холландер – чуть ли не национальная героиня и что наши слушания будут транслироваться по телевидению. Здесь также присутствует большое число репортеров и ряд доброжелательно настроенных по отношению к ней зрителей. Они постараются превратить слушания в судилище над нами.

– Уж я позабочусь о том, чтобы этого не случилось, – вмешался сенатор Ролингс. Он встал и бросил в урну окурок. – В общем, вы поняли, какова должна быть наша стратегия. Давайте приступим.

Все повставали с мест. Питерсдорф застегнул портфель. Мисс Гудбоди поправила юбку и нагнулась за магнитофоном, стоявшим возле ее кресла. Один лишь сенатор Стурдж продолжал клевать носом, слегка посапывая и время от времени лязгая протезами. Сенатор Ролингс беззвучно выругался, подошел к почтенному старцу и легонько потряс за плечо.

– Эй, Стурдж, проснитесь!

– А?

– Проснитесь! Сейчас будем открывать сенатские слушания.

– Какое кушанье?

– Да нет же, черт побери! Пора начинать заседание. Питерсдорф, отведите его.

– Да, сэр.

Сенаторы Карузини и Краузе уже вышли в коридор. Сенатор Ролингс последовал за ними.

Замыкал шествие Питерсдорф, в одной руке сжимая портфель, а другой волоча за собой Стурджа.

Сенатор Краузе вызвал лифт. Его коллега Карузини обратил внимание на магнитофон в руках мисс Гудбоди.

– Вы что, собираетесь записывать ход заседания? Разве вы не владеете стенографией?

– Владею, сэр, но я предпочитаю не стенографировать все подряд, а только то, что может смутить машинистку при расшифровке магнитофонных записей.

– Она еще и стенографистка! – фыркнул сенатор Карузини.

– Вы чем-то недовольны? – вмешался Ролингс. Карузини смерил девушку оценивающим взглядом и подобрел.

– Когда будете работать на меня, я куплю вам новый магнитофон.

Как раз в это время подоспел лифт. Сенатор Ролингс взял мисс Гудбоди под руку, чтобы помочь ей войти в кабину. Сенатор Краузе нажал на кнопку, двери закрылись, и лифт плавно пошел вверх.

Выйдя из лифта, члены подкомитета сделали несколько шагов по коридору и через специальный вход вошли в зал судебных заседаний.

Там было полно народу. Все места, за исключением свидетельских, оказались заняты. По полу змеились идущие от телекамер провода; несколько репортеров также скрючились на полу в передней части зала. С появлением сенаторов гул голосов начал стихать. Вспыхнули софиты.

Сенатор Ролингс занял центральное место за длинным судейским столом. По обе стороны от него разместились сенаторы Краузе и Карузини. Питерсдорф водрузил портфель на кресло сбоку от сенатора Краузе, а сам сел рядом, придвинул к себе микрофон и начал разбирать бумаги. Сенатор Стурдж звучно захрапел. Мисс Гудбоди устроилась за небольшим столиком спиной к зрительному залу, проверила магнитофон и приготовила свой блокнот.

Сидя среди зрителей, Ксавьера внимательно следила за действиями членов подкомитета. Прежнее чувство уверенности сменилось паникой; она чувствовала противный холодок под ложечкой. Интуиция подсказывала: дела ее плохи. Неожиданно в зале объявилась ее мать и села неподалеку; это помогло Ксавьере справиться с волнением. Рядом с ней сидел Уорд. Его красивое, ухоженное лицо было сейчас обращено к ней, в уголках губ притаилась улыбка. И все-таки Ксавьера нутром чуяла неладное. В заднем ряду она заметила не спускавшего с нее глаз низенького человечка в темных очках, и по коже у нее поползли мурашки. Вообще-то она привыкла постоянно находиться в центре внимания, но в этом взгляде, начисто лишенном сексуального интереса, ей почудилось что-то непостижимо враждебное.

Сенатор Ролингс призвал аудиторию к порядку, и Питерсдорф вызвал первого свидетеля, телередактора мистера Бодлера.

Это был коротышка с чрезвычайно серьезным лицом; он явно нервничал и постоянно потирал костяшки пальцев. Мистер Бодлер явился в сопровождении своего адвоката, холеного человека с лоснящейся от искусственного загара кожей и седеющей шевелюрой. Адвокат разложил на столе бумаги, и Бодлер занял место перед микрофоном. Он был так мал ростом, что микрофон оказался ниже его головы. Адвокат привел микрофон в порядок и вернулся на место.

Резким, дребезжащим голосом Бодлер начал читать заранее приготовленный текст. В зале стало тихо. Сенатор Ролингс расслабился и позволил себе взглянуть на мисс Гудбоди, которая, положив ногу на ногу и сидя спиной к залу, все так же спокойно полировала ногти. Сенатор Карузини, думая о чем-то своем, жевал сигару. Потом он достал из кармана какое-то письмо и, держа его ниже кромки стола, начал перечитывать. Питерсдорф пошуршал бумагами, сортируя их, затем подпер руками подбородок и приготовился к длительному ожиданию. Репортеры и фотографы вяло переговаривались с телевизионщиками. Рокот голосов нарастал.

Наконец свидетель закончил читать свое заявление. Его адвокат победно улыбнулся и налил ему воды из графина. Бодлер выпрямился, дрожащей рукой поднес стакан ко рту и сделал несколько глотков.

Сенатор Ролингс пошевелился в кресле.

– Мистер Бодлер, на вас лежит священная обязанность… Именно священная…

Сенатор Карузини оторвался от письма и в тон ему произнес:

– Забота о моральной чистоте нации. Вы обличены высоким доверием.

– Это поистине труд Перикла, – включился в разговор сенатор Краузе. – Вы поставлены на страже правопорядка, дабы не допустить морального беспредела.

Все трое выжидающе посмотрели на сенатора Стурджа, но тот продолжал храпеть. Тогда сенатор Ролингс взял инициативу на себя.

– Ощущаете ли вы поддержку со стороны ваших коллег?

Бодлер хлебнул воды и покачал головой.

– Увы, сенатор… Одно время я был на руководящей должности, но… Жизнь редактора – это кромешный ад. Просто не знаю, чего они добиваются: каждый только и думает, как бы перещеголять остальных. Особенно на коммерческом канале: там только и слышишь, что «проституция», «аборты», «гомосексуалисты»… Ничего, что я употребляю здесь эти термины?

– Ничего, – поощрил его сенатор Ролингс. – Мы специально собрались для того, чтобы по крупице добыть истину, какой бы горькой она не оказалась. Продолжайте, прошу вас. Итак, в своих передачах они касаются таких тем, как проституция, запрет на аборты и гомосексуализм?

– Это еще цветочки. – Бодлер сокрушенно покачал головой. – Дела обстоят гораздо хуже. Вы не можете себе представить, какие слова мне пришлось вырезать из дикторского текста на прошлой неделе.

Сенатор Карузини с интересом поднял брови. – Например?

Казалось, Бодлера шокировало подобное любопытство.

– Сенатор, вы должны меня понять. Это не те слова, которые можно произносить в присутствии…

– О, не стесняйтесь, – великодушно разрешила мисс Гудбоди.

– Нет, я имел в виду коллег с телевидения. Профессиональная этика не позволяет мне выносить сор из избы – во всяком случае перед телевизионными камерами. Но я тут набросал перечень этих слов…

Сенатор Ролингс подал знак служителю. Тот взял у Бодлера листок и не спеша понес к столу, одновременно изучая на ходу. Мисс Гудбоди изогнула шею, чтобы, когда он будет идти мимо, подсмотреть, что там написано. Сенатор Ролингс зарычал, вскочил с места и выхватил у служителя бумагу. Тот вернулся на свое место в углу и зашушукался с другими служителями.

Пока председательствующий читал, сенаторы Карузини и Краузе подглядывали со стороны. Мисс Гудбоди тихонько покинула свое место и тоже попробовала сунуть нос в бумажку. Сенатор Краузе, которому было плохо видно, вырвал листок у сенатора Ролингса. Потом списком завладел сенатор Карузини. Наконец злополучный документ вернулся к Ролингсу; тот передал его мисс Гудбоди и вновь заговорил в микрофон:

– Поздравляю вас, мистер Бодлер. Вы проявили истинный патриотизм, непоколебимо стоя на страже морали.

Свидетель в торжествующей улыбке растянул рот до ушей.

– Спасибо, сэр. Я делаю все, что в моих силах. Просто поразительно, как эти членососы ухитряются выходить сухими из воды.

Мисс Гудбоди встрепенулась и схватилась за карандаш.

– Прошу прощения, сэр. Это одно или два слова? Бодлер растерялся.

– Что – одно или два слова?

– Членососы.

Бодлер беспомощно взглянул на своего адвоката. Тот пожал плечами. Бодлер лихорадочно соображал, от усилий у него побелели костяшки пальцев.

– Не знаю, мисс… э…

– Гудбоди.

– Прекрасная фигура?.. У меня? О, благодарю вас!

– Нет, это моя фамилия – Гудбоди. Мисс Тоби Гудбоди.

– Ах, вот как… Боюсь, что я не смогу ответить на ваш вопрос.

– По-видимому, речь может идти о слиянии, – предположил сенатор Карузини.

– Как – на глазах у всех? – захихикала девушка. – А впрочем, можно попробовать. Со всем остальным я уже экспериментировала. И все-таки, «членососы» – одно или два слова?

– Два, – безапелляционно заявил сенатор Ролингс.

– Одно, – не менее твердо заявил сенатор Краузе. Ролингс постучал молотком по столу и исподлобья взглянул на своего оппонента.

– Я здесь председатель, и если говорю, что «членососы» пишется в два слова, значит, так оно и есть! – Он положил молоток и кивнул Питерсдорфу. Тот наклонился к микрофону.

– Свидетель может идти. Подкомитет благодарит вас за ценные сведения.

Бодлер и его адвокат в мгновение ока собрали свои бумаги и, как ошпаренные, ринулись к выходу. Питерсдорф громогласно оповестил:

– Вызывается мисс Ксавьера Холландер!

Глава пятая

Когда Ксавьера с Уордом поднялись со своих мест и стали пробираться к проходу, в зале зашушукались. Шум постепенно нарастал. Пара человек зааплодировали, и вскоре стены сотрясались от грохота аплодисментов. Отовсюду слышались возгласы:

– Ксавьера, задай им перцу!

– Мы с тобой!

– С Ксавьерой – хоть на край света!

Председательствующий, сенатор Ролингс, с побагровевшим от гнева лицом, изо всех сил колотил молотком по столу.

– Требую тишины! Или в этом зале будет тихо, или я велю очистить его от посторонних!

Наконец крики и аплодисменты улеглись, воцарилась атмосфера почтительного уважения. Присутствующие подбадривали Ксавьеру улыбками и кивками. В глазах матери светились сочувствие и уверенность в успехе. Ксавьера постоянно чувствовала на себе взгляд коротышки в темных очках – он непроизвольно покачивал головой в такт ее шагам. В проходе Уорд взял ее под руку и отвел на свидетельское место. Установил перед Ксавьерой микрофон, а сам сел рядом, открыл дипломат и начал выкладывать бумаги.

Появился служитель с Библией.

– Положите, пожалуйста, руку на Библию. Поклянитесь говорить правду и сообщить членам подкомитета все, что вам известно! Да поможет вам Бог!

Ксавьера выполнила все, что от нее требовалось.

– Клянусь!

Служитель унес Библию. Сенаторы, восседавшие за длинным столом в передней части зала, подались вперед и пожирали Ксавьеру глазами: все, кроме Стурджа, который, по обыкновению, клевал носом. Мисс Гудбоди послала свидетельнице доброжелательную улыбку. Питерсдорф что-то как бы взвешивал в уме. Потом он приблизил губы к микрофону.

– Будьте добры, назовите ваше имя.

– Ксавьера Холландер.

– Адрес?

– 69–69, Голдуотер-каньон, графство Ориндж, штат Калифорния.

– Род занятий? Ксавьера приподняла брови.

– Удовольствия.

По залу прокатилась волна смеха, и сенатор Ролингс снова схватился за молоток.

– Требую тишины! – Он угрюмо уставился на Ксавьеру. – Отвечайте по существу!

Уорд передвинул к себе микрофон.

– Я – Уорд Томпсон, адвокат мисс Холландер. Мисс Холландер является учредителем и издателем журнала, который выходит миллионным тиражом и распространяется по всей стране. Она также владеет недвижимостью в графствах Ориндж и Лос-Анджелес и контрольным пакетом акций компании по купле-продаже ценных бумаг.

Сенатор Ролингс криво усмехнулся.

– Что это за журнал?

– Он, повторяю, выходит миллионным тиражом и распространяется…

– Я обращаюсь к свидетельнице!

Уорд сел и подвинул микрофон Ксавьере, сделав при этом предостерегающий жест рукой. Та понимающе улыбнулась.

– Журнал выходит…

– Каково направление журнала?

– Развлекательное.

На физиономии сенатора Ролингса появилась злорадная ухмылка.

– Он публикует фотографии обнаженных женщин?

– Да.

Сенатор выразительно постучал пальцем по столу.

– Значит, журнал апеллирует к животным инстинктам человека?

– В такой же мере, как это делает, например, каталог «Товары – почтой».

– Каким же это образом каталог может воздействовать на низменную сторону человеческой натуры? – требовательно спросил сенатор Ролингс.

– Никаким – если иметь в виду большинство людей. Однако некоторые ухитряются извлекать сексуальные ощущения при виде женского белья, цепочек, кожаных изделий… Другие…

– Я говорю о нормальных людях! – рявкнул председательствующий.

– В таком случае я затрудняюсь ответить, так как не знаю, что считать нормой, – с достоинством ответила Ксавьера.

Сенатор Ролингс перевел дыхание и, не сводя с нее глаз, заговорил тихим голосом, в котором, однако, слышались раскаты грома:

– Как вы думаете, может ли нормальный гетеросексуальный мужчина получить сексуальную стимуляцию, раскрыв ваш журнал и посмотрев на цветную иллюстрацию?

– Не обязательно, – ответила Ксавьера. – Ему может попасться фотография обнаженного мужчины.

Зрители оживились, и сенатору Ролингсу вновь пришлось пустить в ход молоток.

– Тихо! Порядок в зале! – Он бросил молоток на стол и сделал знак Питерсдорфу. Тот мигом перелистал лежащие перед ним бумаги и наклонился к микрофону.

– Мисс Холландер, вы прежде жили в Нью-Йорке, не правда ли?

– Да.

– В меблированных комнатах на Пятьдесят восьмой улице Западного района?

– Совершенно верно.

– Второго апреля 1975 года в 10 часов 18 минут утра инспектора полиции нравов этого района видели входящим в вашу квартиру. Он вышел из нее в 12 часов 10 минут того же дня. Не могли бы вы объяснить, зачем к вам приходил вышеупомянутый полицейский чин и что произошло в указанный промежуток времени?

– Неужели я столько лет нахожусь у вас под колпаком? – поразилась Ксавьера.

Сенатор Ролингс инстинктивно схватился за молоток.

– Свидетельница, отвечайте по существу! Иначе… – На его лице появилось мстительное выражение. – А впрочем, свидетельница может уклониться от ответа, если он может быть использован против нее.

– А если это вас попросту не касается?

– Подкомитет сам будет решать, что его касается, а что нет! – рявкнул председательствующий.

Уорд начал торопливо рыться у себя в дипломате. Однажды этот эпизод уже всплывал на слушаниях, когда решался вопрос о выдаче лицензии акционерному обществу. Инспектору полиции нравов пришлось под присягой давать письменные показания. Очевидно, это ведомство раздиралось распрями, имели место всякого рода подсиживания и все шпионили за всеми, рассылая рапорты сразу в несколько инстанций.

Ксавьера мягко дотронулась до руки Уорда и сказала в микрофон:

– Я постараюсь дать исчерпывающий ответ, но боюсь, что это займет слишком много времени.

Сенатор Ролингс зловеще ухмыльнулся.

– Ничего. Не торопитесь и рассказывайте все, что вам удастся вспомнить. Мы для того и собрались, чтобы ознакомиться с фактами.

Ксавьера погрузилась в воспоминания.

Вскоре после появления в ее квартире инспектор уже сидел на корточках под раковиной на кухне и орудовал гаечным ключом.

– Ну… – начала Ксавьера. – Через несколько минут после своего прихода он, точно обезьянка, лазил по кухне. Но орешек оказался твердым, так что пришлось ему попотеть.

Зрители дружно ахнули, а сенатор Ролингс подался вперед. У мисс Гудбоди заблестели глаза. Питерсдорф прокашлялся и уточнил:

– На кухне? А еще кто-нибудь был в квартире? Инспектор явился в весьма неподходящее время и едва не увидел то, что совсем не предназначалось для его глаз.

Перед самым его приходом Джулия развлекала двух джентльменов на кухне: они намазывали интересные участки ее тела мороженым, а затем слизывали его. Услышав звонок, Ксавьера быстро выпроводила их в кладовку и велела сидеть тихо.

– В соседнем помещении лакомились мороженым.

– Мороженым? – упавшим голосом переспросил сенатор. – Ну, а чем занимался инспектор после того, как ушел из кухни?

На стене спальни разболталась розетка. Инспектор взял отвертку и укрепил ее.

– Потом он очутился у меня в спальне и загнал куда следует парочку шурупов.

Сенаторы переглянулись. Тем временем Уорд разыскал письменный отчет инспектора и теперь укоризненно смотрел на Ксавьеру, ожидая, когда она закончит свое повествование. Питерсдорф, напротив, с нетерпением ждал продолжения. Наконец он не выдержал:

– Вы хотите сказать, что имел место… э… контакт? Ксавьера пожала плечами.

– Можно назвать и так. Он привел отвертку в контакт с шурупами и укрепил на стене электрическую розетку.

Аудитория разразилась хохотом. Сенатор Ролингс для проформы стукнул молотком по столу и гаркнул, обращаясь к советнику:

– Задавайте вопросы по существу!

– Да, сэр. – Питерсдорф заглянул в шпаргалку и снова обратился к Ксавьере: – Должен ли я сделать вывод, что в указанный промежуток времени в вашей квартире не произошло ничего из ряда вон выходящего?

Ксавьера задумчиво подперла щеку рукой. Ну, это как посмотреть. Без сомнения, подкомитет счел бы из ряда вон выходящим то, что происходило в столовой. Ей стоило огромных усилий не допустить туда инспектора. Шила, проказница Шила, обожающая разные выдумки, ублажала клиента, который со спущенными штанами лежал на столе, а она подскакивала на нем, держась за люстру. В самый ответственный момент она угодила пальцем в патрон.

Прибывшие по вызову врачи долго удивлялись, увидев человека в глубокой коме, с блаженной улыбкой на устах.

– Действительно, – произнесла Ксавьера, – кое-кого ударило током.

Питерсдорф нетерпеливо кашлянул.

– У меня создалось впечатление, мисс Холландер, что вы уклонились от ответа. Нас интересует то, что произошло между вами и инспектором.

Ксавьера пожала плечами.

– Ну, он как следует обработал мои шишечки, а потом я дала ему прикурить.

Зал затаил дыхание. У Питерсдорфа загорелись глаза.

– Вы имеете в виду?..

– Медные ручки в виде шишечек на моей двери. А после того, как инспектор хорошенько отполировал их, он взял у меня изо рта сигару и сам докурил ее.

Сенатор Ролингс всем телом подался вперед.

– Мисс Холландер, какие-нибудь деньги перешли при этом из рук в руки?

– Да, я дала ему шестьсот долларов. Сенатор был явно огорошен.

– Вы – ему? – Постепенно его физиономия просветлела. – Ага – взятка? Вы пытались подкупить должностное лицо при исполнении!

Ксавьера открыла было рот, но Уорд перехватил микрофон.

– Сенатор Ролингс, инспектор был владельцем этого жилого здания, и мисс Холландер вручила ему квартирную плату. Я располагаю его письменным свидетельством на этот счет.

Сенатор что-то буркнул и сделал неопределенный жест рукой. Уорд подошел к нему и протянул документ. Питерсдорф и все члены подкомитета вытянули шеи. В усилителях, которые забыли отключить, послышались какие-то нечленораздельные звуки. Мисс Гудбоди попыталась поймать взгляд сенатора Ролингса, а когда это не удалось, направилась туда, где сидела Ксавьера.

– Привет! Я – Тоби Гудбоди.

– Привет! Мне, наверное, нет смысла представляться?

– Еще бы, – захихикала девушка. – Я – ваша фанатка.

Ксавьера одарила ее солнечной улыбкой.

– Где вы оторвали такое обалденное платье?

– Одна моя знакомая в Лос-Анджелесе содержит швейное ателье. Она внимательно следит за модой. Мисс Гудбоди восхищенно поцокала языком.

– Клевые рукавчики! На вас они – просто блеск! У вас такие красивые руки! Как вы думаете, а мне она согласится сварганить что-нибудь этакое?

– Конечно. Приезжайте в Лос-Анджелес. Она не шьет без примерки.

Мисс Гудбоди опечалилась.

– Не думаю, что это получится. Мне легче смотаться в Париж, Лондон, на Гавайи и в прочие такие места, но кто же ездит в командировку в Лос-Анджелес? Послушайте, у вас, наверное, все дела стоят?

– Нет, почему? Я отдала распоряжения на время своего отсутствия.

– И сколько, по-вашему, вы здесь проторчите?

– Возможно, дня два-три. Мисс Гудбоди закатила глаза.

– Гм… Только не ляпните чего-нибудь такого, что им будет не в кайф. Усекли?

– Не вполне. Кажется, я им с самого начала… не в кайф.

Галдеж за столом, где сидели сенаторы, начал стихать, и мисс Гудбоди заторопилась. На прощание она успела шепнуть:

– Это точно. Но все равно следите за собой. Знаете, что такое неуважение к власти? Если вас уличат в этом, то упекут в каталажку. Пусть себе треплются, не принимайте к сердцу. Ладушки?

На губах Ксавьеры появилась неуверенная улыбка. В это время вернулся Уорд.

– Все в порядке. Только не дай им спровоцировать себя. Не дразни гусей, Ксавьера. Из этого ничего хорошего не выйдет. Если тебе инкриминируют неуважение к верховной власти, ты попадешь отсюда прямиком за решетку.

Она прикрыла рот рукой и прошептала:

– Та девушка уже пыталась меня предупредить…

– О чем?

– Точно не знаю, но, кажется, она имела в виду то же, что и ты. Знаешь, Уорд, я не могу объяснить, в чем дело, но мне все меньше нравится эта история. И вон тот тип, в заднем ряду, действует мне на нервы. Это кто такой?

Уорд обернулся и пожал плечами.

– Понятия не имею. Мало ли кого можно встретить в подобных местах.

– И не говори. У нас в Калифорнии тоже хватает психов, но это просто небо и земля по сравнению со здешней клоакой. – Ксавьера оглянулась на сенаторский стол. – Как ты думаешь, что теперь будет?

– Откуда мне знать? Так или иначе, до конца этого заседания осталось не так уж много времени: близится время обеда, а эти господа ни за что не упустят возможности съесть в местном кафе роскошный обед за два доллара, тогда как в любом другом месте он обошелся бы им в пятнадцать.

Ксавьера угрюмо откинулась на спинку кресла.

– Да уж, никто бы не отказался от тех деликатесов, что они здесь имеют практически даром.

Питерсдорф прокашлялся и наклонился к микрофону.

– Мисс Холландер, имеете ли вы какое-либо отношение к рекламному агентству «Бертон, Бейли, Данбар и Оуэнс»?

– Да. Я их постоянный консультант.

Сенатор Ролингс недоуменно уставился на Питерсдорфа.

– Это как-нибудь связано с рассматриваемым здесь вопросом?

– Принимая во внимание свидетельство мистера Бодлера и тот факт, что вышеозначенное агентство тратит бешеные деньги на рекламу по коммерческому каналу, мне думается, здесь можно усмотреть определенную связь. Странно, что какая-то…

– Понятно, – перебил сенатор Ролингс и повернулся к Ксавьере. – Так вы утверждаете, что консультируете это агентство?

– Да, и довольно успешно. Они получили от меня немало полезных рекомендаций.

– Какого свойства?

– Я помогаю им учитывать психологию потребителя. Однажды я сделала для них несколько рекламных роликов.

– Что значит «сделала»? Вы в них снимались?

– Нет, я выступила в роли продюсера. Сенатор Ролингс насупил брови.

– Что-то мне не понятно, каким образом… Вы что же, посещаете заседания совета директоров? Буду вам чрезвычайно признателен, если вы все объясните толком и мне не придется вытягивать из вас сведения по чайной ложке в час.

– Мне доводилось бывать на заседаниях совета. Должна ли я вдаваться в подробности?

– Да – если они прольют свет на вашу роль в деятельности этого агентства, потому что я никак не могу взять в толк… Ладно, расскажите все по порядку. Что вы делали на этих заседаниях?

– Хорошо, сенатор. Первым делом я говорила…

Глава шестая

– …Дo6рое утро, джентльмены!

Они откликнулись, хотя и не очень приветливо. За этим длинным, сверкающим полировкой столом Ксавьера была единственной женщиной, а над всеми двенадцатью мужчинами реял ореол богатства, могущества, власти. Их фирма стала одним из крупнейших рекламных агентств Соединенных Штатов. Председатель совета директоров мистер Бертон, он же основатель компании, восседал во главе стола. Здесь же присутствовали остальные учредители: Бейли, Данбар и Оуэнс со своими ассистентами. Перед каждым лежал на столе пакетик крекеров и стоял стакан молока.

В свое время мистер Бертон развернул дело благодаря займу своего отца, закройщика. По мере того, как оно разрасталось, к нему присоединились еще трое, причем каждый был экспертом в какой-нибудь одной области: косметики, продуктов питания или автомобильной индустрии. Со временем они обзавелись помощниками, специалистами в других областях. Компания стала гигантом.

Однако в последнее время дела пошатнулись. Число заказов уменьшилось до уровня мелких агентств, ранее пробавлявшихся крохами, достававшимися от более удачливых конкурентов. Потом неприятности хлынули лавиной. По мере сокращения доходов раздутые штаты превратились в сито, сквозь которое уплывало былое могущество. Некогда процветающая фирма оказалась в смертельной опасности.

Им срочно требовалось что-то новое, в первую очередь свежие идеи, которые бы вновь привлекли заказчиков, задели их за живое.

– Так что вы нам можете предложить, Ксавьера? – тихим голосом спросил председатель.

– Несколько клипов, мистер Бертон.

Директора переглянулись. С точки зрения предпринимателей такого ранга, привыкших ворочать миллионами долларов и держать в руках судьбы миллионов людей, любое решение требовало серьезного подхода. Стенографистка за партой в углу зафиксировала на бумаге вопрос и ответ и с отсутствующим видом уставилась в окно, на соседние небоскребы. Один из директоров поморщился от боли и схватился за живот. Потом отправил в рот крекер и запил молоком. Другой его коллега вытащил сигару, подержал во рту, чтобы почувствовать вкус табака, затем положил ее в пепельницу перед собой и стал с наслаждением облизывать губы.

– Несколько клипов, – пробормотал мистер Бертон.

– Да, сэр.

– Откуда они у вас?

– Я сняла их на студии в Лос-Анджелесе.

– О чем они?

– Я выбрала три изделия, спрос на которые катастрофически упал, и поставила три рекламных ролика для телевидения. Надеюсь, это поднимет спрос.

– Почему вы так полагаете?

– Все дело в дополнительном ингредиенте, который я добавила к обычной рекламе.

– И что же это за ингредиент?

– Секс.

Последовал быстрый обмен вопросами и ответами, а затем период раздумий, несколько затянувшийся из-за того, что директорам пришлось переварить слишком большой объем информации. Некоторые делали героические усилия над собой, дабы припомнить, что такое секс. Для стенографистки настало время передышки, и она снова уставилась в окно. Чтобы компенсировать непредвиденный расход энергии, внесли дополнительное количество молока и крекеров. Ксавьера терпеливо ждала. Ей платили пятьсот долларов в неделю, а это совсем не то, что обычная ставка уличной проститутки – доллар в минуту. Сотрудничество с рекламным агентством сулило ей одни преимущества – и никаких издержек.

– А можно посмотреть эти клипы?

– Конечно, сэр.

Ксавьера встала и пошла в переднюю, где мирно болтали две ее помощницы, Сюзи и Кристель. При появлении своей патронессы они вскочили с низенькой кушетки и заулыбались. Сюзи держала в руках переносной экран, а Кристель – портативный кинопроектор. Все три девушки вернулись в конференц-зал. Ксавьера обошла помещение, задергивая шторы. Кристель поставила киноустановку в торце длинного стола, а Сюзи развернула у противоположной стены экран. Директора таращились на девушек, и по выражению их лиц можно было понять: некоторым все же удалось вспомнить, что такое секс…

Ксавьера подошла к кинопроектору и достала первый ролик. Кристель заняла позицию возле выключателя. Ксавьера поставила бобину и подала ей знак. Девушка выключила свет. Включили проектор, и по экрану побежали полосы, засверкали цветные пятна. Она сфокусировала изображение, проверила усилители. Кристель щелкнула выключателем, и в зале снова стало светло.

– Это что, был первый клип? – осведомился мистер Бертон.

– Нет, сэр, пробное изображение. Я проверяла фокус.

– Чей фокус? С какой целью?

– Я наводила аппарат на резкость перед началом показа. Первый клип рекламирует туалетную бумагу. Вы готовы, джентльмены?

Джентльмены все еще трудились над осмыслением терминов «фокус» и «резкость». Потом до них дошел смысл вопроса, и они закивали головами: все, за исключением того, который в данный момент снова пробовал сигару. Ксавьера кивнула Кристель и включила проектор.

В динамиках зашумело. Наконец пошла звуковая дорожка; послышалась веселая музыка, создававшая благоприятный фон для демонстрации преимуществ современного супермаркета. Камера плавно переходила от одной витрины к другой, пока не остановилась на аккуратной пирамиде из рулонов туалетной бумаги, повернутых таким образом, чтобы бросалось в глаза название фирмы: «Буби Софт». Справа на экране возникла Кристель, одетая как Современная Домохозяйка № 1. Она уже сделала несколько покупок и задержалась перед горой туалетной бумаги. Слева, толкая перед собой тележку, появилась Современная Домохозяйка № 2 в исполнении Сюзи. Она улыбнулась Кристель и взяла в руки рулон.

– М-м-м, какая мягкая! – промурлыкала она и обеими руками стиснула рулон. – Эт-то что-то!

На лице у Кристель появилось выражение облегчения и радости, как у мальчишки, выигравшего спор с товарищами на тему кто первым спустит штаны и продемонстрирует голую задницу. Она тоже схватила рулон и крепко сдавила его руками.

– Блеск! Красота!

Музыка становилась все более громкой и чувственной. Обе девушки с упоением, в такт музыке, сжимали и разжимали рулоны; у них участилось дыхание и задергались бедра. Внезапно гора взорвалась, и оттуда выскочил молодой человек. Это был пьянчужка, которого Ксавьера подобрала в парке, умыла и нарядила владельцем супермаркета. Он вцепился одной рукой в грудь Кристель, а другой – Сюзи и, высунув язык, начал вдохновенно тискать их. Музыка становилась все тише, все отдаленнее, пока совсем не смолкла. Девушки сблизили головы и, с преувеличенным ужасом глядя на молодого человека, воскликнули в унисон:

– Мистер Зиппель, не тискайте наши булочки!

По экрану побежали полосы, и Ксавьера выключила проектор. Кристель в тот же миг включила верхний свет. Ксавьера посмотрела на директоров. Те очень прямо, с расширенными зрачками и открытыми ртами, сидели в своих креслах. Фильм явно произвел на них впечатление, и не приходилось сомневаться, какого рода.

Мистер Данбар хватил кулаком по столу:

– Самое то! – И его лицо исказила гримаса боли. Он отнял руку и начал бережно баюкать ее другой рукой. Его ассистенты загалдели, на все лады повторяя его реплику. Мистер Бейли кивал головой на манер китайского болванчика; ассистенты немедленно повторили его действия. Мистер Бертон задумчиво грыз крекер.

– Пожалуй, это действительно поможет распродать «Буби Софт». Правда, сделано несколько вульгарно…

– Да, сэр, – согласилась Ксавьера. – Наверное, мы переборщили, но мне было важно проиллюстрировать основной принцип. Если при виде «Буби Софт» у них будет возникать такое чувство, словно их тискают, они наверняка станут покупать эту продукцию.

– Пожалуй. У вас есть еще один клип?

– Да, сэр. Одноразовые полотенца фирмы «Маунти». Председатель откинулся на спинку кресла. Ксавьера сделала знак своей помощнице и включила проектор. На экране появился интерьер небольшого, уютного кафе. У стойки не спеша потягивала кофе пожилая женщина, согласившаяся за пару долларов сыграть эту роль. Мать Ксавьеры изображала острую на язычок официантку, «золотое сердце».

– Смотри-ка, Рути, – произнесла старуха. – Опять сюда идут эти молодожены. Ну, не милашки ли?

– Поцелуй меня в задницу, – бодро ответила мать Ксавьеры. – Видела бы ты, что они после себя оставляют. Хорошо, что у меня есть «Маунти».

– Что ты говоришь? – изумилась старуха. – Такие симпатичные молодые люди!

С правой стороны появилась Сюзи в обнимку с приятелем.

– Привет, Рути! – жизнерадостно молвил молодой человек. – Знаешь, чему мы научились этой ночью?

– Свинячить! – проворчала мать Ксавьеры.

– Точно! – обрадовался парень. – Только гораздо больше и качественнее, чем раньше. Смотри!

Он приподнял Сюзи за талию и без лишних слов разложил на прилавке, сметая на пол молочник, бутылочку кетчупа, баночку горчицы и старухин кофе. Посетительница шмыгнула за стойку. Сюзи подмигнула камере, задрала платье и раздвинула ноги, а парень спустил брюки, трусы и проворно взгромоздился на нее. Оба начали быстро-быстро двигаться.

Мать Ксавьеры вышла из-за стойки с большим рулоном бумажных полотенец под мышкой.

– Господи, Рути! – поразилась старуха. – Как ты думаешь со всем этим справиться?

Мать Ксавьеры выставила перед камерой рулон.

– Одноразовые, доступные всем полотенца «Маунти»! Качество гарантируется!

Она начала отрывать по одному полотенцу и разбрасывать повсюду, куда попали брызги кофе, кетчупа или горчицы. Старая женщина в немом восхищении наблюдала за ее действиями. Музыка делалась все громче, пока не стала прямо-таки оглушительной. «Молодожены» ритмично двигались; вовсю шуршали бумажные полотенца. Все это синхронизировалось, превратилось в настоящую симфонию. Когда бешеный ритм достиг кульминации, на лице старухи появилось выражение экстаза. Сюзи еще выше задрала ноги; ее партнер дернулся и затих. Мать Ксавьеры подкралась к ним и ловко подложила под бедра девушки несколько полотенец.

– Вперед, «Маунти»!

После того, как молодые люди соскочили с прилавка, мать Ксавьеры убрала полотенца. Прилавок был абсолютно чист.

– «Маунти» творят чудеса! – в упоении пропела старуха. – А ответь, Рути, эти полотенца – прочные?

– Прочные ли они? – мать Ксавьеры с торжествующей ухмылкой схватила рулон и, словно дубинкой, огрела молодого человека. Тот так и шмякнулся на пол. – Ну что?

– Вот это да! – восхитилась старуха.

Пожилые женщины взялись за руки и, пританцовывая, начали декламировать:

– «Маунти»! «Маунти»! Суперпродукция! Покупайте «Маунти»!

По экрану снова побежали полосы, и Ксавьера остановила проектор, а Кристель включила свет. Реакция директоров превзошла все ожидания. Они уплели свои крекеры, выпили молоко и теперь оживленно комментировали увиденное – все, кроме одного. Сюзи наклонилась над этим человеком и спросила, не нужно ли ему чего-нибудь. Потом похлопала молчальника по плечу и подошла к Ксавьере.

– Слушай, Ксавьера, я знаю, что у нас мало времени, но… Не могла бы я ненадолго отлучиться? Там одному очень понравилось, и он предложил мне… Кажется, я смогу прилично заработать.

Ксавьера потрепала ее по плечу.

– Иди, конечно. Только смотри, чтобы он не рассыпался.

– Спасибо, Ксавьера.

Девушка обошла вокруг стола, улыбаясь своему неожиданному клиенту. Тот тяжело поднялся на ноги, нашел свою тросточку и поковылял к выходу. Тем временем мистер Бертон переговорил с мистером Бейли и обратился к Ксавьере:

– Все это хорошо, но…

– Да, сэр?

– Эта парочка на прилавке. Конечно, она сразу привлекает внимание. Наверное, так и было задумано, но у нас возникли сомнения.

– Понимаю, мистер Бертон. Если хотите, можно переделать клип. Я не собираюсь лезть из кожи вон, доказывая, будто эта парочка так уж принципиально необходима.

– Вот именно. Мне нравится, как вы это формулируете: «принципиально необходима». Значит, вы согласны обойтись без нее?

– Разумеется. Можно не показывать напрямую, а тонко намекнуть. Главное, чтобы всякий раз, когда хозяйке понадобится что-нибудь вытереть, ей представлялось, будто она вытирает «то самое» и это ассоциировалось у нее с полотенцами «Маунти».

Мистер Бертон кивнул и обвел стол глазами. Тарелки и стаканы были пусты. Стенографистка встала, чтобы принести еще молока и крекеров. Ксавьера жестом предложила Кристель помочь ей. Вскоре девушки принесли подкрепление. Когда Кристель с подносом в руках обходила присутствующих, один из директоров что-то шепнул ей, и она задержалась возле его кресла. Очевидно, разговор пробудил дремавшие в старике силы, потому что он принялся один за другим поглощать крекеры, запивая молоком. Кристель погладила его по плечу и подошла к Ксавьере.

– Слушай, Ксавьера, ты не можешь сделать мне одолжение? Один человек сказал, что у него впервые за двенадцать или пятнадцать лет шевельнулось, ну и… Я должна ему помочь. Он славный старичок, да и лишние баксы не помешают.

Ксавьера хотела покачать головой, но передумала. В это время вернулись Сюзи и ее кавалер. Его одежда была в некотором беспорядке, а лицо побледнело. Девушка нежно поддерживала его. Ксавьера улыбнулась.

– Конечно, Кристель. Пусть Сюзи сменит тебя у выключателя. Желаю успеха. Смотри только, не слишком заводись, а то его еще хватит кондрашка.

Кристель благодарно кивнула.

Сюзи усадила своего ухажера в кресло и перебросилась несколькими словами с подругой. Поклонник Кристель вслед за ней вышел в переднюю. Сюзи направилась было к выключателю, но по дороге ее перехватил один из присутствующих. Мистер Бертон поднял глаза на Ксавьеру.

– Знаете, Ксавьера, я думаю, эти ролики нам подойдут. Кое-где подредактировать – и все будет в порядке. Больше у вас ничего нет?

– Еще один клип, сэр. Набор посуды «Девять женушек».

– «Девять женушек»? Вы правы, у нас возникли сложности с их реализацией. Давайте посмотрим.

Ксавьера щелкнула пальцами, чтобы привлечь внимание Сюзи. Та виновато улыбнулась, что-то сказала своему собеседнику и прошла к выключателю. Ксавьера запустила мотор.

Послышалась тихая, мелодичная музыка, которая постепенно становилась громче. На экране появился огромный пушистый кот на плюшевой диванной подушке. Женский голос за кадром ласково позвал:

– Марвин! Я принесла кое-что такое, что ты любишь! Камера спланировала на лоснящуюся морду кота, на которой застыло выражение пресыщенности. Из динамиков донесся низкий мужской голос:

– Ну, это вряд ли. Я так разборчив!

Камера отъехала немного назад. Снова послышалось вкрадчивое женское:

– Но, Марвин, это что-то особенное!

Опять крупным планом показали самодовольную кошачью морду. Мужской голос за кадром произнес:

– Она никогда меня не поймет! Камера вновь отъехала назад.

– Марвин, но это же…

В кадре возникли девять тарелочек, из которых лакали молоко девять очаровательных кошечек. Они стояли задом к камере, задрав хвосты и игриво помахивая ими. В женском голосе зазвучали триумфальные нотки:

– «Девять женушек»!

Камера вернулась к коту. Тот мигом слетел с дивана, в несколько прыжков пересек комнату и очутился рядом с кисками. Мужской голос за кадром захлебывался от восторга:

– «Девять женушек»! М-мяу!

Ксавьера выключила проектор, но свет так и не загорелся. Она позвала: «Сюзи! Эй, Сюзи!» Никто не отозвался. В конференц-зале было по-прежнему темно. Ксавьера ощупью двинулась к столу. Вдруг чья-то рука погладила ее ниже пояса, а затем вцепилась в бедро. Она добродушно рассмеялась, высвободилась, но ее тут же снова схватили чьи-то цепкие руки. Они шарили у нее под юбкой и куда-то тащили. Ксавьера опять высвободилась и, держась подальше от стола, стала пробираться к выходу. Реакция на этот последний клип оказалась, если судить по шумовым эффектам, более сдержанной. Включив наконец свет, Ксавьера поняла почему. За столом почти никого не осталось.

Из передней доносилось громкое пыхтение. Ксавьера открыла дверь и увидела такую картину. Сюзи с кем-то лежала на диване, Кристель с другим ухажером – на полу. Остальные терпеливо дожидались своей очереди. Ксавьера притворила дверь и, улыбаясь, подошла к мистеру Бертону. Тот одной рукой обнимал стенографистку и как-будто о чем-то упрашивал ее. Девушка колебалась.

– Ксавьера, – произнес мистер Бертон. – Я намерен купить у вас права на эти клипы.

– Для того я и принесла их, мистер Бертон.

– И вообще, нам бы следовало встретиться, обсудить подробности дальнейшего сотрудничества.

– Всегда готова! – отрапортовала Ксавьера.

Глава седьмая

В зале, где проходили сенатские слушания, творилось что-то невообразимое. Зрители и репортеры бурно аплодировали Ксавьере. Сенатор Ролингс безостановочно бухал молотком по столу и во всю мощь своих легких призывал аудиторию к порядку. Сенатор Стурдж открыл было глаза, испуганно посмотрел по сторонам и попытался встать. Затем тревога на его лице сменилась благодушной улыбкой, и он снова погрузился в сон. Ксавьера купалась в лучах славы. Но в суматошной, ликующей толпе ее взгляд натолкнулся на коротышку в темных очках, который бесстрастно, как и прежде, следил за ней. Она расстроилась и опустилась в кресло.

Аплодисменты постепенно стихали, а молоток сенатора Ролингса стучал все сильнее.

– Требую тишины! Если еще раз случится что-нибудь подобное, я прикажу очистить помещение и сделать слушания закрытыми. Разумеется, это не относится к представителям прессы.

Уорд придвинул к себе микрофон.

– Считаю необходимым дополнить, сенатор Ролингс, что в результате сотрудничества с мисс Холландер рекламное агентство «ББДО» снова завоевало рынок и на тридцать процентов увеличило объем своих операций, что в значительной мере смягчило последствия спада в экономике нашей страны.

Сенатор вновь прибегнул к помощи молотка.

– Обойдемся без такого сотрудничества, так же как и без ваших комментариев!

– Прошу прощения, если я нарушил правила, но, как мне кажется, это дополнение было по существу вопроса.

– Я так не считаю! – рявкнул Ролингс. – Мисс Холландер, из сказанного вами можно заключить, что вы взяли сознательный курс на использование порнографии в рекламном деле.

Ксавьера покачала головой.

– Я бы не назвала это сознательным курсом. В мои намерения входило лишь сделать рекламу более доходчивой и более действенной. Поэтому мне было трудно избежать эротики, но по-человечески это так понятно!

– Эротика и порнография – одно и то же! – бушевал сенатор Ролингс. – Вы воздействуете на низменные инстинкты!

– Нет, сэр, – со всей твердостью возразила Ксавьера. – Это одно и то же лишь для тех, чьи инстинкты настолько низменны, что они берут под подозрение любое проявление человечности.

Лицо ее противника потемнело от злости.

– Вы намекаете на то, что у меня низменные инстинкты? Я вам покажу! Не забывайте, что вы говорите с сенатором Соединенных Штатов!

– Что и требовалось доказать! – крикнул кто-то из публики. Раздался взрыв хохота.

– Тихо! – Сенатор Ролингс вновь схватился за свое боевое оружие. – Я вас заставлю соблюдать порядок!

Когда в зале снова стало тихо, он тяжелым взглядом посмотрел на Ксавьеру.

– Я жду ответа на мой вопрос, мисс Холландер. Она улыбнулась.

– Я вовсе не имела вас в виду, сенатор, и не настолько хорошо вас знаю, чтобы делать далеко идущие выводы. К тому же, судя по тому, что я слышала, вы вполне могли до сей поры оставаться девственником…

Председательствующий густо побагровел и впился взглядом в Ксавьеру. Потом под хохот всего зала повернулся к Питерсдорфу. Тот ответил еле заметным кивком. Сенатор Ролингс снова уставился на Ксавьеру, открыл рот и, указывая на нее пальцем, приготовился что-то сказать, но в это время раздался звонок, и рот сенатора непроизвольно закрылся. Он отвернул рукав пиджака и посмотрел на часы.

– Звонок на обед! – вскакивая с места, воскликнул сенатор Краузе. – Давайте отложим.

– Задержитесь хоть на пару минут! – завопил Ролингс. – Я должен сделать заявление!

– Вот сами и задерживайтесь! – буркнул сенатор Карузини. – Сейчас откроют кафе и все разметут.

Сенатор Ролингс гневно посмотрел на коллег, но был вынужден сдаться. Он стукнул молотком по столу.

– Объявляется перерыв до двух часов. Присутствие свидетельницы обязательно.

Уорд собрал свои бумаги и защелкнул дипломат.

– Плохо, Ксавьера, – тихо промолвил он. – Ты подошла слишком близко к опасной черте.

– Он меня достал. Только и делает, что умышленно меня провоцирует.

– Естественно. – Адвокат проводил взглядом сенаторов, покидавших поле боя, чтобы не проворонить дармовой обед. – Такая уж здесь ведется игра. Так что лучше бы тебе следить за собой. Не теряй самообладания, Ксавьера, иначе не успеешь и глазом моргнуть, как тебе предъявят обвинение в неуважении к власти.

– Я постараюсь, Уорд.

– Давай-ка двигаться отсюда. Тебе тоже не мешает подкрепиться.

Ксавьера неохотно встала. Навстречу им по проходу спешила ее мать.

– Здорово ты их отделала, детка! Всегда давай сдачи!

– Ни в коем случае, – возразил Уорд, – не давайте ей подобных советов. Это приведет вашу дочь в тюремную камеру.

– Я не хочу сказать, что нужно так прямо набрасываться на них, – оправдывалась мать. – Просто нельзя же им все спускать. Ну ладно, после обеда увидимся.

– Может, пообедаешь с нами, мам?

– Нет, дочка, спасибо. Я видела в нескольких магазинах готовой одежды объявления о сезонной распродаже. Это важнее, чем обед.

– Как хочешь, мам, – ласково сказала Ксавьера. – Пока!

– Скоро увидимся! – Пожилая дама заторопилась к выходу.

Большая часть зрителей разбежалась, как только объявили перерыв. Однако несколько человек по-прежнему сидели на своих местах и лениво переговаривались. Человек в темных очках тоже остался – следить за Ксавьерой и ее адвокатом.

В холле их встретила группа репортеров и тотчас набросилась на Ксавьеру.

– Вам не кажется, что на этих слушаниях попирается ваше право на частную жизнь?

Ксавьера усмехнулась.

– Я и не знала, что существует такое право. Они нас всех давно пронумеровали, разложили по полочкам, снабдили ярлыками, сняли отпечатки пальцев и заложили в компьютер – с момента рождения и до самой смерти. Какое уж тут право! Все засмеялись. Последовал новый вопрос:

– Каким вам видится будущее секса в Америке?

– Ему ничего не угрожает. Пока такие парни, как вы, будете так же пялиться на таких девушек, как я, будущее секса представляется мне в светлых тонах.

Пока репортеры хохотали над ее новым афоризмом, Уорд мягко, но решительно взял Ксавьеру под руку и повел по коридору. Какой-то китаец, в одежде, напоминавшей пижаму, успел таки догнать их и сунуть Ксавьере под нос диктофон:

– Это правда, что вы были любовницей Брежнева?

– Нет, но его портрет висит у меня над кроватью.

– Значит, вы мечтаете стать его любовницей?

– Нет.

– Тогда зачем вы повесили в спальне его портрет?

– Чтобы отпугивать тараканов и крыс.

Уорд повторил свой маневр, и Ксавьера со своим спутником заторопились по длинному коридору. В холле они наткнулись на группу студентов из Вирджинии во главе с гидом и полудюжиной преподавателей. Две девушки узнали Ксавьеру, и она немедленно оказалась под перекрестным огнем любопытных взглядов. Пришлось раздавать направо и налево автографы и отвечать на многочисленные вопросы, в то время как Уорд потихоньку терял терпение.

Гид воспользовался паузой, чтобы прислониться к стене и немного отдохнуть. На лицах преподавателей постарше читался ужас. Более молодые требовали, чтобы Ксавьера, если в ее расписании случится окно, предоставила им аудиенцию. Когда всплыл вопрос о причине ее появления в Вашингтоне, студенты начали живо обсуждать возможность организации акции протеста. Преподаватели постарше бросились их отговаривать, а Ксавьера с Уордом под шумок поспешили скрыться.

Выйдя из Капитолия, они спустились по широченной лестнице. Улица кишела автомобилями и пешеходами, но не было видно ни одного свободного такси. Пока Уорд ловил машину, Ксавьера укрылась от любопытных взглядов между почтовым ящиком на металлической подставке и контейнером для мусора. Люди пробегали мимо. Некоторые узнавали Ксавьеру и махали ей.

Проходившая мимо пожилая пара замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась, перешептываясь и отчаянно жестикулируя. Наконец они отважились приблизиться к Ксавьере. По-видимому, это были супруги: высохшие, но хорошо одетые, с пергаментной кожей и одинаковыми розовыми залысинками, которые проглядывались сквозь реденькие седые волосы. Подойдя, они застенчиво уставились на нее.

– Мисс Холландер, не так ли? – нерешительно начал мужчина.

Ксавьера лучезарно улыбнулась.

– Совершенно верно.

– А мы – Джорж и Эми Насбаум.

– Очень приятно. Как поживаете?

– Спасибо, хорошо, а вы?

– Прекрасно!

После того как с дежурными любезностями было покончено, наступила продолжительная пауза. Затем старушка толкнула мужа в бок и прошептала:

– Ну же, спроси ее!

Тот поколебался, откашлялся и взглянул на Ксавьеру.

– Э… мисс Холландер… правда ли, что семьдесят – не слишком подходящая цифра для занятий сексом?

Ксавьера с сомнением покачала головой.

– Да – если движением правит один из партнеров. Если же за рулем сидит кто-то третий, не вижу, почему бы…

– Нет, я имел в виду возраст.

– А… Тогда тем более не вижу причин для опасений. Шестнадцать, шестьдесят или сто шесть – по мне, так никакой разницы.

– Какой возраст вы сами предпочитаете? – спросила женщина.

– Шестьдесят девять.

– Вот видишь! – она торжествующе посмотрела на мужа. – Это почти семьдесят!

Тот замялся и пояснил:

– Эми не имеет в виду извращения.

– Я тоже, – улыбнулась Ксавьера.

– Я говорю о нормальном сексе, между супругами, – продолжал старик. – Мы с Эми давно знаете ли, женаты.

– Поздравляю!

– Спасибо. Мы живем в доме престарелых во Флориде. Это своего рода коммуна, у нас очень много всяких развлечений. Бридж, крокет… А теперь еще и новая коллективная игра. Она называется…

– «Старые распутники», – подсказала его жена. Ксавьера понимающе кивнула.

– И вы не желаете в ней поучаствовать? Позвольте мне высказать свою точку зрения. Правильно организованная оргия – такое же времяпровождение, как всякое другое. Конечно, здесь недопустимо принуждение…

– Да нет, – вздохнула старушка. – Я-то хочу участвовать, а вот Джордж – нет.

– Боюсь, что закручу с какой-нибудь шестидесятилетней малюткой и отдам концы, – объяснил Джордж.

– Ах, вот в чем дело. Понимаю ваши опасения. К сожалению, в данный момент я не могу вам вот так прямо что-либо посоветовать, но все равно приятно встретить супругов, которые столь откровенно обсуждают подобные вещи.

– Так-то оно так, – протянула старая дама, – но я хочу трахаться, а не обсуждать. Надоело корчить из себя старых миссионеров. Дело в том, что там есть один старый лох, Джейкоб Маккарти, он просто проходу мне не дает, так и норовит «вставить»… Но я считаю, что это будет несправедливо по отношению к Джорджу. Он тоже должен развлекаться.

– Понимаю, – сказала Ксавьера. – Как я уже Сказала, у меня нет готового ответа на ваш вопрос, но я счастлива встретить женщину, которая так заботится о своем муже. А что остальные члены коммуны делают в подобной ситуации?

Супруги переглянулись.

– Да нет больше ни у кого такой ситуации, – ответил муж. – Они просто трахаются, и все. На прошлой неделе мы похоронили восьмерых человек. Подозреваю, что опекуны нарочно затеяли эту игру, чтобы почаще освобождались вакансии и они могли принимать в коммуну новых членов и брать деньги за содержание вперед. Конечно, у меня нет доказательств…

– Ксавьера! – крикнул с тротуара Уорд. – Я поймал такси!

– Сейчас иду! – она снова повернулась к пожилым супругам. – Мне очень жаль, что я не могу помочь вам решить эту проблему. Межличностные отношения всегда очень сложны и требуют определенного умения приспосабливаться друг к другу, идти на разумный компромисс, а это зависит только от самих заинтересованных лиц. Конечно, восемь смертей за одну неделю кого угодно заставят задуматься. Зато какая прекрасная смерть! Можно ведь и так посмотреть, верно?

– Я об этом думал, – признался старик. – Но всякий раз, когда у меня встает, это случается посреди партии в бридж или игры в крокет, а я терпеть не могу подводить партнеров.

Ксавьера поцокала языком.

– Должна признаться, я еще не встречала людей, которые бы так заботились о благе ближнего. Это просто стыд-позор, что в мире больше нет таких, как вы.

– Ксавьера! – снова крикнул Уорд.

– Иду, иду!

Старушка бросила проницательный взгляд на Ксавьеру, затем на Уорда и заговорщицки улыбнулась.

– Вы с этим джентльменом собираетесь попробовать что-нибудь этакое?

– Не знаю. Это будет зависеть от меню. В здешних ресторанах не такой уж богатый выбор.

– Не будем вас задерживать, – учтиво проговорил старик. – Большое спасибо за разговор.

– Мне самой было очень приятно, – завершила Ксавьера и пожала обоим руки. – Жалко, что не смогла помочь. Но я уверена, что вы вместе найдете достойный выход.

– Вы помогли нам четче сформулировать вопрос, – возразила старая дама. – Недаром говорят, что подобное – уже половина ответа.

– Конечно. До свидания!

– До свидания!

Ксавьера помахала старичкам и устремилась к Уорду, который, чтобы не дать шоферу улизнуть, держал открытой дверцу такси. Оба изрядно нервничали, однако при виде Ксавьеры тотчас смягчились.

Маленький ресторанчик был переполнен служащими из ближайших учреждений, так что Ксавьере с Уордом пришлось ждать, пока освободится столик. Наконец им удалось сесть. Уорд заказал себе бифштекс, а Ксавьера – колбасу, жареный картофель и французскую булочку. Обслуживали здесь довольно медленно, и они, коротая время, немного поболтали за чашечкой кофе. Разговор в основном свелся к новым предупреждениям Уорда о том, что Ксавьера должна держать себя в руках.

Внезапно она почувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидела за несколько столиков от себя человека в темных очках. У нее снова испортилось настроение.

После обеда они едва успели вовремя добраться до Капитолия. Сенаторы еще отсутствовали. По залу слонялись репортеры, работники телевидения и просто зрители. В четверть третьего появились служители. В 2.30 из служебной двери показались несколько сенаторов и советник Питерсдорф. У сенатора Ролингса был сонный вид, а мисс Гудбоди, напротив, была возбуждена и многозначительно улыбнулась Ксавьере.

Ролингс ударил молотком по столу. Публика постепенно угомонилась. Он огляделся и остановил тяжелый взгляд на Уорде.

– Могу ли я быть уверен, что свидетельница предупреждена об ответственности за неуважение к конгрессу?

– Да, мы с мисс Холландер обсудили этот вопрос, – заверил адвокат. Председательствующий посмотрел на Ксавьеру.

– Надеюсь, мисс Холландер, что, будучи предупреждены, вы проявите должное почтение к деятельности подкомитета. Мы – сенаторы Соединенных Штатов и требуем уважения к себе и возложенной на нас миссии. Для Попирающих наше достоинство существует определенная система наказаний, к которой я не премину прибегнуть, если возникнет необходимость. – Сенатор Ролингс подал знак Питерсдорфу и снова бухнул молотком по столу. – Требую тишины!

– Похоже, что на этот раз пронесло, – шепнул Уорд. – Прошу тебя не терять контроля над собой.

– Постараюсь, – вздохнула Ксавьера.

Глава восьмая

Через несколько часов раздался звонок, и сенатор Ролингс, поглядев на часы, ударил молотком по столу.

– Следующее заседание завтра в девять. Явка свидетельницы обязательна.

Ксавьера также посмотрела на свои часики. Четыре, в верхних эшелонах власти конец рабочего дня.

– Ну, как я выглядела, господин учитель? – обратилась она к Уорду.

– Великолепно. Но мое мнение ничего не значит. А сенаторы, похоже, уже приняли решение. Здесь происходит какая-то закулисная игра, и это действует мне на нервы.

– Что именно?

– Если бы я знал.

Подошла мать Ксавьеры, обняла и поцеловала ее в щеку.

– Ты молодец! Бьюсь об заклад, по окончании слушаний тебя ждет медаль или что-нибудь получше!

– Скорее наручники, – усмехнулась Ксавьера.

– Ну что ты, родная. Это будет величайший триумф в твоей жизни.

– Не следует витать в облаках, – изрек Уорд, помогая Ксавьере выйти из-за стола. – Пресса и телевидение продолжают на все лады склонять того сенатора и Линду, так что конгрессмены по-прежнему кровно заинтересованы в том, чтобы переключить общественное негодование на кого-нибудь другого. Теперь, когда они заполучили в свидетели национальную героиню, эти слушания приобрели государственное звучание. В такой ситуации обвинение в неуважении к верховной власти может стать бомбой.

Ксавьера вздохнула и на всякий случай проверила содержимое сумочки – все ли на месте?

– Ну, ты же видишь, Уорд, я делаю все от меня зависящее.

Он ласково потрепал ее по плечу.

– Знаю, Ксавьера. Если будешь и дальше так себя вести, нам ничего не угрожает.

– Да-да, милая, – подхватила мать Ксавьеры. – Во всем слушайся Уорда и держи себя в руках. Кстати, я говорила: сейчас в городе несколько интересных распродаж? Не хочешь купить себе платье или что-нибудь такое, что подняло бы тебе настроение? Ксавьера понизила голос до шепота.

– Нет, мам. Пришло время по-настоящему заняться поисками Линды. Попробую воспользоваться кое-какими связями.

– Связями? – Мать сердито свела брови. – Уж не хочешь ли ты сказать, что кого-нибудь здесь знаешь?

– Да нет, мам, – примирительно ответила Ксавьера. – Просто есть люди, с которыми я была знакома еще до того, как они перебрались в Вашингтон.

– Ты не должна с ними встречаться! Если не думаешь о своей репутации, подумай о моей. Неужели ты допустишь, чтобы люди шушукались у меня за спиной: мол, ее дочь знается с теми, кто работает в Вашингтоне? Да я глаза выцарапаю тому, кто скажет подобное о моем ребенке.

– Мам, – утомленным голосом произнесла Ксавьера. – Линда была моей подругой.

– И уехала в Вашингтон. Ксавьера, ты достаточно взрослая, чтобы понимать: есть вещи, которые навсегда ставят человека вне общества.

– Поверь, мам, – терпеливо убеждала Ксавьера, – никто ничего не узнает.

Мать вздохнула и пожала плечами.

– Ладно! Видит Бог, тот, кто однажды по-дружески отнесся к тебе, приобрел себе друга на всю жизнь. Существуют, конечно, пределы, но, видно, не для тебя. Только будь осторожна.

– Конечно, мам. Пока!

Мать сделала прощальный жест рукой и заторопилась к выходу. Ксавьера с Уордом последовали за ней.

– Уорд, могу я попросить тебя справится в полиции: не известно ли им чего-нибудь о Линде?

– Разумеется, Ксавьера. Мне бы не хотелось оказывать на тебя нажим, но все-таки подумай о том, что сказала твоя мама. Это вопрос твоей репутации. У меня самого был один друг, который… – Он вдруг осекся.

– Уехал в Вашингтон?

Уорд беспокойно оглянулся по сторонам.

– Ну…

Ему явно не хотелось обсуждать это здесь, где их могли подслушать. Ксавьера понимающе улыбнулась и взяла его под руку. Они быстро пошли по проходу между рядами.

Зал опустел; появились уборщицы с метлами, ведрами, тряпками и корзинками для сбора мусора. Человек в темных очках медленно повернул голову, провожая Ксавьеру взглядом.

В холле толпились репортеры, но Уорд решительно заявил, что комментариев не будет, и потащил Ксавьеру дальше. Самые настырные преследовали их до самого выхода, но безо всякого успеха.

На этот раз на улице было мало пешеходов и сколько угодно такси. Мелкие служащие заканчивали работу в пять и вплоть до этого времени не смели покидать рабочие места из боязни, что кто-нибудь донесет, будто они чувствуют себя начальством и позволяют всякие вольности.

В машине Уорд был непривычно молчалив: возможно, жалел о своей оговорке. Наконец такси остановилось, и он помог Ксавьере выйти.

– Сейчас съезжу в полицию и наведу справки о Линде. Придумаю какой-нибудь благовидный предлог, чтобы не впутывать тебя. Пожалуйста, Ксавьера, будь осторожна.

Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Само собой. Пока, Уорд!

– До свидания, Ксавьера.

Он снова забрался в такси и помахал ей через заднее стекло. Она ответила тем же и, когда машина скрылась из виду, направилась в отель.

Швейцар услужливо распахнул перед ней дверь. Ксавьера вошла в просторный, плохо освещенный холл. Почты для нее не оказалось. Она поднялась в свои апартаменты, вытащила из встроенного шкафа большущий чемодан и извлекла оттуда черное пальто, светлый парик и огромные солнечные очки.

Нужный ей телефон был зашифрован на последней странице записной книжки. Ксавьера села за стол и принялась наносить на бумажную салфетку колонки цифр. После того как ей удалось расшифровать номер, она несколько раз повторила его в уме и, разорвав салфетку на мелкие клочки, сунула в карман пальто. Оделась и через черный ход вышла на улицу.

Наверное, ее маскарад поистине удался, потому что коридорный, оказавшийся ее ярым сторонником, пронесся мимо, даже не повернув головы. Ксавьера выгребла из кармана клочки бумаги и разбросала в мусорном контейнере так, чтобы никто не мог сложить их и прочитать текст. Потом перешла через дорогу и вошла в телефонную будку.

После четырех гудков в трубке раздался низкий женский голос – тусклый, но такой знакомый!

– Алло?

– Ричи Мевилл?

– Да. А кто… – Вдруг женщина на другом конце провода ахнула, и ее голос ожил: – Неужели?..

– Ксавьера.

– Ох, детка, это здорово! Не могу выразить, что для меня значит твой звонок. Ох, Ксавьера!..

– Ричи Мевилл, мне бы хотелось повидаться с тобой. Женщина не могла поверить своим ушам.

– Как? Ты и вправду хочешь… Слушай детка, я бы с радостью, но… тебя могут увидеть.

– Я изменила внешность.

– Да-да, конечно… Но ты уверена?

– Вполне.

Последовала продолжительная пауза. Женщина вздохнула.

– Слушай, я не могу позволить тебе так рисковать, и в то же время до смерти хочу тебя видеть. Столько воды утекло! Ну ладно, высылаю авто. Где ты находишься?

– На углу «М» и Шестнадцатой улицы. На мне черное пальто, коричневый шарф и светлый парик.

– Светлый парик, коричневый шарф и черное пальто. Прекрасно. Машина будет через двадцать минут. Я жду не дождусь!

– Я тоже. Пока, Ричи.

– До встречи, детка.

Ксавьера повесила трубку. Она высоко подняла воротник пальто, поправила парик и огромные солнцезащитные очки. Какой-то водитель, проезжая мимо, сбавил скорость и, бросив оценивающий взгляд на ее фигуру, сделал еле заметный знак рукой. Ксавьера помотала головой, но через минуту история повторилась, уже с другим водителем. Надо же, подумала Ксавьера, когда тебе что-то нужно, оно никак не подворачивается, зато когда ни к чему – тут как тут. Кончилось тем, что появился полисмен, и очередной несостоявшийся поклонник поспешил убраться восвояси.

Наконец подкатил шикарный черный лимузин. Шофер предупредительно распахнул перед Ксавьерой дверцу. Как только она села, лимузин сорвался с места.

Ричи Мевилл жила в старом квартале Александрии, в громадном особняке времен короля Георга. Водитель провел Ксавьеру мимо охранника – свирепого на вид темнокожего громилы в пурпурном трико и с поблескивающей, точно вощеная бумага, лысиной. Впрочем, он вел себя исключительно вежливо. Ксавьера проследовала через небольшую, пышно убранную прихожую и поднялась в лифте. Двери щелкнули, открылись, и Ксавьера угодила прямо в жаркие объятия Ричи Мевилл.

– Ксавьера, милочка, я просто не могу передать, как много для меня значит твой визит. Ну же, дорогая, дай мне обнять тебя.

Ричи Мевилл всегда красила волосы в рыжий цвет, но новейшее средство придало им прямо-таки огненный оттенок, из-за чего ее шоколадное лицо потускнело и осунулось. Она выглядела значительно старше своих лет. Спелые вишни глаз блестели от радости; в хриплом голосе слышались нежные нотки. Ричи Мевилл была довольно высокого роста, ее длинные, сильные руки чуть не задушили Ксавьеру. Прозрачный пеньюар сообщал ее ласкам почти интимный характер.

– Идем, дорогая. Я читала в газетах отчеты об этих слушаниях. Тебе сейчас, наверное, достается – хуже некуда?

– Случалось и похуже.

– Я всегда говорила, что в пиковых ситуациях у тебя открывается второе дыхание.

– Просто, когда на меня давят, я зверею и даю сдачи.

В передней царил полумрак. На полу лежал пурпурный ковер с длинным, густым ворсом. Со стен, задрапированных бархатом цвета лаванды, свисали стеклянные шары. Двери были обиты кожей. Сандаловые кадильницы источали сладковатый, терпкий аромат. Во всем чувствовалось стремление хозяйки отгородиться от внешнего мира. Ричи Мевилл подвела Ксавьеру к двери в дальнем конце передней.

– Вот моя святая святых. Отсюда я могу контролировать все остальные помещения. Располагайся поудобнее, чувствуй себя как дома.

Все в будуаре Ричи Мевилл кричало о роскоши. Темно-розовый ковер, в котором ноги утопали по самую щиколотку. Стены и потолок, задрапированные розовым шелком. Мягко льющийся из скрытых светильников свет. Мебели было не густо: только телевизор на подставке в углу, книжная полка и – в центре комнаты – круглая тахта королевских размеров, покрытая леопардовыми шкурами. На ней было разбросано несколько подушек, также в чехлах из леопардовых шкур. Рядом с тахтой с одной стороны стоял журнальный столик, а с другой – что-то вроде пульта. На стенах – ничего, кроме одной-единственной цветной репродукции, изображавшей парочку, занимающуюся любовью по Камасутре, позиция номер сорок два.

Ричи Мевилл жестом указала на тахту, а сама подошла к стене и, нажав кнопку, открыла дверцу скрытого в стене бара. Она откупорила бутылку вина, а Ксавьера тем временем сбросила на пол шарф и пальто и грациозно опустилась на тахту. Ричи наполнила бокалы, закрыла бар и устроилась рядом с ней.

– Спасибо. – Ксавьера взяла бокал и пригубила вино. – Ого, да это высший сорт!

– Да, неплохое вино, – со вздохом подтвердила Ричи Мевилл. – Один знакомый летал в командировку во Францию и Германию и вывез оттуда вин и антиквариата – шестнадцать грузовых самолетов. Он продал мне пятьдесят ящиков безо всякой наценки.

– Что значит блат!

Ричи Мевилл невесело усмехнулась.

– Да, мне тут кое-что перепадает, но… – она судорожно сглотнула. – Оно того не стоит, Ксавьера. Я проклинаю тот день, когда ступила на этот путь. После смерти мамы…

Ее душили слезы. Она поставила бокал на пульт и спрятала лицо в ладонях. Ксавьера, подвинувшись поближе, обняла ее за плечи.

– Ну-ну, Ричи, все не так уж плохо.

– Ты не представляешь, – всхлипывала та. – Просто не представляешь. Известно ли тебе, что ты первая из всех знакомых, кто посетил или хотя бы заговорил со мной? Знаешь, что сказала мне мама перед смертью?

– Что, дорогая?

Ричи Мевилл проглотила комок и вытерла глаза краешком пеньюара.

– Она лежала в больнице, я приехала навестить ее. Врачи сказали, что она умирает от рака, вот я и прилетела. Когда мама ненадолго пришла в сознание, она спросила: «Кто это?» – «Это я – твоя дочь, Ричи Мевилл». – «У меня нет такой дочери. Я знала шлюху по имени Ричи Мевилл, она уехала в Вашингтон, но это не моя дочь». Я расплакалась: «Мама, прости меня!» А она: «Я лезла вон из кожи, чтобы дать тебе образование, а ты уехала в Вашингтон. Ты мне не дочь!» Ксавьера, она так и умерла, не простив меня!

Гостья не знала, что сказать. Она только вздохнула и крепче прижала к себе рыдающую приятельницу.

– Наверное, ей сказал кто-то из знакомых.

– Да, – всхлипывала Ричи, – могу себе представить, как они это преподнесли. У матери было шестнадцать дочерей, и только я одна навлекла на нее такое бесчестье. Почти все мои сестры работают в Атланте, кроме двух – они устроились в Новом Орлеане. Да еще Клементина сидит в тюрьме за убийство своего парня. Но большинство – в Атланте. И ни одна знать меня не желает.

– Возможно, они еще изменят свое отношение.

– Нет, потому что даже когда им позарез требуется помощь – от меня они ее не принимают. Ведь как было с Клементиной. Ее парень женился на ней после того, как она забеременела – в третий или четвертый раз. Он думал, от него, но ребенок родился белым, и муж выгнал Клементину на улицу. А у нее всегда был бешеный темперамент; она утратила контроль над собой и убила его. Я сразу же примчалась и предложила внести залог и нанять хорошего адвоката, но она заявила, что лучше сгниет в тюрьме, чем примет помощь из моих рук. И ни одна ни разу не ответила на мои письма. Просто ума не приложу, какое затмение на меня нашло, что я перебралась сюда. Уж лучше бы… – Ричи Мевилл захлебнулась слезами.

– Ну-ну, – гладя ее по спине, пробормотала Ксавьера. – Зато ты многого достигла. У тебя есть свой дом и все остальное…

– Какой мне от этого прок, если моя собственная родня знать меня не желает? И вообще никто – кроме тебя, Ксавьера! Ты ангел!

«Ангел» вздохнул.

– Ричи Мевилл, я не из тех, кто тыкает пальцем в другого. Если человек совершил скверный поступок, я заранее убеждена, что в тот момент у него не было выбора. Бывают прегрешения похлеще, чем перебраться в Вашингтон.

– Это какие же?

– Ну… Так прямо ответить трудно. Я должна подумать.

– Вот видишь! – в отчаянии воскликнула Ричи Мевилл. – Ты не можешь вспомнить, потому что хуже этого и впрямь ничего нет.

– Наверняка есть – ну, хоть капельку похуже! Возьми себя в руки, Ричи. Я ведь приехала навестить тебя, так что давай рассказывай, как дела.

Хозяйка дома подавила рыдание и сделала громадное усилие над собой, чтобы успокоиться.

– Да все нормально.

– Как идет бизнес?

– Сейчас у меня двенадцать девушек, большей частью из беглых, тех, которым никуда нет хода, кроме как в Вашингтон. Прибыль составляет восемь миллионов в год.

– Недурно! Полиция не беспокоит?

– Восемь миллионов «грязными». «Чистыми» – два миллиона.

– Понятно. И двенадцать девушек? Все равно неплохо. У тебя свой врач или ты обращаешься то к одному, то к другому?

– Все мои девушки застрахованы от гонореи и нежелательной беременности. Еще есть врач, который делает им уколы, когда слишком большой наплыв гостей. За это он пользуется ими бесплатно.

– Прекрасная организация! А как ты контролируешь качество работы?

Ричи Мевилл склонилась над пультом и нажала кнопку. Та часть стены, где висела репродукция, отъехала в сторону, и открылись двадцать небольших телеэкранов. В восьми комнатах горел свет. На кроватях лежали пары.

– Всего у меня двадцать комнат. Как только кто-нибудь сядет на кровать, автоматически включается камера. Итак, значит, у нас сегодня восемь гостей. – Она покрутила ручку и тем самым увеличила одно изображение. – Какой-то новый клиент, нужно заснять его на видео. Никогда не знаешь, когда что может понадобиться.

– Скажи, у тебя не бывает сенатор Ролингс?

– Нет. Конгрессмены ко мне практически не обращаются. У них свои агенты, которые поставляют им девушек. Они гораздо больше платят, я столько не могу. У государственных деятелей такое жалованье – тебе и не снилось!

– А как насчет сенаторов Краузе, Стурджа, Карузини? Или советника Питерсдорфа?

Ричи Мелвилл достала картотеку.

– Нет. Только сенатор Стурдж, и то это был вызов на дом. Девушка потом возмущалась, что ему только и нужно было – поставить клизму…

Ксавьера поморщилась.

– Очень жаль. Сейчас это бы очень пригодилось. Ты что-нибудь знаешь о Линде?

Ричи Мевилл убрала картотеку и покачала головой.

– Нет, и это очень странно. Мы, отверженные, предпочитаем держаться вместе. Поэтому я думала, что она даст о себе знать. Но она нашла работу на Капитолийском холме, а это – самое последнее дело. Я лично ничего против нее не имею, но другие девушки… Может, ей стыдно смотреть людям в глаза? Или ее где-то прячут, чтобы не болтала.

– Может, нанять филеров?

– Какой смысл? Что ты можешь для нее сделать?

– Пластическую операцию. Новый паспорт. Потом я помогла бы ей устроиться на работу во Фриско.

Ричи Мевилл долгим взглядом посмотрела на Ксавьеру.

– Ксавьера, ты – одна из целого миллиона. Ты еще думаешь о том, как помочь девушке, которая работала на Капитолийском холме.

– Она была моей подругой, а я не из тех, кто бросает друзей в беде.

Ричи Мевилл спрятала лицо у нее на груди. Ксавьера дала ей выплакаться. Наконец Ричи подняла голову.

– Ксавьера, ты неподражаема. Просто неподражаема!

– Ричи Мевилл, у меня сердце разрывается, когда я вижу, что близкий мне человек ломает себе жизнь, но я не брошу в него камень. А если в моих силах помочь, я это сделаю. – Она ласково погладила приятельницу по плечу. – К сожалению, мне пора.

– Да, дорогая. Позволь, я помогу тебе одеться. Ксавьера закуталась в пальто и шарф, водрузила на нос темные очки и собралась идти, но в это время один из светящихся экранов привлек ее внимание. Она приподняла очки и пристально вгляделась.

– Этот человек староват для позиции 1-18.

Ричи Мевилл проследила за направлением ее взгляда и также поморщилась.

– Ох уж эта Бобби Джин – за ней нужен глаз да глаз. Если он будет кончать в этой позиции, то рискует вывихнуть правое плечо.

– Мне кажется, что левое – судя по тому, как распределен вес. И правую ступню.

Ричи Мевилл согласно кивнула.

– Ну, я покажу негоднице! Мне только «скорой помощи» не хватало! Водители тут же потребуют оплату натурой, к тому же это оттолкнет других клиентов, особенно тех, кто постарше.

Возле лифта разыгралась душераздирающая сцена прощания. Ричи Мевилл рыдала, не стесняясь слез. Ксавьера тоже раз-другой смахнула слезинку. Когда она спустилась в прихожую, швейцар подошел к стеклянной двери и подал знак водителю. Лимузин сразу же подкатил к выходу. В груди у Ксавьеры бушевала буря. Ей было до смерти жаль Ричи Мевилл. Прошло немало времени, прежде чем она стала различать окружающие предметы. И вдруг увидела в зеркале следующий за их машиной автомобиль, а в нем – смутные очертания человека в темных очках. По спине у Ксавьеры побежали мурашки, и ледяная рука страха сжала сердце. Однако через несколько минут ее преследователь отстал.

В отеле ждал Уорд. Его попытки разузнать что-либо о судьбе Линды не увенчались успехом. В полиции сказали позвонить на следующий день. Он предложил Ксавьере поужинать, но ей хотелось побыть одной. Все не шел из головы человек в темных очках, и она спрашивала себя: уж не померещился ли этот тип? Тревожные мысли не давали Ксавьере уснуть.

Утром она проспала и должна была спешить, чтобы не опоздать на слушания. Они с Уордом наскоро проглотили неаппетитный завтрак в кафетерии отеля и взяли такси. Ксавьера чувствовала себя выбитой из колеи. Зрители показались ей черствыми, репортеры с фотографами – циниками. И в довершение всего человек в темных очках был, разумеется, тут как тут.

Члены подкомитета заставили себя долго ждать. Ксавьере стоило немалых усилий ответить улыбкой на улыбку мисс Гудбоди.

Очутившись наконец на своем месте, сенатор Ролингс бросил в сторону Ксавьеры презрительный взгляд и стукнул молотком по столу. Зал затих. Председательствующий предоставил слово советнику Питерсдорфу. Тот пошуршал бумагами и наконец остановился на одной из них.

– Подкомитет хотел бы ознакомиться с вашей деятельностью в системе высшего образования Соединенных Штатов.

– Высшего образования? – не выдержал сенатор Ролингс. – Какое она может иметь к нему отношение? – Он повернулся к Ксавьере. – Вы что, посещали колледж?

– Вы имеете в виду – в профессиональном качестве?

– Вы знаете, что я имею в виду!

Ксавьера сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Ну, так. Крупнейшее мероприятие такого рода имело место…

Глава девятая

Несколько студентов, прогуливавшихся по дорожке, ведущей к зданию института психологии, остановились поглазеть на роскошный лимузин и не менее шикарную пассажирку, с шестнадцатью слоями серебристого, в тон машине, лака «Серебряная тень» на ногтях. Все это ослепляло и оглушало. Мощные двигатели автомобиля работали без малейшего шума.

На шинах были белые ободки, вовсю сверкали хромированные колпаки и спицы – и больше никаких украшений. Машина, которую тоже вполне можно было бы назвать «Серебряная тень», являла собой столь совершенное зрелище, что любые попытки улучшить ее конструкцию были обречены на неудачу.

Лимузин затормозил перед зданием института, и к нему тотчас подошли семеро студентов: четыре парня и три девушки. Причем парней больше заинтриговала машина, а девушек – загадочная незнакомка с серебряными ногтями.

– Леди, скажите – это из опытной партии?

– Да. Обратите внимание вот на эту панель слева от «бордачка».

Все четверо парней воззрились на панель, куда были вмонтированы радиоприемник и магнитофон, а также на отделение для перчаток, выполненное из красного дерева, и приборную доску. Все было отменного качества.

Тем временем девушки заговорили с владелицей шикарной игрушки.

– Вы ведь Ксавьера Холландер, не правда ли?

– Да. А как вас зовут?

– Джеми Уинстон. А это Бобби Харрисон и Перки. Вообще-то ее полное им Френсис Томлинсон, но мы зовем ее Перки.

– Очень приятно, как поживаете?

– Не очень-то, – призналась Джеми. – Мы просили, чтобы вам предоставили возможность прочесть нам лекцию или провести семинар, но деканат против.

– Как это мило с вашей стороны. Но я действительно очень занята и вряд ли смогла бы выступить; даже если бы деканат изменил свое решение. Не стоит на них обижаться. В прошлый раз, после того как я прочла лекцию студентам в Аркадии, администрации пришлось долго объясняться с родителями.

– Да, но…

– Каково передаточное число заднего моста? – перебил один из парней.

– Три целых девять сотых к одному, – обронила Ксавьера и продолжила беседу с девушками: – Не огорчайтесь, дорогая. Это одна из тех ситуаций, когда ничего не поделаешь.

– Но все-таки… Мы так надеялись, что вы объявите у нас набор, как это делают ВВС, госдепартамент…

– Ну, если госдепартамент вербует здесь сотрудников, не вижу, почему бы они отказали в этом праве мне. Беда, однако, в том, что у меня и так раздуты штаты, а расширять дело, принимая во внимание прочие обязанности, я не могу.

– А управленческий персонал? Вы же не можете сами вести свои дела.

– У меня есть два-три помощника, и этого вполне достаточно. Видите ли, милочка, это частный бизнес, и я предпочитаю вкладывать в него большую часть себя.

– Вы не скучаете по тому времени, когда были рядовой исполнительницей? – спросила Бобби. – Мой папа всего лишь заведует мастерской по изготовлению разных инструментов и штампов, и то говорит, что лучше бы он остался у станка.

– Бывает, что и я скучаю, – призналась Ксавьера. – Но, в сущности, у меня и теперь всегда есть возможность прийти на помощь девушкам, когда у них аврал.

– Это большая редкость в наши дни, – заметила Джеми, – встретить человека, который доволен своей работой. Большинство просто отбывают повинность.

– О, я не променяла бы свою профессию ни на какую другую, – заверила Ксавьера. – Конечно, у меня есть и другие обязанности, но эта – первая любовь. – Она посмотрела на часы. – Слушайте, мне пора бежать. Было приятно поболтать с вами.

– И нам было очень приятно. Но не беспокойтесь, мы проследим за тем, чтобы ребята, после того как налюбуются, заперли машину.

– Большое спасибо. До свидания.

Ксавьера взбежала по ступенькам и, обернувшись, помахала девушкам рукой. В вестибюле, почти возле самого входа, сидели два старца в мятых костюмах из твида. Перед ними на низеньком столике лежал фолиант – очевидно, предмет их спора. Мимо, не обращая на них внимания, пробегали студенты. Ксавьера поднялась на пятый этаж, где проводились исследования. Кабинет директора был расположен прямо на против лифта. Она пересекла коридор, постучалась и вошла.

Кабинет больше смахивал на лабораторию. Мебели почти не было: письменный стол, несколько канцелярских шкафов; почти все оставшееся пространство занимало оборудование для опытов. Директор, крупный, плотный мужчина с седеющей шевелюрой, стоял, склонившись над столом, и, очевидно, бился над какой-то головоломкой. Его ближайший помощник, лет эдак шестидесяти, почему-то занимал инвалидное кресло, откуда он пристально наблюдал за совокупляющимися в боксе собаками.

Еще двое исследователей вовсю трудились на кушетке у стены. Женщина пыталась делать мужчине фелляцию, причем бросалось в глаза полное отсутствие у нее опыта и правильной техники. Огромный, как настенные часы, секундомер над кушеткой свидетельствовал о том, что с начала эксперимента прошло восемь минут. Каждая мышца, каждая клеточка мужчины, извивающегося на этом ложе пыток, была неимоверно напряжена, а глаза грозили вот-вот выскочить из орбит.

– Здравствуйте, профессор Лизандер. Директор расцвел.

– А, мисс Холландер! Рад вас видеть. Вы как раз вовремя.

– Я с детства привыкла к пунктуальности. У вас все готово?

– Да. Лаборатория полностью оборудована в соответствии с вашими пожеланиями. Ваши студенты прибудут через двадцать минут.

Ксавьера не могла не обратить внимания на солидное утолщение под белым профессорским лабораторным халатом, как раз на уровне гениталий, и деликатно отвела глаза.

– Должна признаться, мне не привычно проводить занятия со студентами.

– Ну что вы, мисс Холландер. Вы должны чувствовать себя абсолютно в своей стихии: ведь то, чем вам придется заниматься, не выходит за рамки вашей профессиональной деятельности. Студенты – не рядовые школяры, а блестящие психологи-теоретики. Да, к сожалению, только теоретики. Ваша задача – пробудить в них интерес к практической стороне вопроса, иначе как же они смогут помогать людям решать их проблемы?

В это время раздался звонок. Мужчина на кушетке бился в судорогах, а женщина захлебывалась и плевалась.

– Девять минут тридцать секунд, – профессор сделал запись в журнале.

– На семь минут тридцать секунд дольше, чем нужно, – констатировала Ксавьера. – Любая из моих девушек опорожнила бы его ровно за три минуты.

– В самом деле? – профессор Лизандер был крайне удивлен. – Это очень интересно. Пожалуй, стоило бы рассмотреть вопрос о том, чтобы вы как-нибудь направили сюда своих специалистов. Сейчас каникулы, и мы испытываем недостаток в рабочей силе. Поэтому… – Он расстегнул халат, и Ксавьера увидела, что молния на его брюках расстегнута и оттуда выпирает куча бинтов. – Как видите, небольшая авария…

– Мне жаль это слышать, – мягко произнесла Ксавьера. – А кстати, что с профессором Кинки? Почему он в инвалидной коляске?

– Повреждение позвоночника. Мы ставили опыты по Камасутре и пришли к выводу, что некоторые из позиций чрезвычайно сложны для исполнения, если не сказать опасны.

Двое поднялись с кушетки. Женщина подставила плечо своему выжатому, как лимон, партнеру. Сама она все еще задыхалась и откашливалась.

Ксавьера поздоровалась с ними и обратилась к профессору Лизандеру:

– Жаль, что вы не посоветовались со мной, я предупредила бы вас, что к некоторым позициям Камасутры следует подходить с большой осторожностью.

– Я так и понял. У меня даже возникло подозрение, что у древних индусов были дополнительные суставы на спине… и других местах.

– Нет, просто они занимались специальной гимнастикой, чтобы сделать свое тело максимально гибким и податливым. Наверное, у ваших сотрудниц имели место выкидыши?

– Да, целых восемь. Откуда вы знаете?

– Дело в том, что самые сложные позы в основном рассчитаны на женщин. Это исторически оправданно, так как у них было больше времени для тренировок. Мужчины должны были добывать средства к существованию. Они целые дни проводили в трудах праведных, в основном сидя, и разъезжали на слонах – из дома на работу и обратно. Немудрено, что у них все застаивалось. Вы согласны с такой трактовкой?

– Абсолютно. – Профессор Лизандер в задумчивости погладил свой подбородок. – Мисс Холландер, я сожалею, что мне раньше не пришло в голову проконсультироваться с вами.

– Мне тоже очень жаль. – Ксавьера мотнула головой в сторону забинтованной части его тела. – В противном случае вы сэкономили бы на бинтах и шинах. – Она поглядела на часы. – Пожалуй, мне пора в лабораторию.

Директор порылся в карманах халата и протянул ей ключ с биркой.

– Еще раз огромное спасибо. Ксавьера взяла ключ.

– Не за что, профессор. Мне это доставляет удовольствие.

На бирке стоял номер последнего, если идти по коридору, помещения. Это была экспериментальная лаборатория, разделенная перегородкой на две части. Первая секция, куда вела дверь из коридора, представляла из себя стандартную учебную аудиторию с двадцатью партами, письменным столом, кафедрой и пишущей машинкой на подставке в углу. Путем нажатия на специальную панель в перегородке открывалась дверь, ведущая во внутреннее помещение, превращенное в роскошную спальню, с задрапированными алым бархатом стенами, рассеянным освещением и огромным накрытым меховым покрывалом надувным матрасом в центре. В углу стояла стереоустановка.

Ксавьера зажгла кадильницу и включила стереомагнитофон. Потом вернулась в первую комнату и удовлетворенно кивнула, убедившись в том, что сюда не доходят музыка и аромат кадильницы. Она сняла с себя всю одежду, облачилась в белый халат, сунула ноги в сандалии и водрузила на нос большие очки в роговой оправе. Затем огляделась, села за стол и подперла голову руками, приготовившись ждать студентов.

Через десять минут появилась пара: высокий, симпатичный молодой человек лет тридцати с хвостиком и женщина под тридцать, хорошенькая брюнетка с великолепной фигурой. Оба надели халаты поверх тренировочных костюмов. Под мышками они держали общие тетради.

Мужчина закрыл дверь. Они сели за парту и выжидательно посмотрели на Ксавьеру.

Примерно с минуту она молча изучала своих подопечных. Те сидели с надменным, неприступным видом, будто обитатели башни из слоновой кости.

– Добрый день, – вымолвила Ксавьера.

– Здравствуйте, – в унисон откликнулись гости. Ксавьера заняла место на кафедре и раскрыла журнал.

– Давайте сделаем перекличку. Уоррен Бернс.

– Здесь.

– Лилиан Смит.

– Я.

Ксавьера поставила напротив их фамилий галочки и, подойдя к доске, взялась за указку.

– Сначала – теоретическая часть. – Она развернула плакат с поперечным сечением женского тела. – Мистер Бернс, знакомы ли вы с женскими половыми органами?

– Да.

– Будьте добры называть то, что я буду показывать указкой.

– Наружные половые губы. Внутренние губы. Вульва. Клитор. Холм Венеры…

– Прекрасно, – похвалила Ксавьера. – Вы хорошо ориентируетесь – во всяком случае, на схеме. – Она развернула другой плакат. – Ну-ка, мисс Смит, знаете ли вы, что здесь изображено?

– Да.

– Назовите, пожалуйста.

– Головка пениса. Уздечка. Тестикулы…

– Замечательно. – Ксавьера отложила указку в сторону. – С теоретической частью все. Переходим к практике.

Она открыла дверь в переборке. «Студенты» отчасти утратили свой надменный вид и нерешительно переминались на месте. Тогда Ксавьера указала на пишущую машинку в углу и скомандовала:

– Мисс Смит, прихватите-ка ее с собой. Будете конспектировать, пока я займусь с мистером Бернсом. Потом поменяетесь местами.

Студенты сложили тетради и перешли во внутреннее помещение. Ксавьера выключила верхний свет и направилась к надувному матрасу.

– Разоблачайтесь, мистер Бернс.

– То есть… раздеться? – Да.

– А как же…

– Все, все снимайте!

Он нервно покосился на Лилиан, но подчинился. Тем временем Ксавьера помогла девушке поставить машинку около самого края экспериментального ложа.

– Скорее, мистер Бернс, – поторопила она. – У нас не так уж много времени.

– Да-да…

– Мисс Смит, вы можете озаглавить первую часть так: «Создание необходимых условий».

– Необходимых условий?

– Полное обнажение.

– Ах да…

Девушка оглянулась и начала печатать. Уоррен неуклюже стаскивал с себя ботинки, носки и брюки. Наконец он остался в одних боксерских трусах с надписью «Вторник» и, покраснев, взглянул на Ксавьеру. Она хотела было распорядиться относительно трусов, но передумала и с понимающей улыбкой сама освободилась от халата, очков и сандалий.

– Что вы об этом думаете, мистер Берне?

– А? Да!..

– Можете подойти поближе и рассмотреть хорошенько.

Он осторожно приблизился и уставился на родинку у нее на бедре.

– Вам бы следовало сделать биопсию, чтобы убедиться, что это не злокачественное образование.

Ксавьера тяжело вздохнула.

– Я, несомненно, так и поступлю. А теперь…

Лилиан быстрее застучала на машинке. Ксавьера приподняла краешек мехового покрывала и скользнула под него. Уоррен зашел с другой стороны и тоже забрался в постель. Его зрачки расширились, а с уст сорвался испуганный возглас, когда матрас начал колыхаться. Ксавьера с головой ушла под покрывало, а там, где она лежала, вырос холм, который никак не хотел оставаться на месте. Мистер Берне следил, как он приближается. Наконец холм достиг его, и мистер Берне тоже исчез под покрывалом. Два холма слились в одну гору. Из-под покрывала полетели боксерские трусы.

– Ну и как оно? – донеслось оттуда.

– А? Довольно интересно…

– А так?

– А?

– А вот так?

– А-а ах!..

Лилиан прекратила печатать, вскочила и уставилась на громадный холм под меховым покрывалом – он так и ходил ходуном. Она снова села за машинку и принялась бешено строчить, но это продолжалось недолго. Послышался хриплый возглас Уоррена – и все стихло.

Холм двинулся к краю матраса, наконец прямо к ногам Лилиан, с блестящими глазами, вывалился ее коллега. Ксавьера приподняла покрывало и выглянула наружу.

– Раздевайтесь, мисс Смит.

– Вы хотите сказать…

– Да. А вы, мистер Бернс, сделайте новую закладку и конспектируйте.

Он тупо кивнул и занял место за машинкой. Поколебавшись, Лилиан начала раздеваться. Потом она осторожно обошла матрас и, забравшись под покрывало, замерла на месте. Хищный холм двинулся к ней.

– И-ик!

– Что такое, черт побери?

– Я боюсь щекотки.

– Нужно предупреждать. Ну ладно, идите сюда.

Голова девушки исчезла под покрывалом. Холм увеличился в размерах, потом вдруг распался, и одна его половина устремилась к краю матраса, но другая настигла ее, и они снова слились в единое целое..

– А ну-ка оставайтесь на месте. Это еще что такое?

– О! О! О! О!

– Как – уже? Вашему парню можно позавидовать!

– О! О! О! О!

– У вас что, заело пластинку? Ну ладно, только повернитесь вот так и…

– О! О! О! О!

Тем временем Уоррен строчил как пулемет. Холм катался по всему матрасу, ритм его движений синхронизировался с чувственной музыкой и стуком пишущей машинки. Раздались последние невразумительные возгласы – и снова наступила тишина. Мистер Бернс встал, приподнял краешек покрывала и заглянул внутрь. На его физиономии появилась хитрая усмешка.

– Э… Мисс Холландер! – Да?

– Я готов к следующему уроку!

– Валяйте!

Глава десятая

В зале творилось нечто невообразимое. Казалось, стены не выдержат и рухнут под напором аплодисментов. Сенатор Ролингс отчаянно дубасил молотком по столу. Ксавьера сидела за своим столом, опершись головой на руку.

Из-за неприкрытой враждебности сенаторов этот рассказ стоил ей невероятного напряжения. Однако по мере того, как длилась овация, в ней росло ощущение, что оно того стоит. Стражи порядка носились по залу, пытаясь водворить людей на место. Ксавьера поняла, что от нее ждут сигнала. Она встала, повернулась лицом к публике и с усталой улыбкой наклонила голову. Коротышка в темных очках по-прежнему бесстрастно наблюдал за ней. Аплодисменты пошли на убыль. Уорд придвинул к себе микрофон.

– Мне бы хотелось дополнить рассказ мисс Холландер. Думаю, здесь найдется не много людей, не знакомых с докладом Бернса и Смит, ставшим заметной вехой в деле сексуального просвещения.

Ему пришлось повысить голос, потому что снова грянули аплодисменты. Сенатор Ролингс со всего размаха грохнул молотком по столу.

– Мистер Томпсон, вас уже предупреждали о неуместности некоторых замечаний. Я не потерплю вопиющего неуважения к деятельности подкомитета!

– Прошу прощения, если я нарушил…

– Молчать! Мне так же нужны ваши извинения, как и ваши комментарии! Знайте – мое терпение не безгранично! Требую тишины!

Аплодисменты смолкли. Сенатор Ролингс опустился в кресло и впился колючим взглядом в свидетельницу.

– Мисс Холландер, для нас совершенно очевидно, что вы гордитесь своими действиями в только что приведенном эпизоде.

Ксавьера скривила губы.

– Да, сенатор.

– Мне остается лишь с прискорбием констатировать, что ваше пагубное влияние распространилось на систему высшего образования Соединенных Штатов.

– Как?! – выкрикнул кто-то из публики. – Секс – в колледже? Ни за что!

Последовал взрыв хохота. Сенатор Ролингс ткнул пальцем в сторону Ксавьеры.

– Вот прямое следствие вашего поведения и образа мыслей! Полное неуважение к элементарным приличиям и требованиям морали!

– Того и гляди, – не унимался голос из публики, – секс доберется до святая святых – конгресса!

Председательствующий побагровел.

– Я не потерплю подобных выпадов! Да если бы вы все следовали моральным принципам, лежащим в основе деятельности конгресса, наша страна…

– Превратилась бы в сплошной бордель!

Сенатор Ролингс взялся было за молоток, но кто-то из коллег потянул его за рукав, и он крикнул в микрофон:

– Объявляется перерыв до двух часов! Явка свидетельницы обязательна!

Он рывком поднялся с места, оттолкнув свое кресло, резко рванул служебную дверь и исчез за ней. Остальные сенаторы потянулись следом, за исключением Стурджа, который, как всегда, блаженствовал в объятиях Морфея. Мисс Гудбоди подошла к нему и легонько потрясла за плечи. Сенатор проснулся и безумными глазами обвел зал. Девушка помогла ему встать и выйти. Последним ушел Питерсдорф и закрыл за собой дверь.

Уорд с омерзением покачал головой.

– Держись, Ксавьера!

Она вымученно улыбнулась.

– Я сегодня почти не спала. Уорд они меня достали!

– Не давай им сломать себя. Еще немного – и мы сможем вернуться домой. Потерпи еще чуть-чуть.

Сзади подошла мать Ксавьеры и потрепала ее по плечу.

– Все правильно. Потерпи, доченька. Ксавьера погладила руку матери.

– Я постараюсь, мам. Пообедаешь с нами?

– Мне нужно обойти еще несколько магазинов. Не хочешь пройтись со мной?

– Все, чего я хочу, это порция сосисок и чашка кофе. Конечно, я бы не отказалась от десятичасового сна, но сейчас главное – подкрепиться. Иди, мам. Потом увидимся.

– До свидания, дитя мое!

В зале еще оставались зрители. Они стояли небольшими группами и обсуждали комичный финал утреннего заседания. Ксавьера встала, зевнула, потянулась и пошла за Уордом по проходу. Маленький человечек в заднем ряду словно прирос к своему месту. Невидимые за темными стеклами глаза буравили Ксавьеру.

– Когда приедем в ресторан, – сказал Уорд, – я позвоню в полицию, узнаю, что с Линдой.

– Мне тоже нужно позвонить. О Господи, опять эти писаки! Выручайте, учитель!

– Дай-ка мне руку. Идем, Ксавьера!

И он стремительно ринулся вперед, грудью расталкивая опешивших репортеров, которых почему-то было больше, чем в первый день. Они протягивали к Ксавьере микрофоны, выкрикивали вопросы; беспрестанно мигали вспышками.

Уорд протащил Ксавьеру через толпу и благополучно вывел на улицу. На стоянке оказалось два свободных такси. Уорд рванул дверцу ближайшей машины и назвал водителю адрес.

В ресторане оказалось не так многолюдно, как вчера, и они сразу получили столик. Сделав заказ, Уорд отправился звонить в полицию. Через несколько минут он вернулся и обескураженно покачал головой.

– Глухо, как в танке. Они произвели обыск в ее квартире – там практически не осталось личных вещей. Такое впечатление, будто она снялась с якоря.

Ксавьера нахмурилась.

– Здесь что-то не так. Не вяжется с характером Линды. И еще кое с чем. Ну ладно, теперь моя очередь звонить. Скоро вернусь.

Она прошла в кабину, бросила в щель несколько монеток и медленно набрала номер. Мимо прошли двое мужчин. Ксавьера вплотную прижала трубку к губам.

– Алло!

– Ричи Мевилл? Это Ксавьера.

– Привет Ксавьера. Слушай, детка, я тут пошуровала насчет Линды. Результат – так себе. Есть одна цыпочка, с которой она более-менее дружила и которая в курсе ее дел с сенатором Чамли. Все нити ведут к сенатору Ролингсу. Кажется, ты называла это имя?

– Да, разумеется. Так что же сенатор Ролингс?

– Да, в общем, ничего. Просто эта цыпочка подозревает, будто он причастен к исчезновению Линды. Сама понимаешь, я не могла оказывать на нее давление. Буду и впредь держать ушки на макушке.

– Хорошо, Ричи, я еще позвоню. Большое спасибо.

– Для тебя – все, что угодно. Увидимся, Ксавьера.

– Пока!

Ксавьера оглянулась по сторонам и вернулась к столику. Уорд встал, чтобы отодвинуть для нее стул.

– Ну, как?

– Ничего особенного. Это дело с душком, Уорд.

– Такое уж это место. Я кое-что знаю об этом. Помнишь, вчера я упомянул, что один мой знакомый…

Ксавьера накрыла его руку своей ладонью.

– Ты не обязан передо мной отчитываться.

Он посмотрел по сторонам, придвинулся поближе и понизил голос.

– Мне самому хочется рассказать тебе об этом.

– Не нужно, Уорд. Я понимаю, у тебя просто вырвалось. Зачем говорить о том, что неприятно. Я считаю тебя человеком, достойным всяческого уважения, и пойму твое молчание.

Официант принес еду, и некоторое время они поглощали содержимое тарелок. Потом Уорд произнес:

– Его зовут Билли Уильямсон.

Ксавьера непонимающе посмотрела на него. Она уже успела забыть, о чем шел разговор. Потом вспомнила и, дожевывая сосиску, кивнула.

– Ага. Тот, что уехал. Значит, его имя Билл Уильям-сон?

– Да! У него была замечательная жена и трое чудесных ребятишек. Само собой, он все потерял. В свое время он вел в Сан-Франциско дела о разводах, причем костяк его клиентов составляли гомосексуалисты. Дело процветало. Он обзавелся собственными сыщиками, фотографами, компьютерщиками и прочими специалистами, к которым приходится обращаться в делах подобного рода. Но слишком легко разбогатев, он утратил бдительность. Один из его агентов проявил халатность, когда искали подставного соответчика. Они попались, а расплачиваться пришлось Биллу. Это был полный крах.

– А что за супружеская пара? Мальчики или девочки?

– Девочки. Его клиентка хотела развестись, потому что воспылала страстью к одной цыпочке из Сан-Хосе и жаждала вступить с ней в брак, но ей не улыбалось платить алименты. Вот они и подослали к ее подруге красотку из Беркли, а потом засняли их на видео. И все бы хорошо, но эта особа оказалась порнозвездой: во время демонстрации фильма судья узнал ее технику.

Ксавьера поцокала языком.

– Естественно. Этот бедняга Уильямсон связался черт знает с какими болванами.

– Глупо, не правда ли? Ведь всем известно, что любой судья мигом отличит… Короче, афера провалилась. А Билл вложил всего себя в эту профессию, причем в буквальном смысле, потому что он сам бисексуал и блестяще провел несколько бракоразводных процессов с гомиками. На него это очень подействовало. Многие из тех, кого он знал, предлагали сброситься, чтобы он мог открыть новое дело. Он был честнейшим человеком и пользовался абсолютным доверием. Владелец супермаркета согласился отпускать ему продукты в долг. К тому же после этой передряги у него еще оставалось десять тысяч на счету в банке.

– Но он не захотел ничьей помощи? Уорд тяжело вздохнул.

– Эта история его доконала. Он утратил чувство реальности, а может, и волю к жизни. Хотя даже самоубийство было бы более достойным выходом, чем тот, который он в конце концов избрал. – Уорд придвинулся ближе и прошептал Ксавьере на ухо: – Билл перебрался в Вашингтон и открыл контору. Естественно, жена забрала детей и уехала к родителям. Наверное, до них что-то дошло: ведь об этом трубили на всех перекрестках. Или она сама рассказала, иначе им трудно было бы понять ее поступок. Не знаю, сказала ли она правду детям, когда они подросли. Скорее всего, солгала, будто их отец умер: чтобы не ранить неокрепшие души. Юность не меньше, чем в кислороде, нуждается в иллюзиях.

– Он все еще здесь?

– Я видел его раскатывающим на «мерседесе» в первый день нашего приезда. Но ему хватило порядочности не подать виду, будто мы знакомы. Его жена рассказывала, будто получает от него баснословные алименты: он тут, работая на правительство, зашибает по два миллиона в год. Но… – Уорд замолчал и уставился в одну точку.

– Но деньги – еще не все, – подсказала Ксавьера. Он печально закивал головой.

– Разумеется, деньги – еще не все. Человек должен уважать себя. Возможно, так чувствуют не все, но многие. Для меня, например, самоуважение значит гораздо больше, чем два миллиона в год. Но, конечно, не все люди одинаковы. Я знал немало молодых специалистов, которые, едва окончив колледж, устремлялись в Вашингтон, жертвуя честью золотому тельцу.

Ксавьера зябко повела плечами.

– Я вот думаю: а каково родителям! Выносить, вынянчить дитя, бороться с его детскими болезнями, помогать готовить уроки – и вдруг ваше чадо откалывает такой номер!

Уорд кивнул.

– Должно быть, это страшный удар.

– Слава Богу, моей маме не пришлось испытать ничего подобного.

Уорд погладил ее по руке.

– Ты не из таких. Мне кажется невыносимым – жить с таким бременем на совести. Но, может быть, если человек способен добровольно переехать в Вашингтон, его совесть атрофируется?

– Вне всяких сомнений.

По правде говоря, сомнения у Ксавьеры все же были – принимая во внимание то, что она знала о Ричи Мевилл, Линде и некоторых других. В свое время они приняли роковое решение сгоряча, в критические минуты своей жизни, будучи не в состоянии все хорошенько взвесить, – и теперь жестоко расплачивались за это. Как бы там ни было, на них лежало несмываемое клеймо. Разрушенные семьи, исковерканные судьбы…

Близкие люди оказались чужими, почти врагами. Это была дорога с односторонним движением – без возврата. Тлетворный дух Вашингтона отравил им легкие. Даже в душе Ксавьеры кратковременное пребывание в этом городе-монстре оставило зловещий след. Былой оптимизм уступил место угрюмой решимости. Она тряхнула головой и отправила в рот кусочек сосиски.

Сытный обед помог Ксавьере восстановить силы, но они начали быстро таять, едва они с Уордом вернулись в зал, где проходили слушания. Молодой женщиной овладела депрессия. В ожидании сенаторов они с Уордом обменивались ничего не значащими репликами. Адвокат старался взбодрить ее, и Ксавьера из благодарности делала вид, будто ничуть не расстроена. Но это стоило ей колоссальных усилий.

Отворилась служебная дверь, и в зал один за другим ввалились члены подкомитета. Сенатор Ролингс снова успел обрести сонный вид, а мисс Гудбоди была явно возбуждена, и наиболее наблюдательные зрители гадали: что же они съели на обед?

Ролингс ударил молотком по столу и предоставил слово Питерсдорфу.

– Мисс Холландер, – начал тот, – мы располагаем информацией, что вы контактировали с одной из ведущих корпораций автомобильной индустрии – «Нэшнл моторс».

– Совершенно верно.

– Какова природа этих контактов?

– Меня пригласили для разовой консультации.

– Какого рода?

– Они как раз заканчивали разработку новой модели и пожелали провести всесторонние испытания. Модель называлась…

– … «Рэмрод».

Глава одиннадцатая

Густой бас председателя правления, казалось, повис в душной, прокуренной атмосфере конференц-зала. Ксавьера проследила за направлением его взгляда. На блестящей поверхности длинного полированного стола отразился макет из папье-маше, высотой в добрых пару футов. Трудно было судить, как будет выглядеть настоящий автомобиль. Хотя, бесспорно, макет гораздо нагляднее чертежа или рисунка, это все-таки еще не сама машина. Пропорции, радующие глаз на чертеже, могут оказаться недостижимыми либо не вполне удобными в настоящем изделии. Кроме того, автомобиль – не простая совокупность кузова, крыльев, бампера и прочих частей. Если конструкция удачна, он является чем-то большим, а если неудачна – чем-то меньшим. В машину нужно вдохнуть жизнь. Вот этим-то сейчас и занимались – без особого успеха. Коитус никак не приводил к зачатию.

Какие только автомобили не сходили с конвейера компании «Нэшнл моторс»! Солидные, величественные – для толстосумов, отождествляющих эту марку с жизненным успехом. Модели попроще – для тех, кто едва сводил концы с концами. Вызывающие, с фаллической символикой – для тех, что неслись, взрывая пространство, со скоростью сто миль в час, оповещая весь мир о своем стремлении подчинить его себе. Этим людям был неведом страх: он растворялся в жажде новых ощущений и временной опустошенности – временной, потому что жажда новизны не знает утомления… Семейные «седаны» – компромисс между удобством, экономичностью и минимальной потребностью в красоте. Такие машины были уместны на фоне деревенского пейзажа, особенно в субботний вечер, после того как скосят траву на лужайке перед домом.

Особняком стояли высококачественные образцы, рожденные фантазией тех, кто жил ради славы, нескольких упоительных минут после победы в гонках. Эти машины были недоступны для большинства и не особенно безопасны, зато служили своего рода наркотиком, порождая желание до предела выжать газ и слиться в последнем экстазе с вечностью.

Что же до «рэмрода», то его нельзя было отнести ни к одной из перечисленных категорий. Судя по внешнему виду макета, модель обещала стать очень привлекательной, с четкими линиями, а главное – она несла на себе отпечаток молодости. Тетушка Минни и дядюшка Джейк вряд ли решились бы порадовать родню известием о покупке «рэмрода», зато для выпускника высшей школы эта машина могла стать символом независимости.

В конференц-зале царила тишина. Председатель правления компании, Дональд Аксельрод, занимал место в конце длинного стола, а по обеим сторонам разместились члены правления. Дизайнеры и промышленники расселись вдоль стены. И все напряженно смотрели на Ксавьеру. На столе перед Аксельродом лежала толстая, увесистая папка с проектной документацией. Эту папку ревниво оберегали от посторонних глаз, ни один конкурент не должен был даже догадываться о ее содержимом. И вот, после нескольких месяцев работы и миллионных расходов, дописаны последние страницы, так что волнение присутствующих было вполне оправдано.

– Красивая машина, мистер Аксельрод, вот все, что я пока могу сказать. Какова будет объявленная стоимость?

Члены правления беспокойно заерзали в креслах. Такие вещи обычно хранились в строжайшем секрете. В зале могли находиться агенты конкурирующей фирмы.

Аксельрод пыхнул сигарой, вынул ее изо рта и постучал по кромке пепельницы.

– Меньше двух тысяч – стандартная модель.

Его голос, голос человека, железной рукой управляющего огромной корпорацией, звучал твердо и решительно. Некоторые из присутствующих молча переглянулись.

– Это реальная цена, – одобрила Ксавьера. – Нельзя позволить, чтобы накладные и транспортные расходы вынудили вас взвинтить ее.

– В самом худшем случае цена не перевалит за три тысячи, – заверил Аксельрод.

– Отлично. Если вы поставили своей задачей завоевать молодежный рынок, эта модель – шаг в правильном направлении.

Положив локти на стол, мистер Аксельрод зажал сигару между зубов и выразительно похлопал пальцем по своей папке.

– Пожалуй, мы уже все обсудили. Здесь – вся проектная документация. Мы начали с того, что пригласили самые блестящие умы в области психологии – не только в Соединенных Штатах, но во всем мире. Сформировали с их участием шесть групп; каждая должна была представить по десять эскизов, которые соответствовали бы эстетическим запросам молодых американцев. Получилось шестьдесят эскизов. Мы пропустили их через наш отдел и отсеяли те, которые вели к удорожанию модели.

В зале поднялся ропот: очевидно, коллеги считали, что Аксельрод выдает постороннему лицу производственные секреты. Ксавьера наклонила голову.

– Понятно.

– Итак, у нас осталось двенадцать эскизов. Мы показали их трем тысячам пятистам средних американских юношей и девушек от восемнадцати до двадцати четырех лет и подписали контракт, согласно которому получили право подвергнуть их гипнотическому воздействию, чтобы исключить элемент предубеждения и получить реакцию в чистом виде. В результате был выбран окончательный вариант. Разумеется, всем этим людям во время сеанса была дана установка приобрести «рэмрод», как только он появится в продаже. Мы не можем позволить себе потерять три тысячи пятьсот потенциальных покупателей.

– Да, разумеется. Не было ли у вас проблем, связанных с загрязнением окружающей среды?

– Только в Калифорнии – там предъявляются более высокие требования. Мы внесли в конструкцию двигателя и карбюратора кое-какие изменения. – Он стряхнул пепел с сигары и снова запыхтел, продолжая давать объяснения: – К недостаткам относится то, что калифорнийская модель будет двигаться со скоростью не более восемнадцати миль в час.

Ксавьера поморщилась.

– Это уж чересчур. У вас, наверняка, появятся проблемы с реализацией. Средняя скорость должна быть не менее сорока миль в час.

– Мы нашли обходной маневр. – Да?

– Да. Купив и зарегистрировав машину в штате Калифорния, сразу же после получения номерных знаков покупатель перегоняет ее в штат Невада, и там за небольшую плату двигатель подвергается незначительной переделке.

– И каковой же станет скорость тогда?

Аксельрод вынул сигару изо рта и внушительно произнес:

– От ста сорока до ста семидесяти. Ксавьера перестала хмуриться.

– Это совсем другое дело. Калифорнийцам это понравится.

– Я тоже так полагаю. Последние исследования говорят, что средняя скорость в городах Калифорнии колеблется от шестидесяти до семидесяти двух миль в час, а на автострадах – от девяноста шести до ста четырех. «Рэмрод» вполне удовлетворяет этим требованиям.

Ксавьера посмотрела на макет, потом на председателя.

– Как насчет экономичности?

– Нет проблем. Судя по нашему прошлому опыту, заключение о соответствии принятым стандартам обойдется нам примерно в пятьдесят тысяч на каждого чиновника.

– Ну, это еще по-божески.

– Да, разумеется. И уж во всяком случае дешевле, чем разрабатывать новые покрышки.

– Насколько я могу судить, цветовая гамма будет колебаться от желтого цвета до коричневого?

– Да, это основная расцветка, предложенная профессором эстетики из Сорбонны. Мы называем ее «дерьмо собачье».

– Весьма выразительно!

Пока Ксавьера рассматривала модель-макет, в зале стояла тишина. На многих лицах читалась усталость. Напряжение возрастало по мере того, как близилось время запуска модели в серийное производство. Что же касается Ксавьеры, то на ней все еще сказывалось переутомление после длительного перелета из Бразилии, где ей довелось участвовать в конференции производителей кофе. Специально зафрахтованный самолет доставил ее обратно в Лос-Анджелес; она захватила всю свою переписку с Аксельродом, кое-кого из своего персонала и тем же самолетом вылетела в Детройт. Глубокой ночью, когда город уже спал, несколько лимузинов доставили ее и девушек, отобранных для предстоящих испытаний, на территорию автомобильного комплекса.

Ксавьера опустила взгляд на лежащую перед ней папку. Здесь были ксерокопии заключений касающихся интерьера машины. Она снова подняла глаза на Аксельрода.

– Спасибо за исчерпывающую информацию, мистер Аксельрод. Я готова приступить к экспертизе, как только вы пожелаете.

Он кивнул, положил сигару в пепельницу и вышел из-за стола. Все начали шумно подниматься с мест; некоторые обменивались тревожными взглядами. Ксавьера сунула рабочую папку под мышку, взяла в руки сумочку и деловито направилась к двери. Все расступились, чтобы дать ей пройти. Рядом уверенной, размашистой поступью двигался Аксельрод. Он придержал для Ксавьеры дверь и последовал за ней. Остальные сгрудились в проходе, просачиваясь по одному. В передней ждали девушки Ксавьеры. Она улыбнулась им и кивнула в сторону выхода. Шесть молодых женщин подхватили пальто и сумочки и двинулись туда.

Разросшаяся толпа выплеснулась в коридор. Ксавьера, шесть ее помощниц, Аксельрод и два члена правления воспользовались лифтом, а остальные пешком спустились на один этаж. Там они снова встретились и пошли по длинному коридору, с ковровой дорожкой и стенами, выкрашенными в приятный салатовый цвет. Завернули за угол и дошли до эскалатора; спустившись вниз, через просторный вестибюль вышли к открытому переходу в соседний корпус. У входа их встретили двое вооруженных охранников. Один нажал на кнопку сбоку от двери, раздался щелчок, и тяжелая железная дверь распахнулась.

Там, куда они попали, стоял полумрак, светилась только маленькая лампочка над дверью. Помещение представляло из себя огромный ангар с кафельным полом; отражаясь от него и от металлических стен, любой звук многократно усиливался. Окна находились высоко, чуть ли не под самым потолком; сквозь них ярко светили звезды, рождая в душе ощущение простора. Ксавьера и Аксельрод вышли из полосы света. Девушки окружили своего шефа. Остальные по-прежнему толпились у входа. Кто-то захлопнул дверь. Лязгнули засовы.

– Свет! – распорядился Аксельрод.

Один человек отделился от толпы и пошел внутрь ангара. Шаги становились все глуше, все отдаленнее и наконец замерли. В следующую секунду помещение оказалось залито ярким, слепящим светом. Оно было похоже на товарный склад – длиной около двухсот футов и сто футов шириной, с балками под потолком, лампами дневного света и стальными лестницами, ведущими на балкон, в каждом углу. Кроме большого, в натуральную величину, макета «рэмрода» в центре, в ангаре ничего не было.

– Пусть подойдут испытатели, – потребовал Аксельрод. – И главный инженер проекта. Остальных прошу занять места на балконе.

Испытатели были молоды: не старше тридцати. На всех были белые халаты. Девушки Ксавьеры уставились на них, а они – на девушек. Одна не выдержала и прыснула. Двое испытателей залились краской и стали смущенно переминаться с ноги на ногу. Тем временем зрители рассаживались на балконе; слышался топот множества ног и стук переставляемых стульев: удобных, в чехлах – для членов правления и складных, металлических – для прочей публики.

Вновь наступила тишина, лишь изредка нарушаемая чьим-то покашливанием. Ксавьера перелистала свои бумаги. Пара девушек вытянула шеи, что бы заглянуть в ее папку. Отобранные для испытаний мужчины украдкой рассматривали девушек. За спиной Аксельрода стоял главный инженер проекта, человек лет пятидесяти, в деловом костюме и белой каске, с папкой под мышкой. Ксавьера тоже взяла свою папку под мышку и повела взглядом по балкону. Ей показалось, что зрителей стало больше, и она пересчитала их, чтобы удостовериться. Действительно, к членам правления, промышленникам и дизайнерам присоединились охрана и рабочие ночной смены.

Поймав ее взгляд, Аксельрод жестом предложил Ксавьере пройти к макету.

– Как видите, это макет новой модели в натуральную величину. Каркас, сиденья, интерьер – настоящие. Все остальное сделано из картона. Пришлось изготавливать детали кузова в разных местах и тщательно прятать от соглядатаев – конкурентов и их лазутчиков. Мы нагрузили дно свинцом, чтобы сымитировать настоящий вес будущей машины, включая вес двигателя.

Ксавьера постучала костяшками пальцев по дверце, потянула за ручку и нахмурилась.

– Дверца не выдержит.

– Не беда, если даже картон и порвется, – успокоил ее Аксельрод. – Мы все равно сожжем макет после завершения испытаний.

Ксавьера покачала головой.

– Нет, я хочу сказать, что он придет в негодность на первой же стадии испытаний, так что до остальных просто не дойдет дело. Нельзя ли что-нибудь предпринять?

– Можно, – ответил Аксельрод и повернулся к главному инженеру. – Скажите, чтобы принесли рулон скотча – заделывать дыры.

Главный инженер поднял голову и окликнул кого-то на балконе. Аксельрод не спеша развернул сигару и снова обратился к Ксавьере:

– Пусть ваши сотрудницы скажут все как есть, не боясь задеть чьи-то чувства. Мы должны быть уверены, что модель удовлетворяет всем требованиям современной молодежи. Цвет, форма, доступная цена – все это не будет стоить и ломаного гроша, если владельцы не смогут выжать из машины максимум удовольствия. Поэтому мы ждем ни комплиментов, а объективных замечаний.

– Вы их получите. И убедитесь, что девушки, допущенные к испытаниям, прошли жесткий отбор. Их рост и вес соответствуют средним стандартам незамужних американок в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех лет.

– Наших парней отбирали по тому же принципу, – сказал Аксельрод. – Правда, половина из них женаты, но это не нарушает, а, наоборот, способствует чистоте эксперимента. – Он оглянулся на главного инженера, который переговаривался на другом конце ангара со своими помощниками. – Сейчас принесут клейкую ленту. Продолжайте, пожалуйста.

Ксавьера посмотрела на своих девушек.

– Можете раздеваться. Одежду, обувь, сумки складывайте в одно место. Вы, молодые люди, тоже раздевайтесь. Все помнят свои номера?

На балконе народу все прибавлялось. Наиболее предусмотрительные прихватили с собой театральные бинокли. Подошел главный инженер с широким рулоном скотча и в сопровождении пятерых помощников. Они всю дорогу о чем-то спорили, но вдруг замолчали, залюбовавшись девушками.

– Пара номер один, – объявила Ксавьера. – Сюда, пожалуйста.

Она достала из папки ксерокопию иллюстрации к Камасутре и обратилась к девушке по имени Джойс:

– Вот твое задание, и постарайся выполнить его как можно ближе к действительности. Даю тебе две минуты, потому что у нас еще много других тестов и мы не собираемся торчать тут всю ночь. Как правило, в естественных условиях эта процедура выполняется довольно быстро. Можете приступать.

Испытатель номер один открыл дверцу перед своей дамой и обежал вокруг автомобиля; босые ноги гулко шлепали по кафельному полу. Аксельрод достал из кармана золотую зажигалку и закурил. Главный инженер прочистил горло, взглянул на макет, потом на свою папку и снова прокашлялся. Его помощники столпились возле заднего стекла и впились взглядами в парочку внутри машины. Испытатель номер один уселся за руль и захлопнул дверцу. Джой устроилась на краешке сиденья и покосилась на него. Потом вдруг наклонилась и исчезла. Лицо мужчины налилось кровью, однако вскоре напряженное выражение сменилось глубокой задумчивостью, даже отрешенностью. Он широко распахнул глаза и… В это мгновение раздался стук, и на поверхность вынырнула Джойс, потирая ушибленный затылок.

– Можно изменить положение рулевого колеса? – осведомилась Ксавьера.

– Да.

– Так сделайте это, черт возьми!

Молодому человеку не пришлось повторять дважды: он схватил руль и резко передвинул его вперед и вверх. Джойс снова исчезла. Ее партнер широко раскрыл глаза – так, что казалось, они вот-вот вылезут из орбит, – и стал судорожно хватать ртом воздух. Вдруг он высунул руку и ухватился за наружное зеркало. Картон затрещал. На искаженном судорогой лице молодого человека взбугрились мышцы. Макет начал оседать.

– Заставьте его убрать руку, – прошипел главный инженер. – Иначе макету крышка.

Пятеро его помощников сгрудились возле дверцы со стороны водителя и отчаянно пытались ослабить железную хватку горе-испытателя. Раздался страшный грохот, как будто кто-то свалился с сиденья, и показалась Джойс. Девушка делала судорожные глотательные движения, захлебывалась и вытирала рот. Дверца резко распахнулась, и из машины вывалился ее незадачливый партнер. Ассистенты поволокли его, тихо стонущего, по кафельному полу. Джойс также выползла наружу – она продолжала кашлять и что-то глотать. Ксавьера раскрыла блокнот на чистой странице и обратилась к девушке.

– Ну, что ты скажешь, «номер один»?

– Скажу, что у него там все застоялось: наверное, он минимум год не пользовался этой хреновиной…

– Нет, я имею в виду интерьер автомобиля. Тебе было удобно?

– Черта с два. Это паршивое колесо, даже после того как его подняли, когда я уперлась в него затылком, чуть меня не убило. Если бы у этого парня был нормальный пенис, точно убилась бы.

Подошел главный инженер – тоже с блокнотом наготове. Ксавьера обошла макет и пристально посмотрела на лежащего на полу испытателя. Моментально произведя в уме кое-какие вычисления, она, понизив голос, сказала главному инженеру:

– Прошу прощения, если я задену чьи-нибудь чувства, но у этого молодого человека по крайней мере на полдюйма меньше, чем у среднего американца в возрасте от восемнадцати до двадцати трех лет. Значит, нужно поднять рулевое колесо еще на полдюйма.

– Но сиденье откидывается назад.

– Я вижу, вы не очень-то разбираетесь в таких вещах. В эту игру обычно играют очень быстро и без подготовки, например, во время вынужденной остановки перед красным сигналом светофора. С наступлением темноты, разумеется. Вряд ли молодые люди захотят возиться с откидными сиденьями.

Главный инженер сделал пометку в своем блокноте.

– Что еще, Джойс?

– У меня чуть не застрял локоть между сиденьем и спинкой.

Ксавьера кивнула и повернулась к главному инженеру.

– Спинка переднего сиденья должна быть на пружинах. Если сегодня там чуть не застрял локоть, завтра это может быть женская грудь, и, уж будьте уверены, чтобы извлечь ее, понадобится разбирать весь автомобиль.

– Снабдить спинку переднего сиденья пружинами, – записывая, повторил главный инженер.

– Еще какие-нибудь претензии?

– Нет, вроде ничего.

Тем временем пятерка ассистентов привела в порядок покореженную часть кузова. Ксавьера повернулась к своим помощницам.

– Пожалуйста, «номер два». Задание тебе известно. В твоем распоряжении пять минут, хотя обычно на это уходит гораздо меньше.

Балкон к этому времени ломился от зрителей; часть их спустилась вниз и выстроилась вдоль стен, толкаясь и вытягивая шеи, чтобы лучше видеть. Молодые люди залезли в машину и захлопнули дверцы; там Барбара объяснила, что от них требуется. Парень приподнялся, а она скользнула на сиденье и притянула его к себе. Голые ноги Барбары взметнулись вверх и уперлись в картон, заменяющий стекло; из автомобиля слышалось пыхтение и сопение. Скоро весь макет ходил ходуном.

После стонов и чмыханья неожиданно раздался пронзительный мужской вопль, от которого все так и подпрыгнули. Из-за плеча испытателя появилось лицо Барбары; она безумным взглядом повела по сторонам и тоже завопила:

– Тихо! Не двигайся, черт бы тебя побрал!

– В чем дело, Барб? – испугалась Ксавьера.

– Ему угодил в одно место переключатель скоростей. Начал, понимаешь, вилять задом, чтобы скорее кончить. Ну и напоролся.

– Тащите инструменты! – гаркнул главный инженер и переключился на пострадавшего. – Держись, Фредди, сейчас мы тебя вытащим.

– Не надо меня тащить! Вытащите лучше из меня эту штуку. Только не слишком резко.

Отдельные зрители подобрались поближе и заглянули внутрь. Другие принялись заигрывать с девушками. Ксавьера сунула папку под мышку и протолкалась к машине. Ситуация была – хуже некуда. Мужчина всей своей тяжестью навалился на Барбару и предпринимал отчаянные попытки освободиться от рычага, но для такого маневра ему не хватало свободного пространства. Он весь покрылся потом. Ксавьера ласково погладила его по плечу.

– Ну-ну, малыш, сейчас мы тебе поможем. Ты превосходно справился с заданием, выявив серьезнейший дефект. И пусть тебе пришлось испытать определенные неудобства, зато это избавит фирму от множества судебных процессов, не говоря уже о необходимости переделывать готовую машину. Ты можешь гордиться собой.

– Да-да, – с сомнением в голосе пробормотал он. Снизу подала голос Барбара:

– Ксавьера, можно я закурю? Все равно делать нечего.

– Ты можешь причинить ему вред. Сейчас вас обоих вызволят, и ты сможешь покурить.

– Ладно…

Ксавьера повернулась к главному инженеру.

– Полагаю, у вас нет сомнений, что переключатель скоростей должен подвергнуться переделке? Я бы рекомендовала немного развернуть его в сторону пассажирского сиденья.

Тот занес это в блокнот.

– Или увеличить размеры ручки, – вмешался Аксельрод, – чтобы не лезла куда не следует.

– А что, это мысль, – оживился главный инженер. – К тому же обойдется значительно дешевле.

– Так не пойдет, – категорическим тоном заявила Ксавьера. – Разве что вы сделаете ее величиной с дыню. Не стоит забывать, что среди ваших покупателей найдется немало бисексуалов.

Аксельрод тихонько чертыхнулся, но был вынужден согласиться:

– Все правильно.

Главный инженер сделал пометку у себя в блокноте. Тем временем принесли набор инструментов. Послышалось звяканье и клацанье. Пленник глухо вскрикнул. Наконец его освободили и вытащили из машины. Ксавьера подошла к Барбаре.

– Ну и как оно, «номер два»?

– Клянусь своей задницей, геморрой ему обеспечен.

– Я не о том. Как сама машина? Тебе было удобно?

Девушка растопырила большой и указательный пальцы.

– Сиденье хорошо бы отодвинуть вот на столько назад, а то некуда девать ноги. И еще…

– Минуточку, – прервала ее Ксавьера и подозвала главного инженера. – Запишите: сиденье необходимо сместить… Барбара, покажи на сколько.

Девушка повторила свой жест. Главный специалист достал рулетку и измерил расстояние между ее большим и указательным пальцами.

– Что-нибудь еще?

– Когда он разошелся, я чуть не сломала позвоночник. Ксавьера кивнула.

– Вот что значит почти вертикальная спинка. Нужно немного увеличить угол наклона – на два-три градуса – и снабдить спинку пружинами. Еще замечания есть?

– Нет, это все.

– Спасибо, Барб. Теперь пара номер три. Горизонтальное положение на переднем сиденье. Джуди, попробуй уложиться в пять минут, а то мы выбились из графика.

Молодые люди забрались в машину. Зрители обступили ее плотным кольцом. Ксавьера снова перелистала содержимое своей папки. В этот момент подошла Джойс и потянула ее за рукав.

– Слушай, Ксавьера, можно мне… Там в углу, под лестницей, есть маленький закуток… Ну, и парни просят…

– Хорошо Джойс. Можешь идти.

Тем временем одна нога Джуди появилась на спинке переднего сиденья, а вторая нога и нога ее партнера – над рулевым колесом. Макет начал вибрировать. Мужская нога вдруг прорвала картон и высунулась наружу. Ассистенты схватили ее и стали запихивать обратно. После чего заделали дыру скотчем.

Помогая напарнику попасть, куда нужно, Джуди энергично заработала ногами и пробила две дырки в кузове. Затем вылетела дверца со стороны водителя. Помощники главного инженера намеревались приладить ее обратно, но увидев, что молодой человек вышел на финишную прямую, застыли как вкопанные.

Барбара деликатно дотронулась до руки своей начальницы.

– Ксавьера, ты не возражаешь, если я пойду… Под лестницей есть небольшой закуток…

– Там сейчас Джойс.

– Нет, я про тот что в другом углу.

– Ступай, Барб.

Испытатель, тяжело дыша, выбрался из машины, следом за ним – Джуди. Ассистенты принялись чинить кузов, а Ксавьера заговорила с девушкой.

– Единственная проблема в том, что у меня чуть не застрял локоть между сиденьем и спинкой, – поделилась Джуди.

– Опять эти пружины, – проворчала Ксавьера. – Еще какие-нибудь замечания, «номер три»?

– Я пробила ногой дырку в кузове, но ведь в настоящей машине этого не случится. Во всяком случае, до сих пор не случалось.

– Из чего будет сделана крыша? – поинтересовалась Ксавьера.

– Из винила.

– Тогда все в порядке – если у пассажирки педикюр. Спасибо, «номер три». Вызывается пара номер четыре. Попробуйте порезвиться на заднем сиденье.

Сзади подошла Джуди.

– Ксавьера, ребята просят…

– Иди, конечно.

В макет с молодым испытателем забралась Венди. Парень сел на заднее сиденье, а она взобралась к нему на колени. Партнер нервничал и все не мог начать. Тогда Венди стала подпрыгивать на нем – с развевающимися волосами и скачущими грудями.

Партнер положил руки ей на талию и начал помогать. Сначала они двигались медленно, затем девушка ускорила темп. Внезапно отвалилось левое заднее крыло, следом крышка багажника.

Венди была близка к финишу, макет так и ходил ходуном. Наконец все стихло. Венди выпрыгнула из машины и подбежала к Ксавьере. Ее партнер вывалился наружу и на четвереньках пополз прочь.

Замечания были в основном такими же, что и у предыдущих участников, и Ксавьера послала в бой пару номер пять. Мардж и ее партнеру предстояло поработать в горизонтальном положении на заднем сиденье. Венди и группа молодых мужчин уединились еще в одной угловой комнатке.

Не успели Мардж и ее напарник войти во вкус, как слетели сразу два задних крыла и обе дверцы. Никто и не пытался водворить их на место – все были захвачены великолепным зрелищем.

Во время работы шестой пары макет чуть не рассыпался полностью. Пегги навалилась грудью на спинку переднего сиденья, а партнер расположился сзади. Когда он разошелся, то пробил головой верх кузова. Но поскольку это вряд ли могло бы произойти в настоящем автомобиле, результат испытания был признан удовлетворительным.

Ксавьера переговорила с Пегги и вдруг обратила внимание на странную тишину в демонстрационном зале. Возле макета почти никого не осталось – члены правления, промышленники и зрители выстроились в длиннющие очереди к закуткам, где вовсю трудились девушки. Пегги оживленно болтала с главным инженером и его ассистентами. В конце концов и эта компания нашла себе убежище.

К Ксавьере, по-прежнему попыхивая сигарой, подошел Аксельрод.

– Хочу выразить мою признательность. Чек будет послан вам сразу по представлении отчета.

– Благодарю вас. Он будет готов примерно через неделю.

Аксельрод вынул изо рта сигару.

– Вы не хотели бы зайти ко мне, отметить это дело?

– Звучит заманчиво.

Он искоса посмотрел на нее и неуверенно проговорил:

– Возможно, мы смогли бы договориться о премиальных.

Ксавьера хмыкнула.

– Всегда готова!

Лицо Аксельрода просияло. Вернув в рот сигару, он согнул руку в локте, как бы предлагая Ксавьере опереться на нее, и они, очень довольные друг другом, направились к выходу.

Глава двенадцатая

Аплодисменты грянули с такой силой, что Ксавьере показалось, будто тяжелая, незримая рука вдавила ее в кресло; она чувствовала себя выжатой, как лимон. Сенатор Ролингс вскочил с места и заработал молотком. Однако и этот грохот, и гром аплодисментов перекрывались доносившимся с улицы скандированием.

Полчаса назад Уорд вышел посмотреть, что там такое, а вернувшись, нацарапал несколько слов на клочке бумаги и подсунул его Ксавьере. Студенты, с которыми она вчера разговаривала, все же решили провести акцию протеста и вместе со своими сторонниками вышли на демонстрацию. Некоторые из них просочились в здание, в зал, где проходили слушания. Они заполнили вакантные места, столпились в проходе и вдоль стен и горячо аплодировали Ксавьере. Она испытывала к ним огромную признательность, но еще сильнее была навалившаяся на нее свинцовая усталость. Сейчас ей хотелось одного – скорее развязаться с этим делом и вернуться домой.

Аплодисменты начали понемногу стихать, но тем слышнее стали грохот молотка и то, как демонстранты за стенами здания выкрикивали: «Ксавьера! Ксавьера! Да здравствует Ксавьера!» Уорд придвинул к себе микрофон.

– Я хотел бы кое-что добавить к сказанному. Общеизвестно, что «рэмрод» опередил по популярности все прочие модели. Растет число молодых людей, пожелавших иметь не одну, а по две-три машины.

Зрители помоложе воодушевились. Возгласы: «Рэмрод!», «Рэмрод!», «Да здравствует «Рэмрод!» – слились с другими выкриками и свистом. Сенатор Ролингс надрывался во всю, но его голос тонул в этих возгласах и аплодисментах.

Когда, достигнув кульминации, они начали стихать, стало слышно, как он орет на Уорда:

– …неоднократные предупреждения на этот счет. Впредь я не собираюсь их делать! Еще одна подобная выходка – и я обвиню вас в неуважении к законно избранной власти!

Уорд откашлялся.

– Сенатор, я прошу прощения, если…

– Нет! – завопил тот. – Я не нуждаюсь в комментариях! Не смейте открывать рот, пока к вам не обратятся члены подкомитета!

Его глаза полыхнули зловещим огнем, и он перенес свой гнев на Ксавьеру:

– Этот последний эпизод лишний раз свидетельствует об отсутствии у вас каких бы то ни было представлений о морали.

Ксавьера почувствовала, как в ней закипает ярость.

– Морали, сенатор? – выпалила она. – И это говорит один из шайки вымогателей, которая на целую треть взвинтила налоги, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь за счет налогоплательщиков! – Уорд тронул ее за рукав, но Ксавьера вырвалась и повысила голос, чтобы перекричать растущий шум в зале: – Нет уж, пусть кто-нибудь другой, а не члены конгресса читают мне лекции о морали!

Сенатор Ролингс переглянулся с Питерсдорфом. Тот многозначительно кивнул. Председательствующий поднял свой молоток.

– Я обвиняю вас в неуважении к конгрессу! Стража, уведите свидетельницу, и пусть ее содержат в камере предварительного заключения вплоть до начала следствия по этому делу.

Новый взрыв потряс стены зала заседаний. Фотографы с операторами телевидения развернули бешенную деятельность. Уорд вскочил с места и что-то кричал сенатору Ролингсу, но тот не обращал на него внимания. В его взоре, прикованном к Ксавьере, читалось торжество. Мисс Гудбоди смотрела на нее полными страха глазами, зажав ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. Члены подкомитета и советник Питерсдорф оставались внешне бесстрастными.

Двое конвоиров взяли Ксавьеру под руки. Еще несколько охранников стали прокладывать путь в толпе. Студенты на улице продолжали скандировать. Ксавьера ухитрилась завладеть микрофоном и крикнула сенатору Ролингсу:

– Вы даже представить себе не можете степени моего презрения к вам! И степени презрения всей страны – если бы вы отважились открыть глаза и вынуть из ушей вату!

Ее оттащили от микрофона. Ксавьера гневно вырвалась. Тогда к ней подошел Уорд и ласково коснулся ее руки.

– Послушай меня, Ксавьера, черт с ними! Что бы ты сейчас не сказала или не сделала, – это обернется против тебя. Потерпи немного, скоро я предъявлю им постановление о незаконности твоего ареста. – Ему и самому с трудом удавалось сдерживаться.

Ксавьера помедлила и взяла со стола сумочку. Стража провела ее к служебному выходу. Ксавьера шла сама. Возле двери она обернулась и помахала рукой. В ответ грянул шквал аплодисментов. Ксавьера поискала глазами мать и улыбнулась ей. Внезапно у нее возникло ощущение, будто в зале чего-то не хватает. Наконец она поняла, в чем дело, – кресло человека в темных очках пустовало.

Они быстро прошли по коридору и вышли на улицу. Здесь поджидал правительственный лимузин. Казалось, все было подготовлено заранее. Задним числом Ксавьера вспомнила, что в этот день в зале было особенно много полицейских.

Они сели на заднее сиденье: Ксавьера и – по обеим сторонам от нее – оба ее конвоира. Машина тотчас рванула с места. Демонстранты все еще выкрикивали ее имя. Всю дорогу в ушах у Ксавьеры стоял рев толпы, собравшейся в ее поддержку.

Один из охранников вынул из кармана черную повязку, и Ксавьере на мгновение стало страшно.

– Что это? Куда вы меня везете? Почему хотите завязать мне глаза?

– Не волнуйтесь, пожалуйста. Если вы не будете сопротивляться, вам не причинят никакого зла.

– Черт побери, я хочу знать, куда меня везут! В руках у конвоира появился шприц.

– Неужели я должен пустить это в ход? Ксавьера мигом утихомирилась.

– Дайте-ка мне еще разок взглянуть на эту повязку. Пожалуй, она не так уж и безобразна.

Ей завязали глаза, и какое-то время она пыталась запоминать повороты, но вскоре убедилась, что это пустой номер. Лимузин выехал на шоссе, а потом свернул на тихую загородную дорогу; встречные машины попадались реже и реже. Еще немного – и под колесами зашуршал гравий; их стало подбрасывать на ухабах. Наконец машина остановилась. Водитель вышел и закрыл за собой дверь. До Ксавьеры донеслись скрип ворот и приглушенный рокот мужских голосов. Вернулся шофер. Запахло выхлопными газами: автомобиль миновал ворота и въехал в какое-то помещение. Как догадалась Ксавьера, это был грузовой подъемник, доставивший их в подземный гараж. Наконец конвоиры открыли дверь и вывели Ксавьеру из машины. С нее сняли повязку, и она незамедлительно посмотрела вверх, на огромный люк, ведущий на поверхность. Охранник поспешно вывел ее из лифта. Оглянувшись, Ксавьера увидела, как подъемник с автомобилем стремительно уносится вверх.

Помещение, куда ее привели, сильно смахивало на обыкновенный полицейский участок, с несколькими письменными столами и канцелярскими шкафами. Трое мужчин и две женщины носили странную форму: что-то среднее между полицейской и гестаповской. Тучный немолодой мужчина с нашивками на рукаве дремал, положив ноги на стол. Другой, позевывая, механически перелистывал какие-то бумаги. Третий углубился в иллюстрированный журнал. Что касается женщин, то одна знакомилась с какой-то сводкой, а другая полировала ногти.

Конвоир приблизился к тому, который читал, и бросил перед ним на стол небольшую папку – очевидно, досье. Тот бросил равнодушный взгляд на Ксавьеру.

– Какие будут указания?

– Не знаю. Нам было велено просто доставить ее сюда.

– Кто такая?

– Ксавьера Холландер.

Человек с нашивками моментально очухался и с грохотом опустил ноги на пол.

– Ксавьера Холландер?

– Так точно.

Он вихрем сорвался с места.

– Мы получили секретный приказ.

Все затаили дыхание. Офицер подошел к сейфу, набрал комбинацию цифр, открыл сейф и вынул завернутую в плотную бумагу и запечатанную сургучом коробочку размером с сигаретную пачку. Взломав печати и развернув бумагу, он выбросил упаковку в корзину для мусора и открыл коробку.

Там оказалось нечто завернутое в фольгу и также запечатанное сургучом. Вскрыв крохотный сверток, он извлек оттуда овсяное печенье и, тщательно исследовав его поверхность, отправил в рот. Потом запил глотком кофе и громко рыгнул.

– Что там было написано? – полюбопытствовала одна из женщин.

– Тебе не положено знать. Отведи ее в отделение для политзаключенных.

– Есть, сэр.

Женщина достала из ящика письменного стола связку ключей и вывела Ксавьеру в коридор. Оба конвоира сейчас же склонились над столом и принялись заполнять какие-то бланки.

Коридор ничем не отличался от тех, какие встречаются в любом казенном учреждении, – с выкрашенными в бледно зеленый цвет стенами, кафельным полом и литографиями в простенках между дверями. Женщина, позвякивая ключами, шла рядом с Ксавьерой. Если бы не форма, у нее был бы вполне мирный и дружелюбный вид.

– Где я? – спросила пленница.

– Вам не положено знать. Однако Ксавьера не отставала.

– А что это за печенье?

– Ну вы же слышали – не положено знать!

– Нет, меня интересует – почему приказ был написан на овсяном печенье?

– Ну разумеется, чтобы съесть в минуту опасности, – снисходительным тоном объяснила охранница.

– Напрасно. – Ксавьера сокрушенно покачала головой. – Этому человеку вредны лишние калории. Наверное, он потому такой тучный, что ему приходится часто глотать корреспонденцию. Почему бы не написать текст на клочке бумаги, а потом разорвать на мелкие кусочки?

Женщина-конвоир усмехнулась.

– Клочки можно собрать. Бумага – ненадежный способ передачи секретной информации. Один наш сотрудник едва не подавился, и пришлось делать срочную операцию. – Охранница остановилась перед одной из пронумерованных дверей, нашла нужный ключ и вставила в замочную скважину. – Естественно, потом мы были вынуждены изолировать хирурга и всю бригаду медиков: кто-нибудь из них мог прочесть сообщение, когда его удалось извлечь. На нем стоял гриф «Совершенно секретно». Эти люди до сих пор томятся в неволе. Если бы дело происходило не во время войны, их бы уже давно выпустили.

– Вьетнамской войны? – полюбопытствовала Ксавьера.

– Нет, первой мировой. А вот и ваша камера. Чувствуйте себя как дома.

Это была не камера, а скорее пышные апартаменты. Женщина-конвоир ушла, заперев дверь снаружи, и Ксавьера тщательно обследовала свое новое жилище. Здесь были обставленная в голландском духе уютная гостиная, крохотная кухонька, большая спальня и ванная с сауной. На полочке в гостиной лежала кипа журналов; некоторые страницы были вырваны, и на обложке стоял штамп: «Проверено». Вместо телевизора был видеоплейер. Ксавьера ни за что не ожидала подобной роскоши.

Послышался звук ключа, поворачиваемого в замочной скважине. Дверь отворилась, и двое в форме внесли ее чемоданы, доставленные из отеля. Вслед за ними явился коротышка в темных очках. На нем был длинный прорезиненный плащ с высоко поднятым воротником; он держал руки в карманах и, пока двое других ставили чемоданы на кушетку, молча наблюдал за Ксавьерой. Потом охранники застыли у стены, и он заговорил:

– Меня зовут Канкель.

– Это ваша работа – упрятать меня сюда?

– Моя.

– Может быть, объясните, где я нахожусь и что я здесь делаю?

Он криво усмехнулся и показал на дверь.

– Не угодно ли совершить небольшую прогулку?

– Спасибо, я насмотрелась фильмов для полуночников и знаю, что это означает. Уж лучше я останусь.

– Это не то, что вы думаете. Просто прогулка. Поговорим и сразу же вернемся.

– В таком случае я согласна.

Ксавьера облачилась в пальто и сунула под мышку сумочку. Канкель придержал для нее дверь. Конвоиры последовали за ними. Пройдя коридор, Канкель отпер дверь, ведущую к небольшому лифту. Все четверо поднялись на поверхность. Глазам Ксавьеры открылся мирный деревенский пейзаж. Вокруг простирались поля, невдалеке темнела опушка леса, виднелась ферма. Канкель показал в ту сторону, и все четверо медленно пошли вверх по склону, причем конвоиры держались на изрядном расстоянии.

– Что все это значит? – настаивала Ксавьера.

Ее спутник поправил темные очки и посмотрел себе под ноги.

– Завтра в Майами состоится совещание руководства глиняного картеля.

– Господи, ну и что?

– Эта организация устанавливает цены на высококачественную промышленную глину – так же, как нефтяной картель контролирует цены на нефть, а кофейный – на кофе.

– И у них завтра совещание. Канкель кивнул.

– Из всего количества потребляемой в Соединенных Штатах глины импорт составляет пятьдесят процентов. Естественно, мы стремимся не допустить, чтобы картель взвинтил цену. Нам удалось договориться и обеспечить в свою пользу несколько голосов членов правления, но нам все еще недостает одного голоса. Все упирается в Калли Беркока, правителя Глиняных Островов. Недавно он выступал в ООН и в других местах и жаловался на растущее недовольство жителей островов. Но это только тактика, имеющая целью поднять цены на глину.

– Ну, и что за беда, если потребителям придется малость раскошелиться?

Канкель поморщился, как от зубной боли, и заскрипел зубами.

– Мисс Холландер, имеете ли вы представление о том, что в производстве высококачественных сортов бумаги применяются глиняные добавки?

– Нет.

– Так вот и не говорите о том, чего не знаете. Как по по-вашему, сколько бумаги ежегодно потребляет правительство Соединенных Штатов?

– Понятия не имею.

– Никто не имеет понятия. Но по приблизительным подсчетам это шестнадцать квадриллионов тонн. Если цена фунта бумаги возрастет хотя бы на один цент, это обойдется в год среднему налогоплательщику в дополнительных сто долларов. Как видите, все очень серьезно.

– Теперь понимаю. Но я могу понять и Калли Беркока. Жители островов не заинтересованы в том, чтобы землю их предков разрыли до основания. Это все равно что рубить сук, на котором сидишь.

– Голая тактика! – буркнул Канкель. – Экономисты утверждают… Впрочем, не будем уклоняться от темы. От вас требуется устроить так, чтобы Калли Беркока не было на завтрашнем совещании. Без него нам удастся воспрепятствовать повышению цены на глину.

– Но как я это устрою?

Он скользнул оценивающим взглядом по ее фигуре и сухо произнес:

– Поломайте как следует голову – и что-нибудь придумаете.

– Ах, вот оно что. Но причем тут я?

– Мы считаем вас единственным человеком, способным с этим справиться.

Ксавьера вскипела.

– А, собственно, с какой стати? Сначала вы хватаете меня и сажаете в камеру для политзаключенных, а потом заявляете, что я должна помочь вам вести интригу против человека, который не хочет разорять свои владения. С какой стати, я спрашиваю?

Вместо ответа Канкель достал из кармана и протянул ей фотографию. Слова застыли у Ксавьеры на устах. Она увидела себя выходящей из дома Ричи Мевилл, но не переодетой, а абсолютно голой. Водитель тоже был в чем мать родила. Ксавьера присмотрелась и удивленно вскинула брови. Он показался ей довольно невзрачным, но без одежды выглядел куда интереснее.

– Как вы это сделали?

– У нас имеются кое-какие приспособления, – самодовольно заявил Канкель и, вынув из бумажника кредитную карточку, небрежно швырнул в сторону. Едва она упала на землю – последовал взрыв.

– Несколько лет назад мы бы не стали церемониться с Калли Беркоком, а просто…

– Понятно, понятно: в вашей власти – взорвать весь мир. Но как вам удалось вот это?

Канкель спрятал бумажник и извлек из кармана что-то наподобие увеличительного стекла.

– Такое устройство надевается на объектив. Ксавьера взяла «устройство», направила на своего противника и захихикала.

– Господи, что творится! Когда тебя хватают и ведут, можно подумать, будто эти люди высечены из гранита, тогда как на самом деле… – Она отскочила и спрятала крохотный приборчик за спину. – Погодите, я хочу взглянуть на этих двоих. Полный порядок! Вот только… Слушайте, у него в голове дырка!

– Он носит тупей, – объяснил Канкель. – Отсюда такой эффект. Давайте прибор назад.

– Ну еще чуточку!.. Если я правильно поняла, либо я помогаю вам в деле с Калли Беркоком, либо вы трубите на всех перекрестках о моих связях с домом свиданий в Вашингтоне?

Канкель удовлетворенно хмыкнул.

– Вы обратили внимание, что номер дома виден совершенно отчетливо?

– Обратила. Ну хорошо, а если я выполню ваше условие, вы избавите меня от сенатора Ролингса?

– Нет, – твердо заявил ее собеседник. – Вам не следовало говорить то, что вы сказали. Все знают, как чувствительны сенаторы, когда речь заходит об их честности. И я не собираюсь портить отношения с конгрессом – мы и так уже израсходовали лимиты на взятки на два года вперед. Не хватало только, чтобы они ставили нам палки в колеса. Нет уж, сенатор Ролингс – это ваши трудности.

– Хорошо. Кажется, у меня нет выбора. Но я хотела бы оставить себе этот маленький сувенир. В следующий раз, когда у нас будет аврал и мне придется помогать моим девушкам, я хочу сделать правильный выбор.

– Ну ладно, – уступил Канкель. – Вечно одна и та же история. Даже агенты крадут эти приборы для собственных нужд. – Он засунул руки в карманы и двинулся дальше. – Теперь еще одно.

– Да?

– Чтобы вы прониклись важностью возложенной на вас миссии, скажу, что в ее успехе заинтересованы на самом верху. Сегодня вечером вы пройдете инструктаж, а потом вас отвезут в аэропорт и спецрейсом доставят в Майами.

– Заинтересованы на самом верху? – задумчиво пробормотала Ксавьера и вдруг широко раскрыла глаза. – Неужели…

– Вот именно.

– А можно, я возьму с собой эту штуку?

– Нет!

Она разочарованно пожала плечами и пошла дальше.

Солнце уже садилось, когда Ксавьеру привезли в ее апартаменты и принесли ужин: жареную утку в винном соусе, фаршированную рисом, – весьма недурственное блюдо, которое Ксавьера почему-то недолюбливала. Канкель составил ей компанию. После ужина он поставил видеозапись каких-то мультяшек и буквально катался по кушетке, надрываясь от хохота. Дверь охраняли те же конвоиры с дубоватыми, ничего не выражающими физиономиями.

Посмотрев одну ленту, Канкель поставил другую, третью. Ксавьера от нечего делать просматривала журналы, не переставая дивиться: что тут можно было вырезать?

Наконец Канкель взглянул на часы и заторопился. Ксавьера отправилась в ванную – привести себя в порядок. Когда она была готова, Канкель отпер дверь, и все четверо тронулись в путь. В лимузине Канкель сел рядом с водителем, а Ксавьера устроилась на заднем сиденье, между двумя конвоирами. Ей снова завязали глаза. Правда, она ухитрилась оставить щелочку, но было уже темно, и она так и не сумела ничего разобрать. И только на шоссе ей разрешили снять повязку.

Лимузин промчался по Нью-Йорк-авеню, свернул на улочку, ведущую по направлению к Лафайет-сквер, сделал еще несколько поворотов и остановился перед правительственным зданием. Двое в форме и шофер остались в машине, а Ксавьера с Канкелем подошли к охраннику – верзиле, в котором было больше шести футов росту и не менее двухсот фунтов веса. Он был одет в серый китель и галифе; доходившие до колен сапоги отливали блеском. Верзила с суровым выражением лица и колючим взглядом был чисто выбрит и острижен наголо, правая рука, готовая в любой момент выхватить револьвер, покоилась на кобуре.

Пустыми в этот поздний час коридорами он провел их в какой-то кабинет.

Инструктаж сильно разочаровал Ксавьеру, она больше заинтересовалась разбросанными на письменном столе листочками, которые были сплошь испещрены крестиками и ноликами. Инструктор выдавил из себя несколько слов относительно цен на глину, и их вытолкали, прежде чем Ксавьера успела открыть рот и сделать ряд полезных замечаний. Они шли по коридору, когда из-за угла вдруг вынырнул другой охранник и, яростно замахав руками, прошипел что-то невразумительное. Первый охранник прижал визитеров к стене, открыл за их спинами потайную дверь и, затолкав Ксавьеру с Канкелем в открывшийся чуланчик, сделал свирепое лицо, мол, шуметь не советую. Ксавьера затаила дыхание и прислушалась. Наверное, сейчас мимо протопает группа лидеров разных стран, прибывших на тайную встречу, в ходе которой будут решаться судьбы мира. Или промчится курьер с донесением о каком-нибудь катаклизме. Однако мимо прошелестели старческие шаги, и до слуха донеслись два голоса – мужской и женский.

– На ужин снова овсянка с яйцом, мой сладкий.

– Хог'ошо. Но я должен сыгг'ать еще паг'тию в кг'естики-нолики, а то как же я пг'оведу жавтг'ашний шаммит?

– Постой! Здесь пахнет духами!

– Духами? Откуда…

– Ты развлекался с женщиной!

– Ну, жнаешь, дог'огая!

– Не смей меня так называть! Попался, мой мальчик! И не надейся, что я дальше буду тренировать тебя в крестики-нолики!

– Но, дог'огая!..

– Я тебя проучу! Пойду гулять и не расскажу, что выдела!

– Дог'огая!..

– Ты у меня еще попляшешь! Всем расскажу, что у тебя вставные зубы!

У Ксавьеры перехватило дыхание. В этот миг верзила схватил их с Канкелем в охапку и могучими лапищами зажал обоим уши. Но она и без этого была настолько ошеломлена, что ничего больше не видела и не слышала. Словно разверзлась земная твердь и под ногами оказалась зияющая бездна. Порядок обернулся хаосом, прочный гранит – хлипкой замазкой. Улыбка Моны Лизы веками вдохновляла влюбленных и поэтов, хотя это была всего лишь картина. Улыбка Елены погнала боевые корабли спартанцев на Трою, хотя это был только миф. Но эта улыбка, покорившая весь мир, была – или казалась? – самой что ни на есть настоящей! Вставные зубы!..

Минута показалась Ксавьере вечностью. Потом охранник вытолкал их из чулана и повел в какой-то кабинет, где с них взяли подписку о неразглашении государственной тайны.

Наконец они снова очутились в лимузине, который тотчас взревел и сорвался с места. Ксавьера обмякла на заднем сиденье, а Канкель в изнеможении прислонился к дверце. Подъехав к аэропорту, они обогнули летное поле и свернули на узкую бетонную полоску, ведущую к ангару. Специальный самолет, с работающими двигателями, уже дожидался их.

Еще одна машина доставила багаж, и люди в форме засуетились, занялись погрузкой. Невдалеке гудели двигатели гигантских лайнеров; в темных очках Канкеля отражались огни; было холодно и сыро.

Ксавьера вздрогнула, плотнее запахнула пальто и обратилась к своему спутнику:

– Но ведь это же неправда – они не вставные?

Было более чем очевидно, что и этот прожженный циник, привыкший манипулировать людьми, дрогнул, и его жизненные устои пошатнулись до основания. Он глубоко вздохнул, поднял воротник и передернул плечами, словно стряхивая непосильное бремя сомнений.

– Счастливого пути!

Ксавьера пожала ему руку и пошла к самолету.

Глава тринадцатая

Мужчина слегка пошевелился и что-то пробормотал во сне. Надувной матрас при этом резко колыхнулся. Ксавьера подвинулась поближе и взъерошила его волосы. Потом зевнула и закрыла глаза. От кондиционера в воздухе веяло свежестью и прохладой. С улицы доносился неясный шум. Сквозь жалюзи пробивались яркие солнечные лучи; шелковые простыни ласкали кожу. Человек, лежавший рядом с Ксавьерой, был на редкость красив.

Калли исполнилось сорок, в нем было шесть футов росту и сто восемьдесят фунтов веса. Он сильно загорел; классический профиль делал его похожим на греческого бога. И он считал себя импотентом!

На пляже ее бикини привлекло его внимание, и главной заботой Ксавьеры стало как можно деликатнее отделаться от прочих соискателей да ненавязчиво начать легкую светскую беседу. Как будто щелкнул невидимый выключатель: между этими двоими рухнули все преграды и установилось полное взаимопонимание. Он тут же сказал об этом, но она поверила лишь наполовину. Его что-то явно беспокоило: должно быть, необходимость разорять собственные владения, словно медленный яд, отравляла ему радость. Ксавьере предстояло сыграть роль противоядия. Она чувствовала себя опустошенной, но счастливой. Вокруг на полу валялись различные предметы, которые ей пришлось заказать для их будущей фиесты: бутылка шоколадного сиропа, банка взбитых сливок, велосипедный насос, резиновые перчатки, все в узелках шнурки от ботинок, блюдце подтаявшего масла, совок, каким дети играют в песочнице, и репродукция картины «Чудо-король, северный пес». Сейчас все это имело жалкий вид. Да уж, ей потребовалось немало времени и сил, чтобы расшевелить его! Зато когда он завелся, то попер как танк, сметая все на своем пути. Было божественно!

Часы показывали четверть первого, а совещание должно было начаться ровно в полдень. Она успешно справилась с заданием. Но на душе у Ксавьеры скребли кошки. Женщина закрыла глаза и погрузилась в спасительное забытье. Когда она снова проснулась, Калли, приподнявшись на локте, нежно смотрел на нее.

– Привет.

Ксавьера потянулась, обняла его и потянула к себе.

– Привет.

– Ксавьера, ты само совершенство. Другой такой нет на всем белом свете. За всю жизнь мне не довелось испытать ничего подобного.

Она грустно погладила его и уставилась в потолок.

– Нет, Калли, у меня тоже есть недостатки.

– Уверен: они – ничто по сравнению с тем…

– Нет-нет. Я вовсе не такая уж хорошая. Сейчас ты благодарен мне, но когда узнаешь…

– Узнаю?

Ксавьера заколебалась. Соблазн оставить все как есть был очень велик. Пусть он и дальше считает их встречу подарком судьбы, ее случайной улыбкой. Но это было бы нечестно и даже жестоко по отношению к нему. Ксавьера немного отодвинулась и грустно усмехнулась.

– Меня специально подослали, чтобы не допустить твоего появления на заседании картеля.

Он посмотрел на нее в упор и тоже усмехнулся.

– Я допускал такую возможность, потому что заметил на твоих чемоданах вашингтонские ярлыки. Трудно представить, что такая женщина, как ты, могла делать в Вашингтоне. Плюс некоторые менее очевидные детали.

– Ты меня ненавидишь. Калли обнял ее и привлек к себе.

– Нет, дорогая. У тебя наверняка были уважительные причины.

– Они собрали на меня компромат и угрожали пустить его в ход, если я этого не сделаю. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Сначала это было просто работой, но потом…

– Можешь не объяснять. Я почувствовал, что ты вложила душу.

– И даже больше – ты меня понимаешь. Но сейчас я сама себе противна, потому что из-за меня твой народ выживут с земли предков.

Калли пожал плечами.

– Ну, это не так просто. Действительно, раньше, во время правления моего отца, такая опасность существовала. Но с тех пор мы добились значительного прогресса.

– Ах, вот как?

– Да. Еще когда я был маленьким, многим стало ясно, что земные запасы глины далеко не беспредельны и рано или поздно наступит эпоха всеобщего сырьевого дефицита. Незадолго до своей кончины отец финансировал международную научную конференцию по этой проблеме. Прямым следствием ее работы явилось всеобщее признание необходимости консервации запасов сырья. На первый план вышло экологическое просвещение людей, и в этом мы более или менее преуспели. Правда, и сейчас еще можно встретить государственных деятелей, не думающих о будущих поколениях, но большинство прониклось нашей идеей. Мы предприняли поиск самовозобновляющегося сырья – и обнаружили такое. Это гуано.

– Гуано?

– Птичий помет. А что может возобновляться с таким постоянством, как птичий помет, – конечно, при условии наличия птиц и насекомых, которыми они питаются? Так что, как видишь, ситуация отнюдь не безнадежна. Мы по-прежнему ведем на островах разработку залежей глины, но уже не столь интенсивно. Мой народ может быть уверен в завтрашнем дне, а это – главное.

– Я верю тебе, Калли, и мне ужасно стыдно за то, что я сделала.

– Тебе нечего стыдиться. Я знаю, что такое Вашингтон: частенько бывал там и всякий раз не испытывал ничего, кроме отвращения. Хотя они порой оказывали мне разные услуги. Один член конгресса, состоящий в комитете по внешнеэкономическим связям, даже предпринял попытку помочь мне с моей проблемой – той самой, с которой ты столь блестяще справилась.

– Он что голубой?

– Голубой? Цвет лица у него скорей багровый… А, понял, что ты имеешь в виду. Нет, он пытался помочь мне не прямо, а косвенно. Одной женщине, замешанной в скандальной истории с сенатором, понадобилось срочно уехать из Вашингтона, а ей было некуда деваться, вот он и прислал ее ко мне. Но от нее оказалось мало проку.

– Да, Калли, качество работы в Вашингтоне – хуже некуда. Главная причина, по которой некоторые берут и уезжают в Вашингтон, состоит в том, что в других местах им ни за что не заработать себе на жизнь. Особенно на выборных должностях, ибо они больше ничего не умеют.

Вот им и устанавливают должностные оклады, чтобы не платить пособие по безработице.

– Несколько дороговатый способ, тебе не кажется? У меня на островах двое живут на пособие, так остальные жители добились, чтобы им предоставили жилье с подветренной стороны.

– Это не слишком жестоко?

– Ну, видишь ли, я могу встать на точку зрения налогоплательщиков. Может быть, потому-то у нас только двое безработных. Во время правления моего отца их было четверо, но двое не вынесли ветра и быстро устроились на работу.

– Как интересно. Ты не ставил этот вопрос перед правительством Соединенных Штатов?

– Пытался. Но безработные устроили пикетирование, и совещание не состоялось. Некоторые из них оказались членами профсоюза, и конгрессмены, приехавшие на совещание, не смогли пробиться через пикеты.

– Вот так оно и бывает, – с горечью произнесла Ксавьера. – Жаль, что никакой профсоюз не устроил пикетирования во время этих чертовых слушаний. Сенатор Ролингс обвинил меня в неуважении к верховной власти, и теперь…

– Ролингс? – поразился Калли. – Да ведь я о нем говорил! Это он состоит в комитете по внешнеэкономическим связям и прислал мне ту женщину.

Ксавьера насупилась.

– Он твой друг?

Калли залился добродушным смехом.

– Друг – сенатор? Ну что ты! Я же не хочу, чтобы мои подданные свергли меня с престола. Просто у нас были кое-какие дела. Я вложил восемнадцать миллионов в его последнюю избирательную кампанию – в качестве благодарности за некоторые торговые соглашения.

– Говоришь, он прислал тебе женщину?

– Ну, видишь ли, как выяснилось, это я ему сделал одолжение, а не он мне: у нее ничего не вышло. Ее зовут Линда.

– Линда! – воскликнула Ксавьера, садясь на постели. – А я-то повсюду ее ищу! Где она?

– Через коридор, в моем кабинете. Ты знаешь Линду? Ксавьера засмеялась.

– Ну… В общем дела обстоят таким образом. Если я с кем-нибудь дружу, так дружу. Я знала, что Линда уехала в Вашингтон и все такое, но для меня это ничего не значит.

Калли восхищенно уставился на нее.

– Ксавьера, ну ты просто чудо. В самом деле. На всем белом свете таких найдется… Да нет, ты – уникум. Выходит, ты по-прежнему считаешь ее своей подругой?

Ксавьера уверенно кивнула.

– Такая уж я есть. Если я стала кому-то другом… – Она вдруг осеклась и помрачнела. – Так ты говоришь, Линда не могла тебе помочь?

Он произнес извиняющимся тоном:

– Она очень старалась, но…

На лице Ксавьеры появилась гримаса боли и отвращения.

– Значит, она забыла все, чему я ее учила. Да уж, стоит кому-нибудь – даже превосходному работнику – попасть в Вашингтон, как он немедленно деградирует. А если я чего-то и не выношу, так это халтуры. – Ксавьера сбросила с себя одеяло. – Ты говоришь, она в твоем кабинете? Мне нужно с ней поговорить.

– Эй, погоди немного! – Калли схватил ее за руку. – Зачем пороть горячку? Раз уж у меня получилось…

– Потом, приятель, – хихикнула Ксавьера, решительно вставая с постели, – ты все получишь, но сначала я должна потолковать с Линдой и дознаться, какие такие у нее дела с сенатором Ролингсом. А главное – почему она не справилась со своими обязанностями. Что она делает в твоем кабинете? С ней есть кто-нибудь?

– Нет, она просто лежит на диване и читает иллюстрированные журналы или смотрит телевизор. Боится высунуть нос на улицу – вдруг ее узнают?

– Все правильно. Давай-ка приведем себя в порядок и навестим ее.

Калли выскользнул из-под одеяла, столкнул с брошенной на полу одежды велосипедный насос и начал одеваться. Ксавьера натянула свое бикини и отправилась в ванную – причесаться и подкраситься. Когда она вернулась, Калли застегивал рубашку.

Он широко распахнул перед Ксавьерой дверь в кабинет.

– Эй, Линда, здесь одна твоя знакомая!

Девушка с угрюмым, донельзя усталым выражением лица сидела в кресле перед телевизором. Увидев Ксавьеру, она издала истошный вопль и заметалась по комнате в поисках запасного выхода.

– Линда! – строго окликнула ее Ксавьера и, улыбнувшись, протянула руку. – Иди сюда.

Какое-то время надежда в душе Линды боролась с недоверием. Она была на грани истерики.

– О нет!.. Нет!..

– Иди сюда.

Девушка не выдержала, бросилась к Ксавьере и разрыдалась у нее на груди.

– Ксавьера! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Та ласково погладила Линду по волосам.

– Дело не в этом, а в том, сможешь ли ты сама простить себя, дорогая. Только ты сможешь ответить на этот вопрос. Но я хочу, чтобы ты знала: в любом случае я остаюсь твоим другом.

– Ох, Ксавьера! Во всем мире…

– Ну-ну, – пробормотала Ксавьера. – Садись-ка на диван. Нам нужно много наверстать и решить, что делать дальше. Я не стану осыпать тебя упреками за то, что ты не попыталась связаться со мной, хотя, конечно, меня обидело твое недоверие.

– Видит Бог, Ксавьера, я так запуталась! Откуда мне было знать, что ты захочешь иметь со мной дело? Нет, мне бы это следовало знать!

– Вот именно, – усаживаясь рядом с ней на диван, ответила Ксавьера. – Но не будем сейчас говорить об этом. В первую очередь меня беспокоит то, что я сегодня узнала; ты меня сильно огорчила. Калли нуждался в твоей помощи, а ты не оправдала его надежды.

Линда захныкала.

– Прости, Ксавьера! Конечно, это моя вина, но я была так напугана всей этой историей…

Калли смущенно откашлялся.

– Да ладно, Ксавьера, не стоит ее ругать.

Ксавьера смерила его холодным взглядом, но потом, смягчившись, выдавила из себя улыбку.

– Конечно, откуда тебе знать о нашей профессиональной чести? Но это исключительно важно, и Линда понимает всю тяжесть своей вины.

– Да-да, Ксавьера! – всхлипывала та. Ксавьера взяла ее за подбородок.

– Но мы попробуем исправить положение, не так ли?

– Господи, ну конечно! Он у меня еще попрыгает! Только не бросай меня, Ксавьера!

– Разумеется, дорогая. Об этом не беспокойся. Калли оживился.

– Уж не значит ли это…

– Значит, – усмехнулась Ксавьера. – Сходи-ка в ресторан и закажи себе дюжину устриц. Да прихвати из спальни велосипедный насос. Остальное добудем у прислуги.

Калли опрометью бросился к двери. Ксавьера легонько встряхнула Линду.

– Выбрось все это из головы, дорогая. В первую очередь мы позаботимся о Калли. А потом я хочу потолковать с тобой о сенаторе Ролингсе. Он поставил меня в гнусное положение, и ты должна помочь мне вернуться домой.

– Все, что в моих силах, Ксавьера, все, что в моих силах!

– Хорошо-хорошо, но сначала о главном. Позвони горничной, пусть принесет все, что может понадобиться для позиций 2-16 и 6-40-2-Б.

Линда вытерла глаза тыльной стороной ладони и направилась к телефону.

– 2-16 и 6-40… Кажется, в чулане я видела мухобойку, только железную.

Ксавьера ухмыльнулась.

– Ты что, собираешься его изувечить? Попроси горничную сходить в магазин и купить пластмассовую.

– Так, значит, смеситель, плойка средних размеров, земляничный джем… А какую картину?

Ксавьера задумалась. Через несколько секунд ее лицо просветлело.

– Поинтересуйся, может, у них есть «Железное копыто, чудо-конь с Дикого Запада»?

Линда моргнула и вдруг развеселилась.

– Прекрасно! Значит, «Железное копыто…»? Ну-ну, посмотрим, что у них имеется!

Глава четырнадцатая

– Но я имею право знать, Ксавьера, – кипятился Уорд. – Я твой адвокат.

Она терпеливо вздохнула и перевела взгляд с него на Линду, а затем в окно. Такси мчало их по вашингтонским улицам.

– Пойми, Уорд, это сейчас неважно.

– Да? Тогда скажи – что ты считаешь важным? Сначала тебя бросают в тюрьму за неуважение к властям, а потом, когда мне удается добиться постановления о незаконности твоего ареста, ты попросту исчезаешь, и ни одна живая душа не знает, где тебя искать. Проходит два дня, и ты вдруг звонишь мне из городской тюрьмы, чтобы я приехал и забрал тебя оттуда. И в довершение всего отказываешься сказать, где пропадала.

– В Майами.

– В Майами? – поразился Уорд. – Как же ты там оказалась? Кто тебя?.. Почему?.. Давай, Ксавьера, расскажи все по порядку. Начни с того момента, когда тебя вывели из зала заседаний.

– Некогда Уорд. Мы почти приехали.

– Да, и чуть-чуть не опоздали, – он отогнул манжет и посмотрел на часы. – Но все равно прежде, чем начнутся слушания, нам необходимо поговорить. В любом случае – держи себя в руках. Думаю, на этот раз мы без труда отведем предъявленное тебе обвинение.

– Справимся! – уверенно заявила Ксавьера.

– Но объясни – что все это значит?

– Ничего. – Ксавьера перегнулась через него и поправила на Линде шарф. Та сидела в пальто с поднятым воротником и в темных очках, закрывающих большую часть лица. Ксавьера обратилась к ней: – Запомни, войдешь через боковую дверь и встанешь рядом, или у стены, лишь бы тебе было слышно, когда я начну говорить.

Линда потрогала внушительную папку бумаг у себя под мышкой и молча кивнула. Уорд подозрительно уставился на Ксавьеру.

– Что вы задумали?

– Так, ничего особенного, – ухмыльнулась Ксавьера. Ей вдруг пришло в голову, что она еще не попробовала на нем свой трофей. Вынув приборчик из кармана, женщина направила его на Уорда. – О Господи!

– В чем дело?

Ксавьера спрятала свою новую игрушку.

– Так, пустяки.

Уорд обиженно поджал губы.

– Ксавьера, я твой адвокат. Ты должна быть со мной откровенной. Я не могу работать в потемках.

– Ладно, не будем выключать свет.

– Что?

– Приехали.

Он глубоко вздохнул и тронул водителя за плечо.

– Остановитесь за перекрестком.

Такси подъехало к стоянке. Линда крепко прижала к себе заветные листки и выпрыгнула из машины. Ксавьера последовала за ней.

Уорд расплатился с водителем, и все трое пошли по тротуару.

Из-за рева машин и сутолоки они не сразу уловили шум перед зданием конгресса, однако стоило завернуть за угол, как он послышался совершенно отчетливо. Ксавьера благодарно улыбнулась.

– Снова те ребята. Ах, что за молодцы!

– Наверное, прочли о твоем аресте и о том, что сегодня ты в последний раз даешь показания. Они любят тебя, Ксавьера.

– Дорогие мои ребята!

Они еще раз завернули за угол и увидели демонстрантов, которых на этот раз оказалось гораздо больше – очевидно, они привели с собой подкрепление и теперь маршировали взад-вперед с транспарантами в руках.

Какой-то человек с мегафоном взобрался по ступенькам и проповедовал возврат к первозданной природе.

Ксавьере на какой-то миг стало досадно, словно он украл «ее» демонстрацию. Но, приглядевшись, она увидела среди тех, кто нес плакаты с требованием ее немедленного освобождения, нескольких хиппи и поняла, что, наоборот, этот человек «одолжил» ей своих сторонников.

Ее заметили, и вся рокочущая, скандирующая толпа, сметая с тротуара прохожих, устремилась к ней. Оттеснив в сторону Уорда, демонстранты взяли Ксавьеру в плотное кольцо. Она обнимала и целовала их, в ее глазах стояли слезы.

Толпа понесла ее вверх по ступеням – размахивая лозунгами, приплясывая и требуя, чтобы она произнесла маленькую речь.

Ксавьера была слишком взволнована, чтобы говорить, зато человек с мегафоном воспользовался наступившей тишиной и призвал собравшихся осознать, какой непоправимый вред наносит арктическим синицам нефтепровод на Аляске.

Несколько минут его зычный голос перекрывал все остальные. Потом кто-то крикнул: «Кончайте базар!» – и вся толпа восторженно подхватила: «Кончайте! Кончайте!» И долго еще этот фривольный призыв реял над площадью.

Ксавьера мигом оказалась возле самых дверей, тогда как Уорду пришлось с огромным трудом прокладывать себе дорогу.

Человек с мегафоном остался в одиночестве и, очевидно, утешался тем, что главное – высказаться, а услышат тебя или нет – дело десятое.

Из здания высыпали полицейские в касках. Они вовсю размахивали дубинками, стремясь не допустить демонстрантов внутрь.

Уорд прорвался наконец к Ксавьере и потащил ее вперед, а она беспрестанно оглядывалась, махала рукой и посылала воздушные поцелуи. Толпа схлынула со ступеней возобновила скандирование.

Ксавьера несколько раз хлюпнула носом и стала рыться в сумочке в поисках носового платка. Потом осторожно промокнула глаза.

– Милые, милые ребята!

– Все так, Ксавьера, но вряд ли их преданность поможет тебе на слушаниях. Наоборот, это еще больше настроит против тебя членов подкомитета. Лица, облеченные властью, болезненно реагируют на всякие демонстрации.

– У них такая короткая память?

– Что ты имеешь в виду?

– Они забывают, кому и чем обязаны своими должностями.

– В самом деле?

– Вспомни «Чаепитие в Бостоне».

– Что-то мне не приходит в голову… Ладно, оставим это. Слушай, Ксавьера, нам не хватает только опоздать – это вконец обозлит сенаторов.

В зале, где проходили слушания, негде было упасть яблоку. Опоздавшие толпились в холле. Люди узнавали Ксавьеру и бурно выражали свои чувства, а она расточала во все стороны улыбки и одновременно искала взглядом Линду.

Когда Ксавьера появилась в дверях, зал приветствовал ее стоя. Проход был забит зрителями.

Ксавьера поймала взгляд матери и радостно помахала ей. В следующее мгновение она увидела стоявшую у стены Линду. Должно быть, той пришлось побороться за это место – ее прическа была растрепана, из очков выбито одно стекло. И все-таки ее по-прежнему нельзя было узнать.

Она храбро улыбнулась Ксавьере.

Полицейские с дубинками не сразу пропустили Уорда и Ксавьеру на свидетельские места, у них не оказалось пропусков. К счастью, вмешались ребята с телевидения, и они смогли наконец пробраться к своему столу. Уорд принялся выкладывать на стол бумаги, одновременно наставляя Ксавьеру:

– Прежде всего – не теряй самообладания. Не давай им в руки оружие против тебя.

– Не волнуйся. Все будет в полном порядке.

– Ты все утро твердишь одно и то же. Скажи наконец – что у тебя на уме?

Ксавьера достала волшебный приборчик, навела на Уорда и снова убрала в карман.

– Не сейчас. Сначала уладим это дело с сенаторами.

– Что ты хочешь сказать?

– Так, ничего. Не обращай внимания.

Наконец появились члены подкомитета. Зрители засвистели и зашикали.

Сенатор Ролингс грозно свел брови. Мисс Гудбоди подарила Ксавьере дружелюбную улыбку. Советника Питерсдорфа словно подменили – он казался очень бледным и рассеянным, точно его что-то грызло. Под сенаторами заскрипели кресла. Ролингс ударил молотком по столу.

– Тишина в зале! – Он презрительно посмотрел на Ксавьеру. – Мисс Холландер, надеюсь, вы извлекли урок из недавнего инцидента и проявите больше уважения к конгрессу Соединенных Штатов.

– Ну, для этого потребуется средство посильнее.

– Это еще что такое? – взвился сенатор Ролингс. – Предупреждаю, мисс Холландер, я этого так не оставлю. Требую безоговорочного уважения к членам подкомитета! Хочу напомнить, что конгресс Соединенных Штатов является законодательным органом величайшей державы мира!

– С этим трудно не согласиться. И главным доказательством ее величия служит тот факт, что она завоевала этот титул вопреки непрекращающимся попыткам конгресса выставить державу на посмешище!

Лицо сенатора Ролингса приняло мертвенно-бледный оттенок. Он выразительно посмотрел на Питерсдорфа, но тот безучастно разглядывал свой неоткрытый портфель. Председательствующий откашлялся и снова нацелил испепеляющий взгляд на Ксавьеру.

– Еще одна подобная реплика – и вы будете обвинены в неуважении к власти, мисс Холландер. Это последнее предупреждение.

Ксавьера покосилась на Уорда, и в уголках ее губ запорхала обворожительная улыбка. Но ей нужно было довести до конца дело с сенатором Ролингсом.

– Прекрасно, сенатор. Я располагаю дополнительной информацией, которую хотела бы довести до сведения подкомитета.

– Какого рода информацией? К чему относящейся?

– К проблеме нравственности. Разве не это – предмет настоящего разбирательства?

Сенатор Ролингс насторожился.

– Ну-ну… Хорошо, говорите.

Ксавьера резко отодвинула свой стул, выпрямилась во весь рост и повернулась лицом к зрительному залу.

– Линда!

Девушка отделилась от стены, сорвала с себя шарф и темные очки и шагнула к столу для свидетелей. Стражи порядка вопросительно смотрели на сенатора Ролингса, а тот, разинув рот, пялился на Линду, словно на пришелицу с того света.

Она вышла вперед и обвиняющим жестом ткнула пальцем в сенатора Ролингса.

– Он меня похитил!

Аудитория загалдела. Зрители повскакивали с мест и смешались в единую грохочущую толпу, хлынувшую вперед, чтобы получше разглядеть Линду. Полицейские предпринимали героические усилия, чтобы сдержать их. Отовсюду слышались возбужденные голоса.

– Линда!

– Какая Линда? Неужели та самая Линда?

– Черт побери, конечно же, та самая! Быстро давайте камеру!

– Линда, где вы пропадали? Расскажите, что произошло?

– Он меня похитил!

Не в силах больше сдерживать напор толпы, полицейские пустили в ход дубинки.

В это время демонстранты прорвали заграждение у входных дверей и теперь напирали на зрителей сзади, продолжая скандировать и размахивать транспарантами. Репортеры, отталкивая друг друга, атаковали Линду; беспрерывно мигали блицы. Сенатор Ролингс по-прежнему обалдело пялился на девушку, а остальные члены подкомитета – на сенатора Ролингса.

В воздухе пахло грандиозным скандалом.

Стоя под прицелом видеокамер, Линда начала свой рассказ. Более того, достала из-под мышки и разбросала по залу листки – размноженные на ксероксе текст своего повествования.

Уорд вцепился в Ксавьеру, яростно требуя, чтобы она ввела его в курс дела. Она не успела открыть рот, как в поле ее зрения оказался советник Питерсдорф. Гримаса острой душевной боли исказила его черты. Он полностью утратил контроль над собой и, казалось, был готов в любую минуту расплакаться.

Их взгляды встретились; он вдруг сорвался с места и, ценой нечеловеческих усилий пробившись сквозь толпу, рухнул перед Ксавьерой на колени и обхватил руками ее ноги.

– Э, послушайте! – изумленно воскликнула она. – Я понимаю, карьера и все такое – но зачем же вот так, перед всеми?..

– Нет! Нет! Вы не понимаете! Я больше не могу! Скажите, что мне делать? О, скажите мне, мисс Холландер!

Она соболезнующе улыбнулась и, склонившись, погладила его по голове.

– Ну-ну, не раскисайте. Будет еще у вас другой подкомитет. Не дайте этому сломать себя.

– Я не о том, мисс Холландер. – Он захлебывался, давился словами, по щекам градом катились слезы, челюсть вздрагивала. Наконец ему удалось выдавить из себя: – Я больше не могу носить в себе этот позор!

Ксавьера понимающе улыбнулась и потрепала его по плечу.

– Ах, вот в чем дело. Ты мучаешься, глупыш, и некому дать тебе совет?

– Да! Да! Да!

Ксавьера наклонилась еще ниже и поцеловала его в лоб.

– Бедняжка! В любом случае – сделай это! Дай себе волю! Борись за свои права… э… личности! Сделай это!

Губы Питерсдорфа тронула неуверенная улыбка, и он принялся лихорадочно вытирать слезы.

– Вы в самом деле так считаете?

– Ну конечно же! Сделай это, малыш! Питерсдорф издал радостный визг, вскочил и рванул к выходу. Ксавьера проводила его почти материнской улыбкой. Тем времени репортеры продолжали терзать Линду расспросами о высших должностных лицах, и она выложила все!

– Ну, это же всем известно. Его так и прозвали – «фунт печенки». Вы представляете, они даже держали в штате специального сотрудника, чьей единственной обязанностью было четырежды в день наведываться на рынок за фунтом свежей печенки.

Зрители смяли полицейский кордон и, связав стражей порядка их же собственными ремнями, побросали их штабелями в угол. Телевизионщики орали на демонстрантов, путавшихся в проводах.

Сенатор Ролингс сел, положил голову на руки и беззвучно плакал. Мисс Гудбоди непринужденно болтала с одним из сенаторов; в конце концов тот обнял ее за талию и повел к служебному выходу. За ними потянулись остальные члены подкомитета. Мать Ксавьеры с трудом протиснулась к дочери и стиснула ее в объятиях.

Шум в зале начал понемногу стихать. Одни устали и присели отдохнуть, другие вспомнили о других слушаниях, проходящих в этом здании, а демонстранты, убедившись в том, что конфликт исчерпан, собрались в кучку, чтобы выработать дальнейший план действий и развернуть другие лозунги. Репортеры спешили обработать полученную информацию; их место занимали только что прибывшие, и Линде приходилось вновь и вновь распространяться о своих злоключениях.

Ксавьера также держала отчет – перед матерью и Уордом.

Зал потихоньку пустел. Вот уже и мать Ксавьеры вспомнила об очередной распродаже. Уорд с Ксавьерой двинулись в противоположном направлении.

Поскольку репортеры разобрали все такси, они отправились в отель пешком, рука об руку. У Ксавьеры словно камень свалился с души.

Солнце светило ярче, воздух казался свежее, а прохожие – дружелюбнее.

На перекрестке собралась небольшая толпа, и они подошли посмотреть, что там такое. Их взорам открылось незабываемое зрелище: советник Питерсдорф, в розовом неглиже и с боа из перьев, вихляющей походкой разгуливал по тротуару. За ним следовали двое полицейских с угрюмыми лицами, а он слегка поигрывал кончиком боа и отчаянно флиртовал с ними.

– Я не уверен, что ты дала ему правильный совет, – вздохнул Уорд.

– Это первоначальное опьянение свободой. Оно скоро пройдет.

Ксавьера вспомнила о магическом устройстве и, вынув из кармана, посмотрела через него на Уорда. Потом водворила приборчик на место и крепче прижалась к своему спутнику.

– Давай-ка поспешим в отель.

– Согласен. А что это у тебя? Увеличительное стекло?

– Надеюсь, что нет.

– Не понял?

– Так, ничего. Идем скорее!