К чести Юппа — он не преувеличивал степень своей известности в этой дыре. Стоило ему выйти из туалета, как перед ним возникли четверо здоровенных детин, ненавязчиво прижавших его к стене, приподнявших за лацканы пиджака в воздух и отработанным жестом ощупавших карманы.

— Просекаешь фишку, а, Юбер? — поинтересовался самый здоровый из этих громил. — Фредерик хочет обратно то, что ты у него взял. А дальше — на выбор: отдаешь все добро и деньги — мы тоже будем хорошими, сломаем тебе ногу, и гуляй с миром. Не отдаешь — переломаем все кости и, сам понимаешь...

Вцепившись в Юберову культяпку, он рванул ее на себя — и удовлетворенно отбросил отделившийся протез в сторону.

— Тебя же обломать, Юбер, — ничего не стоит: дунь — и рассыплешься, а?!

Потасовки у стойки

Не сказал бы, что мне всерьез доводилось в них участвовать. Насколько я понимаю, слово «потасовка» подразумевает, что вы отчасти раздаете удары (или хотя бы пытаетесь кому-то вдарить), а не только получаете по физиономии; мне же удалось испытать на себе лишь последнее.

В Лондоне (как и везде) есть ряд заведений, где, заказывая себе выпивку, посетитель заведомо нарывается на мордобой. В силу каких-то неведомых бюрократических упущений эти заведения не обозначены на карте специальными значками, так что, куда ты попал, понимаешь, лишь корчась на засранном полу в куче бычков, озабоченный одной мыслью: как бы не ударить в грязь лицом перед партнером, тыкающим тебя ботинком под ребра, хотя при каждом его пинке душа твоя обливается кровью...

Помню, как однажды в Кратфорде, лежа на мостовой (где полиция бросила меня, чуть отволочив от дверей паба, где я перед этим пил), я созерцал танец рождественских снежинок и думал — как же они прекрасны и какое счастье, что я пьян, ибо, будь я трезв, боль и унижение ни за что не дали бы мне насладиться этим прекрасным зрелищем.

Один-единственный раз я пытался принять участие в потасовке (в роли советника) — когда увидел, как душат Зака, повалив его на игральный автомат. Зак был одним из тех американцев, которые никак не могут вернуться на родину. Он служил во Вьетнаме (и надо же, чтоб именно в это время вся его семья погибла в автокатастрофе!), трижды сбрасывался в тыл врага, а армейскую карьеру закончил в должности инструктора по рукопашному бою.

Конечно же, его противник не имел ни малейшего представления о том, что Зака учили убивать голыми руками, иначе вряд ли бы полез перекрывать парню кислород. Я сидел за столиком в стороне, с живым интересом наблюдая за происходящим — в Кембридже такого не увидишь. При этом меня снедало нетерпение — когда же Зак наконец поставит наглеца на место.

Прошло какое-то время, пока лицо Зака наливалось синюшным цветом, прежде чем меня осенило, что Заковские навыки самозащиты могли как раз сегодня взять выходной и, видимо, мне необходимо срочно что-то предпринять. Я похлопал душителя по плечу: «Думаю, с моей стороны было бы не совсем честно, если бы я не предупредил вас: мой друг — специалист по рукопашному бою».

Несомненно, тот просто-напросто не осознал, что мое вмешательство продиктовано исключительно стремлением предостеречь его от необдуманного поступка. Неожиданный удар в лицо позволил мне прочувствовать, каково это — сломать нос. Однако, переключившись на меня, душитель не довел свое дело до конца, дав Заку шанс позаботиться о его госпитализации, проведенной в нарушение всех правил спортивного бокса.

Все еще Монпелье

— Предупреждаю, — прошипел Юбер — лацканы пиджака лезли ему в рот, мешая говорить внятно, — вы об этом пожалеете!

Вся четверка прыснула со смеху. Парни смеялись искренне и от души. Очевидно, эту шутку им приходилось слышать не раз.

Я почувствовал, как меня распирает от филантропических устремлений: выпитое пиво давало о себе знать. Убеждение, что сейчас я способен кого угодно уговорить подсесть за наш столик и насладиться братской любовью, крепло во мне с каждой минутой. Взять того же верзилу — он же совсем не плохой человек. Возможно, у него есть семья. И то, что он сейчас делает, ему вовсе не нравится. Он вовсе не в восторге от того, что ему приходится вечера напролет выслеживать людей, угрожать им, отрывать у них искусственные руки-ноги, избивать их, наконец. Он бы куда охотнее сидел сейчас дома перед телевизором или помогал детишкам готовить уроки.

Я поднялся из-за столика. Пора было подойти и положить этому конец. Однако мои ноги вдруг стали выписывать кренделя. Путь к дверям туалета занял у меня куда больше времени, чем я предполагал, а оказавшись на месте, я не смог принять подобающе-внушительную позу.

— Право, не нужно этого делать, — посоветовал я парням, слегка покачиваясь — и постаравшись вложить в голос всю убедительность, на какую только способен.

— Мужики, мы, похоже, влипли, — осклабился верзила. — Сейчас нас отсюда вышибут.

Я сделал попытку легко и непринужденно довести до их сведения, насколько нет необходимости делать то, чем они сейчас заняты, покуда верзила, твердо убежденный в необходимости соответствующих действий, гасил сигарету о мою лысину.

— Трое твоих дружков не уберегут твои зубы! — пригрозил Юбер, все еще вися между небом и землей.

Верзила счел это замечание чрезвычайно забавным, отодвинул своих прихвостней плечом и, делая вид, что хочет пощекотать Юбера, ткнул его кулаком под ребра.

— И что же ты будешь делать, недомерок? Харкать на меня кровью? — Верзила произнес это так, словно ему не хватало воздуха, — интонация, знакомая каждому, кто в беседах с собутыльниками доходил до той точки, когда в сознании со стопроцентной ясностью вспыхивает мысль: сейчас бить будут!

Юбер перехватил опасливый взгляд бармена.

— Извини, Жан! — произнес мой напарник.

Громилы допустили ошибку. У Юбера, лишенного протеза, была еще одна рука.

Юпп действовал невероятно стремительно. Молниеносным движением он схватил с цинковой стойки бутылку и опустил ее себе на голову. Движение было столь внезапным, что Юберу явно не составляло никакого труда огреть бутылкой верзилу, однако он почему-то огрел себя самого. Я, как и все присутствующие, решил, что это — ошибка неопытного бойца, неудачно проведенный прием. Бутылка разлетелась вдребезги, а на макушке Юппа возник кроваво-красный осьминог. Его щупальца распускались прямо на глазах, захватив лоб, брови, сползая все дальше вниз...

— Бра-во! — хрюкнул верзила, не обращая никакого внимания на то, что, стоя столь близко к Юберу, он рискует перепачкаться в крови. — Как насчет того, чтобы на бис сломать себе ногу?

— Слышали о такой херовине — страшно модная штука? Смертельно опасная и передается через кровь? Могу поделиться! — объявил Юбер. Он выдержал искусную паузу, чтобы смысл сказанного лучше дошел до собеседников. Затем, резко дернувшись, ударил верзилу головой. Удар был достоин чемпиона мира по головному бою: раздался характерный звук сминаемого лица — звук, за которым следует потеря одним из противников ориентации и сознания. Чудесная дань должным образом примененной силе ума, если этот ум защищен толстой лобовой костью.

Остальные громилы замешкались. Расслабились, не иначе, — другого объяснения я предложить не могу.

Они были дюжими молодцами, так что ударь они Юбера разок-другой, от него осталось бы мокрое место. Но они этого не сделали. Один из них, правда, засветил мне по физиономии кулаком, но я был счастлив получать тычки, пока Юбер давал прикурить двум другим. Один, истошно завывая, осел, когда Юбер на пробу ткнул его в бедро перочинным ножом и случайно перебил артерию (они даже не удосужились толком его обыскать!). Второй получил два пальца в глаза. Пальцы проникли значительно дальше цинновой связки [она же — ресничный поясок (анат.)], чем это рекомендуется окулистами. Плюс зубы Юбера впились бедняге в шею. Что касается моего противника, то после того, как был сломан его нос, он вместе со своими ничего не помнящими от боли компаньонами подвергся терпеливому внушению со стороны Юппа. Внушение осуществлялось посредством Юпповых ботинок и на какое-то время должно было заставить этих громил держаться от Монпелье подальше.

— Зарубите себе на носу: я сидел с теми, кто схлопотал пожизненное! — приговаривал Юпп. Жаль, его напоминания обречены были пропасть втуне.

Даже в лучшие моменты своей жизни Юбер выглядел не лучшим образом. Но сейчас — сейчас он был похож на призрак: на лице — следы кровавой бани, грудь клокочет от ярости. Он мог бы служить наглядным примером того, что в боях без правил побеждает тот, кто зашел дальше по пути берсерка.

Он помог мне подняться на ноги. Бармен в это время, вытянув в нашу сторону руку, картинным жестом представлял победителя. Взглянув на свое отражение в зеркале, я обратил внимание на то, что у меня вовсе нет синяка под глазом. Синяком было мое лицо в целом. Стоял я, согнувшись пополам: выпрямиться я просто не мог. А пол — он выглядел столь призывно!

— Я же предупреждал их! — кипятился Юбер. — Он надул меня! Вот почему все так вышло. Проданный им пистолет?! Он был сломан! Он сам мне об этом сказал, когда я пришел покупать патроны. — Заметив, что бармен стоит все в той же позе, Юбер бросил ему мятую пачку денег.

Бить и получать удары — весьма утомительная работа. Поэтому мы покинули заведение, оставив прочих посетителей выяснять, следы чьей именно крови заляпали пол в том или ином месте.

* * *

— Расскажи мне лишь самое главное, — просил Юбер вновь и вновь.

Утверждается, что на овладение философией уходят годы и эти годы необходимо провести под сенью университета, — как бы иначе наша братия зарабатывала себе на жизнь? Однако разве все, что утверждается, — правда? Право слово, если вы и впрямь нечто знаете, вы должны уметь изложить это знание на листке размером с ценник на распродаже так, что это станет доступно пониманию младенца.

С гуманной точки зрения данное деяние можно охарактеризовать как: основные положения философии под редакцией Эдди; наставления Эдди; жемчужины мысли для беглого ознакомления.

С негуманной точки зрения это: рождественская благотворительная раздача печенья, кормление дебилов с ложки, изготовление интеллектуального кича в компактном исполнении.

Мне вдруг пришло в голову, что, учитывая современные требования к досугу, издание «Горячей десятки философских афоризмов» могло бы быть весьма прибыльным начинанием. Я сел и нацарапал несколько наиболее ярких постулатов:

1. «Hoc Zenon dixit»: tu quid? [«Сие сказал Зенон». А что сказал ты?] (Сенека).

2. On ne saurait rien imaginer de si

3. ...kai pant einai alhqh [...и все — истинно] (Протагор).

4. Stupid bin ich immer gewe

5. Skeptomai [Я сомневаюсь] (Секст Эмпирик).

6. В зените славы Фемистокл проехал по Афинской агоре на квадриге, влекомой четырьмя шлюхами.

7. Wenn ich nicht das Alchemisten-Kunstst

8. Я обедаю, играю в триктрак, беседую с друзьями и радуюсь их обществу; а когда через три-четыре часа от развлечений я возвращаюсь к моим размышлениям, они кажутся столь холодными, вымученными и нелепыми, что я не способен найти в своем сердце желания продолжать их дальше (Хьюм).

9. Infirmi animi est pati non posse divitias [Слабый духом не способен вынести богатства] (Сенека).

10. Поступки, совершенные нами в прошлом, — о многих ли из них сохранили мы память? (Хьюм).

11. Господь всесведущ (Ибн Халдан).

12. Secundum naturam vivere [Жить в соответствии с природой] (Сенека).

13. Si fallor, sum [Если я ошибаюсь — я есмь] (Бл. Августин).

14. La lecture de tous les bons livres est comme une conversation avec les plus honn

15. Impera et dic, quod memoriae tradatur [Приказывай и говори то, что останется в памяти] (Сенека).

Вот моя подборка. Лишнее я отсеял. Забавно, как часто мелькает в моем списке имя Сенеки. Как мыслитель, он был равен нулю — потерпел полное фиаско, когда Схватка Умов развернулась на новом фронте, — но ведь нельзя не признать: как комментатору и торговцу идеями, ему нет равных.

1. Данный афоризм, бесспорно, должен занимать первое место. Это — максима максим. «Это сказано Зеноном? Но что сказано тобой?» Вы можете долго и дотошно выяснять, которого из Зенонов Сенека имел в виду, но поставленный им вопрос, несомненно, схватывает самую суть нашего дела. В философии, как в спорте, важна не эрудиция, а участие в забеге мыслителей. Все эти древние тяжеловесы мысли, выжимавшие неподъемный груз, — нам следует не восхищаться ими, а пытаться повторить их рекорд, на их достижениях попробовать собственные мозговые силенки. Иначе от афоризмов великих людей проку не больше, чем от гантелей, которые купили и задвинули под кровать.

4. Я есть сама глупость: обязательный комплекс упражнений по Сократу, на манеже Гаман (перед нами еще и напоминание о том, что никакой интеллект и образование не защитят вас от глупости); если только вам не выпало счастье стать разносчиком высокомерного вздора и ежедневных банальностей, искусно возвеличенных Бл. Августином (см. пункт 13: И если я сплю с бегемотихой, я существую); позже старик Рене [Декарт: Cogito ergo sum. — Я мыслю, следовательно — существую (лат.)] сжал это высказывание до еще более изящной формулы, которая стала одним из самых популярных одностиший. Одностишие — это именно то, что надо. Потомство будет читать лишь то, что способно уместиться на подставке для пива. Необходимы хлесткие фразы. Даешь лозунги для футболок!

12. Жить в соответствии с природой. Вечный хит. Вы слышите его повсюду. Проблема заключается в одном — выяснить, что такое природа. Попросите кого-нибудь просветить вас на этот счет — только не забудьте ему заплатить. К вашим услугам — огромный массив высказываний на все случаи жизни, авторство принадлежит множеству лиц, от великих людей до мошенников, всех национальностей. Заметим, что Сенека, как то свойственно всем древним, склонен прописывать в качестве лекарства панацею. В одном флаконе вам предлагают все разом: сделать из вас настоящего человека; заставить забыть о том, что жизнь — страдание; и вернуть вкус к этой самой жизни. Сколь противоположно это подходу старины Людвига [Людвиг Витгенштейн], когда понимание — не что иное, как результат прояснения значения.

11. Господь всесведущ. Этот лозунг никогда не теряет расхожей популярности. Употребленный к месту, позволяет избежать сожжения на костре, побиения камнями, расстрела из автоматического оружия — если только вам не выпало жить в обществе, где клирики заняты исключительно социальными проблемами. Это высказывание должно бы цитироваться в паре с другим: «Audacter deum roga» [Смело проси Бога] — Сенека. Беззастенчивый призыв к Богу — ход, отнюдь не запретный для моих собратьев по цеху, по сути — это наше последнее убежище. В нашем деле забавно то, что, несмотря на власть рационализма, всю эту шумиху вокруг необходимости опытного доказательства чего бы то ни было и браваду разума, стоит обратиться к истории философии, как тут же на каждом шагу вы столкнетесь с мистицизмом, диаграммами иерархий умопостигаемых сущностей и блеющими ссылками на авторитет неба, сопровождающими почти всякую попытку как-то прояснить головоломную загадку нашего мироздания.

6. Фемистокл, разъезжающий по агоре в колеснице, запряженной проститутками. Эта картинка не имеет к философии никакого отношения. Но какова мысль!

Все еще Монпелье

Единственный совет, который я могу дать: если, еще толком не проснувшись, вы купили газету и обнаружили на первой полосе свою фотографию, снятую весьма профессионально, а рядом — текст, описывающий вас как одного из главарей преступного мира и призывающий всех законопослушных граждан не терять бдительности и поделиться любыми касающимися вас сведениями с полицией, — единственный совет, который я могу вам дать: не бросайтесь читать этот текст под ближайшим фонарным столбом (как то было сделано мной). Не надо слишком бурно реагировать на публикации в местной печати.

Я просто не мог взять в толк, где они раздобыли мою фотографию. Снимок был старым, и выглядел я на нем довольно эффектно (по моим меркам). Во взгляде этого человека еще можно было различить претензию на то, что он чего-нибудь добьется на избранном поприще. Я, казалось, еще подавал надежды. Глядя на это лицо, никому бы не пришло в голову ляпнуть: этот тип? Да он же ни на что не годится!

Вскоре я сообразил: передо мной — фотография, сделанная когда-то для обложки книги. Издатели наконец с чувством глубокого удовлетворения передали ее в руки закона.

ОТБРОШЕННОЕ ПРОШЛОЕ 1.1

Литературные игрища. Отрицательные стороны карьеры философа: от вас ждут публикаций; вы приравнены к стопке исписанных вами листов, вы есть то, что вами написано. Учтите: качество особо не повредит вашему тексту, но важно не оно, а толщина издания. Ваш статус растет пропорционально росту испачканных чернилами листов, которые служат вам пьедесталом.

Как-то в понедельник, возвозвозвратившись (возвести в степень) из Кембриджа в Лондон, я обнаружил в почтовом ящике письмо. В письмо был вложен издательский договор на книгу, посвященную истории мысли. Несколько ошеломленный сим фактом, после ряда умозаключений я решил, что, видимо, на одной из вечеринок я произвел на кого-то неизгладимое впечатление. (В ту пору я массу времени тратил на то, что болтался по всяким вечеринкам, изрядно болтая на этих сборищах.) Деньги, часть авансом (уф-ах-уф — гримаса блаженства), — надо лишь поставить подпись. Сделка выглядела весьма соблазнительно — своего рода компенсация за то, что тебя от души поимели в этой жизни.

Однако вскоре выяснилось, что от моего пера, кроме подписи, уже поставленной под договором, требуется еще и набросать сжатую панораму всех битв, развертывавшихся на протяжении многовековой истории философии. Сущая пустяковина...

Аванс за книгу был неестественно щедр. Выплаченная мне сумма вызвала у моих коллег, во главе с Фелерстоуном, завистливую обиду, гревшую мне душу. Я купил ящик Ch

О пользе пьянства

Почему ты пьешь? Вопрос этот мне задавали неоднократно. Отвечу: потому что (a) мне это нравится и (b), начав пить, трудно остановиться. Если у тебя есть отдушина, подобная пьянству, тебе не приспичит среди ночи бежать в магазин на углу в надежде купить там граммов двести смысла, пакетик панацеи, банку «хеппи-энда». Наши обязательства, долги, проблемы держат нас мертвой хваткой — поди-ка ее ослабь, — зато сколько послаблений можно себе позволить, стоит лишь... Попробуйте-ка пройти сто ярдов, чтобы вам не встретилась точка, где разрешение загадки Симурга предлагают распивочно и навынос: к вашим услугам винные лавки, пабы, супермаркеты, рестораны. Все развитие нашей цивилизации — не что иное, как тончайшая отстройка связей, обеспечивающих производство и распределение спиртного.

Бездонный ящик пуст

Две тысячи пятьсот семьдесят девять лет — а отсчет продолжается. Весьма солидный промежуток времени — если провести его без выпивки или ожидая автобуса на остановке, но для планеты — сущая ерунда, его даже мгновением трудно назвать. Две тысячи пятьсот семьдесят девять лет — это даже не Вавилонский великий год [так называемый Вавилонский сарос — период в 3600 лет], срок, через который повторяется цикл солнечных и лунных затмений. За точку отсчета я взял 585 год до н.э., когда Фалес предсказал ионийцам затмение.

Фалес, житель города Милета, что на ионийском побережье, был первым, сдававшим карты, которыми мы играем до сих пор. Он был первым из философов — людей, которые в отличие от прочих мыслят системно. Заметим — первым, насколько то известно потомкам. Естественно, свои идеи он почерпнул у кого-то еще (а как иначе можно в нашем деле воспарить и не преткнуться о землю?), однако на этот счет нет никаких свидетельств. Что бы там ни измыслили египтяне, шумеры, индусы или китайцы, к нам это попало уже через вторые руки и независимо от того, как египтяне и иже с ними относились к Фалесу — смотрели они на него сверху вниз или наоборот, но именно он изобрел ту эстафетную палочку, которую с тех пор мы передаем из рук в руки. Что до иных забытых старателей по этой части — им надо было больше заботиться о пиаре или использовании не столь подверженных разрушению носителей информации.

При всем том 776 год до н.э. тоже вполне достойный кандидат, чтобы взять его за точку отсчета. Год основания Олимпийских игр. Множество городов, единый язык, борьба, конкуренция. Тосты — победителям, проигравшим — насмешки. Идеальная модель цивилизации. А крепкие бицепсы и готовность осыпать оскорблениями — ее основная движущая сила. Что видим мы в истории человечества? Соперничество — от тучных лугов Олимпии до безжизненных равнин Луны. Греки и персы. Афины и Спарта. Рим и Карфаген.

Предполагается, что этому будет положен конец? Не припоминаю, будто мне доводилось слышать что-то подобное...

 Узы слова

Издатели таки поймали меня и стали изводить вопросами о книге: как идут дела, когда она будет закончена. Я отбивался, требуя еще денег, — просто потому, что так мне было проще отговориться, ссылался на трудности с поиском пишущей машинки, а если машинка находилась, не было ленты, и так далее — в ход шел весь список отговорок, от (a) до (z), дававших возможность увиливать от работы.

Не знаю, то ли я, совершенно к этому не стремясь, был неотразимо обаятелен, то ли мне попался единственный в мире издатель, готовый бросать деньги на ветер, но я получил еще один чек.

Я купил десять ящиков текилы — идеальное средство для промывки мозгов. Этого количества должно было хватить на то, чтобы растворить и вымыть все живое в организме Эдди Гроббса, но случилось иначе: когорта знакомых выпивох добровольно вызвалась составить мне компанию и вместе провести уик-энд в домике под Саут Зил.

Возможно, этот факт не стал достоянием широких масс — уик-энд, устроенный нами на площади три сотни квадратных футов, был весьма неординарным событием. То было межгалактическое эйфорическое братское единение навеки, длившееся несколько часов кряду.

Замечу: подписание договора — штука своеобразная, у некоторых может остаться ошибочное впечатление, будто они о чем-то договорились.

В ответ на официальный запрос издателей я отбрехался новым требованием денег, причем оно было выражено в куда более грубой форме, чем в первый раз. Я искренне надеялся, что общение со мной уже утомило моих партнеров. Нет, следуя установившейся традиции, они прислали чек.

Что ж, в какой-то мере я сам на себя взвалил эту ношу. Я уступил — и выслал им общий план книги (набросанный по моей просьбе одним из аспирантов). В ответ на мой адрес пришел каталог издательства, где была анонсирована и моя готовящаяся к печати книга. Появление каталога стало событием года. Ничего не могу с собой поделать: порой мне нравится дарить людям бескорыстную радость, и поэтому, когда меня спрашивали, будет ли закончена книга, я отвечал «да». Этот период в жизни моих издателей можно назвать эпохой радужных надежд.

Затем наступил период, когда выход очередного каталога и звонки каких-то безумных женщин, работавших в издательстве, чередовались с завидной регулярностью. Одни из этих дам плакали в трубку, другие осыпали меня угрозами с той скрытой, подавляемой ненавистью, которая предшествует серии яростных ударов хорошо наточенным кухонным ножом. Мое чувство вины разрослось до таких пределов, что после четырех лет работы над книгой я отправился в университетскую библиотеку и заполнил несколько страниц выписками из работы преподобного уж не помню кого, посвященной мыслителям средневековья и опубликованной в прошлом веке.

Наконец у меня в квартире раздался звонок, и женский голос с шотландским акцентом сообщил, что меня беспокоит новый редактор книги. «Почему бы нам где-нибудь не выпить?» Эта женщина знает, как надо обращаться с раздражительными философами, подумал я.

Что ж, я приехал в издательство, чтобы быть растерзанным читателями, которых может представить себе лишь автор, на семь лет задержавший сдачу рукописи, в течение всего этого срока получавший небольшие, но раздражающе оскорбительные и мешающие работе авансы.

Прибытие в издательство и стакан какого-то пойла в руке — последнее внятное воспоминание, сохранившееся у меня от этого визита — призваны заполнить куда более длительный промежуток времени. Мнемотехника порой организует прошлое в несколько ином порядке, нежели происходили события. У меня весьма смутное представление, почему в самолете слишком холодно или слишком жарко, и еще более смутное ощущение испытываемого мной дискомфорта и дезориентации.

Что касается холода и дискомфорта, мое тело предоставило на этот счет некую дополнительную информацию. После того как сознание ее обработало, ощущения оформились в единый образ: я лежал, пристегнутый наручниками к батарее, в какой-то лачуге. Стены ее были выкрашены в белый цвет, мебель отсутствовала. Так как кандалы — одно из тех средств, которые официальные власти охотно применяют для усмирения непокорных философов, я решил, что угодил в тюрягу в какой-то отсталой, нуждающейся стране. Вслед за этим я задумался, как отнесется к моей судьбе ближайшее британское консульство.

Тут, однако, в дверях появилась юная леди, которой выпало счастье быть моим редактором.

Запой — негуманная точка зрения. Среди множества иных неприятных переживаний, которыми приходится расплачиваться за склонность к запоям, присутствует и постоянное беспокойство, что тепленького тебя легко могут похитить.

Запой — гуманная точка зрения. Вряд ли кто рискнет отрицать, что неумеренное потребление продуктов виноградного сока часто приводит нас туда, куда мы и не мечтали купить билет.

Как-то мне довелось завтракать на вокзале в Цюрихе (пребывание там входило в мои намерения) с торговцем птицей из Глазго. Прежде чем полиция выперла нас оттуда, он успел мне поведать, что определенные сорта виски способны вызывать эффект моментальной транспортации в пространстве (перевожу): «Опасность угрожает вам, только если вы протрезвеете: перемещения не произойдет или оно будет затруднено. В этом случае дорога домой отнимет немало сил и времени. Но напейтесь — и вы попадете туда наверняка». Он совершал спуск по самой длинной реке, огибающей этот мир, — Алко. Алко течет через каждый город, какой только есть на земле, и периодически мой собеседник сходил на берег: в Осло, Танжере, Суве, Алис-Спрингс, Венеции.

Запои — средство понимания между народами. В Сеуле, на какой-то вечеринке, где оказалось, что пригласившие меня сами почему-то не явились — или они просто жили совсем по другому адресу, — я был взят в оборот каким-то джентльменом, который завел меня в соседнюю квартиру и принялся демонстрировать имеющиеся у него в доме электротовары (он был владельцем множества радиоприемников, электробудильников, кассетных магнитофонов), а потом открыл свой холодильник, явив моему взору несметные запасы мяса. Жена его все это время сидела, уставившись в телевизор. Не уверен, сознавал ли он, что я не понимаю ни слова на его языке: он тоже изрядно набрался к тому времени. Не скажу вам, какой именно дискурс избрал он в тот вечер: экономический или философский, — но я был достаточно пьян, чтобы счесть эту повествовательную стратегию совершенно захватывающей.

Потом мы два часа мчались на машине в другой город, где он высадил меня посреди ночи, без денег, без выпивки, без всякого намека на то, где я нахожусь, и без единого корейского слова в моем словарном запасе. Улыбка, которую он послал мне, отъезжая, навела меня на мысль, что он полагал, будто оказывает неоценимую услугу лучшему другу.

Запои — способ обрастать друзьями. Однажды в Килбурне, сидя на скамейке в парке, я познакомился с человеком, получившим Нобелевскую премию. То была Нобелевская премия тысяча девятьсот двадцать какого-то года за достижения — не помню уж в области химии или физики, присужденная Зигмонди [Зигмонди, Рихард (1865-1929) — австрийский химик. Лауреат Нобелевской премии 1925 г.]; мой сосед по скамейке выиграл ее в карты. «Если после моего развода еще кто-нибудь сунется во Францию... — бормотал он, — убью!» Губы его при этом пытались поймать и зафиксировать горлышко бутылки с денатуратом, зажатой в руке.

Что-нибудь гаже трудно себе представить. Ощущение было такое, будто меня сбросили без парашюта с высоты полутора километров: сделав глоток, я выплюнул раньше, чем последние капли этой мерзости достигли моего языка. Я был сам себе отвратителен, причем отвратителен дважды: во-первых, потому что приложился к этой дряни, во-вторых, потому что не смог ее проглотить. Жизнь в академической среде, когда, если тебе необходимо выяснить, чем известен какой-нибудь Зигабен, ты ищешь сведения о нем в энциклопедии, в томе, где собраны слова на «З», сделала меня слишком изнеженным для того, чтобы пить алкоголь в чистом виде. Обладатель Нобелевки угостил меня таблеткой витамина C: «Вам надо следить за своим здоровьем».

Наручники versus философия

Несомненно, если мы внимательно рассмотрим ситуацию философа-прикованного-к-батарее, то заложенное в ней противоречие разрешится в пользу наручников; наручники являются крайне эффективным риторическим приемом, демонстрирующим нашу непосредственную приобщенность к материи.

Опыт человека, прошедшего через похищение

Если вам суждено быть похищенным, я бы настаивал на том, чтобы в роли похитительницы выступала привлекательная молодая женщина, при этом предпочтительно, чтобы она не требовала от вас написать книгу.

Капканы словесности

Итак, я был разлучен с выпивкой; узник жалкой лачуги, я был лишен доступа к жидкости, способной перенести меня в гиперпространство, обеспечив свободу передвижения.

«Доктор Гроббс, вы ленивы... глупы... совершенно не способны совладать со своей порочной натурой... вас нельзя не презирать». Я ждал, когда же она скажет нечто такое, что позволит мне уличить ее в предвзятости, однако в ее надменной тираде не прозвучало ничего, способного вызвать мои возражения.

— Вы — на острове Барра. За много километров от ближайшего винного магазина — на тот случай, если вам удастся отсюда выбраться. У вас проблема: я. У меня тоже проблема: вы. Мы можем избавиться от этих проблем. Мне нравится работать в издательстве, однако вы угрожаете моей карьере. У нас еще не было автора, который бы так тянул с написанием книги, ухитряясь при этом тянуть с нас деньги. Мне поручили выбить из вас эту чертову книгу. Я вовсе не просила о такой чести, однако вышло так, что удастся мне сохранить место или нет, зависит только от вас. Я пыталась быть с вами мягкой, пыталась быть суровой, пыталась оставить вас в покое, я пыталась приставать к вам...