Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Философы с большой дороги

ModernLib.Net / Современная проза / Фишер Тибор / Философы с большой дороги - Чтение (стр. 9)
Автор: Фишер Тибор
Жанр: Современная проза

 

 


— Можешь поздравить меня с днем рождения!

— Ну вот, а я и не знал... Явился без подарка...

— Брось. Одари меня частичкой мудрости — и все...

— Мудрости? Если бы я знал, что это такое... Я бы вцепился в нее обеими руками.

— Всем нам дается по частичке мудрости. Мне бы в двадцать шесть лет начать отсчитывать возраст назад. Сейчас бы я добралась до шестнадцати... Теперь я знаю, как определить, хороший человек рядом с тобой или нет, и как прибрать его к рукам.

Она принялась красить ногти. Они врезались мне в память, еще когда я грабил банк: каждый был накрашен своим цветом. Особенно сильное впечатление производил черный, но я обратил внимание, что каждую неделю черным лаком Жослин красит другой ноготь.

— Я начала так их красить из-за моего первого дружка. У него хватило ума умереть раньше, чем он мне разонравился, прежде чем ухитрился сделать мне больно. Потом он стал для меня чем-то вроде идеала — и это мешало мне жить. Тогда я решила, что, чем вечно его оплакивать, пусть некая часть меня всегда носит по нему траур. А потом — потом я прибавила другие цвета: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, темно-синий, фиолетовый и белый. Чтобы напомнить себе: в жизни есть много всего другого, кроме смерти. И чтобы поизводить шефа — он просто бесился, глядя на мои руки.

— А ненакрашенный ноготь?

— Может, я не крашу его, потому что нет теории, которая бы все на свете объясняла, а может, его цвет просто-напросто невидим...


В постели с «жучком»

— Разведясь во второй раз, я решила разобраться — а что же на самом деле творится между мужчиной и женщиной. Сам знаешь, как важно число три; представь, что делают с человеком три неудачных брака. Поэтому я больше не выйду замуж — пусть даже это значит, что я что-то упустила... Но я хотела отрешиться от собственного опыта. Взглянуть на дело так, словно это — солидный академический предмет для изучения. Я хотела взглянуть на частную жизнь других людей — тогда у меня был бы материал для сравнения. Я открыла маленькую гостиницу.

— Ты что, поставила «жучки» в номерах?

— Именно.

— И как, узнала что-нибудь стоящее?

— По большому счету — нет. Главный урок, который я получила: как же тяжело следить за людьми! После этого я не удивляюсь, почему полицейские государства с трудом сводят концы с концами. Слежка требует массы усилий. А в результате — ничего интересного. За два года я лишь узнала, что пары просто одержимы какой-то страстью к выяснению отношений; они могут ссориться по любому поводу. Не знаю, как насчет ангелов, но что до ссорящихся любовных пар — штук пятьсот на острие иглы точно поместится. И еще одна деталь: как они принимают ванну. Не устаешь удивляться: что только не вытворяют люди в ванной.

Она подошла к бюро и, достав из его недр пачку бумаг, протянула ее мне.

— Потом я продала гостиницу. После этой истории. У меня остановилась пара. Лет двадцати. На вид — французы. Но стоило им войти в номер, как они перешли на другой язык.

— И что же это был за язык? — меланхолично спросил я, разглядывая страницы с текстом. Это была фонетическая транскрипция, ничего мне не говорившая.

— Убей бог, не знаю. Самое интересное, что, похоже, этого не знает никто. Я посылала кассету с записью и расшифровку во все университеты. От Албании до Зимбабве. Никакого толку — никто не знает.

— И как выглядела эта парочка?

— Я же сказала — как молодая французская пара. Они остановились-то всего на одну ночь. Я пыталась навести справки по адресу, который они дали при регистрации, но там о них знали не больше, чем мне удалось узнать об их языке.

— Какие-нибудь заговорщики?

— Ангелы.

— Неплохо овладевшие французским? Существа неземного происхождения?

— Пара, замкнутая на себя. Совершенно самодостаточная. Нация из двоих людей.


Еще порция откровений

— Должен сказать, когда я увидел тебя в банке, я подумал, что ты не вписываешься в тамошнюю обстановку.

— Нет, это я, увидев тебя в очереди, подумала, что ты не вписываешься в обстановку.

Она опять подошла к бюро:

— Здесь хранится вся моя жизнь.

В это я вполне мог поверить: Жослин во всем любила порядок. Она вытащила на свет какую-то картинку. То был не очень удачный черно-белый снимок — из тех, что делают в фотобудках на ярмарках: плохо кадрированный, лицо уползло куда-то вбок. На меня смотрел молодой парень, склонный к полноте, небритый, воротничок рубашки съехал на сторону, взгляд — похмельный, губы сжаты в подобии усмешки вроде: и что же еще вы от меня хотите?

— Это он. Чересчур лихо разогнался на мотоцикле и въехал прямо в вечность, а я осталась маяться: после него все остальные мужчины казались не тем. И когда я увидела тебя стоящим в очереди — пусть ты старше, толще, из другой страны, — я подумала: «Ну вот ты и вернулся».


* * *


Потеря телефонной связи с друзьями 1.1

В сознании возникает рассеянная мысль: а не позвонить ли мне кому-нибудь? Я снимаю трубку, слушаю гудки.

Мне все больше кажется — единственное, по чему я буду скучать, это по моим друзьям. Исключим из рассмотрения сам спазм ужаса, что сопутствует мысли о превращении в труп, меня скорее удручает потеря горсточки людей, с которыми я мог поговорить по душам. На то, чтобы ими обзавестись, уходит вся жизнь. Потерять жизнь — не такая уж большая беда, а вот потерять их...

Длинные гудки сменились частым попискиванием, как бы выражая нетерпение из-за того, что я медлю с набором номера.


Звонок в небесную канцелярию 1.1

У банковских грабителей (насколько мне известно) нет своего святого покровителя на небесах. Св. Каллист (прекратил существование в качестве монады в 222 году н.э.) мог бы стать неплохим кандидатом на эту роль. Ему выпало быть чем-то вроде управляющего банком, деньги которого почему-то растворились в неизвестности, так что Каллисту спешно пришлось бежать из Рима. Несмотря на эту карьерную неудачу, папа Зефирин поставил его управлять неким кладбищем, пользующимся чрезвычайной популярностью среди римских епископов, отошедших от дел и треволнений жизни как таковых. Дальше все шло своим чередом — и Каллист продвигался все ближе к папскому жезлу, покуда в конце концов под именем Максима не стал великим понтификом. Мораль: то, что вы не очень-то чисты на руку, еще не обязательно значит, что вам не удастся продвинуться на самый верх, как в этом мире, так и в том.


Звонок в небесную канцелярию 1.2

Нет (насколько мне известно) и святого, в чьем ведении находились бы упущенные возможности. А ведь на эту роль вполне мог бы претендовать св. Зосима. Творя молитву, он впадал в такое оцепенение, что несколько раз его по ошибке подготовили к погребению и уложили в гроб — прежде чем он на самом деле созрел для этого. Мораль: даже если что-то, на ваш взгляд, приказало долго жить, это еще не значит, что на самом деле так оно и есть.

Нет, папы не подходят... Мне либо не о чем с ними говорить, либо наш разговор грозит затянуться... В любом случае это не тема для телефонного разговора. Помножьте это на странное чувство, будто они и я — мы живем на разных планетах...

Я кладу телефонную трубку обратно. В горле першит, словно там застряла буква «Z», я почти готов разрыдаться.


* * *


Работа грабителем банков имеет свои преимущества — вы вольны сами выбирать часы работы и при этом в любое время вольны убедиться в том, что ваша кровать готова послужить вам верой и правдой. (Если исключить из рассмотрения длительное тюремное заключение в компании лиц, чье сходство с дерьмом может нанести серьезный урон репутации последнего.)


Недостатки дневного пребывания в постели 1.1

Я отдал этому занятию пятьдесят лет, но покуда не нашел в нем ни одного недостатка. Вам таковые известны? Поделитесь. Лени редко воздается должное. Полагаю, лишь потому, что ее почитатели слишком ленивы, чтобы складывать панегирики в ее честь. Пренебрежение ранним завтраком — самый необременительный из пороков. Да и порок ли? Оставаясь в постели, вы избегаете гордыни самостояния. Вы готовы бесконечно, по собственной воле, вновь и вновь унизить себя, пребывая в горизонтальном положении. Это прекрасно. Вы можете предаваться этому пороку где угодно, и если вы в этом поднаторели, то никому нет нужды знать, чем вы заняты. Все прочее требует времени, траты сил, денег. Леность — подобно божественным идеям — разлита всюду. И передозировка вам не грозит.


Недостатки дневного пребывания в постели 1.2

Говоря по правде, в постели нельзя пить; ну разве что вы лежите под капельницей... Провалявшись в постели целый день (в надежде, что блистательные идеи снизойдут в этот мир, озарив именно ваше сознание), вы дважды в выигрыше: хорошо проведя время, вы чувствуете, как вас просто начинает переполнять добродетель — ведь сегодня вы не брали в рот ни капли спиртного — и у вас есть повод выйти и отпраздновать этот замечательный факт, пропустив рюмочку-другую.

Подозреваю, что большинство рабов дурной привычки на самом деле вовсе не жаждут от нее избавиться (ибо вряд ли вы стали бы добровольно привыкать к тому, что не доставляет вам никакого удовольствия). Они хотят лишь нормальных деловых отношений с довлеющим им пороком — разумного компромисса, без которого немыслимо деловое сотрудничество. Я не хочу, чтобы хороший херес отправил меня на хер, чтобы моя привязанность к мадерам превратила меня в добычу кладбищенских мародеров. Скажем осторожно — иногда не хочу.

Проведя мысленную рекогносцировку, я избираю целью набега ближайший бар — «Зуав». Когда приспичит выпить, актуальна лишь сама выпивка — и ничего, кроме выпивки.

Уже на подходе к бару я огибаю карету «скорой помощи» с работающей мигалкой, замершую посреди дороги. Вокруг успела собраться небольшая толпа. Несчастному, распростертому на асфальте, уже оказана необходимая помощь — его накрыли одеялом; смерть не промахнулась. В этих случаях с двадцати метров, не имея медицинского образования, можно уверенно констатировать летальный исход: жертва, будь она жива, не стала бы укрываться с головой.

Я бочком пробираюсь между зеваками, выстроившимися полукругом, краем глаза отмечая двух полицейских, делающих пометки в своих блокнотах. Под ногами хрустят осколки лобового стекла. Начинает накрапывать дождь, но конгрегация и не собирается расходиться.

Не знаю, почему тех, кто сбегается взглянуть на катастрофы, часто называют упырями. Это вовсе не так. Все мы когда-нибудь да видели тела сбитых машиной людей — зрелище малопривлекательное. Соблазн для зевак не в этом: никому не доставляет радости вид ближнего, испытавшего на собственной шкуре правоту слогана «Прочные бамперы — удар по рынку». Дело не в жажде «жареного», дело в стремлении быть хоть чем-то полезным несчастному. Замереть на месте катастрофы — одна из таких же мелких любезностей, как дать прикурить или объяснить дорогу, никто не в силах отказать в ней незнакомцу.

Спуск в бар, спокойно и чинно. «Двойной „Забубенный“, пожалуйста». Помещение погружено во мрак, на столах, создавая «романтическую атмосферу», горят свечи.

И тут без всякого предупреждения моя душа на скоростном лифте ухает на минус четырнадцатый этаж. Приподнятое настроение остается где-то в невозвратном далеке.


Единственная мысль

В голове бьется единственная мысль: пожалуйста, пожалуйста, умоляю, пожалуйста, скажите же мне — что же такое здесь происходит.

Казалось бы, когда за спиной несколько тысячелетий мышления, когда мысль веками высиживали в инкубаторах самых светлых голов, наш бизнес давно должен был обрести прочное основание. Мы же — мы все так же бьемся лбами об умопостигаемое сущее и ищем квинтэссенцию экзистенции, и все то же пламя поджидает в конце эона меня, как ждало оно Фалеса. Мы обзавелись массой логий: эпистемологией, телеологией, эсхатологией, — но и на волосок не стали ближе к тому, чтобы обрести верифицируемые свидетельства; что же все-таки происходит с нашим миром. Все, что у нас есть, — лишь старые бабьи сказки, старые бредни философов, старые гимны старым богам — жалкая горстка чужих взглядов, трещащих по швам и расползающихся, как ветошка.


 Zut alors

[Одно из самых распространенных французских ругательств: Merde alors!]

Я смотрю на огонек свечи. Он кажется столь реальным. Я кажусь столь реальным. Небольшой огонек, неистовый — и доверчивый. Когда-нибудь пламя вроде этого огонька — с пятью сотнями приятелей — собьет с меня последнюю спесь, превратив в то, что я и есть на самом деле. Прах, утративший шулерскую способность прикидываться чем-то, кроме праха. Конец игры. Может, и стоило бы оставить инструкции на случай смерти, но участь моих останков волнует меня не больше, чем судьба какой-нибудь Заирской красной суки, вымирающей как вид. Что меня действительно беспокоит: а вдруг мы таки восстанем из мертвых, а мне не найдется тела?

Каковы тут реальные единицы измерения? Как вы делаете духовные отжимания? Как вы творите добро и как вы узнаете, что заняты именно этим? Двухтысячный год. Великая встреча двойки и трех нулей, а мы все так же ищем забвения в чужих горестях (посещении тюрем, посадке лесов, работе в колониях для прокаженных, создании приютов для престарелых ослов, воспитании детей), или в готовых рецептах спасения мира, исходящих от людей, у которых с небом — прямая телефонная связь, или во всяческих «измах».

С момента возрождения в Париже общества зютистов в 1883 году его члены регулярно встречались в доме 139 на улице Ренне (обычно во вторник вечером). Большинство из них были поэтами, всему заявлявшими «Zut!». Всякий «изм» — все тот же «зютизм»; этакое мозговое устройство, дающее ответ на любую ситуацию, — труха, наполнитель.


Мироздание и я

В конце концов, покуда Небеса совершают свой суточный оборот, служитель разума до девяти раз может позволить себе взять тайм-аут, если все идет к тому, что нанесено оскорбление рассудку, если возобладал страх. Право слово, факты вроде того, что Господь решил воплотиться в нулевом году нашей эры в семье плотника из Иудеи или сделал избранным Своим сосудом какого-то торговца верблюдами, ничуть не удивительней субатомных кунштюков зет-знает-каких квазичастиц.

С момента окончания ледникового периода, когда род людской перестал дрожать от озноба и наконец был поднят занавес над подмостками голоцена — премьерной площадкой нашей цивилизации, — сколько люди ни полировали и ни облагораживали язык, перед ними стоял все тот же вопрос: что за чертовщина тут происходит и что нам с этим делать?

Что мы такое — возомнивший о себе лукавый прах? Венец обезьяньего рода? Вселенная неистощима на каверзы, ее не переиродишь.

И что мы можем предложить достопочтенной публике, если отжать из наших умствований суть? Все наши концепции — лишь попытки объяснить очередную насмешку мироздания. Все они — в лучшем случае лоскутное одеяло, криво пошитое из философии, математики, астрономии, биологии, лишь бы нам в этом мире было не так холодно и неуютно. Мудрости никогда не удавалось разом охватить весь окоем жизни. Количество фактов растет как снежный ком. Возьмем 1083. Если верить нашим шлимазлам, именно таково количество электронов во Вселенной. Положим, они слегка ошиблись в расчетах, так что слегка накинем, пусть будет 10100. Гугол. Может ли наша философствующая братия изловчиться и выдать что-нибудь столь же краткое и убедительное, столь же универсальное? Столь истинное. Столь законченное... Мы знаем великое множество ответов на вопросы «как», но чаще всего бессильны ответить «а зачем?»; а уж когда дело доходит до «почему»... И если Зубири [Ксавьер Зубири (1898-1983) — испанский философ, часть его работ посвящена верификации картины мира, данной современной физикой, с позиций философии] прав, утверждая, что создатели современной физики, эти потрошители мироздания, эти сутенеры космической пыли, обрекают нас на муки метафизического голода, я никак не могу согласиться с ним, когда он говорит, будто это заставит философию встряхнуться и начать новую жизнь.

В отличие от тех, кто начинает копаться в нижнем белье мироздания, потерпев фиаско, провал, крах или понеся тяжелую утрату, я занимался исследованием всех этих вопросов потому, что мне за это платили. Вернее — именно за исследования такого рода мне и платили. Я рад, что ни один из наших клиентов покуда не додумался потребовать деньги обратно. Что бы я мог показать в свое оправдание? Полки книг да извечный избитый вопрос: что мы делаем в этом мире? Но ведь и клише нередко оборачиваются правдой. Горькой правдой.

Ты можешь противостоять этой правде, покуда твое сознание без устали выдает тебе новые и новые решения, но это все равно что пытаться вытянуть себя за волосы из болота.

Ну-ка попробуем.

Я сижу в баре. Он просто переполнен людьми, которые несчастны и, однако, изо всех сил прикидываются, будто счастливы. Счастливы по самые не балуй. Под завязку. В данный момент я готов биться об заклад, что мое бытие переживет и вечность. Но мне говорят — нет. Может, это лишь нелепый розыгрыш? И сейчас все, сидящие вокруг меня, обернутся и скажут: нет, Эдди, ты только подумай! Мы тут решили немного подшутить — ты, мол, смертен. Но мы только делали вид, что не видим твою бессмертную сущность. Вот же она!

Бессмертная сучность...


Настоящее 3.1 (или что-то вроде того)

Возвращение стражей закона, крушащих дверь в вашу квартиру

Единственный совет, который я могу дать: если вы опять проснулись в состоянии жесточайшего похмелья в чужой квартире, в глазах опять плывет, одежда опять отсутствует, воспоминания, как вы сюда попали, отсутствуют тоже, полиция внизу крушит дверь, а вокруг вас — амуниция и пачки бумажек, которые никогда не предполагали, что им придется предстать пред очи закона, вы же — на самом пике наслаждения репутацией образованного и утонченного грабителя банков, — единственный совет, который я могу вам дать: (x) на сей раз не следует столь беспокоиться, наличествует ли в доме заварка; (y) не нужно тратить свои силы на выяснение того, каким неимоверным образом это могло произойти вновь, вы заработаете головную боль — и только; (z) вы можете утешаться сознанием того факта, что в конечной Вселенной подобное не могло повториться.

Само собой, я предположил, что визит полиции спровоцирован связанной со мной чередой банковских ограблений.

На сей раз ко мне вломились благовоспитанные полицейские. В том, как они швыряли меня на пол, присутствовала некая тень сочувствия — полагаю, они не видели во мне серьезной угрозы обществу: потрепанный, немолодой, страдающий ожирением, неряшливый, список публикаций оставляет желать лучшего, на голове — бейсболка (на которой изображена рука с молотом) и в придачу — кальсоны, украшенные мультяшными зебрами. Эти мультяшные зебры — они вызывали во мне легкое чувство неуверенности.

Я знаю, в таком возрасте уже поздно заботиться о достоинстве, но эти мультяшные зебры — они создавали обо мне превратное впечатление. Когда вы подошли к концу пути, не хочется выглядеть нелепо, и хотя вы даже можете и впрямь нелепо выглядеть, не хочется выглядеть совсем уж нелепо. Кальсоны вошли в мою жизнь, мистическим образом присовокупившись к моей одежке, которую я извлек из барабана сушилки в прачечной самообслуживания. Я, знаете ли, ничего не имею против мультяшных зебр в целом — почему бы им не украшать ваше белье, если речь идет о стильных, славных зебрах? — но на моих кальсонах паслись совершенно никчемные зебры, порожденные никчемной фантазией никчемного художника и к тому же в никчемном полиграфическом исполнении. Когда вы в очередной раз схвачены стражами закона, вам вовсе не хочется в момент ареста слышать хихиканье явившихся по вашу душу полицейских. Особенно если они потешаются над вашими кальсонами. Мне не привыкать к кличкам: пьянчужка, розовый слоненок, копошащийся в помойном ведре науки, «крепкий орешек» философии, но никогда еще меня не называли «зеброфилом в подштанниках — обхохочешься!». Тут полицейские обратились ко мне по-немецки.


«Крепкий орешек» философии

По большей части ваша репутация не заслужена; у большинства людей сие уравновешивается тем, что заслуженная ими честь обошла их стороной; но я — я что-то не припомню, чтобы за плечами у меня был какой-нибудь оставшийся без внимания и аплодисментов подвиг, однако всегда готов выслушать любого, полагающего иначе. Так и мое реноме серьезного апологета досократиков сформировано всего-навсего случайным стечением обстоятельств.

Сцена действия — Оксфорд, растянувшаяся на весь уикэнд конференция по античной философии. Последнее утреннее заседание было отдано семинару на тему «Концепция изменений у досократиков (Фалес, Анаксы [то есть Анаксимен и Анаксимандр, которые уподоблены „Аяксам“], Гераклит)». Собравшиеся (за исключением меня) жадно ожидали горячей дискуссии, так как мои взгляды (вопрос только — а были ли таковые?) встретили страстные возражения со стороны Цванцингера. Воля ваша, верить тому или нет, но подобные ситуации забирают собравшихся на философских конференциях почище сигареты с травкой. Гераклитов поток: я утверждаю, что он выражает категорию процессуальности, Цванцингер возражает. Развертывается одна из самых популярных философских пантомим: «о да, именно так» — «о нет, именно не так». Кто кого сметет с дороги — академический вариант.

Вечером накануне заседания я возвращался в номер, мучительно размышляя — выпить ли мне сперва четвертинку кокосового ликера и «заpolarовать» водкой «Polar Sun» или разом согреть душу их смесью и насколько гармонично впишется в этот ансамбль бутылка красного. Погруженный в глубокую задумчивость, я поднимался по лестнице. Когда путь мне преградила дверь пожарного выхода (как мне говорили, пожарные двери предназначены для повышения безопасности постояльцев гостиницы), я с досадой толкнул ее и пошел дальше. Сознание мое было всецело занято выяснением того, какой стимулятор был бы желательнее вечером накануне грядущего семинара, поэтому я не придал никакого значения тому, что произойдет с дверью после моего прохода.

С дверью произошло то, что после моего прохождения она вернулась в обычное положение — предварительно съездив по физиономии Цванцингера, шедшего на шаг позади меня с подносом. На подносе покоились двенадцать печенин и дымящийся чайник — идиллический набор для чаепития перед отходом ко сну. На Цванцингера я обратил внимание, лишь заслышав его вопль, который философ издавал, пересчитывая спиной ступеньки под звяканье катящегося следом чайника. Итогом сего путешествия вниз по лестнице, ведущей вверх, оказались: трещина черепа, сломанная рука, перелом ноги и покрытая накипью мошонка.

Увозимый на медицинской каталке, Цванцингер, улучив паузу между стонами боли, весьма нетактично — в выражениях горьких и незаслуженных — обвинил во всех своих увечьях меня. Самое интересное в этой истории — то, как смотрели на меня коллеги, покуда Цванцингера везли через гостиничный холл. Они отводили от меня глаза — чтобы тут же взглянуть вновь. В их взорах читались не осуждение, не упрек, нет. То были застенчивые взгляды восхищения и удивления: вот кто-то перешел тебе дорогу, а ты — ты с ним разделался, разбил в пух и прах. Я вовсе не поимел на свою голову неприятностей. Лишь получил сразу несколько приглашений на конференции.


Стражи закона, крушащие дверь: настоящее 2.21

Когда один из стражей закона, который был, очевидно, у них за главного, обратился ко мне по-немецки, я почувствовал легкий укол тревоги. Неужто я по пьяной лавочке попал в Германию? Отвечая — из положения лежа на полу с заломленными руками, — я поймал себя на том, что в моем голосе прорезаются, несомненно, тевтонские интонации — этакое сдавленное хрюканье. Интересно, есть ли у них в тюремной библиотеке Шиллер или Гельдерлин: у меня все руки не доходили прочесть ни того ни другого.

Однако, когда меня вытащили на марсельское солнце — все еще не очень-то властного над реальностью, данной мне в ощущениях, — я осознал, что попал в лапы французской полиции, представителям которой — неведомо почему — приспичило поупражняться в немецком.

Единственная причина ареста, которая приходила мне в голову, — мои финансовые операции, осуществляемые со счетов французских банков, не встретили должного понимания у властей. Я даже почувствовал некоторое облегчение. Марсель начинал действовать мне на нервы. Что до отсидки — она казалась мне даже желанной, ибо я вынужден был признать, что единственный способ засадить себя за работу над книгой — загреметь в тюрягу.

На мой вкус было слишком рано для ведения светских бесед: меня волновало лишь одно — могу ли я, попав в участок, надеяться на то, что мне удастся опохмелиться. Как выяснилось, конвоиры мои тоже не отличались разговорчивостью: они лишь попытались выяснить у меня что-то про Ангулем. Вряд ли я мог чем-нибудь им помочь. Я лишь недоуменно икнул, вслед за чем меня вывернуло — и я непритязательно сблевал (вдвойне гнусное занятие, если учесть, что ваши руки в этот момент скованы наручниками). То была несколько запоздалая и неуместная в данной ситуации попытка моего тела избавиться от хмельного яда и спасти мою печень. Исход спиртного из моего желудка положил предел беседе и прервал установившуюся было коммуникацию.

Весь мой вид вопиял о том, что я — старая развалина (каковой я на самом деле и являюсь), поэтому полицейские отнеслись ко мне почти сердечно. Они искренне пытались вернуть меня к реальности, так что вскоре я проникся глубоким сочувствием к себе, своей печени, своей комплекции, а также к беженцам и репатриантам всех национальностей. Я начинал понимать, почему всевозможные победительницы конкурсов красоты любят подчеркивать в интервью, как занимают их проблемы этих несчастных.


Мудрость штукатура с татуировкой на члене

Я позабыл проповедь, прочитанную сокамерником, с которым мне выпало коротать ночь в кутузке на Майл Энд. «Не колись, и все. Не фиг себя сдавать. Они получают за это деньги — так пусть и отрабатывают; зачем делать работу за чужого дядю?! И еще — не дай тебе бог недооценить их тупость! Будь у них мозги — стали бы они работать в полиции?»

Я был готов с радостью подписать любое признание, взяв на себя ответственность не только за ограбление банков, но и за плачевное состояние кулинарного искусства в Англии, покалеченный нос Египетского Сфинкса, экологию Южного моря, Шлезвиг-Гольштинский кризис, появление бородавок на спине камышовой жабы, пожар Александрийской библиотеки, отравление Распутина.

Что лишь доказывает: будьте осторожны, когда начинаете считать, будто вам понятно, что здесь происходит, Например:


Стражи закона, ломящиеся в дверь

Картинка из прошлого (бесплатное приложение)

Единственный совет, который я могу дать: если полиция ломится в дверь (а вы — отнюдь не в неизвестной квартире, трезвы, одеты и помните ваши преступные деяния за последний период с яркостью, свойственной лишь очень одаренным натурам) — уверьтесь, что у них нет никаких серьезных оснований, а на самом деле и вовсе никаких оснований штурмовать вход в данное человеческое обиталище.

Полиция полагала, что у нее есть вполне увесистые основания поступать таким образом. Они вели меня от самого аэропорта. Я прилетел из Колумбии, имея при себе четыре кило кокаина, упакованного в специально подготовленное для этой цели издание «Жизнеописания знаменитых философов» Диогена Лаэртского.

Зак, заславший меня туда почтовой лошадкой — тот, который имел проблемы с копами из-за своей любви чуть больше, чем нужно притопить педаль акселератора, и чьи незаконные операции приносили ему, по самым осторожным подсчетам, около миллиона в год, — Зак выглядел так, словно он проглотил осиновый кол, весь в сучках и занозах.

Зачем я в это ввязался? Всем нам свойственно стремление по мере сил разделять интересы ближнего, а Зак проявил искреннее — и весьма настойчивое — желание ввести меня в тонкости контрабандной торговли. (При этом он почитал наркотики презреннейшим сегментом контрабандного рынка, а главным достоинством почтовой лошадки почитал непроходимую тупость.) Стоял самый разгар летних каникул, и у меня не было ни одного фонда, в средства которого я мог бы запустить руку.

Появлением стражей закона в обители Зака я был поражен не менее хозяина, но, когда меня уложили на пол, я был даже признателен полицейским, нарушившим наше уединение, ибо в тот момент я как раз испытывал невообразимую неловкость, не зная, как объяснить Заку, что меня угораздило потерять пресловутые четыре кило в метро по дороге к нему.

Говоря «потерять», я не берусь со всей определенностью утверждать, что груз был именно потерян. Сумка могла быть украдена. Или могла спонтанно аннигилировать. Взойдя на эскалатор на станции «Белсайз-Парк» и как-то пристроив мой багаж, я взглянул под ноги, здесь ли сумка — я делал это примерно раз сотый за время моего путешествия, — но глядеть было не на что. Сумка была вне пределов моего онтологического обнаружения.

Доверчивость к миру, возможно, и жива где-то в глубинах моей души. Но окружена мощной коринфской колоннадой, поддерживающей фронтон храма, воздвигнутого во славу неверия. И даже прожив целую жизнь бок о бок с Эдди Гроббсом, я бы не поверил, что такое возможно.

Как не поверила этому и полиция. В доме не осталось ни одной неоторванной паркетины, а в наших телах — ни одной неосмотренной полости... Но еще больше в это не верил Зак. Позже он признавался, что был просто огорошен той ловкостью, с которой мне удалось избавиться от груза под носом у полицейских. «Ты был при этом столь естествен!» Его благодарности не было границ. Упоминаю об этом лишь потому, что, если весь ваш ум не в силах упасти вас от совершения глупостей, иной раз глупость может упасти вас от цепкой хватки иных ретивых умников, особенно — умников в мундирах (которым нас сдал один из людей Зака).


Не будем забывать о стражах закона,

крушащих дверь в мою квартиру, см. Настоящее 1.1


Разрывая собственную могилу 1.1

Похмельный и квелый, сидел я в кабинете следователя. Кабинет был расположен в здании полицейского участка города Марселя. В одном из лучших полицейских участков города Марселя. Я сидел и разглядывал копа, явившегося запротоколировать мои показания. Входя в кабинет, он бросил на стол какой-то паспорт.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24