как до сих пор никому не пришло в голову обессмертить этот взгляд,

запечатлев его на коробках с патронами. Однако не припомню, чтобы я видел

этот взгляд на полотнах великих мастеров. На этот раз я не ошибался:

человек, вплотную подошедший к черте, за которой убийство, и впрямь с

нетерпением ждет, когда же он сможет убить ближнего.

— Как, разве вы не должны сейчас писать объяснительный рапорт, — вместо

того чтобы ошиваться около ресторана, удостоившегося у Мишле трех звездочек?

— спросил Юпп, разыгрывая искреннее удивление.

Глядя на наливающееся яростью лицо комиссара Версини (ярость просто

переполняла этот скудельный сосуд), я осознал, что наши биографии (если их

таки включат в издательские планы) пришли к точке, где будущие биографы

могут перевести дух, расслабиться и спуститься в забегаловку внизу

пропустить по стаканчику. Здесь можно было ставить финальную точку.

— Мне кажется, на суде этот факт прозвучит не в вашу пользу, — ерничал

Юбер.

Я напрягся: если бы Корсиканец пристрелил нас сейчас на месте, он был

бы прав, тысячу раз прав, и его бы оправдали, но, честно говоря, мне

хотелось надеяться, что он не сделает этого. Бесконечно преклоняясь перед

бесстрашием Юппа — бесстрашием в чистом виде, — я не мог отрешиться от

подозрения, что на данный момент оное качество вряд ли способствует

долголетию. Я ведь знал: Юпп не обманывал меня, когда говорил: что угодно,

только не тюрьма! Полагаю, он решил: шутить — так до конца.

Версини произнес:

— Надо бы было остаться. Дел — куча. Все полицейские — в моем звании и

выше — позвонили мне сегодня, чтобы сообщить, какой я кретин. Можно было бы

остаться и подождать приказа об увольнении. — Речь его была медленной и

какой-то рваной, казалось, он только сегодня научился говорить

по-французски. — Но я ушел. Решил, что было бы неплохо пойти перекусить в

каком-нибудь тихом местечке. И кого я там вижу — моих спасителей.

Что ж, достойно аплодисментов: доверяйте нутру, этому учил еще Лао Цзы.

Однако по большому счету меня занимало иное. В сознании сцепились не на

жизнь, а на смерть две мысли: что было бы забавней — получить лет по сто

тюремного заключения или же пулю в лоб.

— Можно мне сказать две вещи? — поинтересовался Юпп.

Его слова вызвали эффект, подобный сходу лавины в горах, — ненависть

вдруг схлынула с лица Версини: комиссар решил не стрелять.

— Во-первых, если вы еще не доперли своим умом: ваш фургон был сегодня

обоссан. Ближе к вечеру. Так вот — обоссал его я.

— А во-вторых?

Корсиканца ситуация начинала все больше забавлять. На губах появилась

улыбка — такая бывает у людей, когда они снимаются на память с теми, кого в

любой момент могут снять пулей. Время будто расслоилось. Я видел, как на

дальний конец стоянки въезжает автомобиль, точь-в-точь похожий на машину

Жослин.

А так как мне вовсе не улыбалось все же получить перфорацию по всему

телу, то в голову закралась мысль — хорошо бы это была Жослин. Если бы это

была Жослин, тихонько выходящая из машины. Жослин, тихонько выходящая из

машины и на цыпочках подходящая к Корсиканцу. Жослин, тихонько выходящая из

машины и на цыпочках подходящая к Корсиканцу, сжимая в руке наспех сделанную

«укладочку» — из тех, которые учил ее делать Юпп

(«Наличные в чулке — всегда к вашим услугам», — объяснял он,

показывая убойный эффект, который может произвести стопка монет, обернутая

чулком), Жослин, тихонько выходящая из машины и на цыпочках подходящая к

Корсиканцу, сжимая в руке наспех сделанную «укладочку» из тех,

которые ее учил делать Юпп, и увесистым ударом в висок укладывающая

Корсиканца на землю.

Я тужился, что было сил, напрягая все мускулы воли — лишь бы помочь

этой идее родиться в мир. Еще я зациклился на мысли, что главное — не дать

Корсиканцу отвлечься, но, как всегда бывает, когда нужно говорить без

умолку, я мог выдавить из себя только какие-то нечленораздельные звуки.

Единственная фраза, крутившаяся у меня на языке, была: «Ну что, теперь

ты главный говнюк в этой стране?»

— Ну что, — произнес Юбер, — ты теперь главный говнюк в стране?

Я видел: Жослин вышла из машины и шла к нам, но слишком большое

расстояние отделяло ее от Корсиканца, чтобы «укладочка»

мелькнула в «Указателе слов» к нашей с Юппом биографии.

Удача

Не сказал бы, что удача обходит нас стороной. Вовсе нет — просто мы не

умеем поймать ее за хвост.

Вмешательство Жослин не понадобилось. Мы-то было подумали, что ярость

Корсиканца отбушевала и, сделав в воздухе ручкой, отлетела прочь, оставив

комиссара Версини в том игривом настроении, которое бывает у палача перед

казнью. Не тут-то было. Новый приступ гнева смешал Корсиканцу все карты. Не

удержись он и нажми на спусковой крючок — все было бы иначе. Но комиссар не

мог отказать себе в удовольствии произнести что-то вроде надгробного слова.

Только вот душившее комиссара бешенство мешало ему говорить. С тем же

успехом можно пытаться упросить протиснуться через угольное ушко

взбесившуюся зебру, страдающую от ожирения. Корсиканцу не суждено было

поставить многозначительное свинцовое многоточие в конце нашей с Юппом

биографии, потому как...

Он лишь булькнул что-то невнятное — и, разом утратив всю свою

элегантность, грохнулся ниц, облапив оставшуюся к тому равнодушной землю.

— Ну, я же говорил: мы неуязвимы, — пожал плечами Юпп, тыкая носком

ботинка безвольное Корсиканцево тело, распластавшееся у наших ног. В голосе

напарника не было и намека на удивление. — Судьба даже пеленки нам стирать

готова.

Комиссар полиции, грохнувшийся в обморок, — была в этом какая-то

нелепость. Сердечный приступ? Эпилепсия? Присмотревшись, мы обнаружили, что

Версини все же дышит. Как младенец. Юпп был даже разочарован — он-то уже

готов был выступить в роли спасителя Корсиканца, прильнув к устам бедняги с

«поцелуем жизни».

Вывалившаяся из ресторана супружеская пара предложила помощь. «Не

надо, сейчас все будет в порядке», — пообещал доброхотам Юпп. Жослин,

ворчливо оправдываясь — у нее спустили два колеса, — направилась к дверям

ресторана, чтобы ее образ не потревожил, паче чаяния, и без того

подвергшееся стрессу сознание комиссара Версини, которого мы, подхватив под

мышки, волоком тащили к нашей машине. Наконец, погрузившись, мы тронулись в

путь.

Искры, плясавшие в глазах Юппа, погасли. На всякий случай мы сковали

Версини его же наручниками, причем Юпп вздохнул: жаль, мы вышли из игры, а

то бы пойти на дело с револьвером месье комиссара — этот жест оценили бы по

достоинству. «А было бы здорово: раздеть копа, написать у него на

спине какую-нибудь убойную цитатку по-гречески и выбросить из машины у

дверей полицейского участка». Однако даже по голосу Юппа было слышно,

что он вовсе не собирается приводить эту идею в исполнение.

Вместо этого он обнял Версини: потрясенный нарисованной картиной, тот

совсем забился в угол. «Прости, — покаялся Юпп. — Не хотел тебя

обижать. Чем бы мы без тебя были? Ты у нас — третий в команде. Хочешь,

подарочек тебе купим?»

Юпп настоял, чтобы я ехал к морю. Версини, судя по его виду, напрягся,

но особо не дергался: поди, рассудил про себя, что, желай мы его прикончить,

комиссарский прах уже давно валялся бы в пыли где-нибудь подле злосчастного

ресторана, а так — какую бы подлянку мы ни замыслили, это уже не скажется на

его будущей карьере зоотехника, продавца газет или что там еще может ему

светить в будущем. Я не стал спрашивать Юппа, что у него на уме, в данный

момент мое дело было просто крутить баранку, а шестеренки судьбы — они

крутились сами по себе.

Мы остановились и пешком отправились куда-то во тьму. Оказалось, что мы

находимся на скалистом обрыве, и похоже, судьба готова была и дальше нам

попустительствовать: мы так и не сорвались в пропасть, хотя наш игривый

флирт ножкой с мокрыми булыжниками во тьме вполне мог к тому привести.

— Мы до вас доберемся, — процедил Версини, впрочем, чисто механически.

Похоже, он просто был сейчас не в состоянии найти более оригинальную тему

для беседы. По-своему, в его словах была доля истины: рано или поздно ты

оказываешься в ловушке — если только не приготовил себе посадочную площадку

где-нибудь в джунглях или если твоей порочности не хватило на то, чтобы

встать у кормила власти и самому править страной.

— Да? — заинтересовался Юпп. — Интересно, чем же тогда объяснить, что

мы — на свободе?

— Вам везет. Только и всего.

Юпп расстегнул на Версини наручники. Убей бог, я не мог взять в толк,

чего он хочет добиться; в любом случае на данный момент я не склонен был

разделять его задвиг на проблемах законности и порядка: мне хотелось в

кровать — и чтобы меня не тревожила полиция с ее дурацкой манерой устраивать

по утрам облавы.

— Мне кажется или ты и впрямь хочешь меня ударить? — поинтересовался

Юпп, окидывая Версини оценивающим взглядом.

Версини лишь пожал плечами в ответ — очевидно, выражая согласие.

— Ну, если это так много для тебя значит... — вздохнул Юбер. — Можешь

ударить первым, я разрешаю. Драка один на один, а? Профессор вмешиваться не

будет, обещаю. — И Юпп, картинным жестом отбросив в сторону оружие,

характерным движением — его очень любят крутые парни в барах — поманил

Версини поближе. Я задумался, действительно ли Юпп хотел, чтобы я не

вмешивался: напарник мой был все же не в лучшей форме.

Правда, то же самое можно было сказать и о Версини. Комиссар провел

свинг, целя в то место, где, как он полагал, должен был находиться Юпп и его

кадык, однако Юпп успел позаботиться о том, чтобы оказаться вне пределов

досягаемости. Попросту увернулся. А затем — слишком быстро для того, чтобы я

увидел, но не настолько быстро, чтобы я не слышал — Юпп резко внедрил свое

колено в ту область Комиссарова тела, где была сосредоточена вся его

способность любить ближнего, тогда как локоть моего друга с маху вошел в

ретроринальную фасцию Версини.

— Н-да, драка — не твое призвание, — подытожил Юпп, глядя, как Версини

корчится у его ног. — При всем том, мы еще не обсудили эту твою идею, будто

у тебя есть право нас арестовать. Вопрос, который я задам: а почему я должен

позволить себя арестовать? Если тебе удастся доказать, что этот тезис

истинен, клянусь, я с радостью отправлюсь в кутузку! С радостью.

Версини все еще напоминал символ квадратного корня. Он не привык (x)

видеть, как рушится вся его жизнь, (y) получать ногой по яйцам, (z)

сталкиваться с тем, что ему предлагают рассмотреть эту ситуацию с точки

зрения диалектики. Что бы он ни собирался нам сейчас поведать, я искренне

желал ему излагать свои тезисы сжато и убедительно. Но треволнения прожитого

дня спровоцировали у бедняги алалию (или на курсах комиссаров полиции

преподают кретины начетчики, не способные толком научить методам ведения

философских диспутов с раздухарившимися налетчиками?).

— Может, я должен идти под арест из-за того, будто ты и впрямь лучше

меня? Ну что ж, посмотрим на твое мужество! — витийствовал Юпп. — У меня

всего одна рука, чтобы управляться с этим миром...

Юпп стремительно извлек из кармана нож-выкидушку: лезвие, лязгнув, со

щелчком встало на место. Чуть согнувшись назад, он пристроил рукоять ножа в

подколенной ямке правой ноги... а затем, словно собираясь хлопнуть себя по

ляжке, резко ударил ладонью по лезвию.

Мне аж плохо стало — после сытного обеда на такое лучше не смотреть.

Версини же, не издав ни звука, кулем осел на землю. Возможно, он надеялся:

вдруг, воодушевленные его реакцией, мы на бис выдадим что-нибудь еще более

впечатляющее — например, застрелимся — сеанс насилия с последующим

самоуничтожением преступников.

Юбер, в свете фар почему-то казавшийся особенно бледным и изможденным,

опять запустил руку в карман — в движениях его появилась некая неловкость -

и вытащил еще один нож, который бросил под ноги Версини, — если тот вдруг

побрезгует уже бывшим в деле и забрызганным Юпповой кровью. Версини

уставился на раскладной нож-бабочку с таким выражением на лице, что было

яснее ясного: принять вызов он не в силах, ему даже мысль об этом противна.

Юпп мгновение помедлил: может, к комиссару все-таки вернется кураж...

— Подчинение своего «я»... — начал было Юпп, но, осознав,

что развивать эту посылку бесполезно, оставил дальнейшее при себе.

Самодисциплина — великая вещь, хотя как раз ею я всегда преступно

пренебрегал. Но, с другой стороны, мне ведь удавалось подавлять в зародыше

все происки моего «эго» — причем мирным путем, за столом

переговоров, во время бесчисленных застолий, посиделок за ленчем и пр.

Версини тупо пялился на нас как баран — ох, не вовремя он это затеял;

сомневаюсь, что Юбер мог бы всадить пулю в лоб человеку, который так на него

смотрит, а тут еще до меня дошло, что мой пистолет не заряжен. Но это был

еще не конец — на редкость длинный выдался у нас денек.

— Мы выходим из игры, — объявил Юпп. — Выходим не потому, что боимся

засыпаться; мы заканчиваем, потому что подошли к концу. У меня есть

предложение: узнав от осведомителя, что мы ужинаем в ресторане, ты

отправляешься туда, предпринимаешь героическую попытку арестовать нас в

одиночку. Однако доносчик закладывает тебя, и ты попадаешь в лапы этой

ужасной Банды Философов. Тебя привозят на берег моря, чтобы пристрелить и

спрятать концы в воду, но ты делаешь отчаянную попытку освободиться — тебе

удается отнять у преступников пистолет, завязывается перестрелка, весь берег

усеян стреляными гильзами. Бандиты ранены, у них кончились патроны, бросают

на берегу оружие: магазины пусты, на рукоятках — кровь, отпечатки пальцев, -

и прыгают в море с десяти метрового обрыва, в надежде уйти от правосудия. Ты

вызываешь подмогу, но время упущено: когда полиция прибывает на место, тела

исчезли — их так и не удается обнаружить. Странно... но в этих местах

сильное течение... И вот из всеобщего посмешища, этакого образцового

кретина, ты разом превращаешься в героя... Будь уверен: если нас хватятся,

это не сулит тебе ничего хорошего — такой поворот событий поставит под

сомнение твою храбрость и правдивость твоей версии. Но, знаешь, от дел мы

решили отойти — хотим пожить тихо-мирно...

Версини никак на это не прореагировал: ждал, видимо, продолжения столь

увлекательного рассказа. Предложенный вариант был для него, конечно, не

лучшим выходом, но позволял хотя бы сохранить достоинство; на данный момент

комиссар пребывал в глубокой заднице — и вся Франция, от мала до велика,

рада была полить его дерьмом, мы же давали ему шанс сойти за настоящего

полицейского.

Он не сказал «да», однако же он не сказал и

«нет». Он вообще не сказал ни слова. А что он мог сказать,

валяясь на морском берегу, достигнув нулевой отметки какого бы то ни было

рейтинга?

Под чутким руководством Юбера я, сменив не одну огневую позицию,

расстрелял все патроны, продырявив заодно нашу машину, а последний выстрел

сделал так, чтобы правый рукав Версини оказался заляпан порохом: пусть парни

из судебной экспертизы обнаружат, что не зря выезжали на место побоища. Юпп

хотел, чтобы и я тоже пролил толику крови. Он ожидал, что, вослед ему, я

начну кромсать себя, будто батон хлеба; я предпочел уколоть палец и

размазать кровь по рукоятке пистолета — мне это напомнило, как в детстве я

сдавал анализы в кабинете школьного врача. Несколько капель крови я пролил

на землю.

Уходя, мы строго-настрого наказали Версини не делать попыток увязаться

за нами и вообще минут двадцать не двигаться, но, судя по его виду, он

теперь долго никуда не будет спешить. Пешком мы дотрюхали до шоссе — а там в

машине нас уже ждала Жослин.

— Видок у вас — хоть в больницу вези, — вздохнула она.

* * *

Каждому — по делам его: Юпп поспешил избавиться от большей части своих денег.

— Хочу это все раздать.

— Сумма уж больно немаленькая, — заметил я.

— А ты представь, сколько людей нуждается в помощи, — пожал он плечами.

На волю крысу отпуская

Насчет освобождения Фалеса мне были даны подробнейшие инструкции,

поэтому, взяв крысака, я отправился в Канны — такой клоаки, как там, больше

нигде не сыщешь. Я и раньше-то не был крысофобом, а тут... Видно, с

возрастом становишься крысистом — я все задавался вопросом: а может, крысак

предпочел бы быть выпущенным на свободу в каком-нибудь музее или концертном

зале? Каково-то ему будет в Каннах, этом средоточии порока и грязи? Но — что

сделано, то сделано.

Я открыл клетку: Фалес принюхался к воздуху свободы, потом, легонько

постукивая когтями — точь-в-точь, пони-змудзин, цокаюший копытами, -

выбрался наружу и был таков. Осознавал ли он, что если истинными ценностями

для него были козий сыр и ливерная колбаса, то побег из клетки был

величайшей ошибкой?

* * *

Я простоял там довольно долго, ожидая, что сейчас где-нибудь рядом начнут крушить дверь или затеют перестрелку. Вокруг было удивительно тихо. Даже смешно...

 Шок от ужаса

Прошло уже несколько дней, но меня так и не избили, наемный убийца не

всадил мне на улице нож под ребра, никто не пытался меня застрелить.

Невероятно: просыпаясь рано утром, я чувствую, что пора вставать; настроение

— лучше некуда, а моему здоровью может позавидовать любой дервиш,

отплясывающий зикр. В мои лета в этом есть что-то неприличное, однако это не

повод валяться в постели и бездельничать.

В кухне я обнаруживаю Юбера. Стол перед ним завален пистолетами, еще

какими-то оружейными железками, а он сидит и на все это безучастно смотрит,

как человек, слишком много заказавший в ресторане и понимающий, что съесть

все это ему не по силам. Время от времени Юпп извлекает из этой кучи

какую-нибудь пушку или глушитель и складывает в большой оранжевый мешок.

— Я ведь сдрейфил тогда, — вдруг произносит Юпп. — Ты единственный,

кому я могу в этом признаться.

Молчаливая пауза. Наконец сообразив, о чем это он, я подаю голос:

— Я бы тогда не догадался... По твоему-то виду...

— Да? Может, и впрямь... Храбрец просто держит страх в себе... Трусит,

но вида не подает.

— А что было бы, окажись у меня тогда деньги?

— Ничего. Разживился бы деньгами — и остался бы никем...

— Я одного не возьму в толк: я вроде говорил портье, что с деньгами у

меня — полный швах... Как же так, ты что, не слышал?

— Может, просто не хотел слышать...

Перед нашим мысленным взором проносится вереница воспоминаний.

Прощание

— Что ты теперь собираешься делать? — поинтересовался я. Я никогда не

видел, чтобы Юпп так долго сидел в задумчивости.

— С моим-то криминальным прошлым? Куда ж такому матерому преступнику,

как я? Только в тюрягу.

Он говорил это совершенно всерьез. Юпп хотел отправиться в тюрьму — не

прибегая к традиционному посредничеству полиции. План заключался в

следующем: ворваться в Ле Бомметт (тюрьму особо строгого режима, заметим на

минуточку) и вызвать Эмиля, главного тамошнего пахана, на дуэль, на смертный

бой, так сказать. Я обратил внимание Юппа на то, что тюрьма особо строгого

режима — не самое удобное место для дуэлей.

— Это верно, — кивнул он, — но подумай. Охранять-то ее охраняют... Да

только главная их забота — как бы оттуда кто-нибудь не вышел, а я хочу туда

войти... И не забудь, что здание я знаю, как свои пять пальцев.

Включив на полную громкость радио, Юпп вытащил из кучи оружия на столе

«Мак-10» и, нажав на курок, аккуратно снес часть стены,

отделявшую кухню от моей спальни.

— Посмотрим, что скажет Эмиль на это.

— Почему бы тебе просто не уехать куда-нибудь и жить там в свое

удовольствие?

— У меня осталось совсем мало времени. А людей, которых бы мне хотелось

напоследок увидеть, за решеткой куда больше, чем на свободе. И еще — сидеть

на вилле с бассейном и ждать... Не хочу... Мне хочется увидеть, какая рожа

будет у Эмиля, когда я ворвусь к нему в камеру. И еще — чтобы у нас с ним

был честный бой, пусть побесится. Увидеть его рожу и всадить в эту рожу пулю

— ты не понимаешь! Ну а если я и после этого останусь жив... Тогда мне,

видать, и впрямь пора расслабиться...

Я попытался отговорить Юппа. Но, в конце концов, каждый выбирает для

себя: один озабочен тем, что надо бы ванную кафелем отделать, другой тюрьму

хочет штурмовать: старые счеты никому не дают покоя.

Юпп застегнул сумку.

— Знаешь, если меня все-таки схватят... Я всегда могу отговориться, что

решил сам сесть за решетку, потому как на полицию в этом деле полагаться без

толку. Хотя бы афоризм от меня останется. Всегда играй на опережение, Эдди.

Порывшись в кармане, Юпп вытащил монетку и подбросил ее в воздух,

кивнув мне — лови. Удивительно — я ее поймал!

Монетка была немного неправильной формы, изготовлена из электрона -

сплава золота и серебра. На аверсе — лежащий лев, голова повернута назад...

Я узнал ее сразу. Золотой статер. Такие чеканили на самой заре милетского

царства... Две с половиной тысячи лет назад. Путешественница во времени,

поразительно хорошо сохранившаяся...

— Может, ею расплачивались и твои ребята, — усмехнулся Юбер. — Хотел

оставить тебе что-нибудь на память. В случае чего, ее можно пронести с собой

в тюрьму или купить на нее выпивку, если станет совсем уж худо.

Золотой статер — не его ли заработал Фалес, скупив маслодавильни? Или

то было жалованье, которого так алкали Горгий и Протагор и так чурался

Сократ? Или же это добыча каких-нибудь ионийских налетчиков, орудовавших

посреди этих плодородных земель, что подарили миру монету и мысль, навеки

научив нас, как чеканить то и другое и даже на металле оставлять отпечаток

нашего сознания. Странно, но, держа на ладони этот статер, я чувствовал

необъяснимую близость к самим его чеканщикам — так, словно я пожимал им

руку.

Юпп закатал рукав свитера, открыв жирную букву «Z»,

черневшую у него на плече. Татуировка была выполнена столь основательно, что

начинало казаться, будто это не Юпп отмечен татуировкой, а татуировка -

Юппом.

— «Z»: с этой же буквы, ты говорил, начинается ваше

«zetesis» — постижение, да? — улыбнулся он.

Z. «Последняя буква латинского алфавита, в самых ранних алфавитах

— финикийском и еврейском — она была седьмой. В греческом «Z» -

шестая по счету. Еврейское zayin происходит от иератического значка и

связано с сирийским zaino: оружие. Возможно, эта буква ведет свое

происхождение от названия шумерской боевой секиры, которая называлась zag.

Когда римляне завоевали Грецию, им пришлось заимствовать эту букву,

«Z». Она горела на лбу латинской культуры как клеймо — ибо,

завоевав греков, римляне на самом деле стали их рабами, им была отведена

роль прислуги. «Z» — буква, ставшая символом атомного номера

элемента и выражающая число протонов, которые определяют сущности всего

сущего в нашей вселенной. Z, единое во множестве своих ликов. Все моряки

пользуются международным сигнальным кодом, где Z означает «принял на

буксир» или «к буксировке готов». В средневековых

латинских рукописях Z используется вместо числа 2000. Я мог бы продолжать и

дальше...

— Может, увидимся — чего не бывает, — бросил, уходя, Юпп.

 Расставания

Юпп так же тихо ушел из моей жизни, как когда-то в ней появился. Что драматического в уходе? Вы слышите звук удаляющихся шагов, и обычно после этого не следует ничего. Шаги по лестнице вниз — истинный их смысл редко раскрывается сразу; обычно через минуту после того, как вы их услышали, вы чувствуете себя так же, как и за минуту до. Как бы ни был слаб человек, он способен вынести потерю — в течение нескольких часов, нескольких дней, нескольких недель; и лишь по прошествии месяцев мы действительно постигаем, что потеряли.

Юпп покидает меня, но я — я уже не тот, каким он застал меня. Я вырос интеллектуально. У меня есть хотя бы пригоршня забавных воспоминаний и что-то, что я не знаю, как точно назвать. Оптимизм?

Что-нибудь очень умное напоследок?

Может, тогда, в «доме под оливами», не я освободил Юппа, а он меня?

Необходимо сделать

1. Переехать в Нормандию. Кому взбредет в голову искать меня там? Нормандия — тот же Маклесфилд, но размером с целую провинцию, а для чудака англичанина там, глядишь, найдется какая-нибудь работа в школе. Меняться ведь никогда не поздно, не так ли?

Написать о греках. Как следует в этом покопаться.

2. Позвонить Жослин.

3. Разобраться с западной философией. Что это — лишь цветастая декорация? Парение разума? Или все эти умники — просто-напросто пираньи разума? Похоже на начало книги... Только становясь старше, мы все менее склонны к самообману.

Я думаю о теx, кто подчинил себе время, о:

Забиякмане, Задирштайне,

фон Задоффе, Завиралице,

Заворотникере, Заллерелере,

Заке, Закоснере,

Заменхоффе, Запойнитце,

Засранице, Захарии,

Звоннере, Зейдлице,

Зельце, Зингере, Злобендорфере,

Злыденштайне, Злюкице (которому ошибочно приписывается изобретение мушкета),

Зомбарте, Зомбифельде, Зубастице и Зюверкрюпе.

Но всем ведь известно — лучший способ решить какую-то проблему... просто махнуть на нее рукой.