собой ни представляли, найдется лишь очень небольшая группа людей, которые

приветствуют вас дружеским кивком. На мгновение я задумался, нужно ли

объяснять Юппу, сколь неотесанны эти люди, что мельтешат здесь перед моими

глазами, но тут же представил, а что было бы, собери вы в одном месте

соответствующее число философов? Сомневаюсь, чтобы это зрелище радовало

глаз.

На последней конференции, где мне довелось побывать, один оксфордский

профессор — как его звали, умолчу, но любой поймет, что я имею в виду, -

скатывал шарики из листов бумаги, в которые только что выпростал сопливое

содержимое своих носовых пазух, и обстреливал этими шариками присутствующих,

стараясь никого из них не дискриминировать, совсем как сербы, обстреливающие

Сараево. Не то чтобы этот обстрел был вызван неким бесконтрольным

сокращением мышц его руки — нет, причиной тому была профессорская

невменяемость. За неделю до того покончила самоубийством его жена.

Вспоминая участников той конференции, лицо за лицом, я готов был

признать, что они вряд ли сломают вам челюсть и позаимствуют ваш бумажник в

отличие от Юпповых дружков, но только потому, что у всей этой колледжевой

братии (a) плохой хук правой, (b) кишка тонка.

Заключение

Процессия философов, сосредоточенно ковыряющих в носу (или в заднице).

Философ, заметил как-то Уилбур, это человек, чей язык подобострастно

высунут, а нога угрожающе напряжена всякий раз, как в зоне его видимости

появляется чья-нибудь задница и он должен мгновенно принять решение:

приложиться ли к этой заднице языком или приложить ей увесистый пинок.

Умственная честность, интеллектуальное рвение, прямота суждений -

пожалуй, все эти качества видятся только на расстоянии.

Не сводя глаз с мяча

Мое счастье, что до конца игры оставалось лишь несколько сот секунд,

иначе меня просто раскатали бы по полю. При том что от мяча меня отделяло

три четверти футбольной площадки, все, кому не лень, исхитрялись садануть

меня жестким локтем — кто в бровь, кто под дых, кто в бок. Судья не обращал

на это ни малейшего внимание, несмотря на свист и улюлюканье на трибунах.

Мое присутствие на поле было не более чем жестом: весьма грубым, надо

признать. Если законы благородства не позволяли копам арестовать меня в день

игры, ничто не удерживало их от того, чтобы как следует засветить мне в

глаз, коли я имел неосторожность засветиться на поле. Жестокий удар в печень

заставил меня упасть на четыре точки. Уже грохнувшись оземь и наблюдая, как

ко мне трусцой приближаются еще несколько полицейских, с явным намерением

как бы случайно — и крайне болезненно — пробежаться по мне, я задался

вопросом, как будет выглядеть моя смерть на службе футбольной команде,

состоящей из сутенеров, наркоторговцев, потрошителей, профессиональных нищих

и вооруженных грабителей: удар...

Я заставил себя встать на ноги и сдвинуться с места. Борьба

сосредоточилась на дальнем конце поля, но, видимо, я каким-то образом внес

смятение в ряды команды полиции, так как под восторженные крики толпы

нападающий Мафии внезапно вырвался с мячом вперед. Краем глаза я видел, как

судья смотрит на секундомер.

С ужасом я вдруг осознал, что мяч движется в мою сторону. Нападающий,

одетый в нелепые засаленные голубые шорты, прорвался сквозь защиту

противника, словно она стояла там, специально нанятая для того, чтобы он

смотрелся на ее фоне как можно круче. Подумать только — он уже достиг центра

поля! Пытаясь судорожно сообразить, в какой конец поля кинуться, чтобы не

оказаться рядом с мячом, я развернулся — и тут-то он угодил мне прямо в

лицо.

Земля резко прыгнула навстречу.

Я лежал, уткнувшись носом в землю, а в уши била волна неистовых

аплодисментов — пустяк, казалось бы, по сравнению со всеми страданиями,

выпавшими мне до этого, но почему-то мне было особенно больно их слышать: на

мой вкус, в очередном полученном мной ударе не было ничего особенно

забавного. Но аплодировали победному голу. Победному голу, который, как

вскоре выяснилось, был забит мной в результате того, что мяч изменил

траекторию, войдя в соприкосновение с моими лицевыми мышцами.

Юпп, захлебываясь от эмоций, описал мне, как все оно было: Засаленные

Шорты в сердцах ударил по мячу что есть сил — если верить Юппу, мяч должен

был уйти прямехонько мимо левого угла ворот, но вмешательство моей рожи

придало мячу чудовищную траекторию, сбившую с толку голкипера, и мяч угодил

в сетку.

Игра вяло продолжалась еще тридцать секунд, но исход ее был уже решен.

Один — ноль. Меня это особо не заботило. Кровь капля за каплей срывалась с

моего носа и уходила в пике, и ни суровые похлопывания по спине со стороны

товарищей по команде, ни эмоции, сверкающие в глазах Юппа расплавленным

золотом, не могли рассеять навязчивое напоминание о том, что мне очень и

очень худо.

Полицейские были мрачны и подавлены. Кому нравится проигрывать, даже

если вы продули приличной команде, но продуть команде, где главный форвард

философ, из которого песок сыплется, он же по совместительству банковский

грабитель, которого, дай вам волю, вы бы тут же арестовали, — это верх

унижения...

Однако главной проблемой был Засаленные Шорты. По его ногам сразу было

видно — рьяный футболист. И безумно тем гордится. Теперь он вообразил, что

его мяч шел точно в цель, и обвинял меня в онтологическом местопребывании в

тот момент, а также в злокозненном изменении траектории моего бега с целью

украсть его славу.

Принадлежа к числу людей, чья деятельность связана в основном с точным

использованием языка и которые гордятся тем, что транслируют информацию

быстро, компактно и без помех, я всегда испытывал глубокое недоумение,

столкнувшись с людьми, не понимающими, что они говорят и, судя по всему,

склонными зацикливаться на самых невообразимых утверждениях.

— Ты украл мой гол, — твердил Засаленные Шорты с упорством маньяка. Это

была абсолютная дичь, потому что (x) это было неправдой и (y) даже будь все

именно так — что бы я мог сделать? (z) щелкнуть пальцами и перенести нас на

пять минут назад? Потрясающее скудоумие.

Можно, казалось бы, удовлетвориться тем, что подал решающий пас, однако

один из уроков, который я извлек из мировой истории, заключался в том, что у

здравого смысла крайне немного сторонников. Юпп пытался проявить

максимальную доброжелательность, выслушивая первые пять «ты украл мой

гол», однако Засаленные Шорты столь настойчиво талдычил одно и то же,

что достал и его. Чего я не мог взять в толк, это почему, вместо того чтобы

раз за разом утверждать — словно он давал показания под присягой, — будто я

украл его гол, Засаленные Шорты сразу не обратился к Юберу с предложением

попробовать врезать ему промеж глаз. Юпп, однако, вскоре догадался, к чему

тот клонит.

— Я уверен, мы вполне могли бы решить это недоразумение мирным путем...

— произнес мой напарник, делая шаг назад и нанося ему сокрушительный удар.

(Мгновение назад нога Юппа была внизу — и тут же она с размаху впечаталась

Засаленным Шортам чуть повыше паха.) — Но стоит ли тратить на это силы? -

закончил фразу Юбер.

Засаленные Шорты осел на землю, явно не собираясь в ближайшее время с

нее подниматься, наповал сраженный Юпповым силлогизмом. Я-то думал, я

повидал в жизни все, кроме разве что нескольких мелких млекопитающих и

кое-каких беспозвоночных. Однако стоило Юппу дать почин, как все смешалось в

один живой клубок. Собственно говоря, целевые инвестиции боли были вложены

Юппом в представителя собственной команды, тем не менее ситуация оказалась

сродни той, которая имеет место быть на торжественных обедах, когда все

только и ждут, чтобы хозяин подцепил на вилку первый кусочек котлетки.

Договор о прекращении огня прекратил свое действие. Враждебность сменилась

столкновением с врагом.

Юпп пробрался сквозь мешанину драки, демонстрируя полную неуязвимость -

неуязвимость совершенно безрассудного человека. Он не испытывал никаких

угрызений совести по поводу того, что вынужденно покидает веселье в самом

его разгаре. Если вас угораздило оказаться в баре во время потасовки, то у

вас еще есть почти призрачный шанс бочком-бочком проскользнуть мимо

дерущихся и сделать ноги, но когда в воздухе мелькает сотня кулаков,

мечтающих приложиться к чьей-нибудь скуле?! Это было выше моего понимания.

Покуда я пробирался к нашей машине, я приобрел еще несколько фиолетовых

отметин, что украсили мою и без того пострадавшую физиономию. Юпп начал

выруливать с парковки, и тут я дал волю своему сарказму — в конце концов, я

заработал на это право:

— Ну как? Хватит на сегодня? Или мы еще собираемся поджечь какую-нибудь

высотку напоследок, а только потом — домой баиньки?

Юпп был достаточно умен, чтобы соразмерять свою реакцию, помня, что он

за рулем.

— Будут аресты... — Я просто размышлял вслух.

— Они не станут никого арестовывать сегодня. Договор есть договор.

Кроме того, у нас ведь заложники — ты их еще увидишь. — Вид Юппа, беспечно

переключающего передачу, — это было уже слишком.

Срывая маску, или «А король-то — лысый!» 1.1

— Значит, так, — объявил я. — Я, мать твою, философ! Понятно тебе или

нет?! Какой-никакой, а философ!

Я был сыт всем этим по горло: напряжение футбольного матча, в котором

мне пришлось играть за высшую лигу, давало о себе знать.

— И к черту все, что не есть философия! Никакого футбола! Никаких

ограблений!

Замечу: выйдя из себя и закатив сцену, редко добиваешься желаемого. В

основном добиваешься того, что выглядишь дурак дураком. Я в таких случаях

(мне уже приходилось об этом говорить) горю, как маков цвет, ноздри мои

полыхают пламенем, а голос становится точь-в-точь как у какого-нибудь героя

из мультяшки. Юпп же оставался совершенно невозмутим, что только побуждало

меня к дальнейшим яростным наскокам.

Однако Юпп играл наверняка: он просто гнал машину по трассе, зная лучше

меня, что, если ты едешь в никуда, это означает, что больше тебе некуда

ехать. Если бы в тот момент раздался телефонный звонок и кто-нибудь

предложил мне приехать в гости или повидаться за рюмкой в милом уютном

ресторане, я бы выскочил из машины не раздумывая.

Игольное ушко

Ехали мы отнюдь не домой, но я уже растратил весь свой гнев. К тому

моменту, когда Юпп остановил машину и впервые с тех пор, как мы выехали со

стадиона, обратился ко мне, вспышка давно миновала. Я молча сидел и давился

остатками тлеющего раздражения.

— Увидишь, дело того стоит. Я хоть раз ошибался?

Казалось, я впадаю в детство: Юпп спрятался за углом, выслав меня

звонить в дверь, ведущую в небольшую квартирку на первом этаже.

— Хорошо, ну позвоню я. А потом что делать — убегать что есть мочи?

— Нет. Кто бы ни открыл — говори по-английски и вымани его наружу.

— Добрый день, — обратился я к появившемуся на пороге типу. Лицо его

было покрыто многочисленными шрамами. — Вы говорите по-английски?

Меченый окинул меня задумчиво-высокомерным взглядом: вряд ли возникший

на ступеньках вашего дома синяк в дешевом спортивном костюме может вызвать

иную реакцию.

— Нет? В таком случае: мой форейтор был насмерть зашиблен смертоносными

лучами Сатурна, и моим фрикаделькам не светит теперь счастливое Рождество. А

если вы сделаете еще пару шагов мне навстречу — у меня есть приятель, он

устроит вам нечто такое, что вряд ли кому придется по вкусу.

Нахмурившись, Меченый подошел со мной к машине, на ходу возмущаясь во

весь голос: он, мол, не понимает, что здесь происходит, — однако тут из-за

спины у него возник Юпп и ткнул беднягу пушкой в весьма деликатное место.

Войдя в дом, мы обнаружили там еще одного жуткого типа и Корсиканца,

который, судя по всему, был сдан на руки этим нянькам в качестве гаранта

того, что полицейские будут вести себя в день матча как паиньки.

— Стойте, где стоите, — буркнул Юпп. — Надеюсь, все в курсе: больше

всего на свете я люблю нажимать на курок. Ехали мимо — захотелось проведать

вас, глянуть, готовы ли вы к предстоящей неделе.

Будь я не в духе, ответ Корсиканца вряд ли придал бы мне бодрости.

Слова он цедил с трудом — его просто душила ненависть:

— Входите, входите. Не терпится вас застрелить.

— Вот и ладушки! — кивнул Юпп. — А то я боялся, все ли у вас хорошо с

памятью. Ну, мы тогда пойдем...

Покуда мы пристегивали всю компанию наручниками к ближайшей батарее,

Меченый поинтересовался:

— Юбер, ты в курсе — Режи тут все желал с тобой повидаться? Насчет

Тьерри.

Юпп ничего на это не ответил, и о чем шла речь, осталось для меня

загадкой.

Уже сидя в машине, я попытался приподнять покров тайны:

— А кто это — Режи?

— Так, один тип. — Юпп предвосхитил мой следующий вопрос: — Большая

шишка. Преуспевает в бизнесе, доходы от которого как-то не принято указывать

в налоговых декларациях.

— А Тьерри?

— Его племянник.

— Да? А почему он хочет с тобой о нем поговорить?

— Он сидел в Ле Бомметт со мной. Был найден мертвым в тюремной

подсобке. В тот самый день, когда меня освободили.

Я размышлял, стоит ли мне расспрашивать дальше, но Юпп знал — так

просто от меня не отделаешься, поэтому продолжил рассказ:

— Я как раз шел получать вещи. Перед освобождением. Проходил мимо этой

подсобки — рядом с кухней, вижу, Тьерри там что-то возится. Он, видно,

чувствовал себя в безопасности: меня ведь выпускали на волю. А может,

считал, что, коль он племянник Режи, ему все нипочем...

— Ну, долго отсидел? — спрашивает он меня.

— Да уж, — говорю. Что тут еще ответишь?

— И все из-за того, что увели машину, на которой ты думал смыться? Вот

уж не думал, когда ее угонял, что все так презабавно выйдет!

— Мы ведь знали друг друга еще с первой отсидки по малолетству. Ну и

тогда, в Монпелье, он увидел, что я вхожу в банк, и позаимствовал машину.

— А умер-то он как?

— Мы стояли друг против друга и рядом — ни души. И тут я вижу — рожа у

него просто просит хорошего удара головой. Упустить такую возможность я не

мог. А прикончило его падение на пол. Так что сажать за решетку нужно мадам

Гравитацию...

* * *

Улетнейший из налетов

Это не лезло ни в какие рамки: я не только был готов вовремя, я был

готов заранее. Просто-напросто спозаранку. Это я-то! Учитывая, что

фотографию «Эдди пьет свой утренний кофе» можно помещать в

пиктографическом словаре в качестве иллюстрации к слову

«поздно». Я, чье излюбленное занятие — нежиться в постели,

размышляя о первопечатниках XV века: Зайнере, Занисе и Заротисе. Однако от

Юппа не было никаких вестей...

У меня было время неоднократно полюбоваться собой в зеркале,

досконально рассмотреть полицейскую форму, которую добыл для меня Юпп. Форма

сидела на мне как... как форма, которая сидит очень хорошо. Выглядел я в ней

на все сто: ни дать ни взять настоящий деревенский жандарм (не так давно

изрядно избитый), любящий пропустить стаканчик, что не способствует его

дальнейшему продвижению по службе. Раздобыть форму — это была Юппова идея.

Не то чтобы без формы при ограблении не обойтись, но выглядела она

презабавно, а натянув ее на себя, значительно упрощаешь передвижение в

пространстве, где каждый третий — полицейский.

Я нервничал. Дрейфовал вдоль берегов нервного кризиса по направлению к

острову паники, так как мы и без того уже выбрали у нашей удачи кредитов на

миллион с гаком. Я раскручивал педали страха все быстрее и быстрее, ибо у

Юбера случился очередной «юбертатный период» — он исчез.

Отведенная мне на сегодня роль заключалась в том, что Юбер должен был

заехать на машине и взять меня, а затем мы вдвоем ехали и забирали куш. У

Юбера утром не тянул движок. Перед отходом он накручивал себя: «Мы -

художники, мы радости творцы, наша радость поднимается в крови, приливая к

сердцу, к сердцу, к сердцу!»

Потом, как мы и договаривались, Юпп отправился похищать и

терроризировать старуху. Однако к оговоренному сроку не вернулся. На все про

все, включая утренние пробки, он отвел час. В десять мы должны были уже

отправляться в банк. В пять минут одиннадцатого я нервно мерил шагами

комнату; в одиннадцать пятнадцать я метался по ней, как срикошетившая пуля.

Шаг за шагом я еще раз проанализировал наш план: не напутал ли я чего.

Несколько раз я прогнал в памяти наш с Юппом разговор. Все было предельно

ясно, перепутать я ничего не мог. Я жду, Юпп — возвращается.

В половине одиннадцатого я уже успел дважды принять душ, тем не менее с

меня градом катил пот. Что-то не сработало. Юпп попал в ловушку? И теперь

ждет, когда я явлюсь во всеоружии и вызволю его? Ему же будет лучше, если я

сам приду с повинной, заявив, что вся операция была спланирована мной и он

действовал исключительно по моему принуждению.

Я не знал, что делать. У меня не было ни малейшего представления,

какова стандартная процедура на тот случай, если ваш партнер провалился и не

может явиться к началу величайшего банковского ограбления всех времен и

народов.

Так что же, Юппа сцапали? И сейчас он на пути в Ле Бомметт? Я включил

радио — авось скажут в новостях. Ни шиша. Я выбежал на угол, там стояла

телефонная будка, набрал телефон банка. Изобразив какой-то нелепый акцент: я

попросил мадам Жюйе. «У нее занято».

Ложь? Или она все-таки на работе, как мы и договаривались? Сомнения,

вопросы. Они навалились все разом и погребли меня под собой. Я большой

мастак заложить за воротник, а не по части уложить кого одним ударом и

прочее. Тихий пьянчужка, не герой. Я был в полной растерянности. Уныло

дотащился до нашей базы — вдруг Юпп все же материализовался. Нет. Он

опаздывал уже на час.

Оставив на столе записку, я поехал к дому, где мы пристроили старушку.

Метод Гроббса

Найди кого-нибудь, кто все сделает за тебя.

В одном мне все-таки повезло — Юпп, взявший техническую разработку

операции на себя, как-то привел меня на квартиру, которой суждено было стать

пристанищем для бабули, так что я хотя бы теоретически знал, где искать

концы. Ничего иного мне в голову не приходило. Не звонить же в полицию с

тем, чтобы заявить им о пропаже Юбера.

Я вошел в квартиру, воспользовавшись запасным ключом, доверенным мне

напарником, — странно, как я ухитрился не потерять его. Отперев ванную, я

обнаружил старую даму, увлеченно тыкающую кнопки электронной игры, которой

мы ее предусмотрительно снабдили.

— Ты один из похитителей или и впрямь полицейский? — поинтересовалась

бабуля, ни на секунду не отрываясь от игры.

— Похититель.

— Да? А зачем было напяливать на себя форму?

— Людям почему-то так больше нравится. Не хочу отрывать вас, я вижу, вы

заняты, но не знаете ли вы, часом, где мой коллега?

— Мы говорим об одном и том же человеке? Такой тощий, вроде жирафа, он

еще привез меня сюда? Довольно сообразительный, надо сказать, игрушку взял -

одну из лучших. Но где он сейчас, право, не знаю. Он как-то промолчал об

этом. Сказал только, что появится позже — и все.

Я совсем пал духом. Удар за ударом. Я сел на край ванны, чтобы не

перегружать мое и без того перегруженное сознание необходимостью сохранять

вертикальное положение.

Игрушка попеременно издавала: бип — буп — уоп — зиип.

— Но можешь спросить меня, что приключилось с твоим приятелем, когда я

видела его последний раз. Довольно забавная штука.

— А когда вы видели его последний раз?

— На пороге. Он меня запер — весьма вежливо, надо сказать. У вас тут

хороший район: я как раз осматривала из окошка окрестности, а твой коллега

выходил из дома. На него набросились сразу трое и запихнули в фургон.

Выглядело это совсем как похищение. По-моему, это редкое невезение для

похитителя — быть похищенным самому. Кстати, скажи, моя дочь — она не имеет

к этому отношения?

— Нет. — Я постарался сказать это как можно убедительнее: Сесиль не

имела к этому отношения, хотя, может статься, была бы тому рада. Я подумал,

что можно спросить, не записала ли она номер этого фургона, хотя вопрос — а

что бы я делал, будь даже он записан? Я, может, в этой форме и похож на

полицейского, но я не из полиции.

— Номер я не запомнила. Но это был фургон какой-то компании, торгующей

оливками. Название компании — оно было написано на машине большими буквами.

И адрес — где-то в Ницце. Лично я не стала бы доверять никому, кто родом из

Ниццы. На мой взгляд, твоему коллеге можно посочувствовать...

Старушка принадлежала к тому поколению, для которого ненавистными

чужаками были те, кто живет километров за сто от их округи: в ту пору власти

еще не прибегали к масштабному экспорту иностранцев, которых можно объявить

причиной всех несчастий бедных французов.

И слава богу! Теперь у меня была зацепка. Когда мы ездили на футбол, на

стоянке у стадиона я видел фургончик, украшенный надписью «Афинские

оливки». Он привлек мое внимание по той причине, что хотя оливки, как

и вино, можно найти везде и всюду, найти настоящие длинные оливки (как и

настоящее хорошее вино) — проблема. А кроме того, адрес, написанный на

фургончике, упоминал улицу, где жила юная дева, большая любительница

заниматься этим делом, повиснув на флагштоке. (Будучи незрелым юнцом и не

зная, когда соединение душ возможно, а когда — нет, я обреченно проводил ее

до самого дома, где провел все выходные: она развлекалась на крыше с тремя

киношниками, а я варил для них кофе и подавал освежающие напитки.)

Оливки

Я знал довольно много людей из преступного мира, которые с

удовольствием выкроили бы из жизни часок-другой, чтобы попинать Юбера

ботинком по голове. Почему бы не предположить, что есть еще и другие, о

которых я не знаю, и что последних несколько больше?

— Ты, часом, не собираешься подбивать клинья к моей дочери? -

поинтересовалась бабуля.

— Нет.

— Это хорошо. А то видок у тебя больно уж неказистый.

Когда я поднялся, чтобы уйти, она заметила:

— И еще: если вы, молодые люди, не хотите, чтобы у меня вдруг

обнаружилась редкостная для этого возраста наблюдательность, когда

полицейские будут снимать ваши приметы, я бы настаивала, чтобы в пять часов

мне подали суп. Спаржевый — его я люблю больше всего.

— Да, но теперь я должен извинится и вновь вас запереть.

— Как вам будет угодно, — отозвалась она, в то время как игрушка в ее

руках разразилась каскадом визжащих звуков, которые на всех языках мира

сопровождают победу.

Я решил позвонить Жослин: нужно же позаботиться, что со старушкой все

будет в порядке, если нам не повезет. У меня не оставалось выбора: я должен

был разыскать Юбера.

 Второй этаж

На втором этаже меня поймал за рукав какой-то мужчина в летах.

— Чудно! — воскликнул он, вцепляясь в меня мертвой хваткой. — Как раз

тот, кто мне нужен!

Я вовсе не жаждал знакомиться с обстановкой его жилища, но за долгую

жизнь он, видать, поднаторел в искусстве хватать людей за руку. Меня силой

втащили в ванную. Я ожидал увидеть там нечто малопривлекательное — из числа

тех вещей, которые могут обрадовать разве что орла-стервятника, однако меня

ждала вполне чистенькая, ухоженная ванная комната, выглядевшая так, словно в

ней только что убирались к приходу гостей.

— А теперь, — заявил мой проводник, — я бы хотел, чтобы вы взглянули

повнимательнее на эту раковину. Не спешите, посмотрите получше.

Я вдумчиво изучил раковину. Раковина как раковина. Светло-зеленая -

типичная раковина, которую можно встретить в сотнях тысяч домов как минимум.

Не антикварный экземпляр, хотя и не так чтоб очень новая. В общем, раковина,

о которой сказать что-то можно разве что под пыткой.

— Я привел независимого эксперта, — крикнул хозяин этого чуда,

обращаясь к кому-то в соседней комнате. — Представителя закона, к слову. Ну

и как, на ваш взгляд, нормальная раковина? — Теперь его дискурс был

направлен на меня. — Жена — она хочет меня уязвить: перестала со мной

разговаривать, видишь ли! И что вы скажете об этой раковине?

— Ну... зеленого цвета.

— У нас тут вышел из-за нее спор... Что-нибудь еще вы скажете?

— Как-то ничего не приходит в голову.

— Ладно. Хорошо. А по вашему мнению, какое из двух прилагательных лучше

всего описывает эту раковину: чистая или грязная?

Я еще раз внимательно осмотрел раковину. Ни дохлых насекомых, ни

разводов зубной пасты, ни мыльных потеков на ее поверхности не наблюдалось.

Не наблюдалось и осевшей грязной пены, несмытых волос, даже царапин, которые

позволили бы отнести этот сантехнический прибор к классу грязных предметов.

Несомненно, по сравнению с любой раковиной, оказывавшейся под моей

юрисдикцией, эта просто сияла чистотой.

— Чистая, — сказал я, постаравшись, чтобы мои слова звучали крайне

ненавязчиво и, если я ошибся с правильным ответом, их можно было тут же

взять обратно.

— Чистая! Вот так-то! Заключение профессионала! Представитель властей

утверждает, что раковина — чистая! Незаинтересованное суждение гласит:

раковина ЧИСТАЯ! — И он рванулся в комнату, чтобы поделиться этой новостью с

женой с глазу на глаз.

Я бочком стал пробираться к выходу, полагая, что мое присутствие здесь

уже принесло какую только могло пользу и более не понадобится. Было слышно,

как жена этого типа, позабыв о своем обете молчания, обрушила на него град

упреков:

— Мужчины! Я просто не знаю, как вас еще можно называть! Один тупее

другого! Я просила тебя сделать одну-единственную вещь. Одну! Отмыть эту

раковину!

Выбравшись на лестницу, я услышал:

— Да?! А тогда почему, по-твоему, он сказал, что она чистая? Или это

всемирный мужской заговор?! Это на тебя похоже!

— Жалеешь, что на мне женился, да?

— Нет! Жалею, что сразу после этого с тобой не развелся!

Первый этаж

Меня уже вновь начали одолевать собственные заботы, когда, свернув на

лестнице, я чуть не налетел на мужчину, сжимавшего в руке огромный

разделочный нож вроде тех, которым орудуют на бойнях. Будь нож направлен

чуть под другим углом, мне не избежать бы заклания прямо на лестнице.

Мужчина ругался на чем свет стоит. «Ну вот, конец, — подумал я. -

Фелерстоун и прочие будут смеяться до колик, когда узнают, что их бывшего

коллегу, подвизавшегося на мошенничествах и серийных ограблениях банков,

зарезали, по ошибке приняв за полицейского».

На мгновение я поймал себя на том, что горячо сочувствую стражам

закона.

— Быстро вы, однако, — заметил мужчина.

Для того, кто зарабатывает на жизнь, размахивая в подъездах мясницким

ножом, он был слишком хорошо одет: деловой костюм, галстук.

— Быстро? — не понял я.

— Я звонил вам минуту назад. Вот он.

С этими словами он направился в сторону двери в ближайшую квартиру. Я

прикинул, не лучше ли будет скрыться прямо сейчас, но мужчина явно умел

настоять на своем, к тому же этот нож в руке...

Войдя, я обнаружил легкий беспорядок в комнате, а в центре — скинхеда,

в коконе из электроудлинителя, которым бедняга был примотан к стулу.

Выглядел он примерно так, как и ожидаешь от любого, оказавшегося в столь

щекотливом положении.

— Возвращаюсь я с работы и обнаруживаю, что тут орудует этот тип, -

пояснил мой паладин с ножом. — Разбил окно и забрался в квартиру.

— Ну, если вы уже вызвали полицию, — начал я, однако осекся, сообразив,

что тем самым я как бы даю понять, что сам не имею к этой славной

организации ни малейшего отношения, — наряд уже должен быть в пути. — Я не

на дежурстве, — продолжил я, с трудом удерживаясь от того, чтобы со всех ног

не кинуться прочь отсюда.

— Вы что, хотите оставить его здесь?!

— Если наряд уже выехал...

— Нет, вы только подумайте! Я сделал за вас всю работу, а вам даже лень

его забрать! Нет, знаете ли! Я и так уже опаздываю на встречу. И больше ни

секунды не намерен терпеть эту мразь у себя в доме. Что до полиции — она так

озабочена поимкой какого-то там бенгальского хиропрактика, повадившегося

грабить банки...

— Прошу прощения — английского философа, — возмутился я.

— Не надо! Я сам слышал утром по радио — бенгальский хиропрактик! Все,