1

Мое свидание с подружкой Зи в шалаше у силосных ям было в самом разгаре, когда я вдруг расслышал знакомый посвист.

Я слегка нагнул ветку орешника и окинул взглядом открывшееся пространство. Действительно, возле недалеких соседских скирд, за пышными зарослями чертополоха виднелась знакомая всей округе линялая армейская кепка, а приглядевшись, можно было заметить сквозь сетку лиловых соцветий массивный круп буланого, на коем Полковник и восседал. Даже отсюда было видно, что он не особо склонен изображать досужего всадника и деликатного хранителя чужого покоя, он просто приехал за мной.

Донеслось басовитое «Петр, эгей!…» Буланый вертелся на пятачке у скирд, мощно, со свистом взмахивая хвостом. Что ж, ничего не поделаешь…

Я повернулся к подружке Зи:

— Ну, видишь, как все неудачно складывается! За мной приехали…

Но Зи уже и так одевалась, натягивая одежду со свирепым треском. Зи была атлетическая блондинка, ей это шло, и она это знала. Все сыновья окрестных фермеров сходили с ума по этой самой Зи. Добиться ее мне стоило немалых усилий и трат, зато теперь наша любовь была в расцвете.

— Зи, я ненадолго. Через час я уже буду здесь.

Святая ложь! Полковник никогда бы не стал вылавливать меня в любовном гнездышке ради какого-то часа. Он свято блюл невмешательство в частную жизнь.

Пока я стоял в растерянности посреди нашего укромного шалаша (а уж мне-то казалось — как замаскирован!), Зи натянула куртку и холодно бросила мне, выходя:

— Зато меня не будет здесь! Меня тоже могут вызвать!

Уж это совершенно точно. Все недоросли нашего деревенского края готовы в любой момент вызвать мою крепенькую кралю и продержать ее по своим надобностям хоть до самого сочельника.

— Зи, постой!…

Но Зи уже взбежала на отвал старой силосной ямы и помахала мне оттуда — не с обычной своей лучезарной улыбкой, а походя и наскоро — так обычно исполняют формальность. Я понял, что ее долго еще придется ублажать, пока она сможет забыть это неудачное свидание. А может, и недолго.

Я наскоро отряхнулся, чтобы не предстать перед полковником уж и вовсе сельским волокитой с соломой в кудрях, и выбрался наружу. Полковник гарцевал уже совсем рядом, видать, заметил, что Зи ушла и церемонии ни к чему.

— Петр, ты уж извини…

Всегда в таких случаях чувствуешь неловкость.

— …но тут такой казус… Садись вот на Малыша, я с собой захватил, расскажу по дороге. Прости, что помешал, девушка она видная, что говорить…

Без иронии, и то хорошо. А Малыша, меринка нашего, он и в самом деле пригнал, вон пасется стреноженный за скирдами. Я надеялся, что старикан пребывал здесь все-таки не настолько долго, чтобы отметить некоторые особенности нашей с Зи интимной жизни.

Я распутал Малого и вскочил в седло. Мы поехали рядом, но не на полигон, как обычно, а домой. Странно, в полдень, в разгар работы на поле… Я искоса оглядел Полковника и заметил легкий тик века — а уж это был признак несомненный!

— Что произошло, господин полковник?

Порой и мне выпадает подтрунить над ветераном, иногда с рук сходит. На этот раз Полковник не обратил внимания на мою издевательскую официальность. Он невозмутимо трусил рядом со мной, лишь жилка на веке подрагивала, билась. Затем заговорил, будто очнувшись:

— Ты помнишь запрос, что прислали тете Эмме с той стороны?

— А как же! Но ведь это было давно, чуть не с месяц назад. Что-то еще пришло?

— Они сами приехали. Двое таких, ну да увидишь.

— Интервьюеры?

— Говорят, да. Профессионалы…

— Они что, с ней сейчас?

— Да. Когда я за тобой отправлялся, разговор был в самом начале. Обычные банальные вопросы приезжих: страна вечного заката, воздух после дождя, листва — словом, шаблон.

— Ну и что тут такого? Вы что, забыли, как в прошлом году несколько таких бывало? Тетя Эмма — живой реликт, что тут удивительного.

Мы звонко процокали по бетонному мостику на границе владений Исаака Огастуса. После недавних дождей ручей бежал резво, искрился, а небеса, согнав хмарь, сияли обычной опаловой пустотой. Жаль, что обиделась подружка Зи…

— Эти не из таких, поверь мне. Это народ хваткий…

— Южане вообще во все времена были хваткий народ. А это тем паче репортеры. Они кому угодно руки-ноги оторвут, а своего добьются.

— Ну, дай бог, чтобы так. Но чует мое сердце, что эти люди — моего ведения.

Тут уж ничего не поделаешь. Заскок Полковника, человека в целом хладнокровного, состоит именно в этакой эпизодической подозрительности: ему кажется, что среди мирных поселян нашего края там и сям внедряются и сеют зло чужие агенты, в прошлом его прямые враги — ведь когда-то Полковник возглавлял разветвленную и мобильную секцию по борьбе с ними. И вот теперь опять такой случай. Из-за стариковской мании пропала встреча с красоткой Зи…

Бодрой рысью взметнулись мы на наш холм, и в который уже раз оценил я приглушенную прелесть нашей усадьбы, разноцветные квадры полей, разметавшихся под низким солнцем, дальние купы дерев, словно подернутых закатной пыльцой. Но взгляд Полковника был неотступно прикован к лендроверу, припаркованному под вязами у нашего амбара.

— Да, но я-то здесь для чего? Я-то ведь никакая не знаменитость из той поры!

И тут Полковник выдал такое, что окончательно убедило меня — прогрессирует наш ветеран и его мания охватывает все новых и новых людей. В том числе и меня, ибо вот что изрек Полковник:

— Они приехали за тобой, сынок, поверь мне!

На террасе и в самом деле уже возились двое южан: один, костистый парень с бородкой, заведовал освещением, второй, плотный и низенький в красной безрукавке, манипулировал микрофоном прямо перед очками нашей старушки. Очки эти почти закрывали крохотное, сморщенное личико тетушки Эммы, которая и в свои семьдесят шесть никак не хотела выглядеть дряхлой. И — тем более — перед телекамерой!

Сама тетушка Эмма припасла для беседы все то, что обычно позволяло ей делать необходимые паузы, обороняясь от напористых интервьюеров: компактная кучка слайдов и кассет высилась на столике возле монитора. Тетушка Эмма как раз давала пояснения к слайду, где доктор Бюлов, улыбающийся и еще вполне молодой, стоял у входа в свою австралийскую лабораторию («Именно ту!»-закивали южане), окруженный десятком ассистентов и ассистенток, залитый солнцем и сам как бы излучающий энергию; блистательный Бюлов, тот самый, которого впоследствии проклинали на стольких языках, которого отлучали от всех церквей, благодаря которому мы теперь так жили… А она его знала, более того — была любовницей… Но теперь отрицала, что крайняя девчушка в шортах — именно она. Да, собственно, какая сейчас разница!

— А каким доктор был в обыденной жизни? — подбирался с другого конца толстяк, тогда как бородатый нависал над старушкой с телекамерой, клоня штангу осветителя вправо-влево (на мой взгляд, довольно неловко).

— О, это был водопад обаяния! — быстро и разборчиво произнесла тетушка Эмма. — В те годы, где бы он ни появился, тут же возникал кружок озорников! Понимаете, он их всех заряжал…

— Всех зарядил, как же! — буркнул мрачный осветитель. Мы с Полковником сидели в креслах, не вмешиваясь в беседу. Толстяк гнул свое:

— И вы тогда жили вместе?

Тетушка Эмма слегка насупилась.

— Вам, молодые люди, вряд ли будет доступна сущность жизни эпохи начала века… Ну да ладно, это долгий и посторонний разговор… А вот то, что мы все жили вместе — вся лаборатория! — это верно. Но не в том смысле, как вы понимаете. Просто это была семья — другого слова не подберу.

— И чем же вы занимались тогда?

— О, это было совсем далеко от глобальных проблем! Роберт… простите, доктор Бюлов тогда вовсю увлечен был идеей так называемой многооборотной стабильности — это название просторечное, пущенное в ход вашей братией, журналистами. Настоящий термин для вас слишком сложен и труднопроизносим.

— Ай да тетушка Эмма! Еще может при случае…

Полковник расстегнул френч и повернул кресло вполоборота к лужайке — возможно, чтобы не упустить из поля зрения лендровер, вещь вообще-то редкую в наших краях, а может, просто из-за солнца, светившего прямо в глаза. В давние времена, до Великого Стопа, была вроде традиция устраивать террасы на западной стороне дома, чтобы погожим вечерком семейство лицезрело закат. И мог ли Полковник, консерватор по сути своей, распорядиться иначе, возводя свой особняк? Хотя закатов не случалось вот уже почти полвека: солнышко стоит, словно привязанное, прямо над ветряком, и плотные облачка все бегут мимо вереницами, время от времени закрывая солнечные лучи.

Интервью все длилось:

— …но тогда он уже целиком подошел к разрешению этой своей главной проблемы, он, так сказать, уяснил для себя, что, воздействуя на неизмеримо малое, можно получить грандиозный выход, результат в макромире!

— То есть он предвидел что-то подобное?

— Ну, не совсем так… Это был один из вариантов раскладки, скорей даже маловероятный побочный выброс, причем регулируемый. Обратимый процесс, проще говоря. Не его вина, что так получилось…

— Не его? А чья ж? — вполголоса буркнул бородатый, обращаясь исключительно к нам. — Хорошее дело — перевернул весь мир, и ни при чем!

Теперь он занялся отражательным экраном, хотя, на мой взгляд, терраса и так была освещена превосходно.

Для второго репортера мы будто и не существовали. Он все допытывался:

— Ну, это все знают, это общеизвестные факты. Но вот когда до него дошло, что процесс разладился, что-то не так, — неужели доктор не отреагировал? Ведь он-то понимал лучше всех.

Тетушка Эмма подняла очки на лоб.

— Меня удивляет ваша неосведомленность. Вообще ваше поколение страшно невежественно. Ведь каждый знает, что на зарю века пришелся пик терроризма. Прямо-таки девятый вал. У нас это знает любой фермерский ребенок, неужели у вас, в метрополии… Впрочем, ладно. На азбучные вопросы даю азбучные ответы: группа Бюлова была захвачена террористами и блокирована в городке неподалеку. А эксперимент шел в заданном режиме, хотя лаборатория контролировалась этой шпаной! И нужный момент контроля оказался пропущен.

— Вы были с группой?

— Нет, мне повезло — а может, не повезло…

Кофе дымился на столике, никто к нему не притрагивался. И хотя мы с Полковником слышали эту историю уже сотни раз, всегда до нас словно бы доносился из той поры звенящий зуммер беды, зуммер на всю планету.

— Я была далеко, я рвалась к нему… к ним, но все подступы были захвачены террористами, шла настоящая война. Неужели не помните?

Тетушка Эмма всегда изумляется — как можно не помнить чего-то, случившегося, скажем, полвека назад? Но это событие и вправду того стоило.

— …и когда Центр был освобожден, оказалось, ничего уже нельзя изменить.

— Что-то вроде цепной реакции?

— Да, если говорить приблизительно…

Тетушка Эмма улыбалась. Трудно было поверить, что эта тонконогая старушонка (а тогда — рыжеволосая молодуха с автоматом) в те гиблые дни носилась в военном джипе по стреляющим пригородам, имея все шансы быть убитой или даже замученной. Но об этом она рассказывала лишь нам с Полковником.

— И наш шарик стало притормаживать, — осклабился оператор.

— Да. Доктор Бюлов предвидел последствия, он выступал с… Но к нему не прислушались. И лет через девять торможение закончилось, глоб перестал вращаться…

Удивительные вещи делает время! Вот так мирно можно сказать о катастрофе. Вращение замедлялось, ритм жизни был сломан, по всей Земле прошелся гигантский ледник, перемешав нации и страны, пока не стабилизировался на темной стороне глоба, а другая сторона превратилась в раскаленную пустыню… И все это вмещается в формулу «глоб перестал вращаться»!

Репортер одним духом выпил остывший кофе и словно лишь теперь заметил нас:

— О, все ваше семейство в сборе!

— Строго говоря, — так же вежливо улыбалась тетушка, — нас трудно назвать семейством в подлинном смысле слова. Мы, все трое, — совсем чужие люди. Если разобраться, обломки катаклизма. Даже Петр, хотя он родился спустя лет двадцать.

— Вот как! — Репортер поставил чашку и переключил внимание на нас. — Полковник Ковальски, если я не ошибаюсь?

— Полковник глядел на него пристально и не отвечал.

— А это — его приемный сын?

— Точно, — ответил я.

— Если будет время и вы позволите, я потом поспрашиваю и вас с Полковником.

Он опять повернулся к тетушке Эмме:

— Так вы все — жертвы Большого Стопа?

— Конечно. И вы, и он, — тетушка указала на оператора, — и вообще все. Сейчас нет «не жертв», все мы — жертвы, прямые или косвенные…

— Что ж, в этом, наверное, есть смысл, хотя я никогда себя жертвой не чувствовал. — Он в самом деле мало походил на потерпевшего, да и второй тоже. — Однако вернемся к основной теме: доктор Бюлов, как известно, вскоре после этого умер, не так ли? И был законсервирован?

Тетушка Эмма мгновенно стала недоступной:

— Мне бы не хотелось говорить на эту тему…

Однако репортер был неотвязен:

— Но как же, ведь известно, что вы присутствовали при этом и даже знаете место захоронения, не так ли, мадам?

— Если вам известно, зачем спрашивать. Вы где-то нахватали вздорных слухов и теперь хотите моего подтверждения. Нет, этого не будет.

Репортер подобрался.

— Но как же, ведь имеется свидетельство самого Клауса Мейстера…

— Ну и спросите у покойника! А мне такие вопросы задавать не стоит, я не люблю их. А также и тех, кто их задает!

Любой на месте репортера оцепенел бы под ледяным взглядом тетушки Эммы, любой, но не этот толстяк. Он порылся в своих вещах и достал кассету.

— Но как же так? Ведь вот у меня пленка с Мейстером!

— Вот и слушайте ее… И вообще, я вижу, наш разговор исчерпал себя. Вы спрашиваете хрестоматийные вещи. Это что, для какой-то подростковой программы?

— Нет, обычный общедоступный материал.

— В любом случае я устала. У меня по расписанию сейчас отдых.

— Но, мадам…

Однако тетушка Эмма уже начала подниматься с кресла (а это настоящий маневр), и галантный Полковник оказался тут как тут, помогая ей выбраться из подушек. Приезжие смотрели вслед «легендарной Эмме», ковылявшей с террасы в свою комнатку. Затем настырный снова обратился к нам:

— Бог с ней, с мадам… Мы и так ее с часок помучили до вашего прихода. Бесценный персонаж, бесценный. Их осталось уже совсем мало — свидетелей Остановки.

— Великий Стоп вообще мало кого оставил в свидетелях, — заметил Полковник.

— Верно. И потому вопрос к вам, Полковник, — как уцелели вы лично?

— Ну, это было не так сложно, как в случае с Эммой. События застали меня в отряде по борьбе с анархией, а он, сами понимаете, приспособлен для действий в любых условиях… Уцелеть там было не штука.

— Понимаете, Полковник, нас там не было — хотя бы по возрасту, — поэтому любая подробность…из жизни вымирающих мамонтов на вес золота. Но и мы видели не так уж много. Вообще, отдельному человеку удается увидеть до смешного мало. Все равно что младенцу сквозь щелку наблюдать скандал родителей… И что он поймет? Не говоря уже о том, что тысячи других взрослых в это же время заняты миллионами других дел, а связь между ними непостижима даже самым интеллектуально развитым. А, что там…

Вообще-то Полковник вовсе не многословен в обычной жизни. Такую тираду от него не часто услышишь. Столь пространно он мог объяснять лишь особенности верхового рейда на дальние расстояния или же приемы рукопашного боя — а их-то он знал неисчислимо.

— Где вы познакомились с мадам?

— Во время беспорядков в Турции — тогда уже бывшей Турции. Так называемый малоазиатский мятеж. Мы освободили… мадам в числе других пленных.

— И с тех пор вы живете одной семьей?

— Нет. Та встреча была лишь мимолетным эпизодом. Спустя много лет она узнала, что я усыновил бездомного парнишку, и через Бюро розыска нашла мой адрес. Нам показалось, что вместе будет лучше. Так оно и получилось.

Вот так. Реликтовая семья времен смуты, вся из обломков. Но покрепче иных подлинных семей.

Тем временем оператор стал потихоньку сворачивать разговор, как бы давая знать, что мы и вдвоем вряд ли затмим тетушку Эмму. Бородатый глянул на часы:

— О, мы заговорились! Впрочем, оно и понятно… Однако уже за полночь, а нам еще надо успеть на пропускной пункт. Хорошо, если там круглосуточно.

— До двух ночи. И с семи утра, — сообщил Полковник.

Четверть первого, а солнышко на прежнем месте. В старое время была бы уже глубокая ночь, со звездами. Никогда их не видел.

Оба засуетились, как попало швыряя оборудование в свои баулы. Полковник скептически наблюдал за их возней.

— Напрасная трата сил — до пропускника ехать не меньше трех часов, а дорога сами знаете какая.

Стоит ли томиться там до утра, в пустыне, в зной, под суховеем?

Приезжие озадаченно смотрели на Полковника.

— Словом, ночуйте здесь, а поутру отправитесь домой. Найдем для вас комнатушку.

Последовала краткая инсценировка учтивости. В завершение бородатый (он явно был в их дуэте главным) предложил:

— Что ж, любезность за любезность. Предлагаю отметить встречу и интервью скромной выпивкой.

Не откажите отведать вот этот продукт — не лучший и не худший, что в дорогу захватили.

И он извлек из какой-то сумки зеленую бутыль причудливой формы, полную на три четверти. Открыл, протянул Полковнику — обоняйте, мол. Тот понюхал, крякнул:

— Аромат многообещающий… Но из солнечного винограда лучше.

Бородатый уже достал походные стаканчики, выставил их на столе, бутыль загулькала. И вот уже в который раз образовалась на миг нерушимая, вечная когорта мужчин, коротающих ночь за выпивкой…

Что еще запомнилось из той теперь уже далекой экспромтной вечеринки? Их бутыль скоро кончилась, и Полковник с гордостью выставил наше, он подчеркнул — «натуральное», вино. Пошли анекдоты — и с их, и с нашей стороны. Как всегда, анекдоты обыгрывали разницу между образом жизни в Рассветной зоне (так называем иной раз мы свой край) и их «радиатором» — тоже неофициальный термин для стороны южан. Анекдоты были довольно злые (взаимно), и, помнится, Полковник не раз останавливал перепалку между мной и бородатым. Еще помню, как в разгар посиделки я вдруг заговорил о прелестях родного края — чуть ли не в тональности записных патриотов: о том, что мне по душе наш пейзаж с флагообразными деревьями, с неподвижным низким солнцем… В разгар спора бородатый ухватился за ветвь абрикоса, протянувшуюся под крышу террасы, и я отметил любимый мною с детства эффект — тень ветки раздвоилась, будто оставшись неподвижной. Эффект выгоревшей на солнце стены с запечатленным на ней очертанием ветки!

Еще было: мы вышли на подворье, и Полковник демонстрировал приезжим лошадей в нашем деннике (они любопытствовали: на юге лошадей нет). Они нам продемонстрировали лендровер, ну да этим никого не удивишь. Зато в лендровере нашлась еще бутыль…

Когда Полковник, тоже изрядно во хмелю, проводил меня, вернее, затащил в мою мансарду, еще запомнилось, как он пробурчал:

— Славные парни, но доверия у меня к ним нет. Я вообще не верю южанам.

Ну что ж, это у него в натуре. Он всегда доверяет только своим.

2

Мне нестерпимо хотелось пить, а также наоборот. Кто-то тряс мое ложе, на диво жесткое и даже как бы рифленое. Вдобавок все время был звук, будто снаружи в стекла нещадно лупил град с мерзким металлическим отзвуком. Буря? Но в наших краях буря — дело чрезвычайно редкое, я видел ее лишь пару раз, в детстве еще, и страшно напугался. А старшие, напротив, ликовали, даже сдержанный Полковник орал: «Гроза! Гроза-а-а-а!»

Я попытался повернуться на другой бок, но что-то мешало, что-то лежало тяжестью на ногах. Нет, не вышло… Ну надо же было так напиться!

И главное, что-то было во всем этом абсолютно непривычное! Я напряг расползающийся разум: да, вот что — темнота… Темнота!

У нас в Терминаторе никогда не бывает темноты. Жители Рассветной зоны отвыкли от нее, да и все условия для этого… Где у нас, в доме Полковника, может быть темно? — мучительно соображал я.

И тут садист, трясущий мою кровать, вдруг прервал свое занятие, и одновременно прекратилась буря с градом. Больше того — хлынул свет, да еще какой — я ослеп на миг. Впечатление, будто с мансарды сорвало крышу. Мгновение спустя в слепящем проеме образовался мужской силуэт — плечи и голова.

— Ну, как он там? — донеслось из непостижимой дали.

— Жив-здоров, — вдруг рявкнул силуэт знакомым голосом. Голосом ассистента по свету! Становилось еще непонятнее. Я хотел выругаться. Но лишь застонал.

— Стонет, — прокомментировал осветитель.

— Развяжи ему ноги, — донесся все тот же голос (бородатый! — определил я), — и откинь борт. Пусть вылезет, разомнется, а то застой крови и все такое…

Еще больше света. Я уже стал кое-что различать. Оказывается, на мне лежали чуть ли не все сумки с оборудованием, которые осветитель тут же аккуратно сдвинул в сторону. Затем принялся развязывать ноги — ох, что за адская боль была, и снова у меня не получалось ругаться, а только стонать… И наконец он выкатил, выволок меня наружу, поставил стоймя и прислонил к лендроверу.

Я все еще не понимал.

— Слушай, приятель, с чего это я здесь? — попытался я выговорить. Но тот понял.

— Надо.

Вокруг простиралась пустыня, свистел суховей, струйки песка завивались вокруг колес лендровера — и ни единой человеческой фигуры, никакого строения. Из-за руля на меня вроде бы сочувственно смотрел полненький, бородатый — но смотрел вполглаза, его внимание поглощала белесая солнечная пустыня, вся в бегущих песчаных вихрях. По его напряженной позе — чуть что, ударить по газам — я понял, что мы еще недалеко от границы Терминатора и Полковник, ежели хватился, в состоянии поднять тревогу и выслать людей на розыск.

— Ребята, это что, розыгрыш какой-то? Так пора кончать, повеселились…

Бормоча это, я соображал (насколько мог), что удастся предпринять в моем положении, и выходило — ничего, разве что тянуть время вот здесь, на этой случайной стоянке. Потому я как можно дольше растирал онемевшие ноги (они и в самом деле были синего, трупного оттенка, в шрамах от пут), долго валандался в кустах под мрачным наблюдением осветителя (с пистолетом, однако!), даже имитировал рвоту — и на все это ушло от силы минут семь.

— Хватит придуриваться, в машину! — рыкнул бородатый.

Я было подумал, что он имеет в виду прежнее мое место, багажник. Но теперь меня усадили на заднем сиденье, и рядом поместился страж-осветитель с неизменным пистолетом. Машина рванула, и лишь теперь я понял, откуда ассоциации с грозой: это струйки песка и щебня, вылетавшие из-под колес, с силой ударяли о днище. Подумать только, всего несколько часов назад я сидел с этими парнями за дружеским столом!

— Что вам надо, ребята?

Бородатый не ответил, не обернулся даже, а осветитель лишь буркнул: «Помалкивай!»

Я, однако же, не помалкивал. Я высказал, перемежая свою речь стонами и всхлипами, все, что я о них думаю. Я напомнил им о гостеприимстве Полковника, которое они так подло растоптали, и о его же влиянии в Рассветной зоне: и трех часов не пройдет, как вертолеты обшарят тут каждый бархан!…

Я озвучил предположение о выкупе. Ежели так, заявил я, то здесь имеет место грубый просчет. Полковник очень небогатый человек, все его состояние — это небольшой домик, скотный двор и прилегающий к нему выпас. Я сказал, что вообще был более высокого мнения об уровне благосостояния южан, считал, что уж они-то не опустятся до вымогательства у бедняков-поселян из Рассветной зоны. В ответ было молчание, чуть сдобренное угрюмыми ухмылками. Теперь я понял, почему меня посадили в кабину: они уже не опасались свидетелей, погони, во всяком случае какого-то близкого преследователя. Продолжая треп, я попытался внезапным рывком выхватить пистолет у своего соседа, однако реакция у него оказалась отменная. Остановив машину, бородатый разразился страшной бранью в мой адрес, добавив напоследок:

— Еще один такой фокус, и ты имеешь шанс прибыть прямиком в морг. Хотя приказано доставить живым.

Вот это самое «приказано доставить живым» и подкосило мои последние надежды. Я вдруг понял, что громилы рядом со мной — всего лишь водила да шестерка в распоряжении каких-то куда более могучих сил.

Еще через полчаса под свист приближающейся песчаной бури, то и дело сбиваясь с еле угадываемой колеи, лендровер вкатил под бетонный решетчатый свод впускных врат. Поодаль, за стройной высокой оградой из колючей проволоки, торчал целый лес толстенных вентиляционных труб. Я понял, что мы в преддверии пограничного мегаполиса южан.

В камере, где ко мне тут же подсадили южанина-рецидивиста, я в первый же день наслушался от него самого странного вздора за всю мою жизнь. Вот что он нес, к примеру:

— Южане — это еще не худший народ в мире. Среди них есть отдельные выродки вроде меня, — он имел в виду именно себя, — но вообще-то это вполне пристойные люди. Вот жители Терминатора, он же Рассветная зона, говоря откровенно, куда хуже — это просто жлобы. Им зачастую не хватает элементарного воровского таланта, — он так и выразился. — Это сборище посредственностей.

Я сказал ему, что других людей не знаю, мне трудно судить. Жители Рассветной зоны хороши хотя бы тем, что людей не воруют, подчеркнул я.

В ответ этот ворюга прямо-таки зашелся в панегирике южанам, людям, бросившим вызов стихиям и создавшим под тонкой корой пустынного ландшафта, под испепеленными песками разветвленную, мощную цивилизацию мегаполисов, на каковую лишь и может теперь уповать обездоленное человечество. Но хуже всех, всех мерзее, утверждал вор, ночники!

Я и раньше наслышан был всякого о ночниках, обитателях Темной стороны, но с такой яростью их при мне не испепелял никто. Ночники меня, кстати, не слишком интересовали: меня захватили не они. Потому я и старался направить разговор с рецидивистом именно на быт и особенности столь рьяно любимых им южан, на устройство мегаполисов и их тюрем, на возможность побега. Рецидивист смеялся:

— Слушай, подпасок! Слушай сюда! — и он постучал кулаком по стальной стенке. — Вот тебе и весь побег. Свинопас, а туда же — бежать! От южан так просто не удерешь…

Скоро рецидивиста увели на допрос, а я в одиночестве продолжал прикидывать варианты побега — теперь без расчета на помощь. Прошло уже два дня с момента похищения, но ничего не выяснилось: ни кто меня похитил, ни зачем…

Еще у ворот, у самой входной штольни, брезжила слабая надежда — хоть здесь окажутся какие-нибудь официальные люди, привратники, стража, будет же какой-то досмотр, и я смогу что-то крикнуть — при любом режиме, самом людоедском, должны ведь среагировать! Но лендровер беспрепятственно въехал под свод, в полном безлюдье закатил в просторную кабину лифта, спустился (со страшной скоростью и гулом), и на каком-то незнаемом уровне меня вывели два моих друга и тут же впихнули в капсулу подземки. Минут через десять они представляли меня на тюремной вахте верзиле-смотрителю, которому я наспех выпалил все мои претензии, уже понимая, что все это зря.

— Сто семнадцатая, — бросил верзила подошедшему надзирателю, не поведши и глазом в мою сторону.

И вот я третьи сутки в этой камере 117, и до сих пор меня никто не востребовал, не поговорил, даже не выставил условий. Я опять обследовал камеру — металл, сварные швы, вентиляционные решетки из арматурной стали в палец толщиной. Это вам не замок Иф… Я забрался на койку и стал прикидывать — а что, собственно, сейчас может предпринять Полковник в деле моего розыска? Да ничего, явился ответ, ведь они меня прячут не в частном каком-то чулане, а в государственной тюрьме, и что поделает одинокий военный отставник против государственной машины, да еще чужой! И вдруг представились оба мои старика — да, мои, хоть и неродные! — истерзанные тревогой обо мне и неизвестностью, — и я так лупанул кулаком в стальную стену, что потом рука долго еще болела.

Дверь отворилась. Но, как оказалось, вовсе не на звук удара среагировал страж, это попросту привели с допроса рецидивиста, и он, отплевываясь, тут же заковылял к раковине. Вор был избит, причем весьма серьезно, и не раз еще в течение ночи я поднимался с койки, чтобы намочить ему компресс. Само собой, теперь он был не так разговорчив и тем более не хвалил сограждан.

— За что они тебя? — спросил я наутро.

— Так. Разница во взглядах…

Он рассматривал в зеркало над раковиной свой заплывший глаз.

— У вас такой порядок допроса?

— Скоро сам узнаешь. — Рецидивист повернул ко мне свою разукрашенную морду. — Дадут — мало не покажется…

— Мне не за что.

— Все так говорят поначалу…

— Я и в конце скажу. Подумать только, сволочи, крысы подземные — я, само собой, не тебя имею в виду, — хватают человека с поверхности, вообще из чужой зоны и держат в этом сейфе! Да по какому праву!

— А по такому, козий ты пастух, что у вас там, на Терминаторе, вся армия — тридцать свинопасов верхами, а южане — сплошной военный комплекс. Захотели б — в пять дней заняли бы всю землю, да только на фиг ее такую завоевывать! Трудитесь, пашите спокойно, сельские пентюхи.

Я заметил, что патриотизм стремительно возвращается в его душу, и бросил:

— Это у тебя до следующего мордобоя.

Вор, не отвечая, добрался до своей койки и вскоре опять заснул, постанывая и похрапывая. Я тоже улегся, руки за голову, и от нечего делать стал вспоминать, что мне самому известно о южанах.

Великий Стоп, как известно, перемешал и сдвинул с места все нации без исключения, и совершись он мгновенно — все бы погибли, тут не о чем говорить. Но времени на торможение было отпущено достаточно, чтобы сообразить, как будет выглядеть концовка. От чего страдали в прежнее время? От недостатка энергии. Где теперь прямо-таки океаны энергии? На солнечной стороне Земли…

Я машинально нарисовал пальцем кружок на запыленной стенке.

Но жить там невозможно, испепелишься в момент. Все древние пустыни прошлого, вроде Сахары, — ничто, фитюльки по сравнению с великой пустыней, что занимает почти целиком солнечную сторону. И освоена она едва лишь на четверть, правда, осваивается стремительно. А какой принцип освоения — известно каждому школяру: водяной щит! Водяной щит — это масса трубопроводов на поверхности, что-то вроде гигантского радиатора, оттуда в подземные установки южан идет перегретый пар на лопатки бесчисленных турбин. Как говорится, совершенно бесплатно, еще и нам в Рассветную зону кое-что перепадает.