Она спряталась за толстым дубовым стволом. В ушах гудело, а во рту пересохло от страха. Но боялась Порция не за себя. Она ловко взобралась на дуб и устроилась в его густой кроне, обхватив ногами кривую ветку. Под прикрытием листвы девушка могла не опасаться быть замеченной, зато сверху открывался отличный обзор.

Поначалу Порция растерялась — такая вокруг царила суматоха. На память приходили древние мифы, живописавшие первобытный хаос. Войска давно сошлись в рукопашной, и трудно было различить, где роялисты, а где мятежники. Наплывали клубы порохового дыма от мушкетов и пушек, а когда они рассеивались, взору представлялась залитая кровью земля с раскиданными трупами солдат и лошадей. Повсюду носились обезумевшие от ужаса животные, потерявшие седоков, и подкованные копыта безжалостно крушили кости и мертвым, и раненым, у которых не было сил подняться. Ополоумевшие пехотинцы беспорядочно метались в поисках своих товарищей и не думали о том, что представляют собой прекрасную мишень для снайперов и разивших без промаха всадников.

Охваченная отвращением и ужасом, Порция следила за жуткой бойней, поневоле вдыхая густой запах свежепролитой крови, слушая стоны и крики раненых и неистовые крики тех, кто пытался идти в атаку. Вот какой-то офицер из королевской армии с залитым кровью лицом, в изодранном в лохмотья кружевном жабо и роскошном камзоле, рассеченном сверху донизу чьим-то неверным ударом сабли, сбивает в кучу ошарашенных солдат и строит их в подобие боевой шеренги. Наконец они подчинились и побежали вперед с пиками наперевес, выкрикивая что-то воинственное на бегу, — прямо на линию атакующих мятежников. Те не спеша прицелились и разрядили свои мушкеты, и, когда пороховой дым рассеялся, все солдаты лежали мертвые на алой от крови земле в неестественных, нелепых позах, как поломанные куклы. Обезглавленный труп их командира истекал кровью в нескольких футах впереди.

Да, у Порции появилась наконец возможность как следует разглядеть противника. И убедиться в ужасной, неоспоримой истине: армия роялистов не выстоит в этом бою.

Мало того, что она значительно проигрывает в численности: столь неожиданная атака, захватившая их врасплох, окончательно лишила сторонников короля надежды на победу.

Но в данный момент Порцию интересовал лишь тот небольшой участок, на котором расположились цепи под командованием Декатура. Отсюда трудно было различить отдельные лица, однако Руфус наверняка находился там, среди верных ему людей, и бился вместе с ними не на жизнь, а на смерть.

В следующий миг ей в глаза бросился штандарт Декатура: гордый орел рода Ротбери раскинул крылья над хаосом битвы. И ей до боли захотелось оказаться там, чтобы рука об руку со своими товарищами принять неравный бой. Она по глупости упустила последний шанс выяснить отношения перед боем, и теперь ей не суждено развеять ужасный, несправедливый гнев Руфуса и по праву занять свое место рядом с возлюбленным, рядом с отцом ее нерожденного ребенка. И Порции казалось, что желание оказаться рядом с Руфусом так велико, что вот-вот взовьется могучий вихрь и перенесет ее на своих чудесных крыльях на поле брани.

Однако ничего не случилось, она все еще сидела на своем суку: распахнутые глаза взирают на страшную резню, дрожащие руки инстинктивно прикрывают пока еще плоский живот, а сердце замирает от невыразимого, невыносимого ужаса.

Люди падали один за другим, и Руфус ничего не мог с этим поделать. Вот рухнул бездыханным старый Джордж, человек, так долго бывший его наставником. Благодаря ему юный Декатур научился быть искусным полководцем и стратегом, которому не страшны никакие испытания этой жестокой жизни.

Руфус, ослепленный, отупевший от реявшей повсюду смерти, прорубился сквозь кровавый хаос и подхватил обмякшее тело. Поздно: Джордж погиб, и его невидящие глаза равнодушно смотрели на рыжее от пожарищ небо, и вместе с алой горячей кровью его тело покинула открытая, честная душа мудрого, любившего жизнь человека.

Руфус закрыл Джорджу веки и выпрямился. Аякс, нервно кося глазами, пританцовывал на месте. Руфус вскочил в седло и повернул боевого коня назад, в самую гущу схватки. На его глазах Пола, державшего штандарт Ротбери, вышиб из седла какой-то проворный мятежник. Аякс, повинуясь поводьям и шенкелям, пронес своего хозяина к поверженному знаменосцу.

Не слезая с коня, Декатур наклонился и выхватил древко из мертвых пальцев Пола. Теперь его целью стало сохранить как можно больше людей, верных древнему штандарту с орлом. Тех, кто не побоялся разделить со своим лордом жизнь отщепенцев, людей вне закона, тех, кто воспринял совершенную по отношению к Ротбери несправедливость как свою собственную. Он, Руфус, втянул простых солдат в сечу ради личной выгоды и остался перед ними в неоплатном долгу — и перед живыми, и перед мертвыми — за восстановление попранной чести рода Ротбери.

И он носился в самой гуще боя, как ангел смерти. Он сносил головы своим противникам и всегда оказывался именно там, где его людям приходилось тяжелее всего — и каждый раз вселял в их сердца надежду. И все это время Руфус не прекращал поисков. В этой жуткой сече он по-прежнему оставался целым, без единой царапины, как часто бывает с человеком, одержимым какой-то целью. Не обращая внимания на свистевшие у лица пули, на острые сабли, готовые нанести смертельный удар, Руфус упрямо прокладывал себе дорогу сквозь разрушение и смерть, пока не различил наконец штандарт Грэнвиллов.

И вот перед ним Като, маркиз Грэнвилл, верхом на сером жеребце, привстал в стременах и громкими криками подбадривает своих людей, которым предстоит последний, решительный бросок: он раз и навсегда положит конец армии роялистов!

— Здесь, на Марстон-Мур, мы бьемся за кровные права лучших граждан нашей страны! — Звучный голос Като разнесся над распаленной толпой, которая отвечала яростным ревом.

Мятежники решительно двинулись на остатки королевской пехоты, и Като дал шпоры коню, чтобы возглавить атаку. Руфус Декатур направил Аякса наперерез серому скакуну.

Грэнвилл, похоже, смешался — но всего лишь на краткий, едва уловимый миг. Вот его взор обрел прежнюю ясность, он железной рукой усмирил могучего жеребца, и враги сошлись лицом к лицу в небывалом спокойствии — даже шум боя больше не тревожил их слух.

— Декатур, — промолвил Грэнвилл в напряженной, душной тишине, окружившей этих двоих и отрезавшей их от остального мира.

— Грэнвилл.

На более учтивое приветствие ни один из них не рассчитывал. Руфус решительно развернул Аякса и поскакал в сторону от общего боя. Като следовал за ним, как тень. Обоих противников захватили жестокие чары близкой развязки кровной вражды, которая с раннего детства окрасила их жизнь в черные цвета, стала руководить их поступками, решениями и привязанностями.

Вскоре всадники достигли относительно тихого уголка — грозный шквал атаки пронесся здесь примерно полчаса назад. Не говоря ни слова, как по команде, оба остановили коней и спешились.

Руфус воткнул в мягкую землю свой штандарт, скинул шлем и нагрудные латы. Като также снял доспехи, и вот двое мужчин встали друг перед другом в одних камзолах.

— Мечи? — Голос Като звучал сдержанно, едва ли не безразлично. — Или мечи и кинжалы?

— Как угодно, — отвечал Руфус с такой же чопорностью.

— Стало быть, только мечи, — решил Като. Он демонстративно вытащил из ножен на поясе свой кинжал и отшвырнул подальше.

Руфус поступил так же и обнажил меч. Поединок начался.

Порция не понимала, что заставило ее покинуть свой наблюдательный пост. В эти сумасшедшие минуты она действовала неосознанно, повинуясь чутью и инстинктам. Ясно было одно: королевская армия проиграла бой. Это было сокрушительное поражение — такой крах, после которого король утратит власть над северными провинциями, если не над всей страной.

А еще Порция понимала, что где-то посреди этой кровавой сечи ей следует отыскать Руфуса. Пусть речь идет об истерзанном бездыханном теле — не важно. Значит, больше ей ничего не осталось. Горе ее будет безгранично, но если она сумеет отыскать и похоронить тело — это дарует ей хотя бы некое подобие душевного покоя. Ведь некогда Руфус любил ее. И теперь она носит под сердцем частичку своего любимого.

Итак, Порция двинулась через поле боя при Марстон-Мур. На небе проступили бледные звезды. Западный край небосвода все еще освещали последние лучи солнца. Она двигалась от тела к телу, обходя раненых и уцелевших. Порция не слышала стонов тех, кто умирал от ран, не обращала внимания на ржание испуганных лошадей, потерявших всадников. Девушка шла и шла, пока не увидела, как ветер колеблет штандарт Ротбери.

И тогда ее ушей достиг звон стали, ударявшейся о сталь. Это был первый звук, пробившийся к ней из охваченного агонией внешнего мира. Она различала даже приглушенный топот сапог по мягкому дерну, но голосов дерущихся все равно не было слышно.

Тот же инстинкт, что заставил Порцию спуститься с дерева, повел ее на звуки поединка: она двигалась совершенно неслышно, скрываясь среди сгущавшихся вечерних теней.

Вот и они: двое мужчин, захваченных страшным танцем смерти. Их мечи, словно две серебристые рыбины, стремительно взлетали в воздух, сталкивались, уклонялись, скупо поблескивая в сумерках. Огромные, сильные тела как бы утратили для наблюдателя свою материальность: в обманчивом отсвете заката они напоминали танцующих духов — ужасных и прекрасных одновременно.

И в этот миг к Порции возвратился весь ужас и боль реальности: она поняла, что Руфус жив, он не покинул этот мир. Как не покинул его и Като. С глаз будто спала пелена: вот они, противники один другому под стать, и совершенно ясно, что их поединок не кончится добром. Один из них сегодня умрет, а может, умрут оба.

Вспышка ярости мгновенно задушила в Порции все прочие чувства. Неужели они не понимают, как нужны своим близким? Неужели им не ясно, как много людей нуждается в них, в их силе, заботе, в их любви?! Неужели этим двоим невдомек, что они в долгу перед теми, кто подарил им свое доверие и любовь, кто позволил им идти по жизни, черпая силы в этом доверии и любви?!

Рука сама собой потянулась к спрятанному в сапоге кинжалу. Порция держала его наготове, напряженно прищурившись, не спуская глаз со смертоносных блестящих клинков. Ни один из мужчин не заметил ее среди вечерних теней, их не волновало ничего, кроме собственной непримиримой жажды крови. Однако Порция совершенно успокоилась, и ее рассудок работал четко и ясно. Теперь она вела себя как опытный солдат: с полным хладнокровием и самообладанием она караулила удобный момент.

И точно уловила, когда тот наступил, и не колебалась ни секунды. Кинжал просвистел в воздухе, направленный уверенной рукой, и выбил сноп искр из меча Като, пытавшегося пробить снизу оборону Руфуса. Клинок Като отклонился. И Порция нырнула в узкую щель между противниками. Она приземлилась на колени так, чтобы ее голова оказалась как раз под двумя занесенными в воздух мечами.

От неожиданности все застыли. Руфус отскочил назад, опуская меч. Като сделал то же самое. Порция осторожно подняла голову.

Руфус в сердцах отшвырнул оружие. Он ринулся к Порции и рванул за руку, заставляя встать, а затем вцепился ей в плечи и принялся трясти что было сил. Он тряс ее так, что голова девушки моталась из стороны в сторону и стучали зубы.

— Как ты посмела!!! Как ты посмела выкинуть такую наглую, такую идиотскую шутку?! — бесновался он. — Я же тебя чуть не убил! — И Руфус до боли сильно прижал ее к себе и бормотал ей в макушку какие-то угрозы и проклятия, не замечая, что гладит, гладит растрепанные рыжие волосы, и тонкую шею, и хрупкие плечи…

Однако Порция поспешила вырваться. Девушка все еще кипела от негодования. Она готова была выть от ярости, она снова испытала неистовую смесь восторга и отчаяния — как тогда, когда узнала, что Руфус любил ее. Она чувствовала и сейчас эту любовь — в жестокой хватке сильных рук, в полном безумного гнева голосе. Но и это не помогло ей совладать с собой, стоило подумать о причине, которая привела их всех сюда, на залитую кровью пустошь.

— Нет, это как ты посмел! — выкрикивала Порция, скинув с себя его руки. — Как посмели вы оба? Неужели вам мало тех, кого убили сегодня в бою? — И Порция обернулась к ошарашенному Като, обводя широким жестом поле брани. — Разве вражда между вашими отцами окупит их смерть? Разве она стоит того, чтобы вам самим жертвовать жизнью? И жизнью ваших детей?

— Погоди-ка… — Като немного пришел в себя и повелительно взмахнул рукой, но Порцию не так-то просто было унять.

— Что станет с Оливией? — гневно спросила она. — Если вы с Руфусом сложите головы в этой бессмысленной сваре, что станет с вашими детьми? Какое им дело до того непотребства, которое учинили ваши родители почти тридцать лет назад? Детям нужен живой отец, им нужно…

— Попридержи язык! — рявкнул Като. Он оправился настолько, что сумел прервать Порцию на полуслове. — Это не твоего ума дело, девка! — продолжал он. — Черт побери, откуда ты вообще взялась?

— Какая тебе разница? — Порция небрежно отмахнулась от Като и напустилась на Руфуса.

Широко распахнутые глаза метали зеленые молнии, огненная шевелюра словно светилась в темноте, стройное, хрупкое тело напряглось в неистовом порыве положить конец этому безумию.

— Что станет с мальчиками, Руфус? — прозвучал вопрос. — Ты готов обречь их на сиротство, как когда-то обрекли тебя? Сделать их бродягами, без близких людей и крыши над головой? Кем они вырастут? Что останется у них, когда ты положишь свою жизнь на алтарь никому не нужной мести?

О, она отлично видела его лицо, видела, как пляшут в его взоре демоны ярости, однако не испытывала ни малейшего страха и подошла вплотную, чтобы лучше видеть его глаза.

— А что станет вот с этим ребенком, Руфус? — И Порция положила руку на живот. — Я не собиралась рожать ребенка, у которого не будет отца!

Сквозь пелену ярости Руфус с трудом уловил смысл ее слов. Но он видел, как Порция держит руку на животе. И против воли вспомнил, как стояла вот так же его мать, тщетно пытаясь защитить нерожденного ребенка, у которого уже не было отца. Он вспомнил мертвого младенца, восковое, залитое кровью тельце своей сестры.

— Моего ребенка? — Его голос прозвучал глухо, как из подземелья, из самых потаенных глубин души.

Порция в запальчивости обратила внимание только на вопросительную интонацию его слов.

— А чей же еще он может быть? — выпалила она, чувствуя, как пересохло во рту. — Или ты полагаешь, что я путалась со всеми в твоей деревне?

Наступила невероятная тишина: трое стоявших на поле людей словно и не дышали. Наконец Руфус промолвил:

— Утенок, я, конечно, не во всем бываю прав, но такого все же не заслужил.

Порция молча отвернулась, горестно взмахнув рукой.

— И как давно ты об этом знаешь? — Руфус подошел поближе и осторожно положил руку ей на плечо, предлагая — но не заставляя — снова посмотреть на себя.

— С начала осады… наверное, за день до того. Но я слишком мало знаю об этих вещах и, долго не была уверена. — Порция говорила через плечо, вполоборота, все еще едва владея собой.

— Милая, почему же ты ничего не сказала?

— Сначала я не была уверена… а когда все стало ясно, ты уже не пожелал бы меня слушать, — бросила Порция, отчаянно пытаясь совладать с подступившими рыданиями: несмотря на то что теперь вроде все встало на свои места, горе и боль последних двух недель охватили ее с прежней силой, и жестокие слова сами слетали с языка, раня и язвя так, как ранили когда-то ее. — Ты ведь не стал бы меня слушать той ночью, правда?

— Правда. — Казалось невероятным, как одним словом можно выразить затопивший Руфуса океан раскаяния.

Он хотел бы прижать Порцию к груди и утешить ее, чтобы исчезла мучительная гримаса с милого лица, чтобы ушло горе из ее глаз, чтобы она даровала ему свое прощение. Но Порция не подпускала его к себе, отгородившись частоколом из боли и обид.

— Я пробралась в замок, потому что хотела… потому что мне было нужно… посоветоваться, спросить кое-что у… — Порция задохнулась и обеими руками отвела с лица спутанные волосы. Она все-таки поборола свой гнев, и стена отчуждения рухнула.

— У Оливии?

Порция молча кивнула.

У Руфуса по-прежнему не находилось слов, зато он понял, что больше его не станут отталкивать. И он обнял Порцию, и прижал к себе так, как делал это всегда, стараясь успокоить и утешить.

— Прости меня, — промолвил он голосом, полным раскаяния. — Поверь, я не знал, что такое любовь, пока не повстречал тебя.

Като молча стоял в стороне, предпочитая пока не вмешиваться. Он все еще многого не понимал, хотя силу связавшего этих двоих чувства ощущал как нечто физическое, что можно пощупать руками. Маркиз не спеша засунул меч в ножны и нарушил напряженное молчание вопросом:

— Декатур, насколько я могу судить, моя племянница носит твоего ребенка?

— Выходит, что так, Грэнвилл. — В живых синих глазах, смотревших на маркиза Грэнвилла поверх облака рыжих волос, промелькнула усмешка. — Выходит, что теперь нас связывает не только пролитая когда-то кровь.

— Порция — истинное дитя своего отца. — Като ответил на взгляд графа Ротбери сардонической ухмылкой. — И она, подобно Джеку, решила творить свою судьбу, нимало не смущаясь принятыми правилами и приличиями. Я бы с удовольствием пожелал вам обоим счастья, Декатур, вот только боюсь, что ты вряд ли станешь слушать мои объяснения… — Он беспомощно пожал плечами в поисках подходящих слов. — Моего отца трудно было назвать приятным человеком. Он верил только в то, что обязан выполнять свой долг. Твой отец умышлял недоброе против короля… а мой не осмелился осудить решение королевского суда. — У Като вырвался горький смех. — Да, теперь это выглядит довольно смешно. Вряд ли мой отец мог вообразить, что в один прекрасный день я поведу армию против короля. Но я не использовал ни одного гроша из тех доходов, что приносили поместья Ротбери. Прошу тебя поверить мне на слово. Я не в силах исправить тот вред, что причинил мой отец твоему отцу. Но я согласен забыть о нашей вражде во имя ребенка, которому еще предстоит появиться на свет, если ты сделаешь то же самое.

Его голос звучал искренне, и предложение мира было полно благородства. Руфус почувствовал, как нетерпеливо пошевелилась Порция. Как учащенно и горячо она дышит, с трудом удерживаясь на месте. И наконец, ему стало ясно, что владевшие им всю жизнь демоны не принадлежали ему, они достались от отца… человека норовистого, сурового и скорого на расправу, готового заподозрить оскорбление и измену там, где их на самом деле не было.

Да, почти тридцать лет назад схлестнулись не на жизнь, а на смерть два горячих, крутых характера, однако это вовсе не означает, что их ссора должна стать судьбой всех последующих поколений. Да, Руфусу будет не так-то просто избавиться от унаследованной от отца жажды мести, и без того ставшей причиной многих утрат и смертей. Но необходимо положить вражде конец, и он сделает это.

— Грэнвилл, вы позволите своей племяннице стать женой графа Ротбери? — спросил Руфус, сжимая руку Порции.

— Не думаю, чтобы на то требовалось мое согласие. — Породистую физиономию Като осветила лукавая улыбка. Он взял Порцию за другую руку и добавил: — Эта леди слишком своенравна. Порция, ты хочешь за него замуж?

— Да, — чуть слышно выдохнула она.

У Руфуса возникло такое чувство, словно настал миг, ради которого он жил на земле. Он готов был летать.

— Ну, так не будем откладывать, — выпалил Декатур. — Грэнвилл, вы не могли бы найти священника?

— Брак на поле боя, — добродушно поддразнил Като. — Что ж, это выглядит вполне уместно, особенно если невеста в штанах. — И он направился за своим конем. — Я вернусь через полчаса.

— Но мы не можем венчаться прямо здесь! — возразила Порция. — И я не желаю быть невестой в штанах!

— Мой милый утенок, я не намерен и часу терпеть того, что наш союз будет оставаться не закрепленным священными узами, — своим прежним, безапелляционным тоном заявил Руфус. — Ты все равно постоянно ходишь в штанах — так какая, к черту, разница?

— Но я слеплена не из того теста, из которого получаются графини. — Порция сама не знала, что тянет ее за язык, однако продолжала упрямиться. — Я же незаконнорожденная дочь отщепенца среди Грэнвиллов! Как я могу занять место графини Ротбери?

Руфус рывком притянул ее к себе. Сжал в ладонях ее лицо и жадно всмотрелся сквозь вечерний сумрак.

— Порция, что еще за глупости?

— Не знаю, — честно призналась она. — Но, Руфус, разве это глупости?

— Самые настоящие, — заверил Руфус. — И для нас обоих будет лучше, если впредь ты не станешь повторять ничего подобного.

— Еще бы, ведь ты тоже слеплен не из того теста, из которого получаются графы, — с лукавой улыбкой заметила она.

— Совершенно верно. — Пальцы в латной рукавице осторожно погладили Порцию по лицу, и Руфус с чувством произнес: — Ты — свет моих очей, любимая. Мне страшно подумать о той боли, которую я тебе причинил, но я клянусь уважать тебя, и любить, и заботиться о тебе до смертного часа.

Часом позже в неверном свете масляных ламп, установленных на перевернутом полковом барабане, они с Порцией обменялись священными клятвами перед растерянным священником. Като уверенно взял руку племянницы, чтобы подвести к жениху, и Руфус так же уверенно принял ее от маркиза. Он надел ей на палец золотое обручальное кольцо с орлом рода Ротбери. Здесь не было возможности подогнать кольцо по размеру, и оно свободно болталось на тонком пальце, так что Порция постоянно сжимала руку в кулак, боясь обронить его.

Всю первую брачную ночь она не расставалась с Руфусом, помогая ему собрать вместе остатки того, что некогда составляло большой сплоченный отряд Декатура. Рассвет застал Порцию дремлющей в седле на спине у Аякса, в надежном кольце сильных рук ее мужа. Уилл вел Пенни в поводу — совсем как в ту студеную зимнюю ночь, когда войскам короля еще сопутствовала удача.

Руфус привел к себе в деревню всех из своего отряда, кому удалось выжить, и там, у себя в доме, возвел на ложе свою невесту, и познал ее с невыразимой нежностью и любовью, и был познан сам. И в тот миг, когда она опустила свою головку ему на грудь в чудесном блаженстве между сном и явью, вялая и томная после недавней вспышки страсти, Декатур ощутил такое счастье и такую веру в себя, о которых не смел и мечтать.

Он улыбнулся в темноте и ласково отвел влажные волосы со лба жены.

— С чего это ты так сияешь? — сонно поинтересовалась Порция, уткнувшись носом в густые волосы у него на груди.

— Как ты догадалась? — Он провел рукой по ее спине и положил ладонь на маленькую ягодицу.

— Я это чувствую по твоей коже. — Она поцеловала его сосок и игриво закинула ножку поверх его бедра. — И мне всегда известны все твои мысли.

— Это должно напугать меня не на шутку. — Рука Руфуса переместилась в заветную ложбинку между ног, — Но почему-то я не боюсь.

— Это потому, что ты просто не посмеешь допускать такие мысли, которые хотел бы от меня утаить, — заявила Порция со страстным грудным смехом и крепче прижалась к нему.