КАНДИДАТ В ГЕРЦОГИ

Было отчего торжествовать, и наши бывшие письмоводители из конторы Дебана, должно быть, уже решили, что достигли своей цели. В последнюю минуту им удалось поймать Ролана врасплох. До того момента он хранил холодно-безразличный вид — настолько, что сам Комейроль на какой-то миг уже было отчаялся.

Но имя Даво вернуло румянец на бледные Ролановы щеки.

И, когда ему так безапелляционно заявили, что одежда Даво больше не находится в его шкафу, он вздрогнул и снова побледнел.

Ролан был уязвлен столь глубоко и жестоко, что даже не пытался этого скрыть.

После недолгого молчания он поднялся и сунул ключ в скважину платяного шкафа, который стоял слева от входа.

Как только он повернулся спиной, Комейроль и Жафрэ победно переглянулись.

— Готов! — сказал Комейроль.

— Точно в глаз! — добавил Жафрэ, тихонько потирая руки. — Мысль тиснуть тряпки была что надо.

— Сильно! А хочешь, я ему скажу: «Это все по милости моего дружка Жафрэ»!

— Мировую? — предложил покровитель пичужек. — Неохота мне шутить с этим малым! Он явно не промах.

— Он просто великолепен! И он еще себя покажет! Клиент, должно быть, держит за пазухой камень кошмарного размера!

— Целый валун! Тихо: он уже посмотрел.

Глянув в шкаф, Ролан обескуражено прикрыл его. Но обернуться не спешил; казалось, он раздумывал.

— Вовремя пришли! — заговорил снова Комейроль. — Графиня уже подсылала своего Аннибала!

— Там, где эта пройдется, — пробормотал Добряк Жафрэ, вздохнув, — уже так просто корки хлеба не сыщешь!

— Господа, — сказал Ролан, возвращаясь к ним с озадаченным, но нимало не сбитым с толку видом, — я полагаю, что вы люди в высшей степени ловкие, хотя и не надо большой сноровки вытащить несколько забытых тряпок из уединенного дома у человека, который никого не опасается и кому эти жалкие вещи ни на что не нужны, когда б не связанные с ними воспоминания. Но даже будь вы стократ ловчее, будь у вас одновременно все те качества, что делают из людей великих дипломатов и опасных преступников, а также искусных сыщиков, проницательных судей, удачливых военачальников — вам все равно ни бельмеса во мне не понять. Здесь вы столкнулись с небывалой задачей — слышите: небывалой! Человек, которого обвиняли в том, что он целился в своего врага с семидесяти пяти шагов, а он был слеп; другой, на которого наговаривали, что он кричал «да здравствует император в тюрьме» или «да здравствует король на плахе», а тот был нем; и тот еще, которому говорили «ты зарезал человека», а он показывал свои отрезанные по плечо руки, все эти занимательные казусы, хорошо знакомые людям вашего сорта, эти цветы из сада преступлений, где выращивают несуразные алиби и прочие, более хитрые, небылицы, которые я назвал бы «метафизическими алиби», все уловки суда присяжных, все прелести истории исправительных учреждений покажутся вам бирюльками по сравнению с моим случаем. Счастливым случаем! Вы ничего не смыслите в нем, это я вам говорю, и никогда не сможете ничего понять. Я б дал вам лет двадцать пять на поиски ключа этой шарады, чтобы потом вы могли спокойно выбросить свои языки на свалку!

— Вы подумайте! — сказал Комейроль. — Только что вы куда-то спешили, господин герцог, а теперь вот разглагольствуете тут словно адвокат!

— Каждый отбивается как может, — вставил Жафрэ. — Дадим Господину Сердце поболтать.

— Я не отбиваюсь, — отрезал Ролан и уселся, сдержанный и спокойный как никогда. — Сообщаю факт. У меня нет ни малейшего намерения притворяться, что необычность обстоятельств хоть на минуту по-настоящему вывела меня из равновесия. Полагаю, от сложения мира ни с кем не случалось то, что стряслось со мной. Редко что бывает ново под солнцем; я поневоле благословлял необычность моего положения. Добавлю, что, будучи защищен — благодаря некоей чудовищной нелепости — самым неприступным алиби и самыми непреложными доказательствами, какие только можно вообразить, я до сей поры не прибег к открытому судебному разбирательству вовсе не из опасения случайно проиграть его, что мне нисколько не угрожает, но лишь из нежелания публичной огласки. Вследствие этого, господа, я жду ваших предложений, готов их принять или отклонить в зависимости от того, насколько они будут отвечать моим интересам и согласоваться с моею совестью.

— Ничего не понял! — смеясь вскричал Комейроль. — Но да здравствует совесть!

Жафрэ обошелся без околичностей.

— Уважаемый господин сосед, — сказал он, — вы превосходно умеете говорить. Вы закончили? Здесь публика воспитанная, здесь вас никто перебивать не будет.

Теперь Ролан внимательно слушал, наклонив голову.

— Каждый из нас, — заговорил снова Комейроль, меняя тон, — прекрасно понимает, что речь идет о колоссальной сделке. Ради того, чтобы получить не сегодня-завтра титул герцога и огромный доход, вы, разумеется, не станете отказываться от небольшой жертвы, которая вам ничего не будет стоить, поскольку у вас и так ничего нет. С нами, милостивый государь — и я понимаю под этим «мы» собрание нескольких опытных людей, к которому господин Жафрэ и я имеем честь принадлежать, — разглагольствованиями ничего особенно не добьешься, тем более что мы и сами умеем ораторствовать не хуже других. В настоящем же случае, пусть даже мы, скажем, вполне убеждены, что раненый с бульвара Монпарнас и покойник с улицы Нотр-Дам-де-Шан вовсе не одно и то же лицо; возможно, мы очень даже хорошо знаем убийцу; возможно, нам бы хотелось его покрыть, пустить расследование по ложному следу. Я сказал «пустить», а не «направить», ибо уголовное следствие застряло именно в означенном мною пункте. Может быть, прокуратуру уже в то время сбили с толку; может быть, она сбилась с толку сама — неважно: довольно показать ей человека, который носил одежду госпожи Даво, сиделки, чтобы придать новый ход этому подзабытому делу. И не воображайте, что они там, во Дворце правосудия, с радостью забросили это дело: были люди, которые их торопили, в том числе ваш уважаемый покойный дядюшка, генерал герцог де Клар и сестра Франсуаза Ассизская, у которой были длинные руки даже в келье; подлинней любой удочки!

Ролан, приставив кончики пальцев ко лбу и прикрыв глаза, слушал с огромным напряжением, и в то же время мечтал.

— Помните, как там Джордж Браун в последнем действии «Белой дамы»? — вскричал Комейроль, благодушно смотревший на Ролана. — Прекрасный момент!

Он замурлыкал:

— Вот уж знамена видны, Вот уж знамена видны…

— Дорогой коллега, — сказал Жафрэ, — умоляю вас, будьте посерьезнее!

— Отстань, приятель! — отвечал Комейроль. — Нечего выходить на сцену, не выучив роли. Наш первый тенор должен знать имя своего дядюшки и двоюродной бабки, черт возьми! И еще много всякой всячины! Дорогой Господин Сердце, вам когда-нибудь приходилось слышать о Черных Мантиях?

— Как и всем, — отвечал Ролан рассеянно. — Шайка воров.

Жафрэ недоверчиво пожал плечами.

— Приятель, — сурово сказал ему Комейроль, — нечего тут разводить ваш обывательский скептицизм. Я было подумал, что Господин Сердце сам был из этих Черных Мантий — столько вокруг него загадок. Вы не верите, ну и напрасно! Черные Мантии существовали; они и сейчас еще существуют. Их предводители умерли и глава войска исчез, что правда, то правда, но рано или поздно вы увидите представление очередной пьесы. Я говорю о Черных Мантиях, потому что люди, которые вечно судят вкривь и вкось, приписали им изобретение колеса в разгар девятнадцатого века, и вечно повторяли, что их знаменитый «полковник» открыл великую формулу воровской алгебры, которая звучит примерно так: «За каждое совершенное преступление отдай правосудию одного виновника». Это правило еще царь Ирод знал. А Господин Сердце наделен слишком здравым рассудком, чтобы не сообразить, что он как раз, благодаря его особому положению, прекрасно подходит на роль виновника, соответственно великой формуле, и его запросто могут схватить, связать, посадить и бесплатно доставить прямехонько в суд…

— Для возмещения недоимки, — пробормотал Жафрэ, — так будет точнее.

— Теперь переходим к соображениям иного порядка, — продолжал докладчик Комейроль, — ибо всякий вопрос следует рассматривать с двух сторон. Итак, Господин Сердце, или, точнее, господин герцог, без ума влюблен в свою очаровательную кузину принцессу Эпстейн.

— Благоволите оставить эту сторону вопроса, — не сдвинувшись, прервал его Ролан, — я не позволю этого касаться.

— Пусть так! — учтиво поклонившись, сказал Комейроль, — при условии, что все уяснят себе, что этот элемент входит отдельной статьей в нашу бухгалтерию. Я опускаю еще два-три других соображения, не менее щекотливых, и одним махом свожу дебет с кредитом, что же имеет у нас в итоге Господин Сердце? В правой колонке я вижу молодого художника — не Рафаэля, но все-таки — который в уповании будущих благ сидит под вязом, на всякий случай скрывает свое имя, если у него оно вообще есть, и прячется, как страус, засунувший голову под камень, за такую причудливую штуковину, как мастерская Каменного Сердца. Да будет замечено в скобках: стоит только любому из этих пачкунов тихонько шепнуть: «вот она, пожива!», и мастерская Каменного Сердца, когда деваться ей будет некуда, со всех ног ринется сдавать своего человека правосудию. Стоит ли до этого доводить?

— Не будем, — сказал Ролан. — Я с вами согласен. Об этом хватит!

— Хватит так хватит, если вам угодно, не будем об этом, ни о чем не будем, даже о тряпках Даво: дамоклов шкаф. Посмотрим, что у нас в левой колонке. Слева я вижу имя! Целый мешок имен! Титул! Полную корзину титулов! Блестящее положение, целая страница в истории, особняки, замки, леса, деньги, горы денег, пэрство, ибо нужно же положение в обществе!..

— Сколько вы хотите? — перебил Ролан.

— Погодите! Предстоит еще оговорить ряд предварительных условий. Люди без имени бывают нищими, бывают принцами — иногда по случайности, иногда из-за личных качеств. В начале нашего разговора вы заставили нас задуматься, давая ответы, в которых намекали на какие-то таинственные обстоятельства…

— О! — произнес Жафрэ. — У него способности, я ручаюсь!

— У нас даже сложилось впечатление, — продолжал Комейроль, — что вы гонитесь за зайцем и что ваш заяц похож на нашего.

— Какое вам дело, что за блага мне достанутся, — сказал Ролан очень серьезно, — коль я сам готов оплатить мои собственные блага?

Бывшие письмоводители конторы Дебана обменялись вопросительными взглядами, и Жафрэ прошептал тоном на редкость чистосердечного человека:

— Что мы в прятки-то играем? Вскроем карты прямо сейчас!

— Господин герцог, — тут же сказал Комейроль, — в глубине души я придерживаюсь того же мнения, что и мой друг и коллега. Вот мы здесь, собравшись вместе, выясняем, у кого больше власти. Мы сильны, вы, может статься, тоже не из слабых, хотя по виду этого не скажешь. Поднаторевшие в делах люди, такие, как дружище Жафрэ и я, имеют обыкновение никогда не судить о вещах по первому впечатлению, и нам показалось уместным вас, грубо выражаясь, прощупать. Сказать по чести, мы знаем теперь не намного больше, чем до того; со своей стороны, я лишь вынес убеждение, что, имея товар, который мы можем вам предоставить, вы станете герцогом де Клар, и все будет столь безупречно, просто и надежно, что сам дьявол не сможет ни к чему придраться!

— И что же за товар вы можете мне предоставить? — поинтересовался Ролан.

— То, что зовется гражданскими документами, милостивый государь: свидетельство о рождении, свидетельство о браке и свидетельство о смерти Раймона Фиц-Руа Жерси, предпоследнего герцога де Клар, права которого последний герцог, его младший брат, унаследовал, заявив об отсутствии жены и сыновей у означенного старшего брата.

Ролан покраснел второй раз. Ему показалось, что он слышит голос матери в последний день, этот надломленный голос, словно повторяющий урок, который надо затвердить ребенку:

— Свидетельство о рождении, свидетельство о браке и свидетельство о смерти!

И с усилием, ибо была уже совсем слаба, добавляла, откидываясь обескровленным лицом на подушку:

— Все три — на имя Раймона Фиц-Руа Жерси, герцога де Клар!

Комейроль продолжал:

— Герцогиня, жена Раймона, старшего брата, умерла; у нас есть свидетельство о ее смерти; вы ее сын: у нас есть ваше свидетельство о рождении.

Ролан выразительно кивнул.

— И не вздумайте, — продолжал Комейроль несколько нервно, меж тем как Добряк Жафрэ ерзал на стуле, — вообразить, что мы так уж удивлены происходящим или застигнуты врасплох…

— Да что, в конце концов, происходит? — возопил Жафрэ вне себя. — Наткнулись на лицедея похлеще вашего, дражайший, только и всего!

По лицу Ролана пробежала усмешка, которую можно было бы счесть циничной. На какое-то мгновение Комейроль замер, глядя на него.

— Да чтоб меня! — выругался он наконец. — Он так сказал; я бросаю свой язык псам, да и наплевать сто раз! В конце концов, мы искали сходства, и мы его нашли; нам нужен был малый, которого его прошлое привело бы к нам в руки — так у нас он есть! А кто он там — герцог де Клар, антихрист, сам сатана — нас не касается! Он нам отдаст наши три миллиона, а со своими титулами пусть делает, что заблагорассудится! Так-то!

— Если отдаст три миллиона… — коротко начал было Жафрэ.

— А почему бы не отдать? — примирительно прервал его Ролан.

Движением руки он остановил Комейроля, который порывался что-то сказать, и добавил:

— Если титулы того стоят.

— Стоят, стоят! — вскричал Комейроль. — Мы ж это не на ходу выдумали, эту операцию! Ее вынашивали одиннадцать лет, и тот, кому эта идея впервые пришла в голову, об этом знал! Вот уже одиннадцать лет, как состояние владений де Клар было выверено конторой Дебана, чтобы передать бедняге Лекоку; тогда числилось триста пятьдесят тысяч ливров земельной ренты, чистыми! А с тех пор, думаете, вся эта недвижимость упала в цене? Вот в чем суть!

— Ах! — вздохнул Добряк Жафрэ. — Вот уж воистину подарок!

— И как же мы это оформим? — спросил Ролан, поднеся ладонь ко рту, чтобы скрыть легкий зевок.

Комейроль и Жафрэ придвинулись на стульях.

— Нам бы хотелось немного наличными, — сказал Жафрэ.

— Ну вот! — сказал Комейроль. — Будь я один, я б удовольствовался одним словом господина герцога.

— Но вас много! — бросил молодой художник.

— Увы, — сознался Жафрэ с тяжким вздохом.

Ролан встал и сказал небрежно, будто речь шла о самом пустячном деле:

— Думаю, самое разумное будет выдать вам несколько векселей.

— Прекрасно! — подтвердил Комейроль. — Тридцать заемных писем по сто тысяч франков каждое.

— Как подписывать?

— Ролан, герцог де Клар.

— Ах-ах! — улыбаясь сказал молодой художник. — Итак, мое имя Ролан?

— Разумеется, — отвечал Комейроль, — если сведения или воспоминания, которыми вы располагаете, окажутся недостаточны, ибо вы не были с нами вполне откровенны, Господин Сердце, мы предоставим вам все необходимое. За десять лет, как вы понимаете, мы собрали все подробности. Справки мы навели что надо!

— На чье имя выписывать заемные письма? — спросил Ролан вместо ответа.

Теперь поднялся Комейроль, а за ним тотчас Жафрэ. Комейроль произнес, напирая на каждое слово:

— Может, вам покажется странным, но все поручительства должны быть выписаны на имя господина графа дю Бреу де Клар.

— Боже мой, да нет же, — отвечал Ролан, отодвигая свой стул как бы в знак официального прощания, — это ничуть не более странно, чем все остальное.

Наши дипломаты поклонились, а Комейроль повернулся и направился к двери. Жафрэ пятился за ним. Он был сама учтивость.

У порога Комейроль обернулся.

— Полагаю, мы можем считать дело сделанным.

— Само собой разумеется, — добавил Жафрэ.

— Позвольте, — отвечал Ролан, следивший за ними на расстоянии, — я не связывал себя словом. Положением своих дел я в целом доволен, и оно кажется мне прочным. Но у меня были иные виды. Это идет вразрез с некоторыми моими замыслами. Господа, обещаю ответить вам завтра утром: да или нет. Честь имею быть вашим покорным слугою.

Он просто помахал рукой и повернулся спиной.