Крушение мировой революции - Брестский мир

      ются правые с.-р. и иже с ними. Мы расползаемся по швам.
      Советская партия социального переворота готова превратиться в
      заговорщицкую антисоветскую соглашательскую партию" (Вок
      руг московских июльских событий, с. 3.) Даже тогда ПЛСР
      больше всего боялась "кооперации направо".
      Левоэсеровский деятель П. Ф. Сапожников в связи с этим писал
      в той же брошюре: "Низы партии даже не предполагали порой
      о возможности тех событий, которые развернулись в центре [...].
      Московские события явились громом при ясном небе" (там же,
      с. 87-88). На заседании левоэсеровской фракции при ряжском
      уездном Совете в связи с событиями 6 июля была вынесена
      следующая резолюция: "Состоя членами ряжской организации
      партии левых эсеров, мы [...] категорически протестуем против
      мятежа кучки интеллигенции, стоявшей во главе Центрального
      комитета партии, и со своей стороны, заявляем, что наша пар
      тия, стоящая на платформе советской власти, будет всегда ак
      тивно бороться за советскую власть, за закрепление социальной
      революции" (К расколу у эсеров. Левые эсеры в Ряжске -- КГ,
      143, 12 августа 1918, с. 3). "Я, один из членов партии левых
      социалистов-революционеров-интернационалистов, заявляю,
      что вынужден выйти из партии, которую Центральный комитет
      своим выступлением окончательно добил. Присоединяюсь к Рос
      509
      сийской коммунистической партии, с которой мы, трудящиеся, никогда не расходились", -- писал левый эсер Аркадий Носов (К расколу у эсеров. Вынужден выйти -- там же).
      179 Так, вышла из партии пресненская районная организация ПЛСР, а сокольническая заявила о своем намерении выйти. В Бутырском районе "отказались от ЦК и тактики партии" председатель районного комитета и его заместитель, а из активистов остались только двое (Вестник Московского университета, с. 38). Тульский губком левых эсеров, осудив политику ЦК ПЛСР, распустил организацию. Фракция левых эсеров Волховского уездного Совета Орловской губернии телеграфировала в Москву: "Позор предателям революции. Уходим из партии [...]. Приветствуем съезд и коммунистов и желаем успеха в работе" (цит. по кн. Гусев, Партия эсеров, с. 274-275). Левые эсеры, составлявшие большинство в Обояньском уездном Совете Курской губернии, заявили, что отказываются от партии и будут "поддерживать Советы и центральную власть" (Пятый съезд Советов, с. 223). Левые эсеры спешили отказаться не только от партии, но и от названия ее. Острогожские левые эсеры назвали себя "независимой советской группой революционных социалистов"; пермские -- "независимыми левыми социалистами-революционерами"; елецкие -- "партией революционного социализма". Левоэсеровская фракция Пятого съезда разбилась сразу на три группы: одна поддержала ЦК ПЛСР, другая -- перешла к большевикам, третья -осудила мятеж и назвалась "фракцией независимых левых социалистов-революционеров" (Вестник Московского университета, с. 38-39).
      Инициативу официального раскола партии взяли на себя лидеры саратовской организации, выпустившие цитируемую выше брошюру. 9 июля саратовский комитет ПЛСР разослал губернским организациям партии следующую телеграмму. "Саратовский комитет, осуждая участие левых эсеров в московских событиях, считая их выступление результатом всей тактики партии, принятой на IV съезде Советов, и приглашая товарищей, стоящих на платформе саратовской организации, оставаться на своих местах в Советах, выступая от местных организаций, созывает в Саратове 20 июля Всероссийскую партийную конференцию с представительством 2 от губернии и 1 от уезда на основании платформы, напечатанной в "Знамени революции", органе саратовского комитета" (Гусев. Партия эсеров, с. 276). Ленин эту телеграмму одобрил, написав, что она "заслуживает доверия и распространения, ибо исходит от людей, искренне осуждающих авантюру левоэсеровского цека" (Ленин. ПСС, т. 50, с. 120). Платформой саратовской группы стал лозунг "Классовая борьба единым фронтом с большевиками против всех
      510
      врагов советской России во имя торжества социальной революции" (Вокруг московских июльских событий, с. 3). Руководителями этой группы стали бывшие лидеры ПЛСР, вышедшие из партии, во главе с Колегаевым. В результате, 14 сентября 1918 года в "Воле труда" было опубликовано заявление, извещавшее о созыве 25 сентября съезда членов ПЛСР, стоящих на следующих позициях: "1) недопустимость срыва Брестского мира; 2) недопустимость террористических актов на советской территории от имени советской партии; 3) недопустимость активной борьбы с правящей партией коммунистов в целях насильственного захвата власти; 4) недопустимость всей той политики, которая затемняет в массах классовый характер революции, идущей через гражданскую войну к социализму" (цит. по кн. Гусев. Партия эсеров, с. 277).
      Разумеется, под такой платформой могли подписаться все левые эсеры. И, вероятно, с таким расчетом она и была составлена. Состоявшийся съезд образовал партию "революционных коммунистов". Примерно в то же время образуется и партия "народников-коммунистов". Создается она на основе Пресненской организации ПЛСР, группировавшейся вокруг газеты "Знамя борьбы" и покинувшей 28 июля Московскую общегородскую конференцию левых эсеров. На организационном собрании группы, состоявшемся 1 августа, было создано бюро для оформления новой организации, а 18 августа в газете "Знамя трудовой коммуны" "народники-коммунисты" опубликовали свой манифест, а 21-24 сентября провели в Москве первую конференцию, на которой присутствовало 40 делегатов от 20 организаций, и объявили об официальном образовании партии. В принятой ими резолюции говорилось, что "народники-коммунисты" считают своей главной задачей бороться "в полном контакте со всеми партиями социального переворота за осуществление социальной революции" (Первая Всероссийская конференция народников-коммунистов, с. 2-3). Возглавили эту небольшую партию, скоро растворившуюся, Закс и А. Оборин (делегат Пятого съезда Советов от Петроградской губернии).
      Июльская "авантюра" левых эсеров была подвергнута критике и другими революционными организациями. Вот что писала об этом газета максималистов:
      "В прошлом году в марте месяце приезжал представитель советской России из Москвы -- левый эсер. Он сообщил нам, что левые эсеры некоторое время были в подполье благодаря убийству Мирбаха, который был ими казнен с целью сорвать Брестский договор. Максималисты центральной России, которые были также противниками этого договора, не поддержали левых [эсеров], потому что считали [правильным] уничтожение этого
      511
      договора при естественных условиях, т. е. при восстании и давлении трудовых масс, но раз этого не произошло, раз этот договор просуществовал целые месяцы, то сорвать его искусственным путем максималисты считали не в интересах революции. В тот период среди левых произошло несколько расколов. Одна часть левых, во главе с Анастасией Биценко, Колегаевым, Федорович и др., приняли всецело платформу коммунистов, образовали партию "народных коммунистов", и только группа во главе с Марусей Спиридоновой оставалась пока на старой платформе" (Максималист, No 4, 19 марта 1920).
      512
      ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
      РАЗРЫВ БРЕСТСКОГО МИРА
      Пока партия левых эсеров не была подавлена, советское правительство в отношениях с немцами придерживалось выжидательной тактики. 6 июля в 5.15 Ленин телеграфировал об убийстве в Берлин полпреду Иоффе, причем тон его сообщения был очень мягкий и имел целью успокоить германское правительство1. С этой минуты Иоффе постоянно вызывала к аппарату Москва, и он часами о чем-то беседовал то с Троцким, то с Чичериным. О содержании этих переговоров толком ничего не было известно, но в берлинском полпредстве слухи о них ходили "один нелепей другого"2. На съезде Чичерин призывал к "политике лавирования" до тех пор, пока "нарастающее повсеместно пролетарское революционное движение не вылилось во взрыв", указывая, что в данный момент можно лишь "с горечью говорить" об "отступлениях, о больших жертвах", на которые пошло советское правительство, "чтобы дать России возможность отдохнуть, собрать силы и ждать момента, когда пролетариат других стран" поможет "завершить начатую в октябре социалистическую революцию"3. Однако выжидательный тон сторонника ленинской передышки не удовлетворил съезд (и речь наркоминдела Чичерина была исключена из стенографического отчета съезда)4. 9 июля, лишь только разгромив своего политического противника, съезд Советов, три дня назад высказывавшийся (в лице большевистской партии) за мир любой ценой, указал, что в случае "иноземного нашествия" будет защищать "социалистическое отечество"^. Это была уже принципиально иная позиция.
      10 июля о возможном разрыве мира докладывал новому созыву ЦИКа Свердлов6. С возобновлением войны, видимо, смирился в те дни Ленин. 10 июля он вызвал к себе Вацетиса, чтобы в ходе общей беседы задать вопрос, инте
      513
      ресовавший Ленина больше всего: "будут ли сражаться латышские стрелки с германскими войсками, если немцы будут наступать на Москву". Вацетис ответил утвердительно, а когда днем 13 июля прибыл к М. Д. Бонч-Бруевичу, вопрос о разрыве передышки был, казалось, советским руководством решен. Бонч-Бруевич сообщил Вацетису, что Россия "вступает снова в мировую войну вместе с Францией и Англией" против Германии: "это дело уже налажено"7.
      Предупредительная вежливость советского правительства по отношению к Германии исчезла вовсе. Советское правительство отказалось присутствовать на религиозной церемонии у гроба убитого германского посла, а на траурные проводы тела Мирбаха в Германию явился только Чичерин, и то с опозданием на час, тем самым заставив всю процессию ждать. Чичерин был человеком исключительной пунктуальности, и его поведение немцы рассматривали как вызов. К тому же он появился без головного убора -- чтобы не снимать шляпы при проводах гроба посла, в неряшливом виде, и это тоже произвело на немцев, торжественных и мрачных, соответствующее впечатление*.
      Германия между тем тянула с ответом на последнее советское заявление. Только 14 июля в 11 часов вечера Рицлер вручил Чичерину текст полученной из Берлина ноты. В ней содержалось требование о вводе в Москву для охраны германского посольства батальона войск германской армии. Но советское правительство не уступило. Можно было бы ожидать, что отказ немцам приведет к разрыву передышки. Но события, казалось, развивались вопреки логике. "Самый факт восстания левых эсеров очень помог нам", -- писал В. Д. Бонч-Бруевич, -- "призрак почти неизбежной войны стал постепенно отдаляться"9. "Факт восстания" на языке Бонч-Бруевича значило -убийство Мирбаха, разрыв запутанного узла советско-германских отношений.
      На требование о вводе в Москву батальона германских солдат при изменившихся в отношении большевиков планах немцев Ленин не мог смотреть иначе, как на подготовку к свержению Германией ленинского правительства. Для
      514
      удержания Лениным власти необходимо было теперь отклонение германских условий, и Ленин, видимо, вместе с остальными членами ЦК, высказался против германского ультиматума. Получив германское требование о вводе в Москву войск, Ленин "улыбнулся, даже тихонько засмеялся" и сел за столик писать ответ10.
      15 июля написанный Лениным текст обсуждался на заседании ЦК11. Протокол его числится в "ненайденных"12. Но в тот же день составленный Лениным ответ был оглашен во ВЦИКе. Сообщив об ультиматуме Рицлера и отклонении его советским правительством, Ленин указал, что на требование немцев о вводе в Москву батальона солдат для охраны посольства советское правительство ответит "усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению и уничтожению, в случае временной необходимости отступления, всех и всяческих, без всяких изъятий, путем сожжения13 складов и в особенности продовольственных продуктов, чтобы они не могли достаться в руки неприятеля". "Война стала бы для нас тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью", -- заключил Ленин14 и был поддержан единогласно ВЦИКом15. "Все вздохнули свободно", -- писал В. Д. Бонч-Бруевич; большевики "отчетливо сознавали, что, несмотря ни на что, немцам необходимо дать отпор"16. Ленин примкнул к большинству. Его партия снова обрела единство. А у Германии не оказалось сил настаивать на своих требованиях17. 15 июля Чичерин передал Рицлеру две ноты, категорически отклонявшие ультиматум о вводе в Москву батальона германских войск1**. Ультиматум был повторно отклонен 19 июля. Столкнувшись со столь жесткой позицией советского правительства, Германия отказалась от своих притязаний, но распространила слух о том, что германский ультиматум советским правительством принят19. Кроме того, немцы опубликовали сообщение о том, что члены ЦК ПЛСР Спиридонова и Камков, объявленные организаторами убийства Мирбаха и арестованные в Москве, будут расстреляны. А когда НКИД дал заметку с опровержением, германское
      515
      правительство о том умолчало, пойдя на очеввдный обман общественного мнения Германии. Автором советского опровержения был Радек20.
      Советское правительство отказывалось покарать Андреева на том основании, что убийца "скрывается где-то на Украине"21. Опальные лидеры левых эсеров под тем или иным предлогом освобождались из заключения22 и даже получали старые посты (например, в ЧК). Из газет и собраний, как и прежде, допускались только большевистские и левоэсеровские. И все, что получили немцы, в конце концов, в ответ на требования о компенсациях, это список из более чем "ста человек, расстрелянных за участие якобы в покушении", однако в этом списке не было ни покушавшихся, ни лидеров партии левых эсеров, ни руководителей ВЧК23.
      26 июля, через несколько дней после назначения, из Берлина в Москву отбыл новый германский дипломатический представитель Карл Гельферих. У военной границы, на вокзале в Орше, его ожидал уже представитель НКИД с отрядом латышей и экстренным поездом. Были приняты все меры предосторожности. Во избежание прибытия посла на вокзал, Гельфериха высадили в Кунцево в поджидавший его автомобиль, где уже были Рицлер и Радек. Вечером 28 июля посол прибыл в особняк в Денежном переулке. Предупредив о необходимости заботиться о безопасности посольства, Радек уехал.
      Прибытие Гельфериха ознаменовалось новой кампанией революционеров против Брестского мира. 29 июля на публичном собрании партийного и советского актива Москвы была принята резолюция, одобрявшая убийство графа Мирбаха и призывавшая следовать примеру Блюмкина и Андреева. На следующий день эта резолюция была опубликована в органе ПЛСР "Знамя борьбы". Утром 31 июля в Москве было получено известие об убийстве в Киеве генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна. Арестованный на месте преступления убийца заявил, что принадлежит к левым эсерам и совершил покушение по приказу ЦК ПЛСР. Когда Гельферих в тот же день явился к Чичерину с ппотестом по
      516
      поводу безнаказанности левых эсеров, тот развел руками и ответил, что в Россия -- революционное государство, в котором существует свобода слова, печати и собраний и что у него, Чичерина, способов повлиять на левых эсеров нет.
      31 июля Гельферих посетил своего турецкого коллегу и обещал провести у него вечер. Но к вечеру Гельфериха предупредили, что по дороге на него будет произведено покушение. Тот остался дома. Но покушение все равно произошло. В 11 часов вечера раздались ружейные выстрелы: была совершена попытка нападения на латышского стрелка, охранявшего здание посольства. Час спустя повторилась та же сцена. Затем было произведено несколько револьверных выстрелов по особняку посольства. Пули угодили в освещенное окно кабинета, где обычно работал Гельферих, однако посол не пострадал24.
      Сообщения о готовящихся на посла покушениях стали поступать в посольство почти ежедневно. Гельферих вынужден был отсиживаться в особняке Берга, практически не выезжая в город. Даже для вручения верительных грамот Свердлову он не рискнул покинуть свое убежище и отправиться в Кремль. Советское правительство, со своей стороны, отказалось гарантировать послу безопасность по дороге в Кремль и обратно. Положение становилось невыносимым. Большевики, конечно же, провоцировали немецкое посольство на оставление Москвы. И когда Гельферих сообщил Чичерину о планах перевести посольство в Петроград, где находились все посланники и представители нейтральных стран, Чичерин ответил согласием.
      Положение в Москве самих большевиков немецкими дипломатами оценивалось как критическое. Даже латышские части, являвшиеся опорой советского правительства, готовы были изменить ему, и некоторые командиры латышских частей, охранявших в числе прочего и германское посольство, выражали готовность вместе с войсками перейти в распоряжение Германии, если последняя, со своей стороны, гарантирует скорое возвращение дивизии в оккупированную немцами Латвию. На случай контрреволюционного восстания вокруг Кремля в большинстве квартир были
      517
      очищены верхние этажи, где установили пулеметы. Днем и ночью производились облавы и обыски, а на 7 августа была назначена общая регистрация офицеров (и несколько тысяч явившихся на регистрацию были арестованы). Царил голод. Все продукты конфисковывались для армии. Даже германское посольство не в состоянии было купить в Москве хлеб (и его доставляли катером из Ковно).
      Факт прибытия германского посла несколько успокоил Ленина. Гельферих по требованию своего правительства немедленно приступил к переговорам о заключении новых советско-германских соглашений. Речь, в частности, шла о компенсации потерь, понесенных германскими подданными в результате проведенных советским правительством национализации. Это дало повод для новой критики противниками брестской передышки позиции Ленина. Последний в речи во ВЦИК 29 июля указал, что дело не в том, сколько миллиардов золотых рублей Германия хочет взять по Брестскому миру, а в том, что она признала объявленные декретом от 28 июня национализации25. Но выплачиваемые миллиарды были еще и платой за добрые политические отношения: Ленин пытался склонить немцев к поддержке возглавляемого им правительства.
      Именно поэтому вечером 1 августа Чичерин по поручению Ленина предложил Гельфериху пойти на заключение неформального военного соглашения о параллельных советско-германских действиях против Антанты и белых. Германия должна была помочь советскому правительству предотвратить продвижение англичан из района Мурманска и Архангельска26 на Петроград, отказаться от поддержки на Дону Краснова и обещать не занимать Петрограда. СНК в ответ должен был сконцентрировать все силы на борьбе с Антантой и поддерживаемым ею генералом В. М. Алексеевым, создающим добровольческую Белую армию. Видимо, немцы потребовали как предварительного условия для переговоров полного разрыва с союзниками. В ночь на 5 августа советское правительство разослало по районным отделам НКВД сообщение о разрыве отношений с Англией, Францией и Японией. Утром в Москве был про
      518
      изведен ряд обысков и арестов среди подданных союзных стран. Некоторое время держали под арестом британского представителя в России Локкарта. Поиски французской военной миссии, обвинявшейся в организации заговора с целью свержения Совнаркома, не увенчались успехом. Члены миссии скрылись27.
      Продемонстрировав готовность порвать с союзниками, вечером того же дня Чичерин подтвердил свое предложение от 1 августа, указав, что советское правительство перебрасывает все имеющиеся в Петрозаводске войска в Вологду, где объявлено военное положение. Из-за этого, указывал Чичерин, дорога на Петроград открыта, и если Германия не вмешается, этим могут воспользоваться англичане. На юго-востоке страны положение советской власти не лучше. СНК поэтому не настаивает более перед немцами на оставлении германскими войсками Ростова и Таганрога, но просит предоставить советскому правительству право пользования железнодорожными линиями на условии, что они будут "освобождены от Краснова и Алексеева". "Активное вмешательство против Алексеева, никакой больше помощи Краснову", -- закончил Чичерин28.
      Просьба Чичерина о военной помощи со стороны Германии для немцев была наилучшим доказательством того, что советское правительство находится в совершенно безвыходном положении. Общее мнение германских дипломатов сводилось, однако, к тому, что даже при самом искреннем желании жить в мире с Германией советское правительство вряд ли способно будет обеспечить добрые отношения, поскольку на всех уровнях брестская политика Ленина саботируется29. Германское правительство поэтому указало на невыгодное и угрожающее для Германии положение на внутреннем русском фронте и потребовало от СНК принятия самых решительных мер для подавления восстания чехословацкого корпуса и вытеснения англичан из Мурманска. В случае отказа советского правительства выполнить эти требования, Германия грозила предъявить ультиматум о пропуске своих войск в глубь русской территории для борьбы против англичан и чехословаков. Чичерин отве
      519
      тил, что борьба с чехословаками и англичанами будет успешной лишь в том случае, если германское правительство обещает сохранить в неприкосновенности демаркационную линию и не допустить перехода этой линии Красновым3".
      Политика Германии в тот период была на удивление непоследовательной. В Прибалтике, Финляндии, на Украине, на Дону и на Кавказе немецкие войска, по существу, противостояли советским, в то время как на территории России поддерживали у власти большевистское правительство. Однако, как и прежде, все упиралось в то, что переориентация германской политики и ставка на небольшевистские силы должна была привести к изменению условий Брест-Литовского соглашения в смысле их смягчения, например, отказа от отделения от России Эстляндии, Лиф-ляндии и Украины. Гельферих поэтому запросил согласие Берлина на передачу ему полномочий для ведения переговоров с рядом небольшевистских политических групп, в том числе с латышами и представителями сибирских политических групп. Готовясь к возможному разрыву с большевиками31, Гельферих запросил кроме того разрешения МИДа перевести посольство из Москвы в оккупированный немцами Псков. На перевод посольства Берлин дал удовлетворительный ответ. Но попытки Гельфериха заручиться согласием германского правительства на улучшения для России условий Брестского договора в случае начала переговоров с антибольшевистскими политическими партиями или группами вызвала недовольство МИДа. Особенно резко выступал статс-секретарь по иностранным делам адмирал Гинце, считавший новое советское предложение неприемлемым по политическим и военно-практическим соображениям32. К мнению его прислушивались, так как раньше он возглавлял военную миссию в Петрограде, и считалось, что он знает Россию. И поскольку в ответ на предложение советского правительства Германия промолчала, в Москве поползли слухи о предстоящей отставке Чичерина в связи с провалом его политики по умиротворению немцев33. Оснований для слухов было более чем достаточно еще и потому, что 5 августа Гельферих был отозван в Берлин для устного
      520
      доклада34. В его отсутствие дела должны были вести остающийся в Москве германский генеральный консул Г. Гау-шильд и Рицлер35.
      9 августа в Петроград из Москвы прибыла германская миссия в составе 178 человек, отправившаяся вскоре в Псков36. Вслед за германским послом Москву покинули также турецкий посол Кемали-бей и болгарский посол Чап-рашников37. Консулы союзных держав также покинули столицу (защита их интересов была передана консульствам нейтральных стран, и над зданием американского генерального консульства был поднят шведский флаг)38. В те же дни советский посол Иоффе отбыл в Москву для консультаций (а когда отправился было в Берлин обратно, не был пропущен германскими военными властями в Орше; та же участь постигла Радека)39.
      Положение самой Германии не было легким. Под впечатлением длительных тяжелых боев лета 1918 года в армию и тыл проникало разложение40. В июле была сломлена наступательная сила, а в августе -- сила сопротивления германской западной армии. Попытки воссоздать ее путем сокращения фронта закончились неудачей41. Германская армия утратила те преимущества, которые получила в результате весенних наступлений, и начала неудержимо откатываться назад. И хотя на Востоке немцы вели еще военные действия и в августе оккупировали Донбасс42, советская пресса давала знать, что уловила изменения на Западном фронте. 12 августа "Красная газета" опубликовала заметку "В оккупированной Белоруссии"43. Широкую практику в августе получил саботаж отсылки в Германию продовольственных грузов. Советское правительство безуспешно делало вид, что речь идет не более как об отсылке продуктовых посылок родственников томящимся в германских лагерях русским военнопленным. Но в посылки пленным, отправляемые из голодной России в Германию, никто не верил, и та настойчивость, с которой советской правительство, не слишком щепетильное в отношении русских солдат и офицеров, настаивало на отправке поездов с грузами в Германию, лишний раз давала повод для подозрений в
      521
      том, что поезда были платой за Брестский мир44. Протесты и подозрения были столь велики, что 11 августа Петросовет принял решение о задержании всех поездов "с посылками" и распределении их среди населения Петрограда45.
      Справедливо или нет, советская пресса начала рисовать положение на фронте в более светлых тонах. Положение Красной армии на чехословацком фронте "вполне надежное", писала одна из газет, "успех безусловно на стороне Красной армии", "наши славные отряды теснят чехословацкие банды", "окончательное подавление мятежа -- вопрос дней". Особое внимание уделялось прессой Украине: "Украинские рабочие и крестьяне напрягают все силы, чтобы свергнуть Скоропадского и восстановить советскую власть", "из Черниговской губернии сообщают, что повстанцами сожжен большой мост около Локтя, к востоку от Глухова", "железнодорожный путь взорван в пяти местах", "около Хохловки к северу от Глухова взорвано два моста и один большой мост сожжен", "по последним сведениям Нежин захвачен повстанцами". "В городе Канатоне захвачено пять возов оружия"46.
      Делались намеки на то, что из Украины, где уже разгорается восстание, революция через Польшу и Галицию перекинется в Австро-Венгрию, войска которой уже переходят на сторону Советов47. Положение в Германии тоже описывалось исключительно как предреволюционное4*. Впрочем, и во всех остальных европейских странах тоже ожидалась в скором времени революция49. Наконец, 22 августа стало известно о том, что страны Антанты требуют от Германии аннулирования Брестского соглашения как предварительного условия для начала мирных переговоров50.
      В такой ситуации согласие советского правительства на новый раунд переговоров с Германией в августе 1918 года могло бы показаться неразумным. Однако оно объяснимо. После убийства Мирбаха большевики перестали видеть в Германии основного своего врага, дни могущества которого были сочтены. Теперь уже всерьез обозначился другой грозный противник -- Антанта, усиливающаяся по мере ослабления Германии и начавшая интервенцию в Рос
      522
      сию. Ослабление Германии было теперь в интересах большевиков постольку, поскольку оно не вело к заключению европейского мира. Война, кроме того, увеличивала шансы на мировую революцию, в то время как мир на Западном фронте грозил открытием совместных военных действий европейских держав против ленинского правительства в России51.
      Переоценивая решимость своих противников уничтожить большевистский строй, Ленин считал, что Антанта потребует от Германии отстранения большевиков от власти. Если так, нужно было любыми средствами продлять мировую войну, сделавшись союзником Германии и оттягивая поражение немцев. 20 августа Ленин написал знаменитое "Письмо к американским рабочим", в котором призвал их оказать помощь "германскому пролетариату", иными словами, просил не воевать против Германии. В те же дни началось срочное минирование мостов по линии Северной железной дороги от Москвы до Вологды для взрыва их при приближении англо-французских войск52. Только в этом свете объяснимо согласие советского правительства подписать 27 августа три дополнительных к Брест-Литовскому мирному соглашению, договора53.
      Когда 2 сентября во ВЦИК стал вопрос о ратификации соглашений, большевистская фракция не была против, а в оппозиции оставалась только незначительная фракция максималистов. От ее имени против ратификации договоров выступил Архангельский, подвергший резкой критике доклады большевиков Чичерина и П. А. Красикова. Архангельскому возразили бывший левый эсер Закс, переназвавшийся народным коммунистом, и Каменев. Закс назвал августовские соглашения самыми тяжелыми из тех, которые заключали большевики, но предложил ратифицировать договоры, назвав их "очередной передышкой". Каменев также указывал на временность уступки немцам и высказал надежду на скорую европейскую революцию54. Большинством голосов договоры были ратифицированы.
      15 сентября войска Антанты прорвали Балканский фронт; стало ясно, что мировая война подходит к концу. 27
      523
      сентября капитулировала Болгария. На Западном фронте развернулось наступление на линию Гинденбурга -- последнюю линию обороны немцев. В тот же день линия была прорвана, и Людендорф, действовавший до тех пор хладнокровно, заявил 29 сентября, что в течение суток Германия обязана запросить Антанту о перемирии, так как иначе произойдет катастрофа55.
      В эти решающие для судеб мировой революции дни Ленин оказался выведен из строя пулями неизвестного террориста, стрелявшего в Ленина 31 августа. Попытки чекистов (а затем и историков) приписать эти выстрелы по некоторым данным эсерке, по другим -- анархистке Ф. Кап-лан не кажутся убедительными56. Так или иначе, Ленин был отстранен от власти еще и ранением. Германская революция созрела и пришла в его отсутствие. Пересмотрел ли он свой взгляд на передышку в те дни? Внешне может казаться, что да. 1 октября, находясь на излечении на даче в Горках, под Москвою, Ленин написал письмо Свердлову:
      "Дела так "ускорились" в Германии, что нельзя отставать и нам [... ]. Надо собрать завтра соединенное собрание ЦИК, Московского Совета, Райсоветов, Профессиональных союзов и прочая и прочая [... ]. Назначьте собрание в среду в 2 ч. [... ] мне дайте слово на 1/4 часа вступления, я приеду и уеду назад. Завтра утром пришлите за мной машину (а по телефону скажите только: согласны) "57.