Экзорцизм - Образ зверя

Чайлд пытался понять, что же он видел.

Оборотня? Вампира? Что это такое? Он нигде не читал ни о чем подобном.

Женщина встала и подошла к туалетному столику. Глядя в зеркало, она вставила искусственную челюсть в рот и сразу помолодела, снова превратившись в самую красивую женщину в мире.

Но она также была самой ужасной женщиной из тех, кого он знал.

В этот момент дверь, ведущая в холл, вновь распахнулась. Чайлд похолодел, словно его окунули в прорубь на Северном полюсе: в дверном проеме стояла бледная Долорес дель Осоройо. Женщина, увидевшая ее появление в зеркале, посерела, пронзительно закричала, повернулась и побежала к двери, схватив бутылку за горлышко. Несмотря на свой страх, она отважно атаковала испугавшую ее женщину.

Долорес усмехнулась и ткнула в женщину указательным пальцем. Та подняла над головой бутылку и замахнулась. Чайлд понял, что Долорес показывает не на женщину, она показывает на него, точнее, на зеркало, за которым он прячется.

Женщина обернулась, глянула в зеркало, сбитая с толку, затем развернулась и закричала почему-то на Долорес. Та улыбнулась и вышла, прикрыв за собой дверь.

Женщина медленно подошла к двери, осторожно ее открыла и выглянула в коридор. Даже если она что-нибудь там и увидела, то не бросилась в погоню, а закрыла дверь, затем прикончила бутылку, вернулась к туалетному столику, придвинула стул и села, опустив голову на руки.

Через несколько минут на щеки ее вернулся румянец, она выпрямилась. В глазах женщины стояли слезы, а лицо постарело лет на десять. Она наклонилась к зеркалу, посмотрелась в него и вышла в соседнюю комнату, где, как решил Чайлд, находилась ванная.

Ее реакция на появление Долорес была не столь спокойной, как у барона. Здесь, когда она была одна в комнате, появление испанки вызвало у нее неподдельный ужас. Если бы Долорес была подделкой и об этом было известно обитателям дома, зачем так реагировать на ее появление?

У Чайлда появилась уверенность, что Долорес дель Осоройо не была нанятой актрисой, играющей роль призрака. Но, возможно, ужас женщины был вызван какой-то другой причиной?

Чайлд не пришел к окончательному выводу.

Детектив поискал вход в комнату и, не найдя панели, скрывающей вход, пошел дальше. Скоро он обнаружил вторую дверку, закрывающую полупрозрачное зеркало. Сквозь него была видна комната, обставленная в старинном испанском стиле. Гармонию обстановки нарушал только стоящий на столике телефон. В комнате никого не было.

Дальше по коридору Чайлд обнаружил панель, скрывавшую вход еще куда-то. Рядом с ней за небольшой отодвигающейся пластинкой находился глазок. Чайлд заглянул в него: в помещении было темно, хотя дальний конец комнаты слабо освещался лучом, проникающим сквозь замочную скважину. Откуда-то доносился голос: кто-то говорил по телефону на неизвестном Чайлду языке.

За комнатой коридор раздваивался. Чайлд прошел немного по каждому ответвлению — из каждого из них можно было пройти через скрытый проход в комнату странной многоугольной формы. Прежде чем открыть потайную дверь, Чайлд посмотрел через глазок, но ничего не смог разглядеть в темноте. Открыв панель, он пошарил рукой в проходе, нащупал тяжелую драпировку и осторожно, стараясь не дотрагиваться до нее, протиснулся в комнату. Прижимаясь спиной к стене, он осторожно двинулся вдоль нее. Дойдя до угла комнаты, Чайлд слегка отогнул край занавеси и одним глазом заглянул в комнату.

В комнате было темно, и Чайлд включил фонарик. Луч осветил стоящую на треноге кинокамеру, затем стол в форме буквы «Y». Чайлд находился в той самой комнате, где провели свои последние часы Колбен и Бадлер.

Угол комнаты занимала кровать. На маленьком столике стояла большая темно-зеленая пепельница, сделанная из неизвестного Чайлду материала. В самом центре грубо обработанной чаши помещалась высокая статуэтка. Она изображала обнаженного мужчину, превращающегося в волка. Или наоборот. До уровня груди его тело было человечьим; выше волосатые плечи переходили в напряженные волчьи лапы. Лицо оборотня, очевидно, было показано в момент метаморфозы: волчьи уши прижимались к загривку, но лицо еще оставалось человеческим.

В чаше пепельницы обнаружились окурки, несколько дюжин. На некоторых имелись следы губной помады, другие были испачканы запекшейся кровью.

Чайлд решительно включил в комнате свет и несколько раз щелкнул принесенным с собой фотоаппаратом. Теперь у него было то, за чем он сюда пришел.

Можно было попытаться выбраться отсюда, но он по-прежнему не знал, в этом доме Сибил или нет. Кроме того, он надеялся обнаружить еще более убедительные для полиции улики.

Он вернулся в потайной ход и теперь выбрал правый коридор. Вскоре тот в свою очередь раздвоился. Поразмыслив, Чайлд вновь свернул направо. Скоро на его пути оказалась лестница, ведущая куда-то вниз.

Ступеньки лестницы были скользкими, как мыло. Ему все-таки удалось миновать шесть ступенек, оставаясь при этом на ногах, потом он поскользнулся и грохнулся на спину. И покатился вниз, как по ледяной горке.

Он попытался затормозить, вытянув руки в стороны и цепляясь за стены, но стены были такими же скользкими, как и ступени. Внизу в свете все еще работающего фонарика он увидел открытый люк; как раз перед ним ступени сглаживались, образуя желоб. Детектив скользнул вниз, крышка люка захлопнулась над ним — и Чайлд оказался в крохотной каморке с глухими стенами.

Он даже не почувствовал запаха газа. Очень скоро Чайлд глубоко и мирно спал.

ГЛАВА 14

Чайлду было неизвестно, сколько он проспал. Его револьвер, фонарик, фотоаппарат и наручные часы исчезли. Голова раскалывалась, во рту пересохло, было такое ощущение, будто он приходит в себя после беспробудного трехдневного пьянства. Он обнаружил, что обмочился. Загорелся свет. Чайлд лежал на алых простынях в большой кровати. Комната была ему незнакома. Она была большой, черные стены оказались задрапированы алой тканью с желтой окантовкой. В качестве украшения на одной из стен были прикреплены две перекрещенные рапиры. Пол в комнате был из темного полированного дерева, на нем лежали алые ковры. У стен стояло несколько чугунных стульев с высокими спинками. На их сиденьях лежали алые подушки. В комнате стоял большой деревянный шкаф. Осматривая комнату, Чайлд подумал о страхе, который должны испытывать вампиры перед железом и крестами. В доме было много предметов из железа. Хотя распятий он не видел, часто встречались предметы в виде крестов, такие, как висящие на стене перекрещенные рапиры. Если Игеску был вампиром (Чайлду казалось смешным даже думать об этом), то он не боялся железа и символа креста.

Возможно (только возможно), эти создания за сотни лет приобрели иммунитет к столь страшным для них когда-то вещам, если только они когда-нибудь на самом деле боялись железа и распятия.

Пошатываясь, Чайлд встал с постели. Он не успел осмотреть стены комнаты в поисках скрытого прохода, через который можно было скрыться, как дверь распахнулась и вошел Глэм. Комната сразу будто уменьшилась в размерах. Подойдя к Чайлду, Глэм посмотрел на него сверху вниз. Чайлд был поражен его светящимися, словно радиоактивными, желтыми глазами. Волосы свисали из ноздрей как сталактиты. Изо рта «шофера» смердело, будто он наелся тухлых осьминогов.

— Барон сказал, ты должен прийти на ужин, — проревел он.

— В этой одежде?

Глэм посмотрел на мокрые штаны Чайлда и усмехнулся.

— Барон сказал, ты можешь переодеться, в шкафу есть подходящая одежда.

Шкаф своим размером напоминал небольшую комнату. Детектив удивленно поднял брови при виде самых разных предметов мужской и женской одежды, висевшей в нем. Интересно, кому она могла бы принадлежать? Они живы или мертвы? Может, на некоторых тряпках, висящих в шкафу, пришиты ярлыки с фамилиями их бывших владельцев — Колбена и Бадлера? Или ярлыки отпороты, ведь барон не настолько глуп, чтобы оставлять столь явные улики? А может, он именно настолько глуп. Иначе зачем ему посылать эти фильмы в департамент полиции?

Нет, Чайлд не считал барона дураком.

Вымывшись в роскошной ванне, детектив облачился в найденный в шкафу смокинг. Глэм провел Чайлда через несколько коридоров, потом они спустились вниз по лестнице. Чайлд не узнавал коридоров, по которым они шли, в столовой он тоже никогда не был. Дом был поистине громадным.

Столовая была обставлена, насколько Чайлд мог судить, в викторианско-итальянском стиле. Стены комнаты были отделаны серо-черным мрамором. В левой стене разместился внушительных размеров камин, отделанный плитами красного мрамора. Над ним висел портрет сурового седого усатого господина, облаченного в светло-красный сюртук с большими отворотами и белую с оборками сорочку.

Пол был вымощен черным мрамором. Массивная мебель — из черного же дерева. Белая вышитая скатерть покрывала стол, на котором стояли массивные серебряные блюда и кубки. Стол освещался тяжелыми высокими серебряными подсвечниками, в которых горели толстые красные свечи. Красные свечи были вставлены и в массивную люстру из горного хрусталя, но они были потушены. Глэм подвел Чайлда к свободному стулу. Барон, сидящий во главе стола, широко улыбнулся, приветствуя его:

— Добро пожаловать, мистер Чайлд. Невзирая на печальные обстоятельства — добро пожаловать! Пожалуйста, располагайтесь вон там, рядом с миссис Грасачевой.

За столом сидело десять человек: четверо мужчин и шесть женщин: барон, Магда Холиани, миссис Грасачева — самая толстая женщина, какую он когда-либо видел, бабушка барона, которой явно было не меньше ста лет, Вивьен Мабкруф — женщина с тициановскими волосами и чертоголовой змеей в чреве, О'Райли О'Фэйтхэйр — привлекательный брюнет лет тридцати пяти, говоривший с приятным ирландским акцентом и временами обменивавшийся с бароном и Вивьен фразами на неизвестном языке. Мистер Бендинг Грасс — с широким, почти круглым лицом, высокими скулами, огромным орлиным носом и огромными, слегка раскосыми и очень темными глазами; он вполне мог бы сойти за близнеца Сидящего Быка, если бы что-то, сказанное им миссис Грасачевой, не указывало на его принадлежность к клану Ворона, — индеец, а потому скорее всего его следовало бы называть не Бендинг Грасс, а Колышущаяся Трава. Говоря о горце, Джоне Джонсоне, он неизменно называл его «пожирателем печени Джонсоном», как будто был ему соплеменником. Дальше сидели Фред Пао, высокий худой китаец с тонким лицом, которое вполне могло бы сойти за выточенную из тикового дерева маску, и усами и эспаньолкой а 1а Фу Манчу, и Панчита Посьотль, очаровательная крошка из мексиканских индейцев. Ребекка Нгима, гибкая и совершенно черная негритянка, облаченная в длинные, до пола, белые национальные одежды, завершала ряд.

Впрочем, все гости были тщательно и со вкусом одеты. И хотя в их речи улавливался легкий иностранный акцент, по-английски они говорили свободно, без грамматических ошибок, и сама беседа этого разношерстного общества изобиловала всевозможными философскими, литературными, историческими и даже музыкальными аллюзиями. Они упоминали события, географические названия и исторических деятелей, о которых Чайлд никогда не слышал, а ведь он считал себя начитанным человеком. Судя по их разговорам, они успели много попутешествовать и — кольнуло холодом у него под сердцем — пожить во времена, давно ушедшие.

Что, представление в его честь? В дополнение к прочим розыгрышам? Но с какой целью его дурачат?

От этих размышлений его оторвал барон, который снова — еще одно шокирующее обстоятельство — обратился к нему как к мистеру Чайлду. Вздрогнув, Геральд сообразил, что это уже не в первый раз. Тогда он, наверное, был слишком одурманен, чтобы понять, что это значит.

— Как вы узнали мое имя? Я не захватил с собой визитной карточки.

Барон улыбнулся:

— Вы ведь не думаете, что я вам отвечу на этот вопрос?

Чайлд пожал плечами и принялся за еду. На столе имелся большой выбор блюд, но Чайлд выбрал мясо по-нью-йоркски с запеченным картофелем. Миссис Грасачева, сидевшая рядом с ним, ела большую рыбину, постоянно подливая себе в рюмку бурбонское из высокого графина. Когда она кончила есть, графин был пуст. За столом прислуживал Глэм и две стройные женщины в форме горничных. Однако эти последние вели себя вовсе не как прислуга. Они без стеснения то и дело обменивались репликами с гостями и хозяином. Несколько раз они бросали гостям реплики на неизвестном языке, что неизменно вызывало веселый смех. Глэм говорил только тогда, когда это было необходимо для выполнения его обязанностей. Он часто поглядывал на Магду.

Баронесса, сидящая напротив внука, согнулась над супом, будто стервятник. Суп был единственным, что она ела. Прежде чем начать, она подождала, пока суп остынет. Она почти ничего не говорила и только дважды взглянула на гостей. Старуха вела себя так, словно ее недавно привезли из египетской пирамиды и скоро увезут обратно в склеп. Глухое из красного бархата платье с алмазными блестками и кружевами выглядело так, словно оно было сшито году в 1890-м.

Миссис Грасачева, толстая, как две свиньи, сложенные вместе, имела нежную белую кожу и большие темные глаза. Когда она была моложе и стройнее, ее вполне можно было бы назвать красавицей. Однако говорила она с такими интонациями, как будто продолжала считать себя самой красивой в мире женщиной. Она громко и без умолку болтала о мужчинах, умерших ради ее любви. К концу вечера, когда она выпила два галлона виски, ее язык стал заплетаться. Чайлду стало страшно. Хотя она и была пьяна и не могла говорить разборчиво, судя по ее комплекции, ей вполне было под силу прикончить кого угодно.

Она пила значительно больше китайца Пао, тоже старательно налегавшего на вино. Никто не делал ей замечаний, и никого это не беспокоило. Однако Игеску отозвал в сторону китайца, чтобы вполголоса обменяться с ним парой фраз. Чайлд не слышал, о чем они разговаривают, но видел, как пальцы Игеску сжали запястье Пао так, что большой палец указал на него, Чайлда.

Задрожав, Пао выбежал из комнаты. Он куда-то сильно торопился.

Принесли сигары, бренди и вино. (Боже! Неужели миссис Грасачева действительно собирается курить десятидолларовую сигару и запивать ее бренди после того, как только что пила виски?)

— Вы понимаете, что я мог вас убить за вторжение, за ваше подглядывание за мной? — обратился к Чайлду барон. — Теперь, может быть, вы расскажете, зачем вы здесь?

Чайлд колебался: барон знает его имя, и, следовательно, ему известно, что он частный детектив и что его напарником был убитый Колбен. Ему должно быть понятно, что Чайлд ищет убийцу и что его каким-то образом выследили. Вероятно, его интересует, как Чайлд вышел на его след. Его также должно интересовать, сказал Чайлд кому-нибудь, куда он направился, или нет.

Поэтому Чайлд заявил, что полиции прекрасно известно, где он, и что если он не вернется, то полицейские нагрянут в усадьбу, чтобы выяснить, что с ним сталось.

Игеску выслушал все это с улыбкой.

— И что же они найдут? — раздумчиво произнес он. — Если, разумеется, действительно заявятся сюда, в чем я сомневаюсь. Быть может, им удастся обнаружить что-нибудь такое, о чем я или мои слуги не подозреваем? Например, если полицейские найдут в лесу двух связанных вместе людей, они очень удивятся.

В этот момент в комнату вошли Василий Хоркин и миссис Крачнер, полностью одетые. На мгновение они остолбенели, увидев Чайлда, затем парень подошел к барону и начал что-то шептать ему на ухо. Потом он присел к столу и выбрал себе блюдо. Игеску посмотрел на Чайлда, нахмурился, но тут же снова улыбнулся. Он что-то сказал миссис Крачнер, та засмеялась и села рядом с Хоркиным. Чайлд почувствовал себя одураченным, он был беспомощен в этой ситуации. Конечно, можно было попытаться бежать, но он не верил, что ему дадут уйти. Оставалось только тянуть время и ждать, что у него появится хоть какой-то шанс.

Барон поднес к носу бокал с бренди, посмотрел поверх бокала на Чайлда, затем понюхал напиток и спросил:

— Вам удалось познакомиться с трудами Мишеля Гаро?

— Не удалось, ведь университетская библиотека закрыта в связи со смогом.

— Тогда пройдемте в библиотеку, там мы сможем поговорить спокойно.

Миссис Грасачева тяжело поднялась со стула, отдуваясь, как пьяный кит. Она обняла Чайлда за плечи, навалившись на него животом, напомнившим тому клубок лиан в джунглях.

— Я пойду с тобой, мальчик, ты яе должен меня оставлять.

— Подожди его здесь немного, он скоро вернется, — отрезал Игеску.

Миссис Грасачева бросила на барона свирепый взгляд, но отпустила Чайлда и села на место.

Библиотека оказалась просторной полутемной комнатой с обитыми кожей стенами. На массивных полках стояло не меньше пяти тысяч книг. Некоторые из них на вид казались очень древними. Барон сел в кожаное кресло с деревянной спинкой, сделанной в виде крылатого Сатаны. Чайлд сел в такое же кресло напротив, только у его кресла спинка была выполнена в виде тролля.

— Мишель ле Гаро…— начал барон.

— Что здесь происходит? Что это за вечеринка? И кто эти люди?

— Вы не интересуетесь Мишелем ле Гаро?

— Конечно, мне очень интересно знать, что он там написал, но сейчас для меня есть более интересные вещи. Например, моя дальнейшая судьба.

— Ваша жизнь для вас, в вашем положении, сейчас важнее всего, — это несомненно. Прочие лишь играют ту роль, какую вы позволяете им играть. Впрочем, это совсем иная теория. В настоящее же время давайте вести себя так, словно вы мой гость и можете в любое время покинуть этот дом. Так оно, кстати, и есть… во всяком случае, так оно может статься. Кто знает… Поверьте мне, я не стал бы рассуждать о Мишеле ле Гаро только ради того, чтобы убить время. Разве я похож на такого человека?

Барон продолжал улыбаться. Чайлд же думал о Сибил и злился. Он знал, что нет смысла спрашивать о ней барона. Если барон действительно похитил ее, то признает он это только в том случае, если такое признание послужит какой-то скрытой его цели.

— Старый бельгийский ученый; — продолжал барон, — знал об оккультных, сверхъестественных вещах и так называемых «странностях» гораздо больше, чем кто-либо из когда-либо живших людей. Я не имею в виду, что он знал больше всех остальных, вместе взятых. Я лишь хочу сказать, что он знал больше любого человека.

Барон сделал паузу, чтобы затянуться сигарой. Чайлд напрягся, хотя он и прилагал усилия к тому, чтобы расслабиться.

— Старый ле Гаро разыскал записи, которые не сумели найти другие ученые, или же увидел в них то, что другие ученые пропустили. А может, он сумел поговорить с некоторыми — как бы их назвать? — нелюдями? Итак, с некоторыми нелюдями, или псевдолюдьми, — и получил свои «факты», которые мы назовем теорией, непосредственно от них. Как бы то ни было, ле Гаро предполагал, что так называемые вампиры, оборотни, призраки и подобные им создания могут быть существами из параллельных вселенных. Вы знаете, что такое параллельные миры?

— Это — концепция, выдуманная каким-то из писателей-фантастов, — сказал Чайлд. — Если я не ошибаюсь, согласно этой теории целый ряд, а возможно, и бесконечное множество миров могут одновременно находиться в одном и том же месте вселенной. Такое возможно, поскольку все они поляризованы или расположены под правильными углами относительно друг друга. Термины эти на самом деле сущая бессмыслица, но они указывают на то, что некий неизвестный механизм физики позволяет более чем одному космосу заполнять одно данное — кавычки открываются — пространство — конец цитаты. Концепция параллельных миров использовалась и используется писателями-фантастами, чтобы описывать фантастические миры, за исключением некоторых мелочей, схожие с нашим или сильно от него отличающиеся. В таких мирах, скажем, Юг в гражданской войне одерживает победу над Севером.

— Прекрасно, — одобрительно кивнул барон. — Только ваши примеры не совсем корректны. Ни одна из тех историй, о которых вы думаете, не постулирует существование параллельных миров. Сюжеты Черчилла и Кэнтера были «что-если-историями», а роман Мура* — вообще из разряда путешествий во времени. Однако основная идея верна. Как бы то ни было, Мишель ле Гаро первым опубликовал теорию существования параллельных миров. Тираж его книги столь мал, а теория настолько запутанна, что знают о ней лишь очень немногие. И ле Гаро вовсе не постулировал существования серии вселенных, которые лишь слегка расходятся на одном конце серии — то есть на конце, ближайшем к земному космосу — и все более удаляются от него по мере удаления от Земли.

Нет, он, напротив, предполагал, что параллельные вселенные не имеют ничего общего с этим миром, что в них действуют совершенно иные физические законы, что многие из них окажутся совершенно неподвластны пониманию землянина, случайно прорвавшего «стену» между вселенными.

— А далее он, кажется, утверждал, что в этих «стенах» могут существовать «ворота» и «щели» и что временами, проскочив через них, житель одной вселенной может попасть в другую, так?

— Ну, на самом деле он пошел гораздо дальше. Он называл эти свои спекуляции теорией, но в действительности был уверен, что это не теория, а неопровержимый факт. Старый бельгиец полагал, что в «стенах» существуют временные бреши, случайные разломы или отверстия, которые время от времени возникают вследствие слабины или каких-то изъянов.

Он также утверждал, что существа — как разумные, так и неразумные — из параллельных миров сквозь подобные трещины иногда проникают в нашу вселенную, но формы их настолько чужды земным, что у человеческого мозга нет архетипов для их объяснения. Ле Гаро утверждал, что дело не в том, что гуманоиды видят пришельцев такими-то и такими-то. По его мнению, дело скорее в том, что пришельцы на самом деле моделируют себя в эти формы, поскольку не способны достаточно долго выжить в этой вселенной, если их облик или форма не сочетаются с физическими законами здешнего мира. Облики могут и не соответствовать местным условиям на все сто процентов, однако они довольно близки к этому. И если уж на то пошло, у пришельца может быть больше одного данного облика, поскольку именно таким образом воспринимают его земляне. Отсюда возникновение оборотней-вервольфов, способных являться то в облике волка, то в облике человека, или тех же вампиров, предстающих попеременно то в обличье человека, то в виде летучей мыши.

«Да этот человек просто меня дурачит, — подумал Чайлд. — Или же он совсем потерял разум и искренне верит в эту галиматью? К чему он клонит? К тому, что он сам пришелец из параллельного мира?»

Барон продолжал:

— Некоторые из обитателей иных миров попадают сюда случайно. Например, проваливаются сквозь пространственные трещины на Землю и не могут найти дорогу обратно. Другие попадают в этот мир как изгнанники или в ссылку за совершенные в своем мире преступления — как раньше ссылали преступников в Австралию. В некоторых параллельных мирах ваша планета, ваша версия мира используется как каторга для их преступников.

— Увлекательные рассуждения и, надо сказать, вполне логичные, — отозвался Чайлд. — Но почему эти внеземные существа принимают здесь какие-то определенные формы, а не, скажем, какие-то иные, постоянно меняющиеся?

— Поскольку в их случае миф, легенда, суеверие — называйте это как хотите — породили реальность, а не наоборот. Во-первых, всегда существовали истории о вампирах, призраках, оборотнях и тому подобном. Эти верования и легенды существуют с давних времен, задолго до начала истории, задолго до возникновения какой бы то ни было цивилизации. В той или иной форме подобные верования бытовали еще в каменном веке.

Чайлд поерзал в кресле, в надежде отогнать от себя неприятные видения. Его снова пробрал холод. Ему чудилось, что на него надвигается какая-то тень. И что тень эта складывается в массивную фигуру — с низким выступающим лбом, с обезьяньими челюстями. А за ее спиной будто маячат тени других фигур — с длинными клыками, огромными когтями и странных очертаний.

— В соответствии с теорией Гаро, — продолжал тем временем барон, — мы имеем дело с результатом «психического импринтинга». Он, конечно, не употреблял этого термина, но его описание процесса формообразования вполне ему соответствует. Ле Гаро утверждал, что пришельцы, попав сюда, способны некоторое время просуществовать в этой вселенной в своем естественном виде, однако очень недолго. Они пребывают в текучем, так сказать, состоянии, причем эта «текучесть» означает умирание.

— «Текучесть»?

— Их облик пытается измениться, чтобы соответствовать физическим законам этого мира. А данная вселенная столь же непостижима для них, как их родная была бы для землянина. Затраченные усилия приводят к такому стрессу, такому расходу энергии, что он просто разрывает их на части, или, попросту говоря, убивает. Если только они не сталкиваются с человеческим существом. И если им настолько повезло, что они происходят из вселенной, которая позволяет им воспринять — я полагаю, телепатически, хотя и этот термин представляется мне слишком ограниченным, — позволяет им воспринять впечатления человеческого разума, только тогда пришелец способен на адаптацию. У него появляется способность к ней вследствие того, что он осознает или, если угодно, постигает облик, в котором он мог бы выжить в этом мире. Вы следите за ходом моей мысли?

— До некоторой степени. Но не слишком.

— Это так же трудно объяснить, как, скажем, мистику описать свои переживания. Вы же понимаете, что мое объяснение не больше соответствует фактам и истинным процессам, чем представление о строении атома как миниатюрной солнечной системе соответствует реальному положению дел.

— По крайней мере, это я понимаю. Вы используете аналогии.

— Натянутые аналогии. Но, согласно этой теории, пришелец, если ему повезет, сталкивается с человеческими существами, которые воспринимают его как нечто сверхъестественное, чем он, до некоторой степени, и является, поскольку выступает для этой вселенной как существо противоестественное Люди не отрицают его целиком и полностью; это заложено в человеческой природе — пытаться объяснить каждый феномен или, следовало бы сказать, описать его, классифицировать, найти ему место в знакомом и естественном порядке вещей.

Итак, пришелец обретает облик и стержневую часть своей природы посредством человека. В этом, как вы понимаете, и заключается процесс психического импринтинга Таким образом, независимо от их желания, обитатели параллельных миров становятся тем, кем их воспринимает человек. Однако пришелец все же сохраняет некоторые из присущих ему характеристик иного мира — возможно, их стоило бы назвать умениями или способностями, которые он может при определенных обстоятельствах использовать. Использовать их он может вследствие того, что они являются частью структуры данной вселенной, хотя большинство землян — то есть получившие образование, то есть прошедшие основательную культурную обработку — отрицают, что подобные способности или даже подобные существа могут иметь место в этой вселенной. Однако это ничего не меняет.

— Но за столом вы с удовольствием ели запеченную вырезку и салат, — сказал Чайлд. — Я думал, вампиры питаются только кровью.

— А кто вам сказал, что я вампир? — улыбнулся барон. — И кто сказал, что вампиры питаются только лишь кровью? И более того, кто, утверждая нечто подобное, точно знает, о чем он говорит?

— А призраки? — не унимался Чайлд. — Как эта теория объясняет существование привидений?

— Ле Гаро утверждал, что призраки — это результат несовершенного психического импринтинга. В этом случае пришельцам только частично удается воплотиться в форму того, за кого их принимает первый встреченный ими человек. Иногда они принимают вид призраков умерших людей, если люди, с которыми они встречаются, принимают их за подобные призраки. Иначе говоря, человек, верящий в привидения, видит нечто, что принимает за призрак своей умершей жены, — и пришелец становится призраком. Но привидения наделены неустойчивым «есть-нет-существованием». Они вечно не от мира сего. Ле Гаро даже дошел в своих утверждениях до того, что, возможно, некоторые из внеземных созданий постоянно перемещаются из мира этой вселенной в свой родной мир и обратно. И нигде они не могут задержаться надолго. Они одновременно принадлежат обоим мирам и не принадлежат ни одному из них. В обоих мирах они —

призраки.

— И вы хотите, чтобы я во все это поверил?

Барон выпустил колечко дыма и задумчиво уставился на него, как будто это был внезапно реализовавшийся фантом.

— Нет, конечно. Я и сам не верю в эту теорию призраков в толковании Гаро.

— Тогда во что вы верите?

— Я и вправду не знаю, откуда они берутся. — Барон пожал плечами. — Призраки не происходят ни из одного из миров, с которыми я знаком. Их происхождение, их modus operand! — для меня тайна. Но они существуют — это факт. И они могут быть опасны. Чайлд засмеялся:

— Значит, вампиры и оборотни, кто бы они там ни были, испытывают страх перед привидениями?

Барон пожал плечами еще раз:

— Как видите, некоторые их побаиваются.

Чайлду очень хотелось задать еще несколько вопросов, но он решил промолчать. Он не хотел, чтобы барон знал, что ему удалось отыскать комнату с кинокамерой и Y-образным столом. Оставался шанс, что барон собирается его отпустить. Он мог легко уничтожить все улики, прежде чем Чайлд приведет полицию. По этой причине детектив не стал спрашивать, каким образом в число его жертв попали Колбен и Бадлер. Кроме того, представлялось вполне очевидным, что Бадлер был похищен кем-то из его окружения забавы ради. Магда или Вивьен или даже миссис Крачнер могли быть той женщиной, с которой в последний раз видели Бадлера. Ведущего слежку за Бадлером и женщиной Колбена раскусили, обнаружили и тоже похитили.

Барон поднялся:

— Мы можем вернуться к остальным. Судя по шуму, веселье — в самом разгаре.

Чайлд встал и поглядел на дверной проем, сквозь который доносились выкрики, повизгивания и хлопки в ладоши.

Он вздрогнул, сердце вдруг провалилось куда-то в желудок. Мимо двери библиотеки прошла Долорес дель Осоройо. Слегка повернув голову, она посмотрела на Чайлда, улыбнулась и пропала.

ГЛАВА 15

Если барон и видел ее, то он не подал виду. Он кивком пригласил Чайлда идти вперед.