Конечно, он делал и то, что считал неправильным. Выпивал при случае и еще до свадьбы ложился с девчонками. Правда, после свадьбы он был верен жене, хоть это бывало и нелегко. Развод дался ему тяжело. Разве не говорил Христос, что единственной причиной для развода может быть лишь нарушение верности? Но он жил в обществе, где развод был почти так же прост по форме, как брак. Как бы там ни было, развода он не желал, но сражаться против него в судах было бы бесполезно.
Итак, вот он — человек, который молится Богу и Сыну Его каждый вечер, а иногда и днем, который надеется однажды увидеть Сына лицом к лицу.
А если верить марсианам, то скоро он увидится лицом к лицу с Иисусом. Так откуда же такая гнетущая тяжесть, отчего так колотится сердце и сосет под ложечкой, почему так тянет бежать? Потому ли, что не может решить, истинный или ложный этот Иисус? Он не считал себя способным ответить на такой вопрос, хотя Библия дает ключи для отделения правды от лжи.
Марсиане говорят, что Иисус пребывает с ними, хотя почти все время проводит в том шаре, что заменяет им солнце. Они говорят, что у них есть неопровержимые доказательства. Но дело в том, что, по словам Матфия, знавшего Иисуса в Палестине и на Марсе, тот был всего лишь человек, хотя и больше чем человек, потому что был Мессией.
Матфий был одним из «пуришим» — сепаратистов — то есть фарисеев. Иисус же проклял и фарисеев, и саддукеев — соперничавшую с ними партию. Но проклятие против фарисеев было направлено лишь на лицемеров среди них. В отличие от саддукеев, фарисеи верили в воскресение и в ангелов — во что верил и сам Иисус. Хотя у них был более жесткий подход, они тоже считали, что законы Моисея должны эволюционировать. Они не следовали этим законам, если те противоречили голосу совести.
Когда фарисеи упрекали Иисуса за нарушение субботы, или за трапезу с мытарями и грешниками, или за то, что он не омывал рук перед едой, он тогда отвечал: «Не человек для субботы, а суббота для человека».
С этим принципом фарисеи могли бы согласиться — по крайней мере в теории. Их ответ Иисусу в Новый Завет не попал, но Матфий говорит, что тогда многие из вопрошавших пришли с ним к согласию по этому поводу.
Еще фарисеи весьма интересовались спасением. Спасением не только евреев, но всего человечества Они верили, что в конце концов все язычники присоединятся к Закону и будет у них лишь один Бог, и закон будет Моисеев, а Богом будет Яхве. И впереди всех будет народ Израиля, как старейший и мудрейший брат. В отличие от других сект, фарисеи верили в активный прозелитизм и в обращение язычников в иудаизм.
Иисус, хотя и не был фарисеем, согласен был со многими их теоретическими и практическими правилами. Какое-то время он, как говорит Матфий, был иессеем, но община Кумрана показалась ему слишком строгой, недостаточно человечной для тех, кто воистину возлюбил сынов Адама и Евы. И он оставил их.
Орм, который не мог читать книгу Матфия достаточно быстро, чтобы успеть до великого события, настоял, чтобы Бронски читал ему книгу вслух. Француз так и делал, хотя ему приходилось иногда останавливаться и объяснять трудные места.
Когда книга закончилась, Орм потряс головой, а потом сказал:
— Теперь я вообще ничего не понимаю Матфий был учеником и апостолом. Он близко знал Иисуса, сопровождал его по всей Палестине. Значит, его свидетельство должно быть свидетельством очевидца, и оно не было изменено впоследствии. Он ничего не говорит о девственном рождении. И не знает учения о том, что смерть Христа была искуплением грехов человечества и потому — путем спасения для людей. Он ничего не говорит о чудесах Христовых, о которых пишет Библия. Очевидно, он их не видел, хотя был с Иисусом почти все время. Он говорит, что рассказы о чудесах услышал лишь после смерти Иисуса. И отвергает их, считая неправдой.
Его рассказ о суде Пилата сильно отличается от евангельского изложения. Он говорит, что Пилат не умывал руки и не отказывался от ответственности…
— А это, — перебил Бронски, — реконструкция более поздних авторов, которые хотели возложить вину целиком на евреев. То есть на тех евреев, которые отказались признать в Иисусе Мессию и партеногенетического отпрыска Бога и Марии.
— Да, знаю. И никаких чудес, пока Иисус был на Земле. Но после вынужденной посадки на Марсе появляется Иисус, и Матфий его узнает. И тогда Иисус творит чудеса. Тогда.
— Это объясняет, — сказал Бронски, — почему крешийцы обратились в иудаизм.
— Они этого не сделали бы без строгих научных доказательств, — продолжал Орм. — Так что мне теперь думать?
— Подожди и посмотри, что произойдет.
— Ты, кажется, готов ко всему, что может произойти, — заметил Ширази довольно раздраженным тоном.
Уже три недели как Бронски перестал бриться и стал отращивать пейсы. Теперь, когда Орм ложился спать, Бронски сидел в гостиной и читал Пятикнижие на иврите — факсимильную копию того экземпляра, который взял с собой с Земли Матфий. Орм спросил его, зачем он это делает.
— Ты не думай, здесь не Палестина, и я не вернулся на пути моих праотцев. Пока что. И я все равно еще всего лишь агностик. Но понимаешь… у меня такое странное чувство, что я вернулся домой из долгого трудного путешествия. Понимаешь, домой! И это на Марсе! Объяснить я этого не могу. Может быть, и не смогу никогда. Только я здесь как Руфь, стоящая у чужого поля, и это поле уже не кажется таким чужим.
— Не хлеб же на этом поле тебя влечет, — ответил Орм.
— Да. То ли гордость, то ли нежелание признать, что я был не прав, полностью разрушить представление о самом себе мешают мне сделать последний шаг. Но если я даже и приду в синагогу, меня так просто не примут. Я должен признать, что Иешуа — Мессия. Я в этом не уверен — пока.
Все это происходило на глазах у Ширази, но до сих пор он ничего Бронски не говорил. Он был в такой же растерянности, как и прочие — если не большей. Ведь он был мусульманином, пусть и не особо набожным. Как и трое его товарищей, он был потрясен, узнав, что Марс — страна евреев. Если бы они заранее пытались предположить, кто живет на Марсе, такой вариант даже в список не попал бы. Надиру было трудно смириться с тем, что он единственный мусульманин среди миллионов евреев. К тому же эти люди ничего не слышали о его религии до его прибытия. Редко случалось, чтобы получивший блестящее образование Ширази не смог легко вписаться в любое общество, в которое заносила его судьба. Разве что в родной стране у него бывали неприятности из-за протестов против цензуры и полицейских методов.
А обычаи марсиан во многом походили на обычаи его родины. Мужчин обрезали, от женщин ожидалось предпочтение материнства любой другой деятельности, существовали строгие диетические запреты. Были определенные часы, отведенные для молитв, и суббота строго соблюдалась.
Иисус здесь тоже считался пророком, хотя отношение к нему отличалось от принятого в исламе. Там Иисуса высоко ценили, но считали лишь вторым после Мухаммеда, а здесь Иисус был величайшим и последним в ряду, идущем от Авраама. Пророк ислама Мухаммед здесь просто не существовал.
Несмотря на все несовпадения, сходства было столько, что иранец иногда мог чувствовать себя как дома. К тому же здесь не было такого противостояния между мусульманами и иудеями из-за еврейской оккупации Палестины.
Но когда для Ширази стало очевидно, что Бронски думает о «возврате», как он это называл, к ортодоксальному иудаизму, он стал язвительным. Даже намекнул, что Бронски поступает как оппортунист.
— К тому же, — заметил он однажды в накаленной, но сдержанной перепалке с французом, — ты на самом деле не станешь евреем. Ты станешь христианином.
— Отнюдь, — ответил Бронски. — Христианин — это тот, кто верит, что Иисус есть непорочно рожденный сын Бога и Марии, посланный в мир, дабы искупить его грехи, быть козлом отпущения по древнему иудейскому обычаю. Марсиане же считают Иисуса своим Мессией, вот и все. И вообще вы, мусульмане, если верите Мухаммеду, то должны верить в девственное рождение Христа. В Коране говорится, что Он был рожден от девы Марии. Правда, Мухаммед утверждал, что Иисус не был в действительности распят. Он говорил, что это был фантом, призрак, похожий на Иисуса, и что его прибили к кресту и он умер.
Ширази вдруг расхохотался, и напряжение разговора спало.
— Во-первых, я знаю многих христиан, которые не верят в эту историю о девственном рождении. Они считают, что Иисус был зачат в точности как ты или я. Он — всего лишь человек, хотя и величайший. Во-вторых, многие мусульмане некоторые эпизоды из Корана воспринимают лишь как аллегории. В том числе и я.
Так что, называя человека христианином или мусульманином, надо бы определить, какой род христианства или ислама имеется в виду, но тогда мы увязнем в мелочах. Если я сказал тебе что-нибудь обидное — прости, не хотел. Я просто не понимаю, почему думающий и высокообразованный человек может ощутить соблазн вернуться к примитивной религии.
Бронски воздел руки вверх и вышел, на ходу крикнув:
— Нет никакого соблазна! Потому что религия — не примитивная!
С тех пор когда Ширази говорил, что Бронски готов к любому сотрудничеству, он намекал, что тот просто принимает защитную окраску. Пока что он, правда, не говорил, что Бронски может изменить Земле.
— Вот чего ты, похоже, не понимаешь, — отвечал Бронски, — это что религия — выбор не интеллекта, но духа. Я под духом понимаю иррациональную часть человеческого существа, причем слово «иррациональная» не является пренебрежительным. Эта та часть человеческого существа, что стремится к бессмертию, хотя разум говорит, что такового не существует. Она стремится к Создателю, Отцу своему, свидетельств существования которого для нее множество. За всеми силами она видит Силу. Для человека она значит не меньше мозга, и без нее человек — не человек. Похож на человека, но и только. Потому что…
— Хватит, — сказал Орм. — Можете продолжить этот спор наедине в подходящее время. Сейчас мы должны составить передачу, а времени уже немного.
— У тебя, кажется, приближается нервный срыв, Аврам, — вмешалась Мадлен.
— Хватит, я сказал! — Орм повысил голос. — У нас очень мало времени. И я не уверен, что на Земле, увидев это, не решат, будто мы спятили. Все равно мы должны им сказать правду. Так давайте работать.
Наблюдатели на Земле знали обо всем до того момента, как за Ормом и Бронски захлопнулась дверь, потому было решено начать с этого. Марсиане снимали, как усыпленных пленников несут в тюрьму. Были и голограммы всех значительных событий, которые после этого случились (Орм подозревал, что незначительные тоже фиксировались), так что видеоматериала можно было набрать достаточно.
Закадровый комментарий наговаривали все по очереди — каждый комментировал события, в которых был активным участником. Или не вполне активным, поскольку во многих эпизодах их обучали и вели марсиане. Когда работа закончилась, получился отличный, по мнению авторов, обзор жизни марсиан и впечатлений землян о ней.
Конечно, на Земле возникнет масса вопросов, на которые не получены ответы, но, в конце концов, что можно уместить в четыре часа? Кроме того, ответов на многие из них не знали и сами авторы передачи.
— Завтра должны узнать кое-какие, — сказал Орм.
— Да, и они породят еще больше вопросов, на которые мы ответить не сможем, — отозвался Бронски.
В эту ночь они легли поздно, усталые, но слишком возбужденные, чтобы заснуть. У каждого было такое чувство, что приближающийся день — важнейший в их жизни.
Наконец заснул и Орм под тихое посапывание Бронски. Но через час он проснулся. Проснулся от чувства, что кто-то стоит у его постели.
ГЛАВА 12
— Завтра — День, — сказал Орм.
Четверо землян сидели в гостиной семьи Ширази. После ужина они вложили кассету — на самом деле это был кубик со стороной размером в дюйм — в гнездо на телевизоре. И уже в четвертый раз смотрели подготовленную ими программу. Как и обещали марсиане, цензура оказалась минимальной. Последние полчаса передачи составляли хозяева, и они были посвящены главным делам Иисуса во время его «посещения». Включались и сцены, снятые крешийцами в середине первого века новой эры, а также кадры битвы с Сынами Тьмы и строительства пещер на Марсе после аварийной посадки крешийского корабля.
Передача кончалась фразой Хфатона, произнесенной по-гречески — кроме последнего слова.
— Все это правда. Мы свяжемся с вами через несколько дней. Шолом.
Орм представил себе потрясение, интерес, недоумение и возмущение жителей Земли. Будут, конечно, и такие, которые не поверят ни одному слову из всей программы. Они будут кричать, что эта фальшивка состряпана марсианами, или правительством, или правительствами других стран. Но власть имущие должны будут признать, что, каково бы ни было содержание передачи, пришла она с Марса. К тому же программа была повторена много раз, чтобы ее могли принять на обоих полушариях Земли.
— Да, завтра, — мрачно отозвался Бронски. Мадлен Дантон рассмеялась, но как-то невесело.
— Боишься, что придется поверить в Христа, агностик? Ты увидишь, услышишь и коснешься, и тебе придется поверить? Чушь! Это просто головоломка, которую марсиане нам устроили для каких-то своих целей!
— Ты ведь принадлежишь к ученым, — возразил Бронски, — так думай, как полагается ученому. Я уверен, что будь свидетельство даже на сто процентов аутентично, ты его отвергнешь. Ты позволяешь овладеть собой своему эмоциональному иррационализму.
— А ты даже не ждешь, когда тебе предъявят доказательства! Ты уже готов поверить!
Он покачал головой:
— Нет, это не так. Но все, что случилось до сих пор… признай: это неожиданно, невероятно, фантастично — и все же это случилось. Ты хоть на минуту сомневаешься, что Матфий в самом деле существовал и что Матфий отлично знал Иисуса? И что лицо, именуемое Иисусом, пребывает на этом солнце?
— Ничего я не признаю! — отрезала Мадлен. — Как я могу признать, если не могу исследовать эти доказательства научным образом?
— Каким научным образом? — вскинул руки Ширази. — Это такой предмет, к которому наука неприложима.
— Еще как приложима! — воскликнула Мадлен, и в этот момент вмешался Орм:
— Спорить о том, что могло случиться, бессмысленно. Давайте отложим общие рассуждения, а то все уже выходят из себя. Я хочу пойти посмотреть торжества. Кто со мной?
Вызвались Бронски и Ширази. Мадлен отказалась, сославшись на усталость. Было очевидно, что она хотела, чтобы иранец тоже остался, но вслух этого не сказала. Он же просто посмотрел на нее и пожал плечами. Орм подумал, долго ли эта пара удержится вместе. Ссор между ними пока не случалось — по крайней мере на публике, — но некоторое охлаждение было заметно — то, которое возникает из-за постоянных разногласий.
— Я вернусь пораньше, — сказал Надир.
На этот раз пожала плечами она.
Надир рассмеялся и вышел, догоняя остальных.
Оказавшись за пределами звукоизоляции дома, они услышали в нескольких кварталах от себя музыку, крики и смех. Когда они пришли на большую площадь посреди деревни, освещенную сотнями факелов, множество знакомых стали наперебой предлагать им еду и вино. Орм выпил несколько стаканов и присоединился к танцующим. Танец был очень энергичным, с вращениями, прыжками и приседаниями, напоминающий скорее русскую пляску, чем израильский танец, а музыка была в буквальном смысле неземной — крешийской.
Через час Орм выдохся, хотя в условиях пониженной гравитации его должно было хватить надолго. Может быть, дело было в вине, поскольку во многих танцах от участников требовалось прыгать, не проливая вина, а в паузах — выпить свой стакан и тут же его наполнить. А может быть, сказалось нервное напряжение — он последнее время плохо спал. Его преследовали кошмары с видениями Страшного Суда, таинственные безликие фигуры, указывающие на него обвиняющим перстом, а бывало, что он пробирался в тумане и вдруг оказывался на краю бездны. И не однажды ему случалось просыпаться от ощущения, что у его постели кто-то стоит.
Тяжело дыша, Орм отошел в сторону:
— Хватит с меня! Я иду домой.
Остальные тоже решили уйти. Но, пробираясь через веселую толпу, Орм вдруг ощутил руку у себя на плече. Он обернулся и увидел синие глаза Гультхило.
— Ты-то что здесь делаешь? — спросил он. — Ох, извини за резкость. Это я просто от неожиданности. Ты забралась так далеко от своей деревни…
Она улыбнулась и придвинулась к нему ближе, чтобы перекричать шум толпы.
— Снова веду себя дерзко и нескромно. Просто хотела тебя повидать.
— А что твоя семья скажет?
— Я не рабыня. Ты будешь со мной танцевать?
Орм оглянулся на своих спутников.
— Идите, ребята! — крикнул он. — Аврам, ты меня не жди!
Бронски поморщился и подошел ближе:
— Ричард, не нарывайся на неприятности. Ты же знаешь их моральный кодекс. Тут…
— Я могу о себе позаботиться, — перебил Орм. — Вы идите. Все будет нормально.
Бронски отошел с недовольным видом, сказал что-то Ширази, и они ушли, хотя и долго оглядывались.
— Я уже устал от танцев, — сказал Орм. — Давай лучше посидим и поговорим.
Гультхило взяла его за руку и провела сквозь толпу. Выбравшись с площади, она остановилась, грациозно села на траву под деревом и сказала:
— Садись рядом.
Он сел, но сначала беспокойно оглянулся. В тени сидели и лежали не меньше дюжины парочек. По виду одной из них можно было понять, что вскоре будет объявлено о свадьбе.
Гультхило поцеловала его в щеку, и он чуть не подпрыгнул.
— Да не нервничай так, Ричард, — шепнула она. — Я тебя не собираюсь соблазнять. — Она тихо засмеялась. — Хотя ничего не имела бы против, если бы ты меня соблазнил.
— Не надо так говорить, — ответил он. — На меня это сильно действует, а мне много не надо. Понимаешь, здесь, у вас, чтобы… э-э… лечь с женщиной, надо быть в нее влюбленным. Ты очень красивая, притягательная, только… только я в тебя не влюблен.
Она не отодвинулась.
— Спасибо за откровенность. А как ты можешь быть в меня влюблен, если мы только однажды виделись, да и то недолго? Но я… — Она остановилась, судорожно вдохнула и закончила: — Но я в тебя влюблена, по-моему.
Пот, который теперь заливал его лицо, был не только следствием танцев. И дрожал он теперь не только от усталости. Орм обнял женщину за плечи, но тут же убрал руку.
— Не стоит нам сидеть слишком близко. Я хотел остыть, а не нагреться.
Она снова рассмеялась:
— Но если бы мы сошлись, ты бы сделал это из-за страсти, из-за желания, правда?
— Ну, точно не знаю. Слушай, что это за разговор? Так невозможно! Ты пьяна?
— Нет. Я выпила только четыре бокала за последние два часа. И было это в моей деревне. Удрала с празднества, никому ни слова не говоря, и приехала сюда. Это не был мимолетный импульс. Я думала о тебе целый день, но, чтобы сделать то, что я хотела, мне пришлось набраться храбрости.
Он стал было подниматься, но она потянула его вниз.
— Не трусь, мой храбрый космонавт!
— Это не трусость. Это просто здравый смысл, а у меня его никогда надолго не хватало. Слушай, Гультхило, это просто сумасшествие! Были бы мы на Земле, я бы ни секунды не колебался, потому что там мы оба знали бы, что почем. Но мы на Марсе, и здешнее общество отличается от моего. Мое гораздо более снисходительно, но даже и там нравы меняются и скоро будут не такими свободными. Но дело не в этом. Даже если бы ты хотела рискнуть, то есть во имя только страсти… Слушай, что я говорю? Проповедую, как герой викторианского романа! Ну, ты меня поняла.
Гультхило встала. Было темно, но на лицо ее падал отсвет, и можно было заметить, что она улыбается. Если она и была задета, то не показывала этого.
— Ты ошибаешься, если думаешь, что я могла бы лечь с тобой, если ты в меня не влюблен. — Она помолчала и добавила: — Так мне кажется.
Смотреть на нее снизу вверх ему не хотелось, и он поднялся тоже. И все же ему пришлось закинуть голову назад — так высока она была.
— Маленький черный человек, которого я так люблю! Я возвращаюсь в свою деревню. Может быть, я тебя и не увижу, хотя думаю, что увижу. Мне бы очень хотелось, чтобы приехал ты ко мне, а не я тебя разыскивала. Но если ты приедешь, я буду знать, что ты меня полюбил.
— Ты хочешь сказать, что я буду просить тебя выйти за меня замуж? — хрипло спросил Орм.
— Конечно. Ты вибрируешь, как натянутая струна арфы. Тебя трясет?
Она протянула руки, обняла его за шею и поцеловала в губы. И на секунду, ощутив у своей груди эту большую мягкую грудь, а на губах большие мягкие губы, он еле сдержался. Но она выпустила его и отступила, держа руку у него на плече. Пожатие руки было очень сильным.
— Шолом, Ричард. Хотя боюсь, у тебя на душе сейчас вряд ли будет мир.
И, тихо смеясь, она исчезла в толпе.
Орм тяжело и длинно выдохнул. Что за женщина! Львица! И что она с ним сделала!
В паху болело, все тело дрожало.
По дороге домой Орм несколько остыл, и мысли перестали путаться. Может быть — и тут он проклял свою вечную подозрительность — она работает на марсианское правительство. Ей дали задание соблазнить его, чтобы он оказался женат. А тогда он оборвет земные связи и станет марсианином.
Или, если она его соблазнит, а он откажется сделать ее честной женщиной, как говорит устаревшая идиома, он будет заключен в тюрьму как преступник. Или…
К чертовой матери общие рассуждения. Если она и была соблазнительницей, то не обычной. Постарайся она посильнее, она бы его заполучила.
Возле дома он вспугнул из-под куста полуодетую парочку. Еще один брак на пути к заключению.
Бронски сидел в гостиной, наблюдая празднества по телевизору. Когда Орм вошел, француз поднял глаза, но ничего не сказал.
— Можешь не волноваться, — сказал ему Орм. — Я здесь, и добродетель местных женщин осталась нетронутой. По крайней мере та, которую ты видел со мной, столь же целомудренна, сколь была.
— Иное было бы чертовски глупо, — ответил Бронски. — Кто она такая?
— Женщина с готским именем. Я тебе рассказывал.
Француз встал:
— Я иду спать. Ты знаешь, я на самом деле за тебя волновался. Ты мог вляпаться в страшную неприятность.
— Не говоря уже о моральном осуждении со стороны тебя и других. Нет, здесь не было бы страшных неприятностей. Мне бы лишь пришлось на ней жениться. А ей этого определенно хочется.
— Ты хочешь сказать…
— Именно так. Она это предложила.
— И ты…
— Я отверг предложение, хотя и не напрямую. Я ей сказал, что я в нее не влюблен.
— А если бы был влюблен?
— Не знаю. Женившись на ней, мне пришлось бы обратиться в иудаизм. Или в марсианский вариант христианства, каков бы он ни был. Ты это знаешь. А сделав это, я стану марсианином. Моя лояльность Земле исчезнет — по крайней мере они будут это предполагать.
Могу я такое сделать? То есть стать марсианином? Звучит так же, как стать перебежчиком.
— Прежде всего, — ответил Бронски, — твоя лояльность принадлежит не Земле, как ты говоришь, а твоей стране, Канаде — во-первых, и Конфедерации Северной Америки — во-вторых. Никакой лояльности к коммунистическим странам у тебя нет. Ты рассматриваешь Землю как монолитное единство, противостоящее монолитному единству Марса. Марс един, но Земля не едина. Тебе следует упорядочить свои мысли, не говоря уже об эмоциях.
— Есть разница?
Бронски нахмурился, потом улыбнулся:
— У большинства людей — никакой. Ладно, ты подумай, а я спать пошел.
Он направился в сторону спальни, но остановился.
— Знаешь, когда ты это сказал, ты проявил остроту восприятия.
— Что сказал?
— Насчет разницы между мыслями и чувствами. Цитирую: «Есть разница?» Отлично сказано.
— Да погоди, я ведь только говорил… сам не знал что.
— Основная часть твоей личности знала. Спокойной ночи, Ричард. Тебе бы тоже надо пойти спать. Завтра — завтра, быть может, главный день нашей жизни. Следует отдохнуть. Тебе понадобится вся твоя сила — сила физическая, сила мыслей и чувств — если между ними и есть разница.
Орм ответил «спокойной ночи», но еще часа два ходил взад-вперед. Мысли его скакали от Гультхило к тому человеку, о котором говорили, что он живет внутри марсианского солнца. И та, и другой обещали — или это так казалось — новую жизнь. И обе эти новые жизни были неприемлемы. А если бы стали приемлемы, появились бы новые проблемы. Впрочем, новая жизнь, сколь бы лучше старой она ни была, всегда приносит новые проблемы.
Верил ли он в одну или другую? Женщина могла оказаться агентом, посланным его соблазнить и сделать марсианином. Человек, называемый Иисусом, может оказаться фальшивкой. Или если нет, то кем-то другим — не тем, кем его считали марсиане.
Кем бы он ни был, он был не тем, кем должен был считать его Орм. Орм верил, или думал, что верит, что Иисус — единственный Богом порожденный сын и что назначение его всегда было предопределено, еще до начала времен. Он принес себя в жертву, чтобы мир мог спастись, мог жить вовеки в благословении и восторге лицезрения Бога лицом к лицу. И наступит день, обещанный еще две тысячи лет назад день, когда в неслыханном ужасе и неслыханной радости грянет Последний Суд. И те, кто отвергли Бога, пойдут в ад. Ад — это понимание, что Бог навеки отрекся от проклятых.
Но вот Иисус здесь, на Марсе, не на Земле. И он всего лишь человек, который на Земле считал себя Мессией, иудеем, пришедшим восстановить священное Царство Иудейское. И мало что из написанного о нем в Новом Завете оказалось правдой.
Это откровение должно было бы потрясти Орма. И потрясение действительно было велико, но не так велико, как должно было быть. Почему? Потому, что его вера была не настолько тверда и глубока, как он сам думал. Молитва слетала скорее с его губ, нежели из глубины сердца. Он не был воистину убежден. Не в глубине души, где жили настоящие, живые убеждения, взиравшие из глубины на псевдоубеждения, убеждения полумертвые, плавающие в том, что они считали светом. А истинный свет был во тьме.
Орм вышел наружу. Все уже стихло. Народ разошелся по домам, окна были темны. Может быть, на улицах дежурили полицейские, но Орм не увидел ни одного. Как ему говорили, они не носят форму и вообще их крайне мало. Это уже сказало ему многое об этом обществе — единственном в своем роде в Солнечной системе. Где можно найти лучшее место для жизни? Да нигде.
Он вышел на затихшую улицу и посмотрел на шар, висящий под куполом пещеры. Он давал не меньше света, чем полная луна на Земле. На нем даже были те же знаки — лунный человек для жителя Запада, заяц для японца.
Там, наверху, в этой сияющей сфере, жил человек — если верить марсианам. Причины не верить не было, но признать реальность Орму было не по силам.
Он немного постоял, закинув голову назад. И вдруг воздел руки к небесам и крикнул:
— Ты там, наверху! Есть у тебя ответы на мои вопросы?
Никто, конечно, не отозвался.
ГЛАВА 13
На небе разыгрывался величественный спектакль света.
Глядевший в окно Орм видел, как бледнеет голубизна. По всему куполу поползли яркие полосы пурпурного, всех оттенков синего, оранжевого, красного, зеленого, желтого, белого и черного цвета. Кое-где рождались золотые, индиговые, алые звезды, росли и взрывались. Выплывали облака всех форм, цветов и оттенков, раздувались, обгоняли друг друга, закрывали и обнажали вспышки звезд, сливались, раздваивались, пульсировали и растворялись в небе.
— Аврам, иди посмотри!
Бронски встал рядом, и глаза его расширились.
— Ты знаешь, меня в дрожь бросает.
— Интересно, как они это делают? — спросил Орм. — У них должна быть электроника по всему куполу.
— Да нет, не думаю. Не забывай, насколько они нас обогнали. Я бы даже поспорил, что здесь используется неизвестный нам принцип. Как бы там ни было, для сегодняшнего дня это мелочь. Забудь, Ричард, что ты инженер. Хотя бы на сегодня.
Из домов выходили люди. Они оделись в лучшие свои наряды — и мужчины, и женщины были в длинных шелковых многоцветных хитонах, головы украшены цветами. Они смеялись и подпрыгивали, многие держались за руки. Орм отворил дверь и вышел наружу. Издали доносилась музыка — играло несколько оркестров: стучали барабаны, трубили фанфары, визжали флейты, звенели арфы и цимбалы.
Неожиданно у него за спиной раздался голос. Орм обернулся и увидел, что Бронски жестами зовет его вернуться внутрь. Он вошел и увидел на экране улыбающееся лицо Хфатона.
— Мы ждем вас на площади через час, — сказал крешиец. — Лучше вам выйти сейчас — через толпу пробиться будет нелегко.
Орм глянул на часы:
— Да, правда. Ты можешь послать кого-нибудь нас подвезти?
— Сегодня ездить дозволено только Мессии, — ответил Хфатон. — Вчера вечером все добрались до нужного места или остановились в домах родственников и знакомых. Я должен был тебя предупредить, что придется идти пешком. Поспеши. Да пребудет над тобой его милость. Шолом.
Изображение погасло.
Орм переглянулся с Бронски, пожал плечами и сказал:
— Можно было бы ожидать, что к нам отнесутся по-особому. В конце концов, мы же у них в гостях.
Француз смотрел на величественно пульсирующее небо.
— Ты все еще подозреваешь обман?
— Ну, я этого не говорил! Я просто должен держать себя в крепкой узде.
— Не ты один, — сказал Бронски. — Ладно, нам пора идти.
Они снова вышли из дому. Как хорошо, подумал Орм, что не надо запирать дверь. И тут же подумал, что эта мысль посторонняя. Или нет? Все утро стараюсь думать о постороннем. Отвлечься от… от Него. Но это как пытаться не думать об обезьяне.
Они вышли на улицу, где уже не было марсиан. Из дома напротив показался Ширази, угрюмый и бледный. Посередине улицы они встретились.
— А где Мадлен?
— Говорит, что не пойдет. Сказала, что плохо себя чувствует.
— Она Хфатону это сказала? Надир покачал головой:
