Капустный суп

      - Ох какая дьявольская боль! - не переставая выл Шерасс. - Миленький мой Глод, закрой мне глаза. Не дай помереть как турку некрещеному!
      - Брось орать, вставай.
      - Не могу! - хныкал Сизисс. - Я так расшибся. Внутри все так и колет, словно булавками. Я даже себе горб расплющил, нет у меня теперь горба.
      - Не горюй, на месте он, твой горб, так что ничуть тебя не изуродовало. Давай руку, я тебе помогу встать.
      - Не дам! Нельзя трогать смертельно раненных!
      Презрев сей мудрый совет и стенания "смертельно раненного", Глод подхватил его под мышки и силой поставил на ноги. К великому своему удивлению, Бомбастый не умер на месте, не рассыпался на земляном полу, как карточный домик.
      - Вот видишь, - подбадривал его Глод, - вовсе ты не разбился на тысячи кусочков.
      Сизисс нехотя признал правоту друга, но стонать не перестал.
      - Может, и не разбился на куски, но как же у меня зад болит. Мне его в брюхо вбило!
      Подняв глаза, он злобно поглядел на обрывок веревки и прошипел:
      - У-у, сволочь! А ведь не рвалась, когда ею снопы вязали. И Глод, тот самый Глод, что чуток подпилил ножом веревку во время своего последнего посещения амбара, заметил:
      - Старая она у тебя. Да и гнилая. Надо бы новую купить.
      - Покорно благодарю! - завизжал Бомбастый. - Я таких мук натерпелся, словно пулю себе в лоб пустил! Сразу видно, что ты на моем месте не был. Лучше уж я в колодец брошусь, хотя в горизонт грунтовых вод незачем разных бродяг бросать.
      С жалобными стенаньями он потирал ушибленные места. И вдруг услышал суровый громовой голос Глода:
      - Уж конечно, я на твоем месте не был! Ищи себе другого дурака! Что это тебя вдруг разобрало?
      - Поначалу никак я не мог решиться! Ну для храбрости и тяпнул два литра. Тут дело пошло лучше. Я увидел господа бога, славный такой дед, длиннобородый, вот он мне и сказал: "Прииди, мой Франсис! Возносись ко мне сюда, и каждый день ты будешь созерцать летающие тарелки. Прииди ко мне!"
      Он попробовал было сделать шаг, другой, все его морщины от боли свело в гримасу, и он крикнул:
      - Болван этот твой господь бог!
      - С чего это он вдруг мой!
      - Ведь он, скотина, швырнул меня, как старый башмак, только мне побольней было, чем башмаку.
      Прижав ладони к своей опухшей хвостовой части, Бомбастый с помощью друга заковылял по двору. Глод довел его до скамейки, и Шерасс опустился на нее со всевозможными предосторожностями.
      - Ой, ой-ой, Глод! У меня весь зад на куски да на ломти разваливается, поди принеси мне подушку. Усевшись на подушку, он вздохнул:
      - А знаешь, как начинает жажда мучить после удавки? Даже легкие жжет. Будто я целую неделю ни капли не выпил... Когда ты на копчик грохнешься, протрезвляет лучше, чем ведро воды, очухиваешься со скоростью двести километров в час. Притащи-ка литровочку.
      Глод повиновался, налил два стакана. Они выпили, и краски снова вернулись на физиономию Бомбастого обычным его стародевическим румянцем.
      - Полегче стало, - признался Шерасс.
      - И подумать только, что ты чуть не погиб! - пробормотал с невозмутимым видом Ратинье. - Разве не жалко было бы?
      - Жалко... верно ты говоришь. Обо всем разом не подумаешь...
      - А теперь сможешь подумать?
      - Ясно! - бодро ответил Бомбастый. - Это в первый и последний раз, что я умираю. Лучше уж быть дурачиной, чем жмуриком!
      Он пожал плечами, что болезненно отдалось у него в горбу и ушибленных ребрах.
      - В конце концов, это дело моей совести. Тем хуже для тех, кто ничему и никому не верит. С меня достаточно того, что я ее, мою тарелку, видел. Она красивая, Глод. Белая и круглая,что твой коровий сыр или грудь у бабы.
      Глод тоже вздохнул и исступленным взглядом уставился на небо, уже густо приперченное звездами.
      - Может, еще раз прилетит, Сизисс, - шепнул он.
      - Очень было бы удивительно. Если я за свои семьдесят лет ее всего один раз видал, то мне еще ждать и ждать!..
      - А я вот не теряю надежды тоже на нее полюбоваться, - сказал Глод, обшаривая глазами небеса, страстно моля Диковину появиться хоть еще разок, ну почему бы и не нынче ночью?..
      Полный сознанием своего превосходства, Бомбастый ядовито хихикнул:
      - Может, для этого особый дар нужен, как у знахаря. Может, они, тарелки, не всякому показываются. Сами выбирают, с кем дело иметь...
      Глода не обидели насмешливые слова друга, напротив, он пришел к выводу, что удавленник вновь обрел свою боевитость. Что-то шевельнулось в самом нутре Глода, и он издал от радости трубный звук, от которого даже шатнуло скамейку.
      В порыве вдохновения Глод возликовал:
      - Слышишь, Сизисс, получается! Как в тот вечер! Значит, давай постараемся!
      Он представил себе, как там, в звездной бесконечности, подмигивает таинственный ящичек Диковины, как Диковина, уловив его душераздирающие призывы, сразу спикирует на землю... И Ратинье взмолился:
      - Ну хоть разок постарайся, Сизисс. Бомбастый огрызнулся:
      - Да неохота мне! Интересно, как бы ты рулады выводил с развороченным задом! Твержу тебе сотни раз, не такое у меня настроение, чтобы веселиться. Не забывай, что как-никак я человек травмированный. И ты бы не мог тужиться после такого случая, что со мной произошел!
      Весь побагровев, Глод все-таки поднатужился, так что у него даже дыхание перехватило, и вторично издал хриплый звук.
      Из вежливости Шерасс негромко хохотнул. По наступившему затем молчанию Глод понял, что Бомбастый весь напрягся, собрался с силами, что он уязвлен в своей гордыне и не желает, что бы ни случилось, так запросто уступить лавры своему другу. Не удастся Глоду взять над ним верх. И Сизисс внезапно прямо-таки взорвался, как заклепанная бомбарда или непригодная к делу мортира, так что даже сама ночная мгла остолбенело вздрогнула, а с дерева упало три-четыре яблока. Не успев перевести дух, Сизисс произвел еще один долгий звук, с таким неторопливым треском рвут шелк, и к небу вознесся полный отчаяния псалом. Глод захлопал в ладоши, совсем как мальчишка, присутствующий при фейерверке 14 июля.
      - Я же знал, что ты сможешь, если захочешь!
      - Твой рекорд перекрыт, - скромно заметил Сизисс.
      - А ну еще разок! Век бы слушал!
      - Надо же благоразумие иметь, - проворчал Шерасс, взявшись за литровку, - ведь не каждый день праздник. Я это только для того, чтобы понастоящему вернуть себе вкус к жизни. Ну, давай выпьем, и я пойду лягу. Всего меня измолотило, на куски перемололо. Сейчас намажусь мазью, у меня еще осталось немного в баночке, этой мазью я осла пользовал, когда он, бедняга, ревматизм подхватил, и представь себе, у него даже на заднице гуще шерсть выросла.
      Глод подождал, пока его дружок уляжется в постель, а сам поплелся на свое поле, щедро залитое лунным светом. Он даже поднес часы к уху, надеясь не услышать их тиканья. Увы, часы ходили исправно. Он присел на пенек. Спать ему не хотелось. Если он вернется домой, то все равно будет без толку кружить по комнате, присаживаться то на один, то на другой стул, и так до трех часов утра. Он нагнулся, сорвал маргаритку и стал общипывать ее лепестки своими заскорузлыми после полувековой возни с деревом пальцами. Он и забыл, когда прибегал к этому ребяческому способу гадания. Последний лепесток, оставшийся между большим и указательным пальцами, гласил: "немножко". Можно любить "немножко", но "немножко" приземлиться?..
      Ночная прохлада окутала его своим печальным покровом. Глод вздохнул. Каким же идиотом надо быть, чтобы сидеть здесь и ждать. А главное, чего ждать-то: появления летающей тарелки!
      И однако, она прилетела, прилетела час спустя, когда он уже задремывал, натянув каскетку на глаза, положив ладони на колени. Приземлилась она совсем бесшумно, почти у самых его ног, словно пушок одуванчика. Он открыл глаза, увидел внутри Диковину в том же одеянии, что и в прошлый раз, Диковину, что сейчас смотрел на Глода с улыбкой на устах, вернее, намеком на улыбку. Глод вскочил как встрепанный, а Диковина тем временем открыл дверцу, соскочил на землю со своей трубкой в одной руке и бидоном в другой. Не помня себя от радости, Глод весь просиял.
      - За капустным супом, сынок, прилетел? И вовремя попал-я как раз сегодня суп сварил, славный получился! Ты, милок, не оторвешься!
      В глазах сына эфира мелькнул лукавый огонек, что не скрылось от Глода. Он обозлился:
      - Тебе-то, конечно, смешно, а я тебя все ночи ждал, хотелось мне твоего кулдыканья послушать!
      Но Диковина не издал ни кулдыканья, ни того бульканья, с каким вода уходит из водопроводной раковины, а просто сказал:
      - Я здесь, мсье Ратинье.
      Глод так и подскочил, потом его всего словно ожгло, от сабо до каскетки, не миновав бретелей.
      - Ты говорить умеешь! Заговорил, наконец! Не сразу, а научился, теперь нам с тобой и поболтать о чем будет, если ты захочешь меня послушать.
      И верно, Диковина говорил по-французски, но с таким же сильным акцентом, с каким говорят крестьяне в Бурбонне.
      - Я с планеты Оксо, мсье Ратинье. Совсем маленькая планета, на ваших картах ее нет. Величиной с ваш департамент Алье.
      - Ты сначала скажи, как это ты научился по-французски говорить, ведь прошлый раз не говорил?
      Вместо ответа Диковина показал на свой ящик со светящимся табло, на сей раз он надел ящик через плечо. Он кое-как объяснил Глоду, что ящичек этот нечто вроде сверхчувствительного магнитофона, что достаточно подключить его на несколько часов к телу, чтобы извлечь из него и усвоить любую духовную субстанцию, но что на восприятие этого требуется известный промежуток времени. Глод покачивал головой с умным видом, чтобы его не приняли за последнего невежду. Поэтому он понимающе пробурчал: "Вот оно как" - и тревожно оглянулся. Не дай бог появится Бомбастый, что вызовет, как и в прошлый раз, столько треволнений, последствия коих невозможно даже предвидеть.
      - Мсье Шерасс спит, - шепнул Диковина и добавил, гордясь своим новым словарным запасом, - как сурок. Глод тряхнул головой.
      - Ты хорошо сделал! В деревне повсюду за тобой смотрят. На твоем месте я бы припрятал тарелку, так оно спокойнее будет.
      - Я сам собирался вас об этом попросить, мсье Ратинье.
      - А твоя машина может по земле передвигаться? Как, скажем, автомобиль?
      - Гораздо лучше, чем автомобиль.
      - Тогда можно поставить ее в хлев. После смерти Франсины я коровы не держу, на что мне для себя одного, ну я ее и продал. Двигай сюда!
      Он направился к хлеву, стоявшему вплотную к дому рядом со свинарником. По дороге он взглянул на часы. Часы стояли. Обернувшись, он заметил, что тарелка следует за ним, как верный пес, хотя находилась она в метре над землей и продвигалась в полной тишине. Глод раскрыл двери пустого хлева, и тарелка проскользнула туда ловко и бесшумно, как гадюка в вязанку хвороста. Она опустилась на землю, не примяв ни соломинки, и Диковина выбрался из своего экипажа. Глод запер хлев, и оба вошли в дом. На радостях Глод похлопал Диковину по плечу, чем тот был явно удивлен.
      - Очень уж я рад тебя снова увидать, парень!
      - Я тоже, мсье Ратинье.
      - Зови меня просто, без мсье... Без всяких там церемоний. Раз я тебе в дедушки гожусь, это еще не причина каждый раз присобачивать мне "мсье" длиной в три фута!
      На что Диковина ответил безмятежным тоном:
      - Мы с вами ровесники, мсье Ратинье. Глод нахмурился.
      - Ты что же это, дружок, из меня дурака делаешь?
      - Клянусь, нет! Мне тоже семьдесят, как и вам, мсье Ратинье, но на Оксо мы, так сказать, почти не меняемся с самого начала до самого конца. У нас незачем менять внешний вид.
      Тут Глод обратился к своему новоявленному дружку, который походил на младшего из его сыновей.
      - Ясно, незачем, - вздохнул он, - но нашего мнения не спрашивают, раз надо - значит надо. Кстати, выходит ты не марсианин вовсе?
      - Я оксонианин.
      - Если тебе нравится оксонианцем быть, я не против. Хорошие люди повсюду есть, я это всю жизнь твержу. Хочешь стаканчик? Это значит стаканчик красного винца.
      - Я понял, мсье Ратинье. Это слово очень часто встречается в вашем языке. Нет, спасибо, я не выпью стаканчика.
      - А почему это? Вас тоже заставляют на дороге в такую штуковину дуть?
      - Нет, не потому. Наш организм не приспособлен к алкоголю. А ведь ваш стаканчик - это алкоголь. Глод огорченно поморщился.
      - Н-да, об этом часто говорят, много об этом рассказывают. Может, какая правда в этом и есть, но только не вся правда. Так или иначе, у вас, видать, не одни только преимущества перед нами. Верно, вы не так скоро стареете, зато и веселитесь не часто.
      Диковина холодно возразил:
      - Мы не веселимся, как вы сказали. Вообще не веселимся.
      - Да разве это жизнь! - воскликнул возмущенный до глубины души бывший сапожник.
      - Верно, не жизнь, - пояснил пришелец, - это наше, так сказать, законное состояние.
      - А законы одни только жулики и прочая шваль выдумывают, - яростно взорвался Глод, наливая себе стакан, - странно было бы, чтобы у вас на Луне могло быть иначе.
      - Луна от нас очень далеко.
      - Это уж как тебе угодно. А по мне, это все чушь собачья.
      Смелый образ явно не дошел до Диковины, которого в свою очередь заинтересовала та быстрота, с какой Глод осушил свой стакан.
      - Черт побери, - восхитился Ратинье, садясь на стул, - что ни говори, а это куда приятнее, чем получить пинок в зад! Садись, Диковина, у тебя еще пять минут есть.
      - Да, - подтвердил гость, садясь по приглашению хозяина. - Времени у меня больше, чем в прошлый раз: тогда я просто вылетел на прогулку, а теперь послан в командировку.
      Глод из вполне понятной скромности не спросил у своего гостя, какова ее цель. Теперь, когда Диковина научился говорить по-французски, Глод чувствовал себя в его присутствии чуточку смущенным. Тот уже не был, как раньше, двуногим животным, кулдыкающим по-индюшачьи. Перед ним сидел человек менее фантастический, чем, скажем, Шерасс, и уж наверняка куда более способный, чем какой-нибудь здешний лоботряс. И раз уж он появился здесь, Глод, сгоравший от нетерпения задать ему десяток вопросов, ограничился пока что одним:
      - Скажи, Диковина... Тебе ничего, что я тебя Диковиной зову?
      - Пожалуйста, мсье Ратинье.
      - У тебя, может, какое другое имя есть?
      - Нет, мсье Ратинье.
      - Вот-то, должно быть, веселье в ваших краях, даже по имени друг дружку назвать нельзя! Впрочем, это ваши заботы. Ах да, скажи, твоя тарелка работает на меди?
      - В числе других металлов такой же прочности и на меди тоже.
      - Значит, тогда без той гильзы от снаряда ты не мог бы взлететь?
      - Да. Пришлось бы залетать в ремонтную мастерскую, но мне бы за это досталось. Тем более что я не так давно получил права на вылет в пространство. Я трижды заваливал экзамен на водителя тарелки.
      Глод, не удержавшись, прыснул, уж больно это было по-человечески.
      - Н-да, ты совсем как я, не слишком, видать, головастый! Эта реплика, очевидно, не смутила Диковину, и он подтвердил :
      - Точно... А это значит, что современные тарелки не для меня.
      - Что же, есть еще побыстрее, чем твоя?
      - Да.
      - Воображаю, что же это такое! Прошлый раз я видел, как ты взлетаешь - фррр, и готово!
      - Ничего особенного, мсье Ратинье. Я за три часа пролетаю расстояние от Оксо до вас, а это двадцать два миллиона километров: На час больше трачу, чем те, у кого хорошие тарелки. А моя просто кляча!
      Понятно, что такое количество перечисленных километров оставило Глода равнодушным, так как он не мог физически представить себе миллиона, нигде не бывал дальше Германии, да и то не по собственной воле. Диковина пригорюнился, и бывший сапожник попытался его утешить.
      - Да не хмурься ты! Будет тебе новая тарелка, та, что быстрее музыки!
      - Это весьма сомнительно, мсье Ратинье. Похоже, что мне такой не видать. У меня нет нужного числа баллов. И диплома я не получу.
      Глод кое-как прикончил второй стаканчик. Оказывается, и они там в небесах получают дипломы! Следовало бы посоветовать Диковине списать задание у какого-нибудь ихнего Луи Катрсу, если таковой там имеется, объяснить ему, что повсюду так делают, но Глод вовремя придержал язык. В конце концов, может, Диковина из доносчиков и растрезвонит по всей Вселенной, что, мол, отрок Ратинье поступил неблаговидно. Не так уж он с ним близко знаком, чтобы признаваться в своих прегрешениях. И все-таки приятно, что есть у них общая точка соприкосновения: оба мучились с экзаменами.
      - Я-то знаю, - многозначительно произнес Глод, - что такое аттестаты и дипломы.
      Эта фраза явно заинтриговала гостя, и он с минуту молчал. Глод бросил взгляд на стоявший на столе бидон.
      - Стало быть, снова хочешь полную порцию супа?
      - Если вы будете так любезны, мсье Ратинье, то да.
      - Признаться, ты мне на нервы действуешь со своими церемониями, но суп тебе будет. Суп готов, осталось только шкварки поджарить. Сало, вернее сказать. Я ведь говорю по-французски не так, как в городах, не как разные там министры; как они залопочут, половины не поймешь.
      И польщенный в своей поварской гордости, спросил:
      - А вашим там, наверху, суп понравился?
      - Его на анализ посылали.
      - Что? Что? - с сомнением в голосе проворчал Глод.
      - И нашли, что он вреден.
      - Вреден? От моего супа, голубчик, еще никто на тот свет не отправился! Так-то вот! Первый раз в жизни слышу, что мой суп может кому вред причинить! Суп мой им, видите, нехорош! Ну и хрен тогда с вами!
      Диковина, улыбнувшись своей неумелой улыбкой, постарался успокоить хозяина.
      - Не кипятитесь, мсье Ратинье! Именно тем, что он хорош, он и вреден.
      - Ничего не понимаю. Объясни ты мне, что это за штуковина получается. Даже в школе я в таких сложных вопросах не силен был.
      И впрямь Диковина заговорил учительским тоном:
      - Сейчас я вам все объясню, мсье Ратинье. Нас на Оксо всего десять тысяч. И всегда так, не больше и не меньше. И мы все исчезаем, достигнув двухсотлетнего возраста. Не умираем в том смысле, как у вас, но это трудно, пожалуй, будет объяснить. Мы составляем идеальное общество.
      - Знаю, знаю, только тогда и веселье, когда зад припечет! - не утерпел уколоть Глод.
      Посмотрев на него с любопытством, Диковина помолчал, потом снова приступил к рассказу.
      - Кроме нашей, на Оксо нет другой животной жизни. И растительной тоже нет. Не то чтобы она была у нас невозможна. Просто она нам ни к чему. Питаемся мы вытяжкой из минералов. Понятно, мсье Ратинье?
      - Понятно-то понятно, особенно когда подумаешь, что не так-то уж весело день-деньской сосать булыжники.
      - Вопрос не в этом, мсье Ратинье. Вкус пищи нам ни к чему. Короче говоря, на Оксо все это ни к чему. В идеально устроенном обществе, мсье Ратинье, всякое излишество есть... излишество. И даже опасно. Именно так и оценили ваш капустный суп, хотя, само собой разумеется, все его химические ингредиенты у нас на планете имеются.
      - Значит, вы сами можете его варить! На что тогда я вам нужен?
      - Верно. Мы и пытались это сделать. Воспроизвели его с абсолютной точностью. Но чего-то не хватает, а чего - мы не поймем. Теперь мы ведем поиски, ищем, чего именно нам недостает.
      Прежде чем стать сапожником, Ратинье был крестьянином, воспитание получал в то время, что называется, на навозе, на базарах да ярмарках. Откуда и вынес изрядный запас всяких уловок и хитростей. Раз это тарабарское племя заинтересовалось его капустным супом, не надейтесь, что так он и откроет им сразу секрет его приготовления и будет отвечать на все вопросы кому-то там, в небе, невесть где. Лучше уж поломаться для начала.
      - Раз мой суп вам вредный, так не ешьте его! А чем именно он вам не угодил и почему это вы тогда так суетитесь?
      - Если бы мы знали, мы бы не назначали комиссию для расследования. Хочу вам сообщить, что на Оксо только и разговоров что о вашем супе, мсье Ратинье.
      Глод даже зарделся от гордости. Ему мерещилось, как целое сборище стариков в желто-красных комбинезонах спорят о достоинствах его супа, кулдычат по-индюшачьи, собравшись на форуме, а форум ему представлялся точь-в-точь как площадь Алье в Мулене. Если там есть такая, они устраивают перед префектурой манифестации, несут плакаты, на которых написано: "Требуем суп Глода!", "Суп Глода для всех!", "Свободу супу Глода!"
      Он даже испугался нарисованной воображением картины. Во всем Гурдифло, в поселке, в Жалиньи варят точно такой же капустный суп, что и он. Даже Бомбастый, хотя он не из первых кулинаров. Почему же тогда на его долю, на долю Клода Ратинье, выпал такой всекосмический почет?
      Устыдившись, он буркнул, будучи человеком честным:
      - А знаешь, капустный суп каждая здешняя хозяйка готовит точно так же, как я. Да и некоторые мужчины тоже! Почему именно мой, Диковина?
      - Если бы, мсье Ратинье, вы стали повсюду в округе болтать о летающей тарелке, я больше бы сюда никогда не вернулся, даже ни за какие ваши земные капустные супы. Вселенной правит закон молчания. Или, если вам угодно, таково правило, существующее в надзвездном мире. Вы меня позвали в первый раз, как позвали только что, и я прилетел. А если вы меня позвали, значит, вам можно довериться.
      - Позвал, позвал, пусть будет что позвал... Шерасс тоже тебя таким же манером звал.
      - Ваш зов был более доходчив, чем его.
      И снова Глод чуть не задохнулся от тщеславия - оказывается, он побил своего соседа по части децибелов, и его спортивный рекорд официально зачтен. Он снова выпил стаканчик, на сей раз со вздохом сожаления по адресу своего гостя:
      - Бог ты мой, до чего же хорошо, особенно если тебя жажда мучает! Ты, бедняга, и не знаешь, чего лишаешься. Видать, вы все на вашей звезде сильно недужные, если не можете вина выносить! Все-таки в один прекрасный день надо будет тебе попробовать! Для начала хотя бы полстакана...
      - Нет, мсье Ратинье.
      Этот вторичный отказ рассердил Глода.
      - Ну и помрете так, придурками! И правильно сделаете! Придурок - это значит идиот.
      - Знаю, знаю. Я ведь говорю, как вы говорите, мсье Ратинье. Ведь я у вас научился.
      Глод принес из погреба кусок сала, отрезал от него здоровый шматок.
      - Надоел ты мне со своим "мсье Ратинье"! Не могу слышать этого. Одни только жандармы смеют называть меня "мсье Ратинье"!
      Он разжег печурку. На одном ее конце грелся капустный суп. Глод подтащил кочергой к дверце две головешки, поставил сковородку прямо на огонь, нарезал сала мелкими квадратиками. Острый аппетитный запах, смешанный с дымком, наполнил кухню.
      - Короче говоря, - разглагольствовал Глод, хотя Диковина его не слушал, - короче говоря, на твоей звезде вы лопаете всякие гранулы, как нынешние свиньи и телята, а вкус у них такой, словно газетную бумагу жуешь. Прожить так двести лет, по-моему, это вовсе не жить. Если хочешь, пойди посмотри на нашу с Бомбастым свинку, так вот она, когда ей еду приносишь, во все рыло смеется, а ест почти то же самое, что и все христиане едят. Кроме шуток, когда она картошку уплетает, видно, что счастлива. Она тоже, как и я, рано или поздно помрет, но хоть при жизни свои нехитрые радости имела. А это доказывает, что вы поглупее поросенка, слышь, Диковина? На что это ты уставился?
      Гость поднялся со стула и стал перед фотографией на стене, где были изображены молодожены Ратинье. Глод быстренько вывалил в суп зазолотившиеся шкварки вместе с вытопившимся салом, прикрыл кастрюлю крышкой и только после всех этих операций подошел к Диковине.
      - Вот это мы с моей бедняжкой Франсиной в день нашей свадьбы. Хоть ты вот никогда не меняешься, я-то здорово переменился. Радовался, что твой зяблик, а у Франсины ляжки были розовые-розовые. А у тебя жена есть?
      - У нас на Оксо вообще нет женщин.
      - Да что ты! Правда, с одной стороны, это даже спокойней, возвращаешься из бистро, и сцен тебе никто не устраивает...
      - У нас и бистро тоже нет.
      - Тогда зря женщин у вас нету! Ведь единственное преимущество как раз и ни к чему! Но... если у вас баб нет... как же вы детей рожаете?
      Он сам не знал, как у него хватило смелости задать такой вопрос. Диковина, заметив его смущение, тут же ответил:
      - У нас общая родительница, которая самооплодотворяется химическим способом. В три месяца мы уже достигаем совершеннолетия.
      Такое объяснение превосходило умственные способности Глода, представившего себе эту межпланетную пчелиную семью, у которой вместо родной матери какие-то химикаты или там кислота.
      - Ты из меня полного кретина сделаешь со всеми твоими россказнями о белых воронах и пятиногих телятах!
      Взяв носовой платок, он обтер с фотографии толстый слой пыли.
      - Хорошенькая она была, моя Франсина. Как, по-твоему, Диковина, ведь правда милашка?
      - Я не понимаю, что вы хотите этим сказать...
      - Вы и впрямь в женщинах не разбираетесь, если обходитесь без них. Тем хуже для вас, потому что, кроме возвращений из бистро, о чем я тебе уже рассказывал, у них, у этих баб, не все так уж плохо. Иной раз даже словно в раю побываешь. Вот и у меня с Франсиной так было...
      Растроганный воспоминаниями, он громко высморкался, и с фотографии слетело последнее облачко пыли.
      - Померла она, - запинаясь, пробормотал он, - померла она, божье дитё. Уже десять лет,как померла. А ведь ей только шестьдесят минуло. Ох, Диковина, до чего же мне ее не хватает!..
      Машинальным жестом он положил ладонь на плечо гостя, как человек человеку, как своему другу, и Диковина почувствовал какое-то непонятное волнение, неведомое на их астероиде, а Также всю нелепость проводимого им расследования, ради которого его послали в командировку, ему с трудом удавалось держать себя в руках. Глод шмыгнул носом, снял с плеча гостя руку.
      - Прости меня, Диковина. Это так, пустяки, ты этого понять не можешь, раз сделан ты из дерева, да не из того, из которого флейты вытачивают. Признаться, поджидая тебя, я сам ничего не ел, только кусочек сыра сжевал. Поужинаем вместе, сообразим вдвоем, как на троих.
      На клеенку, покрывавшую стол, он поставил две мисочки, бросил в каждую по несколько ломтей хлеба, налил дымящегося супа.
      - Да ты понюхай только, - возликовал он, до того восхитил его самого веселый запах супа, шибавший в нос, - да понюхай ты и скажи, хорошо ли пахнет! Пахнет, если хочешь знать всем, кроме ног. Садом пахнет, стойлом, свежими овощами, землей пахнет! Землей, Диковина, землей, слышишь? Землей. Да, сынок, землей после дуждя! Надо говорить дождя, а здесь у нас дуждя говорят, потому что так еще мокрее получается!
      - Землей после дуждя, - старательно выговорил гость.
      - Молодец! Говоришь как настоящий чуловек!
      - Говорю как настоящий чуловек, - повторил Диковина.
      - Славно. Да ешь ты, а не болтай зря. Суп надо горячим есть, ничего, если и обожжешь чуток свою старую гранулированную глотку!
      Забыв о всех предосторожностях, сопровождавших первую пробу, гость мигом проглотил свою порцию супа, как заправский крестьянин, весь божий день промахавший на лугу косой. Глотал он бесшумно не в пример Глоду, который за столом и знать не желал всех этих парижских тонкостей. Они одновременно расправились с супом, и Ратинье, утерев усы кончиком тряпки, откинулся на спинку стула и промурлыкал:
      - Так-то вот, братец! Такой доброй жратвы у бошей нету и не будет! Что скажешь, дружище?
      - С каждым разом ваш суп все вкуснее и вкуснее, Глод. Ратинье улыбнулся.
      - Глодом меня называешь! Порадовал ты меня. Значит, хоть у тебя кожа как у ирокеза какого, нутро у тебя подходящее.
      - Да, Глод.
      - Славный ты малый, Диковина. А если к тому же и хватишь когда-нибудь стаканчик, тогда настоящим гостем будешь. Как зовется твое угодье-то?
      - Оксо.
      - Вот что, я тебе сейчас добрый совет дам, дружище: будешь со мной пить, тогда на своем Оксо вождем станешь. Важной шишкой. Воротилой. Есть там у вас, в вашем муравейнике, вожди?
      - У нас Комитет Голов. Комитет Пяти Голов, он время от времени обновляется.
      - Так вот, после стаканчика ты головой из голов станешь, самой первой головой!
      Диковина, которому не доверили даже вождения тарелки новейшего образца, только рукой отмахнулся от этого проекта фантастического продвижения по иерархической лестнице. Он тоже удобно откинулся на спинку стула. "Ему только сигары в зубах не хватает, - с умилением подумал Глод. - Будь он с сигарой, лучшего бы депутата для Алье не найти".
      Он налил себе до краев стакан вина, которое они с Бомбастым называли "дядюшка пол-литра" и окрестили 75-м, отхлебнул сразу половину, затем не спеша скрутил "добрую старую сигарету" и со смаком затянулся, чем опятьтаки удивил гостя.
      - А для чего это, Глод, вы пускаете дым?
      - Ни для чего...
      - Ни для чего?
      - Только для того, чтобы после тарелки супа полное удовольствие получить. Вот для чего, и это уже не так плохо. Находятся умники, что утверждают, будто это не приносит пользы для здоровья. Но у нас, на Земле, с некоторых пор все, что, так сказать, экстра-класс, - считается вредным. - Он заговорщицки подмигнул: - Видать, что на всех планетах есть свои маленькие неудобства, так-то, сынок. - И добавил: - Прости, что я тебя сынком назвал, никак не привыкну, что ты мой ровесник. - И со вздохом: Правда, это не одно и тоже. Тебе еще сто тридцать лет жить,.а мне...
      - А вам?
      - Ну... от силы десяток... И то еще много! Поэтому-то и нужно вволю пить, вволю есть, вволю курить. Все едино подыхать, и без этого тоже подохнешь!
      Во время всего этого монолога Диковина не спускал с хозяина глаз и, наконец, решился:
      - Вот что, Глод... Мне хотелось бы рассчитаться с вами за ваш суп.
      Весь окутанный, что твой Юпитер на своем Олимпе, облаками дыма, Глод загремел:
      - Рассчитаться со мной! Хотелось бы мне это видеть! Ты меня рассердил, Диковина, больно ты мне сделал! Говорить за моим столом о деньгах? Пускай я не богач какой-нибудь, но я еще могу гостю тарелку супа предложить! Обижаешь, ох и обижаешь.
      Диковина попытался остановить этот мальстрем упреков:
      - Послушайте, Глод!