Капустный суп

      - Да! - снова завопил Шерасс.
      - Не вой ты, как старый больной пес! Пойдем ко мне и все им скажем.
      Сизисс от волнения даже вспотел:
      - Кому... скажем?
      - Диковине.
      Бомбастый утер потное лицо носовым платком в крупную клетку.
      - Диковина? Какой еще Диковина? Ты теперь уже с дикарями, что ли, говоришь?
      - Нет, я просто его так прозвал, раз имени у него вообще нету. Славный малый этот Диковина. Идем, сейчас уже без четверти, а он вызывает меня ровно в час. Сообщу ему, что мы улетаем. Вот-то обрадуется!
      Он поднялся. Вслед за ним поднялся Сизисс, окончательно сбитый с толку.
      - Еду, старая ты диковина, еду! Диковина! Этого только не хватало! Только этого! Вот как в детство-то впадаем! Помешался! На тарелке помешался!
      - Иди лучше и не болтай зря!
      Бомбастый покорно поплелся за Глодом. А Ратинье пояснил:
      - Ровно в час ты выйдешь, потому что аппарат может работать, только когда тебя здесь нету.
      - Какой еще аппарат?
      - Вон на буфете стоит, только ты его не мелеешь видеть.
      - Вот оно как... - с сомнением протянул Шерасс. - Ведь я говорил...
      - Пойдешь посидишь на скамейке.
      - Да мне все едино... на скамейке или еще где...
      - Но Диковина все устроит. Это из-за ихних волн. Вернешься, когда я тебя позову.
      - Ладно, Глод, и будем мы с тобой жить до двухсот лет, - не без грусти согласился Бомбастый.
      Когда пробило час, он тихонько выбрался из комнаты, присел на лавочку, молча переживая свое горе.
      - Лучше бы это все со мной приключилось, - рассуждал он сам с собой. - Тогда по крайней мере не болтали бы обо мне разные гадости, не испытал бы я ударов судьбы... Никогда он не видел летающей тарелки. Если бы видел, не раздумывал бы так долго...
      Ящичек заработал. Диковина ни разу не опаздывал, он не терял надежды уговорить Ратинье складывать пожитки. В комнате раздался его голос:
      - Говорит Оксо. Земля, вы меня слышите? Говорит Оксо. Вы здесь, Глод?
      - Здесь.
      Бомбастый, не вставая со скамейки, навострил уши. Подумать только, вот уж его дружок говорит, и говорит с кем-то другим, это уж превосходит всякое разумение!..
      - Есть новости, Диковина. Бомбастый тоже хочет ехать, и кот тоже.
      - А вы, Глод?
      - Если Бомбастый и кот улетят, и я, конечно, с ними!
      - Наконец-то! Наконец! Вы доставили мне удовольствие, Глод!
      - Это еще не все, Диковина, тебе надо с этим медведем Бомбастым самому поговорить, потому что мне он не верит. Все они, горбуны, одним миром мазаны. Пошуруй там в своих волнах, чтобы он мог тебя слышать и увидел бы ящик.
      - Я вызову вас через две минуты.
      Ратинье вышел во двор и за руку привел к себе Шерасса.
      - Иди за мной и не воображай, что ты всех умнее, Фома неверный! Садись против буфета, а то, не дай бог, свалишься со стула и зад разобьешь!
      Глод даже ладони на плечи ему положил, чтобы тот смирно сидел на стуле.
      - Я отсюда ничего не вижу, - заскулил Бомбастый, на которого все же подействовала торжественность момента, - и не слышу ничего...
      - Замолчи. Не баламуть зря волны. Там наверху заскворчит, ровно сало на сковородке.
      - Да я ничего не вижу...
      - Если волны у тебя от печени идут, не думаю, чтобы им удобно было играть в чехарду с твоим горбом.
      Сизисс не успел ответить оскорблением на оскорбление. Прямо перед ним на буфете возникло черное пятно, приняло форму ящичка, и постепенно разгорелась зеленая точка.
      - Не шевелись, чертов осел, - шепнул Глод, силой удерживая Шерасса, который чуть было не вскочил со стула. Из ящичка раздался голос инопланетянина:
      - Мсье Шерасс... Мсье Шерасс...
      - Кто это меня зовет? - пролопотал Сизисс.
      - Говорит Оксо, вызываю Землю... Говорит Оксо, вызываю Землю... Мсье Шерасс... Говорит Диковина... Вы здесь, мсье Шерасс?
      - Да скажи "здесь", старый потаскун, - шепнул ему Ратинье.
      - Это я... Франсис Шерасс...
      - Не бойтесь, мсье Шерасс,
      - Я ничуть и не боюсь, - ответил Бомбастый, которого била такая дрожь, что стул под ним чуть не разваливался на куски.
      - Хотите дожить до двухсот лет, мсье Шерасс?
      - Если на то будет ваша добрая воля... Если есть такой способ, чтобы этому способствовать, я не против... - с трудом выдавил из себя Сизисс.
      - Значит, решено! Глод!
      - Да, Диковина.
      - Я прилечу сегодня в полночь. Обговорим подробности вашего отъезда. Вы мне представите мсье Шерасса. А суп будет?
      - Как-нибудь уж сварим.
      - А бутылочку поставите?
      - Даже две.
      - Значит, до вечера. До свиданья, мсье Шерасс.
      - До свиданья, мсье Диковина, - из последних сил пробормотал Бомбастый.
      - Диковина! - крикнул вдруг Глод. - Ты еще здесь?..
      - Слушаю вас.
      - У нас тут соседи есть, от них такой адский шум, что ты сам небось их за свои миллионы километров слышишь. Что-нибудь можешь сделать?
      - Я сейчас же запущу им прямо в морду противозвуковую волну.
      - Большое спасибо.
      - Не за что. Я до того рад, Глод, что вы наконец решились! Рад, рад!
      Зеленый огонь в последний раз ударил им в глаза, мигнул и погас.
      - Вот оно как! - заключил Ратинье со скромной простотой, а его друг проглотил слюну с таким звуком, с каким раковина всасывает воду.
      Окончательно развеселившись, Глод со всего размаху шлепнул Сизисса по плечу.
      - Ну, что скажешь, старый дурень?
      - Скажу, что, если ты немедленно не поднесешь мне стаканчик, я в обморок брякнусь.
      Ратинье протянул другу стакан, тот хлопнул его одним духом, не пролив ни капли.
      Со зловещим урчанием, издав напоследок с десяток до ужаса фальшивых нот, отдаленные тамтамы вдруг оборвали свой речитатив; задохнулись, как-то пришепетывая, громкоговорители, прицепленные к верхушкам деревьев. Чудесная тишина залегла над лугами. И вернулись с десяток птичек, осторожно, на цыпочках, и залились во весь голос...
      Глод с Бомбастым уселись на скамеечку, водрузив между собой литровую бутылку, а сбоку у каждого стоял стакан. Пользуясь тем обстоятельством, что Шерасс все еще не мог опомниться, Ратинье рассказал ему во всех подробностях сверхнеобычайную, но, однако ж, вполне достоверную историю о появлении Диковины и их отношениях.
      - Похоже, что ты с ним совсем запанибрата, - признал Бомбастый и добавил не без капли яда, именуемого ревностью: - Может, ты с ним больше, чем со мной, дружишь?
      - Не болтай глупостей. Ты тоже его другом станешь. А друзей лучше всего иметь двоих.
      - Как и папу, - ни к селу ни к городу сбрехнул Бомбастый. И добавил: - Вот я чего никак в толк не возьму, чего это им, твоим старым хрычам, так капустный суп полюбился!
      - Из его разговоров я понял, вернее, кажется мне, что понял, будто капустный суп им удовольствие доставляет и что у них никаких удовольствий вообще нету. Ну, словом, вроде они Америку открыли. И что самое малюсенькое удовольствие еще лучше любой Америки.
      Они докончили свой литр без малейшего угрызения совести, так как им теперь уже нечего было заботиться о собственном здоровье. Что бы они ни делали, сколько бы ни пили, ни курили, чего бы ни ели, все равно впереди маячила радужная перспектива прожить еще сто тридцать лет.
      - А ты говорил Диковине, - спросил Бомбастый, - что мы с собой курочек и кроликов захватим?
      - Пока еще нет.
      - А ты скажи, милок, потому что овощи и сало дело, конечно, хорошее, но нам нужно и омлет съесть, и говядинки. На что мне лететь в небеса, чтобы я там в чем-нибудь испытывал нужду... Нельзя же с утра до вечера один капустный суп хлебать как каторжный. Кроме того, нет скотины - нет и навоза. А без навоза ничего не вырастишь.
      - Верно ты говоришь.
      - И аккордеон я тоже с собой возьму.
      - Возьмешь все, что вздумаешь. Они подадут нам большую тарелку, и мы, что нам надо, в нее и погрузим.
      - А скамейки тоже влезут?
      - Почему бы и нет!
      Бомбастый вернул Глоду недавно полученный от него дружественный тычок:
      - Стало быть, нам еще сто тридцать лет на скамье сидеть, разговаривать, пить, воздух портить и на аккордеоне играть?
      - Надо думать, что так оно и будет.
      - А я боюсь, не слишком ли это долго?
      - Ведь никто этого еще не видал, сами там увидим.
      - Верно, будет еще время оглядеться.
      - Правильно, будет еще время оглядеться.
      - Мне, как и тебе тоже, не очень-то улыбается подыхать здесь и лежать в парке отдыха за церковью. - Бомбастый хохотнул: - Вот-то у мэра с его парком рожа будет, когда он нас разыскивать повсюду станет.
      - А мы ему записочку перед отлетом оставим, - уточнил Ратинье. - Так, мол, и так, а мы по его милости вынуждены христорадничать по дорогам. Что, мол, двух несчастных стариков изгнала из дому экономическая экспансия, вот они и бродят, бедолаги, по всем дорогам Земли. Хорошенькая будет реклама для Труфиня! Вынужден будет, падаль, в отставку подать!
      Громы и молнии позора, которые обрушатся на голову недостойного мэра, скоропостижная порча высокочувствительных передатчиков, которые юные немцы и бельгийцы безуспешно старались починить, не говоря уж о необъятной перспективе, которую сулило звездное изгнание, - все это наполнило радостью их сегодняшний день. После завтрака они забили свинью. Она тоже полетит на планету Оксо, но в засоленном виде. Потом, по совету Ратинье, они собрали всю капусту и сложили ее в мешки.
      - Похоже, там у них наверху все здорово сохраняется, - пояснил Глод. - Надо думать, что поле дядюшки Мюло еще не вспахано и не засеяно.
      - А кто там будет спину на поле гнуть?
      - Там свои негры есть. В конце концов, они повсюду имеются, по всему свету! Насколько я понимаю.
      Раз взявшись за работу, они выкопали и все остальные овощи, набили ими несколько ящиков.
      - Глод, а сколько километров до их штуковины?
      - Двадцать два миллиона.
      - Да-а, это тебе не кот наплакал. Я вот, к примеру, дальше Клермона не бывал, ездил туда в тридцать седьмом году умирающую сестру проведать. А дотудова больше ста километров насчитывалось.
      К вечеру оба их опустошенных сада и оба огорода являли собой печальное зрелище парижских скверов. И Глод, оглядываясь кругом, сам того не зная, перефразировал строки поэта:
      - Но завтра на Оксо капуста наша будет еще краше!
      Ближе к ночи они уселись на скамейку, созерцая звезды. Скоро на той же самой скамейке, только в двух часах полета отсюда на тарелке, они будут любоваться чужими звездами, но литровка все так же будет стоять у них под рукой. Ничто не изменится, только жизнь будет длиться и длиться, и на сей раз не скоро еще кончится.
      На Гребне стены в лунном свете четко вырисовывалась тень Добрыша. Он тоже не спускал глаз с небес, и ему мечталось, что это там не звезды, а мыши. Он, со своей одышкой, с вечно слезящимися глазами, и не подозревал, что жить ему осталось еще сто восемьдесят семь лет.
      В полночь Глод с Бомбастым увидели, как над их головой блеснул воздушный корабль Диковины, и оба наконец сошлись на том, что это и впрямь самая что ни на есть летающая тарелка.
      Глава тринадцатая
      Диковина охотно выполнил все их пожелания и даже капризы, до того он был счастлив при мысли, что теперь ему навечно обеспечен дома капустный суп.
      На следующую ночь между двух домиков опустится грузовая летающая тарелка, и ударная бригада оксониан перетаскает туда ящики с курами и кроликами, просоленной свининой, капусту и все прочие овощи, целую груду деревянных сабо, скамейки, постели и всю мебелишку, не забыв прихватить стенные часы, печурку, плиту и бочки.
      Диковина сказал, что перевезет Глода, Бомбастого и Добрыша на своей ультраскоростной тарелке. А позже, пока Оксо не находится еще на расстоянии двухсот тридцати восьми миллионов километров от Земли, команда инопланетян захватит также солидный запас табака и паштетов для кота, заберет на потребу новых компатриотов вино и уголь.
      Когда все было обговорено, естественно, надо было выпить за скорый отъезд. В результате чего Диковина с большим трудом завел свой аппарат, который он по обыкновению загнал в хлев.
      Поутру, когда они встали, Бомбастый заявил Глоду:
      - Он, Диковина, славный малый, только, по-моему, здоровый алкаш!
      - Верно, выпить он не промах. А ведь подумать только, поначалу он разные байки рассказывал, что, мол, алкоголя не переносит. А сейчас ложка супа, стаканчик красного, ложка супа, стаканчик!..
      Разгулявшийся ветерок донес до их слуха перезвон колоколов.
      - Ага, - протянул Ратинье, - это Труфинь своего сынка на дочке Фонтенов женит. Хочешь, пойдем туда и устроим им хорошенький бордель, чтобы мэру неповадно было.
      Он изложил свой план Бомбастому, который в ответ только одобрительно захихикал. Затем Глод уложил в две картонки из-под обуви тысячу луидоров, аккуратно перевязал картонки, вложил в них следующее письмецо:
      Дорогая Франсина,
      Я уезжаю, слишком долго было бы объяснять тебе, куда именно.
      Посылаю тебе немножко деньжат, так как там, куда я отправлюсь, деньги мне не потребуются, не то что здесь, тебе. Положи их в банк, пусть помаленьку размножаются Только не показывай своему мотоциклисту. Это еще не значит, что ты знаешь мужчин, раз ты меня знала. Остерегайся их, как холеры Все они вруны, воры и тому подобное. Целую тебя и снова желаю тебе счастья.
      Твой старый Глод.
      Нацепив через плечо солдатскую сумку, неся картонки в руках, он вышел из дому. Бомбастый присоединился к нему, помог нести другу поклажу. Направлялись они в городок.
      - Скажи, Глод, а там наверху так же хорошо, как у нас нынче?
      - По словам Диковины, да. Все наши горести и ревматизмы останутся здесь, сынок. Думаю даже, что мы обделали неплохое дельце, задумав улететь отсюда! С некоторых пор даже слепому видно, что вся Земля огнем охвачена, что скоро придется выбирать только между концентрационными лагерями и парками отдыха. Есть такие края, где на хлебе с водой сидят. А есть и другие, где лопают таблетки, чтобы переварить разные деликатесы, которыми обожрались. А возьми море, пропало оно к чертовой бабушке, там теперь вместо воды сплошной мазут, а чайки схватывают рыбешку величиной с граммофонную иглу. Я уже не говорю о тех местностях, где потрошат людей за милую душу на каждом углу, и конца этому не будет, потому что люди никогда не смогут увидеть себя со стороны.
      - Верно говоришь, милок. А мы на них будем поглядывать сверху, с нашей скамеечки, попивать винцо и покрикивать: "За ваше здоровье, ребята!", и пусть они сами в своих делах разбираются.
      Веселясь от души, как бы уже находясь в состоянии невесомости, они ласково похлопали друг дружку по спине. Впервые со дня сотворения мира два христианина были счастливы покинуть Землю, чего так боялись всю жизнь, равно как и все их современники.
      В городке они первым делом зашли на почту, где приемщик, знавший Глода с Бомбастым уже десятки лет, обомлел:
      - Дядюшка Ратинье... да неужели вы Франсине посылку отправляете?
      - Нет, Виктор, не бедняжке моей Франсине, нет. Это одной родственнице.
      - А я уж подумал...
      - ... что я сбрендил? Пока еще нет. Заметь, мне еще сто тридцать лет жить осталось!
      - И мне тоже, - гоготнул Бомбастый.
      Виктор решил, что они просто его разыгрывают.
      Колокола снова подняли трезвон. Глод с Бомбастым встали у церковных ворот. Через несколько минут появился свадебный кортеж.
      - Да здравствует новобрачная! - проревел Ратинье.
      - Да здравствуют молодожены! - проорал Шерасс. Грегуар Труфинь нахмурился и проворчал на ухо соседу:
      - Что этим старым обезьянам здесь нужно?
      Глод засунул руку в свою сумку, то же самое сделал и Бомбастый, и две пригоршни луидоров пролились золотым дождем на свадебную процессию.
      - Осторожно, конфетки! - с громовым смехом рыкнул Ратинье, посылая вторую пулеметную очередь луидоров.
      - Их, правда, не едят, но получается то же на то же! - крикнул Шерасс и тоже швырнул горсть золотых величественным жестом сеятеля.
      - Да это же, черт побери, золотые монеты! - завопил новобрачный, бросаясь, как вратарь, прямо в пыль, куда вслед за ним рухнули и шаферы.
      - Золотые монеты, - подхватил весь свадебный кортеж, рассыпавшись по земле на манер костяшек домино.
      - Да не деритесь вы! На всех хватит! - кричали им Глод с Бомбастым, разбрасывая во все стороны луидоры, словно кропя стоящую на четвереньках толпу.
      В несколько секунд вся свадьба полегла на землю.
      Колотили друг друга.
      Рвали друг на друге праздничные одежды.
      Новобрачную хватили кулаком по глазу.
      Мэр сцепился из-за монетки с кюре, прибежавшим на шум, и укусил его.
      Мальчишки из хора тоже врезались в толпу ищущих и били их куда попало.
      Старухи царапали друг другу физиономии, теряя в песке вставные челюсти.
      Чья-то бабушка, дама весьма тонная, ползала, как удав, между дерущимися и прямо заглатывала попадавшиеся ей золотые.
      - Смелей! Смелей! - покрикивали великодушные дарители, подзадоривая это стадо обезумевших баранов, осыпаемых чудесным золотым дождем.
      Кюре, не выпускавшего добычу, затоптали.
      В пылу боя стащили брючонки с мальчика из хора.
      Ругались как извозчики.
      Рассорились на всю жизнь.
      Вцеплялись дамам в перманент.
      Норовили стукнуть соперника башкой в нос.
      В лучшем случае обменивались пощечинами.
      На паперти то и дело завязывались новые схватки.
      Повсюду кровь, пот, слезы.
      Фатой новобрачной окутало учителя.
      С одного благостного старца сорвали очки, а самого ударили его же собственной тростью по черепу.
      Рвали друг с друга галстуки. Рубашки. Платья.
      Мэр очутился без подтяжек.
      Целили в жизненно важные органы соседа. Не щадили и срамных мест.
      Кое-кому расквасили нос.
      Чья-то сумочка выскочила за штрафную линию. Ее вбросили на поле ногой.
      - Да есть еще! - надрывались Шерасс и Ратинье.
      Град луидоров забарабанил по зубам какого-то вполне приличного господина, возвращавшегося из города, и добрался он домой весь в лохмотьях.
      Подростки верещали как ошпаренные.
      Кепи одного из стражников, до краев полное луидорами, кто-то ловко подбил ногой, как игрок в регби.
      А потом уже незачем стало рыться в гравии. Незачем было копать его и перекапывать, оставалось лишь подняться с земли и кое-как привести в порядок непоправимо разодранные одеяния. Никто не видел, как улизнули Глод и Бомбастый. Напрасно свадебный кортеж оглядывался по сторонам кто подбитым, кто заплывшим глазом. Поддерживая панталоны обеими руками, Труфинь громовым голосом допытывался у своего помощника:
      - Какую меру наказания можно применить к этим двум старым бандитам?
      - Никакую, Грегуар, никакую, - ответил помощник, растирая щеку, на которой остались следы чьей-то пятерни на манер звезды. - Такова традиция - осыпать новобрачных монетами при выходе их из церкви.
      - Но не луидорами же, черт подери!
      - Это действительно не предусмотрено законом, но не думаю, чтобы оно послужило отягчающим обстоятельством. Уж скорее, все это сделано от доброго сердца.
      Оставив позади свадебный кортеж, превратившийся в траурную процессию, распавшиеся семьи, рассорившихся любовников, навеки порвавших друзей, Шерасс и Ратинье с облегчением перевели дух и мирно зашагали по дороге к дому. Даже горб Бомбастого, казалось, веселился вовсю.
      - Видал работку-то, Глод?
      - В ихнем парке отдыха лучшего не увидишь!
      - Труфинь здорово надулся. Наверняка придет нас костить!
      - А вот я уверен, что нет.
      - Почему это?
      - Прежде чем нас костить, им надо нам денежки вернуть, а ни один тебе не вернет, держи карман шире!
      - Об этом я и не подумал.
      - Зато я подумал. Да они скорее все передохнут, чем хоть грош отдадут.
      Пройдя еще немного, они повстречали мальчугана лет семи; заметив наших дружков, он быстро сдернул с головы беретик.
      - Добрый день, мсье Шерасс, добрый день, мсье Ратинье.
      - Постой-ка, паренек, - сказал Глод. - Уж больно ты вежливый мальчик. Уж не сын ли ты Пурийонов, что живут в Пти-Жавель?
      - Да, мсье Ратинье. Меня зовут Максим.
      - Конфеты, Максим, любишь?
      - Конечно, люблю...
      Глод вынул портмоне, вытащил оттуда франки, оставшиеся после обмена луидоров в Сельскохозяйственном кредитном банке, присоединил к ним всю свою пенсию:
      - Держи, малый. Тут вроде бы четыреста тысяч наберется.
      - Четыреста тысяч!
      - Да, только смотри родителям не говори. А то отберут. Спрячь-ка их в металлический ящичек и снеси на чердак. Затем Глод повернулся к Бомбастому:
      - Вот что! Отдай-ка и ты ему свои капиталы! Там, куда мы отправляемся, они прах один!
      Сизисс тут же вынул все свои деньги, вручил их мальчику, а тот испуганно пробормотал: "Спасибо, мсье!"
      - Теперь ты, Максим, будешь верить волшебным сказкам о добрых феях, улыбнулся Глод, - Только не треплись повсюду, а феи и впрямь есть. Даже наш Бомбастый - чистая фея Карабосс.
      - Тоже мне остряк нашелся! - проворчал Сизисс. Ратинье погладил мальчика по головке.
      - Ну иди, Максим. И запомни: вежливость - великая штука.
      Мальчуган еще раз поблагодарил стариков и умчался вприпрыжку не помня себя от радости. А Глод царственным жестом швырнул свое портмоне в придорожную канаву и заявил:
      - И никаких удостоверений личности нам тоже не потребуется! Так вот, в наше последнее утро на Земле хочу тебе сказать, Бомбастый, прямо скажу, что мы чертовски повеселились нынче утром!
      Оба чувствовали себя легче гусиного пуха, которым набивают подушки, легче листка папиросной бумаги, лежащей рядом с пачкой табака, легче мыльного пузыря, который выдувают через соломинку. Вступив на опушку новой жизни, сулившей им больше свежих и радостных впечатлений, чем даже военные действия, за ходом которых издалека наблюдает важный генерал, они чувствовали себя ровесниками отрока Пурийона, ровесниками цветущего в изгородях боярышника, воробьев, рассевшихся по веткам. Даже библейский Енох и прочие святые, взятые живыми на небеса, не возносились столь безмятежно, как собиралась вскарабкаться туда эта пара пройдох больше чем скромного социального положения. Готовясь помериться силами с самим Иисусом Христом на его собственной территории в день его вознесения, они точно на крыльях летели по дороге, топча ее, как виноград, глотая, как вино.
      В полдень они закусили кровяной колбасой, приготовленной еще накануне, когда забили свинью. Бомбастый просто обожрался ею, поскольку ему теперь уже не приходилось беспокоиться о своем давлении, пускай оно так подскочит, что поставит в тупик докторов, энтузиастов своего дела, но в то же время подозревающих в каждом больном симулянта. С двух до шести они предавались сиесте.
      Уже вечером Шерасс, вооружившись раскаленной докрасна кочергой, выжег на траве участка Ратинье круг.
      В полночь они сидели на скамейке и под звуки аккордеона принимали винцо Сизисса крепостью в двенадцать градусов и ждали грузовой летающей тарелки, каковую и разглядели в небе сначала в виде все увеличивающейся точки, а потом она, как огромный зонтик, опустилась во дворе. Двенадцать здоровенных такелажников с Оксо в красно-желтых комбинезонах, кулдыча, как индюки, в мгновение ока перетащили внутрь тарелки весьма живописное барахло по указанию Глода и Бомбастого.
      После погрузки скарба, когда тарелка стала похожа скорее на общественную свалку или на судно, забитое тюками эмигрантов, чем на выставленные на аукционе вещи в стиле Кристи или Сотби, оксониане раскланялись и, став друг другу в затылок, влезли по очереди в свой летающий грузовик.
      И грузовик унесло, как зернышко уносит ветром. Лишившимся скамеек Шерассу и Ратинье пришлось сесть прямо на землю. Глод взял на руки своего кота, который хрипло мяукал. Хозяин погладил жалкую головенку, всю в шишках былых побоищ.
      - Вот ты и уезжаешь, братец. Если бы ты остался здесь, ты завтра уж окочурился бы. А теперь завтра ты вместе с нами будешь в раю!
      Когда спустилась тарелка Диковины, Глод со своим котом и Бомбастый со своим аккордеоном поднялись на борт, веселясь, как семинаристы на каникулах. С ними вознесся в небеса и ящик с литровыми бутылками - надо же поддержать дух во время путешествия.
      В ту самую минуту, когда Клод Ратинье и Франсис Шерасс затянули во всю глотку "Есть нам что выпить в небесах!", за ними герметически захлопнулись дверцы тарелки.
      Глава четырнадцатая
      Карл Шопенгауэр, инженер из Штутгарта, выскочил из своего "мерседеса" с такой быстротой, словно упал с облаков или, на худой конец, с лестницы. Сурово оттолкнув жандарма, который попался ему на пути, он, точно снаряд Большой Берты, ворвался в жандармерию.
      - Прикадир! - завопил он не хуже Гитлера на параде в Нюрнберге. - Я кочу кофорить с прикадир! Сейчас!
      Разнервничавшийся Карл Шопенгауэр уже расшатывал радиатор батареи центрального отопления, когда вошел бригадир Куссине в пижаме и с коркой застывшего на лице мыла - в появлении его не было ни капли торжественности, что объяснялось ранним часом, когда человеку более пристало заниматься утренним туалетом, нежели международными конференциями.
      - Что случилось, мсье Шопенгауэр? - строго осведомился бригадир. - В такой час не тревожат французскую армию! Ваш народ приучил меня к большей дисциплине!
      - Я ошитал до утреннего часу, каспадин прикадир! - завопил немец. - Я фител нефероятный вещь, каспадин прикадир!
      - Узпокойтесь! Тьфу, успокойтесь! Объяснитесь яснее!
      - Я ситеть, - просительным тоном произнес Шопенгауэр.
      - Конечно-конечно, присаживайтесь.
      Инженер обхватил голову руками и начал свой рассказ, прерываемый изредка чисто щенячьим визгом:
      - Так фот, каспадин прикадир. Я уже лешал. Так фот, мне понатопилось по нужте... Как пудет по-франсуски?
      - Неважно. Я понял. Продолжайте.
      - Слофом, удовлетворив свою нужту, я уфител столь хорошая погота и подумал шутошку погулять по пурпоннесской теревне. Это феликолепно, каспадин прикадир, грандиоз. Прямо Фатерлоо долина, я тальше шел. Мой гигенишеский и боэтишеский прогулка привел меня к дому каспадин Радинье и Шерасса.
      - Вот как? - встревожился бригадир. - Ну и в чем дело? На сей раз Шопенгауэр заговорил тоном Федры, терзаемой призраками.
      - В шем дело, каспадин прикадир? В том, што я фител, как с неба упал летающая тарелка, как... завсем как конфетти в тень прастник. Я фител, как тарелка присемлился на поле, Я фител каспадина Радинье с его катце и каспадина Шерасса с его аккортеон, как они флезали в тарелка! А ф ней бил ошень непольшой шитель Марса, весь в шерсти и с хоботом вместо нос. Дочно!
      - Ну и в чем дело? - повторил бригадир, машинально облизывая губы вместе с мыльной пеной.
      - А в том, каспадин прикадир, тарелка улетел быстрее, чем ваш Конкорт. Каспадин Радинье и каспадин Шерасс были бохищен инопланетянами, фот и фсе!
      Бригадир Куссине удрученно присел к углу письменного стола, задумчиво закусил зубами кончик своей барсучьей кисточки для бритья, пососал ее, как ванильное мороженое.
      - И вы тоже, мсье Шопенгауэр! И вы! Если уж вы начинаете видеть летающие тарелки, то куда же мы все идем, черт побери! Куда идем! Завтра летающие тарелки увидят и нотариус, и доктор, и аптекарь! И я тоже увижу ее в тарелке супа! И префект ее увидит на коврике у постели! А кончится тем, что сам Жискар увидит ее в бюстгальтере Анн-Эймон!
      Тевтонец не перенес такого недоверия. Всей пятерней он вцепился в воротник пижамы Куссине, и воротник остался у него в руках.
      - К шорту ваш Шискар! Вы мне не доверяйт, каспадин прикадир, отевайтесь, я вас отфезу! Боняли?
      Карл Шопенгауэр с точки зрения экономической был достаточно силен. Шопенгауэр был инженером в Штутгарте. После недолгого колебания Куссине ополоснул лицо, нацепил форму и уселся рядом с немцем в его "мерседес". А инженер, все еще не отошедший от пережитых волнений, гнал до Гурдифло машину с такой быстротой, что только три, а то и два колеса, а уж никак не четыре касались дороги.
      - Фот, - заявил Шопенгауэр. - Пософите их. Если они отвечайт, я ставлю фам аберитив, как у вас коворится!
      Бригадир Куссине, взволнованный, с пистолетом в руке осмотрел оба дома. Что верно, то верно - они были пусты. Не осталось даже кастрюль и стенных часов. Ни яичка в курятнике, ни морковки на огороде.
      - Мсье Шопенгауэр, - еле пролепетал он, - это и впрямь удивительно. Вы говорили, что летающая тарелка приземлилась на поле?
      - На боле каспадина Ратинье, фот и фсе.
      - Пойдемте туда!
      И тут бригадир Куссине обнаружил, к величайшему своему удивлению, круг выжженной травы, что считалось официальным и признанным начальством доказательством того, что летающая тарелка и в самом деле побывала здесь.
      Бригадир составил рапорт, прочтя который вся редакция "Монтань" ржала целый день. То обстоятельство, что неопознанный летающий объект прихватил с Земли в качестве трофея двух полоумных стариков пьянчужек, целых две недели веселило журналистов.
      На Монмартре распевали песенку о бригадире Куссине, его высмеивали даже в Брюсселе.
      И с той поры во всем Бурбонне говорят, разумеется по легкомыслию, про помешанного, что он помешан, как жандарм из Жалиньи. Что отнюдь не радует его коллег, но пусть уж вся эта история останется между нами.