И что ей молвить - нежной?
      Что сердце расцвело?
      Что ветер веет снежный?
      Что в комнате светло?
      ("Хожу, брожу понурый...")
      А в стихотворении "На чердаке" говорится о смерти - настоящей или метафорической?- любимой женщины:
      Ветер, снежный север,
      Давний друг ты мне!
      Подари ты веер
      Молодой жене!
      Подари ей платье
      Белое, как ты!
      Нанеси в кровать ей
      Снежные цветы!
      . . . . . . . . . . . . .
      Слаще пой ты, вьюга,
      В снежную трубу,
      Чтоб спала подруга
      В ледяном гробу!..
      ("На чердаке")
      Потребовалось бы слишком много места для того, чтобы в подробностях раскрыть символическое значение "холода", "снежной вьюги", "снежного ветра", "кубка метелей" у Блока. Достаточно сказать, что внутри цикла "Снежная маска" возникает своя система смыслов, которую нельзя перенести ни в какое другое произведение и которую нельзя понять извне. Это особый вид контекста, в пределах которого создаются собственные, местные значения каждого слова и словосочетания.
      Стихи Лермонтова можно понять - хотя и не до конца,- Даже оставаясь в границах отдельного стихотворения; полное их понимание дает выход в тот контекст, который мы назвали "контекст "Лермонтов"". Стихи Блока по отдельности вообще останутся непонятыми - они требуют знания того поэтического языка, который лежит в основе целого цикла. Взаимоотношения между отдельными элементами этой системы, этого языка сложны; трудно представить себе "Словарь языка Блока", где оказались бы раскрыты все эти связи и отношения.
      Здесь необходимо сотворчество читателя, к воображению которого предъявляются большие и многообразные требования.
      Контекст "цикл"
      В новейшей литературе поэты часто объединяют стихотворения в циклы. Цикл - группа лирических вещей, связанных единством переживания и общими героями. Каждое из стихотворений цикла может существовать и само по себе, но цикл - это более обширный контекст; он обогащает отдельное стихотворение, придает ему новые смыслы, дополнительные, иногда существенные оттенки. Циклы очень важны для творчества таких поэтов, как Блок, Маяковский, Ахматова, Пастернак, Цветаева, Тихонов. Это - еще одна ступень лестницы контекстов, рассматриваемых нами.
      Циклы могут быть объединены путешествием автора; таковы "Стихи о Париже" и американские стихи Маяковского, "Итальянские стихи" Блока, "Тень друга" Тихонова. Цикл может быть посвящен женщине - например, "Кармен" Блока или "Последняя любовь" Заболоцкого. В центре цикла может стоять какой-нибудь один образ, имеющий для поэта особое, иногда даже символическое значение. Таковы некоторые циклы М.Цветаевой.
      Вот, например, ее цикл "Стол" (1933). Составляющие его шесть стихотворений посвящены письменному столу - как постоянному спутнику поэта, помощнику, символу литературного труда. Пятое стихотворение гласит:
      Мой письменный верный стол!
      Спасибо за то, что, ствол
      Отдав мне, чтоб стать - столом,
      Остался - живым стволом!
      С листвы молодой игрой
      Над бровью, с живой корой,
      С слезами живой смолы,
      С корнями до дна земли!
      Стихотворение это вполне законченное. Стол соединяет в себе и предмет мебели - письменный стол,- и то дерево, из которого он сделан. Дерево в столе не умерло, оно продолжает жить - с листвой, корой, смолой, корнями; недаром так близки друг другу слова "стол" и "ствол" - они, эти слова, родные братья, связанные не происхождением, но роднящими их почти одинаковыми звуками. Важное слово - эпитет "живой"; на пространстве в 8 строк он повторен трижды. Но стол более живой, чем даже дерево: он - человек или, точнее, что-то вроде кентавра; только кентавр - это полуконь, получеловек, а стол Цветаевой - получеловек, полудерево. О нем сказано: "С листвы молодой игрой / Над бровью..." А привычное словосочетание "письменный стол" разбито вдвинутым между словами эпитетом "верный",- "письменный верный стол" совсем не то же самое, что "верный письменный стол": в первом случае определение "письменный" становится эпитетом, уравнивается в правах с "верный", и "стол" одухотворяется. В целом же стихотворение дает образ фантастический, который может быть лишь с трудом воссоздан воображением. И все же образ этот достоверен, ибо читатель понимает, что значат игра листвы, живая кора, слезы смолы и корни, уходящие в землю, применительно к письменному столу, который оказывается частью живой природы: речь ведь идет не о столе, а о поэте, о его внутреннем мире.
      Это стихотворение понятно и само по себе, но понимание его будет глубже, если помнить другие вещи цикла. Так, первое стихотворение начинается такой же строкой, что и пятое:
      Мой письменный верный стол!
      А дальше - иначе:
      Спасибо за то, что шел
      За мною по всем путям.
      Меня охранял - как шрам.
      Далее первый стих варьируется:
      Мой письменный вьючный мул!
      Спасибо, что ног не гнул
      Под ношей, поклажу грез
      Спасибо - что нес и нес.
      И дальше на все лады как бы "склоняется" корень слова "стол":
      ...Битв рубцы,
      Стол, выстроивший в столбцы
      Горящие: жил багрец!
      Деяний моих столбец!
      Столп столпника, уст затвор
      Ты был мне престол, простор
      Тем был мне, что морю толп
      Еврейских - горящий столп!
      В первом стихотворении развивается понятие "верный". В третьем стол оживает - он приобретает человеческие черты:
      Тридцатая годовщина
      Союза - держись, злецы!
      Я знаю твои морщины,
      Изъяны, рубцы, зубцы
      Малейшую из зазубрин!
      (Зубами - коль стих не шел!)
      Да, был человек возлюблен!
      И сей человек был - стол
      Сосновый...
      А последнее, шестое стихотворение цикла глубоко раскрывает его социальный смысл:
      Квиты: вами я объедена,
      Мною - живописаны.
      Вас положат - на обеденный,
      А меня - на письменный.
      "Вы" - это мещане, живые мертвецы, начисто лишенные духовной жизни. Их стол - обеденный, и, обращаясь к ним, Цветаева почти по-плакатному иронически говорит:
      Вы - с отрыжками, я - с книжками,
      С трюфелем, я - с грифелем,
      Вы - с оливками, я - с рифмами,
      С пикулем, я - с дактилем.
      И с не менее ироническим проклятием она восклицает:
      В головах - свечами смертными
      Спаржа толстоногая.
      Полосатая десертная
      Скатерть вам - дорогою!
      Табачку пыхнем гаванского
      Слева вам - и справа вам.
      Полотняная голландская
      Скатерть вам - да саваном!
      Мещане - это бездумные потребители; им дороже всего обед, их жизненная цель вполне выражается текстом шикарно-ресторанного меню: оливки, пикули, спаржа, трюфели. У них нет души; стихотворение кончается строфой:
      Каплуном-то вместо голубя
      - Порх!- душа - при вскрытии.
      А меня положат - голую:
      Два крыла прикрытием.
      Конечно, эти потребители не видят и не понимают того, что доступно взору поэта: где им прозревать в столе дерево, стихийное бытие живой природы? Сказанное в 5-м стихотворении доступно лишь поэту - в противоположность тем, у кого душа не голубь, а каплун.
      Голубь - птица, олицетворяющая высшее духовное начало (в Священном писании Бог спускается на землю, приняв облик голубя; в христианских храмах часто на древних фресках можно увидеть изображение голубя), а каплун - это кастрированный петух, которого откармливают на мясо. Голубь и каплун противопоставлены у Цветаевой как духовное и материальное, как высокое и низкое, как поэзия и проза.
      Прочитав это последнее стихотворение цикла, мы иначе поймем "Мой письменный верный стол" - оно наполнится большим общественным смыслом, приобретет черты антибуржуазного монолога. А предшествующие стихи раскрывают каждую из строк интересующего нас стихотворения, добавляя необходимые смысловые оттенки. В нашем восьмистишии стол - живой, но насколько же он более живой, если читатель помнит о сказанном выше: "Да, был человек возлюблен! / И сей человек был - стол / Сосновый..." Насколько же родство слов стол - ствол полнее, если помнить о других предшествующих созвучиях: стол - столб - столп - престол - простор - столяр...
      И, может быть, еще отчетливей выявится цветаевский смысл слова "стол", если поставить рядом другой; например, у Пастернака:
      Мой стол не столь широк, чтоб грудью всею
      Налечь на борт и локоть завести
      За край тоски, за этот перешеек
      Сквозь столько верст прорытого прости.
      ("Разрыв", 8, 1918)
      Такова еще одна ступень контекста - контекст цикла.
      Вверх по лестнице контекстов
      Лестница контекстов вполне реальна. На основе всего, что сказано, можно представить ее в таком виде:
      Контексты
      6 ...отдельного стихотворения
      5 ...цикла стихотворений
      4 ...данного автора
      3 ...литературного направления, эпохи
      2 ...условно-словарный (общепризнанный переносный смысл)
      1 ...общесловарный
      При этом следует иметь в виду, что ступени 1-2 объединяют контексты общеязыковые, а ступени 3-6 контексты художественные; в этой второй группе слово оказывается более сложным, ибо оно входит одновременно в две системы, подчиненные разным закономерностям: систему языка (речи) и систему эстетического целого (художественную); здесь, по определению Г.О.Винокура, каждое слово "значит и то, что оно означает обычно, и то, что за этим обычным значением раскрывается как художественное содержание данной формы".
      Возьмем, к примеру, слово "буря" и проведем его по ступеням этой лестницы, не пытаясь выдержать историческую последовательность, а исходя только из логического развития мысли.
      1. Общесловарный контекст
      В стихотворении Пушкина "Туча" (1835):
      Последняя туча рассеянной бури!
      Одна ты несешься по ясной лазури,
      Одна ты наводишь унылую тень,
      Одна ты печалишь ликующий день.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Довольно, сокройся! Пора миновалась,
      Земля освежилась, и буря промчалась,
      И ветер, лаская листочки древес,
      Тебя с успокоенных гонит небес.
      Здесь "буря" - непогода, или (читаем в толковом словаре) "ненастье с сильным разрушительным ветром", как и в другом стихотворении Пушкина, "Зимний вечер" (1825):
      Буря мглою небо кроет,
      Вихри снежные крутя...
      . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Или бури завываньем
      Ты, мой друг, утомлена...
      2. Условно-словарный контекст
      Из стихотворения Пушкина "Наполеон" (1821):
      Когда, надеждой озаренный,
      От рабства пробудился мир,
      И галл десницей разъяренной
      Низвергнул ветхий свой кумир;
      Когда на площади мятежной
      Во прахе царский труп лежал,
      И день великий, неизбежный
      Свободы яркий день вставал,
      Тогда, в волненье" бурь народных
      Предвидя чудный свой удел,
      В его надеждах благородных
      Ты человечество презрел...
      "Буря" в данном контексте - мятеж, революция. Это переносное значение общепринято, оно широко распространено и тянется через всю русскую поэзию.
      3. Контекст литературного направления, эпохи
      В начале XX века "буря" означает уже не вообще народное волнение, но вполне конкретно - ожидаемую социалистическую революцию, как в "Песне о Буревестнике" М.Горького (1901):
      Чайки стонут перед бурей,- стонут, мечутся над морем, и на
      дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей...
      ...Вот он носится, как демон,- гордый, черный демон бури...
      - Буря! Скоро грянет буря!
      Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим
      гневно морем, то кричит пророк победы:
      - Пусть сильнее грянет буря!..
      Сравним с Горьким других революционных романтиков начала XX века. Вот, скажем, у неизвестного автора песни (1902):
      К нам, под знамя боевое,
      К нам, все честное, живое,
      К нам, бойцов отважных рать!
      Грянем бурей-ураганом!
      Будем мы на страх тиранам
      За свободу воевать!
      Или у А.Маширова в стихотворении "Не говори в живом признанье..." (1916):
      Придет пора, порыв созреет,
      Заблещет солнцем наша цель.
      Поэта мощного взлелеет
      Рабочих песен колыбель.
      И он придет как вождь народный,
      Как бури радостной раскат,
      И в песне пламенной, свободной
      И наши песни прозвучат.
      4. Контекст автора
      В лирике Тютчева образ бури имеет особое значение, которое можно понять только из общего контекста тютчевской поэзии. Это яснее всего в стихотворении середины 1830-х годов:
      О чем ты воешь, ветр ночной?
      О чем так сетуешь безумно?..
      Что значит странный голос твой,
      То глухо жалобный, то шумно?
      Понятным сердцу языком
      Твердишь о непонятной муке
      И роешь и взрываешь в нем
      Порой неистовые звуки!..
      О, страшных песен сих не пой
      Про древний хаос, про родимый!
      Как жадно мир души ночной
      Внимает повести любимой!
      Из смертной рвется он груди,
      Он с беспредельным жаждет слиться!..
      О, бурь заснувших не буди
      Под ними хаос шевелится!..
      Согласно тютчевским взглядам на мир, в его глубинах кроется первобытный хаос, обнаруживающийся ночью, когда, как говорится в другом стихотворении, "прилив растет и быстро нас уносит / В неизмеримость темных волн". Этот хаос человеку "родимый", ибо он таится в глубинах духа, жаждет вырваться наружу, разрушить зыбкое строение цивилизации, одолеть ее призрачную гармонию. "Ночная душа" склонна раскрыться навстречу извечному, древнему хаосу - это гибельно для разума, но это же и основа поэзии. "Бури" у Тютчева - это хаос, который живет в человеческой душе; если эти бури разбудить, воскреснет и древний хаос. Спящие бури - это обузданная цивилизацией стихия духа, которая "с беспредельным жаждет слиться". Только зная такой смысл слова у Тютчева, можно верно прочесть и стихотворение "Сон на море" (1828-1830), начинающееся строками:
      И море и буря качали наш челн;
      Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
      Две беспредельности были во мне,
      И мной своевольно играли оне.
      Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
      Окликалися ветры и пели валы.
      Я в хаосе звуков лежал оглушен,
      Но над хаосом звуков носился мой сон...
      Стихотворение это кончается строками, тоже проясняющимися общим контекстом - в сочетании со словами "буря", "хаос":
      И в тихую область видений и снов
      Врывалася пена ревущих валов.
      5. Контекст цикла стихотворений
      В поэме А.Блока "Кармен" (1914) 2-е стихотворение гласит:
      Есть демон утра. Дымно-светел он,
      Золотокудрый и счастливый.
      Как небо, синь струящийся хитон,
      Весь - перламутра переливы.
      Но как ночною тьмой сквозит лазурь,
      Так этот лик сквозит порой ужасным,
      И золото кудрей - червонно-красным,
      И голос - рокотом забытых бурь.
      Что же в этом стихотворении значит последнее и очень для него важное слово? Из одного стихотворения смысл слова до конца не понять, можно только смутно о нем догадываться. Речь идет о "демоне утра", который светел, златокудр, лучезарен, но в котором таится иное начало, грозное - "...этот лик сквозит порой ужасным". Характерно отвлеченное, таинственное, в среднем роде данное существительное - "ужасное"; оно далее раскрывается как "червонно-красное", которым сквозит "золото кудрей", и как слышимый в голосе утра "рокот забытых бурь". Значит, "рокот бурь" - это и есть то "ужасное", что противоречит светлому облику утра. Но что же это такое? Слово "буря" встречается и в других стихотворениях цикла, например, в 7-м, которое начинается строфами:
      Ты - как отзвук забытого гимна
      В моей черной и дикой судьбе.
      О Кармен, мне печально и дивно,
      Что приснился мне сон о тебе.
      Вешний трепет, и лепет, и шелест,
      Непробудные дикие сны,
      И твоя одичалая прелесть
      Как гитара, как бубен весны!
      А кончается таким четверостишием:
      В том раю тишина бездыханна,
      Только в куще сплетенных ветвей
      Дивный голос твой, низкий и странный,
      Славит бурю цыганских страстей.
      А в 8-м ("О, да, любовь вольна, как птица...") говорится о "буре жизни":
      За бурей жизни, за тревогой,
      За грустью всех измен,
      Пусть эта мысль предстанет строгой,
      Простой и белой, как дорога,
      Как дальний путь, Кармен!
      "Буря жизни", "буря страстей"... Вот то, чем сквозит лик золотокудрого демона утра, хитон которого "весь - перламутра переливы". Это тот душевный хаос, те порывы темной страсти, та "черная и дикая судьба", те "непробудные дикие сны", которые таятся под покровом умиротворенности и гармонической красоты. "Буря" оказывается как бы изнанкой обманчивого душевного покоя, симметричной красоты. Вот об этом двоемирии в последнем, 9-м стихотворении цикла говорится:
      Здесь - страшная печать отверженности женской
      За прелесть дивную - постичь ее нет сил.
      Там - дикий сплав миров, где часть души вселенской
      Рыдает, исходя гармонией светил.
      "Страшная", "дикий" - это противоположно "прелести дивной", "гармонии светил". Мир души человеческой - отблеск рыдающей "души вселенской"...
      Так в контексте цикла "Кармен" открываются смысловые глубины блоковской "бури".
      6. Контекст одного стихотворения
      Есть у современника, многолетнего соратника и в то же время - иногда противника Блока Андрея Белого стихотворение, так и озаглавленное: "Буря" (1908). Вот оно:
      Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи;
      В лазури бури свист и ветра свист несет,
      Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий,
      Прогонит, гонит вновь; и вновь метет и вьет.
      Воскрес: сквозь сень древес - я зрю - очес мерцанье:
      Твоих, твоих очес сквозь чахлые кусты.
      Твой бледный хладный лик, твое возликованье
      Мертвы для них, как мертв для них воскресший: ты.
      Ответишь ветру - чем? Как в тени туч свинцовых
      Вскипят кусты? Ты - там: кругом - ночная ярь.
      И ныне, как и встарь, восход лучей багровых.
      В пустыне ныне ты: и ныне, как и встарь.
      Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи,
      В лазури бури свист и ветра свист несет
      Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий:
      Прогонит, гонит вновь. И вновь метет и вьет.
      Сквозь строки этого стихотворения просвечивает облик Христа, который отождествляется с образом поэта, страдающего за человечество и обреченного на непонимание, на отверженность. Это он - "безбурный царь"; это он "воскрес"; это его "бледный хладный лик" чужд, безразличен людям, мертв для них; это он "в пустыне... как и встарь" обречен на трагическое одиночество. А буря? Буря для Андрея Белого - это безостановочное движение природных стихий, движение, которое и есть для него жизнь человеческого духа, да и вообще жизнь. Как у Блока, она скрыта за видимостью "лазури" - покоя, гармонии, "безбурности".
      Но вот что особенно важно для понимания Белого: слово "буря" включается у него в вихреобразное движение слов, в тот "слово-ворот", о котором так умно и точно пишет исследователь его поэзии Т.Ю.Хмельницкая: "Стихи кружащийся слововорот в непрестанном потоке звуковых подобий".* Сходные слова цепляются друг за друга, мчатся одно за другим, образуя вихри, смерчи слов: царь - встарь - лазури - бури - лазури - бури - свист - свист несет - несет - метет - вьет - прогонит - гонит - вновь - вновь - метет вьет.
      ______________
      * Т.Ю.Хмельницкая. Поэзия Андрея Белого. В кн.: "Андрей Белый.
      Стихотворения и поэмы". М.- Л., 1966, с. 40-41.
      Это в одной только первой строфе - все эти сцепления слов передают порывы буревого ветра, "бури токи", "бури свист", "ветра свист". Приобретает большой смысл и звуковой состав слова, особенно гласный звук у, который подхвачен соседними словами:
      Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи;
      В лазури бури свист...
      Неожиданно получается, что слова "безбурный" и "лазурь", по смыслу противоположные слову "буря", становятся близкими ему благодаря своему звучанию, и это звучание оказывается важнее смысла. В словах "безбурный" и "лазурь" слышится прежде всего ветер: у-у... Ветер, стихия жизни - это и есть смысл "бури" у Андрея Белого.
      И впрямь: сквозь все важнейшие вещи Белого проходит образ ветра, урагана, смерча, бури. Прежде всего так в его стихах представлено время, стремительно несущееся время:
      Как токи бури,
      Летят годины...
      ("Время", 1909)
      За решеткой тюрьмы
      Вихрей бешеный лёт.
      ("Успокоение", 1905)
      Взлетая в сумрак шаткий,
      Людская жизнь течет,
      Как нежный, снежный, краткий
      Сквозной водоворот.
      ("Смерть", 1908)
      Все же главным контекстом для понимания слова "буря" в стихотворении, названном этим столь существенным для А.Белого словом, оказывается само это стихотворение.
      Мы поднялись на верхнюю ступеньку "лестницы контекстов" для слова "буря". Можем ли мы теперь ответить на вопрос: каков смысл слова "буря" в русском поэтическом языке?
      Нет, на такой вопрос ответить очень трудно, почти немыслимо. Можно сказать, что на протяжении ста пятидесяти лет смыслы этого слова менялись, обогащались, точнее, накапливались. В допушкинское время слово это значило бесконечно меньше, чем стало значить позднее. Каждый поэт добавлял к нему новые смыслы. Уже у Пушкина, у которого преобладает прямое, словарное значение слова, по крайней мере 4 разных переносных, образных значений "бури". "Словарь языка Пушкина" указывает такие:
      1. О сражении, битве.
      Он снова в бурях боевых
      Несется мрачный, кровожадный...
      ("Бахчисарайский фонтан", 1823)
      2. О чувствах, душевных волнениях.
      Она ушла. Стоит Евгений,
      Как будто громом поражен.
      В какую бурю ощущений
      Теперь он сердцем погружен!
      ("Евгений Онегин", VIII, 48)
      3. О различных общественных движениях, восстаниях.
      Ты видел вихорь бури,
      Падение всего, союз ума и фурий,
      Свободой грозною воздвигнутый закон,
      Под гильотиною Версаль и Трианон...
      ("К вельможе", 1830)
      4. О внешнем выражении раздражения, возмущения, негодования.
      Он покраснел: быть буре!
      ("Борис Годунов", 1825)
      Все эти четыре вида пушкинского переносного словоупотребления остаются в пределах второй ступени нашей "лестницы", то есть "условно-словарного" контекста. Но ведь уже лермонтовское
      А он, мятежный, просит бури...
      ни под одну из этих рубрик не подставишь, не говоря об употреблениях того же слова у Тютчева, Горького, Блока, Белого и многих других поэтов нового времени - употреблениях, которые все более индивидуальны.
      Значение слов ширится и углубляется. Движется вперед поэзия, обогащается каждое из слов ее словаря.
      глава третья. Метафора
      "Кто-то сказал, что от искусства для
      вечности остается только метафора. В
      этом плане мне приятно думать, что я
      делаю кое-что, что могло бы остаться
      для вечности. А почему это в конце
      концов приятно? Что такое вечность, как
      не метафора? Ведь о неметафорической
      вечности мы ничего не знаем."
      Юрий Олеша
      Восстановление единства мира
      Поэзия - искусство малой формы. Можно, вероятно, так формулировать внутренний закон поэтического искусства: максимальная сжатость словесного пространства при беспредельной емкости жизненного содержания.
      Сказать как можно короче и в то же время как можно больше о смысле человеческого бытия: о жизни и смерти, свободе и рабстве, любви и верности, нравственности и творчестве, добре и зле - вот задача поэзии. И, прежде всего, у нее совсем другое понятие о времени, чем у романа и повести.
      Перелистаем том Блока, и мы тотчас поймем, что поэт обращается с временем по-хозяйски:
      Лжи и коварству меры нет,
      А смерть - далека.
      Всё будет чернее страшный свет,
      И всё безумней вихрь планет
      Еще века, века!
      ("Голос из хора", 1910-1914)
      Миры летят. Года летят.
      Пустая Вселенная глядит в нас мраком глаз.
      А ты, душа, усталая, глухая,
      О счастии твердишь,- который раз?
      (1912)
      Или у современника Блока и его многолетнего друга Андрея Белого:
      Мгновеньями текут века.
      Мгновеньями утонут в Лете.
      И вызвездилась в ночь тоска
      Мятущихся тысячелетий.
      ("Ночь и утро", 1908)
      Или у Павла Антокольского, русского поэта, для которого тема времени имеет особенное значение,- это одна из центральных тем его творчества:
      Я книгу времени читал
      С тех пор, как человеком стал,
      И только что ее раскрыл
      Услышал шум широких крыл
      И ощутил неслышный рост
      Шершавых трещин и борозд
      На лицах ледниковых скал.
      И с этих пор я отыскал,
      И полюбил я с этих пор
      И первый каменный топор,
      И первый парус на волне,
      И давний день, когда в огне
      Впервые плавилась руда.
      Летели дни. Прошли года.
      В них слезы были, кровь и дым.
      И я недаром стал седым:
      Я памятью обременен,
      Я старше мчащихся времен.
      ("Поэт и время", 1953)
      П.Антокольский и сам писал, объясняя свою поэзию: "Муза Истории. Ей я обязан всем... Она вела меня сквозь годы, сквозь войну и мир, сквозь личные утраты и всенародные праздники, сквозь метели и зной, сквозь толпы на асфальте западноевропейских городов и сквозь джунгли Юго-Восточной Азии. Она дала мне силу и право: в каждом Сегодня узнавать его Вчера и Завтра, пристально вглядываться в первое и безоглядно верить во второе. И это было главным ее подарком".
      Эпиграфом ко всему своему творчеству Антокольский поставил свое же четверостишие:
      Прошло вчера. Приходит завтра.
      Мне представляется порой,
      Что время - славный мой соавтор,
      Что время - главный мой герой.*
      ______________
      * Павел Антокольский. Избранные произведения, т.1. М., 1961,
      с.6.
      Между строками, а иногда и между словами одной строки проходят годы, столетия; поэт ничуть этим не смущен, это его право - быть хозяином времени. И не только времени, но и пространства.
      Автор романа связан жизненной логикой своего повествования - он не может в пределах одной фразы бросить читателя в разные концы мира. А поэту нет ничего легче, как сосредоточивать необходимые пространства в нескольких соседних словах. У Эдуарда Багрицкого веселый птицелов Дидель "с палкой, птицей и котомкой" в шести коротких строчках проходит через всю Германию, области которой не просто перечислены, но и точно, ярко охарактеризованы емкими эпитетами:
      Через Гарц, поросший лесом,
      Вдоль по рейнским берегам.
      По Тюрингии дубовой,
      По Саксонии сосновой,
      По Вестфалии бузинной,
      По Баварии хмельной.
      ("Птицелов", 1918-1926)
      А нередко поэт совмещает беспредельно раздвинутое время с вольным передвижением в пространстве,- тогда особая, поэтическая свобода становится еще более очевидной. Вот несколько строф из стихотворения Михаила Светлова:
      По оползням древних оврагов
      Медвежьей походкой века
      Прошли от последних варягов
      До первого большевика.
      ...Неловко поправив рубаху,
      К мучительной смерти готов,
      На лобное место без страха
      Взошел Емельян Пугачев.
      Сквозь гущу полярного мрака,
      Махая в пути посошком,
      Учиться к московскому дьяку
      Идет Ломоносов пешком.
      Встает петербургское утро,
      Безмолвно стоит караул,
      На Софью Перовскую грустно,
      Прощаясь, Желябов взглянул...
      ("Россия", 1952)
      Время, пространство - шире, как можно шире! Стих, строфа - как можно емче, и в то же время как молено концентрированней! Таков закон поэтического искусства, посвященного изображению самых глубинных, имеющих всеобщее значение для человечества движений человеческой души.
      И вот из этого-то закона рождается художественный принцип, прежде всех других определяющий искусство поэзии: принцип метафоры.
      В метафоре два далеких друг от друга явления не только сравниваются, но и приравниваются друг к другу. Метафора - самая краткая, самая концентрированная форма для воплощения единства мира, единения человека и природы. В мгновенном поэтическом переживании совмещаются эпохи и пространства.
      Исследователь терпеливо и дотошно изучает отдельные стороны реальности, изолированные от других. Химик следит за реакцией, происходящей в его колбе, отмечает действие одного вещества на другое, устанавливает законы взаимодействия двух разных веществ, которые, соединяясь, образуют третье. Может ли он при этом восхищаться цветом, возникающим в результате реакции? Ему надо отвлечься и от цвета, и от его красоты: у него своя узкая научная задача; промышленность ждет от него практических рекомендаций, наука ждет от него теоретических выводов. Он химик, а не физик, не биолог, не физиолог и уж тем более не художник и не поэт. Может ли физик, исследующий свойства твердого тела, думать о строении Галактики? Нет, он должен строго и точно следовать логике своего эксперимента: один лабораторный опыт порождает другой, один расчет тянет за собой целую цепочку вычислений, из одной формулы возникает серия новых, друг друга продолжающих формул. В конечном счете может оказаться, что эти формулы объясняют и строение атомного ядра, и систему Вселенной, но только в конечном счете. Науки расчленяют мир, изучают его в раздробленном, или, как иногда говорят, атомизированном виде. Современная наука зашла так далеко в этом расчленении, что знаток одной науки может ничего не понимать в другой, даже смежной: ему кажется, что его коллеги говорят на другом, неведомом ему языке.
      Поэт соединяет воедино все то, что, в сущности, и составляет единство, но что расщепилось на многочисленные области изучения.