Уже четвертый месяц брели они на север. Деревушки, в которых их так радостно встречали и так радушно принимали, теперь превратились в пепелища. Двести лиг прошли они, не повстречав ни одного индейца. Экспедиция снова голодала, и снова маялись люди от лихорадки. Один из солдат вдруг выронил щит, но поднимать не стал; другой бросил аркебузу; лошадь внезапно повалилась на бок и осталась лежать неподвижно, как ни пытался всадник поднять ее.

– Соли не хватает, – объяснил Перес де ла Муэла. – Скелет этот клячи послужит путевой вехой тем, кто отправится искать Дом Солнца.

Юный пехотинец вдруг зашатался и как подкошенный рухнул наземь. Спира придержал коня и оглянулся.

– Он мертв, ваша милость, – сказал лекарь. Губернатор окинул взглядом свое воинство. Из Коро вышло четыреста девяносто пехотинцев и сотня кавалеристов, теперь же по равнине брели сто измученных солдат и тащились на изможденных лошадях два десятка всадников. Труп солдата отнесли в сторону, прикрыли нарубленными ветвями, чтобы он не стал добычей черных стервятников, которые вот уже несколько недель кружили над отрядом.

Но в Сараре, ко всеобщему изумлению, они нашли индейцев. Те покормили их без прежней приветливости и рассказали, что недавно здесь прошли испанцы, которыми командовал белокурый человек с дергающейся головой; однако, узнав о приближении соотечественников, он распорядился свернуть лагерь и поспешно увел своих людей.

– Да это Федерман! – гневно воскликнул Спира.

– Будь он проклят! – сказал Перес де ла Муэла. – Чтоб он сдох, мерзавец!

– Я не верю, что Клаус может вести себя так недостойно, – возразил Филипп. – Бросить нас на произвол судьбы?

– Я ведь говорил вам, что Федерман – самый отъявленный негодяй, каких только приходилось мне встречать, – заметил Спира, отпуская поводья. – Предатель, лжец, злодей. Не зря предупреждал нас Хуан де Карвахаль, чтобы мы остерегались его.

«К несчастью, теми же словами отзывался о нем и граф Циммер», – подумал Филипп.

– Попадись он мне когда-нибудь, – гневно проговорил Лопе, – клянусь богом, я навсегда отучу его дергать головой: со свернутой шеей не больно-то это получится.

Пробыв в Сараре две недели, отряд снова тронулся в путь, но сил хватило всего лишь дней на двадцать. Солдаты еле-еле ковыляли по равнине, когда впереди, оживив мертвое ее однообразие, показалась цепь холмов. Быстро стемнело, вышла полная луна, хотя померкшее солнце только еще садилось за горизонт.

– Там сделаем привал, – сказал Спира, показав на холмы.

В ответ раздался дружный и недовольный ропот, но Спира был непреклонен:

– Еще достаточно светло, чтобы дойти.

Солдаты шли из последних сил. Когда добрались до подножья холма, луна уже светила вовсю.

– А ведь по ту сторону холмов лежит деревня племени чигире, – первым догадался лекарь.

Люди, еле держась на ногах от усталости, насторожились, стали прислушиваться.

– Еще немного, – пытался подбодрить их Филипп, – и мы соединимся с отрядом Гольденфингена. Еще одно усилие, ребята! Вперед, храбрецы!

Пологий склон оказался для изможденных солдат препятствием едва одолимым; одна только надежда встретить своих и досыта поесть придавала им сил и гнала вперед. Добравшись до вершины, они радостно глядели вниз – на плодородную долину, на озеро, вспоминая, как Эстебан Мартин выпустил утку.

– Что за черт! – подал голос Лопе. – Костры не горят, никаких признаков жизни!

– Похоже, они ушли, – мрачно сказал Перес де ла Муэла.

– Вместе с индейцами, что ли? – спросил Спира.

– Не может того быть, – уверенно ответил Филипп. – Кто-нибудь да остался! Вперед! Разведем костры и подкрепимся.

В призрачном свете луны они спустились по склону и двинулись к лесу, за которым пряталась индейская деревушка, но, когда вышли к ней, вскрикнули от ужаса: взору их открылось кладбище с ровными рядами деревянных крестов.

Как было условлено, в дупле самого большого дерева их ожидало письмо Гольденфингена.

– Есть! – крикнул один из солдат, передавая Спире завернутый в кожу лист бумаги.

– «Ждал вас целый год, – писал Гольденфинген. – Потерял треть отряда. Решил возвращаться в Коро. Мурга растерзан ягуаром, Хуан де Карденас скончался от горячки».

По прочтении письма воцарилось молчание, которое нарушил жалобный собачий вой, донесшийся с холма.

– Собака? – вздрогнул Спира. – Разве мы не всех извели?

– Поглядите, ваша милость, – дрожа от ужаса, сказал лекарь. – Это не собака, а истинное отродье сатаны.

Солдаты, упав на колени, осенили себя крестным знамением. Как рассказывали они потом, собака, прежде чем сгинуть бесследно, выдохнула из разверстой пасти пламя.

– Это пес доктора Фауста, – прошептал Спира. «Мефистофель, чего ты хочешь от меня, о чем предупреждаешь, что предвещаешь?» – подумал Филипп.

Угрюмо и понуро подошел отряд к подножию сьерры.

– Распорядитесь устроить здесь привал, пока совсем не стемнело, – сказал Спира Гуттену.

Вспыхнули костры, и тотчас опустилась ночь. Губернатор дрожал от озноба. Мучительный голод утолить было нечем – весь запас провианта состоял из одного-единственного мешка маиса. В полной тишине часовые, усевшись на поваленное засохшее дерево, охраняли сон своих товарищей.

Внезапный вопль разорвал это дремотное оцепенение. Филипп схватился за шпагу. Один из часовых корчился на земле – стрела пробила ему шею. Из темноты выскакивали какие-то маленькие фигурки, которые Филиппу поначалу показались детскими.

– Это пигмеи! – закричал Монтальво.

Солдаты, оправившись от первоначального замешательства, отбили нападение и обратили пигмеев в бегство. Двоих захватили в плен: мужчину не выше шести пядей росту, но сложенного крепко и соразмерно, и совсем крошечную женщину. Филипп невольно заулыбался, разглядев пленников: ему давно хотелось, чтобы у него были карлики-слуги, как у герцогини Медина-Сидония. Эти двое были очень молоды и, несмотря на смертельный страх, владевший ими, казались существами живыми, бойкими и смышлеными. Индеец-переводчик принялся их допрашивать, и маленький человечек с гордостью ответил:

– Да, мы невелики ростом, но зато никогда не смешивали свою кровь с кровью иных племен. Рост отваге не помеха.

– А зачем вы на нас-то напали? – допытывался Спира. – Мы пришли с миром.

– Пришли с миром после того, как столько времени сеяли вокруг себя смерть? Вы не пришли, вас выгнали. Достаточно поглядеть на вас – вы сами ближе к мертвым, чем к живым. А что вы собираетесь с нами делать? Убьете? Я готов принять смерть, но эта девушка – дочь нашего вождя.

Все взоры обратились на пленницу, поглядывавшую на солдат лукаво и даже кокетливо.

– Сложена безупречно, – снова улыбнулся Филипп. – Надо отвезти эту малютку в подарок императрице.

– Верно, дон Филипп, – ответил Спира. – Но сперва заключим с ними договор. Послушай, – обратился он к пигмею, – она пойдет с нами как заложница. Если твои товарищи не будут на нас нападать, ей ничего не грозит.

Индейца заметно встревожили эти слова.

– Но чуть только я заподозрю неладное, – продолжал Спира, – она тотчас будет обезглавлена.

При этих словах пигмей зарыдал, а его спутница поглядела на него с упреком.

– Передай все это вашему вождю. Ступай! Индеец, заливаясь слезами, исчез во тьме.

– Поручаю пленницу вам, – обратился Спира к Филиппу. – От нее зависит, сможем ли мы выпутаться из этой переделки.

На рассвете они двинулись дальше. Пленница, которую Филипп посадил к себе в седло, казалась очень довольна и положением своим, и спутником и шутливым тоном произносила какие-то слова, заставлявшие Филиппа покатываться со смеху. Пигмеи не оставляли их в покое ни на минуту, то следя за испанцами с вершины холма, то неожиданно выныривая из густых колючих зарослей. Не успели проехать и полулиги, как маленький индеец догнал отряд:

– Вождь наш согласен: мы вас не тронем. Я же пойду с вами, а когда вы доберетесь до места, отведу ее домой.

– А ты-то кто таков? – спросили его.

– Сын собственных родителей и ее жених.

При этих словах пленница что-то весело залепетала на своем непонятном наречии, трижды подпрыгнула и погладила Филиппа по голове.

Через две недели, двигаясь вдоль горного хребта, они вышли на побережье и вскоре достигли Коро. Завидев впереди крепостные стены, Филипп освободил свою пленницу. При расставании маленькие люди не смогли сдержать слез.

– Прощайте, милые! – с грустью промолвил Филипп. – Храни вас бог.

И вот впервые за три года нога его ступила на улицу христианского города.

Навстречу им высыпала целая толпа. Испанцы и индейцы обнимали участников экспедиции. Спира, сойдя с коня, лишился чувств, и Филипп поспешил к нему на помощь. Губернатора положили на носилки.

– Поскорее отнесите его домой! – приказал Филипп.

– С благополучным прибытием, – прозвучал у него за спиной чей-то голос.

Гуттен обернулся.

– Здравствуйте, Хуан де Вильегас! – воскликнул он, но в эту минуту увидел, что люди, несшие Спиру, давно миновали губернаторский дом.

– Куда они его потащили? – в недоумении воскликнул он.

– Много чего произошло, дон Филипп, пока вы отсутствовали, – ответил Вильегас. – Хорхе Спира смещен. Теперь нами управляет судья Николас Наварро.

Через несколько шагов Филипп повстречал Гольденфингена.

– Слава тебе господи! Я уж думал, тебя на свете нет!

– И я тревожился за вашу жизнь, сударь! Мне удалось привести назад только сорок пехотинцев и девять кавалеристов. Какой-то рок преследовал нас… Хочу вас предупредить: жители Коро очень враждебно настроены против его милости и всех немцев. Тут я расстанусь с вами.

Гуттен поглядел вслед понуро уходившему моряку и медленно направился к своей лачуге.

Едва переступив порог, он повалился на кровать и уснул мертвым сном.

Когда он проснулся, индеец принес ему еды и сообщил, что епископ Бастидас находится в Коро.

«Я должен немедля увидеться с ним!» – подумал Филипп и, приведя себя в должный вид, вышел на улицу, где его тотчас окликнул высокий седовласый старец. Филипп не сразу узнал хирурга Диего Монтеса де Оку. Рядом с ним стоял человек средних лет, крепкого сложения и внушающей уважение наружности, назвавшийся Хуаном Кинкосесом.

– Дон Хуан – один из тех, кого привез с собой его преосвященство, – представил его хирург. – Это правда, что вы добрались чуть не до самого Эльдорадо? Так по крайней мере бахвалятся ваши люди.

– Правда, – отвечал Филипп, разглядывая мрачные лица прохожих.

– Боюсь, что скоро наш городок опустеет: все бросятся за сокровищами. Уже сейчас в народе взахлеб говорят о невероятных богатствах, которые вы все-таки сумели раздобыть.

Хирург подтвердил сказанное Вильегасом:

– Спира был отставлен сразу после того, как Вильегас и Дамиан де Барриос предали огласке его злодеяния.

Гуттен стремительно повернулся к нему и едва сдержал гримасу отвращения.

– Хотя дон Хорхе Спира, – продолжал тот, ничего не замечая, – даже и отдаленно не явил нам образцов той жестокости, которой составили себе печальную славу Альфингер и Федерман.

Лицо Гуттена смягчилось, и он вновь принялся разглядывать лица сновавших мимо горожан. Они отводили глаза или отвечали на взгляд Филиппа взглядами подозрительными и злобными, из чего он заключил, что худая слава губернатора Хорхе Спиры распространяется и на него.

– Такова, друг мой, природа человека, – изрек хирург. – Люди из кожи вон лезут, чтобы снискать благоволение власть имущего, и сторонятся его как зачумленного, стоит ему только спознаться с несчастьями. Не обижайтесь, дон Филипп: неблагодарность – дщерь сатаны.

– Но почему, дон Диего, вы не таковы?

– Я хитер, расчетлив и удачлив. Сейчас меня называют достопочтенным, а несколько лет назад – разбойником. Я полагаю, что Фортуна улыбается вам, хотя, на сторонний взгляд, вам и не везет.

– Творится настоящее безумие, дон Филипп, – взволнованно заговорил епископ, облобызав Гуттена. – Как вы бледны, измученны и оборванны! Неудивительно! Негодяй Спира столько времени таскал вас за собою по лесам и горам! Ведь его сместили уже года два с половиной назад, заменив Федерманом, но этот прохвост так нетерпелив, что, не успели вы покинуть Коро, куда-то увел своих людей. Он даже не узнал о своем назначении.

Утерев обильный пот и залпом осушив стакан кукурузной водки, епископ чуть заплетающимся языком продолжал:

– Пришлось мне отправлять должность губернатора, хотя я ненавижу Коро. Здесь ведь никому ни до кого нет дела, никто никого не слушает, никто никому не повинуется. Губернатора могут прогнать сами горожане или же аудиенсия, а не то он просто спятит на манер вашего земляка Генриха Ремблота, который носил, уподобившись королеве Иоанне, глубокий траур по случаю кончины своей обезьянки. Тот, кто правит сейчас, начисто лишен разума – мозгу у него меньше, чем у мула. Мы с ним на ножах; я жду не дождусь, когда и его прогонят с должности. Да, кстати, – произнес он, пристально оглядев Филиппа, – если Федермана нет на свете – а я боюсь, что столь длительное отсутствие его объясняется именно этим, – никого достойнее вас на посту губернатора и капитан-генерала я не вижу.

– Но, ваше преосвященство…– начал Филипп.

– Ни о чем не тревожьтесь, мой друг, положитесь на меня.

Тут только епископ спохватился, что, заболтавшись, не представил Филиппу сидевшего рядом с ним священника – лысоватого человека средних лет с живыми и умными глазами.

– Познакомьтесь, дон Филипп, с падре Фрутосом де Туделой. Опытность его не знает себе равных, и советы его оказали мне неоценимую помощь в том, чтобы все поставить на свои места.

– Весьма рад, сеньор Гуттен, – любезно произнес священник, не вынимая сцепленных рук из рукавов сутаны. – Несколько лет назад я имел счастие побывать в вашей прекрасной отчизне.

– Падре Фрутос – ближайший друг и наперсник Бартоломе де Лас Касаса, столь ценимого нашим государем, – доверительным тоном сказал епископ.

– Вы преувеличиваете, ваше преосвященство, – отвечал священник. – В бытность мою в Толедо я был его прихожанином, только и всего.

– Сейчас я вас обрадую, Филипп, – сказал епископ, доставая из шкатулки два письма. – Это вам!

Одно письмо было от Морица, второе – от Даниэля Штевара. Оба были отправлены полгода назад. Епископ Мориц писал пространно и туманно. Штевар – точно и едко.

«Великий Камерариус, – прочел Гуттен в письме брата, – благодаря своему сверхъестественному дару увидел тебя в добром здравии и в блеске славы, о чем и написал в своих „Комментариях“, где, изложив сначала основы астрологии, приводит историю вашего путешествия как пример тех точнейших предсказаний, которые можно сделать благодаря звездам. Далее он пишет, что только удача и успех, не говоря уж о немыслимом богатстве, будут ждать тебя за порогом Дома Солнца. Сундуки братьев Вельзеров и подвалы государя будут ломиться, а императорское оружие будет покрыто бессмертной славой. Его величество Фердинанд Первый, которого я имел честь недавно лицезреть, весьма рад таким благоприятным пророчествам, как, впрочем, и Варфоломей Вельзер. Оба наказывали мне кланяться тебе.

Даниэль Штевар по-прежнему обретается в наших краях. Ходят слухи, что он намерен вступить на стезю священнослужения, а пока проводит целые часы в наблюдении за ходом небесных тел. Достойно сожаления лишь то, что он до сих пор водит дружбу с мерзостным колдуном Фаустом».

Прочитав письмо, Филипп сначала отогнал сомнения в достоверности предсказаний, подумав: «Мы ведь и вправду стояли на пороге Дома Солнца». Но потом заколебался, ибо дальнейшее оказалось совсем не таким, каким виделось оно Камерариусу: воля войска оказалась могущественнее звезд.