По уму, плюгавый следователь мог бы пробить по базе данных ОВД данные паспорта Карабузова и установить, что ни серия, ни номер с настоящим паспортом мичмана не совпадают. Об этом и Веня предупреждал, когда они паспорт забирали в турагентстве. Говорил: мол, когда к себе в Североморск поедешь, этот паспорт выкини, скажи, что потерял, и тебе твой восстановят. Но, видимо, этого следователь не сделал. Или в том случае, если арест Краба — это Вениных рук дело, тогда следователь все давно знает и просто сейчас придуривается. А если он придуривается, то почему бы и Крабу не попридуриваться?

— Повторяю вопрос — где работаешь, чем занимаешься? — сквозь зубы процедил следователь.

— Работаю сантехником-баянистом в клубе ветеранов гужевого транспорта, — ответил Краб.

До следователя не сразу же дошел истинный смысл столь хитроумной фразы, а когда он сопоставил отдельные слова, пытаясь их записать, то понял, что над ним просто издеваются. Его узкие губы растянулись в сатанинской усмешке, и он с этой «доброй» улыбкой спросил:

— Шутим, стало быть, подтруниваем над следствием?

Он оперся ладонями на стол, встал во весь свой маленький рост и сочувственно посмотрел на Краба, типа, это пока ты шутишь, еще не понял, в каком глубоком дерьме оказался. А когда поймешь, будешь ползать на коленях, умолять закрыть дело, чтобы не сажали на нары. Но все это он сказал одними глазами — вслух не произнес ни слова. Ему ведь нужно было как-то мягко завязать разговор с подследственным о его материальном положении, чтобы удостовериться в том, что он способен заплатить деньги за свое освобождение.

— К кому приехали в Москву? — продолжил допрос следователь. — И с какой целью?

— Приехал к бабушке, — ответил Краб, — привез ей пирожки и бутылку вина.

— Так-так, — обрадовался следователь, снова сел за стол и стал записывать, — где живет бабушка, по какому адресу?

— Бабушка живет на опушке леса, дернешь за веревочку, дверца и откроется… — ответил Краб.

Побелевший от злости следователь поднял на него красные от бешенства глаза, нос и губы его задергались, и от этого он стал похож на кролика-альбиноса, который прижал к спинке ушки и кушает капустный листочек, но при этом сильно на кого-то сердится.

— Какую веревочку! — вне себя от гнева заорал следователь. — Какая дверца? Что ты мне тут балаган устраиваешь, цирк и мюзик-холл?

— Да нет, это не я, а вы тут цирк устроили еще вчера, — ответил Краб, — а я только продолжаю…

Следователь если бы не боялся, что и его Краб боднет, как вчера зловещего прапора, то, наверное, кинулся бы на него и стал душить. Но поскольку он боялся, то схватился за медный колокольчик, чтобы позвонить и вызвать сотрудников, — пусть Крабу вправят мозги. Но раньше, чем зазвенел колокольчик, зазвенел тяжелой трелью сам телефон. Следователь бросил колокольчик на стол и схватился за трубку. Лицо его вытянулось, осунулось и побледнело, из чего стало понятно, что говорит он с вышестоящим начальством.

— Так это… да… ага… м… так точно… понял… — говорил он отрывистыми короткими фразами, из чего было понятно, что его на другом конце провода даже не слушают.

Потом он положил трубку телефона, с ненавистью глянул на Краба, взял в руки свой медный колокольчик, позвонил и приказал прибывшим сотрудникам увести задержанного обратно в камеру. Краб вернулся на свои нары, но пролежал на них он недолго. Не прошло и десяти минут, как за ним снова пришли и опять повели его в кабинет следователя.

С плюгавым следователем за десять минут произошли кардинальные изменения, он выглядел не прилизанным, а, наоборот, стал растрепанным — жиденькие волосы его были взъерошены и стояли торчком, да и сам он был какой-то помятый и злой. Он перекладывал папки с одного края стола на другой, а когда Краб присел на стул, вперся в него на минуту взглядом холодных бесцветных глаз, посверлил ими маленько, а потом взял со стола одно из дел и открыл его.

— Ну, что, гражданин Карабузов, — сказал он сквозь зубы, — мы ваше дело рассмотрели, состава преступления в нем нет, поэтому дело мы закрываем. Извините за задержание.

И он с такой силой захлопнул папку, что Крабу показалось, будто его хлипкий стол сейчас развалится. Краб оказался на улице вне отделения милиции быстрее, чем даже мог ожидать. Ему вернули бумажник с паспортом и мобильный телефон. В бумажнике даже были на месте все деньги, правда не теми купюрами, которыми они были туда вложены. Он сошел с крыльца и увидел автомобиль Вени, а возле него и самого Веню, который, скрестив ноги и руки на груди, ждал его, но смотрел сурово, как начальник на провинившегося подчиненного. Краб подошел, поздоровался и сел в машину на заднее сиденье. За рулем сидел кабан, который любил безалкогольное пиво.

— С боевым крещением, Петруччо! — поздравил он Краба, обвернувшись. — Небось уже думал, что придется срок мотать да баланду жрать лет десять?

— Да, был грех, — ответил Краб.

— И сидел бы на хрен за колючкой на Колыме, — сказал Веня, садясь вперед, — если бы мы не вмешались.

— Взятку, что ли, следователю сунули? — поинтересовался Краб.

— Какую взятку? — надменно усмехнулся Веня. — Ты забыл, что ли, на кого работаешь? Ты на нас работаешь! А мы своих в беде не бросаем! Надавили на этого плюгавого следователя сверху, он и заторопился. А прапору бешеному, которому ты нос сломал, вообще самому теперь дело шьют. Мы бы раньше тебя забрали, да Яша Лепкин как увидел, что тебя бьют, в машину прыгнул, домой приехал, заперся на все замки и телефон отключил. Еле-еле его вычислили, узнали, что с тобой случилось, и сразу к Гомункулу. Так что теперь ты должник перед Гомункулом по гроб жизни. А с Яшей я поторопился, не тянет он на звеньевого — кишка тонка. Вот хороший был мужик Гоша Граммофон, толковый и расторопный, жаль, что хохлам продался.

— Да, так всегда, — согласился Краб, — когда одно пытаешься оттереть, другое обязательно запачкается.

— Ты тут не умничай! — сердито сказал Веня. — А объясни, какого хрена ты из-за сраного мобильника с бумажником драку затеял на рынке? Тебя зачем на рынок послали, а? Я вообще не пойму, ты же военный человек, представь — война кругом, ты в засаде сидишь, и вдруг тебе сорока на каску накакала. Ты что, вскочишь и за ней побежишь, чтобы ей хвост оторвать? Не-ет, не побежишь, и правильно, потому что у тебя другое задание есть. А ты из-за поганого мобильника все дело провалил. Блин, военный ведь, а ни хрена дисциплины нет.

— Так жалко ведь, дорогая вещь… — попытался оправдаться Краб.

— Чего тебе жалко — мобильника за четыреста баксов да паспорта, который мы тебе могли бы новый сделать? — спросил Веня. — Ты эти свои мелкопровинциальные замашки бросай, а то не сработаемся мы с тобой. Небось не жравши с утра? Поехали тогда в кабак, перекусим и поговорим заодно!

Кабан поднажал на газ, и через полчаса они уже приехали в ресторан, где Веня обычно завтракал. Разделись в гардеробе и втроем отправились за столик у стены, зарезервированный специально для Вени. Столик был покрыт безупречной белой скатертью, а в хрустальной вазе стояли цветы. Правда не живые, а искусственные. Вежливый администратор, встретивший их у входа, проводил гостей до столика и подозвал унылую официантку. Она приняла заказ и скрылась на кухне.

— Вообще, Петруччо, вопрос с Джавдетом все-таки решился, — сказал Веня, — Джавдет увидел в окно своего офиса твою драку с гопниками. Видел, как ты легко им руки ломал и челюсти крушил. Я когда тебя и Яшу искал, решил наведаться к Джавдету самолично. Думал — вдруг он со своими «слонами» вас обоих на рынке до смерти забил? Но когда стали разбираться с дракой, выяснять, по описанию я понял, что это ты мочил гопников. Я Джавдету сказал, что ты наш человек и что нашлю тебя на него, если будет выпендриваться и денег не отдаст, а ты ему голову открутишь и в задницу вставишь. Он натурально испугался, козел, сразу же деньги выложил. К тому времени и Яша Лепкин нашелся под кроватью у себя дома, и мы занялись твоим освобождением из ментовки.

Сказав это, Веня повернулся к администратору ресторана и подозвал его к себе. Тот подошел с достоинством, вытянулся в струнку и чуть наклонил голову, изображая из себя скульптуру: «Я весь внимание».

— Слышь, любезный, а что это за официантка мне незнакомая нас обслуживает сегодня? — поинтересовался Веня.

— Новенькая, из высшей школы барменов и официантов, — ответил довольный проявленным интересом администратор. — Что, понравилась вам?

— На вот, отнеси ей цветы на кухню, — сказал Веня, выдернув из вазы искусственный букет и протянув его администратору.

Администратор слегка поморщил нос, криво улыбнулся и сказал, пытаясь отшутиться от унизительного на его взгляд поручения:

— Так неживые же цветы…

— Ей как раз неживые в тему и будут, — ответил Веня, — она там на кухне уже померла и смердеть начала. Час назад у нас взяла заказ, и до сих пор ее нет, стремительной нашей.

Администратор тонкий намек на толстые обстоятельства сразу же понял и с букетом трусцой побежал в сторону кухни. Краб поинтересовался у Вени — что, мол, в Москве все менты такие — закрывают дела за взятку или под давлением сверху?

— Да не все, конечно, — ответил Веня, — есть упертые, которые как положено службу тащат, пытаются с системой бороться. Трудно им, потому что мало их. Тяжело быть белой вороной да жить на одну нищенскую ментовскую зарплату, вот все они и крутятся, как могут. И потом, их тоже можно понять. Опера бегают, следят, доказательства собирают, ночи не спят, а какой-нибудь хитро сделанный адвокат за бабки возьмет и выгородит того, кого они хотели за решетку засадить. Или присяжные — тупой курятник — это вообще для подсудимого просто сказка. Надавил на каждого, они и вынесли вердикт — невиновен. И чего ментам, скажи, задницу рвать, если они год работают, ловят какого-нибудь продавца героина с поличным, а прокурор, которому сверху шепнули, ему год условно дает. И скажи, чего ментам упираться?

Сказать Крабу было нечего, к тому же официантка уже принесла их заказ, а он ужасно проголодался за ночь, проведенную в камере, поэтому сразу приступил к еде.

После выступления на дне рождения олигарха Сметанина Алмазу с жуткого похмелья приснилось, что он вместе с американским певцом Элтоном Джоном, который аккомпанирует ему на рояле, выступает в Карнеги-холле и исполняет завораживающую балладу с чудесной мелодией. Зал неистовствовал, скандировал: «Алмаз, Алмаз! Мы тебя любим!», а Элтон Джон в это время за его спиной застенчиво улыбался, никем не узнанный, будто паршивый тапер из затрапезного кабака. Проснувшись от охватившего его счастья и гордости, Алмаз решил, что это видение ему послано свыше, как божий знак, вскочил с кровати, быстро впрыгнул в штаны и туфли, накинул рубашку и уже через сорок минут прибыл на студию на такси, сжимая в руке банку джин-тоника.

Но, к сожалению, пока он ехал по Москве, пока стоял в пробках, пока покупал у нерасторопной продавщицы джин-тоник, призрачная муза растаяла где-то в городском шуме и так больше не появилась. Как ни старался Алмаз вспомнить мелодию божественной песни, которую он исполнял под аккомпанемент великой «звезды», как ни пытался вспомнить слова, которые, чтобы не забыть, все время прокручивал в голове, — в ней было пусто, как в барабане, и только сильная головная боль пульсировала в висках. Нотной грамоты Алмаз не знал, потому записать мелодию не мог — он мог только напеть ее Святогору, а тот бы быстро все привел к надлежащему виду. Но не удалось — мелодия и слова вылетели из головы.

Удрученный Алмаз прибыл на студию, где Святогор делал в это время халтурку — сводил какие-то старые детские песенки с современным танцевальным ритмом, и рухнул на диван, жадно глотая джин-тоник из банки. Святогор взглянул на него, но говорить ничего не стал. Артист на то и артист, чтобы иногда нажираться и страдать похмельем. Звуки, которые неслись из колонок, больно били по ушам Алмаза, и он, сморщившись от головной боли, спросил:

— Чего это ты делаешь-то?

— Да вот, прилаживаю к старым детским песенкам барабаны, — ответил Святогор.

— То-то и видно, что приЛАЖиваешь, — сказал Алмаз, — потому что ЛАЖА получается…

— Ты еще не наострился, шутник? — появился в дверях хмурый Бальган. — Я-то думал, что вчерашний случай надолго отобьет у тебя охоту шутить.

Лицо продюсера тоже было помято после вчерашнего, но не так сильно, как у Алмаза. Святогор поинтересовался: что же случилось вчера? Бальган уныло усмехнулся и ответил:

— Да вышел этот остряк в своем костюме Ихтиандра на сцену и объявил белый танец, а потом добавил, что, мол, дамы приглашают… негров.

— Я пошутить хотел, — сказал Алмаз, бросая пустую банку из-под джин-тоника в урну, — тем более там никаких негров и не было.

— Ты не Петросян, тебе шутить не обязательно, — продолжил отповедь продюсер, — твое дело петь, а ты и этого толком сделать не смог. Зачем ты вообще петь начал, я же тебе запретил голос подавать. Если не попадаешь в ноты, так пой под фонограмму, рот свой открывай вовремя, вот и вся твоя задача.

Алмаз не согласился, стал утверждать, что вчера он, может быть, и не попал в ноты, но всего пару раз, а вообще пел отменно. Святогор не стал слушать их спор, потому что настало время ему сходить в магазин, купить на обед себе чего-нибудь.

Оставив спорщиков в студии, он вышел и по привычке направился в тот самый магазин, где встретился когда-то с Анжеликой. Каждый раз, когда он подходил к этому крыльцу, ему казалось, что сейчас случится чудо — он зайдет и увидит ее опять, стоящую в очереди, как тогда, когда они еще не были знакомы.

Позавчера он увидел по телевизору репортаж, что где-то в Америке делают пластиковых кукол по фотографии, на ощупь почти как настоящих, со всеми прелестями. Их можно одевать, причесывать, положить с собой спать. И стоит такое чудо пять тысяч долларов. Сделать такую куклу с фотографии Анжелики стало его идеей фикс. Святогор представлял, как долгими зимними вечерами он будет сидеть с ней вместе перед телевизором и разговаривать. А она не будет с ним спорить, будет только молча соглашаться и слушать, кушать будет мало, то есть почти ничего, и ссылаться на то, что у нее болит голова или настали критические дни, не будет никогда. И самое главное — не изменит ему и не уйдет от него рано утром, когда он еще спит. Размечтавшись, Святогор даже не сразу заметил, что он уже купил молока, батон и шоколадку и вышел по ступенькам на улицу.

И вдруг видение предстало перед его глазами — в конце улицы он увидел Анжелику. Она стояла возле ларька с горячими пирожками, вполоборота, одетая точно так же, как и тогда, когда они встретились в первый раз. Святогор невольно вздрогнул — такое бывало и раньше, он видел в толпе спешащих по своим делам людей любимую фигурку, старался догнать и с разочарованием замечал, что это не Анжелика. Обычно видение оказывалось просто похожей на Анжелику девушкой, хотя, по его мнению, с ней не могла сравниться ни одна красавица мира.

В это время девушка у ларька с пирожками, которую он принял за Анжелику, повернулась, и Святогор вздрогнул — нет, на этот раз он ошибиться не мог, это она — его мечта, его жизнь, его любовь. Как завороженный, он пошел в ее сторону, держа в одной руке коробку с молоком, а в другой шоколадку и батон.

Анжелика, казалось, не замечала его, но когда он, петляя между прохожими, уже подобрался к ней вплотную, девушка неожиданно повернулась, быстрым шагом пошла в переулок и скрылась из виду. Святогор добежал до угла и увидел, как мелькнул любимый силуэт, заходящий в подворотню соседнего дома. В голову звукооператора полезли черные мысли. Наверняка она нашла себе нового любовника и просыпается утром на его плече, и волосы ее рассыпаны по его волосатой груди. Оттого, что мысли у Святогора были черными, его воспаленному ревностью мозгу показалось, что и любовник у Анжелики тоже черный, азиат или даже негр. Этого он стерпеть не мог, побежал за ней следом, заскочил в арку и увидел, что Анжелика завернула куда-то за выстроившиеся рядком мусорные бачки с гаражами.

Он даже не задал себе вопрос — зачем его возлюбленная пошла за гаражи, куда обычно ходят люди, не найдя поблизости туалета, а просто ринулся следом за ней и наткнулся прямо на ее лукавую улыбку и насмешливые глаза. Анжелика стояла, подбоченясь и покуривая длинную сигарету. Она смотрела прямо на Святогора, и он растерялся, остановился, как вкопанный, и руки его, в которых он держал молоко, батон и шоколадку, задрожали. Он ожидал этой встречи, он мечтал о ней, но не думал, что она состоится так неромантично — за гаражами на помойке. И он никак не мог поверить, что опять видит ее — эти стройные длинные ноги в мини-юбке, эту тонкую талию, полную грудь, обтянутую полупрозрачной майкой, ее волосы, плечи, глаза, губы, руки. Охваченный истомой, он не нашел ничего лучшего, чем спросить:

— Анжелика, это ты?

— Нет, кукла резиновая, — ответила она, засмеявшись.

Она даже не знала, как недалека была от истины. И вдруг позади Святогора хрустнуло под каблуком бутылочное стекло. Он повернулся, но увидел только инвалидный костыль, который летел прямо ему в лоб. Увернуться Святогор, в виду природной нерасторопности, не мог, закрыться тоже — руки были заняты продуктами, поэтому сильный удар костылем пришелся как раз по его голове между лбом и макушкой. Звукооператор пошатнулся, выронил молоко, батон и шоколадку из рук и сам упал прямо на нечистоты. Он попытался подняться, но второй удар по спине окончательно припечатал его к помойке, и он стал частью общей мозаики отходов человеческой жизнедеятельности, раскинувшейся за гаражами.