ГЛАВА 5

17 апреля 1521 года в Германии перед членами Вормсского парламента предстал толстый молодой монах с грубым лицом крестьянина. Наряду с ведущими иерархами германской церкви там присутствовал также и император Карл V со свитой. Молодого монаха звали Мартин Лютер. Он был весьма самоуверен, однако испытывал перед собравшимися благоговейный страх. На Вормсский парламент его призвали в надежде, что, возможно, он откажется от своей ереси. А ересь, которую распространял этот монах, была довольно вредная. Он проповедовал, что папа — всего лишь обычный человек с присущими ему слабостями, что Семь Церковных Таинств к спасению души не ведут, и так далее.

Папа, видевший в Лютере всего лишь очередного еретика, отлучил его от церкви, но было поздно — в империи он уже стал популярным героем. В Германии писания еретика с интересом воспринимали все слои общества, тяготившегося политическим и экономическим засильем Рима. Лютер был опасным человеком на всей территории империи севернее Альп. Карл V предпочел не провоцировать еретика на открытый бунт и решил пока папскую буллу об отлучении его от церкви не обнародовать. Вместо этого император призвал его в Вормс. Здесь он показал еретику стопку книг. Его книг.

«Станешь ли ты, Лютер, настаивать сейчас на всем том, что написал? — спросил он. — Ведь ты выступаешь против вековых традиций церкви. Как можешь ты заявлять со всей уверенностью, что прав, а все остальные, кто был до тебя, не правы?»

Лютера торжественная обстановка несколько подавляла. Он как будто бы заколебался и попросил дать ему время, чтобы подготовиться к ответу. Затем возвратился к себе в холодную мансарду — единственное жилище, которое он смог найти в этом городе, — и принялся размышлять, не допустил ли прежде в своих рассуждениях ошибок. На следующий день он вновь предстал перед парламентом, заявив, что в написанном ничего изменить не может. Его вновь принялись убеждать. «Отступись, — говорили ему, — иначе германские земли ждут раскол и гражданская война». Но Лютер оставался непреклонным. «Я буду следовать своим убеждениям и ничему больше», — заявил он. Возмущенный император покинул зал. Было принято решение изгнать Лютера из страны, и тот покинул Вормс, видимо, удивляясь, как это его оставили в живых. На следующий год прокатилась первая волна кровавых бунтов, которые сотрясали германское общество все двадцатые годы XVI века.

В тот день, когда закрыли Вормсский парламент, Ричард Пейс, секретарь Генриха VIII, застал короля в его апартаментах читающим одну из книг Лютера. Это был его новый трактат «О вавилонском пленении церкви», в котором утверждалось, что должно быть только два таинства: причастие и крещение, а не семь, как определено Римом. Трактат навел Генриха на мысль, которая уже довольно давно витала в воздухе. В 1515 году он начал работать над теологическим трактатом, который так и не закончил, хотя периодически к нему возвращался. Теперь он этот трактат закончит, подвергнув Лютера уничтожающей критике. А благодарный папа вознаградит его, присовокупив к королевскому титулу одно важное дополнение. В средние века папа даровал династии французских королей титул Христианнейшие. Генрих хотел такого же для себя и своих наследников.

Атаку на учение Лютера Генрих и Вулси решили начать с официального разоблачения. Лично принять участие в этом король не имел возможности — он лежал в постели с малярией, но кардинал постарался за двоих. Он организовал впечатляющее торжественное действо. Во дворе собора Святого Павла было воздвигнуто возвышение, на котором под золотым балдахином в кресле сидел кардинал. По признаниям очевидцев, он выглядел достойнее самого папы. С речью к собравшимся — это были церковники, дворяне и простые люди — обратился Джон Фишер, епископ Рочестерский. Он говорил около двух часов, восхваляя Вулси и объявив, что Генрих работает над теологическим трактатом, направленным против ереси Лютера. Затем поднялся Вулси. Он огласил папскую буллу об отлучении Лютера от церкви и проклял еретика и всех его последователей. В этот момент во дворе собора подожгли сложенные в кучу книги Лютера. Вулси продолжал говорить, а над помостом поднимался дым от горящих книг и памфлетов еретика.

Как это часто бывало в истории, учение Лютера раздражало церковников большей частью потому, что его критика папства была справедливой. Английская церковь, как и германская, пребывала в глубоком кризисе веры. Да, отдельные священнослужители действительно были благочестивыми и жертвенными, но много больше было таких, которые позорили свой сан. Они, как миряне, носили роскошные яркие одежды и серебряные пояса, завивали волосы, как дворяне; богатые епископы покрывали своих коней попонами из дорогих мехов, а на шляпах носили золотые украшения. «Встретишь священника, — писал один из критиков католической церкви, — и думаешь: да ведь это же павлин, распустивший хвост в брачном танце перед самкой». В то время как многие приходские священники были так бедны, что едва могли прокормиться, некоторые из церковных иерархов обладали невероятным богатством. Например, епископ Дарэмский, Рутал, очень крупный землевладелец и Вулси, самый богатый священнослужитель в Англии, оба имели личные доходы большие, чем у короля.

Богатство к Вулси пришло путем эксплуатации одного из пороков церкви, осуждаемых Лютером. Имя ему плюрализм. По законам церкви каждый священнослужитель мог иметь только один приход: церковный округ, епархию или митрополию. В 1521 году Вулси имел по крайней мере две такие епархии. Он был архиепископом Йоркским и епископом Бата и Уэллса, а в дополнение к этому имел доходы от Вустерского епископата, где епископом был итальянец, который в стране не жил. Кроме многочисленных епархий, Вулси получал доход от церковных владений своего незаконнорожденного сына, Томаса Уинтера. В подростковом возрасте его произвели в сан настоятеля собора города Уэллса, в графстве Сомерсет, позднее он стал настоятелем соборов Биверли, архиепископом Йорка и Ричмонда и канцлером Солсбери с общим доходом в две тысячи семьсот фунтов в год.

Кардинал Вулси, богатейший человек страны, сконцентрировал в своих руках как церковную, так и светскую власть. Разумеется, он властвовал от имени короля, и перед ним трепетали все без исключения, даже иностранные сановники, с которыми он не церемонился, если они угрожали интересам Англии. В 1516 году он приказал посадить папского нунция Кирегато под домашний арест и, «наложив на него руки», требовал ответить, шпионил ли тот в пользу Франции и Венеции. Говоря с ним «грубым и свирепым языком», не выбирая выражений, Вулси дал понять нунцию, что если тот не признается добровольно, его вздернут на дыбу. До этого, правда, не дошло, но Кирегато не позволили покинуть королевство, пока не обшарили весь его дом и не просмотрели все бумаги и шифры. В другой раз Вулси призвал к себе Юстиниана и в самых грубых выражениях предупредил, чтобы посол без его личного позволения не смел посылать за границу никаких сообщений «под страхом королевского негодования». Во время своей речи Вулси все больше и больше распалялся, пока не дошел до такого состояния, что начал грызть трость, которую держал в руке.

Если Вулси дальше угроз не шел, то другие отцы церкви совершали самые настоящие преступления. В 1514 году по приказу епископа Вустерского (позднее он сам в этом признался) в Риме был отравлен кардинал Бейнбридж, архиепископ Йоркский. Убедительных доказательств против епископа найдено не было, но ходил слух, что на самом деле все это организовал Вулси, который наследовал епархию Бейнбриджа, а позднее Вустер помог стать Вулси кардиналом.

Почти всем было ясно, что английская церковь заражена пороками, погрязла в злоупотреблениях и мирской суете, но несмотря на это, идея фундаментальных изменений религиозных отношений в стране поддержки не находила. В Германии у Лютера сразу же появилось много последователей, а вот для англичан его учение оказалось чуждым. Лютеране уже вовсю подвергали осмеянию преклонение перед святынями, а англичане все еще шагали по дорогам, весной и летом совершая паломничества к гробницам Святого Катберта в Дарэме, двух Хыозов в Линкольне, Святого Этельреда Саксонского на острове Или, Святого Иосифа Ариматейского в святой гробнице в Гластонбери и к самой излюбленной из всех, украшенной драгоценностями усыпальнице Святого Томаса Бекета в Кентербери. Лютеранская доктрина порицала продажу индульгенций (папские отпущения грехов, которые гарантировали сокращение времени пребывания в чистилище), англичане же по-прежнему были склонны покупать их для себя и покойных родственников. Здесь постарался и Томас Мор, который в своих трактатах ярко изобразил мучения душ в чистилище, приговоренных неумолимым судом Божьим к терзаниям в огне, жарче любого земного, которым суждено «без сна и отдыха гореть и кипеть в темном пламени долгую ночь, что будет длиться много дней», и все это время их будут терзать «жестокие эльфы, отвратительные, завистливые и злобные». И чтобы хоть как-то облегчить эти немыслимые страдания, англичане были рады заплатить за индульгенцию, которая обещала им отпущение грехов от года до пятисот лет. А одна из индульгенций, купленная в Солсбери, давала отпущение грехов на 32 755 лет. В двадцатые годы XVI века для большинства англичан любовь к святыням, страх наказания за грехи и церковные праздники (особенно связанные с разного рода сельскохозяйственными работами) были не предметом теологических диспутов, а собственно говоря, и составляли саму веру.

Безразличие подданных к новому религиозному учению, идущему из Германии, энтузиазма короля Генриха не ослабило. В мае — июне 1521 года он наконец закончил свой трактат, назвав его «В защиту Семи Таинств». На экземпляре, который предназначался для папы, он собственноручно написал стихотворное посвящение. К августу трактат был окончательно оформлен. Английскому послу в Риме, Джону Кларку, было отправлено двадцать восемь экземпляров, которые тот передал папе Льву. Папа немедленно раскрыл свой личный экземпляр, который был завернут в золотую парчу, и принялся читать, все время одобрительно кивая. Кларк покорно ждал, пока понтифик прочтет первые пять страниц. Оторвавшись от чтения, папа заметил, что «король Генрих умен, и у него красивый почерк», а затем одарил короля высокими похвалами, милостиво заявив, что «для создания подобной работы иным и жизни бы не хватило». Когда папа Лев обратил внимание на стихотворное посвящение Генриха, его взор и вовсе затуманился. Он перечитал его несколько раз, а затем принялся хвалить короля в самых восторженных выражениях.

В этот же день понтифик представил трактат своей личной консистории, а на следующий объявил о намерении даровать Генриху титул, которого тот так жаждал. Он провозгласил английского короля «Защитником Веры». Папа роздал по экземпляру трактата своим кардиналам, рекомендуя использовать его против Лютера, однако через год, оказавшись в папской библиотеке, Кларк обнаружил там все двадцать восемь экземпляров. Они были покрыты пылью и, по всей вероятности, так и не прочитаны. И все же некоторые отцы церкви работу Генриха приветствовали, назвав трактат «В защиту Семи Таинств» «золотой книгой», а ее автора «существом, скорее близким к ангелу, нежели к человеку». За пределами Рима трактат Генриха прочли и перевели с латыни на немецкий и английский. Разумеется, то, что сам английский король объявил себя противником Лютера, было на руку папе, особенно если учесть, что большинство гуманистов того времени не выступали с осуждением учения Лютера, а германские рыцари бунтовали с его именем на устах. Один из противников Лютера воскликнул, что работу Генриха следует «размножить тысячекратно», что она «наполнила весь христианский мир радостью и восхищением», а другой заявил, что «если короли такие умные, то нам, философам, больше нечем заниматься».

Конечно, нашлись и такие, которые утверждали, что в написании своей книги Генрих не обошелся без помощи. Некоторые приписывали авторство трактата Томасу Мору или Эразму Роттердамскому, а другие, в том числе и сам Лютер, считали, что истинным автором трактата был враг Эразма, Эдуард Ли. Ученые того времени с одинаковым единодушием отказывались верить, что король сам написал «В защиту Семи Таинств», хотя один из них высказался в том смысле, что в пользу авторства короля свидетельствует посредственность трактата. Генрих к тому же сам признавался, что не очень-то любит водить пером по бумаге. Правда, он мог надиктовать трактат своему секретарю. Если ему и помогали в выборе аргументации, то идея трактата, несомненно, его собственная. Следует учитывать, что Генрих редко доверял кому-либо творческую работу, если мог ее сделать сам. Вероятнее всего, трактат «В защиту Семи Таинств» был написан самим королем.

Об этом можно судить хотя бы по тому, что такую брань, которой Генрих осыпал реформатора церкви в этом трактате, кроме него самого, вряд ли кто-нибудь другой мог измыслить. Он называл Лютера «злобной ядовитой змеей, пагубной чумой, хищным волком, порожденным дьяволом… растленной душонкой, мерзким глашатаем гордыни, клеветы и схизмы (ереси), имеющим гнусные мысли и отвратный грязный язык». Лютер отвечал ему тем же — грубо, не выказывая никакого почтения монарху. Для него «кавалер Харри» был не кем иным, кроме как «питающимся тухлятиной гнуснейшим червем». В общем, и Генрих, и Лютер — оба показали себя мастерами сквернословия, а не теологических аргументов. После первых «обменов любезностями» король прекратил полемику, предоставив право защиты своего трактата другим. В борьбу против «грязного Лютера» вступил Томас Мор (правда, под псевдонимом), а Генрих переместил свои атаки на реформатора из религиозной сферы в дипломатическую.

Трактат «В защиту Семи Таинств» появился на свет не случайно. Дело в том, что главным врагом Лютера после папы был человек, которого Генрих с Вулси уже давно и старательно обхаживали. А именно император «Священной Римской империи» Карл V. Когда Генрих в письмах Карлу осыпал Лютера проклятиями, называя его «этот сорняк, эта паршивая овца дьявола», то этим самым он давал понять, что Англия готова поддержать императора в борьбе против мятежников Лютера. Карл был племянником Екатерины, сыном ее душевнобольной сестры Иоанны. То есть он был племянником Генриха по жене, а в последнее время английский король преисполнился намерениями как можно сильнее закрепить родственные связи. В своих письмах он неизменно изображал себя этаким добрым дядей и приглашал Карла в Англию развлечься. И не важно, что по темпераменту и внешности Карл был далек от рыцарского идеала монарха, столь дорогого сердцу Генриха, потому что его богатство и мощь в достаточной мере уравновешивали этот недостаток.

Карл был некрасив. Узкие, как щелочки, голубые глаза, блеклая белая кожа и огромная уродливая челюсть делали его несколько похожим на слабоумного. К тому же у него были плохие зубы и дурное пищеварение. Несмотря на это, Карл почти на всю жизнь сохранил привычку отвратительно обжираться, поэтому страдал вечным расстройством желудка, и выражение лица у него было соответствующим. Лучше всего он выглядел в седле, в строгой простой одежде, которая ему очень шла. В этот момент он был похож на героя. Верилось, что это действительно настоящий правитель европейских земель, существенно больших, чем Франция, и почти в пять раз обширнее Англии. Он контролировал важный финансовый центр Европы, имел сильнейшую армию и флот, а его владения в Новом Свете и связанные с ними несметные богатства пока еще просто не поддавались никакой оценке. Короче, это был хозяин континента. Особыми талантами и чутьем Карл не обладал, но был добросовестным и практичным. Вспышки активности у него перемежались долгими периодами вялой депрессии, когда вся жизнь при дворе замирала, а иностранные послы начинали серьезно беспокоиться, не пошел ли монарх по стопам своей матушки. Но затем неожиданно в его тело возвращалась энергия, прорезался голос, и вспыхивали «жадные до пищи глаза» (слова венецианского посланника), и император вновь возвращался к управлению своей огромной империей.

Осенью 1521 года вся энергия Карла была направлена на войну с Францией, и Генрих его в этом поддерживал. Франциск, как всегда, пытался превзойти Генриха, теперь на ниве кораблестроения — по его приказу строили военный корабль водоизмещением в тысячу тонн, то есть больший, чем «Великий Харри». А Вулси в это время был занят переговорами, которые длились уже довольно долго, о помолвке молодого императора с Марией. (Помолвка с французским дофином была расторгнута.) То, что армия императора одержит победу над французами, у Генриха сомнений не вызывало, однако пока новости не были радостными. Английский посол во Франции писал королю, что французы вторглись на территорию империи, сжигая все на своем пути и отрубая пальцы у детей, предупреждая тем самым, что впереди всех ждут беспощадные жестокости.

В июне 1522 года, в разгар этой войны, Карл посетил Англию во второй раз. Лондон приготовился к его прибытию, как к коронации монарха. Здания по всему маршруту его следования были покрашены и задрапированы, а па площадях установлены подвижные сцены для представления мистерий. Карла приветствовали лорд-мэр и члены Совета графства. Затем Томас Мор произнес речь на латыни. Священнослужители графства Мидлсекс собрались вместе, чтобы кадить ему ладаном, а ремесленники всех профессий также приветствовали его, наряженные в свои лучшие одежды. На одной из площадей Лондона процессию встретили два великана, адресуясь к «Генриху как защитнику веры, а к Карлу как защитнику церкви». В большинстве живых картин и представлений обыгрывались темы английского ордена Подвязки, императорского ордена Золотого Руна, а также генеалогические связи двух правителей. На одной из передвижных сцен был воздвигнут «британский остров», окруженный скалами и омываемый серебряными волнами. Там были горы и леса, полные зверей, и реки, полные рыбы, а также множество цветов и кустов. При появлении императора животные начали двигаться, рыбы выпрыгивать из воды, а механические птицы запели. Потом две фигуры в доспехах, похожие на Карла и Генриха, отбросили мечи и обнялись. В этот момент над островом возник «весь сияющий золотом образ Отца Небесного» под знаменем с надписью «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими».

Во время визита Карла два рыцаря верхом на конях играли в теннис, а английские рыцари встретились в турнирных поединках с приближенными императора, принцем Оранским и маркизом Брандепбургским. Генрих и Карл приняли участие в другом великолепном турнире, изображая «рыцарей, оседлавших золотые горы» (доспехи их коней были отделаны желтовато-коричневым бархатом). В большом зале Виндзорского дворца было устроено представление, в котором прославлялась мощь Англии и «Священной Римской империи» и высмеивался Франциск. Францию изображал неукрощенный конь, который беспорядочно носился по сцене, пока король и император в дружбе и согласии не послали своих гонцов Благоразумие и Прозорливость, чтобы его приручить, а затем появился их посланник Сила и взнуздал коня раз и навсегда.

Разумеется, во время императорского визита было много пиров, где царили любезность и дружелюбие, но у этой встречи монархов была вполне серьезная подоплека. Несмотря на молодость, Карл умело руководил своей важной дипломатической миссией. Он совершенно точно знал, чего можно достичь в Англии и чего от него ждут взамен. Встреча тщательно готовилась несколько месяцев. Были обсуждены наиболее важные вопросы и достигнуто соглашение относительно помолвки (центральная проблема в переговорах), после которой Англия должна была незамедлительно объявить войну Франции. Договориться о помолвке было довольно трудно. Представители Карла вначале настаивали, чтобы Мария прибыла ко двору императора, как только достигнет возраста семи лет, с тем чтобы иметь возможность до свадьбы получить соответствующее воспитание. Вулси не соглашался, утверждая, что опасается, как бы принцесса по прибытии в Брюссель не оказалась каким-либо образом, «отвергнутой, оскорбленной или униженной». Затем было отклонено предложение Вулси по вдовьей части наследства — земли во Фландрии и Испании стоимостью двадцать тысяч марок[14], — которую императорская сторона сочла непомерно большой, а Вулси, в свою очередь, не согласился, чтобы Англия объявила войну Франции до заключения договора о помолвке. Наконец по всем этим вопросам были найдены компромиссы: Мария не переедет в Брюссель до двенадцати лет, ее вдовья часть наследства в виде земель будет оцениваться в десять тысяч фунтов, а объявление войны откладывается до визита Карла. Приданое Марии в восемьдесят тысяч фунтов было принято, но неохотно. Представители императора на переговорах указывали, что это меньше того, что предлагает за свою дочь король Португалии.

Через несколько месяцев после этих переговоров в Ричмонд прибыл посол Испании, и Екатерина настояла, чтобы он увидел будущую невесту императора. Марию великолепно нарядили и вывели к нему. Он попросил ее потанцевать, и она с радостью согласилась, станцевав вначале медленный танец, причем «кружилась так мило, что лучше не могла бы сделать ни одна женщина», а затем, когда заиграли гальярд, запрыгала, «держа себя изумительно хорошо». Кроме того, она сыграла на верджинеле, восхитив этим посла. Позднее он написал, что принцессе могла бы позавидовать в мастерстве и двадцатилетняя женщина. Он объявил также, что она хорошенькая и на удивление рослая для своего возраста, наверное, подразумевая, что она выше испанских шестилетних девочек.

После нескольких недель развлечений Карл, Генрих и Вулси уединились, чтобы закрепить союз документально. Планы были такие: вторгнуться во Францию с двух сторон и потом разделить французские земли между двумя монархами. 16 июня Англия объявила войну Франции, а в Виндзоре был подписан договор о помолвке. Так что, когда Мария на прощание поцеловала Карла (он отправлялся в обратный путь в Брюссель), это был уже поцелуй не кузины, а обрученной невесты. Свадьба должна была состояться через шесть лет, и тогда принцессе суждено стать императрицей Марией, соправительницей половины мира, который был к тому времени известен европейцам.

Эта волнующая перспектива доминировала в жизни Марии в течение следующих четырех лет. Ей следовало как можно скорее превратиться в испанскую даму. Для начала ее стали одевать «в соответствии с модой и манерами тех мест». Материал прислали от императора, а процесс кройки платьев контролировала регентша Фландрии, Маргарита. Она «придумывала фасон», а после одежда неоднократно пересылалась из Англии во Фландрию и обратно. Мария и прежде говорила с матерью по-испански, но теперь ее учили испанским манерам и обычаям. Настоятельно рекомендовалось послать Марию в Испанию, по крайней мере на время, по это в намерения Генриха не входило. Он считал, что Екатерина может здесь научить дочь всему, что той нужно знать, а после свадьбы Карл продолжит ее образование по своему желанию.

В письмах Карла, которые он отсылал к английскому двору в эти годы, редко можно встретить упоминание о Марии. Для императора помолвка была всего лишь незначительной деталью в дипломатической игре. В письме к Вулси в 1523 году он осведомлялся «о своей возлюбленной принцессе, будущей императрице», но сколько-нибудь значительного места в его мыслях скорее всего она не занимала. Что же касается Марии, то она, вероятно, должна была питать к Карлу какие-то романтические чувства как-никак будущий супруг, и дамы из ее свиты побуждали принцессу имитировать поведение, свойственное влюбленной невесте. Когда Марии было девять лет, она послала Карлу кольцо с изумрудом вместе с трогательным посланием, в котором «Ее Высочество заявляла, что подарок этот на память, чтобы Его Величество хранил его до тех времен, когда Господь пошлет им милость соединиться; также Ее Высочество выражала уверенность, что Его Величество хранит по отношению к пей целомудрие, как и она с Божьей милостью хранит свое по отношению к нему». Посланникам, которые должны были доставить императору кольцо с изумрудом, следовало добавить, что любовь Марии к Карлу столь страстная, что принцесса испытывает даже ревность, «одно из самых значительных проявлений любви». Вероятно, эту затею с кольцом придумала не Мария. В средние века было принято, чтобы принцесса таким образом проверяла верность своего рыцаря. Это была своего рода игра. Однако есть все основания полагать, что Мария, которая в течение всей жизни все принимала очень близко к сердцу, была искренней и в беспокойстве по поводу верности будущего супруга.