Инспектор Томас Линли и сержант Барбара Хейверс - Обман

– Сломанная шея – это исключительная мера наказания за нарушенную помолвку, – заметила Эмили. – Но ведь Акрам Малик является важным членом общины в течение многих лет, и, по общему мнению, он очень дорожит дочерью. Не пожелай она выйти замуж за Кураши, не думаю, чтобы отец стал бы принуждать ее к этому.

Недолго поразмыслив над тем, что сказала подруга, Барбара двинулась дальше по новому ответвлению своей версии.

– У них все еще в ходу приданое, так ведь? А что давал Акрам за своей дочерью? А мог Кураши испытывать некоторое разочарование от того, что семья почитала за щедрость?

– И поэтому они от него избавились? – Эмили вытянула вперед свои длинные ноги и зажала стакан с бренди между ладонями. – Мне кажется, что такое возможно. Правда, это совершенно не в характере Акрама, но вот Муханнад… Мне кажется, этот парень способен на все. Но машина – это отдельный вопрос.

– А из машины что-либо пропало?

– Да она буквально на куски раздергана.

– А тело обыскивали?

– Несомненно. Мы нашли ключи от автомобиля в траве у подножия скалы. Сомневаюсь в том, чтобы Кураши швырнул их туда.

– А после обнаружения трупа вы нашли на нем что-нибудь?

– Десятифунтовую купюру и три презерватива.

– А удостоверение личности? – Когда Эмили отрицательно мотнула головой, задала очередной вопрос: – А как тогда вы узнали, кем является погибший?

Эмили, вздохнув, прикрыла глаза. Барбара почувствовала, что они, наконец-то, подошли к чему-то существенному, к тому, что она до этого момента скрывала от всех, не задействованных в расследовании.

– Тело обнаружил вчера утром парень по имени Иан Армстронг, – ответила Эмили. – И сам же опознал погибшего.

– Он англичанин, – сказала Барбара.

– Именно англичанин, – мрачно подтвердила Эмили.

Барбара мгновенно поняла, о чем думала Эмили.

– У Армстронга был повод?

– О, да. – Эмили открыла глаза и посмотрела на Барбару. – Иан Армстронг работал в компании «Горчица и пряности», принадлежащей Малику. И шесть недель назад он потерял работу.

– И это Хайтам Кураши попер его с работы или как-то поспособствовал этому?

– Все намного хуже, хотя, с точки зрения Муханнада, все намного лучше, если предположить, как он поведет себя, если к нему просочится информация о том, что именно Армстронг обнаружил тело.

– Почему? Что за этим стоит?

– Месть. Махинации. Безвыходное положение. Отчаяние. Да все, что захочешь. Хайтам Кураши занял на фабрике место Иана Армстронга. Ты понимаешь, Барб? И в ту же минуту, когда Хайтама не стало, Иан Армстронг снова получил свою прежнюю работу. Что же это, по-твоему, благородное побуждение?

Глава 5

– Только не совсем ясно, как оно произошло, – согласно кивнув, сказала Барбара. – А не было ли у Армстронга более веского повода убить того, из-за кого он потерял работу?

– Если рассматривать это на фоне некоторых обстоятельств, то – да. Возможно, это была месть.

– И что это за обстоятельства?

– Армстронг несомненно выполнял в компании важную работу. Единственной причиной его увольнения стало то, что надо было освободить место для Кураши в семейном бизнесе.

– Черт возьми, – вырвалось у Барбары. – У Армстронга есть алиби?

– Утверждает, что был дома с женой и пятилетним сыном. У него сильно болели уши – не у самого Армстронга, а у ребенка.

– И жена может это подтвердить?

– Он же главный кормилец в семье, а кому, как не ей, знать, что значит остаться без куска хлеба, да еще с маслом. – Эмили в задумчивости машинально постукивала кончиками пальцев по краю миски, в которой еще оставалось несколько персиков. – Армстронг заявил, что отправился на Нец на утреннюю прогулку. По его словам, он уже в течение некоторого времени совершал такие прогулки по субботам и по воскресеньям, чтобы провести хотя бы несколько часов вдали от надоедливой супруги. Он не знает, видел ли его кто-нибудь во время этих прогулок, но даже если и видели, то подобного рода прогулки во время уикэнда могут быть истолкованы как алиби.

Барбара знала, о чем сейчас думает Эмили: нередко киллер, совершив убийство, сам заявлял о том, что якобы случайно наткнулся на труп, стараясь навести подозрения на кого-то другого. А саму Эмили еще раньше что-то навело на мысль о том, что Барбара прокручивает в голове иной сценарий.

– Забудь на минуту об автомобиле. Ты сказала, что у Кураши нашли три презерватива и десятифунтовую банкноту. А что, если он приехал на Нец, чтобы встретиться с кем-то и заняться любовью? Ну, например, с проституткой? Ведь если он собирался жениться, то наверняка не хотел рисковать – вдруг кто-нибудь увидит его и доложит о его делах будущему тестю?

– Барб, ну какая проститутка предоставит клиенту услуги за десять фунтов?

– А если она молодая, начинающая, да еще находящаяся в отчаянном положении? – Видя, что Эмили отрицательно качает головой, Барбара продолжила: – Тогда, возможно, он встречался с какой-то женщиной, для которой огласка тоже была опасной, – например, замужней. Муж застанет, и ему конец. Есть какие-либо свидетельства того, что Кураши был знаком с женой Армстронга?

– Мы как раз и заняты поиском его связей, – ответила Эмили и добавила: – Со всеми возможными женами.

– А этот Муханнад, Эм, – спросила Барбара, – он женат?

– О, да, – со вздохом ответила Эмили. – Конечно, женат. Три года назад он сочетался браком так, как принято в их среде.

– Брак счастливый?

– Ну посуди сама. Твои родители объявляют, что нашли тебе спутника жизни. Ты встречаешься с этим человеком, и тут же тебя повязывают узами брака. Ты согласилась бы быть осчастливленной таким браком?

– Конечно, нет. Но ведь они заключают браки таким образом в течение многих веков; видимо, и вправду это не так уж плохо. Как ты думаешь?

Барбара молча устремила на нее взгляд, который был красноречивее любых слов. Они замолчали, слушая пение соловья. Барбара перебирала в уме факты, о которых только что рассказала Эмили. Тело, машина, ключи в траве, дот на косе, сломанная шея. Поразмыслив, она сказала:

– Послушай, если кому-либо в Балфорде не терпится затеять в городе расовые беспорядки, то он их затеет, независимо от того, кого ты арестуешь, согласна?

– Почему ты так решила?

– Смотри, если они хотят использовать арест как повод для расовых беспорядков, они используют для этого любой арест. Запри в кутузке англичанина, и они взбунтуются из-за того, что это убийство на почве расовой ненависти. Арестуй пакистанца, и они, обвинив полицию в предвзятости, тоже взбунтуются. При этом призма, сквозь которую они смотрят, лишь чуть повернется, но видимое ими изображение останется тем же.

Пальцы Эмили замерли на краю миски. Она пристально посмотрела на подругу, а когда заговорила, Барбара поняла, что в ее голове только что созрело важное и нестандартное решение.

– Ты права, – объявила Эмили. – Скажи мне, Барб, тебе доводилось работать с публикой?

– Что?

– Ты недавно сказала, что готова мне помочь. Послушай, мне нужен сотрудник, наделенный даром работы с публикой; так вот, я думаю, что таким сотрудником можешь быть ты. Ты когда-либо имела дела с азиатами? Я могу посвятить расследованию все свое время, если мой зануда-шеф не будет постоянно стоять над душой.

Для того чтобы ответить на поставленный вопрос, Барбара торопливо перелистывала страницы своей прошлой жизни, а Эмили продолжала излагать ей свой план. Она согласилась на проведение регулярных встреч с членами пакистанской общины, чтобы информировать их о ходе расследования. Для этого ей нужен толковый человек. Барбара, если согласна, может этим заняться.

– Тебе придется иметь дело с Муханнадом Маликом, – сказала Эмили, – а он только и будет ждать момента, чтобы унизить тебя и смешать с грязью, так что постоянно будь наготове и не дай поймать себя на чем-либо. С ним будет еще один азиат; он из Лондона и зовут его вроде как Ажар, а здесь он для того, чтобы по возможности держать в узде Муханнада. Он может оказать тебе некоторую помощь, даже не осознавая этого.

Барбара с трудом могла представить себе, как прореагирует Таймулла Ажар, увидев ее, да еще и с перебинтованным лицом, на встрече азиатов с представителем местных копов.

– Даже и не знаю, – задумчиво сказала Барбара. – Связи с общественностью вообще-то не моя специализация.

– Не говори глупости, – отмахнулась от нее Эмили. – Тебе в любом деле нет цены. Ведь большинство людей понимают, в чем дело, лишь тогда, когда перед ними выложены все факты, да еще и в надлежащей последовательности. Вот тебе и решать, какая последовательность будет надлежащей.

– И я окажусь крайней, если ситуация станет кризисной? – спросила Барбара и посмотрела на Эмили испытующим взглядом.

– До кризиса дело не дойдет, – успокоила ее Эмили. – Я знаю, ты найдешь выход из любого положения. Да и к тому же, кто лучше сотрудника Скотленд-Ярда убедит азиатов в том, что отношение к ним самое что ни на есть почтительное?.. Ну так что, согласна?

Ее просили подтвердить свое согласие, следовательно, все формальности соблюдены. Однако Барбара четко понимала, что будет выполнять порученное дело, формально не будучи на службе. И это знает не только Эмили, но и Ажар. Но кто сможет проложить курс в море азиатской враждебности лучше, чем тот, кто уже свел знакомство с одним из азиатов?

– Согласна, – сказала она.

– Отлично! – Эмили подняла вверх руку, стараясь при свете дальних уличных фонарей рассмотреть на часах время. – Черт возьми. Как поздно. Барб, а где ты остановилась?

– Да пока еще нигде, – ответила Барбара и, поспешно, чтобы Эмили не восприняла ее ответ как намек на согласие разделить с ней сомнительные удобства ее дома, находящегося в процессе джентрификации, добавила: – Я рассчитывала снять комнату где-нибудь вблизи моря. Чтобы первой почувствовать прохладное дуновение бриза.

– Не только прохладное дуновение, – уточнила Эмили. – Еще и вдохновение.

Не дав Барбаре открыть рот и уточнить, что может быть особо вдохновляющего в прохладном бризе, который лишь чуть пошевелит застоявшийся от жары воздух, Эмили продолжала. Отель «Пепелище» – это как раз то, что ей нужно, сказала она. От него нет сквозного проезда на автостраду, зато он расположен на северной окраине города, над морем, а значит, ничто не помешает бризу принести ей прохладу, когда тот вдруг решится задуть в обычном направлении. Поскольку отель не стоит на морском берегу, а следовательно, не имеет своего пляжа, то туристы в сезон – который сейчас как раз в разгаре – останавливаются в нем лишь тогда, когда в других отелях Балфорда-ле-Нец свободных мест уже нет. Но даже если все это принимать во внимание, то есть еще одно обстоятельство, в связи с которым проживание именно в этом отеле сотрудника Нью-Скотленд-Ярда сержанта Барбары Хейверс во время ее пребывания в Балфорде было бы крайне желательным.

– И что это за обстоятельство? – поинтересовалась Барбара.

– Убитый тоже проживал в отеле «Пепелище», – объяснила Эмили. – Так что ты выручишь меня еще и тем, что поможешь кое-что разнюхать.

Рейчел Уинфилд часто спрашивала себя, к кому нормальные девушки обращаются за советом, когда жизнь ставит перед ними серьезные моральные вопросы, на которые необходимо отвечать. В ее представлении нормальные девушки обращаются за советом к своим нормальным мамам. И все в ее представлении обстояло так: нормальная девушка и ее нормальная мама шли вдвоем на кухню, усаживались за стол и пили чай. За чаем они вели беседу, и нормальная девушка и ее нормальная мама дружески беседовали обо всем, что близко и дорого их сердцам. Главное было в слове сердцам – оно должно употребляться только во множественном числе. Общение между ними должно происходить по принципу двустороннего движения: мама должна выслушать и понять, чем озабочена дочь, и помочь ей советом, подкрепленным собственным жизненным опытом.

У Рейчел все обстояло несколько иначе: реши мать помочь ей советом, подкрепленным ее жизненным опытом, от этого опыта, да еще и применительно к нынешней ситуации, не было бы никакого проку. Ну что хорошего слушать рассказы мамы, дамы бальзаковского возраста – хотя и состоявшейся, – бравшей призы по танцам, если на уме у дочери были вовсе не танцы? Если вы постоянно думаете об убийстве, то выслушивание зажигательных речей о соревнованиях по танцам на выносливость под музыку в ритме буги-вуги вряд ли вам поможет.

Мать Рейчел, Конни, в тот самый важный вечер неожиданно покинул ее постоянный партнер по танцам – покинул, когда в воображении Конни уже рисовался пьедестал, а это мучительно напоминало ей о том, что она была уже покинута, причем дважды, перед самым реальным церковным алтарем, покинута мужчинами, имена которых и вспоминать-то зазорно – и произошло это меньше чем за двадцать минут до начала состязания.

– Живот у него схватило, – горестно объявила Конни, придя домой с небольшим, но тем не менее призом за третье место, отвоеванное у двух пар, выступавших в пышнейших юбках и брюках в обтяжку. – Он просидел весь вечер в сортире, жалуясь на резь в кишках. Первое место было бы моим, если бы я танцевала не с Шеймусом О’Каллаханом. Он, черт возьми, корчит из себя Рудольфа Валентино[36]…

Нуриева, про себя поправила мать Рейчел.

– …а я должна постоянно думать о том, чтобы он не растоптал мне в лепешку ноги, когда прыгает по танцполу. Ты поверишь, Рейчел, я постоянно твержу ему, что свинг ничего общего не имеет с прыжками. Но до Шеймуса разве что-нибудь дойдет? И что, скажи, может дойти до ума мужика, который обливается потом, словно пережаренная индейка в духовом шкафу? Ха! Да, похоже, ничего, черт возьми.

Конни поставила свой трофей на одну из оклеенных текстурной пленкой металлических полок подвесного шкафа, укрепленного на стене в гостиной. Она нашла ему место среди двух дюжин подобных наград, самой мелкой из которых был оловянный стакан с выгравированными на нем мужчиной и женщиной, держащихся за вытянутые вперед руки и застывшими в свинговом па. Самой важной наградой была позолоченная чаша из серебра с витиевато выгравированной надписью: ЗА ПЕРВОЕ МЕСТО В ТАНЦЕВАЛЬНОМ КОНКУРСЕ. Позолота, из-за частой и тщательной протирки, почти повсеместно стерлась.

Отступив на несколько шагов от полки, Конни Уилфилд полюбовалась последним пополнением своей коллекции. Сама она выглядела сейчас намного хуже: сказывалась усталость от многих часов, проведенных на танцполе, к тому же прическа, сделанная в парикмахерской косметического салона «Море и солнце», потеряла из-за жары первоначальный шик.

Рейчел наблюдала за матерью, стоя в дверях гостиной. Заметив у нее на шее засос, она мысленно прикинула, чьи губы поставили эту печать страсти: Шеймуса О’Каллахана или Джейка Боттома, всегдашнего партнера матери по свингу. Этого парня Рейчел впервые увидела на их кухне утром; мать познакомилась с ним накануне вечером.

– Никак не мог завести машину, – таинственным шепотом прошептала Конни на ухо Рейчел, остолбеневшей при виде незнакомого мужчины с пухлой безволосой грудью, сидящего за обеденным столом. – Рейчел, он спал на тахте.

При этих словах Джейк поднял голову, посмотрел на Рейчел и похотливо подмигнул. Рейчел и без этого подмигивания отлично поняла, что к чему. За последние годы Джейк Боттом был отнюдь не первым мужчиной, у которого возникли проблемы с двигателем перед входной дверью их дома.

– Ну как, впечатляет? – спросила Конни, указывая головой на полку, уставленную почетными трофеями. – Ты и думать не могла, что твоя ма способна на такие блистательные фантазии…

Тусклые фантазии, мысленно поправила мать Рейчел.

– …на танцполе, ведь так? – Конни пристально посмотрела на дочь. – С чего ты такая кислая, Рейчел Линн? Ты хорошо закрыла магазин, а? Рейч, если ты плохо закрыла магазин и нас обнесут, я не знаю, что с тобой сделаю.

– Я все закрыла, как надо, – ответила Рейчел, – и дважды проверила.

– А тогда в чем дело? У тебя вид, будто ты лимонов наелась. И почему ты не пользуешься косметикой, которую я для тебя купила? Бог свидетель, Рейчел, ты же можешь улучшить то, с чем родилась, если приложишь к этому хоть какие-то усилия. – Подойдя к дочери, Конни в своей всегдашней манере разметала ее уложенные волосы так, что черные пряди, обычно зачесанные назад, закрыли, словно вуаль, большую часть лица. – Вот, теперь совсем другое дело, – изрекла она.

Бесполезно убеждать мать в том, что прическа, как ее ни меняй, не может придать ее облику нужного шарма; кто-кто, а Рейчел это понимала. Все двадцать лет мать делала вид, что с лицом у Рейчел все в порядке. И сейчас она, похоже, не собиралась менять своего убеждения.

– Мам…

– Конни, – поправила мать. В двадцатый день рождения Рейчел она решила, что ей не к лицу считаться матерью достаточно взрослой особы, каковой стала ее дочь. – Мы ведь смотримся почти как сестры, – пояснила она и объявила дочери, что с этого момента они будут называть друг друга Конни и Рейчел Линн.

– Конни… – снова начала Рейчел.

Конни улыбнулась и потрепала дочь по щеке.

– Вот так-то лучше, – улыбаясь, сказала она. – Нанеси на щеки немного тональной пудры. Рейчел, ведь у тебя потрясающие скулы. Женщины готовы пожертвовать чем угодно за такие скулы. Так что же ты не используешь того, чем наградил тебя Господь?

Взяв Рейчел под руку, Конни повела ее в кухню. Там, присев на корточки перед холодильником, она вынула из него банку кока-колы и прозрачный пластиковый пакет, внутри которого была широкая резиновая лента. Вынув и расправив эту резиновую ленту – пять дюймов в ширину и два фута в длину – она бросила ее плашмя на кухонный стол. Наполнив стакан кока-колой, как обычно, бросила в него два куска сахара и стала наблюдать за тем, как пузырьки воздуха, поднявшись из глубины, лопаются на поверхности. Когда сахар растаял, она поставила стакан на стол и скинула с ног туфли. Расстегнув молнию на юбке и одним движением спустив ее до ступней, переступила через нее, а затем точно так же скинула с себя и нижнюю юбку и, оставшись в трусиках и бюстгальтере, села на пол. Ей было сорок два года, но ее тело выглядело так, словно она прожила лишь половину этого срока. Она никогда не упускала случая показать себя, если была хоть какая-то надежда на комплимент – пусть даже преувеличенно льстивый, Конни это не трогало – это, похоже, придавало ей силы.

Рейчел сказала то, что должна была сказать:

– Любая женщина отдала бы все за такой плоский живот.

Наступив на резиновую ленту, ставшую от пребывания в холодильнике менее эластичной, и взявшись руками за ее концы, Конни начала попеременно приседать и распрямляться с поднятыми вверх руками, растягивая при этом ленту.

– Смотри, Рейчел, это упражнение для всего тела, согласна? И еще, правильно питайся. Будь молодой во всем, и в мыслях тоже. Как тебе мои бедра? Совсем не дряблые, верно? – Она сделала паузу, во время которой подняла выпрямленную ногу, так чтобы пальцы смотрели строго в зенит. Затем перейдя к массажу, стала водить руками от лодыжек до талии.

– У тебя все в норме, – сказала Рейчел. – Ты и вправду выглядишь великолепно.

Конни вся сияла. Рейчел села на стол, а мать продолжала свои упражнения.

– Что может быть хуже этой жары? – отдуваясь, произнесла она. – Из-за нее ты так поздно встала? Не заснуть? Ничего удивительного. Я не понимаю, как ты вообще можешь спать, ведь привычки у тебя, как у бабушки в викторианскую эпоху. Спи голой, девочка. Раскрепости свое тело.

– Это не из-за жары, – ответила Рейчел.

– Нет? А из-за чего? Уж не залез ли какой-нибудь бездельник к тебе в трусы? – Чуть похрипывая, она начала сгибаться, доставая руками пол. Ее растопыренные пальцы с длинными ногтями шлепали по линолеуму пола, отсчитывая наклоны. – Рейчел, ты хотя бы не забываешь о том, что необходимо предохраняться? Я ведь учила тебя, как заставить парня надеть презик. Если он не желает надевать презик, когда ты просишь его надеть презик, дай ему пинка и пусть катиться на все четыре стороны. В твои годы…

– Мам, – прервала ее Рейчел.

Ну какая нелепица все эти поучения, что необходимо надевать презерватив. Кто создал ее мать такой, какая она есть? Может быть, это результаты реинкарнации[37]? Конни неоднократно говорила, что ей надо было взять в руки бейсбольную биту и гнать всех мужчин уже со своего четырнадцатого дня рождения. А сейчас мысль о том, что ее дочь столкнулась с теми же «беспокойствами», похоже, доставляет ей огромную радость.

– Конни, – поправила мать.

– Да, я и хотела сказать – Конни.

– Не сомневаюсь, моя милая. – Конни подмигнула ей и начала, поворачиваясь с боку на бок, выбрасывать вперед то одну, то другую руку, сжимая ладони в кулаки.

Целеустремленность матери воистину восхищала Рейчел. Делая что-то, Конни отдавала этому делу всю себя, как молодая девушка, решившая стать христовой невестой: ее можно было считать образцом безоглядной самоотдачи, проявляемой во всем – в состязаниях на танцполе, в физических упражнениях и даже в бизнесе. Однако сейчас эта черта в характере матери раздражала Рейчел. Ей необходимо было сосредоточить ее внимание на себе. И она призвала на помощь все силы, всю храбрость, чтобы попросить мать об этом.

– Конни, могу я спросить тебя кое о чем? О личном? О том, что у тебя в душе?

– У меня в душе? – Лежа на полу, Конни удивленно приподняла брови; капли пота, свисающие с них, блестели при свете лампы, как драгоценные камушки. – Тебя интересует что-то конкретное в жизни женщины? – Она шумно дышала, поднимая и опуская ноги в такт вдохам и выдохам. Ложбинка между грудями блестела от пота. – А не слишком ли поздно ты собралась говорить об этом? Ты думаешь, я не вижу, как ты по ночам бродишь с каким-то парнем по берегу?

– Мам!

– Конни.

– Извини, Конни.

– Рейчел, ты думаешь, я ничего не знаю? Между прочим, кто он? Он не сделал тебе ничего плохого? – Она села и, перекинув ленту за плечи, начала ритмично тянуть и отпускать ее, разрабатывая мышцы рук. На том месте, где она сидела, на линолеуме осталось влажное пятно, похожее очертаниями на перевернутую грушу. – Вот что я скажу тебе, Рейчел: общаясь с мужчинами, не пытайся понять, о чем они думают, и не пытайся управлять ими. Если и ты, и он желаете одного и того же, не сдерживайте себя и получайте удовольствие сколько сможете. Однако если кто-то из вас хочет чего-то другого, сразу же прекращай все и постарайся забыть о том, что было. Но делай это весело, Рейчел, весело. И всегда помни о том, что нужно предохраняться, если ты не хочешь получить после любовного свидания небольшой сюрприз на ножках или без них. Опасайся таких сюрпризов. Вот по этим правилам я живу, и, как видишь, они меня не подводят. – Она с торжеством смотрела на Рейчел, словно ожидая, когда дочь выпустит в нее следующую обойму зондирующих вопросов или девических откровений, возникших в ее голове из-за неопытности в женских делах.

– Но ведь это не о том, что у тебя в душе, – возразила Рейчел. – А я хотела спросить именно об этом. О душе и о совести.

Победное выражение исчезло с лица Конни. Реплика Рейчел повергла ее в полное недоумение.

– Ты, что, ударилась в религию? – собравшись с мыслями, спросила она. – Ведь ты разговаривала на прошлой неделе с кришнаитами? И не смотри на меня такими невинными глазками. Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Они танцевали хороводом на Принцевой косе, колотя в свои тамбурины. А ты проезжала мимо них на велосипеде. Только не отпирайся. – И она снова принялась за упражнение для рук.

– Я не о религии. Меня интересует, что хорошо и что плохо. И именно об этом я хотела тебя спросить.

По изменившемуся лицу Конни было видно, что эти слова задели ее за живое. Она отбросила резиновую ленту и встала на ноги. Сделав большой глоток кока-колы, взяла из пластиковой корзины, стоявшей на середине стола, пачку «Данхилла». Не сводя настороженного взгляда с дочери, зажгла сигарету, глубоко затянулась, задержав дым на несколько мгновений в легких, перед тем как выпустить его в сторону Рейчел.

– Что с тобой происходит, Рейчел Линн? – спросила она, став в мгновение ока примерной матерью, чем несказанно обрадовала Рейчел. Та сразу же почувствовала себя так, как это бывало в детстве, в те моменты, когда материнский инстинкт Конни все-таки пробивался сквозь присущее ее натуре безразличие к материнству.

– Да ничего, – ответила Рейчел. – Я хотела спросить не о том, хорошо или плохо то, что происходит сейчас. Не именно об этом.

– А о чем же?

Рейчел заколебалась. Теперь, когда внимание матери было целиком и полностью обращено на нее, она вдруг спросила себя, а чем ей это поможет. Она не смогла бы рассказать ей обо всем – как, впрочем, и никому другому; ей необходимо было посвятить кого-то в то, что случилось, но лишь настолько, чтобы получить совет.

– Предположим, – осторожно начала Рейчел, – предположим, с одним человеком что-то случилось.

– Хорошо. Предположим. – Конни курила, придав своему лицу максимально задумчивое выражение, которое не вполне гармонировало с черным бюстгальтером без бретелек и такого же цвета короткими панталонами с кружевной тесьмой на поясе.

– То, что с ним случилось, достаточно серьезно. Во-первых, предположим, тебе известно кое-что, что могло бы помочь людям понять, почему это с ним случилось.

– Понять что? – спросила Конни. – И какое кому дело до того, что с ним случилось? Со всеми постоянно случается что-нибудь плохое.

– Но это действительно плохое. Самое худшее, что только может быть.

Конни, не сводя с дочери задумчивого взгляда, снова затянулась.

– Самое худшее, хм? И что же это может быть? Дом сгорел дотла? По ошибке выбросил выигравший лотерейный билет? Жена сбежала с Ринго Старом[38]?

– Мне сейчас не до шуток.

Выражение лица дочери, должно быть, встревожило Конни, потому что она, пододвинув стул, села на него и, положив локти на стол, пристально уставилась на Рейчел.

– Ну хорошо, – произнесла она. – Что-то с кем-то произошло. И ты об этом знаешь. Так? Так что все-таки с ним произошло?

– Смерть.

Щеки Конни опали. Она поднесла к губам сигарету и глубоко затянулась.

– Смерть, – повторила она. – Так что ты тянешь кота за хвост, Рейчел Линн?

– Один человек умер. И я…

– Ты во что-то вляпалась?

– Нет.

– Тогда что?

– Мам, я же пытаюсь объяснить. Ну как ты не понимаешь, я хочу просить тебя…

– О чем?

– О помощи. Мне нужен совет. Я хочу прояснить для себя один вопрос: если кому-то известно о смерти человека, должен ли он рассказывать об этом всю правду, какой бы она ни была? Если то, что он знает, никак не связано со смертью человека, может ли он не рассказывать того, что ему известно, когда его спросят об этом? Я уверена, что у нее нет необходимости самой рассказывать что-либо, если ее не спрашивают. Но в том случае, если ее спросят, надо ли ей рассказывать о чем-либо, не будучи даже уверенной в том, что этим она может помочь?

Конни окинула дочь таким взглядом, словно у нее за спиной выросли крылья. Затем прищурилась. Когда она заговорила, то стало ясно, что, переварив в голове сбивчивые объяснения дочери, она все-таки сумела сделать какие-то умозаключения.

– Рейчел, мы говорим о внезапной смерти? Неожиданно случившейся?

– В общем, да.

– Так она случилась неожиданно?

– Полагаю, что так.

– И это произошло недавно?

– Да.

– Здесь, у нас?

Рейчел утвердительно кивнула.

– Тогда это… – Конни, зажав сигарету между губами, принялась торопливо перебирать газеты, журналы, рекламные буклеты, лежавшие на столе под пластмассовой корзиной, в которую она обычно клала сигареты. Откинув с сторону одну, другую, затем третью газету, пробежала глазами по первой полосе «Тендринг Стандарт». – Это? – Она поднесла газету к лицу Рейчел – тот самый номер, с репортажем о трупе, найденном на Неце. – Так ты знаешь кое-что об этом, моя девочка?

– Почему ты так решила?

– Рейчел, я, что, по-твоему, слепая? Мне известно, что ты якшаешься с цветными.

– Не говори так.

– А что? Ведь ты никогда не делала секрета из того, что вы с Салли[39] Малик…

– Сале. Не Салли, а Сале. Я не против того, что ты называешь это «якшаться с ними». Я против того, чтобы называть их цветными. Это же невежество.

– Да? Ну тогда прошу прощения. – Конни стряхнула пепел с сигареты, постучав ею о край пепельницы, выполненной в виде туфли на шпильке; над пяткой были сделаны лунки, чтобы класть в них горящие сигареты. Лунками Конни никогда не пользовалась, считая непрактичным отказываться от нескольких добрых затяжек; одну такую затяжку она как раз и собиралась сделать сейчас. – Ты лучше скажи мне прямо, девочка, каким боком все это касается тебя, потому что сегодня у меня нет настроения разгадывать головоломки. Тебе известно что-либо о смерти этого парня?

– Ну… Не совсем.

– Так ты знаешь кое-что, но не достоверно, так? Ты лично знаешь этого парня? – Этот вопрос, раз уж он был задан, казалось, должен был подвести некую черту, хотя бы потому, что глаза Конни вдруг расширились, и она внезапно таким порывистым движением ткнула окурок в пепельницу, что туфля опрокинулась. – Ты с этим парнем гуляла среди летних домиков? Господи, Боже мой, и ты все позволяла этому цветному? О чем ты думала, Рейчел? Ты что, совсем забыла о приличиях? Об уважении к самой себе? Ты что, думаешь, трахнуть и, не дай бог, обрюхатить тебя будет для цветного знаменательным событием? Нет, черт возьми, не будет. А если ты подцепишь какую-нибудь цветную инфекцию? Или вирус? Забыла, как он называется… энола, онкола?

Эбола, мысленно поправила мать Рейчел. Ну о каком траханье с мужчиной – будь он белым, коричневым, черным или розовым – в аллее летних домиков на Неце вообще может идти речь?

– Мам, – умоляюще глядя на мать, произнесла Рейчел.